Онлайн чтение книги Туркестанские повести
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Глава первая

— Докладывайте, ефрейтор. — Генерал Плитов устало потер изрядно посеченные сединой виски. — Когда обнаружили цель, кому сообщили об этом?

— В ноль-ноль сорок пять появилась отметка на индикаторе кругового обзора, — не смущаясь густого генеральского баса и властного взгляда, ответил худенький белобрысый оператор радиолокационной станции Виктор Петров, — и…

— И немедленно сообщил об этом мне, — перебил ефрейтора начальник смены командного пункта — широколицый, круглоголовый майор Манохин.

В кабинете командира полка все еще горела забытая настольная лампа, хотя апрельское утро уже размыло сумерки, растворило их в своей безбрежной прозрачной синеве. Однако никто не замечал ни этой никому теперь не нужной лампы, ни первых еще робких солнечных лучей, льющихся в окно сквозь белый шелк занавесок. И генерал, только что прилетевший из Катташахара вместе с полковником Скворцовым, и подполковник Орлов со своими однополчанами — все были озабочены чрезвычайным происшествием: сегодня ночью здесь, на краю Золотой пустыни, не состоялся перехват вражеского самолета. Правда, нарушитель далеко не ушел, но сбили его не летчики, а ракетчики.

Виктор Петров отчетливо помнил события минувшей ночи и, если бы его спросили, рассказал бы о них в мельчайших подробностях…

…До конца дежурства оставалось минут пятнадцать. Скоро он весело, с юморком отрапортует своему сменщику: «За время дежурства никаких происшествий не было. Аппаратура работает нормально». Уходя на отдых, Петров, как обычно, шутливо добавил бы: «В небе все спокойно. Это говорю я, потомок тульских умельцев!»

Сидит оператор на стуле-вертушке перед индикатором кругового обзора, смотрит на экран: ни одной посторонней полоски, ни одного всплеска… «Придумали же, — восхищается ефрейтор, — как волшебное зеркало: глянешь — всю округу видишь… Это вам, дорогой Левша, помудреней подкованной блохи…»

Беседует он мысленно со знаменитым Левшой, а сам сторожко наблюдает за «волшебным зеркалом», глядит на него как зачарованный. «Вот так, уважаемые предки, — возобновляет оператор своеобразный разговор со старинными умельцами. — Далеко вам до ефрейтора Петрова, потому как его техника достает черт те куда… И днем достает, и ночью, и в дождь, и в туман. Жаль, что не видел я ту самую блоху, а то бы…»

— Что?! — не веря своим глазам, вскричал крайне удивленный потомок Левши. На краешек голубовато-зеленого поля индикатора откуда-то внезапно прыгнула золотая блоха. Виктор резко тряхнул головой: эк, ешкин-кошкин, размечтался! Блохи начинают грезиться.

Однако блоха и не думала исчезать. Напротив, она нагло поползла вверх. Петров справился, предусмотрено ли плановой таблицей или заявками продвижение цели. Оказывается, нет. И на позывные не реагирует.

«Эге, — мгновенно сообразил ефрейтор, — вон какая блоха-то. И на запрос не отвечает…»

Рука оператора привычно рванулась к микрофону:

— Воздушная цель пересекла государственную границу в ноль-ноль сорок пять. Координаты…

Тревожный сигнал ефрейтора молнией полетел по «зеленой улице» эфира, и нет ему ни задержек, ни остановок. А сам Виктор как бы весь был обостренное внимание: ему и его боевым друзьям предстояло не только не упустить из виду, но и «подковать блоху».

Все это почти мгновенно воскресил он в памяти, пока генерал слушал доклад начальника смены КП.

Плитов похвалил Виктора:

— Молодец, ефрейтор! Действуйте всегда так. А теперь идите отдыхать.

Петров ушел.

— Ну, а что вы скажете? — Генерал медленно повернул крупную, будто заиндевевшую голову в сторону штурмана наведения — статного, широкоплечего капитана Карпенко — и посмотрел на него большими темно-карими глазами.

Офицер объяснил. Это был рапорт. Но за ним стояли события и люди.

Получив от ефрейтора Петрова сигнал, весь расчет командного пункта — в этом Алексей Карпенко был убежден — жил одним дыханием, одним биением сердца, одним ритмом пульса. И офицеры и солдаты находились в безраздельной власти воинского долга, во власти одного стремления — как можно быстрее перехватить и уничтожить врага!

…Скользят по пергаменту конусы отточенных карандашей: команда — засечка, команда — засечка. Между двумя такими засечками — штрих-пунктирная линия. Направление этой линии как раз и показывает курс воздушной цели. Что это за цель? Пока не известно. Ясно одно — ошибки в ее проводке не должно быть ни на одну десятую долю миллиметра.

Лаконично прозвучала команда:

— «Двести шестьдесят пятый», вам взлет!

— Вас понял.

Огнедышащей стрелой взмыл реактивный самолет над расцвеченным огнями аэродромом и почти мгновенно растаял в кромешной темноте неба.

На КП у одного из экранов сидит сосредоточенный офицер. Это он, сам Алексей. Темно-русая прядка волос прилипла к высокому влажному лбу. Взгляд застыл на индикаторе, регистрируя золотистые всплески — отметки от цели. Сейчас для капитана нет на свете ничего дороже светлячка и нет ничего ненавистнее его.

— Скорость… курс… высота… — командует штурман наведения.

И с борта стрелы летит ответ летчика: «Вас понял».

— Ну как? — беспокоится начальник смены командного пункта. На его густо заалевшем лице поблескивают бисеринки пота.

— Держу. Цепко держу, товарищ майор, — не отрываясь от экрана, отвечает Карпенко. Он работает на Камила Умарова — командира стрелы «265». — Разворот вправо на курс сто семьдесят градусов с набором высоты! — передает капитан на борт.

— Курс сто семьдесят. Выполняю, — со смягчением на «л» донеслось из черной пропасти неба.

«Это было ночью. А сейчас утро. Сейчас можно только вспоминать, но ничего поправить уже нельзя, — размышляет Алексей. — Интересно, о чем думает Камил?»

В ожидании вопросов генерала Камил тоже вспоминает. Вспоминает о себе как о постороннем человеке. Так удобнее анализировать полет…

Оторвавшись от взлетно-посадочной полосы, он несколько секунд вел самолет визуально. Потом проверил показания приборов и стал пилотировать по ним. «Поточнее, друг, поточнее», — безмолвно просит он своего штурмана наведения, словно тот и в самом деле слышит его просьбу.

По едва заметным вспышкам аэронавигационных огней на концах крыльев и увеличению освещенности в кабине Камил определил, что вошел в облака. «Авиагоризонт, курс, скорость… Это сейчас главное, — отметил он. — Машина, кажется, не разворачивается, летит по прямой. Нет, Камил, это ложное ощущение, иллюзия. Видишь: курс сто семьдесят градусов. Значит, все в порядке. Приборы — твои друзья, Камил. Не доверяй себе, доверяй им…»

Кренов нет. Вариометр показывает максимальную скорость подъема. Поступательная скорость характеризуется четырехзначным числом. «Хорошо! — радуется Камил. Быстро, одним взглядом, проверил работу двигателя и прицела. Поудобнее устроился в кабине. — Вот так…»

С огромной скоростью, далеко оставляющей позади себя звук, несет Умаров свою ненависть к воздушному пирату. Их разделяют еще многие километры, но летчик полон решимости обрушить на врага запас смертоносного огня.

Камил работает за пятерых, совмещая обязанности летчика, оператора, штурмана, радиста и стрелка. Это очень тяжело — одному работать за пятерых в тесной кабине самолета, несущегося в беззвездную ночь. Но ведь недаром говорят, что война — это тяжелейшая из всех работ…

На индикаторе стремительно сближаются точки. Это отметки от истребителя-перехватчика и воздушной цели.

— Товарищ капитан, — докладывает оператор Алексею Карпенко, — цель снижается. Высота…

«Что такое? — беспокоится штурман. — Никогда еще не было…»

— Это новейший тип самолета, — громко, для всего расчета говорит майор Манохин. — Судя по маневру, он как раз на краю Золотой пустыни…

— Разворот влево, курс сто, крен тридцать градусов, — подает команду Карпенко.

— Выполняю, — слышится в ответ.

В ночном небе идет погоня за врагом почти на фантастической скорости. Кабина Умарова — это летающая лаборатория, оснащенная самыми совершенными приборами. Есть у него и маленький локатор. Вот на его экране плеснулась крохотная «рыбешка».

— Цель вижу! — От напряжения Камил сжался, точно пружина.

И вдруг… «О, черт!» — невольно выругался он. Весь экран забило «рыбешками». Это металлические ленты, выброшенные с борта вражеского самолета.

Умаров потерял цель: отметка от нее похожа сейчас на десятки других «рыбешек».

— «Двести шестьдесят пятый», разворот вправо на курс… крен… — пришел на помощь штурман наведения.

Камил снова увидел на экране только одну отметку.

Он включил форсаж, намного увеличивший скорость самолета, и стремительно пошел на сближение. Вот уже отметка цели вышла на вертикальную черту, резко вспыхнула горизонтальная светло-зеленая линия. Цель «захвачена»! Летчик перенес взгляд на прицел, совместил центральную марку с «рыбешкой».

— Атакую! — бросил в эфир возбужденный Камил.

Мысленно пережив весь полет, Умаров рассказал о нем генералу. Плитов не перебивал летчика, только в конце, когда Камил доложил, что цель все же ускользнула, он вздохнул.

Глава вторая

Задолго до прилета Плитова, когда над пустыней еще не занимался рассвет, по распоряжению начальника гарнизона из авиагородка по тревоге выехали два военных грузовика, крытые парусиной. В кабине одной машины рядом с водителем сидел капитан Карпенко. Полковник Скворцов дал согласие назначить Алексея старшим поисковой группы. Ответственность за другую машину была возложена на командира роты Семкина. В кузовах на скамейках, прикрепленных вдоль бортов, разместились солдаты: дозиметристы, дегазаторы, саперы и другие специалисты, необходимые в подобных случаях.

У развилки дороги автомобили остановились. Из кабин вышли офицеры.

— Поезжайте, товарищ Семкин, на взгорье, — предложил Карпенко старшему лейтенанту и махнул рукой вправо, — а я обшарю степь до края пустыни.

— Есть, — негромко ответил старший лейтенант. На его веснушчатом лице отразился невысказанный вопрос.

— В случае чего, — словно бы предугадывая мысль Семкина, сказал капитан, — свяжемся по радио. Смотрите, поосторожней там…

— Ясно.

Грузовики развернулись и, фыркнув, понеслись в разные стороны. Зыбкий рассвет уже начал теснить ночь. Постепенно светлел темно-сиреневый горизонт, с каждой минутой все ярче вырисовывались живые малахитовые волны сочной травы, на гривах которых пламенели нежные маки. Над степным раздольем, словно золотые бубенчики на невидимых шнурах, радостно звенели жаворонки.

Минут через двадцать водитель машины нажал на тормоз и сказал капитану:

— Вы приказали остановиться у отары Усмана-ака. Во-он она…

В полукилометре от дороги шевелилось пестрое стадо колхозных овец. Рядом, опершись на длинную палку, стоял старый чабан Усман Кадыров.

— Узнайте, что у него нового, — попросил Карпенко сержанта, успевшего выпрыгнуть из кузова.

Вскоре посыльный подал знак рукой: сюда, мол, сюда!

Все направились в сторону отары. Испуганные овцы, наседая друг на друга, шарахнулись в глубь степи.

Подойдя к чабану, капитан приветливо поздоровался:

— Здравствуйте, Усман-ака!

Старик прижал к груди загорелую морщинистую руку, поклонился.

— Салам, салам, Альешаджан! Как здоровье, дорогой? Как настроение? Как жизнь? Зачем столько солдат привез?

Карпенко давно знал чабана, бывал у него в гостях вместе с Камилом и относился к нему уважительно.

— Спасибо, Усман-ака, на здоровье не жалуюсь. Настроение бодрое… А жизнь течет, каждый день бывает что-нибудь новое, необычное… Одну минутку…

Капитан отдал распоряжение двум сержантам возглавить семерки солдат, зарядить оружие и приступить к поиску. Каждый участник группы уже знал, что ему надо делать.

Рассыпавшись цепью, воины ушли. Неподалеку от Карпенко остался лишь радист с аппаратурой.

Офицер и чабан уселись на траву, закурили.

— Ночь была спокойная? — начал разговор Алексей.

— Ага. Только кто-то из ваших стрелял.

— Стрельбу слышали?

— Ага, там. — Чабан ткнул своей палкой в небо.

— А говорите, спокойная…

— Думал: учатся стрелять. Бывает так? Бывает. Привыкли…

— И не пугаетесь? — полюбопытствовал Карпенко.

— Ц-ц, — поцокал Усман-ака языком и покачал из стороны в сторону клинышком седой бородки. — Басмача бил? Бил. Фашиста? Тоже. Зачем же страх иметь?

— Верно, товарищ Кадыров, — поощрительно улыбнулся капитан. — На своей земле бояться нам нечего. Крепко, по-хозяйски стоим на ней.

Клинышек бородки чабана ходил, точно маятник: так, мол, так, Альешаджан. Имя Карпенко старик произносил ласково-уменьшительно, с добавлением слова «джан».

— А там, — старик посмотрел на небо, — разве мы не крепко стоим?

— В воздухе-то?

— Да. Сколько-раз видел ваших летчиков. Наш Камил тоже орел! — не без гордости напомнил чабан.

Капитан не стал огорчать старика и ничего не сказал ему о ночном происшествии.

— Усман-ака, — Карпенко перевел разговор на другое, — вы никого не замечали сегодня ночью? Посторонних, незнакомых…

Старик задумался, словно восстанавливая в памяти все, что видел, затем неторопливо начал говорить:

— С вечера по дороге шли машины. Наши, колхозные. С поля шли. Поздно ехал раис. Погудел, поморгал огнями — позвал меня. Я подошел. Потолковали. Сказал, что был в райкоме партии. И хлопок, говорит, и мясо нужны государству… Много надо… Еще позже какой-то лихач ехал… Туда… — Чабан махнул рукой в сторону Песчаного. — Даже без света, шайтан, катил… И куда только торопился?

— В котором часу, Усман-ака? — насторожился офицер.

— Часов нет, звезды спали за тучей, — развел руками старик. — Наверное, был один час… А что? Кто пропал? Искать надо кого?

— Искать, Усман-ака. Помогите нам вот в чем…

Внимательно выслушав Алексея, чабан кивнул бородкой:

— Хоп!

— Ну ладно, Усман-ака, мне пора.

— Хайр, Альешаджан. До свидания. Камилу салам, привет!

Карпенко подошел к радисту и приказал установить связь со старшим лейтенантом Семкиным.

Через минуту солдат доложил, что связь налажена.

— Хорошо. — Капитан взял микрофон. — «Второй», «второй». Это «второй»? Чем порадуете?.. Такая же картина и здесь… Конечно, искать! Местное население? Правильно. Надо привлечь… А как с мероприятием, о котором договаривались? Пусть ведут круглосуточно, так приказал Скворцов…

Поиски продолжались. Авиаторы и колхозники обследовали квадрат за квадратом, заглядывали в каждую лощину, обшаривали каждый куст саксаула, внимательно присматривались ко всему окружающему: а вдруг вон за той неровностью, за тем камнем…

Тяжело двигая сапогами по безросной траве, шел на взгорье и рядовой Кузькин — высокий флегматичный парень. Загорелый нос его облупился, пухловатые губы потрескались. Он уже порядком устал и, оправдывая свою медлительность, начал размышлять: «Ходить, конечно, можно до помутнения в глазах. А толку-то что? Не дурак небось шпион, чтобы кулем сидеть в степи. А может, его и совсем не было? А тут ищи…»

И вдруг совершенно неожиданно Кузькин заметил торопливо шагающего человека. «Вон он!» — екнуло сердце. От волнения Родион позабыл инструктаж, даже не позвал напарника, шедшего чуть в стороне, за бровкой саксаульника.

— Стой, стрелять буду! Стой, говорю… Руки вверх! И не шевелись…

Кузькин сурово спросил незнакомца:

— Кто такой?

— А тебе-то что? — держа руки над головой, нехотя ответил задержанный.

Это был парень лет восемнадцати. Хмурое лицо, жестковатый взгляд, запыленная одежда…

— Поговори у меня. — Кузькин предостерегающе поводил автоматом. — Скидавай пиджак!

Парень без особой поспешности сбросил с плеч изрядно поношенный пиджачишко.

— Вывертывай карманы! — скомандовал Родион.

— Это зачем же?

— Не твое дело! — прикрикнул Кузькин.

Из вывернутых брючных карманов упали на землю папиросы, похожие на гвоздики, мелкие монеты.

— Два шага назад, — приказал Родион. — Повернись кругом… Руки! Руки вверх!

Кузькин обследовал пиджак, но ничего, кроме нового паспорта, какого-то потрепанного блокнота и куска плоской лепешки, завернутой в четвертушку газеты, не обнаружил. Ничего не дал и осмотр папиросной пачки и коробки спичек.

— Снимай сапоги, — снова скомандовал Родион. Он никак не верил, что у незнакомца нет оружия.

— Что ты ко мне привязался? — начал нервничать парень.

— Снимай, коли говорят! — настаивал Кузькин.

В сапогах тоже ничего подозрительного не обнаружил.

— Фамилия? — спросил Родион.

— Там же написано, — кивнул незнакомец. — Или неграмотный?..

— Разговорчики!

— Ну, Жук…

— Куда направляешься?

— В колхоз «Зеленый оазис».

— Откуда? — допытывался солдат.

— Что ты такой за следователь? — Жук угрюмо посмотрел на Родиона, державшего перед ним оружие.

— Отвечай, говорят тебе!

— Ну, из Катташахара…

Кузькин продолжал допрашивать парня. Тот окончательно вышел из терпения:

— Знаешь что, солдат, веди-ка ты меня к своему командиру, а то, я смотрю, от тебя не отвяжешься до самого вечера. А мне некогда. Понимаешь? Дела есть…

— Так ты, значит, в колхоз?

— В колхоз…

«Шпион не стал бы говорить: «Веди меня к своему командиру», — резонно подумал Кузькин. — Пускай топает своей дорогой. А старшему лейтенанту Семкину скажу, что документы у задержанного есть, оружия нет. И вообще…»

— Ну ладно, иди, — разрешил Родион.

Парень направился в колхоз, а рядовой Кузькин — к своему напарнику…

В колхоз «Зеленый оазис», что в нескольких километрах от районного городка Песчаное, Митяй Жук пришел в обеденную пору, когда в правлении не было ни души. Он чувствовал себя таким усталым после долгого пути, что не стал разыскивать местное начальство, прилег под тенью урючины и сразу же заснул. Кого ему опасаться? Документы у него есть. Предъявить? Пожалуйста: паспорт законный, не липа, с большой круглой печатью, отчетливо бросающейся в глаза.

Проснулся Жук часа через полтора. Его разбудили громкие голоса. Разговаривали несколько человек. Он поднялся и поздоровался. По выражению их лиц не так уж сложно было догадаться, о чем они думали: «Ох и вид у тебя, братец… Не брит, помят. И откуда ты такой?..»

Шел сюда Митяй спешно: хотелось побыстрее найти пристанище, обрести хоть на время причал. А теперь стоит и не знает, с чего начать разговор, как подойти к делу…

«Дадут или не дадут работу? — беспокоился он. — В моем положении согласишься на любую. Тут уж не до выбора…»

— Та-ак, та-ак, — врастяжку произнес секретарь правления. — Значит, на любую работу? — Он еще раз посмотрел паспорт, потолковал о чем-то со своими собеседниками и безапелляционно заключил: — Сезонником, на водораспределитель. А?..

Так пристроился Жук в «Зеленом оазисе»…

А рядового Кузькина одолевали сомнения: «Зря, пожалуй, отпустил задержанного… Поверил, простофиля, паспорту. А паспорт-то, может, подложный. Конечно, подложный, только-только сфабрикованный — еще не успел ни поистереться, ни запятнаться… И что с того, что у незнакомца нет оружия? А вдруг припрятано где-нибудь?.. Маху, маху дал ты, Родион. Обыск и незаконный допрос учинил… Ругаться будет Семкин. Разве что умолчать обо всем? Нет, нельзя…»

Родион рассказал напарнику, потом доложил офицеру все как было. Семкин даже в лице изменился. На щеках резче выступили веснушки.

— Что?! Отпустил? Эх… — досадно махнул он рукой. — Радист, срочно свяжитесь с капитаном! — приказал он рядом стоявшему солдату.

Доложив Карпенко, старший лейтенант немного успокоился. Тот заверил, что постарается принять все необходимые меры, и срочно выехал в авиагородок, куда прибыло большое начальство…

Глава третья

Открытое партийное собрание было назначено на послеобеденное время, поэтому генерал Плитов отпустил всех, кто присутствовал в кабинете командира полка: после бессонной ночи и пережитых волнений людям надо было как следует отдохнуть.

— А мы с тобой, Петр Ильич, видно, отдохнем в Катташахаре…

— Если позволят обстоятельства, Иван Платонович, — не без основания заметил невысокого роста, уже пожилой, но все еще стройный и подтянутый полковник Скворцов.

— Да, — задумчиво произнес Плитов, — обстоятельства… Они, прямо скажу, прескверные. Москва вызывала к прямому проводу… «Почему упустили цель — объясните». Вежливо и жестко! Да и как же иначе? Оскандалились мы, как самые последние летуны… Хорошо, ракетчики выручили. Не ушел самолет-нарушитель.

«Летуны» — оскорбительное слово в авиации, и генерал произносил его только в тех случаях, когда был не в духе. Он поднялся, раздвинул оконные занавески и приоткрыл окно. В комнату пахнуло апрельской свежестью, настоянной травяными запахами.

— А сам-то ты представляешь, как и почему получилось? — Плитов снова сел рядом со Скворцовым. — На собрании, разумеется, речь пойдет в основном об ошибке Камила Умарова. Летчик виноват, в этом не может быть никакого сомнения. Но только ли он? — Генерал вопросительно посмотрел на Петра Ильича и тут же сам ответил: — Нет, не только он. Его недостаточно хорошо обучили. А почему? Нет условий? Времени? Квалифицированных методистов? Чепуха! Недостает контроля на земле и в воздухе. Да, да, именно контроля. Командирского и партийного.

Плитов довольно долго молчал, прежде чем снова заговорил.

— Главное, думается, вот в чем, Петр Ильич. — Плитов взял со стола алюминиевую модель сверхзвукового истребителя и, обозначив какую-то замысловатую фигуру высшего пилотажа, продолжал: — Как тебе известно, новый этап в развитии авиации характерен появлением вот таких машин. Управление сверхзвуковыми самолетами связано с высочайшим нервно-психологическим и эмоциональным напряжением человека. Да, без преувеличения — высочайшим!

Полковник понимающе кивнул.

— Вот несколько примеров, — развивал свою мысль генерал. — На взлете, когда включается форсаж, артериальное давление и пульс у летчика увеличиваются и становятся значительно выше максимально допустимых в спокойном состоянии. И это, заметь, Петр Ильич, происходит в самом начале.

— То есть когда самолет еще не приобрел большой скорости, — согласился Скворцов.

— Вот именно, — подтвердил Плитов. — Теперь о темпе деятельности летчика. С преодолением звукового барьера он резко повысился. Почему? Да потому, что время для взлета, набора высоты, поиска или атаки цели, возвращения на свой аэродром значительно сократилось. А количество рабочих операций, выполняемых летчиком, и их сложность? Они намного возросли. Иногда интервалы между отдельными операциями настолько малы, что приближаются к пределу возможностей правильного, или, говоря научным языком, адекватного, реагирования. Это, естественно, повышает нервно-психическую напряженность. Ну, скажем для ясности, на этапе сближения перехватчика с противником время для обнаружения, прицеливания и пуска ракет исчисляется секундами. И если штурман наведения допустит при этом ошибку, то летчик при недостатке времени уже не в состоянии выполнить атаку и уничтожить цель.

— Иными словами, — вставил Скворцов, — в отличие от техники, которая может совершенствоваться беспредельно, возможности человека остаются прежними.

— Совершенно верно, Петр Ильич. Именно поэтому увеличение темпа деятельности требует большей нагрузки на внимание, память, мышление, что усиливает нервно-психическое напряжение у летчика в полете. Однако я, кажется, увлекся, — как бы оправдываясь, сказал Плитов. Он поставил модель самолета на стол и умолк. На волевом, крупнокостистом, но худощавом лице генерала, побронзовевшем от постоянного пребывания на аэродромах, отражалось глубокое раздумье.

Скворцов знал плитовскую привычку — обдумать все, до малейших подробностей, а затем кратко, как математическую формулу, изложить свои предложения или выводы — и потому не мешал генералу, сидел и не торопясь курил. Сторонний наблюдатель мог бы, пожалуй, подумать, что немногословный Петр Ильич далек от забот Плитова. Однако такое предположение было бы неверным. Правда, по характеру своей работы Скворцов, может быть, не обязан разбираться во всех тонкостях летного дела, но причины происшествия нынешней ночи глубоко волновали его.

— Вывод напрашивается сам собой, — неожиданно прервал молчание Плитов. — Нам необходимо всемерно усилить морально-психологическую подготовку личного состава, и прежде всего летчиков. Тут целый комплекс вопросов, и решать их надо планово, глубоко, серьезно. Это дело не одного дня — одной беседой не обойдешься. Согласен? Ну и добро. Мы еще, вероятно, обсудим это на большом совещании. А теперь о сегодняшнем деле. Вот что я думаю, Петр Ильич… — В нескольких словах генерал сообщил полковнику свое решение. — Только надо, мне кажется, посоветоваться с товарищами в Катташахаре. Верно?

— В народе говорится: дерево держится корнями, а человек друзьями. Так что посоветоваться не мешает.

— Это верно. Кто не слушает советов, тому нечем помочь, — в тон Скворцову вспомнил поговорку и Плитов. — А теперь давай-ка, Петр Ильич, потолкуем о твоей, так сказать, специфической заботе.

Скворцов улыбнулся:

— О специфической так о специфической. С чего начнем, Иван Платонович?

— Да вот хотя бы с чего. — Плитов помассировал виски. — Подозрительная возня наблюдается по ту сторону кордона. Там, как тебе известно, уже давно существует летная трасса. За последнее время по ней буквально снуют вот такие же «грачи», что сегодня залетел к нам. Как ты думаешь, ведь неспроста же они снуют?

— Полагаю, что неспроста, — подтвердил полковник, прищурив голубые глаза. — Более того, Иван Платонович, думаю, что нынешний инцидент прямо связан с этой возней.

— Безусловно. А если учесть, что скоро мы будем проводить авиационные учения, то тебе с твоим аппаратом предстоит немало хлопот.

— Да-а, — задумчиво произнес Скворцов, гася папироску. — Здесь я кое-что уже предпринял, но этого, пожалуй, недостаточно. Подробности, как всегда, изложу в специальном плане обеспечения учений.

Камил и Алексей лежали в комнате отдыха летного состава.

Уткнувшись в подушку, Камил думал. Думал напряженно. О своей ошибке. О позоре, который по его вине лег на всех летчиков полка. О нареканиях, которые — опять же по его вине — обязательно выскажет Плитов командиру полка, руководителям эскадрильи, звена…

Алексей лежал на спине и сосредоточенно смотрел на электрическую лампочку, свисавшую с потолка на витом шнуре. «Если Камил сказал: «Атакую!» — думал он, — то почему же ушел вражеский самолет? — Карпенко взял на прицел лампочку. — Занимаю наиболее выгодную позицию для атаки. Определяю дистанцию открытия огня. Огонь!.. А враг невредим… Что же могло случиться?»

— Ты спишь, Камил?

— Какой там сон! — Умаров резко повернулся на кровати и, приподнявшись, зло ткнул кулаком в подушку. — Голова кругом идет, Алеша…

Алексей присел на край его кровати и попросил:

— Расскажи, как все было. Я не верю, чтобы ты…

— Что? Струсил? — Глаза Камила сузились, брови слились в одну жесткую сплошную линию, — Договаривай…

— Нет, Камил, нет, — поспешил успокоить его капитан. — Я не верю, чтобы ты не сделал всего, что от тебя зависело. Только мне непонятно, почему…

— Хорошо, Алеша. — Голос летчика потеплел. — Расскажу все по порядку.

Камил взъерошил иссиня-черную шевелюру, вздохнул и, уставившись в какую-то невидимую точку, словно она-то и была ненавистным ему самолетом, начал:

— Нарушителя я атаковал, имея преимущество в высоте. Чтобы наверняка сбить его, ударил залпом, всеми ракетами сразу. Вот здесь-то и допустил просчет… Погорячился и слишком рано открыл огонь. Надо было выждать несколько секунд, чтобы сократить дистанцию и увеличить вероятность попадания. Но… уж больно хотелось поскорее сбить эту сволочь! В общем, поторопился, Алеша…

Карпенко молчаливо кивнул головой. Он понимал чувства друга.

— И потом, — продолжал Умаров, — нельзя было расходовать все ракеты сразу. Останься у меня еще хотя бы одна… — Камил до хруста сжал кулаки, — я бы не упустил его. Поверь мне. А тут вижу — лазутчик уходит. И я решил таранить его. У меня оставалось одно оружие — моя стальная стрела. О себе не думал… Пошел на догон. На такой машине никто еще не таранил… И знаешь, Алеша, как обидно! До слез было обидно. И сейчас обидно… Я уже почти физически ощущал удар по хвосту стервятника… А что получилось? От спутной струи самолета-нарушителя заглох двигатель моей стрелы. Я начал падать. Падал около шести тысяч метров, пока вновь удалось запустить турбину. Но было поздно. Очень поздно…

Камил замолчал. Больше ему нечего было говорить. Не собирался он ни оправдываться, ни просить чьего-либо сочувствия. Какой в этом прок? Ему доверили вылет по тревоге — с него и спрос. Только обидно, что не оправдал доверия однополчан, подвел их…

Зазвонил телефон.

— Да, — равнодушно отозвался Карпенко, — хорошо… — Он положил трубку и сказал: — Приглашают на обед.

— Не хочу… Иди один.

— Не дури, друже, пойдем. — Алексей положил руку на плечо Умарову.

Секретарь партийного бюро (им был Карпенко) собрал людей в классе методической подготовки, стены которого пестрели различными картами и диаграммами. Среди них выделялась схема ночного полета Умарова. Начерчена она была на большом ватманском листе бумаги, и однополчане отчетливо видели на ней все цифровые данные, жирные и штрих-пунктирные линии.

Майор Манохин, проведя ладонью по густому бобрику волос, предоставил слово Камилу. Потом выступили те, кто имел отношение к ночному вылету. Ничего нового к тому, о чем шла речь утром, они не добавили. И только капитан Карпенко сообщил такое, что все выслушали с особым вниманием.

— В неудачном полете наперехват, — приглушенно проговорил он, — виноват и я. Виноват не как штурман наведения, а как секретарь партбюро и бывший командир звена: мало обращал внимания на морально-психологическую подготовку молодых летчиков в период освоения новой техники, не мобилизовал коммунистов на решение этого очень важного вопроса…

Генерал Плитов, как бы убеждаясь в правоте своих выводов, посмотрел на полковника Скворцова: вот так, мол, Петр Ильич, я же говорил, что виноват не только Умаров.

— Не предостерегли мы его в свое время от излишней порывистости, горячности. А между тем летчик должен быть абсолютно хладнокровным, чтобы мгновенно оценить обстановку и принять единственно правильное решение.

— В чем же ваша главная ошибка? — спросил Плитов.

— В недооценке контроля за работой летчиков, в том числе и Умарова, в воздухе, особенно за их эмоциональными реакциями во время полетов наперехват.

— Несомненно, все это надо учитывать при организации партийно-политической работы, — подчеркнул генерал. — Без обширного, хорошо продуманного комплекса мероприятий по морально-психологической подготовке авиаторов нам не обойтись.

— Нет, не обойтись, — кивнул головой Алексей Карпенко.

— Кроме того, как вам известно, — продолжал Плитов, — неоценимое значение имеет фактор времени. Вот хотя бы такой пример. Из-за опоздания в выполнении команды на две секунды рубеж перехвата смещается на полтора-два километра. На первый взгляд, вроде бы мелочи — секунда, миг. А мелочей-то и нет. Не должно их быть в авиации. В этом вы, товарищи, сегодня убедились еще раз.

После собрания, оживленно переговариваясь, летчики направились к выходу. Каждому хотелось как-то успокоить Камила, сказать ему несколько ободряющих слов, поддержать добрым советом или просто пройтись рядом, локоть в локоть, ни о чем не спрашивая и ничего не говоря.

А Камил, будто отрешенный от всех и всего, низко наклонив голову, молчаливо брел к автобусу, отправлявшемуся с аэродрома в жилой городок.

Часа два спустя Плитов еще раз пригласил командование части в кабинет Орлова.

— Случай со старшим лейтенантом Умаровым, — сказал он, — свидетельствует о том, что полк не готов к проведению предстоящих учений.

Суровые слова генерала заставили Орлова встать. Под пристальным взглядом Плитова лицо подполковника начало багроветь. Такое обвинение — штука тяжелая и может обернуться, как говорят, нежелательными последствиями.

Генерал давно знал этого офицера, любил его и не раз отмечал в своих приказах. Орлов закончил переучивание летчиков на новых самолетах и работает безаварийно; большинство экипажей его части овладели полетами в сложных метеоусловиях и ночью; в полку не было ни одного несостоявшегося перехвата учебных целей. И тем не менее Плитов не мог не сказать Орлову того, что сказан.

— Садись, Анатолий Сергеевич, — кивнул Плитов своей крупной головой и повторил: — Так вот, к учениям полк не готов. А много ли у вас осталось времени? К сожалению, очень мало. И я не убежден в том, что вы справитесь с поставленной задачей. У вас есть какие-нибудь гарантии? — обратился генерал ко всем присутствующим.

Из-за могучей спины начальника смены КП Манохина поднялся плотный, среднего роста, с большими залысинами инженер-майор Зуев, энергичный, инициативный офицер, хороший организатор, понимающий толк в людях и технике.

— Есть, товарищ генерал, — скромно сказал он.

В красивых цыганских глазах Плитова мелькнула искорка любопытства: ну-ка, вырос ли? Дело в том, что когда-то Борис Зуев был техником самолета, на котором летал Иван Платонович.

— Самолетный парк полностью готов к выполнению любого задания, — начал инженер. — Моторесурс находится в пределах, гарантирующих успешное проведение учений. Приборно-аппаратурный комплекс, вооружение и специальное оборудование проверены и действуют безотказно. Заканчиваем очередные регламентные работы.

Слушая Зуева, защищающего честь родного полка, генерал теплел душой.

— А люди-то хорошо знают технику? — участливо спросил он.

Инженер вынул из кармана очки и блокнот и стал перечислять, кто и когда сдал зачеты, каков общий результат. Получалась довольно отрадная картина, и генерал, еще минуту назад чувствовавший приступ мигрени, перестал массировать виски. По докладам командиров обслуживающих подразделений, в том числе старшего лейтенанта Семкина, тоже выходило, что учения будут обеспечены всем необходимым. Однако внутреннее беспокойство все еще не улеглось. «Техника и тыл — не самое главное в данный момент. Основное — выучка летчиков, а она-то, совершенно очевидно, не на должной высоте, — размышлял генерал. — Надо самому поглубже копнуть, инспекторов прислать — пусть проверят».

Плитов поднялся.

— Детали мы выясним в ближайшие дни, — сказал он, глядя на бывших однополчан. — Но своего мнения пока не меняю: я не во всех летчиках уверен. Может получиться так, что не один только Умаров окажется в подобном положении. А теперь прошу выслушать задачи.

Глава четвертая

Возвратившись из Песчаного в Катташахар, полковник Скворцов закружился в водовороте больших и малых дел — срочных, неотложных, требующих немедленного решения. Говорят, что время — это объективное условие существования материи. Верно, но очень уж академично… Для него, Петра Ильича, время — это горение… «Время за нами, время перед нами, а при нас его нет, — любит говорить полковник, — поэтому каждая секунда должна быть на строгом учете да в большом почете».

В рабочем кабинете полковника на старомодном столе со многими ящиками и резными пузатенькими ножками стоят часы в полукруглой деревянной оправе. По их лунному циферблату однообразно семенит маленькая стрелка. Секунды, минуты… сутки. Для того, кто живет существуя, сутки — пустяки. Для того, кто живет горя, сутки — целый мир пережитого и, главное, содеянного.

В минувшие сутки Скворцов много работал, но сделано было не все, что хотелось. Поэтому проснулся полковник — а спал-то он всего каких-нибудь часа полтора — с беспокойным ощущением невыполненного долга. Не мало хлопот у него, а эта забота занозой сидит в душе…

Пригласив к себе своих сотрудников, полковник сообщил им некоторые подробности о событиях в Песчаном, дал задание на день и, сказав, что ему необходимо побывать в Комитете государственной безопасности, вызвал машину.

Совсем недавно ушел в запас опытный, но уже в годах чекист, и вместо него в распоряжение полковника прибыл молодой офицер Майков. «Этакий щелкунчик, — безобидно усмехается Скворцов. «Волга» плавно разматывает километры серого дорожного холста, не мешая Петру Ильичу думать. — Неужели и я был таким?.. «Разрешите?» — каблуками щелк. — «Здравия желаю!» — еще раз щелк. И так целый день. Аккуратист, но… Впрочем, что с него пока спросишь? Пусть привыкает, входит в строй…»

Вернулся полковник часам к пяти пополудни. К этому времени майор Нечаев и лейтенант Майков уже выполнили задание. Подвели итоги дня.

— Ну что ж, товарищи, — Скворцов развел руками, — все на сегодня? — В интонации его голоса слышались одновременно и утверждение и вопрос.

Майор Нечаев — крепко сложенный, высокий, со шрамом на лбу офицер лет тридцати. — пожал плечами: решайте, мол, вы начальник… Лейтенант стоял по стойке, «смирно», готовый на любое решение Скворцова ответить: «Есть!»

— Все так все, — звякнув замысловатым ключом от вместительного, коричневого сейфа, уже определеннее повторил полковник. — Готовьтесь, майор, к отъезду в Песчаное.

Попрощавшись, Нечаев направился к офицерскому клубу, а Майков, уловив аромат жареной баранины, завернул к столовой. К вечеру здесь всегда многолюдно. Возвращаясь со службы, авиаторы заходят по пути перекусить палочки по две шашлыка, обменяться новостями.

Еще в конце зимы шашлычная в катташахарском авиагородке преобразилась, стала совершенно неузнаваемой: появились новый ларек с холодильником, брезентовый навес под разлапым каштаном, сверкающие голубизной столики на дюралевых ножках. «А все Потехин, Федор Савельич, — хвалила шашлычника заведующая столовой. — Веселый и расторопный человек!»

— С пылу, с жару — четвертак за пару! — бойко начинает обычно Савельич перелицованную присказку Алексашки Меншикова. — А за уксус и лучок добавляйте пятачок! — Лицо его, полноватое, лоснящееся от жира и шашлычного дымка, чем-то напоминает боксерскую перчатку.

Потехину на вид можно было дать немногим более сорока лет. Зарекомендовал он себя отменным кулинаром — мог изготовить, как говорили некоторые уже осведомленные люди, любое «царское» блюдо.

К дымящейся жаровне подошел лейтенант Майков. Савельича не было. Заболела его племянница, и он на несколько дней отпросился с работы.

Майков вспомнил, как он впервые посетил эту шашлычную…

— Две палочки для пробы, — заказал тогда лейтенант.

— Две заспорят — некому вязать, придется третью заказать, — выпалил Савельич скороговоркой.

За столиками грохнул смех. Улыбнулся и Майков.

— А вы, кажется, еще не бывали здесь?

— Первый раз, — подтвердил лейтенант.

— Лучше тыщу раз по разу, чем ни разу тыщу раз, — сымпровизировал словоохотливый хозяин шашлычной, дирижируя над жаровней веерообразной дощечкой.

— Ой, умора…

— Вот дает жару! — бурлило веселье под навесом.

— Где новоселье, там и веселье, — польщенный вниманием офицеров, заключил Федот Савельич.

Нынче в шашлычной было скучнее. Кое-кто попытался было пересказывать потехинские анекдоты, но из этого ничего не получалось: пропадал особый колорит, которым весьма искусно владел Савельич. А без шуток и шашлык казался менее вкусным…

В прошлый раз Майков заметил здесь человека, не разделявшего общего веселья. Одиноко сидел он за самым крайним столиком в глубине навеса, молчаливо слушал шутки и смех клиентов Федота Савельича и неторопливо жевал остывшие кусочки шашлыка. Кажется, пришел он сюда вовсе не за тем, чтобы разделить компанию с общительными людьми, побалагурить за аппетитной порцией баранины, а совсем с другой целью…

Слышал лейтенант Майков — за какую бы работу ни брался Митяй Жук (так звали этого парня): был грузчиком в магазине военторга, истопником в столовой, помощником водопроводчика, — нигде подолгу не задерживался.

— К чертовой матери такую работенку, — сплевывал он окурок и недели две бездельничал, перебиваясь, как говорят, с хлеба на квас. Потом Жук снова находил занятие и снова бросал его.

А в прошлом году пропал Митяй из авиагородка, никого не поставив об этом в известность. Да и кого было предупреждать. Не было у него ни родных, ни близких. Уволился — и делу конец…

— Подался, шалопут, на поиски легкой жизни…

Поговорили о нем в городке и вскоре забыли. Мало ли на свете таких перекати-поле.

И вдруг снова объявился Жук — сначала в Катташахаре, потом в авиагородке. Кто говорит — временно, а кто утверждает — на постоянно. Точно никто не знал, разве только водопроводчик Данилыч, у которого остановился незадачливый искатель счастья.

На этот раз лейтенант не увидел Митяя в шашлычной. Да и почему, собственно, он должен непременно застать его здесь?

Глава пятая

Ефрейтору Петрову никак не давалась жар-птица. Днем о ней думал, ночью видел ее во сне, а просыпался опять ни с чем. А ведь она есть, непременно есть, иначе о ней бы не говорил майор Манохин. Да и начальник радиолокационной станции утверждает, что должна быть такая диковина, только не каждому она является, а уж чтобы в руки даться — и подавно не всякому.

«Ах ты, ешкин-кошкин, — вздыхает оператор и теребит хохолок своей прически. — Сколько же нужно терпения, чтобы поймать эту жар-птицу. А поймать надо, ох как надо! Раззвонил — теперь ищи, лови…»

Как-то еще зимой внезапно объявили учебную тревогу. Уж на что Виктор скор на сборы и легок на ногу, однако и он не отличился. А остальные ребята добежали — языки высунули: запалились. Пока включили локатор, пока прогрелась аппаратура, начальник смены КП раза три звонил: «Скоро ли?» И не просто спрашивал, а добавлял заковыристые словечки в адрес локаторщиков. И попробуй на него обидеться, если над его душой стоит начальник командного пункта, а над тем — сам Орлов.

«Нет, не дело это — мчаться, словно джейран, — спина в мыле, глаза чуть ли не из орбит лезут, шарики в голове с панталыку сбиваются, — мчаться и все-таки не уложиться в расчетное время».

Так ефрейтор и сказал на сборах операторов. Ребята засмеялись, улыбнулся и майор. Улыбнуться-то он улыбнулся, но тут же заметил:

— Одними ногами время не сэкономишь, надо и головой поработать. У вас же у всех среднее образование, а у некоторых и высшее — придумайте какую-нибудь жар-птицу, чтобы она включала станцию до вашего прихода.

В шутку ли, всерьез ли говорил Манохин, но с тех пор Виктор потерял покой: все ему грезилась эта таинственная штуковина, которая сама бы, без помощи людей, включала радиолокатор.

Однажды он вычитал:

У Петрова даже дух захватило. «Оказывается, есть она, эта жар-птица! Вон другие используют на всю катушку, а мы… ногами работаем».

Сказал об этом друзьям по расчету.

— Ты же потомок Левши-умельца, тебе и карты в руки, — ответили они. — Дерзай, а мы поможем.

Зарядился оператор терпением, как аккумулятор энергией, и начал «дерзать». Издалека зашел, осторожно, чтобы до времени не спугнуть свою птицу-мечту. «Откуда должно осуществляться дистанционное включение локатора? — размышлял он. — Из казармы? Нет, не годится. Хоть старший лейтенант Семкин и командир роты, и вся связь — его дело, но… Нет, не то. Откуда же? Кто должен приказать жар-птице: «Включай РЛС!»? Кому дано на это право? Кому? Вот чудак, мудрит… Конечно же, пункту управления — ПУ!»

— Слышь, Родя, — поделился ефрейтор догадкой со своим земляком Кузькиным, — как ты думаешь, идея?

— Правильно ты говоришь — на пункте управления надо ставить твою жар-птицу. Да и не какая это не жар-птица, а обыкновенный телефонный аппарат. Понял?

— Родька, ты гений! — хлопнул его по плечу Петров. — Как это я не додумался? Спасибо, друг!

— Желаю успеха, птицелов! — кинул напоследок Родион и ушел.

Шли дни, а ефрейтор, одержимый своей идеей, не замечал их. Он был весь погружен в разработку принципиальной схемы включения радиолокационной станции телефонным сигналом. Виктор уже ясно представлял, какие элементы должны входить в состав этой схемы: выпрямитель, накопительный конденсатор, реле…

Петров чертил и перечерчивал схему, затем рвал и снова брался за карандаш. Нет, что-то не то. А что именно? Ведь не хватает какой-то самой малости. Кажется, вот она, заветная жар-птица, а протянешь руку, чтобы схватить ее, — даже пера не остается. Опять упорхнула, будь она неладна…

После той ночи, когда в полку не состоялся перехват вражеского самолета, ефрейтор еще более почувствовал необходимость дистанционного включения локатора. А в схеме все чего-то не хватало.

«А что, если исполнительные контакты реле подключить параллельно кнопкам включения — «питание» и «накал»?» Виктор попробовал и не поверил своим глазам: прибор действовал!

Направляясь на пункт управления, Петров повстречал Кузькина.

— Чтой-то ты бежишь вприпрыжку и сияешь, как тульский самовар? — спросил Родион. — Уж не поймал ли ту птицу?

— Поймал, Родя, поймал! — Петров ухватился за свой хохолок, словно за хвост жар-птицы. — Хочешь, расскажу, как будет работать схема?

— Нет, — мотнул стриженой головой Кузькин. — В действии покажешь. Некогда мне — иду налаживать связь в «Зеленый оазис».

— Какую связь? У нас же давным-давно хорошие отношения с местным населением…

— Отношения-то налажены, а связь разладилась. Обрыв провода у них, что ли…

— Ах вот ты о какой связи! Ну иди.

Кузькин вышел на дорогу и зашагал в колхоз.

Магистральный арык издалека неторопливо несет воду, заметно утихомирившуюся в пути. Булькая, переливаясь, увлекает она за собой всякую всячину. Упадет с притулившегося на берегу тутовника отболевший листок — плывет себе, пока не закружится, не попадет в колобродящую воронку. Бросит праздный человек измятый лепесток мака или тюльпана — несет его водой, уродуя и без того уже сломанную красоту.

«Вот и меня, — невесело думает Митяй Жук, — мотало по жизни. До чего же все это опостылело — и неустроенность, и тревоги…»

Сейчас Митяй доволен — никто его больше не беспокоит, не расспрашивает: кто ты, откуда и зачем? Да и кому расспрашивать-то, наводить справки о нем? Редко кто заглядывает сюда. Разве что председатель или бригадир, и то на какую-нибудь минуту. Агроном тоже приходила раза два-три. Но вот уже дня два ее нет. Вызвали, что ли, куда? У них это бывает — то совещания, то семинары…

«Впрочем, оно и к лучшему, — прикидывает Жук, — хоть отдохну от суеты. Апрель пролетит, а там и в армию скоро…»

По установленному графику надо было поднять затвор распределительного устройства, чтобы направить воду по отводным арыкам, идущим к лабиринту оросительной системы. Жук подошел к перекрытию артерий, над которым возвышалась бетонированная площадка, нажал на рычаг, и железный заслон медленно подался вверх. Вода с шумом устремилась по сухим руслам арыков.

Митяй закурил и задумчиво посмотрел на бегущий поток, который должен утолить жажду маленьких аккуратных ростков хлопчатника. Трудно понять настроение человека: то ли он доволен тем, что поддерживает, лелеет жизнь миллионов зеленых растений, то ли просто занят работой, что является его опорой на крутом повороте жизни…

Размышления Митяя неожиданно прервал солдат. Тот самый… Из кустистой травы, густо усеявшей крутой берег арыка, он появился неожиданно — высокий, костистый, не очень складный.

Удивленные, оба они некоторое время стояли молча. Лицо Митяя выражало недоумение и огорчение. А Родион Кузькин явно торжествовал: вот, мол, ты где, голубчик!

— Ну, чего ухмыляешься? — не выдержав молчания, сорвался Жук. — Родню, что ли, увидел?

— Упаси бог от такого родственничка! — Кузькин поглубже надвинул панаму. — Мне, может, за тебя такую нахлобучку дали, что до сих пор никак не очухаюсь. — Родион вспомнил недовольный взгляд старшего лейтенанта Семкина, его не очень лестные слова…

— И правильно сделали, что дали. Нечего без толку останавливать людей и обшаривать с ног до головы. — Митяй, казалось, хотел излить всю свою обиду за оскорбление, нанесенное ему в прошлый раз.

— Уж больно ты умен, — обиделся Родион. — Нечего рассусоливать, если ничего не смыслишь в военном деле. Лучше скажи, как ты сюда попал?

— Надо было, вот и попал… Да и кто тебе дал право допросы учинять? Зачем пришел? Опять карманы выворачивать? Давай топай отсюда!

— Ну, ну, поделикатней! — Кузькин насупился, всем своим видом показывая готовность к решительным действиям.

— Тоже деликатный нашелся, — возразил Жук. — От твоей деликатности иной в штаны наделает, если желудком не очень крепок…

Родион невольно усмехнулся и уже мягче проговорил:

— У меня служба.

— Может, у меня тоже служба, — подобрел и Митяй.

— Это какая же?

— А вот, — развел парень руками, — водой командую.

«Наверняка свистит, — подумал Кузькин. — Снова отвертеться хочет. Ну нет, на этот раз твои номер не пройдет!» Решив действовать более осторожно, он добродушно взглянул на Жука и сказал:

— Значит, от колхоза «Зеленый оазис»?

— От него.

— Так мы сегодня вроде сослуживцы с тобой! — Родион почти вплотную подошел к собеседнику. — Ты командуешь водой, я — связью.

— Связист? — Глаза Жука загорелись жадным любопытством.

— А как же! Ваш раис чуть свет приглашает меня к аппарату и говорит: «Салам алейкум! Наслышаны мы, дорогой уртак, что нет лучшего мастера по связи, чем вы. Просим вас проверить телефонную линию у водораспределителя. Очень будем обязаны…» Я сказал: «Хоп! Будет сделано». Вот и пришел сюда.

Кузькин прихвастнул, конечно. Дело было так. Председатель колхоза попросил командира роты исправить оборванную ветром линию связи с Песчаным. Старший лейтенант Семкин приказал Родиону найти неисправность и устранить ее. От самого кишлака шел солдат, проверяя линию, пока наконец не обнаружил обрыв провода. Тут-то он и заметил Митяя…

— Вот так-то, — подытожил Родион. Он постоял минуту, довольный тем, что произвел впечатление на паренька, и нравоучительно добавил: — А водичку экономить надо. Опускать заслон пора.

Родион решил выйти на дорогу, ведущую к аэродрому, не кружным путем, а прямиком, по междурядьям. Шел он медленно, обдумывая, как лучше доложить Семкину о выполнении задания и неожиданной встрече с Жуком. «А что тут гадать? Приду и доложу: «Связь налажена. У водораспределителя обнаружил того самого Жука, за которого вы меня…» Семкин, конечно, напустится: «Почему не задержали?» «Я, товарищ командир, вот что сделал…»

А предпринял Кузькин такой маневр. Соединив провод, связался с правлением «Зеленого оазиса» и спросил, действительно ли у них работает Митяй Жук. Получив утвердительный ответ, Родион понял все по-своему: простофили, мол, вы. Обвел вас, вокруг пальца обвел этот «мираб». Посмотрели бы, как он вашу водичку транжирит…

— Ну, меня-то не одурачишь второй раз, — произнес Родион вслух и, обернувшись, посмотрел в сторону магистрального арыка. Под ногами что-то хрустнуло — слабое, нежное.

— Тьфу ты, дьявол! — негромко ругнулся Кузькин, заметив несколько растоптанных стебельков хлопчатника.

— Что же вы делаете?!

Возмущенный оклик принадлежал женщине. Она сидела у обочины дороги и зло смотрела на солдата. Родион внимательно поглядел на женщину. Молодая. Лет двадцать с небольшим. На ней была выгоревшая кофточка и запыленная шерстяная юбка не то серого, не то синего цвета.

— Язык, что ли, прикусили? — Ее голос звучал требовательно.

Это обидело Родиона.

— Не видите разве? Оступился.

— Оступился! — передразнила она. — С вами небось ничего не случилось, а сколько добра загублено… Совести у вас нет.

— А вы что, проверяли совесть-то мою?

Женщина решительно шагнула навстречу Родиону. Теперь они стояли почти совсем рядом. Снизу вверх смотрела она на солдата рассерженными, обвиняющими глазами, словно и впрямь изучала, есть ли у него совесть.

Смущенный Родион не знал, как ему поступить: махнуть на все рукой и уйти или оправдаться?

— Так я же случайно, — извинительно промямлил Кузькин.

Женщина была неумолима:

— Где же ваша внимательность? А еще авиатор!

— Это я-то авиатор? — простонал Родион. Опять насмешка. Однако ее ошибка пришлась ему по душе.

— Не сердитесь, пожалуйста, — вымолвил смущенный Кузькин.

Женщина, кажется, подобрела:

— Придется простить, что с вами поделаешь…

Родион заметил, что в руках у нее алели яркие маки. Это был букет полевых цветов, бережно собранный и любовно сложенный. И сама-то она была похожа на цветок — такая тоненькая, голубоглазая, с копешкой пышных золотистых волос.

— Любите цветы? — неловко заговорил Кузькин, боясь, что женщина, покончив с нравоучением, уйдет.

— Только маки, — ответила она и дотронулась до огнистых лепестков, на которых дрожали, переливались маленькими радугами свежие капли росы. — А вам что нравится?

— Мне? — удивился и покраснел от неожиданного вопроса Кузькин. — Мне тоже… маки…

— Вот как! — улыбнулась незнакомка. — Я и не предполагала встретить здесь родственную натуру. Удивительное совпадение. — Она смотрела на солдата с веселым любопытством.

Родион окончательно смутился и попытался ответить так же мудрено, как и женщина:

— Да… бывает… Оно, конечно…

Он спотыкался на каждом слове, но остановиться не мог. Не находил точки. Помогла ему собеседница:

— Все случается. Вот споткнулись вы, и я заметила, а то бы так и не встретились… Наверное, вы здесь редко бываете?

— Впервой…

— Понятно… Потому и не примечала вас раньше…

— Да вот, тут линию налаживал… — пояснил Кузькин. — Испортилась связь. Ну и побеседовал с парнем… Тем, что воду распределяет…

— Есть у нас тут такой, — кивнула она. — Работает мирабом…

Родион решил воспользоваться случаем и пожаловаться на нерадивость Митяя.

— Вот-вот… Только работает-то спустя рукава… Воду с излишком сбрасывает…

Женщина насторожилась, свела тонкие крылышки бровей к переносице.

— Интересно. Надо проверить…

— Обязательно проверить, — посоветовал Кузькин. — И вообще этот парень с туманом. Непонятный какой-то. — Родион поводил рукой в воздухе, изображая сложную и неясную линию. — Одна фамилия чего стоит — Жук… Жук и есть…

Женщина засмеялась.

— Заметная фамилия… — Она помолчала, потом спросила: — А вас как звать?

— Виктор! — выпалил Кузькин, вспомнив о своем друге Петрове.

— Красивое имя! Виктор — значит победитель. А меня Вероникой зовут. Это — победоносица… Вот и познакомились. — Женщина улыбнулась. — Давайте присядем. Я так устала: все утро хожу по полям. Агроном…

— Рад бы, да некогда мне. Служба.

— У вас, видно, все такие неуступчивые? Вот и Умаров тоже…

Родион удивился:

— Разве вы знакомы с ним?

— Он же из нашего колхоза. У него славная невеста. Гульчарой зовут. Учительница.

Кузькин теперь не торопился уходить. Немного осмелев, он предложил:

— Хотите, я нарву еще цветов?

— С удовольствием, — согласилась она. — Только не сегодня, ладно? Я вам позвоню. А сейчас и мне и вам пора за дела приниматься. Работы много…

Солдат и агроном встали. Родион направился в авиагородок, а Вероника — к водораспределителю.

В эту ночь Кузькина одолела бессонница. Спать бы ему как убитому после солдатских трудов, да где там… Ворочается с боку на бок, крутит, как говорят в авиации, бочки, тискает кулаком ватную подушку, чтобы поудобнее было голове, накрепко закрывает глаза, а сон все не идет. Видно, унесла его в мечтах Вероника, повстречавшаяся ненароком у дорожной обочины.

Гонит от себя Родион беспокойные мысли, считает от единицы до сотни и обратно. Не помогает. Наплывают откуда-то пушкинские строки:

Никогда не испытывал Кузькин особой любви к стихам, а вот поди ж, сами собой запомнились.

«Хорошо, хоть Витьке ничего не сказал, — тешится Родион, — начал бы нотацию читать, хоть из казармы убегай… Сам-то небось пишет своей Дуське. А я что, не имею права?..»

Мысль оборвалась. На что он не имеет права? На любовь? Но ведь о ней Вероника не сказала ни слова. Да и как можно? В первый день… Какой там день — и поговорили-то минут десять. Правда, Витей назвала, победителем. Нежно так. Славная… Стройная как березка.

Проснулся Родион позже всех.

— Надо же… — ошалело тряс он головой.

Перед ним стоял сбитый, словно квадрат, сосед по койке — рядовой Василий Буйлов.

— Подъем, Родион! Целую минуту мучаюсь с тобой, а ты отбиваешься.

— Какая ерунда, — пробормотал Кузькин.

— Старшина сейчас объявит нарядика два, вот и будет тебе ерунда! — припугнул Буйлов. — Очухаешься за шваброй…

Швабра подействовала на Родиона лучше всяких уговоров. Быстро собравшись, он успел вместе с другими солдатами на зарядку.

Глава шестая

Нечаева разбудил в песчановской гостинице для офицеров телефонный звонок. Привыкший к подобным неожиданностям, майор, торопливо протянув руку к тумбочке, на которой стоял аппарат, поднял трубку:

— Слушаю.

Передавали, вероятно, что-то очень важное, потому что он спешно ответил:

— Сейчас приеду.

Машина умчалась в ночь. Сидя за рулем, Николай Иванович с удовлетворением думал: «Хорошо действуют. Вчера дал задание — сегодня уже первый сигнал. Интересно, что это за сигнал? Его ждут все…»

Ночная прохлада освежила голову, лицо, грудь. Сна как не бывало. Нечаев потер лоб, вернее, то его место, где немного беспокоил шрам. Это след финки. Недели три валялся майор в госпитале после удара Черной Бороды… Ловкий и сильный, дьявол, был. «Был, — криво усмехнулся Нечаев. — Он и есть. Ускользнул, сволочь. Впрочем, я сам виноват», — отмахнулся майор от неприятной мысли.

Вскоре ГАЗ-69 подъехал к трехэтажному дому. Через минуту, как условились, вышел командир полка. Он застегнул на ходу плащ и открыл дверцу газика.

Машина круто развернулась и ринулась вдоль шоссе.

— Расскажи, как и когда это случилось, — попросил командир полка.

— Мгновенный радиосеанс, похожий на выстрел или эфирный всплеск, был засечен в двадцать два тридцать…

— Не может быть! — удивленно поднял густые брови Орлов. — Это же…

— Да, — уточнил майор, — во время начала ваших ночных полетов. Координаты передатчика — 03-45. Шифр чрезвычайно сложный.

— Так, так! И что же?

— Пока ничего… Боюсь, придется обращаться к полковнику Скворцову. А время не ждет, — с тревогой в голосе произнес Нечаев.

— Может, здесь, на месте, справитесь?

— Сделаем все, что в наших силах. Минут через сорок машина остановилась. Кто-то властно потребовал:

— Пароль? Майор ответил.

…При сильном свете электролампы Нечаев читал приготовленный для него текст полураскодированной радиограммы:

— Не очень-то прозрачно, — вздохнул Орлов.

— Нет, это уже многое, — возразил майор.

— Установить бы пеленгацию, Николай Иванович.

— Уже установлена.

— Вот как! Молодцы.

Нечаев усмехнулся:

— Не все, однако, такого мнения о нас. Вот и этот «2. Расчетной…»

Они поговорили еще несколько минут.

— Ну что ж, Николай Иванович, — подполковник посмотрел на часы. — Ты здесь остаешься? Хорошо. А я поеду восвояси. К вечеру созвонимся.

Возвращаясь в полк в одиночестве, Орлов — он научился водить машину еще в академии — некоторое время думал о разговоре с Нечаевым, о хлопотах, вызванных чрезвычайным происшествием на краю Золотой пустыни. Потом его мысли переключились на генерала Плитова.

— Досадует старик, — проговорил Орлов вслух.

Газик глотал около полутора километров в минуту, однако командиру полка казалось, что он почти не движется. Сказывалась привычка к огромным скоростям. Ровное, монотонное журчание мотора навевало дремоту. Подполковник тряхнул головой и открыл лобовое стекло.

«Да, о чем я? А-а… Досадует Плитов. И еще: опасается, не оскандалились бы с учением. Нет, не должно быть этого, не подведем». Перед мысленным взором Орлова всплыла картина вчерашних полетов. Вернее, нынешних — ночных.

Третья эскадрилья — подразделение молодых. Ничего, хваткие ребята эти комсомольцы. Давно ли, кажется, еще с инструкторами летали, а гляди, уже ночными полетами начали овладевать. Правда, не все отшлифовано. Взять хотя бы лейтенанта Федина. На первых порах что ни посадка, то перелет. В чем дело? Стали разбираться. Оказывается, поздно начинал уменьшать обороты двигателя, делал все, как на прежнем, менее совершенном типе самолета.

«Прав генерал, — подумал Орлов о Плитове. — Психологический эффект сказывается даже вот в таком, казалось бы, незначительном элементе летной подготовки, как у Федина. Преодолел этот барьер — и сияет, будто именинник! Ах, Костя, Костя, мальчишка мой дорогой…»

Подполковник сам руководил полетами и теперь, вспоминая наиболее интересные, поучительные случаи, будто смотрел на них со стороны.

Есть в той же эскадрилье Саша Волков, ровесник Федина. Друзья — водой не разольешь. Тоже неплохо слетал. А накануне такое отмочил, что Костя до сих пор подначивает: «Пожарник не нужен, Саш?..»

Выполняя задание, лейтенант Волков тревожно доложил Орлову на стартовый командный пункт:

— Горят лампочки… Лампочки горят!

— Какие?

— Пожар на самолете!

— Спокойнее. Проверьте температуру газов двигателя, — подал команду Орлов.

Лейтенант сообщил, что температура нормальная. Тогда командир полка передал на борт самолета:

— Переведите главный выключатель противопожарной системы в положение «Включено».

— Есть, перевести! — доложил Волков.

Секунд через двадцать снова команда:

— А теперь выключите.

Саша выключил и увидел, что лампочки не горят. Значит, «пожар» потушен.

— Ну что там? — спросил по радио Орлов.

Лейтенант отозвался:

— Все в порядке! — В голосе его слышалась радостная успокоенность.

Теперь третьей эскадрилье можно смело усложнять задачи: ночные полеты показали, что летчики избавились от «детских» ошибок. А вторая эскадрилья покрепче. Вчера ходила на стрельбу.

— Любопытнейшие факты! — Командир полка снова проговорил вслух и улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы.

В прошлом году, когда вторая только начала отрабатывать перехват в облаках и ночью, старший лейтенант Голиков «мандражил», как говорят летчики, острые на язык. Начинал стрельбу то с большой дистанции, как нынче Умаров, то со слишком малой. Конечно, дело непривычное. При сверхзвуковом полете в облаках, когда кругом ничего не видно, можно, если зазеваешься, и в цель врезаться. И бравада тут ни к чему. Но и бояться нечего: есть приборы, штурман наведения тоже есть. Однако есть-то есть, а с Леонидом Голиковым пришлось немало поработать, прежде чем он научился наносить по цели неотразимый ракетный удар. Заслуга в этом и командира звена, и комэска.

О себе Орлов почему-то не думал, хотя нити всей методической подготовки и воспитания летчиков сходились к нему — командиру части, единоначальнику…

А сегодня ночью вот что произошло (почему и улыбнулся Орлов, проговорив: «Любопытнейшие факты!»). Леонид Голиков вылетел на перехват маневрирующей мишени. Догоняя ее, старшему лейтенанту пришлось в развороте сделать такой крен, что самолет лег вниз кабиной. Но даже и в перевернутом положении летчик сумел нанести меткий ракетный удар. «Вот это выучка, вот это класс!» — ахали молодые. «Да, выучка, класс! — повторял сейчас Орлов. — Надо сказать Карпенко, чтобы организовал беседу Голикова со всеми, кто еще не имеет достаточного опыта боевой работы…»

За раздумьями о минувших полетах командир не заметил, как доехал до штаба полка. Новый день — новые заботы…

Рассвет снова застал полковника за рабочим столом. Скворцов отвлекся от папки с документами, задумался. «Ну как там, Николай Иванович?» — спросит он сейчас по телефону майора Нечаева. «Без перемен, Петр Ильич», — отзовется тот. Раздосадованный полковник стиснет в руке ни в чем не повинную эбонитовую трубку, но тут же, сдержав себя, мягко опустит ее на рычажок. «Ну как там, Петр Ильич?» — вместо утреннего приветствия скажет генерал Плитов. «Никаких признаков», — доложит Скворцов. Генерал молча положит трубку, а Петр Ильич долго еще будет находиться под впечатлением укоряющего вздоха, услышанного на другом конце провода.

Скворцов набрал номер:

— Лейтенант Майков? Здравствуйте. Да, я. Возьмите машину и съездите в Комитет госбезопасности, там получите пакет и привезете его мне. — Полковник не сказал Владимиру о содержании документа, хотя знал, что относится он к песчановскому делу.

Бегут секунды, закручиваясь в минуты. Минуты — уже заметный след времени — оставляют после себя нечто существенное: какое-то дело или намерение, сомнение или уверенность, досаду или удовлетворение. Одно такое «нечто существенное» уже свершилось: документ, который привезет Майков, можно назвать трещинкой в глыбе неизвестности, скрывающей иностранного агента. Теперь надо проследить все мельчайшие изгибы этой трещинки, подобрать к ней ключи…

— Разрешите? — прервал мысли Скворцова секретарь.

— Да.

— Информация из Песчаного.

— Ну-ка, ну-ка, интересно. — Полковник отодвинул стопку бумаг, над которой только что работал, и взял секретный бланк. — Вы идите, если будете нужны, позову.

Скворцов прочитал:

— Н-да-с, — Петр Ильич побарабанил по столу пальцами, — не полностью… Однако кое-что есть, и даже существенное, Николай свет Иваныч. Су-щест-вен-ное, — медленно, по слогам проговорил полковник, напряженно думая над истинным смыслом словесного ребуса:

Не так уж вы плохо поработали там, в Песчаном. Но и нам есть над чем потрудиться.

Еще и еще раз вчитываясь в текст и повторяя его вполголоса, полковник искал разгадку этого ребуса, мучительно думал об агенте, о том, что ему уже удалось сделать, пока он, Скворцов, и его подчиненные ищут следы.

— Н-да-с, — повторил в раздумье Петр Ильич. — Один оставит след в жизни, другой наследит. Чем больше первый потрудится, тем меньше второй наделает беды… Итак, трудись, мечта, мой верный вол, я сам тружусь, и ты работай.

Лейтенант, посланный в КГБ, возвратился и передал пакет. Что было в нем, Майков не знал. Скворцов быстро вскрыл пакет. Из Центра сообщали:

Петр Ильич пока не счел нужным говорить об этом молодому офицеру. «Придет время, — рассуждал он, — скажу. А сейчас… сейчас надо решать, задачу с четырьмя (и четырьмя ли только?) неизвестными».

— Давайте-ка, друг мой, — сказал Скворцов, — подумаем вот над чем. — Он подал листок бумаги с информацией Нечаева. — Кто адресат? Почему молчит? Где он сейчас, если не отвечает на запрос? Что означают цифры «2» и «15», что такое «первый, третий и последний»? Слово за вами. — Полковник с любопытством посмотрел на Майкова своими голубоватыми с прищуром глазами и предложил ему сесть.

— «Два», «два», — повторял Володя, что-то колдуя на пальцах.

— Допустим, — помог ему полковник, — «два» — это буква «б». Что она может означать? Начало какого слова, близкого к тем предметам, той обстановке, которые окружают человека в Песчаном?

— Бухара…

— Далековато. И потом, почему сразу «бу»? Надо все делать последовательно. В данном случае, стало быть, следует начинать анализ с «ба».

Лейтенант пробежался по алфавиту:

— Б, в, г… и, к, л… п, ррр…

— Заело? — Полковник рассмеялся. Потом заметил всерьез: — Тут ведь и логика, лейтенант, нужна, не только механическая подстановка.

Повторяя букву «эр», Майков сказал:

— По логике может быть слово «бархан».

— Допустим. Ну и что же? — Петр Ильич внимательно посмотрел на Володю, поощряя первые шаги его несложной аналитики.

— Допустим, «Бархан», — это позывной сигнал радиостанции, — уже смелее произнес молодой офицер, — сигнал адресата, находящегося в энском направлении.

— Вполне возможно, — согласился Скворцов. — Дальше, дальше.

— Заинтересованное лицо обеспокоено отсутствием связи и пытается наладить ее, — развивал свою мысль Владимир.

— Будем считать, что все именно так и происходит, хотя это может быть лишь в идеальном случае, — улыбнулся полковник. — Так, значит…

— Значит, — подхватил лейтенант, — тому, кто находится в районе Песчаного, выход на связь пока затруднен.

— Продолжайте версию.

Майков говорил о предполагаемой периодичности радиопередач, ориентировочно называл их числа, связывая все это с подготовкой к предстоящим учениям. Слушая своего собеседника, Скворцов молчаливо кивал, то ли соглашаясь, то ли ожидая дальнейших доказательств. Иногда он прерывал Владимира, дополнял его аргументы или возражал ему. Не согласился и с предположением о порядке приема информации:

— «Бархан» не настолько глуп, чтобы идти на связь три раза в неделю. Такая периодичность недопустимо наивна. Следовательно?

— Следовательно, «Бархану» и его адресату известен какой-то интервал времени, в пределах которого и должны производиться передачи.

Скворцов согласился с этим доводом. Во всяком случае, он принимал его как один из многочисленных вариантов туманной пока комбинации.

— Что же касается «обычных часов», то они остаются неизвестными в квадрате. — Полковник тоже приготовился загибать пальцы. — Чтобы установить их, надо, во-первых, определить этот самый временной интервал и, во-вторых, организовать в районе Песчаного круглосуточную засечку.

Полковник пристально посмотрел на Майкова. Тот был весь внимание.

— Главное здесь — открыть тайну временного интервала, — продолжал Скворцов. — Допустим, что это — срок предстоящих учений… Значит, связь адресата с «Барханом» планируется на семнадцатое, девятнадцатое числа и на день подведения итогов… Что ж, лейтенант, — заключил он, — возьмем эту гипотезу за основу.

Отпустив Владимира, полковник погрузился в глубокое раздумье. «Версия. Так ли уж она верна, как обосновал ее лейтенант? И при чем тут лейтенант? Майков слишком молод, чтобы делать безошибочные выводы. За разработку плана предстоящих действий отвечаешь ты, Петр Ильич. А план этот, как тебе известно, должен быть обоснован, точно рассчитан, иначе не надейся на успех дела. Не надейся, — повторил он. — Тут, пожалуй, не обойтись без первичных материалов… Надо запросить их у Нечаева».

Приняв такое решение, полковник отдал необходимые распоряжения секретарю и вновь прочитал документ, присланный из Центра:

— Авиатор, — произнес вслух Скворцов, перебирая небольшую стопку бумаг, относящихся к событиям в Песчаном. — Допустим, что адресатом «Бархана» является Авиатор. Кто скрывается под этой личиной? Судя по условному наименованию, — специалист по авиации. Натренировался… Ну по-го-ди, по-го-ди! — Карандаш полковника забарабанил по настольному стеклу. — Сдернем с тебя таинственную маску, поглядим, что ты за птица…

Звонкой трелью залился телефон.

— Да… Добрый день! Почему добрый? Кое-что проясняется. Хорошо, обязательно проинформирую. Пеленгацию? И не думаю прекращать… Поисковую группу? Снял… И у вас новости? Непременно приеду.

Полковник положил трубку. «Так, еще одно «нечто существенное». Факты работают на нас, господин Авиатор, — мысленно пригрозил он агенту, пряча папку с документами в сейф. — На нас!»

Утренние треволнения немного улеглись, Петр Ильич даже попробовал петь.

— Тру-дись, мечта, мой вер-ный во-ол, — импровизировал он. Песня явно не получалась, но Скворцов, подбадривая сам себя и прислушиваясь к своему голосу, брал штурмом музыкальнее искусство. — Я сам тру-жусь, и ты ра-бо-о-тай…

Снова зазвонил телефон.

— Да. Анютка? Ты чего?.. Соскучилась? Сходила бы в парк Космонавтов. Одной не хочется? А ты знакомого прихвати… Неужели так ни с кем и не знакома? Вот беда… Ну ладно, все! Скоро приду. Что делаю? Пою… Не веришь? Вот слушай: …и ты рабо-о-тай… Ничего, не со слезой во взоре! Мужественная песня… Ладно, дочка, готовь ужин, потом сходим в кинотеатр.

Полковник положил трубку, но все еще как будто слышал голос дочери. Пришла из консерватории. Одна. Скучает. Надо бы больше уделять ей внимания, да и мать в отъезде. Но все недосуг. Впрочем, уже взрослая, скоро девятнадцать исполнится. Он, полковник Скворцов, в девятнадцать-то уже на Халхин-Голе воевал, обходился без родительской опеки. А все же. Что «все же», он так и не додумал, махнул рукой и снова переключился на служебные дела.

«Ну-с, что заставляет Авиатора, если песчановский агент и есть тот самый Авиатор, о котором получено предупреждение из Центра, — что его заставляет торопиться, вызывать «Бархан», напоминать о своем существовании? Какие-нибудь определенные сроки радиосообщений, заранее обусловленное задание? Все это пока неясно. Ясно одно: где-то притаился враг, и его надо срочно найти, чтобы предупредить нежелательные последствия».

Скворцов проверил, послан ли запрос Нечаеву на те материалы, которых ему так недостает, чтобы сделать окончательные выводы и доложить генералу Плитову, затем вышел из кабинета и направился домой. Но и шагая по тенистым аллеям авиационного городка, он продолжал думать все о том же.

Глава седьмая

Родион шел по дальней границе аэродрома, «прозванивал» линию связи — нет ли обрыва или другой какой неполадки. Важная, очень важная должность у Родиона — следить за исправностью проводки. Ничуть не хуже, чем у Виктора Петрова, хотя тот гордо бьет себя кулаком в грудь: «Локатор — глаза командира!» В следующий раз Кузькин удивит земляка сравнением: «Связь — это уши командира. То, что увидишь ты, Витек, на своем экране, надо еще передать в штаб или на КП. Попробуй-ка сделать это без меня, линейного надсмотрщика!..»

Нельзя сказать, чтобы в роте старшего лейтенанта Семкина Родион был лучшим солдатом из молодых. Нет. Однако он довольно в короткий срок освоил специальность линейного надсмотрщика, полюбил свое дело и неплохо справлялся с ним. Больше того, ему было не чуждо чувство хорошей служебной ревности, если можно так сказать. Убедившись, что ефрейтор Петров и в самом деле разработал принципиальную схему дистанционного управления радиолокационной станцией и что эту схему майор Манохин уже демонстрировал в действии, Родион призадумался.

На прошлом комсомольском собрании: Кузькин дал слово, что он тоже внесет свои рационализаторские предложения. Что это за предложения, он не сказал: то ли из-за скромности, то ли из-за того, что еще не продумал всех деталей своего усовершенствования.

— Очень хорошая инициатива, — похвалил Семкин.

Да, поддавшись, как говорят, общему порыву, Родион дал слово. А слово, известно, не воробей: вылетит — не поймаешь. Тут еще комсорг: «Ну смотри, Кузькин, не подкузьми!»

«Вот ч-черт, — качает Родион головой, — надо же было обещать на собрании. Лучше бы потихоньку: сделал — нате!»

Смурый, расстроенный, пришел он к Петрову и все выложил начистоту:

— Втянул ты меня в эти самые… рационализаторы… А что я могу? Ну, тесемки сделаю, чтобы связывать кабели в жгуты… Еще можно мешочки сшить на кабельные разъемы, чтобы не пылились, не ржавели. Но это же мелочь…

— Ладно, — сказал Виктор. — Ты мне помог, и я тебе идейку подброшу. Услуга за услугу. Есть у нас многожильные кабели в системе связи?

— Ну есть, — буркнул Родион.

— Обрывы бывают?

— Случаются.

— А как узнать, сколько жил оборвано?

— Известное дело, вскрывать надо.

— А если без вскрытия? Прибор такой сделать, а?

Кузькин загорелся:

— Тут есть над чем подумать. Может, для этого телефон приспособить? Спасибо, земляк, помаракую.

Вот они какие, дела солдатские!..

Мягко стелется под ногами зеленое покрывало, сотканное из множества тысяч хрупких, нежных стебельков. Островерхие, узорчатые, сплетаются они между собой в причудливое кружево разных оттенков. Здесь и купоросный настой, и морская вода, и столовый салат, и… Жаль, что не может больше Родион подобрать слов для определения замысловатых переливов этой веселой земной радуги.

Травяной мир удивительно богат всякой живностью. По своеобразным проспектам и улицам, площадям и бульварам, переулкам и тропинкам снует бойкое население. Вот поспешает куда-то хлопотливый муравей, ведя за собой целую колонну трудолюбивых собратьев; осоловело хлопает глазами шмель; приготовился к прыжку в микрокосмос длинноногий кузнечик; нарядным платьем манит кого-то бабочка-вертихвостка; отрабатывают высший пилотаж серебристые мотыльки…

Солдат остановился и чутко прислушался. Обитатели зеленой радуги поют! Тихие и звонкие, грустные и радостные, с припевом и без него, сливаются песни, словно ручейки в океан, в стройный хор, в единую симфонию, название которой никто не знает.

Где-то в конце Родионова маршрута зеленый покров земли сливается с прозрачной дымкой, опоясывающей горизонт. Чуть повыше дрожащего марева вытканы густовишневые, кумачовые, сиреневые соцветия зари. А над всем этим торжеством красок опрокинулось южное небо.

Почему же только сегодня распахнулась душа солдата и вобрала в себя всю красоту услышанного и увиденного? Разве у него были закрыты глаза и уши? Или мир был настолько скуп, что не являл перед Родионом своего бесконечного разнообразия? А может быть, рядовой Кузькин только один и видит эту щедрость природы? Ничего особенного в этом нет: вон там, у дороги, состоится сегодня первое в его жизни свидание…

Это было такой неожиданностью, когда дневальный, хитро подмигнув и кивнув стриженой головой в сторону телефона, коротко бросил:

— Тебя. Пичуга какая-то, «товарищ Кузькин»…

Повернувшись к дневальному спиной и спрятав трубку в ладонях, Родион, покрасневший от смущения, слушал звенящий колокольчик: «Витя? У третьего километра, возле дороги, в девять вечера. Жду…»

Звонок Вероники позвал Родиона как раз в то время, когда он хотел пойти к старшему лейтенанту Семкину, чтобы посоветоваться по важному вопросу. Кузькин уже был близок к решению принципиальной схемы того прибора, о котором говорил с ефрейтором Петровым, и ему нужна была поддержка командира, чтобы окончательно избавиться от сомнений и робости.

Магическое слово «жду» заставило Родионово сердце сладко екнуть. Прибор не уйдет, а на свидание не пойти — упустишь девушку. Да и предлог есть: проверка линии связи перед ночными полетами.

И Родион решился. Конечно, лучше было взять увольнительную записку. Да ведь не дал бы командир: не воскресенье сегодня и даже не суббота…

Идет Кузькин, размышляет, сомневается, волнуется, радуется, глядит по сторонам. Что-то нет Вероники. Уж не пошутила ли? И вдруг, словно невидимка выросла она перед Родионом. Осторожно взял он ее ладони в свои железные пальцы. От волнения пересохло во рту. Стоит он, потрясенный «мимолетным виденьем», смотрит на внезапно появившуюся перед ним женщину и молчит.

— Не ожидал, Витя?

— Чуд-но, — крутнул панамой Витя-Родион. — И как это вы…

— Это мой сюрприз, — перебила его Вероника. — Видишь столб «три км», верблюжью колючку? Вот за ними я и ждала тебя. Хотела проверить твою наблюдательность. Зорче смотри, Витенька! — шутливо погрозила она пальцем.

На Веронике было платье цвета сиреневых вечерних сумерек, плывущих, легких, почти прозрачных. Может, поэтому и не заметил Родион спрятавшейся Вероники. Но теперь это было не столь важно. Главное, что она пришла на свидание, не обманула.

— Сядем?

— Давайте.

— Ты всегда на «вы» будешь со мной?

Родион, чувствуя себя крайне смущенным из-за этого «Вити», не то улыбнулся, не то промычал что-то в ответ, но тут же набрался храбрости и приглушенно ответил:

— «Ты» — вроде ближе.

Родиону было так хорошо, словно сбылись его самые заветные желания. Весна, теплый вечер, сумерки, звон, похожий на песни цикад, душистый настой трав и Вероника…

Девушка сорвала какую-то травинку и провела ею по щеке Родиона.

— Ты рад?

Кузькин потупил взор и молча кивнул головой. Зачем говорить вслух? Ему и так приятно, очень приятно с ней. Неужели у всех бывают вот такие же первые свидания?

— Расскажи что-нибудь, — ласково попросила Вероника.

— О чем же? — удивился Родион.

— О себе, о своих друзьях, если это не секрет, конечно… Вы, говорят, что-то искали там. — Девушка махнула рукой в сторону степи. — Нашли?

Кузькин не очень торопился с ответом на этот каскад вопросов. Начал он с того, что двумя-тремя фразами рассказал о себе: зовут, как уже назвался, Виктором… родом из Тулы, там и учился. Товарищей у него много, однако самый близкий друг — земляк Петров. Что же касается выезда в степь, то они действительно там были.

— Игру проводили, — скуповато проговорил Родион. Сознавая, что заведомо говорит неправду, он вздохнул.

— Игру? — рассмеялась Вероника. — И вам разрешают тратить время на такие забавы? Вот уж не подумала бы…

— Игра-то военная, — пояснил Кузькин, — с толком все делается, с пользой для службы. А искали мы… своих же солдат… Замаскировались они, как ты вот сейчас в верблюжьей колючке, ну мы и разыскивали их, как положено было по условиям игры…

Чем глубже уходил Кузькин в дебри импровизации, тем больше опасался быть уличенным во лжи. Поэтому он предпочел перевести разговор на другую тему. О чем в таких случаях говорят? Скорее всего, о погоде…

— Тепло сегодня, хорошо, — громче, чем надо, произнес Родион.

— А мне что-то зябко. — Вероника даже передернула плечами.

— Зябко? — переспросил он и, придвинувшись к девушке, обнял ее левой рукой, а правой осторожно погладил волосы, закрученные стожком.

— Теперь теплее! — приглушенным и чуть расслабленным голосом ответила Вероника.

— Ну вот, ну вот, — жарко и как-то сдавленно говорил Родион, ощущая непривычный, неуемный трепет рук, теперь уже сплетенных с руками Вероники, ароматными, ласковыми…

Из омутно-глубокого, желанного забвения Кузькина вывели басовитые голоса самолетных турбин, а вернее, удивленно-испуганный возглас Вероники:

— Ой, Витенька, страх-то какой!..

— Не бойсь, — успокоил ее Родион, — наши метеоры взлетают в противоположную сторону. Смотри-ка, как красиво!

На аэродроме и в самом деле засверкало, заискрилось живое разноцветье аэронавигационных, сигнальных, ограничительных и других огней, слившихся в веселую земную радугу. Девушка завороженно смотрела на этот огненный калейдоскоп, прижимаясь к горячему плечу солдата.

Глава восьмая

В офицерском клубе катташахарского авиагарнизона готовились встречать гостей. Сегодня здесь состоится совещание, на которое приглашены командиры, штабные и политические работники, инженеры и другие специалисты, участвующие в учениях. Прибыли сюда и песчановцы во главе с подполковником Орловым.

В «Цветущем каштане», названном так досужими выдумщиками, было многолюдно. Здесь после возвращения Потехина от племянницы собрались и местные офицеры и приезжие. Кто-то из завсегдатаев шашлычной в знак расположения подарил Федоту Савельичу фуражку с голубым околышем, и веселый повар без сожаления расстался с белым колпаком, выданным заведующей столовой.

— Спасибо, Антонина Егоровна, — кивнул он ей. — Теперь своя форма.

— Ну чистый летчик! — всплеснув белыми полноватыми руками, польстила ему заведующая, нестарая, миловидная женщина.

— Летчик не летчик, а тоже молодчик! — козырнул он, подмигнув карими чуть навыкате глазами.

— К лицу, право слово, к лицу, Савельич, — улыбалась Егоровна, не скрывая своей симпатии к Потехину.

Потупившись, словно застеснялся похвалы, шашлычник заторопился под брезентовый навес, где дымилась продолговатая жаровня, сплошь покрытая алюминиевыми шампурами с нанизанными на них кусочками баранины вперемежку с дольками репчатого лука.

— Добрый день, Федот Савельич!

— Здорово, хозяин!

— Привет! — всякий на свой манер здоровались с Потехиным любители «перекусить палочки по две».

— Здравствуйте и процветайте, — приподымая козырек фуражки, приветствует Потехин свою клиентуру, — да меня не забывайте. Первый сорт шашлычок, малахитовый лучок, сдобные лепешки — не уронишь крошки…

Смех под сенью «Цветущего каштана» стал как бы дополнительным блюдом, и посетители, неторопливо наслаждаясь мастерски приготовленным шашлыком, похваливали импровизации кулинара.

Майков, разделяя беседу с компанией, сидящей с ним за столиком, смеялся, подзадоривал и без того отменного шутника.

— Рассказал бы ты анекдот какой-нибудь, — попросил кто-то Савельича.

— Пожалуйста, — не заставляя себя долго упрашивать, охотно согласился он. — Как-то случилось мне быть в большой геологической партии в местах, не столь отдаленных отсюда. Подошла зима, и мы начали собирать для топлива всякую всячину. Начальник партии дал телеграмму в центр: мол, так и так, трудновато с топливом, даже используем терескен. И что вы думаете? Приходит ответ: «Прекратите бесхозяйственность. Стволы этой ценнейшей породы используйте как строительный материал. Отапливайтесь отходами». Ну, сами понимаете, сколько было смеху: терескен-то — это трава…

— Давай накручивай! — хохотали клиенты.

Володя Майков, не переставая слушать Потехина, как бы случайно бросил взгляд на соседний столик, за которым сидел Митяй Жук. Молчаливый странный парень вызывал у лейтенанта тревожные предположения. Есть же здесь и другие гражданские лица — мужчины, женщины, но они не в счет…

Вечером Майков зашел к Скворцову.

— Вы запросили Нечаева? — спросил полковник у секретаря и одновременно приветственно кивнул Владимиру.

— Да, еще вчера, — ответил тот.

— Ну и что?

— Вот. — Секретарь подал конверт и вышел.

Скворцов распечатал пакет и вынул из него сложенную вдвое узкую полоску бумаги, затем еще какой-то лист и, наконец, небольшой бланк. Предложив лейтенанту сесть, он неторопливо прочитал содержимое пакета, бегло пробежал глазами по строчкам второй раз и, достав из сейфа папку, в которой находились документы, знакомые лейтенанту под условным названием «Песчановское дело», заклеил эти строки и крупно надписал: «Авиатор».

— Понятно? — спросил Петр Ильич.

— Приблизительно, товарищ полковник.

— Приблизительность в нашем деле не годится. Познакомьтесь…

Когда Майков дочитал последнюю строчку, Скворцов спросил:

— А сейчас расскажите, товарищ лейтенант, о своих наблюдениях за последнее время. Что нового?

Майков доложил о «Цветущем каштане», о веселом шашлычнике, о разговорчивых клиентах и молчаливом Митяе Жуке.

— Откуда он вынырнул?

— Я не интересовался, Петр Ильич, но можно узнать. Остановился же он где-нибудь, не под забором спит, — неопределенно ответил лейтенант, чувствуя на себе недовольный взгляд полковника.

— Та-ак, — протянул Скворцов гласную «а». Никогда он не устраивал разносов своим подчиненным, но это протяжное «а»… Лучше уж разнос…

Не повышая голоса, полковник продолжал:

— А комитетчики-то фитиля нам вставили…

— Так у них же возможности другие, — попытался Майков отвести обвинение.

— Возмо-ожности, — снова начал растягивать слова Скворцов, однако вовремя спохватился и, подобрев, закончил: — В общем, мы должны все узнать об этом Авиаторе, или как его там, будь он трижды неладен, который собирается действовать в районе Песчаного. Связь с майором Нечаевым поддерживайте обязательно. Ну, домой, домой, Владимир Павлович. Я только поговорю с генералом да съезжу в Комитет, потом тоже отдохну…

По дороге лейтенант думал о «резиновых» гласных, о фитиле, о предстоящей работе. У поворота от офицерского клуба к внешней проходной ему повстречалась Аня Скворцова. Майков поспешил к ней.

— Куда держим путь? — спросил Владимир.

— В парк Космонавтов. А вы?

— Если не помешаю, то хотел бы пойти с вами. Время есть.

Майков познакомился с Аней с легкой руки Нечаева. Володе дали небольшую комнату в шестнадцатиквартирном особнячке для офицеров. В первый вечер, приняв душ, Володя устроился поудобнее на диване и взял книжку. Однако перевернуть ему удалось лишь две-три страницы: неожиданно раздался телефонный звонок.

— Лейтенант Майков слушает… Поручение майора? А кто это говорит?.. Товарищ Скворцова? Лечу!

Володя внимательно посмотрелся в зеркало, вылил на себя остатки «Шипра» и со всех ног бросился к проходной.

— Лейтенант Майков! — щелкнул он каблуками.

— Аня, — представилась темноволосая зеленоглазая «товарищ Скворцова». Она была немного выше плеча Володи, но это нисколько не смутило его: если бы она доставала всего лишь до места крепления будущих орденов, он все равно бы выполнил «важное поручение»…

— Вам приказано сопровождать меня до парка Космонавтов и обратно, — покачиваясь на носочках миниатюрных белых туфелек, сказала она.

— Если бы такие поручения были каждый вечер…

— То? — лукаво прищурилась Аня.

— Они выполнялись бы без пререканий, точно и в срок!

— В таком случае имейте в виду это и на завтра.

— Слушаюсь! — И Володя взял девушку под руку.

…Вечер был посвящен воспоминаниям. Володя рассказывал о себе, Аня — о своей жизни. Сегодня девушка уже знала, что он бывший фэзэушник, токарь. В прошлом году окончил училище. Майков теперь тоже кое-что знал об Ане: дочь полковника, студентка консерватории, любит свою скрипку, сливочное мороженое, нарциссы и стихи Василия Федорова.

— Нарциссы, нарциссы! Кому нарциссы? — предлагала цветочница у входа в парк.

Аня вопросительно посмотрела на лейтенанта, а лейтенант на цветочницу.

— Сколько стоят все?

У женщины округлились глаза.

— …надцать, — неразборчиво и торопливо выпалила она.

— Сумасшедший! — расхохоталась Аня и сама выбрала из огромной охапки свежих цветов три самых ярких нарцисса. — Большое спасибо.

— Пожалуйста! — одновременно произнесли продавщица и Владимир.

Цветочница понимающе улыбнулась и покачала головой: ай да пара, любо-дорого!..

Проезжая мимо парка, Петр Ильич не поверил своим глазам: его Анютка вышагивала рядом с лейтенантом Майковым. Володя ожесточенно жестикулировал, а она смотрела на него как загипнотизированная… «Ах, Аня, Аня…»

— Будете выходить? — второй раз спросил шофер задумавшегося полковника.

— Уже приехали?

— Да.

— Ты подожди, я минут через двадцать, — пообещал полковник, захлопывая дверцу машины. Поднимаясь в Комитет по белым ступенькам лесенки, он думал: «Жених… Тьфу ты, дьявол! Адресат еще неизвестен».

Весело переговариваясь, Майкой и Аня шли по нарядно освещенным аллеям парка, и люди провожали их светлыми взглядами.

— Присядем? — увидев под ветвистой акацией свободную решетчатую скамейку, сказала девушка и легким нажимом руки на Володино плечо подтвердила свою просьбу.

Лейтенант с удовольствием подчинился своей спутнице.

— Как хорошо здесь! — восторженно произнесла Аня и блаженно опустила длинные ресницы. — Если бы я была поэтом, написала бы стихи об этом вечере, о парке. А вы любите поэзию? Да? Прочтите что-нибудь.

Майкову вспомнились подходящие для этого случая стихи. И он прочитал их Ане:

Автор получил за эти строки три рубля двенадцать копеек в радиокомитете и головомойку на семинаре молодых дарований. Но если бы он видел, как студентка консерватории потеребила розовые бантики в черных косах и опустила красивые зеленые глаза, как благодарно погладила она рукав кителя Володи, он считал бы семинарскую головомойку своих витийствующих коллег недоразумением.

Почувствовав прикосновение Аниной руки, лейтенант твердо уверовал, что любовь, как и радиация, всепроникающа…

…Часу в двенадцатом ночи Петр Ильич разогревал на газовой плите остывшую манную кашу и строил самые различные предположения по поводу ночного моциона своей Анютки.

«Ну что бы сейчас сказала Анна? — Жену полковника звали так же, как и дочь. — Не миновать бы мне нахлобучки. — Скворцов негромко рассмеялся. — Хорошо, что уехала погостить к родственникам… А вернется — достанется на орехи: «Петя, я же говорила тебе и еще раз повторяю: Анечка должна быть только в артистической среде…» Хм, артисты…»

Глава девятая

Камил Умаров тяжело переживал свою неудачу. Он ни на кого не обижался и никому не жаловался. Алексею же, пытавшемуся разделить «горе» поровну (ибо, по мнению Карпенко, за недоученность Умарова грех ложится на него), Камил сказал однажды:

— Ты хороший человек, Алеша, но зачем выгораживать меня… Плох тот ученик, который пеняет на учителя… Ведь я же знал свои недостатки, только считал их несущественными. Думал, что ты и нынешний командир звена — придиры и буквоеды: делай вам все, как положено по инструкции. Мы, мол, и сами с усами! А что немножечко горяч — в этом никакой беды нет: какой же это летчик с рыбьей кровью? Теперь я понял, что во многом заблуждался. Правда, обошлось это очень дорого для боевой чести нашего полка. О себе я уж не говорю…

После той памятной беседы летчик весь ушел в работу. За учебным столом — работа, на тренажере — работа, в кабине самолета — тоже. В ней, и только в ней, находил он удовлетворение…

Умаров, кажется, нашел причину своего промаха. Теперь оставалось одно: закрепить узкое место теорией, тренировками, практикой, бить в эту брешь до тех пор, пока не заколотишь ее намертво…

Однажды Карпенко пригласил Камила на командный пункт:

— Сегодня будут интересные полеты. Пойдем, посмотришь перехват маневрирующей радиоуправляемой мишени.

Умаров, изголодавшийся по небу, охотно принял предложение. Ночь была темная, беззвездная. Над пустыней нависли сплошные облака. «Словом, погодка рассчитана на первоклассных летчиков», — подумал Камил.

В воздух подняли очередную пару. На экране индикатора три отметки: одна — от мишени, две другие — от истребителей-перехватчиков.

Камил неотрывно, с какой-то необычной жадностью смотрел на экран. Сердце его было там, в непроглядном небесном мраке, где двое счастливчиков сидят за штурвалами сверхзвуковых громовержцев.

Самолеты были недалеко друг от друга. Тому, что находился ближе к цели, подали команду:

— Атаковать и уничтожить цель!

— Кто это? — тихо спросил Умаров Алексея Карпенко.

— Саша Волков, из третьей эскадрильи, — не отрывая взгляда от индикатора, ответил капитан.

— Так скоро? — удивился Камил.

— Что скоро?

— Он ведь еще молодой…

— Из молодых, да ранний, — улыбнулся Алексей. — У них все хорошие ребята: не хотят ударить в грязь лицом на учениях.

Камил вздохнул, потеребил иссиня-черную шевелюру: «Вот тебе первоклассные…»

Золотистая «рыбешка» круто развернулась и ринулась навстречу цели. Но тут случилось непредвиденное: радиоуправляемая мишень начала пикировать без всякого радиоприказа.

— Что случилось, Алеша? — забеспокоился Камил.

— Мишень вышла из подчинения, — с досадой проговорил Карпенко и тут же скомандовал Волкову: — Атаку прекратить!

— Вас понял, — ответил командир экипажа и отвернул в сторону.

— «Сотый», «сотый», — не медля ни секунды, отдал приказ штурман наведения, — радиоуправляемая мишень вышла из подчинения. Высота… курс… Уничтожить цель!

Умаров смотрел на экран, слушал какие-то противоречивые команды Карпенко и ничего не понимал. Спросить пока не решался: нельзя отвлекать Алексея от работы в такой ответственный момент.

— Вас понял, — спокойно доложил хозяин «сотки».

И вот уже он бросил свою огнедышащую стрелу на перехват «задурившей» мишени. Камил не верил своим глазам: надо иметь черт знает какую виртуозность, чтобы догнать и сбить цель в подобной ситуации. Однако «сотка» сделала свое дело: настигла мишень, ударила по ней ракетами так, что от нее полетели одни лишь обломки.

— Эх ты-и… Вот это маневр! — не сдержался Умаров.

Майор Манохин погладил густую щетку седеющих волос и удовлетворенно улыбнулся. Карпенко подмигнул Камилу и сказал:

— Знай наших! Экстра-класс.

— Кто же это? — спросил Умаров, пользуясь наступившей разрядкой напряженности.

— Орлов! — сразу ответило несколько голосов.

— Да, Камил, командир полка, — подтвердил Алексей. — Он лично занимается молодежью, готовит к учениям.

Умаров был благодарен капитану за то, что тот пригласил его на КП. Классический перехват Орлова — всем урокам урок…

Позавчера Камил весь день провел на стоянке самолетов. По просьбе Карпенко инженер-майор Зуев сам проверял технические знания летчика. Спрашивал его и по планеру, и по шасси, и по оборудованию. «Маленький, а какой въедливый», — беззлобно подумал о нем Умаров.

И все-таки Зуев засыпал Камила: тот не совсем точно рассказал об особенностях запуска двигателя на высоте. Пришлось сидеть в классе и зубрить наставление.

— Заканчивай, Камил, — закрывая книгу, предлагали ему сослуживцы, — пойдем на волейбольную площадку, разомнемся.

— Да нет, я еще посижу.

Дольше всех обычно задерживался Умаров и в классе авиационной техники.

— Дайте, пожалуйста, еще одну вводную, — просил Камил инженера. И Зуев охотно занимался с летчиком.

Упоминание о полетах в последнее время портило настроение Камилу. Кому в воздух, а ему — запрет… В лучшем случае его приглашали на КП или на старт, где сразу же после каждого вылета командиры звеньев анализировали действия летчиков в воздухе.

Как-то в субботний день Алексей Карпенко подошел к Умарову, занимавшемуся на тренажере.

— Хочешь, Камил, поставлю вводную задачу?

— По выводу из штопора?

— Нет.

— По отказу двигателя?

— Нет, не отгадал, — засмеялся Карпенко, поправляя прядь волос, выбившуюся из-под фуражки. — Проще. Как будет выглядеть городской парк, если туда заявятся два летчика — один женатый, это я, и один холостой. — Капитан лукаво подмигнул Камилу.

— Трудно сказать.

— Ну все же?

Умаров улыбнулся. Ему давно хотелось встряхнуться, побыть вместе с друзьями…

— Думаю, что неплохо…

— Значит, так: у нас дома поужинаем и втроем пойдем на танцы. Договорились?

— Опекаешь, секретарь?

— Нет, просто забочусь о друге. А то, я вижу, ты совсем заучился…

В парке, звенящем зазывной музыкой и молодым, задорным смехом, они встретили лейтенантов Федина и Волкова, переодевшихся, как и Алексей Карпенко, в штатское. Молодые офицеры были до того похожи друг на друга, что нередко их называли близнецами. Сейчас они отличались только тем, что Костя Федин начал отпускать усы, тонкие, словно ниточка, и носил буйную шевелюру, а Саша Волков сверкал до блеска выбритой головой.

— А-а, неразлучные! — приветственно кивнул им Карпенко. — Что же не танцуете?

— Присматриваемся, — поправляя ветку сирени в лацкане коричневого пиджака, сказал Федин и взглядом показал на стайку девчат, ожидавших приглашения.

Такой же костюм был и на Саше, и веточка сирени такая же.

— Вечер только начинается, успеем, — произнес Волков. — Это вон Ленька торопится, уже третью партнершу сменил.

Камил, Алексей и его жена с минуту понаблюдали за Голиковым. Спортивная фигура старшего лейтенанта выделялась среди многих танцоров.

— Красив Леонид, соколом плывет, — заметила жена Карпенко. — Что же, друзья, и нам пора.

Камил и Алексей танцевали по очереди со своей партнершей. Вино, выпитое за ужином, музыка и вечерняя прохлада приятно кружили голову.

— Ой, Алешенька, не могу! — смеялась его жена. — Сто витков…

— Танцуем редко, но крепко, — одобрил капитан.

— Дамский вальс! — возвестил распорядитель. — Женщины и девушки приглашают мужчин.

Алексей поплыл по кругу с женой. Камил скромно стоял на краю площадки.

— Позвольте вас пригласить? — Незнакомая девушка в белом платье чуть наклонила золотоволосую голову.

Камил не мог отказать.

— Я давно заметила, — легко подчиняясь движениям Камила, сказала она, — что вы очень хорошо танцуете…

— Вот как? — удивленно произнес Умаров, бережно кружа незнакомку. — Чем же я отличаюсь от других?..

— Очень многим. — Золотистые волосы мягко, приятно коснулись щеки Камила. — Таким именно я и представляла вас…

— Вы меня знаете?..

— Камил Умаров. — Из-под бархатных ресниц девушки светилась радостная голубень. — Знаю… А меня зовут Полина.

Летчик благодарно кивнул и спросил:

— Но кто же вам сказал?

Девушка сняла с плеча Камила свою руку, поправила медальон на тонкой ниточке искрящихся бус, мимолетно взглянула на него и, чуть откинув голову назад, в свою очередь спросила:

— Прелесть, правда?

— Да, — подтвердил Камил. Ему показалось, что он услышал едва уловимый щелчок. — Не раздавили?

— Не-ет, это замок… А узнала я о вас от ваших же друзей. Вот они, видите? Танцуют. Капитан назвал вас Умарычем, а его спутница — Камилом.

Умолкли последние звуки вальса.

— Душно. Давайте пройдем по парку, — предложила Полина.

— С удовольствием. Я только предупрежу…

— Мы ненадолго, не стоит беспокоиться, — сказала девушка.

Они ушли.

А в это время к городскому парку подъехал колхозный автобус, полный молодежи. Приехала повеселиться и Гульчара, девушка, с которой вместе рос и учился в одной школе Камил. Правда, Гуля была года на четыре моложе Камила. Работала она учительницей в «Зеленом оазисе», и, когда Умаров приезжал туда, они встречались, проводили время вместе. Теперь, по известным причинам, он не мог поехать в родной кишлак, и девушка заскучала, забеспокоилась. В часть идти и спрашивать о нем неудобно, поэтому она решила приехать вместе с молодежью в парк. Гуля надеялась встретить здесь Камила.

Осмотревшись, она не нашла Умарова ни среди танцующих, ни среди отдыхающих на парковых скамейках.

— Алеша, — заметив Карпенко, с которым уже давно познакомил ее Камил, спросила Гуля, — а где же?..

— Камил? — смутился Алексей. — Он… курит где-то…

Гуля знала, что Умаров не курит, и потому недоверчиво отнеслась к ответу капитана. Сердце застучало беспокойнее, на душе стало тревожнее. «Я так и знала, что Камил… разлюбил меня. Так и знала… Недаром же и глаз не кажет в кишлак. Конечно, что ему, летчику, кишлачная жительница? Вот их сколько, красивых девушек, — и узбечки, и русские. Городские».

— Идемте, Гуля, потанцуем, — пригласил ее Алексей, заметив перемену в ее настроении. — А ты отдохни, — кивнул он своей жене.

Гуля была в цветном атласном сарафане без рукавов, с небольшим грудным вырезом, по которому искристо переливались любимые девушками-узбечками шода — монисто из нескольких ниток мелких бус. И когда Алексей кружился с Гулей, ее сарафан и украшения сверкали веселой радугой. Легкая, подвижная, девушка была чудесной партнершей. Помимо своей воли Карпенко загляделся в милое Гулино лицо с огромными черными, чуточку печальными глазами. А когда опомнился, увидел свою жену; она сдержанно улыбалась и покачивала головой: «Ой, смотри, Алешка!..»

Продолжая вальсировать в толчее улыбающихся, счастливых пар, Карпенко думал о Камиле… И куда его увела эта синеглазая?

— Алеша, что вы шеей крутите, не простыли? — участливо спросила его партнерша.

«Не я простыл, а след Камила. Тут поневоле будешь крутить шеей: предупредить бы его». Вслух он ответил:

— Воротничок жмет, Гулечка…

Девушка рассмеялась: рубашка у Алексея была с отложным воротничком, и туда можно всунуть еще такую же шею.

Танец уже кончался, когда Карпенко заметил Камила с его новой спутницей. Она держала его под руку и, улыбаясь, о чем-то говорила. Алексей шарахнулся в середину круга и оттуда погрозил кулаком Умарову. Гуля недоумевала: «Что с ним сегодня? Нервный какой-то, рассеянный…»

Полина, увидев Гульчару, танцующую с капитаном, освободила руку Умарова и, сказав, что они еще встретятся, мгновенно скрылась в толпе отдыхающих. Как растаяла. Камил посмотрел туда, сюда — нигде нет. Подосадовал. Подошел к жене Алексея.

— Знаешь, Камил, Гуля приехала!

— Гуля? — Мысли о Полине испарились. — Где она?

— А вон с Алешей идет.

Танец кончился.

— Здравствуй, Гуля! — поздоровался лейтенант.

— Здравствуйте, — невесело ответила она.

«Ого, на «вы», — заметил Умаров. — Ну и дела-а…»

А девушка стояла, опустив руки, и тревожно смотрела на лейтенанта: «Что с Камилом? Вон и третьей звездочки почему-то нет на погонах…»

Глава десятая

Лейтенант Майков переоделся в штатский костюм, взял небольшой чемоданчик, с которым обыкновенно ходил в баню, и вышел из авиагородка на Заводскую улицу, где всегда снимали частные квартиры вновь прибывшие в Катташахар.

Небольшой домик, куда направился Володя, был обнесен невысокой деревянной оградой. Вдоль тесного рядка штакетника зеленели стриженые кусты густой акации. За ними стояли стройные молодые вишенки, корявые урючины.

Под окнами, где по утрам падали золотые полоски света, пестрели цветочные клумбы, разбитые чьими-то заботливыми руками. Веселили глаз белые колокольчики душистого табака, кремово-розовые мордашки львиного зева, зеленые ножи ирисов.

Едва лейтенант открыл решетчатую калитку, как на ступенчатом крыльце появился сухонький очкастый Данилыч.

— Заходи, мил человек, заходи, — радушно пригласил он незнакомого юношу и предупредительно распахнул дверь остекленной веранды.

— Здравствуйте, — поздоровался Володя, усаживаясь на пододвинутое хозяином легкое плетеное кресло.

— Доброе утро, молодой человек! — На лице Данилыча разгладились давние морщины и вновь собрались густой сеточкой. — Чем обязан?

Лейтенант показал служебное удостоверение, но старик, видимо, не понял цель его прихода.

— Семья-то большая? — полюбопытствовал хозяин, приподняв очки на лоб.

— Один я. Не успел еще обзавестись…

— Оно и видно, сразу видно, — проговорил Данилыч, снова оседлывая нос очками. — Семейные люди, если они ищут квартиру, всегда ходят под конвоем своих жен, — озорно улыбнулся старик.

В открытые окна веранды влетел мотив беспечной песенки. Майков посмотрел на Данилыча: кто это, дескать, поет?

— Еленка, внучка, — доверительно сообщил он.

В саду на десятки ладов звенел, бился фонтанчиком, дробился на серебристые капли незатейливый повтор одних и тех же слов.

— В прошлом годе, — продолжал Данилыч разговор, — «стрекоза» техникум закончила здешний. Работать пошла мастером на завод. Доброе дело… Так ты, значит, насчет комнаты? — осведомился он и тут же посочувствовал: — Незадача, мил человек. Живет у меня тут один… Разве что через недельку. А сейчас занята комнатка.

— Где же он, ваш квартирант? Я как раз хотел о нем… с ним…

— Побег на почту, — махнул рукой Данилыч в сторону ближайшего почтового отделения, — депешу отбивать. Уезжать вскорости собирается…

— Он что, не здешний?

— Как тебе сказать, — неторопливо ответил Данилыч и любовно погладил шершавыми пальцами замысловатую алюминиевую фигурку, изображающую космонавта и сигарообразный снаряд, на борту которого было красиво выведено «Союз». Рядом, на деревянных подставках, выстроилась добрая эскадрилья самолетиков — пассажирские, в том числе и знаменитый воздушный лайнер Туполева, бомбардировщик, истребитель, каких нередко порождает пылкая фантазия опережающих жизнь художников. — Как тебе сказать? — повторил Данилыч. — В авиагородке встретил бедолагу. Митяем зовут…

Старик понял, наконец, что от него нужно гостю, рассказал о квартиранте все, что знал.

— Вижу, мается человек: то грузчиком, то кочегаром, и жалко стало парня. Здоровый, молодой, а проходит мимо настоящего дела… Хотел научить его слесарничать, взял к себе в помощники… Только ничего, мил человек, не вышло. Убег в прошлом годе кудай-то. А нынче вот объявился… Так и живет пока. Видать, скоро опять сорвется… Не-по-се-да, — сожалеюще покачал головой старик.

— А вы-то чем занимаетесь теперь? — поддерживая разговор, спросил Майков.

— Ничем с этой весны, — погрустнел Данилыч и протер очки. — Годы, мил человек… Копаюсь в саду. Надоест — забавляюсь вот этими игрушками, — снова погладил он непослушными пальцами эскадрилью миниатюрных летательных аппаратов. — Теперь внучка всему голова. Да вот и она, Еленка.

Девушка несла полную чашу ранней редиски. Пронизанная солнечным светом, обласканная утренней свежестью сада, она и сама, полнощекая, ладная, сдобненькая, была похожа на розовую редиску.

— Здравствуйте, — кивнула девушка Володе. — Дедуня, угощай гостя.

— Нет уж, — отказался Данилыч. — Из твоих рук слаще.

Вымыв редиску под краном, Еленка подала ее на стол, пухленькой ладошкой пододвинула гостю солонку.

— Угощайтесь, — предложила она, — своя. Сами с дедуней вырастили.

Для приличия Володя попробовал две-три штуки и поблагодарил Данилыча.

— За что ж меня-то? Ейная забота…

— Ну так я пойду, — заторопился Майков.

— Ежели не найдешь комнату, — схитрил хозяин, — заглядывай через недельку… Еленушка, проводи гостя.

Девушка вышла в таком легком в золотых разводьях платье, похожем на цвет ее волос, что Володя невольно остановился. «До чего же ты красивая, «стрекоза»!» — догадалась Еленка по его восторженным глазам.

Выйдя за ограду, она безжалостно разоблачила «квартиросъемщика»:

— А я видела вас в парке Космонавтов, товарищ лейтенант! — Майков покраснел, растерялся и ничего не ответил. — И никакую комнату мы не сдадим вам. С женатыми не связываемся: хлопот больно много…

— Я же холост! — искренне возмутился Владимир.

— Знаем! — Брови девушки ласточкой кинулись к переносью. — Видали, как на руках некоторых «холостяков» виснет конвой…

— Какой еще конвой?

— А такой, — игриво изобразила Еленка руками «фифочку», — косички с бантиками, шейка точеная, юбка — во, — отмерила она в воздухе крохотную четверть.

— Так это…

— Вот я и говорю о ней. Счастливенько!

— Ален… — поперхнулся Володя.

— Кому Аленка, а кому Елена Сергеевна, — засмеялась она и скрылась за зеленой оградой.

С минуту Майков постоял, озадаченный и растерянный, затем, не оглядываясь, круто свернул в городок. Он не замечал прохожих, в том числе и тенью проскользнувшего Митяя, потому что перед его глазами, словно на остановившемся кинокадре, стояли две девушки — Анюта и Елена, «фифочка» и «стрекоза». Вскоре «стрекоза» куда-то улетела, и в кадре осталась одна Анюта…

С Майковым кто-то поздоровался.

— Здравия желаю, — машинально ответил он и, обернувшись, увидел удаляющегося шашлычника.

«Надо же, — посетовал на себя лейтенант. — Еще обидится за невнимательность. А жаль, веселый человек…»

Много на почте всяких писем: добрых и недобрых, срочных и несрочных, волнующих и сдержанных, сердечных и бездушных. В голубых, розовых, синих — самых различных одежках лежат они здесь, ожидая отправки дальним и ближним адресатам. Пока дойдут они по назначению, порою перекипит боль, затихнет обида, поблекнет радость. А бывает наоборот — полученная весть обостряет горе, усиливает боль или укрепляет дружбу, раздувает трепетное пламя счастья человеческого… Всякое случается, и знают об этом только адресаты.

Другое дело телеграммы. Они радуют или ошеломляют не только адресата, но и почтового служащего, сидящего перед вырезанным в стеклянном барьерчике окном. Правда, иные тексты почти не вызывают никакого отклика в душе. Ну какой след, например, оставят вот эти строки:

Или:

Видимо, скучный субъект этот Жук, без всякой романтики. Потому и телеграммы его бесцветные, как прошлогодняя листва… Да и эта вот казенная, сухая:

Подпись. Впрочем, она, вероятно, совершенно бы не заинтересовала Майкова. Телеграммы Жука — это да! Их однообразные, унылые на первый взгляд слова могли показаться ему миром интереснейших загадок…

Лейтенант, пока еще ничего не подозревавший об этих телеграммах, возвращался от Данилыча в авиагородок и думал о том, что ему рассказал старик. «Через неделю, — прикидывал Майков, — Митяй рассчитывает уехать. Почему именно через неделю? Не потому ли, что в это время в Песчаном начнутся учения? Штучки выкидывает с этими отъездами-приездами: то исчезнет, то опять появится… Давай, давай, поиграй в тайну…»

Уверенность в том, что Жук темнит, все более укреплялась в сознании Майкова. Подтверждение — тот факт, что живет у Данилыча без прописки, на людях замкнут — в шашлычной словом не обмолвится… Он, Владимир, так и доложит сегодня начальнику: «Напал на явный след, товарищ полковник. Вот неопровержимые доказательства…» Лейтенант даже попытался нарисовать зримую картину своего доклада Петру Ильичу. «Я думал, что вы, товарищ Майков, не так быстро разберетесь со всем этим довольно запутанным делом, оказывается, ошибся. Приятная ошибка. А вам приходилось вот так ошибаться?» Приходилось. Но полковник никогда об этом не узнает. Вся штука в том, что Майков не думал не гадал познакомиться с дочерью Скворцова и даже не знал, есть ли на свете такая девушка по имени Аня. «Приятнейшая ошибка, Петр Ильич, однако мы о ней ни гугу. Ни я, ни Аня…»

Лейтенант ошибся трижды. Во-первых, Скворцова не было в кабинете, и Майков не сумел доложить о своих наблюдениях и выводах, как того ему очень хотелось. Во-вторых, полковник не мог похвалить подчиненного за те выводы, которые основаны всего лишь на предположении, но еще ничем существенно не подкреплены. И в-третьих, знакомство Владимира с Аней уже не являлось тайной для Петра Ильича, хотя он не намерен был намекать об этом ни дочери, ни лейтенанту: случайная встреча так и останется случайностью, а серьезным отношениям он, Скворцов, не помеха — сердца молодых во всем разберутся сами.

Когда Майков убедился, что полковника нет, настроение, еще совсем недавно такое радужное, как-то помрачнело. Владимир еще не понял, что он в чем-то ошибся, но эта ошибка уже беспокоила, словно заноза. Из потока мыслей мозг выхватил давнишний случай, напомнивший каким-то образом нынешнее, сиюминутное состояние…

Вместе с Ванюшей Загуменкиным он отправился после уроков в школе на прогулку вдоль речки Зуша. Лыж у мальчишек не было, и они начали кататься, как и многие их деревенские сверстники, с крутых лбов прибрежных сугробов на своих валенках. Азарт побеждал чувство боязни, и ребята выбирали наносы все круче и круче, чтобы прокатился — искры из глаз! Теперь они уже съезжали не на подошвах валенок, а, не жалея ни штанов, ни овчинных полушубков, сидя. Ах, что же это была за прелесть! Единственное неудобство — подниматься в горку по звенящему от мороза твердому насту.

Первым карабкался наверх Ваня — румянолицый крепышок и заводила среди ровесников. Он с силой пробивал тугую ледяную корку сугроба, становился в эту лунку одной ногой, затем делал еще лунку и упирался в нее другой ногой. Так постепенно и поднимался вверх, причем каждый раз на новом месте: по проторенной дорожке подниматься неинтересно, да и не пристало для таких смельчаков, покорителей никем не изведанных снежных круч.

Володя всегда шел вторым, уже по готовым лункам. Это обижало его: он и сам бы мог осилить обледенелый выступ. Размышляя о вторичности своего авторитета и считая, что пользоваться готовыми ступеньками для подъема недостойно настоящего первооткрывателя, Володя забыл об осторожности — не попал носком валенка в лунку и оступился. Беспорядочно падая, ободрал лицо, перепугался и до слез обиделся на Ваню: если бы сам торил след, ни за что бы не оступился…

Вспомнив обо всем этом, лейтенант рассмеялся, и настроение переменилось, хотя нынешняя ошибка не перестала от этого быть ошибкой. Майков просто не знал, что он в чем-то ошибается, как не знал, что непременно оступится, поднимаясь в горку по чужим ступенькам, о которых в порыве детского самолюбия на какое-то время совершенно забыл…

Утром Майков доложил полковнику о том, что хотел довести до сведения вчера. Вопреки ожиданиям лейтенанта, Петр Ильич не был в восторге от его доклада: то ли посчитал майковские наблюдения и выводы не столь существенными, то ли не время было заниматься похвалой усердного подчиненного. Выслушав Владимира, Скворцов едва приметно кивнул головой и, помолчав с минуту, сказал:

— Возможно, вам придется поехать в Песчаное. События развиваются таким образом, что одному Нечаеву будет трудновато. Конкретное задание получите несколько позже.

— Есть! — ответил лейтенант.

— Да, вот еще что, — как бы спохватившись, добавил полковник. — Оклеветать человека нетрудно, бросить на него тень подозрения и того проще. От нас требуется максимальная осторожность и объективность. С ходу, не разобравшись, решать судьбу человека преступно. Тут дело в совести чекиста, а совесть у него должна быть кристально чистой.

Майков в знак согласия кивнул.

— Ну так вот, — еще раз подчеркнул полковник, — в том деле, которое нам предстоит распутать, не исключена возможность, что враг попытается спутать карты и повести нас по ложному следу, подставить под удар совершенно невинного человека. Не забывайте об этом. Может быть, это и прописная истина, но…

— Нет, что вы, — вспыхнул Володя. — Спасибо, Петр Ильич…

— Спасибо скажете позже, когда не только полностью осознаете необходимость этой истины, но и неоднократно проверите на практике ее непреложность.

Глава одиннадцатая

Словно стручок горошинами, туго набита неделя горячими днями солдатской учебы, а каждый день расчерчен жестким распорядком от команды «Подъем!» до команды «Отбой!». Сначала многим, в том числе и рядовому Кузькину, казалось невозможным вклинить в распорядок дня что-нибудь личное, не относящееся к службе. Но время все меняет, изменило оно и представление Родиона о неумолимо насыщенном распорядке дня. Обвыкнув, стал находить он минуты и даже целые часы, чтобы распоряжаться ими по своему усмотрению, без всяких команд…

В последние дни Кузькин все чаще стал отлучаться из роты, вызывая тем самым немалое удивление Виктора Петрова. После возвращения Родион чему-то блаженно улыбался, становился мягче, рассеянней.

— Кузькин, губу обваришь в ложке, — шутили солдаты, сидящие в столовой рядом с ним.

Будто вспомнив, что надо есть, Родион смахивал счастливую задумчивость со своего лица и приступал к прозаическому занятию — неторопливо схлебывал жирный навар щей, неохотно жевал духовитый ноздреватый хлеб. Теперь он не только не просил добавки, как прежде, но и положенную-то порцию доедал с трудом.

Раньше, когда он проходил курс молодого бойца, над ним подтрунивали сослуживцы за разные промахи. То, приветствуя старшего, приложит он руку к голове без панамы, то во время дневальства на всю казарму крикнет: «Еще смирней!», если вслед за старшиной войдет в помещение командир роты… Теперь навалилась другая напасть.

— Кузькин! — негодовал заместитель командира взвода на солдата, ходившего обычно направляющим в строю. — Я же подавал команду «Налево», а вы куда?

И Родион, оторвавшийся от строя на добрых два-три саженных вымаха, посрамленный и покрасневший, топал обратно под громкий хохот всего взвода.

— Прекратить смех! — приказывал младший командир, едва сдерживаясь, чтобы самому не рассмеяться над громоздким Кузькиным, то и дело попадающим впросак. — Ша-гом маррш! — И снова замешкавшемуся Родиону наступали на пятки. Начинались перепрыжки с ноги на ногу, мелкие перебранки, понукания ведущего строй.

В ленинской комнате появился боевой листок, хлестко разрисованный цветным карандашом. Задрав облупленный нос, идет Родион по плацу в противоположную от марширующего взвода сторону. Над рисунком — заголовок: «Кузькин на строевой подготовке», снизу — подковыристые стишки:

Точно аист, вытянув шею, стоит Родион позади плотного полукольца солдат, потешающихся над рисунком и текстом к нему.

— Вот разделали! — обернувшись к Кузькину, сочувственно произнес квадратный Буйлов.

— Вылитый Родион…

— Ха-ха-ха!..

— Ну-ка, пошли! — бесцеремонно зацепив Кузькина за ремень, сказал Виктор. — Пошли поговорим. — И решительно направился к выходу.

Ефрейтор Петров был похож сейчас на драчливого петуха — вот-вот клюнет Родиона.

— Ты что же, ешкин-кошкин, туляков позоришь? — нахохлился Виктор. — Если тебе все равно, то мне, к примеру, небезразлично. Отвечай.

Кузькин молчал.

Петров обозлился:

— Ты будешь говорить или нет? Ведь на хорошем счету был… Куда катишься?

— Сейчас, только с духом соберусь.

— Только и не хватает мне ждать… Объясняй, говорю!

Они сели на зеленую бровку травы. Виктор годом постарше Кузькина и потому считал своим долгом помогать ему, чем мог, держать под своим контролем. К тому же он комсорг роты.

— Дуська-то пишет, Вить? — вкрадчиво спросил Кузькин.

— Ты мне голову не морочь!

— А может, у меня тоже девушка, — обиделся Родион, откусывая травинку, выдернутую из густой щетки зелени. — Подумаешь, не морочь ему голову…

Петров от удивления даже вытянул и без того худощавое лицо.

— Так чего же ты молчал до сих пор? — потеплел он.

— Что я, колокольня — все раззванивать…

— Я же тебе, ешкин-кошкин, все-таки земляк…

— Вот я и спрашиваю: Дуська-то пишет?

— Ждет, — откликнулся Петров. — Отслужу и…

— А мне еще долго, — вздохнул Родион.

— Ну, служба службой, а ты рассказывай, кто она, как познакомились, — торопил Виктор.

И Родион рассказал все, что знал о Веронике, все, чем сам жил эти дни. Утаил только место встреч с нею да историю с позаимствованием у своего земляка имени. Для Вероники так и остался он Виктором. Скажи об этом Петрову — накинется, как борзая…

— Значит, Вероника?

— Вероника.

— Красивая?

— Мечта…

— Агроном?

— Угу. Приехала из Катташахара.

— Что ж, — глубокомысленно закончил допрос Виктор, — поживем — увидим… Но ты смотри!

— Что смотреть-то?

— Вообще, — крутнул Петров рукой. — Не разменивайся, ешкин-кошкин, на всяких там вертихвосток…

Родион угрожающе шевельнул губами: тоже, мол, учитель! Увидел бы эту «всякую» — мелким бесом закрутился бы. Не то что Евдокия твоя — деревня…

Вечером старшина стоял перед строем роты и производил перекличку:

— Буйлов!

— В наряде!

Старшина спрашивал, солдаты отвечали: «Я». А если кого-нибудь не было, командиры отделений или расчетов докладывали: «В наряде», «В отпуске», «На дежурстве».

— Кузькин!

Тишина.

— Кузькин! — раздельно повторил старшина, оглядывая строй.

Солдаты беспокойно зашевелились, зашептались.

— Прекратить шум! Где Кузькин?

Родиона не было ни в строю, ни в наряде, ни на дежурстве. Давно не случалось в роте такого ЧП: солдат не явился на вечернюю поверку. Обзвонили все точки — нигде нет Кузькина. В казарме только и разговоров, что о нем…

Прибыл Родион на тридцать минут позже отбоя.

— К старшине! — коротко бросил дневальный.

В канцелярии кроме старшины сидели, разрабатывая план поисков пропавшего солдата, дежурный по роте и командир отделения.

— Вот и я! — по-штатски уведомил Кузькин начальство.

— Доложите как положено! — Старшина встал и одернул тужурку.

— Что? — то ли не понял, то ли удивился Родион.

— Ну-ка, ну-ка, — поведя носом, шагнул старшина к Родиону, — дыхните! Так. Все ясно. Марш спать, Кузькин! Завтра поговорим, на трезвую голову…

Глава двенадцатая

«Ну, кажется, все, — проверив последнюю машину, облегченно вздохнул инженер полка Зуев, — можно и командиру докладывать».

Он вытер ветошью руки, сунул ее в карман комбинезона и, сняв очки, вышел на переднюю кромку самолетной стоянки, за которой начиналась бетонированная рулежная дорожка. А за дорожкой широко раскинулось летное поле, густо зеленевшее засеянной травой. Инженер повернулся лицом к тонким, остроносым машинам со скошенными крыльями. Кое-где еще хлопотали техники и механики: брякали ключами, хлопали капотами, «шикали», проверяя манометрами давление сжатого воздуха в баллонах.

Однако инженеру не пришлось идти к Орлову: подполковник сам, заложив руки за спину и чуть наклонив голову, крупно шагал от штаба. Зуев еще издали заметил его и приготовился к рапорту. Но командир не принял доклада.

— Не надо, и без того знаю, что все в порядке. Я лучше проверю в воздухе. Какую дашь машину?

— Выбирайте любую.

— Кто у тебя из механиков послабее? — хитро прищурился Орлов.

— Логинов, сержант.

— Полечу на логиновской. Это и будет проверкой. Если что откажет — выставлю здоровенный кол тебе и всем твоим хлопотунам. Согласен?

— У меня выбора нет, сам предложил. А душой кривить не умею, Анатолий Сергеевич, — обидчиво буркнул инженер и тут же крикнул: — Сержант Логинов, приготовьте машину к вылету!..

Командир «ломал» истребитель на совесть. Так бросал его, будто за ним гонялись в небе сто рогатых чертей и от каждого из них надо было уйти.

Запустили радиоуправляемую мишень. Сбил с первой ракеты. Подняли самолет, обозначавший «противника». Перехватил — щелкнул фотокинопулеметом. Обозначили позиции «ракетной батареи». Все бревно разнес в труху. Задрав головы, авиаторы дивились. Только сержант Логинов стоял окаменело: вдруг подведет машина?..

Орлов сел. Зарулил. Пот со лба на нос, с носа — на подбородок. А в глазах дьяволята пляшут! Молча облапил механика и расцеловал.

— Спасибо, старший сержант!

— Сержант я, товарищ подполковник…

— Был сержантом, а теперь — старший!

Командир полка посмотрел на соседний самолет. На его борту надпись: «Отличный». К Зуеву:

— Инженер, прикажите такую же надпись сделать на машине старшего сержанта Логинова. — При подчиненных они были на «вы».

— Есть!

Командир вплотную подошел к Зуеву.

— Спасибо и тебе, Борис! — Он крепко пожал руку инженеру и устало зашагал на командный пункт.

— Ну и силища! — кинул вдогон Зуев. — Чуть ли не наизнанку вывернул самолет. Все пробовал, сдюжит ли изнанка. — И тихо, умиротворенно засмеялся.

Командира ждали на КП, где по инициативе партийного бюро собрались обменяться опытом штурманы наведения и летчики.

Орлов не вошел — глыбой ввалился на командный пункт. Взглядом встретился с Умаровым, хотя тот сидел позади всех: где уж там выпячиваться в его положении… «Ничего, Камил, обойдется», — мысленно успокоил его командир.

— Товарищи офицеры!

Все поднялись, и налившийся краснотой майор Манохин доложил командиру полка о цели сбора.

— Приступайте. — Подполковник присел в сторонке, чтобы видеть одновременно выступающего и его слушателей.

Манохин начал без предисловий:

— Взаимодействие между летчиками и штурманами наведения у нас начинается с предварительной подготовки, постоянно поддерживается в период полетов и продолжается на разборе летного дня.

От излишнего напряжения запершило в горле. Орлов едва заметно улыбнулся: «Сивый, а волнуется».

Майор глотнул воды — в горле екнуло.

Говорить стал свободнее, проще. Напомнил требования, предъявляемые соответствующими документами к летному и штурманскому составу. Для порядка похвалил кое-кого.

— Вот хотя бы наш секретарь Карпенко. Мастер своего дела! — При этих словах Камил, сидевший за Алексеем, дотронулся до его плеча. Капитан не отреагировал. Вернее, отреагировал по-своему: нагнул голову.

Майор говорил о том, что Карпенко в ходе предварительной подготовки совместно с каждым летчиком изучает характер предстоящих полетов, особенности выполнения заданий, методику наведения истребителей на воздушные цели и другие вопросы.

— Такое тесное содружество продолжается между ними и на самолетах. Результат? — спросил Манохин и сам ответил: — Вот последний пример, вчерашний…

Лейтенант Волков вылетел на перехват цели. На первых порах уверенно выполнял команды штурмана наведения. Но вот продолжительность полета возросла — и Волкова словно подменили: он стал уточнять команды, будто потерял уверенность в них.

— Остаток топлива? — спросил Алексей по радио.

Лейтенант ответил.

— Удаление от аэродрома двести пятьдесят километров. Можно дать хо-ороший рубеж! — не по инструкции, а от себя, по-товарищески передал Карпенко.

И Волков успокоился. Теперь он знал, что на КП отлично рассчитали рубеж перехвата цели по остатку топлива. Стал действовать смелее, увереннее. И цель не ушла от молодого летчика. Потом Карпенко вывел Волкова в расчетную точку для посадки и передал управление им руководителю полетов. Посадку Александр Волков произвел с прямой. Топлива в баках самолета было вполне достаточно для полетов даже в плохую погоду.

Волков, юркий, точно челнок, не находил себе места, пока майор рассказывал о его сомнениях во время полета. Прячась за спины товарищей, он особенно избегал взгляда насмешника Кости Федина. Лишь совсем недавно тот перестал подтрунивать над ним: «Пожарник не нужен, Саш?..» А теперь прилипнет с новым домогательством: «Топливозаправщик не требуется, Саш?..» Сам-то успел ли позабыть о своих ошибках во время посадок? Да и вчера не все гладко у него получалось…

Костя и в самом деле крутил головой, в любую минуту готовый стрельнуть лукавым глазом по смущенному лицу приятеля. Но фединский взгляд неизменно скользил по бритой макушке Волкова. Наблюдая за тем и другим, подполковник Орлов едва заметно улыбался, как улыбается отец, глядя на невинно озорующих детей. Заметив улыбку командира, Федин посерьезнел, провел большим пальцем правой руки по тонким усикам и стал вслушиваться в слова начальника смены командного пункта.

— Таким образом, — резюмировал Манохин, — взаимодействие штурмана с летчиком продолжалось почти от взлета до посадки. А вот другой пример, тоже вчерашний. — Майор вытер лицо платком.

Нелегко упрекать самого себя, а приходится:

— Мы поменялись местами с Карпенко. Он на время стал начальником смены КП, я — штурманом наведения. Взаимозаменяемость отрабатываем… Так вот. Веду лейтенанта Федина на цель. Когда расстояние стало равным дистанции разворота, я подал команду. Все, казалось, учел, а Федин после разворота на сто восемьдесят оказался… черт те где от цели…

«Молодец! — одобрил Орлов Манохина. — Не щадит себя. Что ж, другим наука».

Летчики и штурманы незлобиво смеялись.

— В чем дело? Расскажи сам, Федин, — попросил майор.

Лейтенант порывисто вскочил, прокашлялся и, глядя с опаской на командира полка (чтобы не рассмеяться, Орлов отвернулся), начал:

— В районе перехвата погода была скверная… Пришлось уменьшить крен при выполнении разворота. Сложно было, трудно. Я ведь только недавно из отпуска пришел и едва успел восстановить навыки в технике пилотирования…

Теперь Волков вынырнул из-за чьей-то спины и с интересом стал рассматривать темную полоску фединских усиков: этот атрибут Костиной красоты был барометром его настроения — если усы шевелились, душевное равновесие лейтенанта оставляло желать лучшего. Костя повернулся к Александру боком, чтобы не видеть его наглого торжества. Эта деталь тоже не ускользнула от Орлова, и он закрыл глаза ладонью, словно ему мешал яркий луч солнца, бивший в окно.

Федин закончил объяснение и, без нужды покашливая, сел.

— Видите, товарищи, что получается, — снова заговорил Манохин. — Я не принял во внимание резко усложнившиеся метеоусловия, не знал, что Федин только что прибыл из отпуска и как следует еще не вошел в строй. А лейтенант не доложил на КП о погоде на рубеже перехвата. И что вышло? Цель догнали минутой позже, чем было предусмотрено. А минута при современных скоростях может обернуться в боевой обстановке бедой…

Выступил Карпенко. Другие офицеры тоже включились в беседу. Скидок никому не делали. И предложения вносили — дельные, толковые.

«Растут орлы, мужают», — радовался командир полка. Он не стал делать обобщение: Манохин и сам отлично справился с выводами. А сидел здесь не зря: глубже узнал людей, их мысли, настроения.

Глава тринадцатая

После бесед «по душам» во всех инстанциях — от командира отделения до секретаря комсомольского бюро и командира роты — рядовой Кузькин получил «сопроводиловку» и отправился на гауптвахту.

Выводным был рядовой Буйлов. Он сердито громыхнул связкой ключей, рывком открыл дверь пустой комнаты с цементным полом, посторонился и, сочувственно глядя на Кузькина, пропустил его вперед. Связка ключей снова уныло звякнула. Василий Буйлов некоторое время массивным квадратом постоял у двери, прислушиваясь к шаркающим шагам Родиона, затем тяжело вздохнул и повернулся спиной к этой угрюмой комнате.

…Родиону показалось, что начальство, занятое подготовкой к учениям, совершенно забыло о нем, и он непрестанно ходил из угла в угол или смотрел в окно, выходящее в сторону глинобитной стены класса методической подготовки, в котором установлен теперь отремонтированный телефон — тот самый, что привез из мастерских на мотоцикле…

Кузькину хотелось полежать, сосредоточиться, но откидной топчан закрыт на замок, его откроют только ночью. До смерти надоели эти пять шагов по диагонали, стояние у окна, сидение на табуретке. Папиросы отобрали, книг не дают. «Чем же заняться?» — злился Родион. Не придумав ничего подходящего, он ругнулся и почувствовал нечто вроде облегчения. Начали приходить мысли, воспоминания, картины совсем недавнего прошлого…

Сколько раз просил он Веронику о встречах с ней в субботу или воскресенье, однако она находила всякие предлоги для того, чтобы в эти дни не было свиданий.

— Не могу, Витя…

— В субботу? Знакомую провожаю в Катташахар… В воскресенье? Выезд в поле с колхозным начальством.

— А вечером? — не унимался Родион.

— Ты совсем не жалеешь меня, Витя… — ворковала она. — Посмотри, чуть живехонька…

Кузькину становилось стыдно за свой эгоизм, и тогда он просил прощения у Вероники.

— Мы будни делаем с тобой праздниками… Верно, милый? — ластилась она к нему.

— Это уж да… Что и говорить!

Родион вспомнил одну из таких встреч… Получив отремонтированный телефон в Песчаном, он поспешил к «углу страдания» — повороту дороги из города на аэродром. Там, как и было условлено, его ожидала Вероника.

— А я уж думала, что ты не сдержишь своего слова, — устраиваясь на заднем сиденье мотоцикла, сказала девушка.

— Сказано — сделано, — горделиво бросил Кузькин. — За кого ты меня принимаешь?

— Не сердись. Лучше поедем побыстрее к тому месту. Помнишь?

— Туда, где маки? Поедем. — Он лихо нажал на педаль стартера. Мотоцикл рванулся но широкому холсту асфальта.

Через несколько минут они были на облюбованном месте.

— Витюнчик, ты обещал мне нарвать большой букет цветов…

— Обещал, верно, — добродушно подтвердил он. — Я сейчас…

Положив кожаный ранец на траву, где присела Вероника, Родион зашагал к невысокому холмику. Цветы собирал он неторопливо, выбирая самые рослые, самые пышные.

— Ви-итя-а! — сложив ладони рупором, крикнула Вероника. — По-быст-ре-е!

— Ни-че-го… жди-и! — отозвался Кузькин.

Помахав рукой солдату, Вероника стала рассматривать кожаный ранец телефонного аппарата…

Родион нарвал целую охапку огненно полыхающих цветов.

— Ой, Витечка! — кинулась Вероника ему навстречу. — Это же целое сокровище… Чем же я отблагодарю тебя?

О какой благодарности ему мечтать, если слова ее сами по себе дороже всего! А светящаяся улыбка!.. А руки, раскинутые, словно крылья!..

Вспоминает Родион эту встречу и беззвучно повторяет: «Мы будни делаем с тобой праздниками… Верно, милый?..»

А в последнюю встречу Вероника была особенно щедрой. Она принесла вина, «агрономическую» закуску — свежие помидоры, огурцы, лук и редиску.

В тот самый вечер и опоздал Родион на поверку… В душе он не сожалел о том, что получил трое суток ареста. Такого свидания он, может быть, ожидал всю свою жизнь… Конечно, в этом Родион не признается никому, даже Витьке Петрову. Тайна сердца должна оставаться тайной. Иначе какой же он мужчина!

Кузькину припомнилась беседа у командира.

— До чего вы докатились? — укорял его взвинченный ротный. — Мало того, что опаздываете на вечернюю поверку, так еще и пьянствуете! Мало того, что пьянствуете, — учиться стали хуже…

Упрек старшего лейтенанта Семкина «учиться стали хуже» обжег душу Родиона. Он ли, Кузькин, не старался блюсти порядок в своем кабельном хозяйстве? Не его ли хвалил инженер за рационализаторское предложение? Так нет же, оступился один раз — все старые грехи припомнили и о добрых делах вроде бы позабыли. Правда, в самом потаенном уголке солдатского сердца что-то щемило, — верно, совесть не давала покоя: «А помнишь тревогу, когда в гарнизон приезжал генерал Плитов?»

Да, он помнил тот день. Проверялась отработка установленных нормативов в условиях радиоактивного заражения и по санитарной обработке, дезактивации и дезинфекции. С объявлением налета авиации «противника» и действий его беспилотных средств большинство людей укрылось в убежищах. Родиону же и другим специалистам надо было работать на открытой местности. Посредники со своими секундомерами вездесущи. Пока он провозился с противогазом, защитными чулками, плащом и перчатками — опоздал с проводкой линии на полминуты…

— Теперь никому ваша связь не нужна… — сказали Кузькину.

Он удивился:

— Как это не нужна?

Ему объяснили, что значит потерять тридцать секунд в условиях войны. А потом об этом был разговор на комсомольском собрании. И вот теперь снова Семкин попрекает нерасторопностью, а вернее, тем, что Родион как-то без усердия отнесся к отработке нормативов своих действий в условиях атомного нападения. «Учиться стали хуже» — и все тут сказано.

Кто знает, сколько бы длился этот разнос, если бы командира роты не пригласил майор Нечаев. После этого старший лейтенант Семкин, к удивлению Родиона, не то что не ругал его, а как бы даже сочувствовал ему в чем-то. С такой же кротостью и отправил его на гауптвахту.

Странно, очень странно, но редколлегия боевого листка оказалась на этот раз далеко не на высоте своего положения. За рассеянность разрисовали Кузькина, а за опоздание ничего — ни шаржа, ни эпиграммы…

Звякнули ключи, открылась дверь, и молчаливый Буйлов, выполняя приказание начальника гауптвахты, передал арестованному письмо. Это вызвало удивление Кузькина: нарушалось требование устава…

Чувствуя что-то недоброе, Родион вскрыл розовый конверт:

Родион выпустил конверт из рук и устало закрыл глаза. Где-то в степи одинокой березкой стоит Вероника и грустно-грустно смотрит на солдатский городок — там томится под стражей свет ее сердца…

Долго ли, нет ли баюкал Родион эту сердечную печаль, но вот уже всплыла в его памяти новая картина, оттеснившая куда-то на задний план свое, сугубо личное…

В степной гарнизон снова прибыл Плитов. Несмотря на свои годы, генерал летал днем и ночью в любую погоду.

Кузькин слыхал, что, когда в полк поступили сверхзвуковые истребители, кое-кто искренне сочувствовал.

— Плитов, пожалуй, завидует: вот мне бы, дескать, на таком! Да, видимо, укатали сивку крутые горки…

Но каково же было удивление, когда генерал первым из летчиков поднялся в воздух на чудо-стреле, позабыв о своем возрасте.

— Закалка, что ли, у него особая? — гадали те, кто еще недавно высказывал свои сожаления.

На этот раз Плитов проверял готовность полка и обслуживающих подразделений к учениям. После проверки все собрались во вместительном клубе. Над увитой цветами сценой возвышался портрет нового покорителя космических далей — Георгия Тимофеевича Берегового. По бокам висели только что изготовленные монтажи «Они служат Родине по-геройски». Фотографии, размещенные на них, говорили, кто именно берет пример с героев. Многие оригиналы этих фотографий находились в президиуме.

Родион даже оторопел, когда увидел за столом, покрытым красным бархатом, белесый хохолок своего дружка.

— К Витьке-то и на реактивном теперь не подлетишь, — дудел он Буйлову в ухо. — Вознесся…

— Тише, труба иерихонская! — отмахнулся тот.

К трибуне подошел генерал.

— О современной международной обстановке говорить не буду, о ней вы достаточно хорошо осведомлены, — подчеркнул он. — Напряженность не ослабляется, а, наоборот, возрастает. Поэтому интересы надежной охраны воздушных рубежей Родины требуют, дальнейшего повышения боевой готовности, мобилизации личного состава на безупречное выполнение своего воинского долга.

«И в первую очередь от нашего полка, — заметил про себя Орлов, сидевший рядом с трибуной. — А почему? Ближе всех к границе — больше всех ответственности. Больше всех! То-то и оно, Анатолий Сергеевич. А у тебя что получается? Пока, судя по Умарову, — меньше всех…»

Плитов продолжал:

— Боевая готовность, как вам известно, — понятие широкое. Оно означает способность к немедленным и решительным действиям по отражению массированных налетов воздушного противника на подступах к объектам обороны. — Длинная указка генерала медленно прошлась по карте, висевшей на стене. — Именно эту способность и предстоит проверить на предстоящих учениях. В любых условиях. Да, в любых — днем, ночью, в дождь и туман.

«Немедленным и решительным, — машинально продублировал командир полка. — И в любых условиях… Нет, зря я обиделся в прошлый раз, когда Иван Платонович говорил, что полк не готов к учениям. Зря. Были у нас еще слабинки. А времени оставалось маловато».

Закончил Плитов тем, что еще раз подчеркнул необходимость всесторонней подготовки к учениям.

— Это будет экзамен на вашу боевую готовность.

Родион насторожился, как будто последняя фраза генерала касалась только его. Ему даже вроде послышалось: «А вы, рядовой Кузькин, готовы к учениям?» Он беспокойно оглянулся. Нет, показалось. Никто ему такого не говорил…

Да, тогда ни Орлов, ни Плитов не говорили о рядовом Кузькине. Мало ли солдат в гарнизоне — обо всех не скажешь. Зато теперь он сам размышляет о себе, тревожит свою совесть вопросами. А как на них ответить? Готов? Тогда почему попал на гауптвахту? Нет? Тогда по каким причинам? И снова думает солдат, вспоминает о вчерашнем дне, о недавнем прошлом. Помимо воли думает Кузькин о товарищах, знакомых, однополчанах. И вот уже слышит Родион короткую беседу генерала с Камилом Умаровым, которая состоялась сразу же после того собрания.

— Ну что, орел, скучаешь по высоте?

— Мало сказать скучаю. — Лейтенант опустил голову. — Но могу без нее, товарищ генерал…

Летчик говорил о своих теоретических занятиях, о тренажах в классе и в кабине самолета, вспоминал разборы полетов, на которых анализировались ошибки, о помощи капитана Карпенко, майора Манохина и других офицеров, наконец, о том, что он, Умаров, сам докопался, умом и сердцем понял, почему допустил оплошность в тот злополучный вылет на перехват нарушителя воздушного рубежа…

Это был откровенный, профессиональный разговор двух воздушных бойцов — ветерана неба и его преемника по оружию.

— Мне Орлов рассказывал о вас, — перешел Плитов на «вы», — просил проверить. Вечером приходите в класс методической подготовки. Побеседуем, а завтра — в воздух…

— Спасибо, товарищ генерал! — просиял Умаров.

«Лейтенант, наверно, будет на учениях. А как же решат со мной?..» — тревожился безвестностью Родион Кузькин.

В эти дни Митяй Жук особенно зачастил в авиагородок. То в магазине военторга видит его лейтенант Майков, то в столовой, то в квартирно-эксплуатационной части, а больше всего на самом удобном для наблюдения месте — в шашлычной. Жует Митяй полуостывший шашлык, явно потеряв к нему всякий интерес, и смотрит по сторонам. Смотрит и запоминает — это Володя Майков точно знает.

Вон какой-то офицер получил пистолет и придирчиво осматривает его. «Засечет и эту картинку, — покосился Майков на Митяя. — Радуется, окаянная душа…»

Сколько таких офицеров пройдет со склада боепитания, с какими системами оружия — все видит Жук. А вон капитан примеряет противогаз: не великоват ли, не жмет ли где, все ли исправно и пригнано так, как надо. Щупальца Митяевых глаз не пропускают и эту деталь.

Не представляет большого труда для Жука с точностью до одной минуты определить распорядок дня, установить время развода и смены караулов, номера и марки грузовых и легковых автомобилей, начертить план расположения служебных и других помещений…

Физическая зарядка, занятия по строевой подготовке и различного рода построения, которые не проведешь в помещении, разговоры военнослужащих… Это же целая пропасть интереснейших сведений!..

«Улики совершенно очевидны, — думает Володя Майков, — и выкрутиться вам, гражданин Жук, будет не так-то легко. И время, и обстоятельства запомним и живых свидетелей попросим подтвердить кое-что… А пока жуйте себе остывшую баранину. Посмотрим на ваше поведение в дороге, в Песчаном…»

В район будущих учений ехали вместе — Митяй и Федот Савельич. Жук неотрывно смотрел на пробегающий пригород, потонувший в изумрудной садовой листве, а шашлычник сначала о чем-то расспросил проводника вагона, потом попробовал открыть оконную раму: весна, в купе душновато…

— Едем вместе, а думы врозь. Нехорошо получается. — Артельский дух не покидал Потехина и в поезде. — Давайте по-настоящему знакомиться.

— Митяй. — Жук неохотно протянул руку.

— Вот и расчудесно! — радовался шашлычник. — В дороге все просто: водочки по сто, по два пивка — и нежь свои бока.

Открыв баул, Федот Савельич ловко вытащил из него поллитровку, жареную курицу, помидоры, соль и маленький стакан. Сосед тоже достал дорожные припасы.

— За дружбу людей всех профессий! — Потехин подал Митяю полную стопку.

— Не могу, — отказался тот. — Жарковато, хотя вы и окно приоткрыли…

— Э, соседушка, — удивился распорядитель импровизированного обеда. — Вернейшее средство уравновешивания температуры — сорокаградусная!

— Нет, нет! — протестовал Митяй. — Пивка еще туда-сюда, а водку…

Савельич откупорил бутылку «Жигулевского» и поставил перед Жуком. Тот не возразил. Затем крупным глотком опустошил стаканчик Потехин. Начали закусывать.

— А я, — перемалывая крепкими зубами хрустящие косточки жареной курицы и смачно чмокая жирными губами, начал беседу шашлычник, — видел вас, дорогой сосед, в «Цветущем каштане».

— Угу, — неохотно буркнул Митяй, — бывал…

— Вот, вот. — Потехин налил ему второй стакан пива. — Угощайтесь. — Сам он опрокинул еще стопку. — У меня неброская профессия, но ничего… Живем, хлеб жуем. А вы что же, инженерите?

— Нету у меня пока никакой специальности, — признался Жук.

— Значит, душа страдает по работе, а ноги тянутся к пивной? — Компаньон подмигнул своему незадачливому соседу и, нагнувшись к самому уху, зашептал: — Болтали, будто в колонии вы годик отбухали? Брешут, а?

— Правду говорят, — не стал скрывать Жук.

— И ничего — не жжет ретивое?

— А на кого обижаться, коли сам виноват…

— Так-то оно так, — покачал головой Потехин, — однако год пропал. И с работой небось туговато. У нас ведь как? Один раз оступился — десять раз ткнут в тебя пальцем: морально неустойчив и прочее…

— Нет, зачем же! — возразил Жук. — Я уже работаю, а скоро пойду в армию.

Так всю дорогу — за обедом, вечерним и утренним чаем шла пикировка между спутниками. Потехин старался развеселить Митяя то хлестким анекдотом, то забавной присказкой, то разными небылицами. Однако Жук морщился от них, как от зубной боли…

Еще в Катташахаре проводник был предупрежден, что соседнее с потехинским купе должно быть закрыто до самого отправления поезда: в нем поедет только один молодой человек…

Колеса уже постукивали на рельсовых стыках, когда к проводнику подошел лейтенант Майков, выглядевший в штатской одежде особенно юным. Он показал свое удостоверение хозяину вагона, и тот без лишних расспросов отдал Владимиру ключ от свободного купе.

Он сел на левую нижнюю полку с заранее приготовленной постелью, достал из чемодана книгу, внимательно прочитал ее название — «Гранит не плавится» и начал неторопливо листать ее страницы. Книга заинтересовала Владимира, и он, устроившись поудобней, углубился в чтение.

За всю дорогу Майков вышел из купе только один раз; в это время соседи уже спали глубоким сном.

Коротая ночь, Владимир думал об Аннушке, о своих встречах с ней. Положив ее маленькую фотокарточку перед собой, он как бы воочию разговаривал с любимой девушкой. Еще вчера вечером Майков встречал Аннушку после занятий в консерватории. Они долго бродили по гулким катташахарским улицам, любовались световыми рекламами, огнями многоэтажной гостиницы «Восток» и нового универмага, красивого здания театра оперы и балета. Потом они стояли на мосту центрального городского арыка. Володя неотрывно смотрел на Аннушку и как-то неожиданно сказал:

— А вы похожи на Нефертити…

Девушка тихо засмеялась.

— Весна, этот свет в ночи делают людей впечатлительными, Володя. Никакая я не Нефертити, а самая обыкновенная девчонка, как говорит мой папа.

Майков хотел возразить, но Аннушка достала из футляра скрипку и, разбудив смычком певучие струны, начала что-то играть. Чем больше Владимир вслушивался, тем дольше ему хотелось оставаться в этом сладостном волнении, в колдовской окрыленности, в хмельном водовороте обжигающих сердце звуков.

Аннушка оборвала игру.

— Продолжайте, очень прошу вас, — прошептал Володя.

— Дальше грустно… Не надо.

— Что вы исполняли?

— Фрагмент из оперы Ипполитова-Иванова «Ася». Помните повесть Тургенева?

Майков молчаливо кивнул.

— Идемте домой, поздно уже. — Аннушка захлопнула футляр скрипки.

Володя бережно взял ее под руку, и так они шли до самого военного городка, пока девушка не сказала ему традиционного «до свидания».

— До завтра, Аннушка!..

Но на следующий день лейтенант срочно выехал в командировку…

Поезд остановился у вокзала с куполообразной крышей и шпилем.

— Ну, кто куда, а я в девичник! — Захлопнув изрядно потощавший баул, Федот Савельич стал прощаться. — Антонина Егоровна, наша заведующая, соскучилась, поди, в компании с официантками-то ехать…

Жук направился в «Зеленый оазис», а Майков — к майору Нечаеву.

Глава четырнадцатая

Капитана Долгова включили в состав оперативной группы несколько дней назад, когда в песчановский гарнизон прибыл майор Нечаев. Николай Иванович рассказал Михаилу Долгову, только что вернувшемуся из отпуска, о сложившейся обстановке, и тот без промедления взялся за работу.

Результаты были однако неутешительными: сколько ни бился Долгов, сколько ни колесил по местным организациям, ведающим сельскохозяйственными кадрами, нового агронома, якобы приехавшего в Песчаное, он не нашел.

Долгов не знал одной важной детали. Если бы Карпенко, беседуя с чабаном сразу же после ночного чрезвычайного происшествия, обратил внимание на одну на первый взгляд незначительную фразу, поиски, возможно, облегчились бы. Усман-ака сказал тогда: «Еще позже какой-то лихач ехал… Туда… — чабан махнул в сторону Песчаного. — Даже без света, шайтан, катил… И куда только торопился?»

Обескураженный своей неудачей, капитан решил еще раз посоветоваться с Нечаевым. Майора застал он за беседой с Майковым, приехавшим из Катташахара.

— Здравия желаю, товарищ капитан! — Проворно встав, лейтенант щелкнул каблуками.

— Здравствуй, Володя! Здравствуйте, Николай Иванович!

— О, добрый день! — пожимая руку Михаилу, искренне обрадовался майор. — Нашего полку прибыло. А мы тут обдумываем…

— Что, если не секрет?

— Вот Владимир Павлович новости привез… Может, он и расскажет, а?

Лейтенант, польщенный тем, что с ним обращаются, как с равным, и даже величают по отчеству, воодушевился. Долгов и Нечаев понимающе переглянулись.

— Давай информируй, — попросил майор.

Долго и подробно рассказывал Майков о Митяе Жуке — все, что узнал за последнее время.

— Одним словом, — солидно закончил он, — клубочек в руках. Надо распутывать. Полковнику я доложил.

«Хорошо склеено, — прикинул Нечаев, — только не расклеится ли…» Вслух он проговорил:

— Что ж, будем действовать. Так, Михаил Петрович? — Он повернулся лицом к капитану.

— Собственно, мы уже действуем, — ответил Долгов. — А теперь и вовсе время не терпит: вот-вот учения начнутся…

Длинной очередью затрещал телефон. Трубку взял майор.

— Да. Здравия желаю! Здесь… Так… Хорошо.

— Полковник Скворцов, — положив трубку, сказал Нечаев, — просил не увлекаться давней историей Жука. Говорит, что проверил сам. Честно трудился, подозрительных связей не было. А в трест строительства автодорог съездить надо. Там работал Митяй около года…

— Тогда что ж, Николай Иванович, — предложил капитан, — мы еще раз поговорим с Усманом Кадыровым и руководством колхоза, а Майкова попросите съездить в трест. Кстати, он перекочевал ближе к горам. У вас есть машина?

— Да. В путь, Володя! Выясни все, что надо…

— Есть!

ГАЗ-69 мчался в горы, увозя лейтенанта. Долгов и Нечаев спешили к чабану на «Волге». В пути майор выслушал рассказ об Усмане Кадырове, о его дружбе с Умаровым и Михаилом.

— Дотошный?

— Следопыт! — похвалил капитан и спросил: — А с пеленгацией как дела?

— Надежно. Шифрограмма перехвачена…

— А вообще-то затянулось, очень затянулось, — задумчиво произнес Долгов. Что затянулось — он не пояснил, но майор знал: речь идет о выявлении вражеского агента.

— Главное, никаких следов, кроме радиопередачи.

— Да, Агроном, будь он неладен, — виновато произнес Михаил. — Искал я его, искал, так ничего толком и не добился…

В колхозе офицеры задержались недолго. Дмитрий Алексеевич Жук? Работает на водораспределительном устройстве. Как работает? Нельзя пожаловаться, но чувствуется личная неудовлетворенность. Недавно ездил за справками, подтверждающими трудовой стаж. Сейчас Жук на магистральном арыке. Да, почти безвыходно там. Старается человек, ничего не скажешь… Агроном Анарбаева? Есть, конечно. Только ее почему-то недавно отозвали в Катташахар. Кто вместо нее? Прислали. Тоже молодая, энергичная. День-деньской в поле. Позавчера уехала на трехдневный семинар в район.

Офицеры переглянулись, поблагодарили своих собеседников и поехали к чабану в степь. Усман Кадыров встретил капитана, как старого приятеля.

— А это мой друг, — представил Михаил Нечаева.

Чабан тряхнул бородкой и приложил руку к сердцу.

— Усман-ака, — обратился к нему Долгов, когда все трое уселись неподалеку от пасущейся отары овец. — Помните разговор, когда Карпенко приезжал сюда с солдатами?

— Крепко помню, Мишаджан.

— Что-нибудь удалось узнать?

— Мало-мало есть. — Чабан вопросительно посмотрел на Нечаева: можно ли, дескать, при нем?

— Рассказывайте, Усман-ака, — доверительно сказал капитан.

— Слышал я, — начал старик, — будто к нам новая агрономша приехала. Шаофат Анарбаева часто навещала меня, а эта ни разу не была. Эх-хе, молодежь…

— Если встретим ее, обязательно скажем, чтобы навестила вас, Усман-ака, — пообещал капитан.

— Хоп, хоп, рахмат.

Нечаев попросил чабана еще раз вспомнить о всех подробностях той ночи, когда случилось чрезвычайное происшествие. Старик ничего не забыл, однако прежде в его рассказе как будто бы не было некоторых деталей.

Поговорив еще минут пять, офицеры стали прощаться.

— Большое вам спасибо, Усман-ака. — Майор пожал заскорузлую руку чабана. — Мы еще наведаемся к вам…

«Волга» взяла курс на Песчаное. В дороге майор думал о шофере-лихаче, который мчался без света фар, о внезапном отъезде Анарбаевой, о новом агрономе. Недоставало какого-то звена, чтобы возникла единая логическая цепь событий. Этим звеном, возможно, могла быть та самая телеграмма на катташахарском почтамте, о которой пока никто из них не знал:

Глава пятнадцатая

Командир полка позвонил на стоянку самолетов:

— Ты, Борис Иванович?

— Да, — ответил инженер Зуев.

— Распорядись насчет спарки и машины Умарова. Инспектор будет проверять Камила.

— Пора. Извелся парень…

Перед вызовом на СКП Камил Умаров вместе с новым командиром звена старшим лейтенантом Голиковым заполнял летную книжку. Скупые записи в ней воссоздавали картину контрольных вылетов…

Был удивительно тихий день, согретый весенним солнцем, обласканный сквозной голубенью неба. Инспектор, присланный генералом Плитовым, внимательно следил за сборами летчика. Время от времени он щурился, ковшиком ладони прикрывая глаза от золотистого каскада лучей, деловито осматривал распахнутую ширь летного поля.

Лейтенант Умаров, весь зашнурованный, перепоясанный, одетый, как и проверяющий, в противоперегрузочный костюм, занял место в передней кабине. Инспектор сел сзади, чтобы контролировать действия офицера и определить, участвовать Камилу в летно-тактических учениях или снова заниматься теоретической подготовкой, тренироваться.

Закрыты фонари кабин. Взревел мощный двигатель. Освобожденный от тормозных колодок истребитель устремился вперед. Земля круто уходила за борт. От хлопковых полей, словно по экрану настраивающегося телевизора, струились какие-то волны, и эти волны почти осязаемо пахли настоем молодого хлопчатника, садовой листвой, чем-то родным, привораживающим…

Машина стремительно набирала высоту. Земля стала заволакиваться мглистой дымкой. Перед глазами Камила во всю неоглядную даль расстилалась воздушная пустыня. Чуть подрагивая, стрелки приборов отсвечивали зеленоватым фосфором. Машина начала слегка покачиваться: косые крылья, по воле конструктора резко отброшенные назад, начали терять опору: Камил почувствовал это каждой клеточкой своего организма. Ему показалось, что кабина стрелы стала вдруг неудобной, тесноватой.

«Догадается ли увеличить скорость?» — подумал инспектор, ничего, однако, не подсказывая лейтенанту. Умаров включил форсаж и плавно отдал ручку управления самолетом от себя. Камила и проверяющего прижало к спинкам сидений. Оба они почувствовали неимоверную тяжесть. Со страшной силой давила она на грудь. Руки стали точно свинцовые. Стрелка указателя высоты с неумолимым ускорением пошла отсчитывать цифру за цифрой: 8500… 7200… 6100…

Еще секунда стремительного полета — и скорость перевалила за предел, откуда Камил когда-то «свалился»… Проверяющий спокоен. «Запас высоты позволяет предупредить нежелательный исход, — рассуждает он. — Посмотрим, что предпримет Умаров».

Камил выключил двигатель и перешел на пилотирование по приборам. Снижаясь, он развернул самолет в направлении аэродрома, запустил турбину и, облегченно вздохнув, доложил: — Все в порядке!

— Молодец! — одобрил инспектор. — Заходите на посадку.

В тот же день Умаров успешно провел воздушный «бой» с инспектором.

И вот наконец проверка в ночном облачном небе. Обстановка была примерно такой же, как в тот раз, когда Камила постигла неудача. Поэтому офицер заметно волновался.

— Спокойно, — предупредил проверяющий, сидевший в задней кабине.

— Курс… высота… — слышит лейтенант в наушниках. Достигнув заданного района, он включил прицел и стал внимательно следить за воздушной обстановкой.

— Высота цели — восемь тысяч девятьсот метров, — передал капитан Карпенко с командного пункта.

«Значит, «противник» выше облаков», — определил Камил, регулируя подсветку радиолокатора, фокусировку. Не упуская из поля зрения авиагоризонт, он то и дело контролировал полет по заданному курсу.

— Удаление от цели — двадцать пять, — вновь информирует Алексей. — Приготовиться к левому развороту! — И почти тут же: — Разворот, курс…

— Вас понял! — доложил Умаров и, увеличив скорость, пошел на сближение с целью.

Однако «противник» нырнул в облака. На индикаторе появились помехи — десятки светящихся отметок. Камил работал с огромным напряжением. Контролируя пилотажные приборы, делая повороты, чтобы быстрее отыскать бомбардировщик, он ни на секунду не отрывал взгляда от индикатора. По контрольной засветке Умаров определил направление полета цели, сблизился с ней и захватил ее в прицел.

— Атакую, — передал Камил и, нажав на кнопку фотокинопулемета, развернулся вправо.

Возвратившись на аэродром, Умаров почувствовал усталость от пережитого волнения. Но когда специалисты дешифровали фотопленку и инспектор сказал командиру полка, что лейтенант допускается к учениям, усталость как рукой сняло…

Измученный дальней дорогой, Майков докладывал Нечаеву о результатах своей поездки в трест строительства автодорог.

— Так что, товарищ майор, Митяй действительно там работал. И говорят, неплохо работал, — сконфузился лейтенант, выбитый этим фактом из намеченной колеи.

— Хо-ро-шо! — радовался Нечаев, потирая шрам на лбу. — Оч-чень хорошо, Володя!

Владимир силился понять перемену в настроении майора, но ничего не понимал. Вместе с тем лейтенант, кажется, начал догадываться о том, почему перед отъездом сюда начальник так старательно напоминал ему элементарное требование, предъявляемое к чекистам. Неужели он, Майков, гонялся за призраком, как порой гоняется неопытный летчик за ночной звездой, принимая ее за цель, которую необходимо перехватить? «Вот оно, оказывается, положение-то какое… Никто не подставлял Митяя Жука под удар, а я сам хотел подставить его, хотя и не желал этого…»

— Тогда по какому же следу идти? — спросил Владимир, вытирая платком вдруг вспотевшее и налившееся пунцовостью лицо.

— С агронома Анарбаевой, — сказал майор. — Кто отправлял телеграмму о ее вызове, кто получал? Это и будет твоим новым заданием.

— Есть!

— Подробности объяснит капитан Долгов, — напомнил Нечаев.

Николай Иванович сосредоточился над списком участников поисковой группы. С некоторыми из них ему хотелось побеседовать. «Кто знает, — думал он, — может быть, какая-нибудь десятистепенная деталь поможет найти единственную тропинку, ведущую к разгадке таинственной истории Агронома.

Майков сел за стол рядом с капитаном. Тот вздохнул:

— Никаких данных, Володя, у нас пока нет, если не считать предположения, что этот Агроном действительно находится в здешних местах.

О беседе с чабаном Михаил ничего пока не сообщил Майкову.

— Допустим, что он в районе Песчаного, — высказал свое мнение лейтенант.

— Допустим, — согласился Долгов.

— С чего же мы начнем? — Лицо Владимира выражало мальчишеское нетерпение.

— Единственная зацепка — телеграмма о вызове Анарбаевой. Кто ее писал — выяснить пока невозможно, кто получил — трудно, но попытаться надо. Вы знаете, где городское почтовое отделение?

— Да, бывал там.

— Тогда…

Не ожидая дальнейших распоряжений, лейтенант ушел. У выхода из помещения его ожидал знакомый ГАЗ-69. Всю дорогу Владимир обдумывал создавшуюся ситуацию. Ему вспомнилось, как он негодовал на Митяя, как строил свои предположения. Теперь многое отпадает…

На почте не было ни одного человека, кроме женщины, производящей прием и отправку телеграмм. Она-то и нужна была Майкову.

— Здравствуйте! — поздоровался он и показал удостоверение личности.

Женщина устало ответила на приветствие и вопросительно посмотрела на столь позднего посетителя.

— Что же вы хотите? — спросила она.

Майков изложил свою просьбу.

«Анарбаева, Анарбаева…» — твердила про себя женщина одни и те же слова.

— Да, эту телеграмму получила золотоволосая молодая женщина.

— А в чем она была одета? — поинтересовался Майков.

— В чем одета?.. В чем одета… Кажется, зеленый сарафан был на ней. Да, зеленый… Так мило. Но знаете, я могу и ошибиться. Столько клиентов!

Больше ничего не узнал лейтенант. Поблагодарив дежурную, он вышел.

— На магистральный арык «Зеленого оазиса», — сказал Майков шоферу.

Лейтенанту не хотелось встречаться с Митяем, вернее, он испытывал какое-то внутреннее смущение, даже стыд перед этим незнакомым ему парнем. Он долгое время считал Митяя загадочной, если не просто опасной «птичкой» и, вместо того чтобы обрезать ей крылышки, вынужден теперь советоваться, уточнять неясности, просить помощи у Митяя. Это было не совсем приятно. Но что поделаешь — жизнь вносит коррективы.

Было уже очень поздно, когда Жук, услышав приглушенное урчание машины, поднялся со своего травянистого ложа, прикрытого сверху куском старого брезента.

Извинившись за неурочное посещение, Майков спросил:

— Дмитрий Алексеевич, вы что же, все время здесь?

— Да, — ответил Митяй. — Теперь немного осталось…

— И все время один?

— Почти, — подтвердил Жук. — На первых порах председатель приезжал, бригадир заглядывал. Даже агрономша и то наведывалась.

Майкова точно огнем обожгло. «Агрономша»… И он не стерпел, чтобы не поинтересоваться.

— Молодая?

— Да так… лет двадцати — двадцати двух, пожалуй. Симпатичная. С золотыми волосами… И имя такое занятное — Вероника.

— Вероника?

Митяй насторожился:

— Не знакомая, случайно?

Лейтенант отрицательно покачал головой.

— Нет, просто имя редкое… Ну, спасибо… Извините, что побеспокоил…

Майков помчался к Нечаеву, чувствуя вырастающие за спиной крылья.

Майор нетерпеливо стучал по рычажку телефона, повторяя слово «алло».

— Порядочек! — едва переступив порог, произнес Майков.

Долгов молчаливо повернул голову на этот «порядочек», а Нечаев, бросив телефонную трубку, хмуро спросил:

— Что «порядочек»?

— Вот, — перескакивая с одного на другое, сбивчиво начал рассказ Майков. — Она была здесь… И на почте подтверждают, и Митяй тоже… Симпатичная, молодая, золотоволосая…

Нечаев и капитан с трудом восстановили истинную картину, задавая Майкову вопрос за вопросом.

— Таким образом, друзья, — сделал вывод майор, — из Катташахара была послана телеграмма о вызове Анарбаевой. Получила ее незнакомая нам женщина. Если это Агроном, то Митяй именно ее и видел в своих владениях. Но что выясняется? Жук утверждает, что агроном отрекомендовалась ему Вероникой.

— Так точно! — удостоверил Майков.

— Предположим, — вставил слово капитан, — что двойник Вероники… Значит, Агроном путает следы…

— Распутаем! — уверенно произнес Нечаев. — Всякая загадка рано или поздно разгадывается…

Сказав эту фразу для успокоения своих товарищей, майор вдруг подумал, что в его словах есть какой-то фарс. Какой, в чем он заключается? В минуты подобных раздумий Нечаев всегда осторожно массировал шрам на лбу, как бы унимая уже давно неощутимую боль. И сейчас, стоило ему лишь дотронуться до едва заметного следа вражеской финки, как он нашел ответ на тот вопрос, который задавал себе мысленно: что же от фарса в его словах, обращенных к товарищам по службе? Фарс этот состоял в том, что вот уже прошло столько времени, а тайна Черной Бороды до сих пор остается нераскрытой. Имел ли Нечаев право говорить, что со временем всякая тайна становится явью?

Николай Иванович глубоко задумался.

Глава шестнадцатая

Посадочная площадка для самолетов, запланированных на учения, находилась в нескольких километрах от Песчаного, в сторону, противоположную колхозу «Зеленый оазис». Туда-то и направлялось все необходимое тыловое хозяйство. Со станции разгрузки двигались на полевой аэродром тяжелые автомобили, походные кухни, автоцистерны и другие специальные машины.

— А где же Потехин, Егоровна? — спросил один из хозяйственников заведующую столовой.

— Племянница у него в Песчаном… Отправился повидаться. Обещал завтра чуть свет быть на месте.

— Сердобольна ты, Егоровна, не ко времени. После бы повидался.

— Ах, батюшки! — всплеснула та руками. — Да говорю, что не подведет Савельич! Не впервой отпускаю.

— Ну, смотри, тебе видней…

Нечаев пригласил на беседу командира роты Семкина.

— Кто из ваших подчиненных был участником той половины поисковой группы, которую вы возглавляли?

Первым, кто вспомнился командиру роты, был, конечно, рядовой Кузькин. Именно его фамилию, беспрестанно вертевшуюся в голове, и назвал старший лейтенант.

— Рядовой Родион Кузькин, линейный надсмотрщик, первого года службы… — перечислял он данные о солдате, словно хотел отгородиться ими от неожиданно свалившегося на него, Семкина, несчастья.

— Распорядитесь, пожалуйста, — попросил майор, — пусть его пригласят сюда.

— Так он же… — Семкин хотел сказать, что рядовой Кузькин посажен под арест, но в это время постучали в дверь.

— Разрешите? — В дверях показался белесый вихорок ефрейтора Петрова.

— Войдите.

Ефрейтор, явно чем-то обескураженный, потный и запыхавшийся, выпалил в три приема:

— Товарищ майор… разрешите обратиться… к старшему лейтенанту?

— Обращайтесь, — наблюдая за тревожно поблескивающими глазами ефрейтора, ответил Нечаев.

— Есть! — И рука Петрова скользнула от широкого поля панамы вниз, к бедру. — Товарищ старш-нант, — зашептал он, склонившись к уху своего командира.

Далее Нечаев уже ничего не слышал. Создавая обстановку для уединенного разговора, он снова закурил и отвернулся к окну. Отдернув легкую голубовато-зеленую занавеску, майор бросил взгляд на аэродром. До него было метров восемьсот, и офицер различал людей, хлопотавших у самолетов. «Готовят свои стрелы к учениям». Его мыслями завладели эти здоровые, крепкие ребята, готовые ринуться в атаку на любого, кто осмелится нарушить границу…

— Товарищ майор! — послышался голос Семкина. Нечаев повернулся и посмотрел на своих собеседников. На их лицах застыла невысказанная тревога.

— Что-нибудь случилось?

— Если разрешите, я доложу. — Семкин ждал ответа.

— Говорите, говорите.

— Дело вот, значит, в чем… Рядовой Кузькин сейчас на гауптвахте. — Бусинки семкинских глаз сбежались к переносью. — Находясь по служебным делам в городе, ефрейтор Петров… В общем, ему передали письмо для Кузькина. И заметьте, — подался вперед Семкин, — не Родиону Кузькину, а Вик-то-ру. Виктор у нас один в роте… Вот он, ефрейтор. Получается, товарищ майор, форменная карусель…

Нечаев остановил Семкина и обратился к ефрейтору:

— Кто вам передал письмо?

— На «углу страдания», — начал было Виктор, но, обожженный взглядом Семкина («Какой еще «угол страдания»?»), поправился: — На повороте дороги подошла ко мне молодая женщина и спросила, не знаю ли я рядового Кузькина. Я ответил, что знаю. Тогда она попросила передать ему письмо..

— А вы не помните, как женщина выглядела, во что была одета? — спросил майор.

Петров нарисовал портрет, приблизительно схожий с тем, который представлялся по рассказам работницы почты и Дмитрия Жука…

— Мне говорил о ней Кузькин, — доверительно признался Виктор. — Очень похожа. И о встречах с ней рассказывал, с агрономшей…

— Как вы сказали? — встрепенулся Нечаев.

— Агроном она… Недавно приехала из Катташахара… Так говорил Родион. — Ефрейтор смутился. Худощавое лицо его еще больше вытянулось. — Если что не так, извините, соврал, видно, земляк…

Чем-то удивленный, майор потер шрам на лбу.

— Одну минуточку, — набирая номер по телефону, попросил он. — Это я, Нечаев. Не могли бы вы, Михаил Петрович, подойти сюда вместе с Майковым?.. Хорошо, буду ждать.

Положив трубку, он возобновил разговор с ефрейтором:

— Значит, вы передали письмо своему товарищу?

Мучаясь над загадкой, Петров ответил:

— Отдать-то отдал, но… В общем, на конверте значилось не его имя… Не знаю, что и подумать.

— Это мы выясним очень просто, — пообещал Нечаев и снова сказал Семкину: — Вызовите Кузькина, я побеседую с ним.

…Родион был в самом мрачном расположении духа. Снаружи снова загремели ключи. Буйлов втиснул в дверь свою квадратную фигуру и с ухмылочкой объявил:

— Вот ремешок, а вот панама. Да пошевеливайся!

Кузькин недоверчиво посмотрел на выводного.

— Давай, давай! — спешил кряжистый солдат, размахивая связкой ключей. — В штаб зовут…

Родион вышел на улицу и невольно прищурился от обилия солнечного света. «Нет, что ни говори, — сделал он вывод, — а человек рожден для воли…»

У входа в штаб Родион наткнулся на буравчики темных семкинских глаз, точно подходил не солдат Кузькин, а вырвавшийся из клетки лев. Семкин даже посторонился, пропуская Родиона вперед.

— Вот и рядовой Кузькин, товарищ майор, — представил командир роты своего подчиненного.

— Садитесь, товарищ Кузькин, и постарайтесь вспомнить и подробно рассказать об участии в поисковой группе, о своей работе в последние дни.

Облизывая пересохшие от волнения губы, Родион добросовестно поведал обо всем. Дойдя до момента встречи с Вероникой, он вздохнул, застеснялся чего-то, но, выполняя просьбу офицера, ничего не утаил.

— На второй день пришла на свидание?

— Да, приходила…

Что о себе рассказывала Вероника? Кажется, ничего. Он, Родион, и сейчас мало что знает о ней. Часто ли были свидания? Были… Однако по субботам и воскресеньям ни разу не приходила. Почему? Говорила, будто некогда: то кого-то провожала в Катташахар, то по колхозным полям ходила… Что он думает обо всем этом? Виноват, конечно: один раз опоздал на вечернюю поверку…

Дело дошло до письма. Отдавая его, Кузькин вздохнул со всхлипом — так тяжело было на душе. Нечаев внимательно прочитал послание Вероники и покачал головой.

— Как ваше имя, товарищ Кузькин?

— Родион я, — приглушенно ответил солдат.

— Значит, письмо попало не по назначению, — сожалеюще произнес Нечаев, подмигивая Семкину.

— Нет, это мне, — подтвердил Кузькин. — Только я… она…

— Так, так, так, — направлял майор.

— В общем, с первого раза назвался я Виктором. Уж больно неподходящее имя у меня…

— Ах, вот оно что! — посочувствовал Нечаев. — Виктор, значит, благозвучнее? Римское имя. Победитель. А Родион, кажется, от греческого. Розоватый…

Родион опустил глаза и молча кивнул желтоватой головой.

— Товарищ старший лейтенант, — майор подозвал командира роты и о чем-то попросил его шепотом. Затем снова громко: — А теперь оставьте нас вдвоем.

Никто, кроме майора и рядового Кузькина, не знал, о чем они говорили. И когда к штабу подошли капитан Долгов и лейтенант Майков, Родион направился в свою казарму. Если бы кто-нибудь задался целью сравнить его походку с прежней — развалистой и немного беспечной, он бы поразился происшедшей перемене. И выражение лица было новым, не кузькинским.

«Эх Родион, Родион!..» — сказал бы сейчас Виктор Петров, ближе всех знавший своего земляка.

Минут через двадцать Долгов и Майков получили от майора задание и уехали в город.

Глава семнадцатая

На исходе завтрашней ночи с песчановского аэродрома поднимутся в воздух сигнальные ракеты и оповестят гарнизон о начале учений. И тогда все, кто готовился, и все, что готовилось, придет в движение. А сегодня у всех обычный день.

Майор Нечаев шел по линии связи рядом с Родионом Кузькиным. Они о чем-то разговаривали, иногда останавливались, пристально глядели под ноги. У столба с отметкой «3 км» Родион сказал:

— Вот здесь… — И опустил голову, словно стыдясь всего окружающего. — Тут и была в первый раз встреча.

Нечаев осмотрелся. Отсюда как на ладони видны аэродромные постройки, стоянка самолетов, взлетно-посадочная полоса.

— Да, местечко удобное, — задумчиво проговорил офицер. — Ну что ж, приглядимся…

В нескольких десятках шагов от дорожного столба, где мохнатые шары верблюжьей колючки сошлись, точно овцы в отаре, Нечаев и Кузькин снова остановились.

— Проверьте здесь, — предложил майор.

Родион присел на корточки и тотчас вскрикнул словно ужаленный:

— Тут кто-то был!..

— Любопытно! — Офицер нагнулся и поднял аккуратно вырезанную плитку земли. — Весьма любопытно… А куда идет этот кабель?

— Это полукольцевая линия, — поспешно разматывая изоляционную ленту, ответил встревоженный Кузькин. — Идет она к штабу, на КП и в класс методической подготовки. Но я, товарищ майор, не оголял здесь кабель…

— Если не вы, значит, кто-то другой, — озабоченно произнес Нечаев. — Пойдемте-ка дальше по вашему обычному маршруту.

Больше на всей линии никаких неполадок они не обнаружили.

— Возьмите наушники и возвращайтесь к столбу! — приказал Нечаев солдату. — Пятнадцать минут достаточно?

— Так точно!

— Подключайтесь там и слушайте меня.

Кузькин широким шагом направился к месту, где был оголен кабель, а Нечаев открыл дверь класса методической подготовки и осмотрел телефонный аппарат. С виду аппарат как аппарат, обыкновенный. Майор снял трубку, придержав контакты в нижнем положении, открутил решетчатый колпачок. То, что он увидел, серьезно встревожило его.

— Алло, товарищ Кузькин, вы слышите меня?

— Так точно.

— Я жду вас в классе…

Когда Родион пришел, майор сидел у телефона и рассматривал какую-то пластинку.

— Это что? — поинтересовался Кузькин.

— А я хотел спросить у вас. — Нечаев посмотрел в глаза солдату. — Вы куда-нибудь носили этот телефон или хотя бы трубку?

— В Песчаное, на ремонт, — еще не понимая всего, ответил Родион. И вдруг на его лице появилась испарина. Он вспомнил встречу с Вероникой, цветы… Он собирал для нее маки, а она… — Не может быть! — ужаснулся Кузькин.

— А это? — спросил майор, показывая микромембрану микрофона. — Там, у оголенного провода, вы слышали мой голос, хотя трубка телефона лежала на контактах аппарата… Вот вам и «не может быть».

Вероника приходила на условленное место ровно в восемь вечера, но свидание не состоялось. Подождав с полчаса, она возвратилась на городскую квартиру. А вскоре женщина, очень похожая на нее, вышла из дома и отправилась в путь. Нигде не останавливалась, если не считать минутной задержки у глиняных развалин «Священной могилы», что приютилась неподалеку от магистрального арыка…

Далеко за полночь Нечаев, Долгов и Майков собрались вместе. Лейтенант горел нетерпением. Ему хотелось побыстрее доложить старшим товарищам обо всем, что удалось узнать в этот вечер.

— Погоди, Володя, — предупредил майор. — Давайте по порядку, чтобы не упустить ни одной детали…

— Тогда слово за вами Николай Иванович, — предложил Михаил Долгов. — А мы кое-что добавим.

Нечаев закурил и неторопливо начал рассказывать о том, как он обнаружил в телефонной трубке микропластинку микрофона.

— Не знаю, — продолжал майор, — зачем Агроному нужна была сегодняшняя встреча с рядовым Кузькиным, но полагаю, хорошо, что свидание не состоялось… Я следил за незнакомкой. В ее записке, найденной в развалинах «Священной могилы», никакого текста не было, кроме большого вопросительного знака… Что бы это могло означать, как вы думаете, товарищи?

Лейтенант Майков дипломатично бросил взгляд на Долгова, избавив себя тем самым от необходимости высказать собственное мнение.

— Вопрос остается вопросом. — Капитан откинул с высокого лба сбившуюся прядку волос. — «Что делать?», «Как быть?» и так далее…

— Агроном просит совета, — уточнил Майков.

— Допустим, — согласился Нечаев. — Вслед за женщиной к «почтовому отделению» подошел Митяй Жук…

— Жук?! — удивленно вскинул брови Майков.

— Да, Митяй, — подтвердил Нечаев. — Он взял записку в тайнике и поспешил в сторону Песчаного… А теперь ты рассказывай, Владимир.

— Я видел, — торопливо, точно боясь, что ему не дадут высказать важное сообщение, подхватил Майков, — как через полчаса из развалин мазара вышел бородатый человек в тюбетейке и халате… Убедившись, что поблизости никого нет, он направился в колхоз «Зеленый оазис». А в тайнике я нашел вот эту штуку.

— Бородатый? — удивился Нечаев. Собеседники не поняли причину его удивления. Да и откуда они могли знать, что в эту минуту Николай Иванович снова вспомнил схватку с диверсантом Черная Борода и тот удар финкой, от которого до сих пор ноет шрам на лбу.

— Да, человек с бородой, — подтвердил Майков.

Майор взял у лейтенанта обыкновенную бутылочную пробку и стал рассматривать. В ней не оказалось ничего примечательного. Но когда он вооружился лупой, то увидел на одном торце пробки перечеркнутый вопросительный знак, на другом — силуэт самолета и дамскую туфельку.

— Сам черт голову сломает с этими иероглифами! — не сдержался Долгов.

— По пути в кишлак бородатый взял из-под мостика водораспределительного устройства какой-то сверток, проверил и положил его обратно. Это портативная радиостанция. — Володя назвал ее марку.

— Где же остановился этот незнакомец? — спросил майор.

— В кишлаке, в четвертом доме слева.

— А куда девалась Агроном, Михаил Петрович?

— Долго водила меня по лабиринту проулков, — ответил капитан, — но замести следы ей не удалось. Вот адрес…

Затрещал телефон. Трубку взял Долгов:

— Слушаю. Кто? Из колхоза?.. Сейчас передам… Николай Иванович, вас просят.

Выслушав абонента, Нечаев посмотрел на Майкова и досадливо произнес:

— Человек, которому вы поручили наблюдать за бородачом, говорит, что его подопечный ускользнул в неизвестном направлении. А хозяин дома спит. Вероятно, применено сильнодействующее снотворное…

— Дела-а, — досадливо покачал головой капитан.

По щекам Майкова медленно расплывалась бледность.

Почти до рассвета сидели офицеры, высказывая свои соображения и подводя итоги минувшей ночи. А перед тем как лечь спать, майор Нечаев позвонил полковнику Скворцову в Катташахар. Петр Ильич сообщил, что министерство сельского хозяйства республики не вызывало агронома Анарбаеву из колхоза «Зеленый оазис» и что найти ее пока не удалось…

Старший лейтенант Семкин знал Анатолия Сергеевича Орлова еще капитаном, когда тот командовал эскадрильей. В ту пору нынешний ротный работал старшим оператором и не особенно задумывался над тем, куда ему пойти после срочной службы в армии. Он был готов к любому повороту жизни…

Орлов уезжал в академию.

— А ты что же, Сергей, увольняться будешь? — спросил капитан своего земляка из города Ливны.

— Увольняться.

— Значит, ворот нараспашку?.. А я думал, вместе послужим.

— Служить хорошо, если ты нужен в армии, а таких, как я, тысячи…

Орлов вскинул густые брови:

— Не понимаю.

— А что ж тут понимать? Оставаться, так на пожизненную. Стало быть, надо либо училище, либо академию кончать. А у меня всего-навсего десять классов и школа младших специалистов.

— Это все зависит от тебя, Сергей. — Орлов помолчал, о чем-то думая, затем спросил: — Хочешь пойти в училище? Поговорю с Плитовым, с твоим командиром. Помогу.

— Я подумаю.

— Подумай…

Этому разговору, должно быть, уже лет семь. Семкин закончил училище, Орлов — академию. Капитан стал подполковником, Семкин — старшим лейтенантом, заочником академии. Направляясь к командиру полка, Сергей вспоминал минувшее.

Старший лейтенант постучал в дверь кабинета и, услышав короткое «Да», открыл ее.

— Можно?

— Входи, Сергей. — Подполковник, отодвинув ладонью плановую, таблицу полетов, встал из-за стола, крепко пожал Семкину руку и усадил его на диван, обитый коричневым дерматином.

После двух-трех вопросов, не относящихся к службе, Орлов спросил:

— А как обстоят дела с проводкой целей?

— Применяли имитатор. Реальных целей маловато.

— Ну, не так уж маловато, — возразил командир полка. — Маршруты сельхозавиации использовал? Нет? А зря.

Орлов позвонил Манохину:

— Сегодня заявочные и рейсовые самолеты есть? Хорошо. Время? Так… Высоты? Добро. — Подполковник сделал несколько пометок в блокноте, вырвал этот листок и, передав его Семкину, сказал: — На учениях ситуация может сложиться самая непредвиденная. Еще раз потренируй расчеты радиолокационных станций, тщательно проанализируй их деятельность. Полеты будут эшелонированы по высоте. На это обрати особое внимание.

Семкин и сам знал, что при эшелонировании целей по высоте молодые операторы увлекаются проводкой самолетов верхнего яруса и забывают порой о маловысотных целях. Поэтому совет командира полка оказался как нельзя ко времени, и Сергей был благодарен Орлову.

— Во сколько начало полетов?

— Сразу же после обеда, — сказал Анатолий Сергеевич. — Это последние перед учениями. Завтра прибывает генерал, так что времени у нас больше нет… Ну, давай, Сергей, действуй.

— Есть!

Семкин ушел в подразделение, Орлов — на командный пункт.

За Родионом снова закрылась дверь гауптвахты. Измученный переживаниями сегодняшнего дня и вечера, уничтоженный молчаливым презрением выводного, он лег на жесткий топчан.

— Спать, — прошептал обессиленный Кузькин и провалился в темноту.

Всю ночь его душили кошмары. А на другой день майор Нечаев срочно вызвал Кузькина и вместе с ним уехал в Песчаное.

Машина остановилась в незнакомом Родиону тупике.

— Вы запомнили все, что надо делать? — спросил офицер, подходя к неказистому глинобитному дому, разделенному стеной надвое.

— Да, запомнил, — ответил Родион и шагнул вслед за Нечаевым к двери.

Майор постучался и отошел за угол. Вышла невысокая, стройная женщина лет двадцати — двадцати двух. Одета она была в зеленый сарафан. Кузькин хотел было что-то сказать, но так и остался стоять с полуоткрытым ртом.

— Что вам угодно? — спросила хозяйка дома.

Ошеломленный Родион молчал. Женщина чем-то напоминала Веронику, но все-таки это была не она. И рост, и лицо, и волосы — все как будто Вероникино, однако Родион видел ее впервые. Он крутнул головой и пробурчал:

— Я… меня… в общем, это не она, — обернулся солдат к Нечаеву.

Майор вышел из-за угла и, предъявив удостоверение, сказал:

— Извините, но нам надо поговорить.

— Пожалуйста, заходите, — пригласила женщина.

Вошли в первую комнату. Нечаев попросил паспорт хозяйки. Она открыла ящик стола и подала документ. Майор прочитал фамилию владелицы паспорта и удивленно посмотрел на Кузькина, потом на женщину.

— Что? — тревожно спросила хозяйка.

— Это ваш?

— Мой. Там же ясно написано: «Полина Григорьевна Толчкова».

— В том-то и дело, что ничего не ясно. Это паспорт Стрижевской Вероники Исаевны. И то подложный…

Кузькин остолбенел. Женщина побледнела и бессильно опустилась на стул. Затем, спохватившись, она снова открыла ящик стола и начала лихорадочно перебирать его содержимое.

— А вы не торопитесь, — посоветовал Нечаев.

Но своего документа Толчкова так и не нашла. Она настолько расстроилась, что ничего связного не могла ответить, пока наконец майор не спросил ее, живет ли кто-нибудь во второй комнате.

— Да… то есть нет…

— Не понимаю, — покачал головой Нечаев.

— Там жила у меня квартирантка, но она уехала. Расплатилась и уехала…

— И ваш паспорт прихватила. Так?

— Наверно, по ошибке. Такая милая, симпатичная женщина. Говорила, что приезжала в командировку…

Глава восемнадцатая

За два часа и одну минуту до радиосеанса для «Бархана» должна была состояться очередная встреча Авиатора с Агрономом. Джесси Улворд приготовила для шефа все необходимое, рассчитывая получить причитающееся в таких случаях щедрое вознаграждение. Получить и без сожаления расстаться с профессией «агронома», чтобы в скором будущем превратиться в «геолога», «ихтиолога», в любого «…олога» в зависимости от решения неизвестных ей людей, которых она привыкла называть просто хозяевами…

Мэри, а проще Марийке Елизаровой, было лет семь, когда скончался ее престарелый дед — бывший русский купец Елизар Елизаров, эмигрировавший еще в 1917 году за границу. Отец ее, Галактион Елизаров, не вернулся из так называемой Русской освободительной армии генерала Власова. Впрочем, убит он был под другим именем… А свою мать девочка никогда не видела в глаза. При упоминании о ней строптивый дед всегда бормотал: «Сия особа не заслуживает, чтобы ее упоминали в нашей семье…»

Деньги, оставленные сироте в наследство изрядно обнищавшим прародителем, опекуны определили на обучение и воспитание Марийки в специальном пансионе. Когда ее стали называть Мэри и она начала понимать, чего лишился купец первой гильдии Елизар Елизаров и за что погиб «истинный патриот родины» Галактион Елизаров, ее перевели в другое заведение. Там ее заставили позабыть свое имя, дали новое — Джесси Улворд, научили тому, чем она занимается вот уже несколько лет…

Согласно подготовленной легенде Джесси должна была выдать себя за альпинистку, получившую травму при восхождении на пик Неизвестный (в этот день как раз состоялось восхождение на этот пик довольно большой группы спортсменов).

Перевязав голову и правую ногу бинтом, Улворд направилась в ближайший кишлак. Еще не дойдя до него, она увидела встречный автомобиль и подняла руку. Шофер затормозил «Волгу».

— В чем дело? — спросил по-русски с сильным местным акцентом парень в тюбетейке.

Джесси объяснила.

— Ц-ц, — покачал шофер головой и пошевелил пальцами правой руки, будто они занемели, долгое время держа руль.

Жест был достаточно выразительным, и Джесси, вымучив страдальческую улыбку, поспешила заверить:

— Да вы не беспокойтесь, — и сунула парню десять рублей.

— До вокзала в Песчаный? Ц-ц, — покачал шофер кудлатой головой и, отпустив тормоз, тронулся.

— Эй, алло! — закричала Улворд и показала еще такую же купюру. — Ради бога… Это последние.

— Хоп, — чмокнул шофер сальными губами. — Садысь, с вэтэрком паэдым.

От него разило спиртным. Он сказал, что и сам собирался в предгорье, откуда нередко подвозил на своей машине альпинистов и экскурсантов до районного центра. Джесси почти не слушала его, она думала о том, чтобы побыстрее отсюда убраться, о встрече с Эдвином Блэком…

И вот она приготовила для него все необходимое: сделала снимки аэродрома и самолетов, записала разговор Умарова с генералом Плитовым, сфотографировала Камила во время танцев в городском парке, заморочила голову солдату-первогодку. Теперь оставалась последняя решительная акция. Но это уже должен был сделать сам шеф…

Все было задумано, как говорил Блэк во время первой встречи на вокзале, великолепно. И вдруг солдат не явился на свидание. Это не на шутку встревожило Улворд, и она вынуждена была переменить квартиру. Такую удобную квартиру…

Звонок из Катташахара оторвал майора Нечаева от «абстрактного» ребуса, над решением которого он напряженно думал с тех пор, как прибыл в полк Орлова.

Николай Иванович пометил на крупномасштабной карте маршрут самолета-нарушителя от аэродрома взлета до места падения. Пометил и определил, что ни в пустыне, где нет укрытия и никаких средств передвижения, ни на хлопковых полях, где каждый человек, особенно посторонний, на виду, ни тем более в местных кишлаках незваный гость не мог десантироваться. Где же самое удобное место для этого? Видимо, в районе предгорья, где пролегает путь романтиков восхождений на безвестные вершины и белоголовые пики. Да, там вероятнее всего. К этому месту и направить надо сейчас основное внимание.

Вспомнил Нечаев и рассказ Усмана Кадырова о шофере-лихаче, мчавшемся без включенных фар по дороге через пастбища и поля колхоза «Зеленый оазис». Почему без света и почему торопился? Если принять версию, что ничего не подозревавший шофер вез нарушителя… Прежде чем утвердиться в этой мысли, майор запросил все посты ГАИ по трассе от предгорья до Песчаного: «Сообщите номера машин типа «Волга», проезжавших после часа ночи… числа». Назвали семь номеров. Седьмой был именно тот, который искал чекист.

В «ребусе» Нечаева появилась вторая отметка, хотя шофер-лихач не мог рассказать майору о приметах пассажирки. Он лишь эскизно обрисовал ее черты.

Следующая пометка на карте появилась после сопоставления дня отправки телеграммы из Катташахара о вызове агронома Шаофат Анарбаевой с днем стремительной переброски «альпинистки» из предгорья в Песчаное. Вызов в министерство был двумя днями позже. Значит, «альпинистка» оставалась здесь, в этой округе.

«Альпинистка» и Агроном? Какая между ними связь? Чтобы прийти к ответу на этот вопрос, Нечаеву еще раз пришлось проанализировать рассказы многих людей — работницы почты и Митяя Жука, Родиона Кузькина и Виктора Петрова, Майкова и Толчковой, Михаила Долгова и старого чабана… Выходило, что «альпинистка» и Вероника Стрижевская — одно и то же лицо.

Обо всем этом Нечаев и доложил полковнику Скворцову, позвонившему из Катташахара.

— Срочно включайтесь всей группой в поиски исчезнувшей Стрижевской. Слышите? Срочно. Всей группой, — повторил полковник. — Постараюсь, чтобы в помощь вам выделили нескольких местных оперативных работников. Я тут в свою очередь тоже приму необходимые меры… А? Сам тоже прилечу в Песчаное. Действуйте, Николай Иванович, решительно: медлить нельзя.

Поиски начались тотчас же.

Джесси испуганно отшатнулась от Родиона. На ее меловом, ставшем вдруг морщинистым лбу застыл немой ужас. Казалось, железными клещами сдавил он ее тонкую шею и душил, душил молча, беспощадно.

— Вы просили прийти на свидание! — жестко напомнил Кузькин. Не поворачивая головы, он почувствовал, что в комнату вошел майор.

— Я не знаю! Не знаю вас! — отстранилась Улворд.

— А наши прогулки? А цветы?..

— Подите отсюда вон! — указала женщина на дверь.

— Не очень вежливо, — сказал Нечаев. — Нежеланная встреча?

— Я вижу его в первый раз! Это… это хамство — так поступать с незнакомой женщиной… Как вы смеете?! — открещивалась Джесси-Вероника.

— Агроном Вероника, — напомнил Родион, — вот ваше письмо.

С перекошенным от злобы лицом заметалась она по комнате.

— Вот! Вот! Вот!!! — потрясала Улворд паспортом, судорожно выхваченным из сумочки.

— Ну что ж, — спокойно проговорил Нечаев, — паспорт — это документ. Значит, Полина Григорьевна Толчкова? Придется уточнить. Товарищ Кузькин, проводите задержанную в машину…

Прошло полтора-два часа.

— Прошу. — В дверях стоял офицер, задержавший Джесси.

Улворд вздрогнула, бросила тревожно-испытующий взгляд на майора.

— Ваша фамилия? — спросил Нечаев, усевшись за столом напротив женщины.

— Толчкова… Я же говорила, Полина Григорьевна Толчкова, — ответила Джесси Улворд, решившая по профессиональной привычке держаться спокойно, пока возможно.

— Вы утверждаете?

— Перед вами же мой документ! — Она кивнула на паспорт, лежащий на столе.

Майор едва заметно усмехнулся:

— Есть такое выражение — липа. Знаете? Но в данном случае липой следует назвать ваше право на этот паспорт… Потрудитесь вспомнить свою настоящую фамилию.

Улворд вздернула плечи, и на ее лице изобразилось недоумение.

Нечаев бросил на нее насмешливый взгляд и решительно нажал кнопку звонка. В кабинет вошел Майков.

— Владимир Павлович, пригласите гражданку Толчкову.

— Есть!

Появилась истинная Толчкова, очень похожая на Джесси Улворд. Она, видимо, что-то хотела сказать, может быть, упрекнуть свою бывшую квартирантку за оплошность с паспортом, может, защитить ее перед майором, но, глядя то на Джесси, то на офицера, так и не вымолвила ни слова.

— Знакомы? — спросил Нечаев.

Толчкова едва приметно кивнула головой. А Улворд, спекулировавшая ее именем, отвернулась.

— Так какая же ваша настоящая фамилия? Может, Стрижевская?

— Да, — едва слышно проговорила Джесси, не поднимая глаз на Толчкову. — Пусть она уйдет, я расскажу все.

Когда дверь закрылась, Нечаев подвинул к допрашиваемой стакан воды:

— Выпейте. — Затем жестко спросил: — Где вы взяли паспорт?

— Я… мне дали его там… — Лжестрижевская неопределенно махнула на запад.

— Кто, где и когда? — Нечаев посмотрел на допрашиваемую. — И вообще, прекратите бесполезную игру. Это будет лучше. От вашего поведения зависит многое. Прошу учесть. У вас два паспорта — один подложный, второй настоящий…

— Да… вижу… играть с вами бесполезно, — вяло отозвалась Улворд.

Эта неожиданная покорность насторожила Нечаева. Он еще раз внимательно взглянул на нее и подумал: «Что это — откровенность или быстро придуманный новый ход? В искренность врага, люто ненавидящего все советское, верить невозможно. В его безволие — тоже. Улворд не могла так поспешно сдаться. Что же тогда она задумала?»

Джесси медленно подняла на майора усталые голубые глаза. Казалось, в них угасали последние огоньки жизни.

— Можно папироску? — попросила она.

Нервно прикурила, жадно глотнула табачного дыма и, чуть подавшись вперед, облокотилась на стол. Лицо Джесси становилось все более напряженным, на правом виске все учащеннее пульсировала синеватая жилка. Как бы намереваясь ее помассировать, женщина медленно, очень медленно сдвинула правую ладонь с подбородка. Пальцы поползли к виску. И вдруг каким-то резким, судорожным движением она рванула с мочки уха красивую каплевидную клипсу…

Нечаев успел перехватить цепкие пальцы Улворд у самого рта. Джесси вскрикнула и, навалившись грудью на стол, глухо зарыдала…

Клипса оказалась красивой ампулой с цианистым калием.

Когда Улворд успокоилась, Нечаев спросил:

— Во второй клипсе тоже яд?

Она отрицательно покачала головой и, сняв украшение, положила его на стол.

— А медальон?

— Это — фотоаппарат… — Джесси сняла и его.

Улворд начала исповедь…

Через два часа майор прервал разговор:

— На этом пока закончим. — Он взял стопку исписанных листков бумаги, положил их в сейф и посмотрел на часы. Пора было идти встречать полковника Скворцова.

По дороге на аэродром майор думал о том, что сообщила во время допроса Улворд, какую долю ее признаний составляет правда, какую — ложь, чего еще можно добиться от нее для более полного выяснения обстановки.

Петр Ильич только что прилетел из Катташахара вместе с офицерами, назначенными посредниками на период учений.

— Ну как вы тут, Николай Иванович? — спросил Скворцов, садясь в машину рядом с Нечаевым.

Майор сообщил начальнику о показаниях задержанной.

— Фотографии и пленка у Авиатора?

— Улворд говорит, что передала ему, Петр Ильич, — ответил Нечаев. — Как с ним быть? Улворд не знает, где он и кем работает. Встречалась с ним два или три раза…

— Встречалась? — переспросил Скворцов и, чуть прищурившись, посмотрел на майора. — Внешние приметы?

Нечаев пересказал со слов Улворд.

— Те-те-те! — повеселел полковник. — Сдается мне, Николай Иванович, что Антонина Егоровна говорила о том же человеке. Очень и очень похож на обожаемого ею Федота Савельича. Да, да, похож, но это еще предположение. И только.

Скворцов помолчал. Уже на подъезде к штабу полка, продолжая мысль об Авиаторе, он сказал:

— Правильно, дадим ему возможность встретиться с лейтенантом Умаровым, а там видно будет. Камил знает об этом? Нет? Тогда пригласи его. Надо поговорить.

«Волга» остановилась. Приехавших встретили капитан Долгов и лейтенант Майков. Офицеры зашли в помещение.

Сообщив подчиненным новости по делу, которым занимались не только они, но и сотрудники Комитета государственной безопасности, полковник изложил свой план предстоящей встречи летчика Умарова с Авиатором, на след которого напали…

— Чтобы не вызвать подозрения у резидента, надо действовать через Улворд. Авиатор безусловно доверяет ей, он еще не знает, что Джесси провалилась. Позаботьтесь, майор, чтобы все было сделано по-настоящему, не вызвало подозрений ни у Авиатора, ни у его сообщницы.

— Будет сделано, — ответил Нечаев.

Майков, не знавший до сих пор о замыслах Авиатора в отношении Камила, был поражен.

— Значит, ошибку лейтенанта во время перехвата хотят квалифицировать как преступление — умышленное действие в пользу летчика самолета-нарушителя? Или выдавай секретное описание современного боевого истребителя, или разоблачим тебя перед соответствующими органами с помощью сфабрикованной фальшивки? — недоуменно спросил Майков.

— Именно так, — ответил Скворцов. — Хотят запутать парня, запугать и вырвать секрет. Шаблонный прием и максимум наглости. Кстати, Умарова пригласили?

— Да, через пять минут будет здесь, — сказал Долгов.

— Хорошо, — кивнул Скворцов. — Потолкуем с ним о предстоящем визите к Авиатору. Жука не надо пока трогать… Ты, Володя, иди с майором. Михаил Петрович останется со мной. Доводите дело Улворд до конца.

Полковник позвонил командиру части Орлову и попросил его прислать описание боевого самолета-истребителя. Описание принес инженер-майор Зуев.

Перелистывая страницы, Скворцов время от времени расспрашивал своих собеседников об Умарове, о его учебе, внеслужебных интересах.

Чаще всего отвечал инженер, а Карпенко лишь подтверждая его слова кивком головы или короткими «да», «нет». Когда все просмотрели, полковник сказал:

— Что ж, описание этого самолета можно передать господину Авиатору. Пусть фотографирует…

Инженер-майор и капитан отправились в город, а Петр Ильич, позвонив коллегам в Песчаное, пригласил к себе лейтенанта Умарова.

Чекист и летчик беседовали долго. Сообщение Скворцова настолько потрясло Камила, что в первые минуты он никак не мог собраться с мыслями.

— Что же это, а? — искал Умаров ответа у полковника. — Да как они смеют?!

— Обыкновенный шантаж, — спокойно разъяснил Петр Ильич, — попытка запутать вас и получить интересующие их сведения. Кстати, вы обещали своей партнерше по танцам встретиться? Забыли об этом? А она помнит и ждет… Так вот, товарищ Умаров, запомните все, что я вам сказал…

Поздней ночью Скворцов проводил оперативное совещание.

— Вы закончили допрос Джесси Улворд? — спросил он майора Нечаева.

— Да.

— А как обстоит дело с обменом «посланиями»?

— Улворд при мне приготовила записку для Авиатора. В ней условным шифром сообщается, что Умаров согласен на встречу.

— Хорошо, — одобрил Петр Ильич. — Доложите вы, товарищ лейтенант!

Майков поднялся и, щелкнув каблуками, коротко сообщил:

— Вторую записку, которую Улворд оставила в «Священной могиле», взял Митяй. Жук, значит…

— Все ясно, — констатировал Скворцов. — Приготовьтесь, товарищи. Завтра решающий день…

Беспокойный хозяйственник метался по полевому аэродрому как заведенный. Он торопил подчиненных, которые размещали в палатках нелетный состав, дооборудовали землянки для продовольственных запасов, натягивали огромный парусиновый навес над времянкой-столовой и делали еще много других неотложных дел.

— Что они распелись, Антонина Егоровна? — рассердился представитель тыла, указывая на официанток. — Завтра чуть свет людей кормить, а они…

Вытирая посуду и неторопливо складывая ее горками, девушки тешили себя частушками:

— Ну будет, будет вам, — урезонивала официанток заведующая. — Хоть бы ты посовестил их, Савельич, — попросила она вдруг примолкшего шашлычника.

— Ваше горе — ерунда, — невесело, вяло отмахнулся Потехин. — У меня своя беда…

— Что еще за беда, Савельич? — всполошилась Антонина Егоровна. — Аль забыл что-нибудь?

— Забыть не забыл, а барашка не добыл, — посетовал кулинар. — Из чего завтра шашлык-то будем готовить?

— А-а, батюшки! — всплеснула пухлыми руками хозяйка столовой. — Что же делать? Ведь у нас всего-то шашлыков двадцать…

— Сорок, Тонюшка, сорок. Но ведь это же очень мало… Придется ехать в «Зеленый оазис». Как-нибудь упрошу колхозное начальство, а деньги верну после выручки…

— Я дам свои деньги, Савельич. Свои… Только вызволи из беды. Завтра же сам Плитов, говорят, прибудет… Федотушка, — жарко зашептала Антонина Егоровна. — Многожды выручал ты меня… Еще раз, а? Можешь? Ну, милый, хотя бы по палочке на любителя, а?

— Тонечка! — многозначительно подмигнул Савельич и так сочно чмокнул губами, что Егоровна замахала своими пребелыми руками.

— Поняла, поняла: все будет в порядке, как говорят в авиации.

Договорились так: машина, идущая в Песчаное за газированной водой, подвезет Потехина в колхоз, там он погрузит барана, а сам, навестив племянницу, несколько позже вернется попутным транспортом.

Вскоре грузовичок запылил по тряской полевой дороге…

А некоторое время спустя на аэродром приехал лейтенант Майков с важным поручением от полковника Скворцова. Он долго беседовал с заведующей столовой, а затем вместе с врачом тщательно осмотрел все продукты, а те, которые находились в ведении Потехина, взяли на анализ. Маринад, вся приправа к нему и баранина, намечавшаяся под шашлык, были отравлены.

С Антониной Егоровной сделалось плохо…

Этот день и радовал Авиатора и пугал. Радовал потому, что предстояли встреча с лейтенантом Умаровым, передача последней шифрограммы… Пугал тем, что завтра здесь уже не будет Джесси Улворд. Она исчезнет… А заменить ее пока никем не удалось… Он, Эдвин Блэк, с удовольствием оставил бы ее, но приказ есть приказ. Да, он отпустит Джесси и заменит… заменит ее беспутным Митяем! Хотя бы ненадолго, а там дьявол с ним. Митяй пойдет: он жаждет выбиться в люди, жаждет счастья… Счастливейший человек тот, у кого деньги, много денег. Вот они, парень, бери и делай свое счастье!..

Все складывалось пока удачно. Улворд, как и обещала, пришла на конспиративную квартиру вовремя. И не одна, а с лейтенантом Умаровым. «Джесси молодец, — не удержался от мысленной похвалы Эдвин Блэк. — Какому черту она где-то понадобилась? Ей можно вполне доверить то дело, которым занимался до сих пор я. Жаль, но придется обходиться без нее. Кого-нибудь подберут, а пока… пока поработает Жук…»

Хорошо сервированный стол. Приятная беседа…

— Извините, дядя, — мило улыбнулась Джесси, — я оставлю вас на некоторое время…

— И кстати, милая, кстати! — заговорщически посмотрел «дядя» на нее, затем на Камила. — У нас есть мужской разговор…

Улворд вышла, а Блэк, чуть помедлив, начал «мужской разговор».

— Так вот. Хочу показать вам уникальные в своем роде вещицы и, если вы согласитесь, подарить их. Кому? Конечно же вам! Вот смотрите. На этой фотографии очень знакомый вам летчик… Что? Это вы? Чудесно! Обратите внимание на грустное выражение лица. А почему? Может, летчика обидели, понизив его в звании до лейтенанта? Ага, так оно и есть… А за что? Не за то ли, что он не сбил вражеский самолет? В этом не может быть никакого сомнения…

Авиатор наглел с каждой минутой, полагая, что Камил Умаров, потрясенный логикой доказательств, будет не в силах отказаться от его предложения.

— Люблю последовательность, молодой человек, и потому спрашиваю: почему не может быть никакого сомнения? Все очень просто. Вот послушайте. — И он воспроизвел запись разговора лейтенанта Умарова с генералом в классе методической подготовки.

Хотя полковник Скворцов и предупредил Камила о провокации, однако наглостью Авиатора он был потрясен. Этот человек спокойно, буквально на глазах расставлял капкан, в который ему, Камилу, предполагалось сунуть голову.

— Знаю, молодой человек, — самоуверенно продолжал Блэк, — вы ошеломлены, как принято у вас говорить. Но докажите чекистам свою невиновность, если на борту самолета, который вы не сбили, мог находиться ваш отец. Да, да, отец, которого у вас все считают погибшим…

Камил вспомнил разговор с Петром Ильичом. Кажется, все было ясно. «На что рассчитывает враг? На мое неведение, на слабость? Низкая, подлая затея».

— Итак! — жестко закончил Блэк. — Мы передадим вам эту уникальную коллекцию и предоставим возможность встретиться с отцом. Но… Услуга за услугу: вы принесете мне — всего на один час — описание нового самолета. Выбирайте — доброе имя или…

Камил никогда не замечал в себе артистических способностей, плохо владел мимикой лица, лишь глаза его передавали степень волнения да тембр голоса менялся в минуты радости или сильного огорчения. Но сейчас…

Глядя на собеседника, произнесшего угрожающее «или», Умаров отрицательно покачал головой.

— Никаких «или», только доброе имя!

— Значит, согласны? — спросил Блэк и взял рюмку. — За это стоит выпить.

— Кто вам сказал, что я согласен?! — От удивления у Камила брови пошли вразлет. — Мои командиры разберутся, не дадут в обиду.

Блэк расхохотался, но глаза оставались холодными, как вороненая сталь.

— Черта с два они разберутся! — выкрикнул он. — Не они, а КГБ будет заниматься этим делом. Понял? — Блэк так стукнул рюмкой по столу, что расплескалось вино на скатерть. Он посмотрел на часы и зловеще прошипел: — Если вы не дадите согласие, сообщение о вашем отце окажется в руках чекистов.

У Камила округлились глаза.

— Не удивляйтесь, я уже об этом побеспокоился, — добавил Блэк.

— Ну и передавайте, передавайте, мерзавец! — Умаров вскочил рывком и, подавшись к Авиатору, гневно выпалил: — Все равно я не выдам тайну! Слышишь, ты, черный каракурт?

Камил побледнел, ссутулил плечи и безвольно, словно стал бескостным, опустился на стул.

Блэк хохотал, и его жирные щеки вздрагивали.

— Не выдашь? А это видел? — Он вытащил несколько фотографий отца Камила, очень похожего на него, лейтенанта Умарова.

— Да! Да! — истерично выкрикнул Умаров. — Принесу я, принесу описание самолета…

Блэк хищно оскалил зубы, вытер пот со лба и буркнул картаво, утробно:

— Распишитесь. Вот та-ак, это по-джентльменски…

Глава девятнадцатая

Заря еще только вставала, когда механики и техники, операторы и планшетисты, летчики и штурманы, охваченные в связи с началом учений необычным волнением, приступили к своим обязанностям.

Казалось, что кожаные куртки, хлопчатобумажные комбинезоны и солдатские гимнастерки, фуражки, шлемы и панамы, сапоги и ботинки, планшеты и сумки мельтешили перед глазами пестрой неразберихой, неподвластной никакому ритму. Однако каждый человек делал то, что было необходимо.

Автомобили самых различных назначений и конструкций — для перевозки людей, буксировки и заправки самолетов, запуска турбин — стояли присмиревшим табуном, готовые по первому сигналу дежурного офицера сорваться с места и следовать в указанном направлении.

В ровном ряду, гордо откинув косые крылья и чуть припав к земле, точно перед стремительным прыжком в небо, стояли самолеты, заботливо одетые в брезентовые чехлы. Сейчас подойдут к ним расторопные хозяева, расчехлят, осмотрят, опробуют, дозаправят и перед вылетом подпишут необходимую документацию.

Перед острыми носами самолетов, по самому центру аэродрома пролегла взлетно-посадочная полоса, пока еще тихая, молчаливая, отдыхающая от несусветного рева турбин и многотонной нагрузки на свою широкую грудь…

С термометром под мышкой, в синем байковом халате стоял Родион Кузькин у окна санчасти и с завистью смотрел на разбуженный аэродром. С каждой секундой гудение турбин становилось все громче. Из реактивных сопел вместе с языками пламени вырывался на волю такой потрясающий рев, что даже видавшая виды трава и та на десятки метров безропотно льнула к земле, ожидая конца огненного урагана.

Серебристые стрелы пошли на взлет, ввинчиваясь в синий простор неба и почти мгновенно растворяясь в нем. Сейчас они пойдут на задание и, выполнив его, приземлятся на полевом аэродроме. Оттуда самолеты будут действовать так, как предусмотрено планом.

— Больной, больной, — всполошилась сестра, — у вас же температура! Немедленно в постель!

Кузькин еще раз посмотрел на могучие крылья, распластанные над степью, обиженно вздохнул и лег на кровать. Отвернувшись к стене, он уже ничего не видел, кроме крашеной панели. «Дурень!.. Какой же я дурень, — ругал себя Родион, вспоминая историю знакомства с «агрономшей» и его последствия. — Так опростоволосился…» Его мысли перебивала богатырская симфония турбин, лившаяся откуда-то с огромной высоты…

Старшим проверяющим на летно-тактических учениях был назначен заместитель Плитова. Сам генерал, занятый неотложными делами, остался в Катташахаре. Он почти не выходил из штабного кабинета. Здесь же на диване и отдыхал. В последнее время его беспокоило оживление по ту сторону границы: там самолеты днем и ночью патрулировали на всех высотах. Начальник командного пункта информировал Ивана Платоновича каждый час.

В первый же день учений Плитов доложил обстановку в Москву и, получив необходимые указания, пригласил к телефону своего заместителя:

— Южнее Песчаного наблюдается интенсивное трехэшелонное патрулирование самолетов. Не исключена возможность «случайного» отклонения от маршрута… Надо усилить наблюдение, особенно ночью. В случае чего — немедленно связывайтесь со мной…

Над летной полевой площадкой, словно чернильный сгусток, висела непроглядная тьма. Казалось, она придавила собою степь, и, если бы не ограничительные и указательные огни аэродрома да мигающий свет неонового маяка, можно было подумать, что ночь безраздельно властвует над всей округой. А между тем окраина Золотой пустыни жила напряженной жизнью.

Еще до начала учений, сразу же с наступлением сумерек, ефрейтор Петров принял боевое дежурство. Тщательно проверив аппаратуру, принятую у сменившегося оператора, Виктор доложил офицеру:

— Радиолокационная станция к работе готова!

— Добро, — ответил тот. — Будьте начеку.

— Есть!

Небо стало заволакивать тучами. Они наплывали друг на друга, как огромные бесплотные айсберги. Но даже самая скверная погода не могла остановить летно-тактические учения. Около полуночи со стартового командного пункта в воздух взлетели три сигнальные ракеты, пробороздившие темноту зелеными дугами. Полеты начались.

Взяв микрофон, подполковник Орлов скомандовал первой паре истребителей:

— Вам запуск!

Басовитый рокот турбин разбудил тишину. Спустя несколько секунд шесть аэронавигационных огней и два вулкана пламени поползли к линии старта.

— Разрешите взлет, — один за другим запросили командиры экипажей. Это были лейтенанты Федин и Волков.

— Взлет!

Разбег — и реактивные стрелы отрываются от земли, ныряют в черный омут ненастья.

Самолеты выполняют задание где-то вдали, за десятки километров от аэродрома, однако ефрейтор Петров видит их на экране своего локатора. Похожие на небольших рыбешек, они двигаются по экрану, смешиваясь порой с отметками от туч или так называемых «местников» — местных предметов. Но Виктор Петров — первоклассный оператор. Никогда не спутает он самолеты с помехами.

Гудит полевой аэродром, горят его разноцветные огни, мигает красный глаз неонового маяка, вспыхивают временами ослепительные лезвия прожекторов. Одни истребители садятся, другие уходят в полет.

С нетерпением ожидал своей очереди лейтенант Умаров, хотя точно знал срок вылета, указанный в плановой таблице. Ему казалось, что время тянется необычно медленно. Уже несколько раз мысленно повторял он полетное задание, решил не одну вводную на случай непредвиденных обстоятельств, которые могут случиться в воздухе, а время все тянулось, неторопливо отсчитывая минуту за минутой. Только в конце третьего часа ночи дождался он команды:

— «Двести шестьдесят пятый», приготовиться к вылету!

— К вылету готов! — тотчас же ответил Камил, заранее севший в кабину самолета.

Человек и ночная бездна за бортом. Один на один. Ослабишь внимание, растеряешься или почему-либо просто сдадут нервы — и тьма заграбастает, сомнет и безжалостно бросит в тартарары… Но лейтенант Умаров не чувствует одиночества, он связан с людьми, пристально следящими за его полетом с земли, хорошо слышит их. Недаром кабину реактивной стрелы называют летающей лабораторией. Впереди, слева и справа Камила — приборы, верные друзья летчика. По ним он и ориентируется, набирая скорость и высоту.

— Разворот… Курс… — подает команду Алексей Карпенко. Он волнуется за успех полета, может быть, не меньше своего друга, но голос его четок, и в нем нельзя уловить ни единой ноты сомнения.

Весь минувший день и вечер было не до отдыха ни Скворцову, ни его офицерам: контроперация «Два А» подходила к концу. Ожидая Майкова, полковник сообщил Нечаеву, что агронома Анарбаеву, которую якобы вызвали в Министерство сельского хозяйства, нашли у железнодорожного полотна, километрах в пятидесяти от Катташахара.

— Убита? — с тревогой спросил майор.

— Нет, но травма серьезная, — ответил Скворцов. — Это наверняка дело рук Авиатора… Что касается Толчковой, то, как вам и без того известно, она очень похожа на Джесси Улворд, которая снимала у нее комнату. Вот этой схожестью шпионка и пользовалась, а хозяйка квартиры, ничего не подозревая, выполняла роль ее двойника, по простодушию своему носила «любовные» записки в развалины «Священной могилы». Ну, а случай с паспортом вполне ясен, о нем и говорить нечего. Основная ставка была на Умарова и Жука. Кузькин и заведующая столовой — второстепенные фигуры в их игре, они не в счет…

— Дела-а, — произнес Нечаев, потирая шрам на лбу.

— Так о чем, Николай Иванович, рассказал Умаров?

— Все произошло, товарищ полковник, так, как намечали. Потехин, а точнее, Авиатор уверовал, будто Камил клюнул на приманку. Разговор шел о новой встрече, но Умаров, сославшись на неудобства, связанные с тем, что шашлычника знают многие, попросил, чтобы связным был кто-нибудь другой — неизвестный на аэродроме человек.

— Ну и?..

— Резидент дал слово обеспечить связь через Веронику.

— Значит, тоже клюнул?

— Видимо.

Скворцов задумался:

— По нашим сведениям, кроме Джесси Улворд, здесь больше никого нет. А что предпринял Авиатор под занавес?

— После того как отравил продукты на полевом аэродроме, передал за рубеж шифрограмму. Вот она. — Нечаев протянул листок бумаги начальнику.

— «Жду вертолет три тридцать квадрате…» — прочел Скворцов. — Это район Старого колодца?

— Так точно, — подтвердил майор, хорошо изучивший здешние места.

— Разрешите? — прервал разговор запыхавшийся Майков и, не успев получить ответа, продолжил: — Товарищ полковник, шашлычник не вернулся на аэродром. В «Зеленом оазисе» я не нашел его.

— Не нашли? — Полковник нахмурился. — Что-то произошло. Неужели старый шакал почуял неладное? Кто знает об анализе отравленных продуктов?

Скворцов испытующе посмотрел на лейтенанта и майора.

— Никто, кроме тех, кому положено, — твердо заверил Нечаев. — За это могу поручиться. Действовали мы осторожно.

Зазвонил телефон. Трубку взял Скворцов.

— Слушаю… Как? — Глаза его расширились в удивлении. — Большая потеря крови?.. Но дальше… Дальше!.. Спасибо… — Он положил трубку. Повернулся к подчиненным: — Жук ранен. Час назад… Лежит в больнице. Его подобрала колхозная полуторка на шоссе… Просит кого-нибудь из нас… — Полковник, побарабанив пальцами по столу, сказал тоном приказа: — Поедете вы, майор Нечаев! Только учтите, Жук в тяжелом состоянии… Как можно осторожнее…

— В тяжелом? — с испугом переспросил Майков.

— Да… Я думаю, есть прямая связь между поспешным бегством шашлычника и этим преступлением…

Нечаев заспешил к выходу. Скворцов бросил вслед:

— Николай Иванович, если быстро возвратитесь, поезжайте на полевой аэродром. Мы будем там.

— Есть! — ответил Нечаев и исчез за дверью.

— Ну, лейтенант, — полковник повернулся к Майкову, — подходит и наше время.

Он переложил пистолет из стола в карман и заторопил Майкова:

— Поехали! По пути захватим Михаила Петровича.

Перебинтованный Дмитрий Жук лежал вниз лицом. Склонившись над его кроватью, сидела дежурная сестра. В палате неярко горела ночная лампочка, выкрашенная в густо-синий цвет. Нечаев скрипнул половицей и остановился в нерешительности.

— Поздно, товарищ, — повернулась медсестра. — Завтра приходите. Больного сейчас беспокоить нельзя.

Майор подал ей свой документ и тихо проговорил:

— Дорога каждая минута. До завтра ждать нельзя… Он тяжело ранен?

— Потерял много крови. Удар финкой в спину. Да еще в воде лежал. Чуть не захлебнулся… Доктор сказал, что надо надеяться на лучший исход. Организм молодой, сильный… Кто его так?

— Пока не знаем, но найдем, обязательно найдем! — не вдаваясь в подробности, ответил Нечаев.

Дмитрий застонал, повернул голову и открыл усталые, запавшие глаза на осунувшемся лице.

— Товарищ майор… — слабо пошевелил он запекшимися губами.

— Сестра, — попросил Нечаев, — мне надо поговорить с ним наедине. Понимаете, дело такое…

Девушка вышла из палаты.

— Митя, — нагнулся Николай Иванович над раненым, — тебе не трудно говорить?

— Ниче-го…

— Это очень важно, Митя. Расскажи, как все случилось.

Жук опустил ресницы, словно собираясь с мыслями. Нечаев ждал, когда он заговорит. Через минуту Митяй открыл глаза и очень медленно, борясь с одолевающей его слабостью, начал рассказ.

Майор внимательно слушал Митяя, изредка задавал ему вопросы, и, когда Жук умолк, припомнив все, что касалось его отношений с мнимой Вероникой и Лжепотехиным, Нечаев участливо сказал:

— Не беспокойся, Митя, ты ни в чем не виноват. А шашлычник никуда от нас не уйдет. Выздоравливай! Мы к тебе будем наведываться. Врач говорит, что все обойдется…

Вошла сестра. Майор простился и уехал на аэродром, где его ожидали начальник, Майков и Долгов. По пути он думал об этом парне, чуть не поплатившемся жизнью за свое простодушие, вспоминал его рассказ…

Вот он, Митяй, закончил работу на своем «капитанском мостике». Еще одна — сегодняшняя — ночь, и нынешний мираб уже не сезонный рабочий, а допризывник, завтрашний воин. Утром Митяй — будь что будет! — расскажет о своих чувствах Веронике… Все прежние какие-то условные записки, разговоры с недомолвками — не то. Совсем не то…

Жук нырнул в шалаш и подключил провод к аккумуляторной батарее, подаренной ему бригадиром. Свет лампочки упал на газету, и Митяй увидел портрет человека в форме космонавта. Это был новый советский звездопроходец. Он улыбается людям, а люди улыбаются ему. Митяй тоже станет настоящим человеком. Обязательно станет!

— Привет, отшельник!

Жук вздрогнул от неожиданности. В проеме шалашного лаза показалось лицо, похожее на боксерскую перчатку.

— Потехин? Откуда вы в такую пору? — удивился Митяй и, отложив газету, поднялся со своего травяного ложа.

— Забота, брат, забота, — натужно крякнул гость и положил на сено узелок. — Летчики шашлык любят? Любят. Из чего же его приготовить? Из барашка. А где достать барашка? В «Зеленом оазисе». Вот такими судьбами я и попал сюда. Сейчас подскочит машина, поеду в колхоз, потом на полевой аэродром…

— Что ж, присаживайтесь, — пригласил Митяй. — Угощать нечем, а закурить можно.

— Хе-хе-хе, — хохотнул гость. — Бедно живем, если даже нечем попотчевать. Бедно! — выдохнул он.

Жук уловил сивушный запах и недовольно буркнул:

— Радость жизни не в водке… А богатство, вон оно, до самого горизонта — «белое золото»! Осенью поднимутся на хирманах сотни бунтов! Вот это и есть богатство.

Шашлычник пренебрежительно фыркнул:

— Ро-ман-тик… Твое, что ли, богатство?

— И мое тоже! — с гордостью ответил Митяй.

— Э, да ты, видно, никакого представления не имеешь об этом. Богатство — вот! — Гость эффектно вытащил пузатый бумажник. — Деньги — это и костюм, и шурум-бурум, и все двадцать четыре удовольствия!

— Наторговал? — перешел Митяй на «ты».

— Деньги не пахнут, юноша, запомни. А вообще уточняю: на шашлыке не заработаешь.

— На чем же?

«Клюнул, шалопай! — прикинул Потехин. — Теперь доводим, поводим и подсечем. Не таких налимов подсекали!» Вслух он сказал:

— Секрет, юноша, секрет!

— Но все-таки?

— Это тебе ни к чему. Твое богатство шелестит зеленой листвой…

— А может, к чему? — не унимался явно заинтересованный Митяй.

— Такие секреты, Жук, зря не выбалтывают. Их выдают только друзьям! — почти прошептал собеседник.

— А я что, недруг?

— Ну ладно, ладно, не кипятись. Парень ты, вижу, свойский. Приглядывался к тебе в «Цветущем каштане», в поезде да и здесь… Вся радость-то твоя — старенький аккумулятор да вот эта газета с чужой славой. — Потехин развернул «Комсомолку» и с деланным удивлением присвистнул. Там лежала записка Вероники:

Митяй заметил в руках шашлычника записку и кинулся, чтобы вырвать ее. Тот остановил парня мягким, но властным движением.

— Погоди… Это что же, любовь?

Митяй вспыхнул, потупился.

— Ну, ну… — Гость тепло улыбнулся и похлопал парня по плечу. — Любовь так любовь. В этом ничего зазорного нет… Только тут я должен вмешаться.

На лице Митяя вырисовывалось явное недоумение:

— Почему это?

— Не догадываешься? — Потехин минуту выжидал, наслаждаясь растерянностью парня, потом оказал серьезно: — Ведь она племянницей мне доводится…

— Что? — не веря услышанному, оторопело произнес Митяй.

— Да, милок, — усмехнулся загадочно гость. — Так что давай-ка потолкуем по-свойски…

Он откинулся спиной к столбу, что держал крышу шалаша, и спокойно спросил:

— Так как, собираешься выполнить просьбу Вероники или нет?

— Да я… — все еще смущенный и растерянный, пролепетал Митяй…

— Или думаешь ограничиться одним обещанием?.. Вскружил племяннице голову, опозорил…

— Да мы… — заикался Митяй. — Мы только встречались…

— Понятно! — осуждающе произнес «дядя». — Встречались-то здесь, в стороне от людских глаз… А что было — одному богу известно…

— Честное слово! — с дрожью в голосе клялся Митяй. — Поверьте мне… Я не такой человек, чтобы обманывать Веронику.

— Вижу… Однако выполнить обещанное не думаешь?

— Отчего же… Вот освобожусь и пойду…

Шашлычник испытующе посмотрел на парня и сказал неожиданно холодно:

— Ходить не надо. — Он скомкал записку Вероники и сунул ее в карман.

— Не надо?..

Митяй снова ничего не понял и застыл, ожидая разгадки.

— Мне поручила Вероника устно передать ее просьбу… Дело довольно простое…

Говорил Потехин будто спокойно, но в голосе слышались какие-то тревожные нотки, и чуть выпученные глаза отдавали ледяным блеском…

— Просьба такая. Повремени с армией до осени. Отсрочку дадут…

Жук не поверил: слишком необычной была просьба Вероники!

— Зачем?

— Зачем?.. Об этом поговорить надо… — Гость пододвинулся к парню и тихо пояснил: — Здесь ты более полезен… делу.

— Какому?

— Которое делаешь. — Потехин скривил губы в усмешке. — Работаем-то мы вместе, милок. Одному делу служим, только я — больше, ты — меньше. Но теперь придется и твою долю увеличить…

Внутри что-то захолодело у Митяя, боль сжала сердце неясным, но тревожным предчувствием.

— Я не имею никакого отношения к вашему «делу»… И вообще, я не хочу об этом говорить…

Шашлычник сжал зубы. Процедил зло:

— Говорить не хочешь? А делать?

— Да я ничего для вас и не делаю…

Собеседник засмеялся неестественно громко.

— Кто тебе поверит?.. Переписочку вел с Вероникой? Вел. Я сам у вас был почтальоном: то вон под тем мостиком, где твой дурацкий затвор стоит, конвертики опускал и ответные послания вынимал, то у мазара. А что в них, в записках Вероники, было, не догадываешься? Секретные сведения: об аэродроме, о самолетах, о характере полетов. Так-то, милый. А ты отбрыкиваешься: «не делаю». Давно уже работаешь, и тобой, должен сказать, довольны. Кстати, возьми-ка авансик, — Потехин подал Митяю несколько крупных купюр. — Закончим операцию — богачом будешь!

Жук испуганно отпрянул от собеседника, хотел вскочить, но тот крепко вцепился в его руку:

— Не торопись… И деньги возьми. Ты их честно заработал.

— Пустите меня!.. — Он рванулся, пытаясь высвободиться из железных тисков шашлычника.

— Значит, не хочешь выполнить просьбу Вероники?..

— Она еще ни о чем не просила… Вы просто разыгрываете меня… Давайте кончим разговор…

— Нет… Шалишь! — Потехин поднялся и встал перед Митяем: — Ты будешь торчать здесь и делать то, что я тебе прикажу…

— Врешь! — пытался отстоять себя Митяй. — Ты все врешь!

— Прежде врал, когда спрашивал о твоем здоровье. На кой черт мне твое здоровье? Дело заставляло. Понял? Дело. Вот и сегодня тоже. — Потехин достал скомканную записку Вероники. — Знаешь, что написано в этой записке? Далеко не то, о чем ты думаешь. Красивые слова — мишура, блеф. А суть такова — хоть и не следовало посвящать тебя в тайну, но для иллюстрации расшифрую, познакомлю с истиной: «Мираб уходит в армию. Задержите…» Дальше тебе знать не положено.

Теперь все абсолютно стало ясно. Митяй почувствовал, как кровь прилила к лицу, — значит, его покупают, ему предлагают предательство.

— Сволочь! — прохрипел он. — Гадина проклятая! — И ткнул кулаком в лицо Потехину.

Шашлычник перехватил удар и тяжелым, словно кувалда, кулаком оттолкнул от себя Митяя. Тот упал навзничь. На парня навалилось что-то грузное. Над самым ухом приглушенно прозвучало:

— Сопляк… На кого поднял руку? Или жить не хочешь?..

Потехин сел рядом с лежащим Митяем, скучающе посмотрел на свою жертву и брезгливо повторил:

— Дурак и есть… Впрочем, не столько дурак, сколько прикидываешься дурачком. Только учти: таким, как ты, трусливым подонкам, мы ломаем хребты. — Он растопырил пальцы правой руки в черных массивных кольцах, и Митяй как бы заново ощутил тот страшный удар, от которого он опрокинулся навзничь.

Ужас и отчаяние охватили Жука. Он ждал, что шашлычник пощадит его и превратит все в шутку, скажет: «Ну ладно, позабавились и хватит. Я это нарочно придумал, посмеяться хотел… Ты же знаешь, какой весельчак Потехин». Но глаза шашлычника не улыбались. Они были до жестокости спокойными и холодными. И Митяй глухо простонал, лихорадочно ища выхода из создавшегося положения. Затем он пружинисто вскочил и метнулся к просвету. Потехин не попытался его задержать, только вышел из шалаша и крикнул вслед:

— Беги! Покайся в грехах… Скажи, что по молодости влип. Милый, невинный агнец, он делал все по наивности! Да кто тебе поверит?! А за передачу секретных сведений отсидишь лет десять. Впрочем, тебе ведь не впервой…

Эти слова остановили Митяя. Он мучительно боролся с самим собой, не зная, как поступить; оценивал обстановку, отыскивая способ, как нанести этому коварному человеку ответный удар. Пальцы его конвульсивно сжимались. Найти хотя бы палку или камень и убить негодяя, освободить себя и людей от этой ядовитой змеи! Но под руками не было ни палки, ни камня. И отчаявшийся Митяй понял, что не совладает со своим врагом, что нечем уничтожить его. А тот стоит и нагло смотрит на Жука, измывается над его беспомощностью.

Отяжелевшие ноги грузли в песке. «Песок! — молнией мелькнула мысль. — В глаза, в глаза ему этим песком!» Жук стремительно присел и снизу вверх швырнул в ненавистное одутловатое лицо горсть сыпучего и сухого, как наждачные опилки, песка. — Получай, гад!

Кинувшись прочь, в темноту, в бескрайнее поле, к людям, которые должны где-то быть и прийти ему на выручку, Митяй не знал, что Потехин вовремя разгадал его намерение, ловко увернулся, и песчаная струя прошуршала мимо. Жук уже добежал до мостика и хотел проскочить его. Митяю казалось, что ноги унесли его от врага. Глухой топот за спиной он принял за учащенное биение своего сердца. Но вдруг услыхал надрывное, крякающее «Гех!» и ощутил удар в спину.

Мостик все же Митяй проскочил, а на том берегу арыка со стоном упал.

Глава двадцатая

Бросок был великолепным — сильным и точным. Потехин, он же Блэк, почувствовал это по тонкому свисту стали, по тому, как Жук, настигнутый обоюдоострым лезвием финки, на мгновение застыл, затем, сделав по инерции несколько шагов, рухнул вниз лицом. Да, черт возьми, есть еще силенка у Эдвина, и удар его неотразим.

Подойдя к распластанному в пыли парню, Блэк взял его за воротник пиджака, стащил вниз и несколько раз окунул головой в арык.

— Так-то вернее…

Теперь надо было спешить к месту последней встречи с Джесси Улворд. Он уже был далеко от мостика и шалаша, когда пугливая мысль остановила его: «Финка… Не вытащил финку, старый болван!» И Блэк, задыхаясь, бормоча страшные ругательства, бросился назад. Вот уже неясными очертаниями темнеет бывшее жилье Митяя, в тусклом зеркале арыка полощется желтый язык луны. А вот и мостик, за которым лежит мертвец.

Запаленно дыша, Блэк спустился к воде и остолбенел: Жука не было… Прошел влево-вправо, вгляделся в арык — Митяя нигде не было.

— Что за дьявольщина?! — Блэк почувствовал, как помимо его воли стучат, приплясывают зубы, хотя ему было жарко. — Неужто и мертвые поднимаются? Догнать, догнать!..

Он побежал к шоссе, скорее угадывая, чем явственно различая темные пятна крови.

«Неужели дополз? — с ужасом думал Эдвин Блэк. — Дополз, и его подобрали…» Очумело озираясь, не разбирая дороги, спотыкаясь о камни и цепляясь за выбоины, он спешил.

Шоссе… Никого. Вот последний след крови. Вмятина от автомобильного протектора у самой обочины. «Подобрали! Митяя подобрали…» Блэк чуть не взвыл от досады.

Он постоял, вслушиваясь в тишину. Потом ударил себя по виску. Раз. Еще раз. «Идиот! Непроходимый идиот. Упустил! Кого упустил? Сосунка. Да за это…» Он не знал, какую кару наложить на себя. И стоял, тихо скуля, как бездомный пес.

Где-то далеко блеснул отсвет фары. Блэк мгновенно съежился и метнулся в какие-то жидкие придорожные кусты. Оттуда он выходил уже с палочкой, с приклеенной бородой, в длинном халате и тюбетейке. Его трудно было отличить от местного жителя.

Миновав хлопчатник и немного углубившись в песчаник, Блэк снова остановился и услышал нарастающий гул турбин. «Началось, — выдохнул он накопившуюся тревогу. — Наконец-то!» И уже шагом направился к месту встречи с Джесси.

Назначенное время истекло, а Улворд почему-то не было. Здесь, именно у этого саксаула, ей следовало ждать. Терпеливо ждать его прихода. Еще не веря себе, Блэк обошел развесистый куст. «Неужели не успела? Или задержал кто-нибудь?.. Впрочем, несколько минут можно подождать».

Он прилег под низко склоненными ветвями пустынного дерева, вытянул онемевшие ноги и стал вслушиваться в ночные шорохи. Вот-вот подойдет Джесси…

Но Улворд не приходила. Эдвин Блэк попытался представить, к чему приведет ее безнадежное опоздание, и ему стало страшно. Он приник ухом к земле и прислушался. Шагов не было слышно. Резидент посмотрел на часы и скверно выругался. Было без пятнадцати три. Затем он снова припал ухом к земле, затаив дыхание. Нет, не слышно шагов, черт бы побрал эту Джесси. Ждать больше нельзя. Что же делать?

После недолгого, но мучительного раздумья он вскочил и, буркнув проклятье, заторопился к Старому колодцу. Теперь уже ясно: Улворд не будет. Значит, есть какая-то тайна, неведомая ему. Тайна и опасность. «Быстрее, быстрее! — подгонял он самого себя. — Дьявол с ней, с Джесси. Не смогла прийти, пусть выкручивается, как умеет. А мне надо улететь, во что бы то ни стало улететь. Там поймут, я все объясню, почему так получилось…»

Истерзанные жесткой колючкой, утомленные быстрой ходьбой ноги едва несли грузное тело Блэка. Ему страшно хотелось упасть меж барханами и хоть немного отдохнуть, освежиться прохладой. Но он даже не останавливался, не замедлял шага. Надежда на спасение безжалостно гнала его в пустыню: приближалось время посадки вертолета…

Совершенно измученный, он увидел наконец знакомые очертания колодца. Обрадовался и одновременно насторожился: слышен ли гул турбин? Уловив отдаленное гудение, он успокоился, присел на камень и стал неотрывно смотреть в южный сектор неба, откуда должен появиться его крылатый спаситель.

Вслед за Умаровым в воздух поднялись еще три истребителя. Первая четверка скоро должна заходить на посадку.

«Восемь самолетов — восемь отметок от них, — деловито рассуждает Виктор Петров, внимательно всматриваясь в зелено-голубой экран своего радиолокатора. — Восемь, ровно восемь отметок плавают, как сказочные золотые рыбки. И никто их не видит, кроме меня».

Иногда изображение на экране начинало мельтешить, и тогда он осторожно вращал пластмассовый регулятор настройки, добиваясь четкости изображения. Вместо восьми отметок порой появлялось еще несколько, и снова оператор настораживался, напрягал зрение, забывал абсолютно обо всем, кроме этих дополнительных «рыбешек». Успокаивался он только тогда, когда исчезали помехи и на экране снова оставалось восемь светлячков.

«В небе темно, а моему волшебному зеркалу хоть бы что. Все видит! — восхищался Виктор. — Восемь «рыбешек». Раз, два… пять… восемь… Восемь… семь… пять… три… одна и… еще одна. Еще? Откуда она?..» Оператор присмотрелся: не «местник» ли? Нет, не похоже. Крутнул регулятор настройки. Девятая «рыбешка» не пропадала.

— Что такое?! — не на шутку встревожился Петров. — Не пропадает…

Помедлив несколько секунд и твердо убедившись в устойчивости девятой отметки, ефрейтор доложил на стартовый командный пункт:

— В квадрате… появилась неизвестная цель!

На запрос новая цель не ответила. Стало ясно: это чужак.

— Кто ближе всех к нарушителю? — спросил заместитель Плитова.

— Лейтенант Умаров, — ответил Алексей Карпенко.

Да, по счастливому совпадению, Камил был ближе всех.

— Наводите! — приказал руководитель учений. — А я сейчас доложу генералу…

Манохин немедленно сообщил Камилу:

— «Двести шестьдесят пятый», в вашей зоне нарушитель воздушной границы. Слушайте мою команду!

— Вас понял! Сообщите координаты.

— Разворот влево, курс…

Второй штурман наведения приказал четверке истребителей, заходившей на посадку, поспешить с приземлением, а трех командиров экипажей, выполнявших заранее поставленную задачу, срочно переориентировал в связи с осложнением обстановки в воздухе.

…Только на одно мгновение обожгла Камила мысль о памятном неудачном перехвате. И это воспоминание зарядило его такой ненавистью к воздушному диверсанту, которой бы хватило сейчас на многих летчиков, не испытавших того, что испытал он, Камил…

— Удаление цели — тридцать, — информирует начальник смены командного пункта.

Сверхзвуковая стрела, послушная воле Умарова, идет на сближение с врагом. Камил хорошо помнит советы генерала: наблюдая за отметкой от цели, нельзя забывать о пилотажных приборах; забудешь — нарушишь режим полета, машина может войти в разворот или накрениться, и отметка от цели исчезнет. Лейтенант помнит об этом. Об этом нельзя забывать…

Камил заметил на экране индикатора всплеск. Это отметка от вражеской машины. По контрастной засветке определил направление ее полета.

«Спокойно, — охлаждал себя Умаров, — спокойно».

Еще секунда — и враг захвачен в прицел.

— Атакую! — услышали все, кто находился на стартовом командном пункте.

Офицеры и солдаты замерли в ожидании. Теперь они уже ничем не могут помочь летчику, бросившему свою стрелу на цель…

Гул турбин доходил до Блэка как бы растворенным в пространстве. Сюда, к Старому колодцу, самолеты не приближались: нечего им было здесь делать. Это знал Блэк. Больше всего на свете ему хотелось сейчас услышать рокот не с севера, а с юга, откуда он с таким нетерпением ожидал спасительную машину. Звук ее двигателя, шелестящий, вкрадчивый, он бы сразу отличил от пронзительного, с посвистом, металлического дисканта советского истребителя.

Авиатор поднялся, снова заныли ноги. Боль прошла по всему телу, и он сморщился от непривычного ощущения недомогания. Часы показывали двадцать пять минут четвертого.

«Скорее! Скорее! — мысленно торопил он своего невидимого спасителя. — Остается пять минут. Всего пять минут…»

Все плотнее сгущались тучи, начал накрапывать дождь. От легкого озноба Эдвин Блэк передергивал плечами. Но сердце радовалось — погода помогала ему. В такой кромешной тьме сам черт ничего не заметит.

Гул начал нарастать, будто зона действия самолетов сдвинулась ближе к южной границе. В чем дело? Он вслушался в раздвоенный звук. Его смутило, что рокотал не один двигатель, а два. Тот, властный, пронзительно-резкий, сверлил небо над пустыней с севера на юг. А шелестящий, вкрадчивый пробивался с юга на север. «Что же это такое? — холодея, прошептал Блэк. — Неужели обнаружили?! Нет, он прорвется! Низом пройдет…»

Какое-то время звуковые волны шли навстречу друг другу на разных высотах: северная — выше, южная — ниже. Но вот верхняя резко изменила направление, ринулась вниз. Блэку показалось, что эта стремительная волна пронеслась над его головой и опрокинула, заглушила шелестящий, вкрадчивый звук, на который он возлагал свою последнюю надежду.

— Нет, нет! — не доверяя самому себе, шептал Авиатор. — Это слуховые галлюцинации. Нервы, черт возьми…

И шепот застрял в пересохшем горле. Кто-то неведомый сдавил адамово яблоко. В темном небе полоснула желтая молния, затем послышался едва уловимый хруст, будто раздавили спелый грецкий орех. Вкрадчивый гул двигателя оборвался. Вниз полетели рваные языки пламени…

Остался лишь один рокот — властный, хозяйский, с озорным посвистом. Но Блэк уже не слышал его. Он опустился на шершавый, изъеденный временем камень и слился с ним в своей безысходной неподвижности: некого было ждать, некуда идти, не на что надеяться.

И мысли тоже были какими-то каменными, почти неподвижными. Да и о чем думать? Вспоминать прошлое нет сил, будущее же ему представлялось непроглядно мрачным. Нет у него завтрашнего дня, как не стало шашлычника Потехина.

Эдвин Блэк облокотился о колени, уткнулся подбородком в ладони. Вместо гладко выбритой кожи ощутил жесткие волосы. Борода? Ну конечно же. Он сам наклеил ее, прячась в придорожном кустарнике. Теперь она не нужна, и халат не нужен, и палка тоже. Один раз он уже встречался вот в таком виде с Нечаевым, и тот, разумеется, запомнил его. К черту бороду, к черту! Блэк с остервенением сорвал ее с лица и бросил в шахту сухого колодца. За ней полетели палка, халат.

Теперь уже не стало и Чернобородого, только Эдвин Блэк еще существует неизвестно для чего. Для чего, действительно? Чтобы отдаться в руки чекистов, которые напомнят ему многое, очень многое: покушение на агронома Анарбаеву и сезонного рабочего Жука, отравленные продукты, историю с Умаровым…

«Да, они все припомнят, — стиснув ладонями ноющие виски, повторил про себя резидент. — А если, упаси господи, докопаются и до того случая, о котором и сам начал позабывать, тогда…»

Когда-то Эдвин Блэк был не Блэком, а Махмудом Рахманкулиным. Однополчане называли его по-русски — Михаилом. Из училища в часть прибыл он сержантом. В этом звании и застала его война.

С базового аэродрома полк перелетел на прифронтовую площадку, откуда истребители поднимались на перехват немецких самолетов.

Во время отражения одного из налетов фашистских бомбардировщиков на Москву погиб старший сержант Умаров — однокашник Рахманкулина по авиационной школе. Он был сбит потому, что его не прикрыл ведомый — Махмуд.

Гибель Азиза Умарова, полкового любимца, веселого, общительного парня, осталась тайной для всех. Виновник случившегося — Рахманкулин — не нашел в себе мужества признаться в своем малодушии, побоялся ответственности. Но смерть друга все больше угнетала его.

— Что с тобой, Михаил? — участливо спрашивали однополчане. — Уж не заболел ли?

Пряча глаза, он отнекивался, хотя и в самом деле был болен. Червоточина на совести не давала ему покоя. Червь этот разъедал душу все сильнее. Но, солгав однажды, Рахманкулин уже не мог заставить себя рассказать командиру всю правду.

Боязнь разоблачения сделала его замкнутым и настороженным. Ему стало казаться, что однополчане давно догадываются о причине перемены в его поведении, они ждут только, чтобы он сам рассказал обо всем.

Трусость, как болото, засасывала Рахманкулина все глубже. «А вдруг и меня бросит ведущий в минуту опасности?» — с тревогой думал он перед каждым боевым вылетом. Поэтому и в воздухе он теперь заботился прежде всего о самосохранении. «Буду сам себе щитом», — решил летчик.

Однажды Рахманкулин в паре с командиром звена вылетел на разведку. Они встретились с четырьмя вражескими истребителями.

— Миша, атакую, прикрой! — подал команду ведущий и устремился на «мессершмиттов».

Рахманкулин инстинктивно бросил свою машину вслед за командирской, но уже через несколько секунд его опалила мысль: «А вдруг собьют? Их же четверо…» И животный страх, подобно быстродействующему яду, сразу же парализовал его волю. Ведомый шарахнулся в сторону. Когда же пришел в себя, увидел: «чайка» командира пылающим факелом несется к земле.

А «мессы» тем временем развернулись и ринулись в погоню за Рахманкулиным. Километрах в тридцати от аэродрома они все-таки настигли его и открыли огонь. Несдобровать бы сержанту, если бы поблизости не оказалось звено однополчан, которое шло на боевое задание…

Рахманкулина вызвали в штаб полка.

— При каких обстоятельствах погиб командир звена? — строго спросили его.

Сержант срывающимся голосом стал оправдываться: мол, силы были неравными, а ведущий якобы поторопился с атакой и оторвался от него.

— Меня тоже могли сбить, — доказывал он. — Посмотрите, сколько в машине пробоин.

— Хорошо, разберемся, — спокойно сказал командир полка и, обернувшись к начальнику штаба, распорядился: — Свяжитесь с нашим пунктом наведения и с НП стрелковой дивизии. С переднего края должны были видеть этот бой.

В тот же момент раздался пронзительный телефонный звонок. Трубку взял начальник штаба.

— Слушаю… Всех имеющихся летчиков?.. Есть, товарищ генерал!

Это был приказ о вылете по тревоге.

— Идите, сержант, — сказал командир полка. — Закончим беседу позже.

Пробоины в машине Рахманкулина были уже заделаны, и сержант снова поднялся в воздух в составе шестерки. Мрачные мысли мешали ему сосредоточиться, сковывали движения. Что он скажет в свое оправдание, если пункт наведения и наземные наблюдательные посты дадут точную справку о его поведении в предыдущем воздушном бою? Тут уж ему не удастся вывернуться.

Сильный огонь зенитной артиллерии противника оборвал ход мыслей сержанта. Серые шапки разрывов появились совсем рядом.

— Внимательней следите друг за другом! — услышал Рахманкулин голос командира шестерки.

Но сержант не намерен был следить за другими. Он думал и заботился только о себе.

Когда загорелся самолет, шедший слева, Рахманкулин резко заложил правый вираж, чтобы как можно быстрее выскочить из зоны обстрела… Но, как нередко бывает с трусами, они, спасая свою шкуру, попадают из огня в полымя. Оторвавшись от группы, сержант сразу напоролся на снаряд вражеской зенитки. Его машина вспыхнула. Оставался один выход — прыгать с парашютом. Открыв судорожными движениями фонарь кабины, он выбросился за борт…

Трус не думал, на чьей территории он приземлится. Его занимало лишь одно: во что бы то ни стало остаться живым.

Едва коснувшись ногами земли, Рахманкулин услышал злобный гортанный окрик:

— Хенде хох!

Раздавленный страхом, он поднял дрожащие руки, еще не совсем сознавая трагедию случившегося. «Только бы сейчас обошлось… Только бы не пристрелили…» — вертелась в голове мелкая мыслишка.

Допрос проходил без побоев. Бьют обычно упорных, «железных», а этот слизняк сам, без всякого нажима, выложил все, что знал. Его сговорчивость враги оценили — сразу же отправили в свой глубокий тыл, на запад.

…Нет, не стоит Махмуду Рахманкулину копаться в своей памяти: слишком мерзким путем получил он право на жизнь, слишком подлым было все его существование. Тот памятный прыжок с парашютом стал и тяжелым моральным падением.

Ему казалось, что он почти забыл обо всем, что было перед тем, как он стал Эдвином Блэком. Но оказывается, вычеркнуть это из памяти невозможно.

«О черт! — скрипнул зубами Блэк. — Что же делать? Не отдаваться же в руки чекистам?! Ни за что! В крайнем случае приму яд или пущу пулю в лоб… Но и они дорого заплатят за мою смерть. Очень дорого!»

Оцепенелость проходила, апатия мысли сменилась лихорадочным поиском возможностей для спасения. Рахманкулин вскочил на ноги и начал затравленно озираться. Барханы — укрытие ненадежное. Что же еще есть в этой проклятой пустыне? Камни! Их было много у Старого колодца.

«Паникер! Склеротик! Безмозглый осел! — поносил себя Авиатор, принимаясь с упорством одержимого ворочать каменные глыбы. — Да в такой крепости… Пусть попробуют подойти!»

Вертолет подлетал к Старому колодцу. На его борту находились майор Нечаев, капитан Долгов и лейтенант Майков.

— Как будем брать? — в который раз проверяя оружие, спросил Володя. Глаза его возбужденно горели.

— Обстановка подскажет, — спокойно ответил майор. — Во всяком случае, резидент более полезен будет живой.

— А может, оружие и вообще не понадобится, — загадочно произнес Михаил Долгов и посмотрел в иллюминатор. — Кажется, мы у цели.

В тот же момент пилот включил сигнальную лампочку и начал отвесный спуск. Нечаев, пристально вглядывавшийся в развалины колодца, сказал своим спутникам:

— Смотрите-ка, забаррикадировался. Видимо, будет сопротивляться.

Офицеры увидели круговое сооружение из камней со своеобразными щелями-бойницами с разных сторон. Припав к одной из глыб, Рахманкулин следил за вертолетом.

Не отрываясь от иллюминатора, майор продолжал говорить:

— Да, будет сопротивляться отчаянно, до последнего патрона. Или до последней бомбы. Вы видели новейшие образцы? Похожи на металлические шары детского биллиарда. Негромоздки, но взрываются на сотни мельчайших осколков…

Метрах в пятидесяти от земли вертолет завис. Сигнальная лампочка замигала: «Что делать?»

— Что делать? — как бы переспросил Нечаев. — Вы помните, Михаил Петрович, тот случай, когда пограничники задержали нарушителя на реке, скованной льдом?

— Да, случай оригинальный, — отозвался капитан. — Пилот направил мощный воздушный поток на диверсанта, сбил его с ног и не давал подняться до тех пор, пока тот не оказался в надежных руках.

— Здорово! — воскликнул Владимир Майков. — Жаль, что внизу не лед, а то бы и мы попробовали такой же способ.

— А ведь это идея, Николай Иванович, — проговорил Долгов. — Песком его, песком!

— К тому и речь вел, — подчеркнул майор. — Значит, договоримся так: вы, Михаил Петрович, остаетесь на борту, а мы с Володей спустимся туда.

— Не лучше ли втроем? — спросил капитан.

— Справимся, — заверил Нечаев. — Вы только погуще пылите.

По внутреннему переговорному устройству майор отдал пилоту необходимые указания, и вертолет, описав со снижением полукруг над Старым колодцем, завис возле каменного укрытия Блэка. Двигатель взревел во всю мощь, и вскоре внизу уже ничего нельзя было различить в яростном буйстве песчаной круговерти. Потом пилот сбавил обороты двигателя.

— Майков, за мной! — услышал лейтенант голос Нечаева и вслед за майором начал спускаться на землю по висячей лестнице.

Едва офицеры почувствовали под ногами твердую опору, как желто-серый смерч начал неистовствовать с новой силой.

Долгов, наблюдавший с борта за товарищами, лишь мельком увидел майора и лейтенанта. Нырнув в косматые клубы пыли с разных сторон, они тотчас же исчезли, словно привидения.

Минуты, в течение которых капитан ожидал сигнала от чекистов, показались ему бесконечно долгими. Он уже хотел спуститься на помощь друзьям, когда наконец над пышным песчаным облаком всплеснулся росчерк зеленой ракеты.

Вертолет приземлился.

Открыв бортовой люк, капитан легко спрыгнул на землю. Неподалеку тяжело двигались два силуэта с какой-то ношей. Долгов поспешил навстречу.

— Все в порядке! — услыхал он мальчишески звонкий голос Майкова. — Только обезумел от песка, сволочь, кусаться начал.

Лица майора и лейтенанта настолько пропылились, что их нельзя было различить. Ношей оказался связанный по рукам и ногам Авиатор.

Когда поднялись на борт, Нечаев глухо рассмеялся:

— Он не тебя хотел укусить, Володя, а перегрызть свои вены, — и майор показал на обезображенные руки Авиатора повыше кистей. — Надо перевязать, а то кровью может изойти.

— Оружие и яд отобрали? — спросил капитан.

— Здесь. — Майор хлопнул по своему карману и посмотрел на тяжело дышавшего резидента. — Не до них ему было в этом песчаном аду.

Винтокрылый «Ми» поднялся над Старым колодцем и взял курс на север.