Онлайн чтение книги Три солдата
III

– Нет, ничто не заставит меня теперь вернуться. Не стоит и говорить об этом.

– Но ты сумасшедший, любезный мой. Ты сумасшедший. Один человек не может бороться против целой системы. Правда, Гэнслоу?

Уолтерс говорил горячо. Гэнслоу, принужденно сидевший на кончике стула со сжатыми губами, кивнул головой. Эндрюс, растянувшийся во весь рост на кровати, лежал в неосвещенной части комнаты.

– По чести, Энди, – сказал Гэнслоу со слезами в голосе. – Я думаю, тебе лучше поступить так, как говорит Уолтерс. Нечего героя разыгрывать.

– Я вовсе не герой, Гэнни! – воскликнул Эндрюс, садясь на постель. Он поджал под себя ноги, как портной, и продолжал спокойным тоном: – Видишь ли… Это просто вопрос личного характера. Я дошел до такого состояния, когда мне все совершенно безразлично. Меня не интересует, убьют меня или я доживу до восьмидесяти лет… Я устал от беспрерывных приказаний, от муштровки. Вот и все. Ради Бога, поговорим о чем-нибудь другом!

– А много ли тебя муштровали с тех пор, как ты поступил в университетскую команду? Ни разу. Да, вероятно, ты можешь подать теперь и прошение об увольнении…

Уолтерс встал, и стул его с грохотом упал на пол. Он остановился, чтобы поднять его.

– Слушай, вот мое предложение, – продолжал он. – Я не думаю, чтобы тебя числили пропавшим в канцелярии учебной команды. Там у них чертовски плохой порядок. Ты можешь зайти туда и сказать, что был болен, и даже получить свое жалованье. Никто не скажет тебе ни слова. Или я расскажу все старшему сержанту. Он мой добрый друг. Мы как-нибудь проведем все это через канцелярию. Но только, ради Бога, не ломай всю свою жизнь из-за мелочного упрямства и каких-то дурацких анархистских идей, чтобы их черт побрал! Такой человек, как ты, должен иметь достаточно здравого смысла, чтобы не прельщаться ими.

– Он прав, Энди, – сказал Гэнслоу тихим голосом.

– Прошу вас, не говорите больше об этом. Я все это уже слышал! – резко сказал Эндрюс; он снова бросился на постель и повернулся лицом к стене.

Долгое время длилось молчание. Со двора донеслись голоса и звук шагов.

– Но послушай, Энди, – сказал Гэнслоу, нервно разглаживая усы. – Тебя должна гораздо больше интересовать твоя работа, чем абстрактная идея об утверждении твоих прав на личную свободу. Даже в том случае, если ты не попадешься. Я думаю, что шансы попасться очень незначительны, если иметь голову на плечах. Но даже если ты не попадешься, у тебя нет достаточно денег для того, чтобы прожить здесь долго; ведь нет у тебя денег?

– Вы думаете, что я не размышлял обо всем этом? Я не сумасшедший, вы знаете. Я хладнокровно взвесил все… Но есть одно, чего вы, товарищи, не можете понять. Вы были когда-нибудь в дисциплинарном батальоне? Знаете ли вы, что значит разговаривать с человеком, который через пять минут может ни с того ни с сего ударить вас? Ах, Боже мой, вы не знаете, о чем вы говорите, вы оба… Я теперь свободен! Мне все равно, какой ценой быть свободным. Свобода – единственное, чего стоит добиваться. – Эндрюс лежал на спине и говорил, глядя в потолок.

Гэнслоу нервно шагал из угла в угол.

– Как будто кто-нибудь был когда-либо свободен, – бормотал он.

– Прекрасно, играйте словами, играйте! Вы можете доказывать, что угодно, если хотите. Разумеется, трусость – самая лучшая политика для того, кто хочет выжить. Человек, у которого сильнее всего развита жажда жизни, – первый трус. Продолжайте!

Голос Эндрюса звучал резко и возбужденно и временами срывался, как голос еще неокрепшего мальчика.

– Энди, скажи, ради Бога, что с тобой случилось? Ей-ей, я не в состоянии уйти отсюда, оставив это так.

– Будь спокоен, я найду выход, Гэнни. Может быть, я встречусь с тобой в Сирии, переодетый арабским шейхом! – Эндрюс возбужденно засмеялся.

– Если бы мне казалось, что я смогу принести какую-нибудь пользу, я бы остался… Но я ничего не в состоянии сделать. Каждый занят устройством своих личных Дел, на свой собственный дурацкий лад…

– Прощай, Уолтерс…

Гэнслоу подошел к кровати и протянул Эндрюсу руку.

– Смотри же, старина, будь осторожен, слышишь? И пиши мне в американский Красный Крест, в Иерусалим. Я буду чертовски беспокоиться о тебе, честное слово.

– Не беспокойся, мы теперь будем путешествовать вместе, – проговорил Эндрюс, поднявшись на постели и протягивая руку Гэнслоу.

Они слышали, как шаги Гэнслоу отзвучали на лестнице и потом на мощеном дворе.

Уолтерс пододвинул свой стул к кровати Эндрюса.

– Слушай, поговорим теперь как мужчины, Эндрюс. Если даже ты хочешь разбить свою жизнь, ты не имеешь на это права. У тебя есть семья, а потом… Разве ты лишен патриотизма? Вспомни, что на свете существует такая вещь, как долг.

Эндрюс сел на кровати и сказал глухим, злым голосом:

– Я не могу объяснить этого… Но я никогда не надену больше военной формы, поэтому, умоляю, покончим с этим.

– Прекрасно, делай, как хочешь, черт с тобой! Я больше не вмешиваюсь.

Уолтерс вдруг впал в ярость. Он начал молча раздеваться. Эндрюс лежал некоторое время на спине, глядя в потолок, потом тоже разделся, погасил свет и лег в постель.

Улица Пти-Жардэн – короткая улочка в районе, занятом товарными складами. Серая стена без окон тянулась по одной стороне улицы; на другой стороне сгрудились три старых дома, прислонившиеся друг к другу, так что казалось, будто крайние дома стараются из всех сил поддержать мансардную крышу центрального дома. Позади них возвышалось огромное здание с рядами темных окон.

Когда Эндрюс остановился и осмотрелся, он увидел, что улица совершенно пустынна. Зловещее безмолвие, висевшее над городом с того момента, как он вышел на улицу из своей комнаты, близ Пантеона, здесь, казалось, дошло до кульминационного пункта. В тишине он мог слышать мягкий звук шагов собаки, перебегавшей в отдалении через улицу. Дом с мансардной крышей был помечен восьмым номером. Фасад нижнего этажа был когда-то выкрашен в шоколадный цвет. На грязном окне около дверей было выведено белым: «Питейный дом».

Эндрюс толкнул дверь – она легко открылась. Где-то в глубине продребезжал звонок, оглушительно громкий в тишине улицы. На стене противоположной двери находилось испещренное пятнами зеркало, по стеклу которого звездой расходилась трещина; под ним стояли скамейка и три столика с мраморными досками.

Цинковая стойка заполняла третью стену. В четвертой стене была стеклянная дверь, заклеенная газетной бумагой. Эндрюс подошел к стойке. Звон колокольчика замер. Он ждал. Странное тревожное состояние овладело им. о всяком случае, подумал он, он зря тратит время; он должен действовать, если хочет устроить свое будущее. Он прошел к выходной двери. Колокольчик зазвенел снова, когда он открыл ее. В ту же минуту из двери, заклеенной бумагой, вышел человек. Это был толстый чина, в белой рубашке, с темными пятнами под мышками, туго стянутой у талии эластичным поясом, поддерживавшим желтые вельветовые брюки. Лицо у него было дряблое, зеленоватого оттенка; черные глаза его пристально глядели на Эндрюса сквозь голые веки; они казались какими-то длинными щелями над скулами. «Это и есть Ходя», – подумал Эндрюс.

– Ну? – сказал мужчина, занимая свое место за стойкой и широко расставив ноги.

– Пива, пожалуйста, – сказал Эндрюс.

– Нет пива.

– Тогда стакан вина.

Человек кивнул головой и, не спуская глаз с Эндрюса, крылся опять за дверью. Минуту спустя появился Крисфилд. Волосы у него были спутаны; он зевал и протирал кулаками глаза.

– Я только что встал, Энди. Пойдем внутрь.

Эндрюс последовал за ним через маленькую комнатку, заставленную скамейками и столиками, в коридор, в котором аммиачный запах щипал ему глаза, и поднялся по лестнице, покрытой грязью и мусором. Крисфилд отпер дверь, выходившую прямо на лестницу, и они вошли в большую комнату, окно которой выходило во двор.

Крисфилд осторожно закрыл дверь и, обернувшись, с улыбкой посмотрел на Эндрюса.

– Так ты тут живешь?

– Нас целая орава живет здесь.

Большая кровать, ничем не покрытая, на которой спал, завернувшись в одеяло, мужчина в темно-оливковом костюме, составляла всю меблировку комнаты.

– Нас трое спит на этой кровати, – сказал Крисфилд.

– Кто это? – воскликнул, приподнявшись, человек.

– Не беспокойся, Эл, это мой товарищ, – сказал Крисфилд. – Он снял форму.

– Господи, у вас хватило мужества? – сказал Эл.

Эндрюс пристально взглянул на него. Полотняная тряпка, в нескольких местах смоченная кровью, была обвязана вокруг его головы, а забинтованная рука его была подвешена. Рот его страдальчески искривился, когда он медленно опускал голову на постель.

– Товарищ, что ты с собой сделал? – воскликнул Эндрюс.

– Хотел вскочить на товарный поезд в Марсель.

– Для этого нужна практика, – сказал Крисфилд; он сел на кровать и начал снимать с себя сапоги. – Я опять лягу в постель, Энди. Я смертельно устал – всю ночь рубил капусту на рынке. Они дают там работу, не спрашивая, кто ты и откуда. Дай папиросу.

Эндрюс сел на постель в ногах у Крисфилда и бросил ему папиросу.

– Хотите курить? – спросил он Эла.

– Нет, я не могу курить. Я чуть с ума не схожу из-за этой руки. По ней проехало колесо… Я отрезал бритвой то, что осталось от мизинца.

Эндрюс видел, как пот катился с его лица, когда он говорил.

– Этот бедняга здорово намучился, Энди. Мы боялись позвать доктора, а сами не знали, что нужно сделать.

– Я достал немного чистого спирта и промыл им раны. Инфекции нет. Я думаю, что все сойдет благополучно.

– Откуда вы, Эл? – спросил Эндрюс.

– Из Сан-Франциско. Ах, я попробую заснуть. Я не сомкнул глаз ни на минуту целых четыре ночи.

– Почему вы не приняли веронал или что-нибудь в этом роде?

– Денег нет, Энди, цента нет лишнего.

– О, если бы были деньги, мы жили бы по-царски, – сказал Эл с нервным смешком.

– Вот что, Крис, – сказал Эндрюс, – я поделюсь с вами. У меня есть пятьсот франков.

– Слушай, не шути так.

– Вот тебе двести пятьдесят франков. Это не так много, как кажется.

– Скажи, как тебе удалось освободиться? – спросил Эл, поворачивая голову к Эндрюсу.

– Я удрал из дисциплинарного батальона.

– Расскажи, как это было, товарищ. Я забываю свою руку, когда говорю с кем-нибудь. Я бы был теперь дома, если бы не этот кабак в Эльзасе. Скажи, ты не находишь, что эти огромные махины-чепцы, в которых щеголяют там девушки, чертовски красивы? Я прямо с ума схожу всякий раз, как вижу их. Я возвращался из отпуска из Гренобля и проезжал через Страсбург, город есть такой. Мой полк стоял в Кобленце. Там-то я и встретился с Крисом. Конечно, мы куролесили в Страсбурге, и как-то я попал в один кабачок в подвале. Там, значит, девушка. Ну, познакомились. Она говорит: «Я зашла сюда, потому что ищу брата. Он в Иностранном легионе служит». Эндрюс и Крисфилд рассмеялись.

– Чего вы смеетесь? – продолжал Эл стремительно. – Честное слово, я готов сейчас жениться на ней, дайте только выпутаться из беды этой. Это самая лучшая девушка на всем свете. Она служила кельнершей в ресторане и, когда была свободна от службы, всегда носила этот эльзасский костюм… Ну, я, значит, и застрял. Каждый день я думал: ну, завтра поеду. Как-никак, война окончилась… надобности во мне там, в полку, никакой нет. Разве человек не имеет никаких прав? А тут полевая жандармерия начала очищать Страсбург, и мне пришлось удрать. И похоже на то, что мне уже не вернуться.

– Слушай, Энди, – сказал вдруг Крис, – пойдем вниз за какой ни на есть выпивкой.

– Хорошо.

– Слушай, Эл, тебе из аптеки ничего не нужно?

– Нет. Я ничего не буду делать; мне надо только полежать спокойно и промывать рану спиртом, чтобы не было инфекции. Однако сегодня первое мая. Вы сумасшедшие, если пойдете на улицу. Вы попадетесь. Говорят, сегодня будет бунт.

– Боже мой, а я и забыл, что сегодня первое мая! – воскликнул Эндрюс. – Они объявили всеобщую забастовку протеста против войны с Россией…

– Один молодец говорил мне, – прервал Эл резким голосом, – что может произойти революция.

– Идем, Энди, – сказал Крис, стоя в дверях.

На лестнице Эндрюс почувствовал, что Крисфилд крепко сжал его руку.

– Слушай, Энди! – Крис приблизил свои губы к уху Эндрюса и заговорил страстным шепотом. – Ты один знаешь… ты понимаешь, о чем я говорю. Ты – и этот сержант. Не говори ничего такого, что могло бы заставить молодцов здесь догадаться, слышишь?

– Хорошо, Крис, не буду, но, милый человек, ты не Должен так распускать свои нервы. Ты не единственный человек, который когда-либо застрелил и…

– Заткни глотку, слышишь! – злобно пробормотал Крисфилд.

Они сошли вниз молча. В комнате, смежной с баром, они нашли Ходю, читавшего газету.

– Он француз? – шепотом спросил Эндрюс.

– Не знаю, кто он такой. Он не из белых, готов держать пари, – сказал Крис, – но он честный малый.

– Вы знаете что-нибудь о том, что происходит сейчас? – спросил Эндрюс по-французски.

– Где? – Ходя поднялся, бросив на Эндрюса взгляд из уголков своих похожих на расщелины глаз.

– Снаружи, на улицах, в Париже, везде, где люди собрались под открытым небом и могут действовать. Что вы думаете о революции?

Ходя пожал плечами.

– Все возможно, – сказал он.

– Как вы думаете, они могут на самом деле свалить армию и правительство вот так, в один день?

– Кто? – вмешался Крисфилд.

– Кто? Народ, Крис, обыкновенные люди, вроде нас с тобой, которым йадоела вечная муштровка, которым надоело, что их топчут ногами такие же люди, как они сами, но только более счастливые, сумевшие поладить с общественным строем.

– Вы знаете, что я сделаю, когда начнется революция? – вмешался Ходя. – Я пойду прямо к одному из ювелирных магазинов на улице Ройяль, набью себе полные карманы бриллиантами и вернусь домой.

– А какой в этом толк?

– Какой толк? Я зарою их здесь на дворе и буду ждать. Они пригодятся в конце. Вы знаете, к чему приведет эта ваша революция? К другому строю! А где есть строй, там всегда найдутся и люди, которых можно купить с помощью бриллиантов. Уж таков свет.

– Но они ничего не будут стоить. Только труд будет цениться.

– Увидим, – сказал Ходя.

– Ты допускаешь, Энди, что может быть революция и не будет больше армии? И нам можно будет ходить свободно, как будто мы штатские? Мне не верится. Таким людям, как мы, не сломить строя, Энди.

– Много систем уже пало в истории; это может случиться опять.

– Сейчас идет схватка с республиканской гвардией у Западного вокзала, – сказал Ходя безразличным тоном. – Зачем вам туда идти? Оставайтесь лучше в стороне. Полиция столько собак может из вас навешать…

– Дай нам две бутылки белого, Ходя, – сказал Крисфилд.

– А когда деньги?

– Сейчас. Этот парень дал мне пятьдесят франков.

– Так вы богатый? – сказал Ходя с неприязнью в голосе, поворачиваясь к Эндрюсу. – Не надолго хватит, если так шагать будете. Подождите здесь.

Он прошел в бар, осторожно закрыв за собой дверь. Вдруг продребезжал колокольчик, и вслед за этим послышались громкие голоса и топот ног. Эндрюс и Крисфилд на цыпочках вышли в темный коридор и долгое время стояли там в ожидании, вдыхая вонючий воздух, бивший в нос отсыревшей штукатуркой и прокисшим вином. Наконец Ходя вернулся с тремя бутылками вина.

– Ну, вы оказались правы, – сказал он Эндрюсу. – Они строят баррикады на авеню Маджента.

Какая-то девушка подметала лестницу. У нее были растрепанные волосы, выбивавшиеся из-под синего платка, завязанного под подбородком, и полное румяное лицо. Крисфилд притянул ее к себе и поцеловал, проходя мимо.

– Наша прислуга, – объяснил он Эндрюсу. – Я из-за нее чуть не подрался вчера со Слиппери…

Войдя в комнату вслед за Крисом, Эндрюс увидел человека, который сидел на подоконнике и курил. Он был одет в форму младшего лейтенанта; его обмотки сверкали ослепительным блеском, и курил он из длинного янтарного мундштука. Розовые ногти его были тщательно отделаны.

– Это Слиппери, Энди, – сказал Крисфилд. – мой старый товарищ.

– Вы что, сняли с себя форму? В высшей степени глупо, если так, – сказал Слиппери. – Представьте себе, что они вас сцапают?

– Мы достали выпивку, – сказал Крисфилд.

Слиппери вынул из кармана кости и медленно бросал их на пол у своих ног, каждый раз щелкая пальцами.

– Я у тебя свистну одну бутылочку, Крис, – сказал он.

Эндрюс подошел к кровати. Эл беспокойно ворочался: лицо его горело, рот судорожно кривился.

– Ну? – сказал он. – Какие новости?

– Говорят, строят баррикады недалеко от Западного вокзала. Будет дело!

– Боже мой, я так надеюсь. Боже мой, как я хотел бы, чтобы они здесь сделали как в России, – тогда мы были бы свободны. Мы, правда, не сможем некоторое время вернуться в Штаты, но зато здесь не будет полевой жандармерии, которая охотится за нами, как за преступниками… Я немного посижу и поболтаю с вами. – Эл истерически рассмеялся.

– Выпьешь глоток вина? – спросил Эндрюс.

– В самом деле, это, может быть, подкрепит меня. Спасибо! – Он жадно пил из бутылки, проливая немного на подбородок.

– У тебя и голова здорово поранена, Эл?

– Нет, царапина, кожа содрана… Похожа на сырой бифштекс, а? Был ты когда-нибудь в Страсбурге?

– Нет.

– Слушай, вот это город! А девушки в этих костюмах! Ах!

– Ты ведь из Сан-Франциско?

– Да.

– Ты не знал там одного молодца, с которым я познакомился в учебном лагере, Фюзелли?

– Фюзелли? Как же, да это мой лучший друг… Ты не знаешь, где он теперь?

– Я видел его в Париже два месяца назад.

– Ах, черт меня возьми! Боже мой, это замечательно! Так ты знал Дэна в учебном лагере? Последнее письмо от него я получил приблизительно год назад. Дэн тогда только что стал капралом. Он чертовски умный малый, этот Дэн, и очень честолюбивый, один из тех молодцов, которые всегда добиваются успеха. Боже мой, я не желал бы встретиться с ним в таком виде. Знаешь, мы часто виделись в Фриско, и он всегда говорил мне, что выйдет в люди раньше меня. Он был чертовски прав. Он говорил всегда, что я бабник… Честное слово, я пытался выбиться в люди в армии. Я делал все, что возможно. Но все, чего я добился, было спокойное место в полковой канцелярии. Но Дэн… Черт его знает, он, может быть, теперь вышел в офицеры.

– Нет, он не офицер, – сказал Эндрюс. – Напрасно ты вертишься, береги руку-то.

– К черту руку! Она скорее пройдет, если я забуду о ней. Видишь ли, я поскользнулся, когда они вдруг дернули вагон, в который я влезал, и… Хорошо еще, что не насмерть. Но когда я подумаю, что не сойди я с ума насчет этой девушки, я был бы уже теперь дома…

– Ходя говорит, что строят баррикады на авеню Маджента.

– Это значит будет дело!

– Никакого дела не будет! – закричал Слиппери. – Один танк и несколько шершавых сенегальцев так погонят ваших проклятых социалистов, что они будут бежать до самого Дижона. Вам, молодчики, надо бы быть поумнее.

Слиппери встал и подошел к постели, гремя костями, зажатыми у него в руке.

– Знаете, нужно побольше, чем горсточка социалистов, подкупленных бошами, чтобы разрушить армию. Если бы это можно было сделать, неужели вы думаете, что люди не сделали бы этого давно?

– Помолчи минуту. Мне что-то послышалось, – сказал вдруг Крис, подходя к окну.

Все затаили дыхание; только трещала кровать, когда Эл беспокойно заерзал на ней.

– Нет, ничего. Мне показалось, что я слышу пение.

– «Интернационал»! – воскликнул Эл.

– Заткнись! – грубо сказал Крисфилд.

В тишине раздались шаги на лестнице.

– Ни черта! Это всего только Смидди, – сказал Слиппери и снова бросил кости на пол.

Дверь медленно открылась и пропустила высокого, сутулого человека, с длинным лицом и длинными зубами.

– Кто эта лягушатник? – спросил он испуганно^ не выпуская дверной ручки.

– Ничего, Смидди, это не лягушатник, это приятель Криса. Он снял форму.

– Товарищ, значит, – сказал Смидди, протягивая руку Эндрюсу. – Господи, ты выглядишь совсем как лягушатник!

– Это хорошо, – сказал Эндрюс.

– Чертовская история, – начал Смидди, задыхаясь. – Вы знаете Гуса Эванса и этого маленького черноволосого молодчика, который все ходил с ним? Их поймали. Я сам видел их с военными полицейскими на площади Бастилии. Один молодчик, с которым я ночевал вчера под мостом, сказал мне, что они решили очистить Париж от дезертиров, хотя бы им пришлось обыскать каждый дом в городе.

Если они придут сюда, они найдут здесь кое-что, чего они не ищут, – пробормотал Крисфилд.

Я еду в Ниццу, здесь стало очень беспокойно. У меня в кармане лежит литер, – сказал Слиппери, закуривая папиросу и пуская дым в потолок.

– Как ты его достал?

– Просто, как шоколад. Я встретился в американском баре с одним молодчиком, младшим лейтенантом. Мы с ним выпили и ночевали с двумя девушками. Утром я поднялся рано, и теперь у меня в кармане пять тысяч франков, отпускной билет и серебряный портсигар, а лейтенант Франклин бегает, небось, по городу, рассказывая всюду, как он был обокраден парижской хипесницей, или, вернее, сидит смирно и молчит. Вот моя система.

– Но, черт подери, я этого не понимаю! Как ты можешь водить компанию с человеком, пить с ним вместе, а потом ограбить его? – крикнул Эл.

– А как ты думаешь, если бы он знал, что я простой рядовой, он не передал бы меня моментально полевому жандарму?

– Нет, я этого не думаю, – сказал Эл. – Они такие же люди, как мы с тобой. Офицеры тоже до смерти боятся, как бы не проштрафиться; они не станут вредить человеку без причины.

– Собачий вздор! – воскликнул Крисфилд. – Они обожают ездить на людях. Простой человек для них хуже собаки. Я бы пристрелил любого из них так же легко, как какого-нибудь негра.

Эндрюс наблюдал за лицом Крисфилда – оно вдруг вспыхнуло; он сразу замолчал. Когда его глаза встретились со взглядом Эндрюса, в них отражался страх.

– Среди офицеров бывают разные люди, хорошие и плохие, так же как и среди нас, – настаивал на своем Эл.

– Чертово дурачье, будет вам спорить! – закричал Смидди. – Надо решить, что делать. Здесь больше небезопасно оставаться, по-моему.

Все замолчали. Наконец Крисфилд сказал:

– Что ты будешь делать, Энди?

– Сам не знаю. Я думаю отправиться в Сен-Жермен – у меня там есть знакомый молодчик, который работает на ферме. Посмотрю, может быть, устроюсь там на работу. Я не хочу оставаться в Париже. Потом, здесь живет одна девушка, которую я хочу повидать; мне нужно видеть ее. – Эндрюс вдруг замолчал и зашагал взад и вперед по комнате.

– Ты бы лучше поостерегся; тебя, вероятно, расстреляют, если поймают, – сказал Слиппери.

Эндрюс пожал плечами.

– Ну что ж, я предпочел бы быть расстрелянным, чем сесть в Ливенуортс на двадцать лет, клянусь Богом! – воскликнул Эл.

– Как вы здесь питаетесь? – спросил Слиппери.

– Покупаем провизию, а девушка варит нам.

– Готовили что-нибудь сегодня?

– Я схожу куплю чего-нибудь, – сказал Эндрюс. – Мне безопаснее выходить на улицу, чем вам.

Крисфилд спустился по лестнице вслед за Эндрюсом. Когда они дошли до коридора внизу, он положил руку на плечо Эндрюса и прошептал:

– Скажи, Энди, как ты думаешь, выйдет какой толк из этой революции? Я никогда не думал, что они смогут опрокинуть строй таким образом.

– В России сделали же.

– Тогда мы будем свободными, штатскими гражданами, какими мы были до войны? Но это невозможно, Энди, это невозможно!

– Увидим, – сказал Эндрюс, открывая дверь в бар.

Он возбужденно подошел к Ходе, сидевшему за рядами бутылок, стоящих на стойке.

– Ну, как дела?

– Где?

– У Западного вокзала, где строили баррикады.

– «Баррикады»! – воскликнул молодой человек с красным шарфом, пивший вино за столиком. – Они просто сломали несколько железных решеток вокруг деревьев – вот и вся баррикада! Трусы! Где только их атакуют, они бегут. Вонючие трусы!

– Как вы думаете, выйдет что-нибудь?

– Что же может выйти, когда нет никого, кроме оравы грязных трусов?

– А вы как думаете об этом? – спросил Эндрюс, повернувшись к Ходе.

Ходя вместо ответа покачал головой. Эндрюс вышел.

Когда он вернулся, он нашел в комнате только Эла и Крисфилда. Крисфилд ходил взад и вперед, кусая ногти. На стене против окна светился четырехугольник солнечного света, отраженного противоположной стеной здания суда.

– Ради Бога, Крис, уходи. Я вполне здоров, – сказал Эл слабым, плачущим голосом; лицо его было искажено страданием.

В чем дело? – воскликнул Эндрюс, поставив на пол большой пакет.

Слиппери видел военного полицейского – он вертелся на тротуаре против кабачка и что-то вынюхивал.

– Боже мой!

– Они еле ушли. Плохо, что Эл так слаб… Честное слово, я останусь с тобой, Эл.

– Нет! Если тебе есть куда идти, уходи, Крис. Я останусь здесь с Элом и буду говорить с жандармами по-французски, если они придут сюда. Мы как-нибудь их одурачим.

Эндрюс почувствовал внезапный прилив веселости и бодрости.

– Честное слово, Энди, я бы остался, если бы не было того… что знает этот сержант, – сказал отрывисто Крисфилд.

– Уходи, Крис, не теряй времени.

– Прощай, Энди! – Крисфилд проскользнул в дверь.

– Это странно, Эл, – заговорил Эндрюс, садясь в ногах кровати и развертывая пакет с продуктами. – Я не испытываю ни малейшего страха. Я чувствую, что освободился от армии, Эл… Как твоя рука?

– Не знаю… Ах, как бы я хотел теперь очутиться на своей койке в Кобленце! Я не гожусь для того, чтобы бороться с целым светом. Если бы с нами был старый Дэн… Как странно, что ты знаешь Дэна! Уж он нашел бы миллион планов, чтобы выпутаться из этой западни. Хотя я рад, что его здесь нет. Он бы выругал меня за то, что я не сделал себе карьеры. Он невероятно честолюбивый малый, этот Дэн.

Со двора не доносилось ни звука, только вдали раздавался стук копыт по камням мостовой проезжавшего кавалерийского патруля. Небо покрылось тучами, и в комнате стало темно: отсыревшая штукатурка на стенах покрылась полосами зелени. В зеленоватом свете лица их казались мертвенно бледными, как у людей, проведших много времени в тесной сырой тюрьме.

– У Фюзелли была невеста… ее звали Мэб, – сказал Эндрюс.

– Ах, она вышла замуж за молодца из морского резерва. Свадьба была грандиозная, – сказал Эл.