Онлайн чтение книги Трое
ФРОСЯ

Ольховатку, через которую проходила вторая линия обороны советских войск, они обошли с краю: так, предчувствовала Фрося, ближе. И направились в Самодуровку. Никто из троих в тех краях не был — только слыхали про такую деревню. Да в районной, газете ее иногда упоминали — до войны еще. Егор Тубольцев газету выписывал. Фрося ее не читала: образование у нее два класса, третий — коридор; к тому же, полагала она, читать газеты — не женское занятие. Но слушать любила, когда Егор читал вслух. Про всякие международные дела любила слушать, про работу колхозов: кто отстает, кто вперед вырвался. Самодуровский колхоз да их, карасевский, «Большевик» завсегда рядышком шли, в серединке. Фрося, бывало, возмущалась: «Ну разве ж нашей Карасевке пристало с какой-то Самодуровкой соседствовать? Позор — быть рядом с таким названием! Хоть бы кто догадался дать другое имя той Самодуровке!»

И вот теперь они приближались к этой деревне. Фрося время от времени поправляла сползавшую с головы черную косынку. Припекало сквозь нее солнце — как бы удар не получить.

Тяжелее всех, чувствовала Фрося, было Даше. «Отдохни чуточку», — сказала она ей, когда та, запыхавшаяся, помогала Митьке уложить в котомку найденный сверток. Даша и рада бы передохнуть, да понимала: нельзя. Ответила: «Время уж много, и идти далеко». И Фрося подумала: «Выносливая, чертяка. А скорее — совестливая…»

Даша дышала ртом, горячий пот разъедал глаза, а она еще находила в себе силы разговаривать, мечтательно притом:

— Сейчас бы, теть Фрось, ведро холодной воды на голову. А еще лучше — в речку. Нырнуть и долго плыть под водой, пока не перестанет раскалываться голова. А потом вынырнуть, набрать побольше воздуха и снова опуститься на дно. Сережка, поди, сейчас на речке плещется. Просился, дурачок, со мной идти в такую даль. Уже взвыл бы давно, слезу пустил бы: «Уморился, домой хочу». Да и Митьку бы этим своим нытьем подбивал к возвращению. Вдвоем бы нас они, теть Фрось, извели.

На всякий случай Фрося обернулась: не догнал ли их Митька. Нет, он по-прежнему отставал и не мог слышать Дашиных слов.

— Извели бы, это точно… А про купание ты так красиво говоришь, что и самой захотелось в воду. Прямо в одежде бы сейчас… Ладно, завтра накупаемся, когда вернемся… А теперь давай Митьку все-таки подождем…

Встретилась военная машина-полуторка с крытым кузовом. Обдала карасевских ходоков густой серой пылью.

Когда облако пыли рассеялось, Фрося провела по щекам, лбу тыльной стороной ладони. Посмотрела — пот был перемешан с грязью. Лицо горело, будто его натерли наждаком.

Да, в воду бы сейчас, в воду…

И вдруг Фрося услышала тележный скрип. Сзади. Она оглянулась.

Лошадь бежала трусцой. Свесив с дробины ноги, на телеге сидел солдат. Вот лошадь поравнялась с идущими, солдат натянул вожжи. Лошадь пошла шагом.

— День добрый! — поздоровался солдат.

Фрося, Даша, Митька подняли на него глаза. И все трое разом ахнули:

— Заплатин!

Солдат приоткрыл рот и на несколько секунд застыл.

— Кого я вижу?! Тпру, гнедая!

Он соскочил с телеги, кинулся пожимать руки.

— Вот так встреча!

Заплатин появился в Карасевке под новый сорок второй год. Из окружения он выходил вместе с одним мужиком из Баранова, родной Фросиной деревни. Рыков у того мужика была фамилия. Гаврик Рыков.

Фрося как раз у родственников по каким-то делам была, когда заявился в деревню Рыков и этот его товарищ, Заплатин. Встретила, помнится, Фросю жена Гаврика, радостная, возбужденная, не верящая в возвращение мужа, ну и про все рассказала. Про Гаврика и про Заплатина. Гаврика Фрося с рождения знала, а вот про Заплатина слушала с неизменным бабьим любопытством.

— Тридцать шесть лет ему, — сообщала Гаврикова супруженица, — женат, дети есть. Сам из Башкирии, там хутор есть какой-то, чуть ли не Заплатинским и называется. Идти, говорит, домой далеко, можа, говорит, на время пристану к кому. Найди, говорит, такую женщину. А где я такую дуру найду — чтобы на время? У тебя, Фрось, нетути кого на примете?

Фрося перебрала в уме всех карасевских баб — не ахти как велика деревнями остановилась на Таиске Чукановой.

По возвращении домой Таиске все и высказала. Так и так, сообщила, есть хороший человек. Хочет временно, но вдруг и насовсем останется: с женой, вишь ли, он плохо жил.

Таиска — тридцать пять ей было —.по-молодому поиграла плечами:

— Ну черт с ним, веди. Посмотрим, что за мужик.

Фрося незамедлительно передала через людей о своем разговоре с Таиской в Бараново, тому самому Заплатину.

Через день он явился собственной персоной. Отмылся уже к тому времени у Гаврика, постригся, чисто жених — хоть под венец веди. Карасевские бабы на него при встрече зыркали не без зависти, единодушно, отмечали: красивого мужика отхватила Таиска! А Заплатин будто чувствовал интерес к себе. Ходил по деревне важно и чинно, здоровался вежливо и с низким поклоном, при улыбке стальные зубы показывал. Был он статным, круглолицым, глаза глядели озорно, весело — привлекательно, в общем.

Может, месяц он прожил у Таиски, может, чуть поменьше, тут вдруг возвращается. Родион Алутин. Тоже из окружения. Бабы, обсуждая эту новость, всплескивали руками: «Что теперь будет? Как Таиска выкрутится из щекотливого положения?»

Через недельку Родион наведался вечерком к Таиске и в присутствии Заплатина категорически ей заявил: «Или этот, — показал он на Заплатина, — уйдет сам, или я вас обоих того…»

И, больше не говоря ни слова, ушел.

Таиска перепугалась не на шутку, стала плакать, Заплатин давай ее успокаивать: «Пусть только пальцем тронет — Он не знает еще Заплатина».

Но Таиска была неумолима: «Придумывай, что хочешь, Заплатин, но завтра уходи».

Делать было нечего, и оказался Заплатин в доме Насти Шошиной. Сердцем понимал он, что негоже к солдатке приставать, отбивать ее у мужа-защитника. Но тут же иначе рассудил: не насильно ведь он вошел, а по-доброму попросился. Да и не на правах мужа он жить собирался. А коли что — на войну все грехи можно свалить, война все спишет.

Разбитная бабенка Настя Шошина довольна была своим квартирантом (так она его всем представляла). Заплатин пришелся ко двору, оказался мужиком работящим, заботливым. Весь день что-то строгал, пилил, мастерил, а летом он и сена наготовил, и торфа накопал Насте. «Вот неожиданное счастье подвалило», — радовалась она про себя, но при людях своей радости не выказывала, боясь сглазить Заплатина.

Был Заплатин и еще на одно дело мастак, за что зауважала его вся Карасевка. Он соображал кое-что в ветеринарном деле: какие-то курсы до войны окончил. Раньше деревню Родион выручал. А после выхода из окружения с ним случилось непонятное: категорически отказывался скотину лечить. Будто бы, говорил, как насмотрелся на фронте человеческой крови, так с тех пор и укол поставить не лежит душа. Правда или неправда это была, а приходилось теперь карасевским жителям, если случалась нужда слегчить поросенка, подлечить заболевшую корову, овцу или козу, идти за шесть километров в Нижнемалиново за тамошним ветеринаром. И вот оказалось, что Заплатин в этом деле знает толк. Передал Родион ему свой инструмент, и стал он худо-бедно лечить животных, не требуя особой платы, а иногда довольствуясь лишь добрым словом.

Фрося помнит, как и их корову спас однажды Заплатин. То ли заболела она чем, то ли ведьма ее подоила (была такая примета), но стало молоко идти с кровью. Позвала она Заплатина. Тот явился незамедлительно, осмотрел вымя, помассировал его, в рот корове зачем-то заглянул, а затем сделал ей укол. И сказал, похлопав корову по спине: «Ничего страшного, завтра ваша Лыска будет здорова». Фрося пяток яиц Заплатину вынесла — работал все-таки человек! — а он напрочь отказался: «Яйца детям пригодятся. Вот чарочку я бы выпил». — «Тогда заходи в хату», — обрадовалась Фрося: негоже было отпускать человека, не отблагодарив.

Корова уже назавтра действительно давала нормальное молоко. Помог залетный ветеринар!

С приходом наших войск вместе с другими мужиками Заплатин ушел довоевывать.

Настя Шошина провожала Заплатина до станции, плакала (это Фрося сама видела), на прощание, не стесняясь, обняла его и многажды расцеловала…

И вот теперь повстречался этот Заплатин. Лицо у него и руки загорели. Глядя на обмотки и ботинки, покрытые серой пылью, он, стесняясь, говорил:

— Не зря молва есть такая: мир тесен… Вот встретились… Как живете-то хоть?

— По-старому, — отвечала Фрося.

— Егор где?

— В Подоляни должен, а точно не знаю. И вот их отцы вроде бы там, — кивнула Фрося на Дашу и Митьку.

— Я в Понырях тогда с ними расстался. По разным ротам нас. Да… Значит, все живы-здоровы.

— Все, милый.

— Ну и добро… Садитесь, подвезу.

Фрося начала отнекиваться.

— Не стоит, мы не так уж и уморились. Дойдем…

— Рассказывайте сказки, — не обращал внимания на ее слова Заплатин, снимая котомки поочередно с Даши, Митьки, а потом и с Фроси и укладывая их на телегу. — И сами садитесь. Только на вилы не напоритесь, — предупредил Заплатин.

Митька вскочил на телегу первым. Села и Даша, поджав под себя ноги. Фрося отказалась:

— Я пешком.

Тогда пошел с ней рядом и Заплатин, держа в руках ременные вожжи. Рассказывал:

— Я, понимаешь ты, за сеном еду для лошадей. В лесу тут, недалеко, наши косят.

Заплатин достал из кармана гимнастерки аккуратно сложенную газету, оторвал квадратик, насыпал из кисета махорки, свернул небольшую цигарку, задымил.

— Как там моя?

— Ничего, как все, — догадалась Фрося, о ком спрашивает Заплатин.

— Не гуляет?

— Не слыхала.

Настя погуливала с одним офицером — вся деревня знала («От мужа вестей нетути, Заплатин мне — никто, чего беречься?» — отчаянно заявила она бабам). Но Фрося ушла от прямого ответа. Какой резон, рассудила она, Заплатина расстраивать? Хоть и дите у них с Настей, а ведь и вправду он чужой ей, свою семью имеет, про Настю, наверно, просто так спрашивает, ради приличия.

— Мальчонка растет?

— Ра-а-астет, милый, — нараспев и нарочито бодро ответила Фрося.

Заплатин помнил сына полуторамесячным, а сейчас ему уже было почти полгода. Рос он, вопреки суровому времени, крепким, хотя грудь отказался брать вскоре после проводов Заплатина. Законные Настины дети — двое их было у нее — любили своего младшего братишку, охотно, играли с ним, забавляли, чем могли. Да и бабка оттаяла. Поначалу она ворчала на Настю: «Вот вернется Иван, что ты, потаскуха, ответишь ему? Убирайся, потаскуха, вместе со своим выблядком: не хочу вас видеть!» Но постепенно проходил ее гнев, и она все чаще тетешкала карапуза-внука. А теперь, хвалилась всем Настя, даже зауважала его, первая вскакивала, если он ночью начинал плакать.

— Бабка им не нарадуется, — добавила Фрося, и Заплатин вздернул бровь.

— Да, заварил я кашу… Придется Насте помогать… Ну, а у тебя что?

Фрося опустила голову, закашлялась: ком подступил к горлу.

— Вот несу Егору известие… — наконец выговорила она.

Заплатин резко повернул голову в ее сторону.

— Неужель Ольга?

— Она, милый.

— Вот те на… Отмучилась, бедолага…

Дальше разговор не клеился. Заплатин думал о том, что все мы, люди, ходим под богом (а может, и под чертом), никто не знает, когда придет последний час. Вон Ольга, сказывали, более десяти лет лежала прикованная к постели, а у них вчера в роте девятнадцатилетнего солдатика шальная пуля в один миг свалила. Ему бы, солдатику этому, еще век жить (на меньшее он и сам не рассчитывал) — и вот такое дело. Впрямь под богом ходим.

А Фросины мысли к Егору понеслись. Как он воспримет Ольгину смерть? Заплачет или вздохнет с облегчением? Не будет ли Фросю упрекать, что не уберегла его первую женушку? А как ее еще беречь? Последние силы ей Фрося отдавала. О детях меньше заботилась, чем о ней…

— Смотрите! — вдруг подал голос Митька, и все повернули головы направо: и Даша, сидевшая впереди, и Заплатин, и Фрося.

Митька показывал на холмистое поле. Там, недалеко от дороги, стоял немецкий — с белым крестом — танк. Башня его была сдвинута набекрень.

— С зимы, — пояснил Заплатин. Бросил на обочину окурок — уже пальцы припекал, — задумчиво продолжал: — А ведь фрицы думают реванш брать…

Фрося не поняла:

— Что за реванш? Город, что ль, такой?

— Да не, — невесело улыбнулся Заплатин, — сдачи нам попробуют дать за зимнее поражение.

— И когда? — встревожилась Фрося.

Заплатин развел руками:

— Военная тайна. Мы и сами не знаем — когда. Одно известно — скоро. Уж больно немцы усиленно готовятся. Танков нагнали, самолетов… Может, похлеще Сталинграда заваруха будет. Все солдаты так говорят.

«Значит, права была верхнемалиновская старуха, говорившая про скорое наступление, — вспомнила Фрося. — Должно, от верных людей прознала…»

— А наши, дядь, готовятся? — подала голос с телеги Даша, доселе чутко слушавшая Заплатина.

— Да уж наверно. Наши тоже не лыком шиты…

У развилки дорог — коренной и узкой, убегавшей влево, в заросшее бурьяном поле, — Заплатин остановил лошадь.

— Мне сворачивать.

Даша мигом соскочила с телеги, прижимая ручонками к груди пузатые котомки — свою и Фросину.

— Я помогу, — метнулась к ней Фрося и подхватила свою котомку. А Митька с минуту еще продолжал сидеть, строя догадки: чего это вдруг Заплатин остановился?

— Уснул, что ли? — вывела его из оцепенения Фрося. — Нам — прямо…

— У-у, — промычал Митька.

Заплатин бросил вожжи на круп лошади.

— Будем прощаться…

Фрося опустила на траву котомку, стряхнула с юбки соринки.

— Погодь, милый, я тебе гостинца дам.

Заплатин замотал головой.

— Не-не-не-не! Ничего не возьму.

Но Фрося уже развязала котомку.

Опустила свою котомку и Даша.

Фрося вытащила ситную лепешку.

— Не-не-не-не! — с новой силой занекал Заплатин. — Кормят нас вот так, — провел он рукой по шее.

Фрося беспомощно опустила лепешку. Что это с Заплатиным? Гребует или вправду сыт? А без гостинца прощаться как-то неудобно. Настя узнает, что встретили Заплатина, непременно спросит: «Не угостила?» Настя не постесняется вот так спросить. И что ей ответишь? Мол, отказался? Видно, так угощала, подумает, раз отказался. Если бы от сердца — принял бы и ту самую лепешку.

— Негоже тах-та во, — огорченно выдохнула Фрося. — Слушай, ну хоть помяни тогда Ольгу. — И она выхватила из котомки бутылку. И кружку тут же достала.

Заплатин при виде бутылки крякнул, стал топтаться на месте.

— Это можно. Царство ей небесное. Фрося протянула ему яблоко.

И Заплатин медленно выпил.

— Спасибо на добром слове.

Наконец и Митька решил угостить Заплатина. От лепешки тот отказался. Может, сало предложить? Или молоко? Молоко — лучше, пусть запьет молоком.

Митька вытащил зеленую бутылку и протянул ее Заплатину.

— А вы нам поросенка слегчали… Угоститесь.

Заплатин отпрянул.

— Что это такое?

— Молоко.

— Не-не-не. Это неси отцу.

— Отец молоко не любит. Не знаю, зачем его мать навязала…

— Сам выпьешь.

— А по мне — тоже: что есть оно, что нету, возьми, дядь, пожалуйста.

Родион действительно пил молоко раз в году, ну, а Митька, знать, в отца пошел, тоже не охоч до него был. Разве что утром перед какой работой или дорогой — как нынче, например, — малость выпивал. А так — равнодушен был к молоку.

К тому же, рассчитывал Митька, если молоко он: сплавит Заплатину, котомка полегчает. Бутылку мать нашла тяжелую, с толстым вогнутым дном и непомерно длинным горлышком. Давит она спину, мешает идти.

— Дя-я-ядь…

Знай Ксения, как ее сын Митька избавляется от самогонки, она бы наверняка наподдавала ему подзатыльников: «Черт холоумный, для отца это, может, самый главный гостинец!»

Но судьба была благосклонна к Митькиному отцу: Заплатин от молока отказался, как и от лепешки, наотрез.

— Гля-ка, да оно у меня скисло, — посмотрел Митька на солнце сквозь бутылку, — ошметки плавают. Вылью я это молоко… Эх, мать, говорил ведь ей, что скиснет…

— Не балуй, — остановила его Фрося. — Нес, нес и «вылью». Можа, отец и кисляку рад будет. Соскучился, можа.

— Да не пьет он его! — твердо заверил Митька.

— А на этот раз, можа, и выпьет. Вон, скажет, сын за сколько верст нес, как не попробовать.

Митька недружелюбно покосился на Фросю и принялся, ворча, укладывать бутылку с «молоком» на место.

Закусив, Заплатин по-молодому вспрыгнул на телегу. Просунул ноги в дробину.

— Сказывайте поклон Насте! И детишкам. Всем, всем. Может, еще свидимся. — И помахал рукой. — Но!

Лошадь охотно почти с места пошла рысью: ее одолевали мухи и оводы.