Онлайн чтение книги Убийство в музее восковых фигур
Глава 11

Я едва различал слова Бенколина. Я видел, что он говорит по телефону, но слышал его голос, как слышишь радиопередачу, погрузившись в чтение книги. Мой друг более, чем кто-нибудь другой, обладает силой внушения, основанной на тщательном подборе слов. Несколько фраз звучало у меня в голове, как колокола, и звон их разносился многоголосым эхом по всем уголкам мозга, пробуждая к жизни жуткие призраки. Темный проход и сочащийся из-за двери зеленый свет казались мне еще отвратительнее, чем когда-либо прежде. Неожиданный прыжок убийцы, притаившегося в засаде, напоминал безжалостное коварство животного. Я как будто сам переживал ужас, который почувствовала Клодин Мартель, когда этот зверь бросился на нее. Но страшнее всего была мысль о том, как умирающая девушка кричит бесчувственным стенам имя своего убийцы…

«Мадам Дюшен и господин Робике». Я только сейчас понял, что значат эти слова. Бенколин включил лампу у себя на столе, и ее желтый круг погрузил в тень всю комнату, кроме широкого письменного стола, заваленного бумагами. Детектив сел в кресло – сутулая фигура с пронзительными глазами под нависшими над ними тяжелыми веками, со впалыми щеками, жестко исчерченным морщинами лицом и седеющими черными волосами, разделенными посредине пробором и закручивающимися вверх, как рога. Одна его рука неподвижно лежала на столе. Рядом с ней, когда он посмотрел на дверь, я заметил блестящий на блокноте маленький серебряный ключик.

Служащий ввел в комнату мадам Дюшен и Робике. Бенколин встал им навстречу и указал на кресла около его стола. Несмотря на плохую погоду, женщина была одета изысканно – в котиковую шубку и жемчуга; лицо ее выглядело моложавым под полями низко надвинутой черной шляпы. Мешки под глазами казались теперь всего лишь подведенными тенями, она совсем не походила на ту неряшливую и изможденную женщину, которую мы видели этим утром. Теперь я рассмотрел, что глаза у нее не черные, а стальные. Она похлопывала по столу газетой, и чем дольше она это делала, тем больше серело от чего-то похожего на отчаяние ее лицо…

– Господин Бенколин, – чрезвычайно сухо произнесла она, – я взяла на себя смелость прийти к вам, поскольку инспектор полиции, который приходил к нам сегодня днем, позволил себе некоторые порочащие Одетту намеки. Я не поняла, что он имел в виду, и совершенно бы об этом забыла, если бы… не увидела вот эту статью. – Она снова похлопала по столу газетой. – Тогда я попросила Поля привезти меня сюда.

– Именно так, – нервно вставил Робике, кутаясь в толстое пальто. Я заметил, что он не сводит глаз с серебряного ключика.

– Я очень рад, мадам, – склонил голову Бенколин.

Она сделала жест, словно отбрасывая вежливость в сторону.

– Вы будете говорить со мной откровенно?

– О чем, мадам?

– О смерти… моей дочери. И Клодин Мартель. – У нее перехватило дыхание. – Вы не сказали мне об этом сегодня утром.

– Зачем же мне было это делать, мадам? У вас наверняка и так голова идет кругом, и еще один удар…

– Пожалуйста… пожалуйста, не скрывайте от меня ничего! Я должна знать. Я уверена, что эти события связаны. И что Клодин нашли в музее восковых фигур… это же полицейская увертка, разве не так?

Бенколин смотрел на нее, приложив пальцы к виску, и ничего не отвечал.

– Потому что, видите ли, – продолжала она с усилием, – я сама когда-то была членом Клуба Цветных масок. О, это было очень давно! Двадцать лет назад. Это заведение существует не первый год, хотя, наверное, – заметила она с горечью, – с тех пор там переменился хозяин. Я знаю, где находится клуб. Музей восковых фигур, – о, я никогда в жизни не заподозрила бы музей восковых фигур! Но я догадывалась, что Клодин туда ходила… в клуб, я хочу сказать. И когда я узнала про ее смерть, то подумала о гибели Одетты…

Женщина провела языком по губам; лицо ее совершенно посерело. Она продолжала судорожно похлопывать газетой по столу.

– Совершенно неожиданно, сударь, я поняла. Матери всегда понимают такие вещи. Я почувствовала, что тут что-то не так. Одетта имела отношение к клубу?

– Не знаю, мадам. Разве что невольно.

Она посмотрела на нас пустыми глазами и пробормотала:

– И будет проклят род твой… как это?., до седьмого колена. Я никогда не была религиозна. Но теперь я верю в Бога. О да. В его гнев. Он разгневался на меня…

Ее затрясло. Робике, бледный как воск, спрятал подбородок в воротник пальто и сдавленным голосом произнес:

– Тетя Беатриса, говорил я вам – не надо было сюда приезжать. Господа делают все, что могут. И…

– Еще сегодня утром, – быстро заговорила она, – когда вы отправили своего друга вниз послушать, о чем будет говорить Джина с этим человеком, я должна была бы понять. Конечно, Джина имеет к этому отношение. Как она себя вела! Как ужасно она себя вела!… Моя маленькая Одетта! Они все с этим связаны…

– Мадам, вы переутомились, – мягко заметил детектив. – Это была простая формальность. Человек зашел в дом, и мадемуазель Прево, встретив его…

– Теперь я вам кое-что скажу. Я тогда была потрясена, и это заставило меня задуматься. Этот голос… голос этого человека…

– Да? – ободрил ее Бенколин, тихонько постукивая пальцами по столу.

– Как я сказала, его голос мне кое-что напомнил… Я уже слышала его прежде.

– Ага! Так вы знакомы с господином Галаном?

– Я никогда его не видела. Но четыре раза слышала его голос.

Робике как зачарованный во все глаза смотрел на поблескивающий серебряный ключик, а мадам уверенно продолжала:

– Второй раз это было лет десять назад. Я сидела наверху, учила Одетту – она была еще маленькая – вышивать. Мой муж читал внизу, в библиотеке, я чувствовала запах его сигары. В дверь позвонили, служанка впустила посетителя, и я услышала голос в холле. Приятный голос. Муж принял гостя. Я слышала, как они разговаривали, но слов не различала. Несколько раз посетитель смеялся. Потом служанка выпустила его… Я запомнила, что у него скрипели ботинки и в холле он еще продолжал смеяться. Через несколько часов после этого я почувствовала запах пороха, а не сигар, и спустилась вниз. Муж воспользовался глушителем, когда стрелялся, потому что… потому что не хотел беспокоить Одетту… Потом я вспомнила, где слышала этот голос впервые. Это было в Клубе Цветных масок – о, я бывала там только до замужества, клянусь вам! Этот голос и смех принадлежали человеку в маске. Это было, наверное, двадцать три или двадцать четыре года назад. Я запомнила это только потому, что в его маске было проделано отверстие для носа, это была такая ужасная красная штуковина, вся перекрученная… просто кошмар какой-то. Поэтому я и запомнила его голос…

Она наклонила голову.

– А третий раз, мадам? – спросил Бенколин.

– Третий раз, – сказала она, сглотнув комок в горле, – был шесть месяцев назад, в начале лета. Было это в доме родителей Джины Прево в Нейи, в саду, ближе к вечеру. Небо было еще светлое, и на его фоне летний домик в конце садовой аллеи выделялся темным пятном. Из домика доносился мужской голос. Он звучал нежно, как бывает, когда мужчина занимается любовью, но для меня все вокруг застыло, а солнце почернело, потому что я его узнала. Я убежала прочь. Убежала, говорю вам! Но я успела увидеть, как Джина Прево вышла из домика, счастливо улыбаясь. Тогда я сказала себе, что ошиблась, что это просто истерика… Но сегодня, когда я снова услышала этот голос, все это всплыло в моей памяти. И я поняла. Не отрицайте! Моя маленькая Одетта… Прошу вас, не успокаивайте меня. Когда я прочитала в этой газете о Клодин…

Она пылающими глазами смотрела на Бенколина, который все так же сидел, облокотившись на ручку кресла, пальцами подперев висок, и смотрел на нее блестящими немигающими глазами. Потом, немного успокоившись, она спросила:

– Вы ничего не можете мне сказать? – В голосе ее звучала отчаянная надежда.

– Ничего, мадам.

Снова воцарилось молчание. Я слышал, как тикают чьи-то часы.

– Да… понимаю, – проговорила мадам Дюшен. – Я надеялась, что вы будете отрицать это, сударь. Непонятно почему, но я все еще надеялась… Теперь мне все ясно. – Улыбнувшись одними губами, она пожала плечами, без особой на то нужды щелкнула замочком сумочки и растерянно посмотрела вокруг. – Знаете, сударь, я прочитала в газете, что Клодин нашли в руках восковой фигуры, которую называют Сатиром Сены. Вот такое впечатление произвел на меня этот человек. Не знаю, как насчет Сены… но сатир, отвратительное чудовище…

Поспешно вмешался Робике:

– Тетя Беатриса, нам лучше уйти. Мы только отнимаем у господ время. Ведь мы ничем не можем им помочь.

Женщина встала, мы последовали ее примеру. Она продолжала бессмысленно улыбаться. Бенколин взял протянутую ему руку и вежливо поклонился.

– Боюсь, мадам, я не смогу вас утешить, – негромко произнес он. – Но одно, по крайней мере, я могу обещать. – Он чуть повысил голос и пожал ей руку. – Пройдет не так уж много времени, и этот человек окажется там, где, я считаю, он должен быть. И Богом клянусь, он больше не причинит зла ни вам, ни кому-нибудь еще! Всего хорошего, и… будьте мужественны.

Бенколин все еще стоял с опущенной головой, когда за ними закрылась дверь. Свет играл на седых прядях его волос. Он медленно подошел к столу и сел.

– Я старею, Джефф, – заметил он вдруг. – Не так давно я бы позволил себе улыбнуться про себя по поводу этой женщины.

– Улыбнуться? Бог мой!

– Я был спасен от ненависти ко всем человеческим существам, свойственной Галану, только потому, что мог над ними смеяться. В этом всегда была главная разница между нами.

– Вы сравниваете себя с этим?…

– Да. Он увидел, что человечество плохо управляется со своим хозяйством, и возненавидел его; он считает, что, разбивая в кровь сытые рожи, он выковывает железный мир. А что же я? Я продолжал себе посмеиваться, как сломанная уличная шарманка, и превратился в маньяка; как слепец, я кидался со своими ничтожными силами наперерез страстям, страданиям и горестям, на которые натыкался на каждом шагу. Передайте-ка мне коньяк, будьте другом, и позвольте мне немного поговорить о глупостях! Мне не так часто выпадает такая возможность… Так вот. Я стал смеяться, потому что боялся людей, боялся их осуждения, их пренебрежения…

– Позвольте, – перебил я, – и мне посмеяться над этой идеей.

– О да, я смеялся! Таким образом, из-за того, что они могли принять меня за меньшее, чем я есть на самом деле, я пытался стать больше, чем я есть, как это делают многие. Сильным был только мой мозг, но черт меня побери, если я не заставил себя стать больше, чем я есть. Вон идет Анри Бенколин, его боятся, его уважают, им восхищаются, – о да! – а за ним встает призрак, не перестающий удивляться.

– Удивляться чему?

– Удивляться, Джефф, почему люди считают мудрецом злобного идиота, который сказал: «Познай самого себя». Изучение собственного ума, сердца, полное погружение в них – губительное занятие, от него сходят с ума. Ибо мозг – больший лжец, чем любой человек: он лжет даже собственному владельцу. Самокопание порождает страх, а страх возводит стены ненависти или довольства, которые заставляют людей бояться меня, но мне воздается стократ тем, что я боюсь самого себя… Впрочем, не обращайте на меня внимания.

Странное у него было настроение. Он выпалил эти слова в каком-то исступлении; я не понимал его, но знал, что в последнее время эти припадки черной меланхолии стали повторяться все чаще. Казалось, что он искал повода отвлечься и вот теперь выбрал для этого серебряный ключик. Вдруг у него необъяснимо переменилось настроение, и он заговорил совсем о другом:

– Джефф, я ведь говорил вам, что мы собираемся отправить кого-нибудь сегодня вечером в Клуб Цветных масок, чтобы подслушать разговор между Галаном и Джиной Прево? Как вы думаете, вы справились бы с этим?

– Я?!

– А почему бы и нет?… Так сможете?

– Вот это да! – восхитился я. – По правде говоря, я об этом и мечтать не смел. Ведь у вас тут столько профессионалов, а вы почему-то полагаетесь на мои способности!

Он посмотрел на меня снисходительно:

– О, не знаю. С одной стороны, вы того же роста и комплекции, что и Робике, а вам придется проходить с его ключом мимо бдительной охраны. И еще… возможно, мне хочется посмотреть, как вы, человек свободный от моих перепадов настроения и, по всей видимости, не слабонервный, будете действовать в опасной ситуации. А там будет опасно, предупреждаю вас.

– Это и есть основная причина, верно?

– Думаю, что да. Вы согласны?

– Безусловно! – произнес я с подъемом. Шанс познакомиться с этим клубом, дурманящий напиток, имя которому приключение, и сверкающие глаза опасности…

Бенколин заметил мое выражение лица и недовольно посмотрел на меня:

– Теперь слушайте меня внимательно! Это вам не шутки, черт побери!

Я тут же протрезвел. Его живой ум уже стремительно несся по новой тропе рассуждений.

– Я вас проинструктирую… Во-первых, я хочу рассказать вам, чего вам следует ожидать. Джина Прево может знать, а может и не знать, кто убийца; вы слышали мою теорию. Но это всего лишь теория, у нас нет никаких доказательств. Но если Джина знает, Галану, по всей вероятности, удастся вытащить это из нее легче, чем целому департаменту полиции. Если бы мы могли получить магнитофонную запись…

– Бенколин, – прервал я, – кто убийца?

– Не знаю, – медленно ответил сыщик. – Ни малейшего представления. – Он помолчал и добавил: – Наверное, именно это так действует мне на нервы…

– Из-за этого все ваше философствование?

Он пожал плечами:

– Возможно. Теперь позвольте рассказать вам о последовавших за убийством событиях, как я их себе представляю. Там-то и сидит эта заноза, не дающая мне покоя. Я могу описать картину преступления и все, что предшествовало ей и что за ней последовало. Но лицо преступника остается для меня белым пятном. Вот, послушайте… – Он развернул кресло, налил себе еще стакан и заговорил так, будто начинал подкоп под крепостную стену: – Мы проследили ход событий до того момента, когда убийца наносит удар, а Джина Прево убегает из прохода. С первого же взгляда в этот проход я знал – невзирая на уверения старика Августина, что он выключил весь свет в половине двенадцатого, – что кто-то потом включал там электричество, пусть ненадолго. Пятна крови на стене, кошелек на полу – все это располагалось по прямой линии от двери в музей. Оттуда шел свет, пусть даже очень тусклый, так что убийца мог видеть свою жертву, а также кошелек – достаточно хорошо, чтобы в нем рыться. Поэтому я спросил об этом мадемуазель Августин, и она подтвердила, что минут на пять зажигала свет… Идем дальше. Убийца зачем-то рылся в кошельке. Что ему там было нужно? Не деньги, их он не тронул! Конечно же, он искал не записку, не письмо, не карточку…

– Почему?

– Надеюсь, вы согласны со мной, что свет там был настолько слабым, что с трудом можно было различить лицо стоящего рядом человека? – отозвался Бенколин. – Тогда как мог убийца найти нужный ему клочок бумаги в куче конвертов и всяких записочек в ее сумочке? Там нельзя было разобрать ни слова. Но он не взял сумочку с собой на лестничную площадку, к сатиру, где было посветлее, – нет, он все вывалил на пол… Нет, нет, это была какая-то вещь, Джефф, которую он мог распознать даже в полутьме. Прежде чем определить, что это было и нашел он это или нет, позвольте спросить вас: зачем убийца перенес тело в музей?

– Очевидно, чтобы скрыть тот факт, что она была убита в проходе. Отвести подозрение от Клуба Цветных масок.

Бенколин посмотрел на меня, подняв брови, и вздохнул.

– Мой дорогой, – сказал он с грустью, – иногда вы меня разочаровываете… Ну ладно. Значит, убийца перенес тело, чтобы казалось, будто девушку убили в музее? Но при этом он оставил ее сумку прямо посредине прохода, а дверь в музей распахнул пошире, чтобы ее было получше видно? Да еще…

– А, перестаньте! Он, наверное, спешил нести ноги и забыл о сумке.

– И все же у него хватило времени сунуть девушку в руки сатиру, поправить на ней одежду и вообще все там привести в полный порядок?… Нет, не получается. Преступнику было все равно, где найдут тело. Он затащил его в музей с вполне определенной целью, а сунуть его в руки сатиру пришло ему в голову в последний момент. Подумайте! Что вы увидели на теле?

– Боже мой! На шее… порванная золотая цепочка.

– Да. Это и была та самая вещь: что-то, что она носила на цепочке. Теперь понимаете? Убийца думал, что Клодин носит этот предмет в сумке, но, перерыв ее, обнаружил, что его там нет… Тогда он сделал вывод, что предмет должен быть на ней. Возможно, в карманах; но при таком тусклом свете ему ничего не было видно в карманах ее пальто, к тому же он не знал точно, где она могла его носить. Тогда…

Я наклонился вперед.

– Ясно! Он затащил ее на лестничную площадку в музей, где освещение было много лучше.

– Есть еще причина. Он знал, что кто-то – как нам известно, это была Джина Прево – заглядывал в проход и видел, как он зарезал девушку. Он видел, как незнакомец исчез, чтобы – как он считал – позвать полицию. Не мог же он стоять там и дожидаться, пока его арестуют! Кто-то включил свет в музее; это было опасно, но все же не так, как оставаться в проходе. Тогда убийца решил втащить девушку в музей и закрыть за собой дверь. В крайнем случае, он всегда мог там спрятаться. Он не хотел убегать, не найдя того, что искал… Поэтому он и вернулся на лестничную площадку. Еще секунда – и убийца нашел золотую цепочку и предмет на ней…

– Теперь, надеюсь, вы скажете мне, что это было?

Бенколин выпрямился в кресле, задумчиво глядя на свет.

– Я, конечно, не уверен. Но кое-что заставляет меня предположить… Так, например, даже если мы отбросим заверения мадам Мартель, что Клодин никогда не носила кулонов или чего-нибудь в этом роде, ясно, что на цепочке был не легкий медальон или даже брелок вроде тех, которые носят мужчины на часовой цепочке. Как я уже говорил вам, эта цепочка была очень прочной. Ее разорвали пополам, что свидетельствует о том, что ни искомый предмет, ни соединительное звено тоже не были хрупкими. Думаю, это был вот такой ключ…

И он вынул из ящика стола серебряный ключик. Я посмотрел на круглое отверстие в головке ключа, потом на Бенколина и кивнул…

– На цепочке висел собственный ключ Клодин Мартель, – прибавил сыщик, бросив ключ Робике на стол. – Это, признаю, чистой воды догадка, но за отсутствием более основательной гипотезы я предлагаю эту. Зачем ключик понадобился убийце? Почему убийца пошел на страшный риск быть обнаруженным, только бы добыть его?… Как бы то ни было, он делает свое дело. Ключ найден. И тогда убийце приходит в голову мысль поместить тело в объятия сатира. Так он и делает – и тут, словно занавес после окончания трагедии, в музее гаснет свет. Мадемуазель Августин убедилась, что все в порядке. После убийства прошло всего пять минут. Убийца выскальзывает в проход и уходит через бульвар; при этом он, должно быть, чертовски ломает голову, почему же тот человек, который видел его за делом, не позвал полицию!

– Предположим, ваша теория правильна; и почему же Джина Прево этого не сделала?

– Она опасалась, что полицейское расследование может вывести на дело Одетты Дюшен, к тому же не хотела быть замешана ни в каких делах, связанных с клубом. Ведь в любом случае ей пришлось бы как-то объяснять свое присутствие там… Я думаю, вы знаете, что она сделала.

– Могу догадаться, – согласился я. Правда, я довольно смутно представлял себе это, но меня сейчас больше занимал другой вопрос, и я сбросил Джину Прево со счетов, чтобы поскорее разобраться с ним. – Однако в ваших рассуждениях есть одно слабое звено. Вы сказали, что с самого начала были уверены, что убийца той ночью вошел в музей еще до его закрытия?

– Да.

– Тогда почему бы вам просто не спросить мадемуазель Августин – ведь она стояла у дверей весь день, – кто заходил вечером в музей? Вряд ли посетителей было много, такое случается редко. Значит, она должна была видеть убийцу!

– И все же она бы ничего нам не сказала, и мой вопрос только послужил бы предупреждением убийце. Посмотрите! – Бенколин начал постукивать ключом о стол, подчеркивая этим каждое слово. – Я подозреваю, что убийца – член клуба. Так вот, мадемуазель Августин изо всех сил стремится защитить… нет, не убийцу, а всех членов этой организации. Если ей не удастся оградить их от нашего любопытства, всему ее столь выгодному бизнесу придет конец. Предположим, в тот вечер через музей прошли один, два, пусть полдюжины членов клуба; вы полагаете, что нам нужно было бы получить описание их всех?

– Полагаю, что нет, – согласился я.

– А, хорошо! А зная, что мы ищем одного из них, она могла бы – подчеркиваю, могла бы – предупредить каждого, кто проходил в тот вечер через музей. Сколько раз вам говорить, Джефф, что наша единственная надежда – убеждать всех, и полицейских в том числе, что это убийство – обыкновенное разбойное нападение плюс попытка изнасилования? Помните, я намекнул на это мадемуазель Августин, сказав, между прочим, что, вероятно, мадемуазель Мартель никогда в жизни и не была в музее. После этого кассирше стало заметно легче дышать… Умоляю вас, не забывайте, что в клубе, с которым мы имеем дело, состоит кое-кто из виднейших людей Франции! Скандал нам не нужен. Мы не имеем права выжимать из людей правду, что, возможно, пришлось бы по душе вашей американской прямолинейности… А вот вам еще один момент. Я убежден, что каким-то образом мадемуазель Августин играет во всем этом важную роль. Пока я не вижу, какую именно, и все же готов поклясться: в тихом омуте черти водятся! Что-то говорит мне, что не пройдет и нескольких дней, как наши мысли будет весьма занимать эта тихоня, которая сидит себе сейчас в своей кассе, продавая билеты. Если бы ее отец только знал…

Бенколин попытался раскурить погасшую сигару, которая гасла у него уже не в первый раз, но рука его вдруг замерла на полпути и оставалась без движения, пока пламя спички, вспыхнув, не погасло. Но детектив не замечал этого. Застывшим удивленным взором он смотрел в никуда. Затем шепотом, будто сам не веря своим словам, он повторил:

– Продает билеты… Если бы ее отец… Беззвучно шевеля губами, он судорожно вскочил на ноги и принялся ерошить себе волосы, все так же глядя прямо перед собой.

– В чем дело? Что?… – спросил я и замолчал, повинуясь его сердитому жесту. Впрочем, он едва ли замечал меня. Бенколин сделал несколько шагов по ковру, переместившись из света в тень. Затем он разразился скептическим смехом, но тут же осекся. Я слышал, как он невнятно бормочет себе под нос: «Алиби… Это алиби». И еще: «Интересно, кто этот ювелир? Надо найти ювелира…»

– Послушайте, Бенколин!

– Ах да! Но, – он с самым непринужденным видом повернулся ко мне, словно продолжая начатые рассуждения, – если бы оно у него было, это было бы неизбежно. И еще эта стена… Интересно, чем еще можно воспользоваться, чтобы это сделать?…

– Минеральной водички не хотите? – предложил я и процитировал: – «В стакане все сверкало, кружились пузырьки…» А ну вас ко всем чертям!…

Я сердито плюхнулся в кресло. Между тем от черной меланхолии Бенколина не осталось и следа. Он победно потирал руки. Потом, взяв свой стакан, он высоко поднял его.

– Будьте добры присоединиться ко мне, – провозгласил он. – Я предлагаю выпить за самого великого игрока, которого я когда-либо встречал. Пью за единственного убийцу в моей практике, который совершенно сознательно подарил мне ключ к разгадке преступления!