Онлайн чтение книги Труп в оранжерее
Глава 6 МЭРИ ВЕСЬМА ПРОТИВОРЕЧИВА

В день открытия Йоркской выездной сессии суда присяжных большое жюри утвердило проект обвинительного акта против Джеральда, герцога Денверского, в деле об убийстве. Джеральд, герцог Денверский, соответственно был представлен на суд, и судья объявил — о чем, собственно, и рассказывала миру в течение последних двух недель каждая газета в стране, — что он, будучи обычным судьей с присяжными из простолюдинов, недостаточно компетентен для того, чтобы судить пэра королевства. Он добавил, однако, что сообщит об этом лорд-канцлеру (который также в течение последних двух недель тайно вычислял место в Королевской галерее и выбирал лордов для создания специального комитета). Затем в соответствии с приказом благородный заключенный был уведен.

Спустя день или два в сумраке лондонского дня мистер Чарльз Паркер звонил в дверь квартиры второго этажа в доме № 110-А на Пиккадилли. Дверь открыл Бантер, который сообщил с доброй улыбкой, что лорд Питер вышел на несколько минут, но ожидал его, и не будет ли мистер Паркер любезен войти и подождать.

— Мы приехали только сегодня утром, — добавил камердинер, — и еще не все привели в порядок, сэр, если вы извините нас. Не согласитесь ли выпить чашечку чая?

Паркер принял предложение и с наслаждением погрузился в угол «Честерфилда»[4]Большой мягкий диван. — Здесь и далее примеч. пер.. После экстраординарного дискомфорта французской мебели он находил утешение в расслабляющей упругости, в подушках под головой и превосходных сигаретах Уимзи. Что имел в виду Бантер, говоря, что они еще «не совсем привели в порядок» вещи, он не мог догадаться. Танцующие языки пламени весело отражались на безупречно чистой поверхности черного кабинетного рояля; переплеты из телячьей кожи редких изданий лорда Питера мягко поблескивали на фоне стен черного и бледно-желтого цвета; в вазах стояли темно-желтые хризантемы; на столе лежали самые последние номера всех газет, как если бы хозяин никогда не отсутствовал.

Выпив свой чай, мистер Паркер достал фотографии леди Мэри и Дэниса Кэткарта из нагрудного кармана. Прислонив к заварному чайнику, он вглядывался в них, переводя взгляд с одной на другую, как будто пытаясь найти разгадку в еле заметных улыбках и многозначительных взглядах. Он обратился снова к своим парижским запискам, отмечая карандашом различные пункты.

— Проклятие! — сказал мистер Паркер, пристально глядя на леди Мэри. — Проклятие — проклятие — проклятие…

Ход его мыслей был необычайно интересным. Образы за образами, полные предположений, роились в его мозгу. Конечно, в Париже невозможно думать должным образом — там слишком неудобно и в домах центральное отопление. Здесь же, где распутано так много проблем, был подходящий, умиротворяющий огонь. Кэткарт сидел перед камином. Конечно, он хотел обдумать проблему. Когда коты сидели, глядя в огонь, они обдумывали проблемы. Странно, что он не подумал об этом раньше. Когда зеленоглазый кот сидел перед огнем, он погружался прямо в своего рода богатое, черное, бархатное многомыслие, в котором все имело значение. Было наслаждением иметь способность думать так ясно, как теперь, потому что иначе было бы жаль превышать ограничение скорости — и черные болота так быстро раскачивались вокруг.

Но теперь он действительно получил формулу и не забудет ее. Связь была именно там — близка, прозрачна, удивительно отчетлива.

— Кот стеклодува не бьется, — сказал мистер Паркер громко и отчетливо.

— Приятно слышать это, — ответил лорд Питер с дружественной усмешкой. — Хорошо вздремнули, дружище?

— Я — что? — спросил мистер Паркер. — Эй! Вы имеете в виду, что я дремал? Мне в голову пришли такие мысли, а вы спугнули их. Что это было? Кот — кот — кот… — Он пытался нащупать наугад.

— Вы сказали «кот стеклодува не бьется», — парировал лорд Питер. — Это совершенно потрясающие слова, но я не знаю, что вы подразумеваете под этим.

— Не бьется? — переспросил мистер Паркер, слегка краснея. — Не бьется — о, ну, возможно, вы правы, я, похоже, отключился на какое-то время. Но, знаете, я думал, что только что нашел ключ к отгадке всего этого. Я придавал большое значение той фразе. Даже теперь… Нет, ход моих мыслей, кажется, был не совсем гладким. Какая жалость. Мне представлялось, что все стало так ясно.

— Не берите в голову, — сказал лорд Питер. — Только вернулись?

— Пересек пролив вчера вечером. Какие-нибудь новости?

— Множество.

— Хорошие?

— Нет.

Глаза Паркера блуждали по фотографиям.

— Я не верю этому, — сказал он упрямо. — Будь я проклят, если поверю хоть одному слову.

— Какому слову?

— Какому бы то ни было.

— Вам придется поверить этому, Чарльз, насколько мне известно, — мягко сказал его друг, наполняя свою трубку решительными маленькими толчками пальцев.

— Я не говорил, — толчок, — что Мэри, — толчок, — убила Кэткарта, — толчок, толчок, — но она солгала, — толчок, — и не один раз, — толчок, толчок. — Она знает, кто сделал это, — толчок, — и подготовилась, — толчок. — Она симулировала болезнь и лгала, чтобы укрыть парня, — толчок, — и мы должны заставить ее говорить. — Он чиркнул спичкой и раскурил трубку несколькими сердитыми небольшими затяжками.

— Если вы думаете, — сказал мистер Паркер с некоторой горячностью, — что эта женщина, — он указал на фотографию, — замешана в убийстве Кэткарта, мне не важно, какие у вас улики, вы… Пропади оно все пропадом, Уимзи, ведь она — ваша сестра.

— А Джеральд — мой брат, — сказал Уимзи спокойно. — Вы, надеюсь, не предполагаете, что я сам получаю от этого удовольствие? Но я думаю, что мы достигнем лучших результатов, если попробуем сдерживать наши эмоции.

— Мне ужасно жаль, — сказал Паркер. — Не могу понять, почему я сказал это — ужасно дурные манеры — прошу прощения, старина.

— Лучшее, что мы можем сделать, — сказал Уимзи, — смотреть уликам в лицо, каким бы уродливым оно ни было. И я согласен с тем, что некоторые из них — настоящие горгульи. Моя мать появилась в Ридлсдейле в пятницу Она сразу поднялась наверх и завладела Мэри, в то время как я слонялся в коридоре и дразнил кота, и вообще доставлял самому себе неприятности. Вы знаете. Вызвали старого доктора Торпа. Я пошел и сел на сундук на лестничной площадке. Зазвенел колокольчик, и Элен поднялась наверх. Мать и Торп выглянули и поймали ее как раз у комнаты Мэри. Они много тараторили, а потом мать быстро прошла по коридору в ванную, ее каблуки стучали, а серьги буквально танцевали от раздражения. Я прокрался за ними к двери ванной, но ничего не мог видеть, потому что они закрыли собой дверной проем, но я слышал, как мать сказала: «Итак, теперь вот что я вам скажу», а Элен воскликнула: «Боже мой! Ваша милость, кто бы мог подумать?» «Все, что я могу сказать, — продолжила моя мать, — это то, что если бы мне пришлось положиться на вас для спасения от убийства мышьяком или каким-нибудь другим порошком с названием, подобным анемонам[5]Сурьма? Герцогиня, кажется, имеет в виду случай доктора Ритчарда. — вы понимаете, о чем я, — с помощью которого этот очень привлекательный мужчина с нелепой бородой расправился со своей женой и тещей (причем последняя была значительно более привлекательна из них двоих, бедняжка), я была бы уже анатомирована и проанализирована доктором Спилсбери — такая ужасно неприятная у него работа, и бедные маленькие кролики, как мне их жаль». — Уимзи сделал паузу, чтобы передохнуть, и Паркер засмеялся, несмотря на свое беспокойство.

— Не буду ручаться за точность слов, — продолжал Уимзи, — но таков был их смысл, вы знаете стиль моей матери. Старый Торп пытался выглядеть достойно, но мать беспокоилась, подобно маленькой курице, и говорила, пристально глядя на него: «В мои дни мы называли это истерикой и непослушанием. Мы не позволяли девочкам пускать нам пыль в глаза, наподобие этого. Я предполагаю, что вы называете это неврозом, или мнимым желанием, или рефлексом и нянчитесь с этим. Наверное, вы позволили этому глупому ребенку сделать себя действительно больным. Вы совершенно смешны и в большей Степени неспособны заботиться о себе, как многие младенцы, но есть множество бедных малюток в трущобах, которые заботятся о целых семействах и проявляют больше здравого смысла, чем все вы вместе взятые. Я очень рассержена на Мэри за то, что она показывает себя с такой стороны, и она не достойна сожаления». Вы знаете, — сказал Уимзи, — я думаю, в том, что говорит мать, есть много смысла.

— Я верю вам, — сказал Паркер.

— Впоследствии я завладел вниманием матери и спросил ее, что все это значило. Она ответила, что Мэри не рассказала ей ничего ни о себе, ни о своей болезни, только попросила оставить ее одну. Затем пришел Торп и стал говорить о нервном шоке, сказал, что не может понять эти приступы болезни и не знает, почему у Мэри скачет температура. Мать выслушала и велела ему пойти и посмотреть, какая температура сейчас. Что он и сделал, и в середине этого процесса мать отозвала его к туалетному столику. Но, будучи коварным стреляным воробьем, вы понимаете, она смотрела в зеркало и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мэри стимулирует термометр к ужасному скачку бутылкой горячей воды.

— Да, будь я проклят! — воскликнул Паркер.

— Так же отреагировал и Торп. Все было так, как сказала мать, и если бы он не был слишком старым воробьем, чтобы попасться на такую древнюю уловку, ему не пришлось бы представлять себя умудренным опытом семейным врачом. Затем она спросила Мэри о приступах болезни, когда они случались и как часто, было ли это после приема пищи или перед едой и так далее, и, наконец, выяснилось, что они случались через некоторое время после завтрака, а иногда в другое время. Мать сначала не могла ничего понять, потому что еще до того обыскала всю комнату на предмет бутылок и тому подобных вещей, пока, наконец, не спросила, кто стелет постель, думая, вы понимаете, что Мэри могла что-нибудь прятать под матрацем. Итак, Элен сказала, что это обычно делала она, пока Мэри принимала ванну. «Когда это?» — спрашивает мать. «Как раз перед завтраком», — мямлит девушка. «Да простит вам Бог вашу глупость, — говорит моя мать. — Почему вы не сказали этого прежде?» И вот они все потянулись в ванную, а там на полке позади солей для ванн, жидкой мази Эллимана и бальзама Крашчена, зубных щеток и прочего спокойно стоит семейная бутылка ипекакуаны[6]Рвотный корень. — на три четверти пустая! Мать сказала — хотя я уже говорил, что она сказала. Между прочим, как бы вы написали слово «ипекакуана»?

Мистер Паркер написал.

— Проклятие! — сказал лорд Питер. — Я рассчитывал поставить вас в тупик на этот раз. Наверное, вы заранее посмотрели это слово в словаре. Ни один порядочный человек не напишет «ипекакуана» правильно с первого раза. Так или иначе, как вы говорили, легко видеть, с какой стороны в нашем семействе детективный инстинкт.

— Я не говорил так…

— Я знаю. Почему не говорили? Я думаю, что таланты моей матери заслуживают некоторого признания. Я сказал ей об этом, и она ответила такими памятными словами: «Мой дорогой мальчик, ты можешь дать этому длинное название, если хочешь, но я — старомодная женщина и называю это материнским чутьем; оно настолько редко для мужчин, что если бы оно у кого-нибудь Из них было, ты написал бы о нем книгу и назвал гением Шерлока Холмса». Потом я сказал матери (наедине, конечно): «Это очень хорошо, но я не могу поверить, что Мэри прибегла ко всем этим уловкам, сказалась ужасно больной и напугала нас всех, только чтобы обратить на себя внимание. Конечно, она не такая». Мать посмотрела на Меня пристально, как сова, и привела целую кучу примеров истерии, завершив их рассказом о служанке, которая разбрасывала парафин по всему дому, чтобы заставить живущих там думать, что их часто посещает приведение. А в конце она сказала, что если бы все эти новомодные доктора перестали изобретать подсознание и клептоманию, комплексы и другие причудливые описания для объяснения безнравственных поступков своих пациентов, то, как она думает, можно было бы точно так же воспользоваться очевидностью фактов.

— Уимзи, — сказал Паркер, будучи сильно возбужденным, — она подразумевала, что подозревает что-то?

— Мой дорогой друг, — ответил лорд Питер, — что бы ни было известно о Мэри, даже если все очевидно, моя мать знает истину. Я рассказал ей все, что мы знали до того момента, и она восприняла это в своей забавной манере. Вы понимаете, о чем я: никогда ни на что не отвечать прямо; затем она наклонила голову в сторону и сказала: «Если бы Мэри послушала меня и занялась чем-нибудь полезным вместо работы медсестрой, которая так ни к чему и не привела, если тебе интересно. Не то чтобы я имела что-то против членов Общества милосердия вообще, но эта глупая женщина, под началом которой работала Мэри, оказалась самым ужасным снобом на земле. Мэри могла бы заняться более разумными вещами, но она с ума сходила по Лондону. Я всегда буду говорить, что это вина того позорного клуба. Что можно ожидать от места, где едят ужасную пищу, все загнаны в подземелье, выкрашенное в розовый цвет, говорят на повышенных тонах, и никаких вечерних платьев — только советские джемпера и бакенбарды. Во всяком случае, я все высказала тому глупому старому человеку — что говорить об этом, — и они никогда не смогут придумать для себя лучшего объяснения». В самом деле, вы знаете, — сказал Питер, — я думаю, если кто-либо из них начнет копаться в прошлом Мэри, мать обрушится на них подобно тонне кирпичей.

— А что вы думаете сами? — спросил Паркер.

— Я еще не рассказал вам о самом неприятном, — сказал Питер. — Я только что узнал об этом и был ужасно потрясен, должен признать. Вчера я получил письмо от Лаббока, в котором говорилось, что он хотел меня видеть, поэтому я примчался сюда и заглянул к нему сегодня утром. Вы помните, я послал ему образец пятна с одной из юбок Мэри, который Бантер отрезал для меня? Я взглянул на него сам, и это пятно мне не понравилось, поэтому я послал его Лаббоку, ex abundantia cauteloe; и вынужден сообщить, что он подтвердил мою догадку. Это — человеческая кровь, Чарльз, и я боюсь, что это кровь Кэткарта.

— Но… я немного не понимаю.

— Итак, юбка, должно быть, была запятнана в день, когда Кэткарт умер, поскольку тогда вся компания последний раз была на болотах; если бы пятно оказалось на юбке ранее, Элен очистила бы ее. Впоследствии Мэри энергично отвергала попытки Элен забрать юбку и сделала дилетантское усилие самостоятельно отстирать пятно мылом. Отсюда мы можем заключить, что Мэри знала о наличии пятен и хотела избежать их обнаружения. Она сказала Элен, что кровь была от шотландской куропатки, что, должно быть, является преднамеренной ложью.

— Возможно, — сказал Паркер, борющийся с надеждой оправдать леди Мэри, — она только сказала: «О! Одна из птиц, должно быть, кровоточила» или что-то вроде этого.

— Я не верю, — сказал Питер, — что можно вымазать одежду в таком количестве человеческой крови и не знать об этом. Она, должно быть, становилась на колени прямо в кровь. Пятно было три или четыре дюйма в ширину.

Паркер мрачно покачал головой, занимая себя тем, что делал пометки.

— Итак, — продолжал Питер, — в среду вечером все Приходят, ужинают и ложатся спать, кроме Кэткарта, который убегает и остается снаружи. В 23.50 егерь Хардрав слышит выстрел, который, возможно, был произведен на поляне, где — давайте назовем это «несчастный случай» — имел место. Время выстрела также совпадает с данными медицинского освидетельствования, указывающего, что Кэткарт на момент обследования в 4.30 уже был мертв три или четыре часа. Очень хорошо. В 3.00 Джерри возвращается домой откуда-то и находит тело. Когда он склоняется над ним, из дома весьма кстати приходит Мэри в пальто, кепке и прогулочных ботинках. Теперь какова ее история? Она говорит, что в три часа была разбужена выстрелом.

Никто больше не слышал этого выстрела, и у нас есть показания миссис Петтигру-Робинсон, которая спала в соседней с Мэри комнате, по своему обыкновению оставив окно открытым, и которая бодрствовала с 2:00 и до того времени, когда забили тревогу, но не слышала никакого выстрела. По словам Мэри, выстрел был достаточно громким, чтобы быть слышимым с другой стороны здания. Не странно ли, что человек, в тот момент бодрствующий, клянется, что не слышал ничего похожего на шум, чтобы разбудить здорового молодого человека, спящего по соседству? И, во всяком случае, если этим выстрелом был убит Кэткарт, то он едва мог быть мертв, когда мой брат нашел его. И, опять-таки, откуда в этом случае у него взялось время, чтобы принести тело из кустарника к оранжерее?

— Мы осмотрели там всю землю, — сказал Паркер с выражением отвращения. — И сошлись во мнении, что не следует придавать значения истории с выстрелом.

— Боюсь, что мы должны придать большое значение этому, — сказал лорд Питер серьезно. — Теперь — что делает Мэри? Если она думала, что выстрел…

— Не было никакого выстрела.

— Я знаю это. Но я изучаю несоответствия в ее истории. Она сказала, что не подняла тревогу, подумав, что это, возможно, всего лишь браконьеры. Но если бы это были браконьеры, было бы абсурдом спускаться вниз и разузнавать, что к чему. Итак, она объясняет, что подумала на грабителей. Теперь — как она одевается, чтобы идти искать грабителей? Что вы или я сделали бы? Я думаю, надели бы ночную рубашку, пару неприметных шлепанцев и, возможно, прихватили кочергу или крепкую палку, но не пару прогулочных ботинок, пальто и шапку. Представьте себе!

— Это была дождливая ночь, — пробормотал Паркер.

— Мой дорогой друг, если вы ищете грабителей, вы не станете выходить и охотиться за ними, бегая по саду. Ваша первая мысль: они входят в дом, и ваша задача состоит в том, чтобы спокойно проскользнуть вниз и рассмотреть их с лестницы или из-за двери гостиной. Во всяком случае, представьте себе современную девушку, которая ходит без головного убора в любую погоду и в то же время задерживается, чтобы украсить себя шапкой для охоты на грабителя: черт побери, Чарльз, это неубедительно, знаете ли! Потом она идет прямо к оранжерее и наталкивается на труп, как будто заранее знала, где его искать.

Паркер снова покачал головой.

— Продолжим. Она видит Джеральда, склонившегося над телом Кэткарта. Что она говорит? Она спрашивает: в чем дело? Она спрашивает: кто это? Нет, она восклицает: «О боже! Джеральд, ты убил его», а затем, будто поразмыслив: «О, это Дэнис! Что случилось? Произошел несчастный случай?» А теперь это кажется вам естественным?

— Нет. Но мне представляется вполне вероятным, что она ожидала увидеть там не Кэткарта, но кого-то еще.

— Да? По-моему, это звучит так, будто она притворялась, что не знает, кто это. Сначала она говорит: «Ты убил его!» А затем, вспоминая, что она предположительно не знает, кто этот «он», спохватывается: «Ах, это Дэнис!»

— В любом случае, следовательно, если ее первое восклицание было искренним, она не ожидала обнаружить мужчину мертвым.

— Да, мы должны помнить это. Смерть была неожиданностью. Очень хорошо. Тогда Джеральд отправляет Мэри наверх, чтобы позвать на помощь. И здесь вступает в дело свидетельство, которое вы получили и прислали по почте. Вы помните, что рассказывала вам в поезде миссис Петтигру-Робинсон?

— О двери, хлопнувшей на лестничной площадке, вы имеете в виду?

— Да. Теперь я расскажу вам кое-что, что случилось со мной как-то утром. Я выбегал из ванной в моей обычной беззаботной манере, когда чертовски сильно ударился о тот старый сундук на лестничной площадке. Его крышка поднялась и закрылась, бам. Это навело меня на мысль, и я решил заглянуть внутрь. Я поднял крышку и рассматривал сложенное в нем постельное белье, когда услышал нечто похожее на затрудненное дыхание: рядом со мной стояла Мэри, глядя на меня и при этом бледная, как призрак. Она напугала меня, ей-богу, но это было ничто по сравнению с тем, как я напугал ее. Но она ничего не сказала мне и впала в истерику, и я отвел ее обратно в ее комнату. Но я заметил кое-что на тех простынях.

— Что же?

— Серебряный песок.

— Серебряный…

— Вы помните те кактусы в оранжерее, и место, куда кто-то поставил чемодан или что-то еще?

— Да.

— Там было рассыпано много серебряного песка, того, который насыпают вокруг некоторых видов луковиц и так далее.

— И он был внутри сундука?

— Да. Подождите минутку. После шума, который слышала миссис Петтигру-Робинсон, Мэри разбудила Фредди, а затем чету Петтигру-Робинсон и что потом?

— Она заперлась в своей комнате.

— Да. А вскоре после этого спустилась и присоединилась ко всем остальным в оранжерее, и именно в этот момент все заметили и запомнили, что она была в шапке, пальто поверх пижамы и ботинках на босу ногу.

— Вы предполагаете, — сказал Паркер, — что леди Мэри не спала и была одета, и в три часа она вышла через дверь оранжереи со своим чемоданом, ожидая встретить… убийцу ее… черт побери, Уимзи!

— Мы не должны заходить так далеко, — сказал Питер. — Будем считать, что она не ожидала найти Кэткарта мертвым.

— Хорошо, она вышла, возможно, чтобы встретить кого-то.

— Можно ли предположить — на время, — что она вышла встретить № 10? — осторожно предложил Уимзи.

— Наверное, мы можем сказать и так. Когда она включила фонарь и увидела герцога, наклонившегося над Кэткартом, она подумала, — ей-богу, Уимзи, я был прав, в конце концов! — когда она сказала: «Ты убил его!», она подразумевала № 10, она думала, что это было тело № 10.

— Конечно! — вскричал Уимзи. — Я дурак! Да. Затем она сказала: «Это Дэнис, что случилось?» Это вполне понятно. А что же она сделала с чемоданом?

— Теперь я могу себе все это представить, — закричал Паркер. — Когда она увидела, что тело не было телом № 10, она поняла, что № 10 должен быть убийцей. Так что ее игра была предназначена для того, чтобы никто не узнал, что № 10 был там. Поэтому она задвинула чемодан за кактусы. Затем, идя наверх, она вытащила его и спрятала Уже на дне дубового сундука. (Она, конечно, не могла взять его к себе в комнату, потому что, если бы кто-нибудь услышал, как она поднимается наверх, показалось бы странным, что она сначала направилась в свою комнату, а потом стала будить остальных.) Затем она постучала Арбатноту и Петтигру-Робинсонам — она будет в темноте, а они будут взволнованны и не разберут, во что она одета. Тогда она убежала от миссис П., вбежала в свою комнату, сняла юбку, в которой становилась на колени рядом с Кэткартом, и остальную одежду. Потом она надела пижаму и шапку, которую кто-нибудь мог заметить, и пальто, которое они, должно быть, заметили, и ботинки, которые, вероятно, уже оставили отпечатки.

Только после этого она могла спуститься и показаться. Тем временем она придумала историю про грабителей на благо следователя.

— В том-то и дело, — сказал Питер. — Я предполагаю, что она так отчаянно стремилась увести нас со следа № 10, что ей даже не пришло в голову, что ее история топит ее брата.

— Она поняла это во время следствия, — сказал Паркер нетерпеливо. — Разве вы не помните, как торопливо она хваталась за теорию самоубийства?

— И когда она поняла, что, спасая своего — ну, в общем, № 10, — готовит виселицу брату, она потеряла голову, сказалась больной и вообще отказалась давать какие-либо показания. Мне кажется, в моем семействе плюс ко всему еще и наследственные признаки дураков, — сказал Питер уныло.

— Хорошо, что она могла сделать, бедная девочка? — спросил Паркер. Он опять стал почти веселым. — Так или иначе, что-то проясняется…

— Некоторым образом, — сказал Питер, — но мы до сих пор еще не выбрались из леса. Почему она в одной связке с № 10, который по меньшей мере вымогатель, если не убийца? Как револьвер Джеральда оказался на сцене? И зеленоглазый кот? Насколько Мэри было известно о той встрече между № 10 и Дэнисом Кэткартом? И если она видела и встречала этого человека, она могла бы передать ему револьвер в любое время.

— Нет, нет, — сказал Паркер, — Уимзи, не придумывайте такие уродливые вещи.

— Проклятие! — закричал Питер, взрываясь. — Я выясню всю правду об этом чертовом деле, даже если нам всем уготована дорога на виселицу!

В этот момент Бантер вошел с телеграммой, адресованной Уимзи. Лорд Питер прочитал следующее:

Субъект следовал в Лондон; замечен на Мэрилбоун в пятницу. Дальнейшая информация от Скотланд-Ярда. — Начальник полиции Гослинг. Рипли.

— Молодчина! — закричал Уимзи. — Теперь займемся этим. Оставайтесь здесь на случай, если что-нибудь прояснится. А я сейчас побегу в Ярд. Ужин вам пришлют наверх, и скажите Бантеру, чтобы он дал вам бутылку «Шато Икема», оно довольно приличное. До скорого.

Он выбежал из квартиры, и секундой позже его такси гудело далеко на Пиккадилли.