Онлайн чтение книги У Белого Яра
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. В ГРОЗУ

Над степью гулял суховей, обжигая злым дыханием до времени увядающие травы. Серели, будто кто посыпал их пеплом, потрескавшиеся гребни пахоты; в горячей пыли у дороги чахла жирная лебеда. То тут, то там взвихрятся воронки пыли и, как бы играючи, убегут вдаль.

Простор сухому, горячему ветру. Насквозь уже выдута степь, но все пылят и пылят проселочные дороги. Серые столбы, подхваченные ветром, круто взмывают вверх и, столкнувшись там, веерами рассыпаются в раскаленном воздухе.

Земля, истомленная зноем, ждала дождя, и он прошумел внезапной грозой.

Стоял ясный, безветренный день. Нестерпимо жгло солнце. И вдруг откуда-то натянуло густые черные тучи. Они заволокли полнеба. В степи стало сумеречно. Завыл, забесновался ветер, погнал облака пыли, вздымая их до самого неба.

Ослепительно сверкнула молния, грянул гром, и на степь обрушился благодатный ливень.

Молодой партизан Иван Русаков, несший дозор на берегу Тобола, решил переждать грозу в Горелом леске. Выбравшись из неглубокого овражка, откуда он с утра зорко наблюдал за широкой поймой реки, осторожно оглянулся. В крутящейся белесой мгле ничего нельзя было разобрать. Иван, с силой сжав скользкое ложе винтовки, побежал. Бежать было тяжело: глинистая почва сплошь заплыла лужами. Сразу промокнув до нитки, дозорный нерешительно остановился: пробираться в лесок или возвратиться в овражек? Вдруг Иван оцепенел: ему показалось, что в густой завесе дождя, словно привидения, замелькали фигуры скачущих всадников. Неслись они от Горелого леска, через степь, не разбирая дороги. «Каратели!..». Иван со всех ног кинулся к Памятинской поскотине и, не целясь, начал стрелять. Разрядив обойму, остановился, прислушался. Навстречу ему, с околицы, сухо щелкнули винтовочные выстрелы; на деревне ударили в набат. «Наши услышали!» — успел подумать дозорный, падая под ударом острого клинка... Гулкие, частые удары пожарного колокола, сливаясь с долго не смолкающими раскатами грома, тревожно понеслись над притихшими улочками. На призывный зов набата из домов торопливо выскакивали вооруженные мужики и парни.

Смяв сторожевую охрану, каратели с налету проскочили крайнюю улочку, ринулись было к центру Памятной. Партизаны хотя и были застигнуты врасплох, но бой приняли. Из-за углов домов и растворов ворот в упор, без промаха, били по белой коннице. Раненые лошади вставали на дыбы, с диким ржаньем метались по улице, загромождая ее, ошалело кидались на скачущих всадников.

И конница дрогнула, попятилась...

Воспользовавшись сумятицей, партизаны бросились к дальней околице, где находился склад с оружием. Но добежать туда никому не удалось: вслед ринулась опомнившаяся конница.

Караул у склада несли трое: Евгений Толмачев, Иван и Калистрат Неупокоевы. Заступив на пост перед самой прозой, они ничего не знали о том, что произошло в деревне. Услышав перестрелку, партизаны приготовились к внезапному бою. Им удалось отбить первую атаку вражеской конницы. Метким выстрелом Калистрат наповал сразил одного всадника, Иван Неупокоев ранил другого, остальные, повернув коней, кинулись наутек.

Со стороны поскотины вразнобой затрещали винтовки. Извилистой ломаной линией по степи двигалась конница. Постепенно сближаясь, всадники неслись по направлению склада, охватывая его суживающимся полукольцом.

Укрываясь за складом, партизаны отстреливались. С каждой минутой положение их ухудшалось: теперь конница наседала и спереди и сзади. Надо отступать, но путь к деревне был уже отрезан.

И они решились на отчаянный шаг... Всадники, открыв беглый огонь, стремительно неслись к складу. Оттуда — ни одного выстрела. Прошла минута, другая, партизаны молчали. Тогда вражеская конница ринулась сплошной лавиной. Первые всадники достигли уже склада, как с оглушительным грохотом разорвались гранаты. Кольцо окружения разомкнулось.

Трое смельчаков кинулись было к деревне, но им не удалось скрыться в ближнем проулке: пули сразили Калистрата Неупокоева и Евгения Толмачева, поодаль свалился оглушенный ударом приклада Иван Неупокоев...

Гроза ушла на восток, к Усть-Суерской. Туда же с диким гиканьем ускакала и конница Гришки Кокарева.

В Усть-Суерской события разыгрались еще более трагично. Часть партизан из бывших фронтовиков спозаранку выехала в поле на покос. В селе остались только те, кто нес караульную службу, да небольшая группа молодых парней, которых обучал стрельбе Федор-кузнец.

Стрельбище находилось за околицей, у березовой рощи, где и застигла партизан гроза.

Свинцовое небо фантастично прошивали огненные иглы молний, когда на дороге, проходившей мимо рощицы, показалась вражеская конница. Положение партизан было отчаянным. На стрельбище они вышли только с винтовками, у них не было ни одной гранаты. Самое страшное заключалось в том, что запас патронов, взятых для учебной стрельбы, был на исходе.

— Пробиваться в село!.. Укроемся в церкви! — отдал команду Федор и первым выскочил на опушку рощи.

За ним поодиночке покинули рощу остальные партизаны. Гроза бушевала. Сильный ветер валил партизан с ног. Их настигали всадники, сплеча рубили шашками, а кони подминали тех, кто, поддавшись страху, переставал защищаться.

Федору посчастливилось пробиться в село. Огородами он пробрался в тесный двор школы и, прячась за тополями, стал наблюдать за церковной площадью. Улучив момент, когда та опустела, выскочил из засады. Сквозь шум грозы Федор уловил отдаленные хлопки выстрелов: бой, видимо, переместился на дальнюю околицу. С винтовкой наперевес Федор мгновенно перебежал площадь, благополучно миновал церковь, проскочил к зданию волисполкома.

Он кинулся в конец коридора, где находился кабинет Пичугина. Дверь оказалась закрытой. Прислонив винтовку к стене, великан обеими руками ухватился за массивную медную ручку и с такой силой рванул дверь, что она, сорвавшись с замка, открылась. Федор в изумлении застыл на пороге: на полу валялись груды битого стекла, осколки вышибленной рамы. Кто-то побывал здесь? «Неужели измена? — ошеломила страшная мысль. — Ах, сволочи!».

Опустившись на колени около круглой печи, кузнец рывком отбросил конец половика и, расцарапывая в кровь пальцы, сорвал жестяной лист, прибитый к полу перед поддувалом. В этом месте находился тайник с запасом гранат, о котором в отряде знали лишь немногие. Тайник, к счастью, был цел. Федор торопливо хватал и рассовывал по карманам ребристые грушевидные «лимонки», затем опрометью выскочил на крыльцо, на ходу выхватывая чеку у двух гранат, и оторопело остановился: от церкви прямо на него неслась группа всадников.

«Врете, гады, живым не возьмете!..».

— По-лу-у-ндра-а!.. — гаркнул Федор и, с силой размахнувшись, кинул одну «лимонку» в подскочивших всадников, а вторую бросил себе под ноги. Все смешалось: взрыв гранаты, выстрелы, ржанье коней, истошные крики людей.

Когда дым рассеялся, все, кто уцелел, увидели: рядом с недвижным великаном в предсмертных судорогах корчилось длинное худое тело Гришки Кокарева, вышибленного из седла. Обезумев от боли, главарь разбойничьей шайки слабеющими руками судорожно загребал вместе с комьями грязи вывалившиеся наружу кишки.

...Незадолго до грозы Пичугин верхом отправился на Худяковскую заимку. Дорогу туда он представлял смутно и все же решил ехать один: не хотелось, чтобы раньше времени в отряде узнали о цели его поездки.

Спустившись с косогора, остановил коня у переправы. На солнцепеке грелся старый паромщик. Поздоровавшись, всадник сказал:

— Скоро Петров день, а вы, дедушка, все с зипуном не расстаетесь.

Узнав Пичугина, старик добродушно пробурчал:

— Худое порося и в Петровки зябнет. Ох, года, года... И охота вам, Дмитрий Егорович, по такой жарище трястись верхом да при всей амуниции?

— А пешему и того хуже, — отшутился Пичугин, ловко спрыгивая с седла и поправляя сползшую кобуру. — А насчет амуниции... сам знаешь... дело наше военное, по уставу положено.

Сводя на паром лошадь, старик бормотал:

— Знамо дело, и мы когда-то были служивыми... А ноне время недоброе. Что только делается на белом свете!

Старик лениво тянул канат с явным намерением завязать разговор. Пичугин осторожно выспрашивал у него о заимке Худякова. Медленно двигался рассохшийся паромчик, монотонно текла старческая речь:

— Да кто ж этого кровопийцу не знает!.. Тюленем прозывается, оттого что шибко толст и неповоротлив был... Смотри: от самого этого берега вон до того борка лежали земли Худякова. Бывало, выйдешь за околицу, спросишь: — «Чьи поля?» — «Худякова». — «Чьи луга?» — «Тоже Худякова». — «А клади с хлебом?» — «Опять Худякова». — «А маслозавод?» — «Его же...». Куда ни взгляни, что ни возьми — все это было Худякова. Не только какой-нибудь урядничишка или там попишка — сам господин уездный исправник считал за честь побывать у заимщика. А про мужиков и говорить не приходится. Те чуть ли не за версту сворачивали с дороги перед богачом. Иначе нельзя: нрав у Худякова крутой, ни за что ни про что мог погубить бедного человека... Ну и снимали шапки и кланялись за версту...

Через час Дмитрий подъезжал к Худяковской заимке, затерявшейся в лесной глухомани. Сосны стояли непроглядной зеленой стеной. Чужой человек, проезжая рядом, вряд ли заметит маленький лесной поселок. О человеческом жилье путнику напоминали лишь сизые дымки, что по утрам стлались над бором.

Пичугин въехал на заимку крутой извилистой тропой. На большой поляне, словно трухлявые пни, сиротливо жались друг к другу курные избы. Их нищету и убожество подчеркивали ветхие крыши да узенькие воротца, через которые разве чудом протиснется мало-мальский возок. В конце улочки стоял большой крестовой дом под железной крышей с флюгером на коньке. Во дворе виднелись тесовый навес, саманная кладовая и баня.

Сюда и направил коня Пичугин. Спешившись у закрытых ворот, постучал. Во дворе остервенело залаял цепной пес. Немного выждав, Пичугин попытался открыть калитку, но она оказалась на запоре. Пес задыхался от злобы, а из дома никто не показывался. Пичугин с силой забарабанил в калитку. Пес вдруг смолк, стало слышно, как в доме задребезжал колокольчик. Заглянув из любопытства в щель, Пичугин увидел, что от щеколды калитки через весь двор в форточку кухонного окна протянут шнур. «Ловко придумано. Сигнал...» — догадался он.

— Кто там? — прозвучал откуда-то сверху квакающий голос.

Вскинув голову, Пичугин заметил, как от окна отшатнулось испуганное лицо.

— Откройте ворота!

— А вы откуда? Зачем?

— Из волости! Ну, живо! — крикнул Пичугин.

Форточка захлопнулась. Во дворе послышались осторожные шаги, которые замерли у калитки. Теряя терпение, Пичугин рванул дверку, и она приоткрылась. В узкое пространство просунулась сперва голова, неестественно маленькая, повязанная грязной тряпицей, затем и вся фигура человека. На сухоньких угловатых плечах висело подобие рубахи, рваные штаны могли с одинаковым успехом сойти и за юбку. Лицо было с белесыми, выцветшими бровями, без малейшего намека на усы и бороду.

«Скопец», — с отвращением подумал Пичугин, а вслух спросил:

— Худяковская заимка?

— Она самая-с...

Человек уставился на всадника колючими маленькими глазками. С любопытством разглядывая его, Пичугин продолжал:

— Где хозяин?

— Сбежал-с!

— Давно?

— Да уж с полгода-с... Как красные объявились.

— А кто тут сейчас за хозяина?

— Выходит, я-с... Как бывший приказчик.

Он продолжал цепко держаться за калитку. Его настороженная фигура напоминала трусливого суслика, на миг выглянувшего из норки и готового скрыться обратно.

— Вот что, гражданин приказчик! Отныне заимка Худякова именем советской власти конфискуется в пользу народа!

Приказчик испуганно заморгал глазами. Пичугин шагнул к калитке, преградив ему путь к отступлению, и, уже не в силах сдержать себя, угрожающе произнес:

— Не пытайтесь бежать! Уложу на месте! Ну, показывайте заимку.

Держась настороже Пичугин оставил лошадь во дворе и приступил к осмотру хозяйства, неотступно следуя по пятам за суетливым приказчиком, который с подозрительной угодливостью показывал все, чем владел Худяков: маслодельный завод, скотобойню, кожевню, скотные дворы.

Шагая по пустынной улочке, Пичугин удивленно спросил:

— А где же люди? Разве вы один на заимке?

— Как можно-с! Место у нас глухое, недолго и до беды... Со мной в доме сторожа, а наемные люди сейчас на лесных пастбищах. Верст за десять отсюда... Там и живут с семьями, за скотом ухаживают. На заимку возвратятся только к зиме.

— А много скота у Худякова? — спросил Пичугин.

— Стадо коров, табун лошадей да отара овец...

— Сколько же лошадей?

— С полсотни наберется...

— Ого! Да твой хозяин настоящий помещик!

Приказчик осклабился, сделал неопределенный жест и молча направился к амбарам, стоявшим на отшибе. Пичугин по-хозяйски осмотрел широкие закрома, до краев наполненные пшеницей и овсом. Под потолком на длинных жердях сушились кожи и готовые овчины.

Закончив осмотр, Пичугин строго сказал приказчику:

— Завтра прибудут наши люди, примут хозяйство. Приведите в порядок документы, да смотрите, чтоб без обмана... Сам проверю!

С заимки Дмитрий возвращался в радостном возбуждении. По его расчетам выходило, что запасов продовольствия здесь хватит для отряда месяцев на десять, а если расходовать экономно, пожалуй, и на год. А лошади! Вот обрадуются партизаны! Через неделю в отряде прибавится полсотни новых всадников. Заимка стоит в стороне от проселочного тракта в глухом лесу. Значит, можно не опасаться внезапного налета карателей. Лучшего места для лесного лагеря не найти!

Отдохнувший и насытившийся конь бежал бойкой рысью. Погруженный в раздумье, Дмитрий не заметил, как стремительно надвигалась гроза. Он был уже на полпути, когда сердито зарокотал отдаленный гром. И вдруг над самой головой гром ударил с такой силой, что лошадь, вздрогнув, стала, как вкопанная.

Дождь начал редеть, а вскоре и совсем прекратился. Над перелесками засияло чистое, омытое грозой небо.

Дмитрий тронул коня и направил его не по дороге, а широким лугом, от которого шел пар.

Под жаркими лучами солнца долина Тобола быстро высыхала, у переправы, куда через четверть часа подъехал Пичугин, песок уже успел впитать влагу. О недавней грозе здесь напоминали лишь небольшие лужицы, блестевшие в ложбинках.

Паром стоял на приколе у противоположного берега. Деда-перевозчика не было видно.

— Эге-е-ей! — крикнул Дмитрий, и раскатистое эхо, многократно повторило и усилило его зов. Никто не отозвался. «Ушел, видно, старина домой. Грозы побоялся», — подумал Дмитрий и направил коня вдоль правого берега. Отъехав с полверсты, нашел удобный брод.

То было живописное местечко — Мамаиха. Тобол, пропетляв несколько километров, как бы по капризу сделал глубокую излучину, поросшую молодым леском. Крестьяне издавна любили захаживать на Мамаиху: молодежь привлекала лесная поляна, старики шли сюда порыбачить, а вездесущие ребятишки — поиграть в прятки в тальнике.

Приторочив к седлу сверток со снятыми сапогами и верхней одеждой, Дмитрий, ласково понукая, заставил нервно вздрагивающего коня сойти с крутого берега. Выбравшись на ту сторону, привязал коня к березе, а сам решил искупаться. Разбежавшись, кинулся в воду, нырнув на самую середину реки, и, набрав воздуха, снова начал нырять, пытаясь достать дно, а потом отдыхал, плывя на спине.

Купание освежило, усталости как не бывало. Дмитрий давно не испытывал такого приподнятого настроения. Да, сегодня у него удачный день. Ему удалось подыскать место для партизанского лагеря. Хорошо, если б и Павел сумел договориться, и тогда отряд станет крепким, сильным. А там, может, удастся наладить связь с городом. Рабочие помогут партизанам оружием. Только бы деду посчастливилось пробраться в Курган и отыскать там Наташу.

Влажная земля дымилась легкой испариной. Дышалось легко. Уходить с реки не хотелось, и Дмитрий, одевшись, прилег на берегу.

Вдруг заржал конь. Дмитрий обернулся и увидел группу всадников, скакавших со стороны Усть-Суерской. Они были уже близко. Один, вырвавшись вперед, вскинул карабин, выстрелил. Над ухом Дмитрия просвистела пуля.

Он кинулся к лошади. Вразнобой затрещали выстрелы. Испуганный конь заметался и, оборвав поводья, стремительно бросился в степь.

Вмиг созрело решение: спастись вплавь! Скрыться на том берегу, в зарослях тальника!

Отстреливаясь, Дмитрий быстро пятился к берегу. От воды его отделяло лишь несколько шагов, он собрался прыгнуть, но увидел справа от себя всадника. Отпрянув, Дмитрий в упор выстрелил.

Раненное им животное, сделав скачок, тяжело рухнуло на землю, придавив Пичугина тяжестью своего тела...