Онлайн чтение книги Убийство в Орсивале
XI

Продолжительное молчание последовало за рассказом сыщика. Его нарушил Доктор Жандрон.

— Во всем этом, — сказал он, — я все-таки не понимаю роли Геспена.

— Не более вас понимаю ее и я сам, — отвечал Лекок. — Именно в этом-то и есть слабое место моей версии. Благодаря этому методу, который состоит в восстановлении преступления прежде, чем заняться преступником, я не могу ни обманываться, ни быть уверенным только наполовину. Или все мои дедукции верны, или же все неверны. Все или ничего. Если я стою на правильном пути, то Геспен не замешан в преступлении, потому что нет ни одной зацепки, которая давала бы повод подозревать участие постороннего. Если же, наоборот, я обманываюсь…

Лекок вдруг вздрогнул. Можно было бы подумать, что до его слуха долетел из сада необычный шум.

— Но я не обманываюсь, — продолжал он. — Против графа я имею еще и другую улику, о которой вам пока ничего не говорил и которая кажется мне решающей. Я допросил Франсуа, лакея графа, хорошо ли ему известна обувь хозяина. Он мне ответил, что да, и отвел меня в комнату, где хранится обувь. Не хватает сапог с голенищами из юфти; их надел сегодня граф Треморель. Франсуа уверен в этом. Я искал эти сапоги самым тщательным образом и никак не мог их найти. Наконец, галстук, который был на графе утром восьмого числа, тоже исчез.

— Вот, — воскликнул отец Планта, — вот неоспоримое доказательство ваших предположений относительно туфель.

— Я полагаю, — отвечал Лекок, — что факты достаточно точно установлены и позволяют нам двигаться вперед. Разберемся теперь в обстоятельствах, которые должны установить…

В эту минуту Лекок как-то странно вдруг огляделся по сторонам. Затем, не сказав ни слова, с той смелостью и решительностью, с какими кошка бросается на мышь, он вскочил вдруг на подоконник открытого окна и выпрыгнул в сад.

Доктор и отец Планта тоже бросились к окошку.

Занимался день, деревья шелестели под свежим ветерком, предметы все еще не обрели своих очертаний и казались странными сквозь бледный туман, поднимавшийся в эту ночь из долины Сены.

На траве, перед окнами библиотеки, доктор и судья увидели двух человек, словно какие-то две тени, которые волновались и с ожесточением размахивали руками. Вскоре они сцепились вместе и образовали одну, а затем снова разделились на две. Одна из них упала, встала и снова упала.

— Не беспокойтесь, господа, — послышался голос Лекока. — Негодяй в моих руках!

Человек, оставшийся на ногах, в котором можно было узнать агента тайной полиции, наклонился, и вновь началась борьба, которая, казалось, закончилась. Соперник, лежавший на траве, отчаянно защищался. Затем оба вскочили на ноги и стали бороться. Вдруг кто-то вскрикнул от боли и выругался:

— Ах, каналья!

Раздался другой крик, громкий, на который отозвалось эхо; затем послышался насмешливый голос Лекока:

— Ну вот, я так и предполагал, что он придет засвидетельствовать нам свое почтение. Посветите-ка нам немножко!

Доктор и мировой судья, оба разом, бросились за лампой. Доктор поднял огонь вверх и стал светить, вслед за тем дверь широко распахнулась, и в нее вошел Лекок, а с ним кто-то еще.

— Позвольте, господа, представить вам, — сказал Лекок, — орсивальского костоправа Робело, собирателя трав по образованию и отравителя по призванию.

Отец Планта и доктор Жандрон были так удивлены, что ничего не могли на это ответить. Это действительно был знахарь. Но не только присутствие Робело, почти необъяснимое для них, так удивило судью и его приятеля. Они были поражены видом другого человека, который, точно в кандалах, держал руки бывшего лаборанта в лаборатории доктора и тащил его вперед. Несомненно, это был голос Лекока, это был его костюм, его галстук, повязанный с претензией, его золотая цепочка от часов, но вместе с тем это был вовсе и не Лекок. Он выскочил в окно с превосходными, ухоженными бакенбардами, а возвращался бритым брюнетом. Он вышел из комнаты человеком пожилым, а возвращался тридцатилетним молодым господином со смелым взглядом. Чудные черные волосы, вившиеся кольцами, оттеняли его бледность и придавали энергичность лицу. На шее, под подбородком, у него виднелась рана, из которой струилась кровь.

— Господин Лекок!.. — воскликнул мировой судья, поняв наконец, в чем дело.

— Он самый, — отвечал сыщик, — и на этот раз уже настоящий! — Обратившись к знахарю и с силой толкнув его в плечо, он сказал: — Подойди поближе!

Знахарь навзничь повалился в кресло, но сыщик все еще продолжал его держать.

— Да-с, — продолжал Лекок, — этот негодяй лишил меня моих светлокудрых украшений. Благодаря ему помимо своей воли я должен предстать перед вами au naturel, в моем первородном виде, то есть самим собой. В таком виде во всем свете меня знают только три человека: два верных друга, о которых речь будет ниже, и одна женщина, о которой я рассказывал только час тому назад.

Отец Планта и Жандрон так вопросительно поглядели на него, что сыщик продолжал:

— Что ж поделаешь? Такого, каким вы меня сейчас видите, меня поклялись убить семь самых страшных преступников во Франции. Я их схватил, и они поклялись — а такие люди всегда держат клятву, — что я умру от их руки. Четверо из них сейчас на каторжных работах на Кайенн, один в Бресте. Я получаю о них известия. А где другие два? Я потерял их из виду. Кто знает, может быть, один из них подстерегает меня здесь, или на обратном пути мне распорют кинжалом живот. К счастью, я принял меры. Я не боюсь никого. Уже пятнадцать лет, как я служу в тайной полиции, и решительно никто не знает моего настоящего лица и даже цвета моих волос…

Робело стало неудобно в кресле, и он попробовал было пошевелиться.

— Вставай! — обратился к нему Лекок, изменив сразу тон. — Вставай сейчас же и говори нам, что ты делал в саду?

— Но вы ранены! — воскликнул мировой судья, заметив струйку крови, струящуюся по манишке сыщика.

— Это ерунда! — отвечал Лекок. — Царапина! Этот дуралей хотел поиграть очень острым ножом…

Мировой судья стал настаивать, и только когда доктор подтвердил, что это действительно пустяки, он обратился к знахарю:

— Ну-с, Робело, что вы делали у меня в саду?

Негодяй не отвечал.

— Имейте в виду, — продолжал отец Планта, — что ваше молчание убедит нас в том, что вы пришли сюда с нечистыми намерениями.

Но напрасно Планта расточал свое красноречие. Костоправ отворачивался и хранил молчание.

Тогда Жандрон решил сам поговорить с ним, надеясь, что окажет влияние на своего бывшего служащего.

— Отвечай, — обратился он к нему. — Что привело тебя сюда?

— Хотелось украсть, — отвечал Робело.

— Украсть!.. Что?

— Не знаю.

— Без определенной цели не перелезают через забор и не рискуют оказаться в тюрьме.

— В таком случае я хотел…

Он остановился.

— Что? Говори!

— Украсть из оранжереи редкие цветы.

— Уж не ножом ли? — воскликнул Лекок.

Знахарь бросил на него ужасный взгляд.

— Пожалуйста, не смотри на меня так, — продолжал Лекок. — Не очень-то я испугался! И не говори вздора. Нас, брат, не проведешь! Предупреждаю тебя об этом!

— Я хотел украсть горшки с цветами, — проворчал Робело, — и продать их.

— Да не мели же ты ерунды! — воскликнул сыщик, пожав плечами. — Ты такой богатый человек, владелец такой превосходной земли — и вдруг воровать горшки с цветами! Все это вздор. Сегодня вечером мы тебя вывернули, как перчатку, вот ты и хотел скрыть свой секрет, который стал тебя ужасно мучить. Ты и пришел сюда с целью помешать его распространению. Ты ведь лукав! Подумал, что отец Планта еще не успел никому рассказать того, что было, и пришел сюда с гениальным проектом помешать ему навсегда говорить об этом.

Костоправ попытался возразить.

— Молчи! — крикнул на него Лекок. — А твой кинжал?

Во время этого допроса отец Планта о чем-то размышлял.

— Кажется, я слишком рано начал с ним разговор? — спросил он.

— Почему? — отвечал агент тайной полиции. — Я искал для господина Домини доказательств, мы представим ему этого молодца; и если он этим не удовлетворится, то больше уже ничего невозможно предпринять.

— Что же мы будем делать с этим негодяем?

— Хорошо бы, чтобы у вас дома нашлось местечко, куда можно было бы его запереть. Если же не найдется, то я его свяжу.

— Найдется, — отвечал мировой судья. — Есть одна кладовая.

— А она надежная?

— Три стены совершенно глухие, из камня, а четвертая выходит сюда и запирается двойной дверью. Ни окон, ни других отверстий — ничего нет.

Отец Планта отпер кладовую, в которую сваливались старые книги, журналы и газеты.

— Да здесь отлично! — воскликнул сыщик. — Ты здесь будешь маленьким царьком!

И без всяких церемоний он втолкнул туда костоправа. Робело не сопротивлялся и только попросил себе воды и свечку. Ему подали туда графин и стакан.

— А что касается огня, — обратился к нему Лекок, — то посидишь там и без него. Мы ведь тоже не в игрушки играем!

Когда дверь в кладовую была закрыта на замок, отец Планта протянул сыщику руку.

— Господин Лекок, — обратился он к нему взволнованным голосом, — вы спасли мне жизнь, рискуя своей. Но я не благодарю вас. Я надеюсь, что настанет день, когда и я…

Сыщик не дал ему договорить.

— Спасти человеку жизнь, — сказал он, — еще не значит оказать ему услугу. Вы можете отблагодарить меня впоследствии, когда я буду иметь право на вашу благодарность.

Жандрон также сердечно пожал ему руку.

— Позвольте и мне, — сказал он, — выразить свое удивление.

Лекок скромно ответил ему поклоном.

— А тем временем, — сказал он, — я еще не вполне удовлетворен. Конечно, виновность Тремореля не подлежит больше сомнению. Но каковы причины всей этой драмы? Чем он был доведен до необходимости отделаться от жены и обставить дело так, чтобы все подумали, что и он сам также убит?

— А разве нельзя предположить, — возразил доктор, — что ему надоела госпожа Треморель и что он избавился от нее ради другой, более любимой, даже до сумасшествия любимой женщины?

Лекок покачал головой.

— Из-за того, — ответил он, — что любят другую женщину, жен своих не убивают. Бросают жен и сходятся с любовницами — вот и все.

— А если жена богата? — продолжал настаивать доктор.

— Треморель сам имел деньги, — ответил сыщик. — Он мог что угодно покупать, продавать, закладывать, обращать в деньги, играть на бирже… Своя рука владыка.

Доктор не нашелся что ответить. Лекок вопросительно посмотрел на отца Планта.

— Я чувствую, — сказал он, — что только в прошлом необходимо искать причину и мотивы этого убийства. Какое-то преступление навеки связало графа с графиней, и только смерть одного из них могла предоставить свободу другому. Это преступление я подозревал с первого же взгляда, я видел его каждую минуту, начиная с нынешнего утра, и этот человек, Робело, костоправ, который пришел сюда, чтобы убедить нас в нем, и который хотел убить господина судью, — он тоже главное действующее лицо или же соучастник этого преступления.

Последние слова сыщика подтолкнули доктора, и он воскликнул:

— Это Соврези!..

— Да, — ответил Лекок, — да, Соврези!.. И бумага, разыскиваемая злодеем с такой настойчивостью, это письмо, ради которого он пренебрегал даже своей жизнью, должно содержать в себе неоспоримые доказательства преступления.

Несмотря на многозначительные взгляды и прямые намеки на то, что пора говорить, старый судья молчал. Тогда Лекок решил нанести ему последний удар.

— Что же это за прошлое, что под его тяжестью могла решиться на самоубийство молодая двадцатилетняя девушка?

Отец Планта выпрямился во весь свой рост и побледнел.

— Что вы говорите!.. — воскликнул он изменившимся голосом. — Лоранс ничего не знала!

Жандрон, внимательно рассматривавший настоящего Лекока, мог в это время увидеть, как тонкая улыбка пробежала по лицу этого талантливого сыщика.

— Вам нет нужды, господин Лекок, — обратился к нему отец Планта несколько свысока, — прибегать к хитростям или к уловкам, чтобы заставить меня говорить о том, что мне известно. Я уже достаточно доказал свое к вам доверие и уважение, поэтому отбросьте ваше право употреблять против меня эту печальную, а если хотите, то и смешную, тайну, до которой вы докопались. Да, ваш всепостигающий гений довел вас до истины. Но вы еще не знаете всего, и я молчал бы до сих пор, если бы причины, заставлявшие меня молчать, не перестали существовать.

И он открыл секретный ящик в своем бюро, достал оттуда объемистую папку и положил ее на стол.

— Вот уже четыре года, — сказал он, — как день за днем, вернее, час за часом я присутствую при различных стадиях той ужасной драмы, которая завершилась в Вальфелю этой ночью кровавой развязкой. Первая причина — любопытство старика, не занятого делом, а позднее я надеялся спасти этим жизнь и честь дорогого для меня человека. Почему до сих пор я ничего не говорил о моих открытиях? Это, господа, тайна моей совести, а она меня никогда не упрекала. С другой стороны, еще сегодня я закрывал глаза на очевидное. Мне не хотелось верить в такую жестокую расправу…

Настало утро. По аллеям сада с криками пролетели бойкие дрозды. С шоссе в Эври послышались шаги идущих на работы крестьян. Но ничто не нарушало тихого молчания в библиотеке, и только шелест страниц тетради, которые время от времени переворачивал старый судья, да вздохи и стоны, долетавшие из запертой кладовой, нарушали эту тишину.

— Прежде чем начать, — сказал отец Планта, — я должен, господа, еще проверить ваши силы. Вот уже двадцать четыре часа, как вы на ногах…

Но доктор и агент тайной полиции заявили, что они чувствуют себя хорошо. Желание узнать, в чем дело, победило их усталость. Наконец-то они получат ключ к этой кровавой загадке!

— Пусть будет по-вашему, — сказал мировой судья. — В таком случае прошу вас слушать.