Онлайн чтение книги Ученица Холмса
Книга четвертая. Мастерство. Вступление в битву

Глава 14

Действие начинается

Двигатели стали набирать обороты и, судя по дрожанию корпуса под ногами, скорость увеличилась, прежде чем мы добрались до каюты. Я поспешила в ванную, где с удовольствием скинула пропитанную потом и пылью заплатанную мужскую одежду. Спустя час, трижды сменив воду, я преобразилась: ногти вновь порозовели и просветлели, волосы стали чистыми, а кожа живой и гладкой. Надев просторный халат, купленный в Наблусе, я вышла из ванной, вновь после нескольких недель скитаний и лишений чувствуя себя женщиной. Холмс уже помылся и сидел в кресле с «Таймс». Он был в белой рубашке и халате, и, глядя на него, трудно было поверить, что долгое время он не брился и спал, завернувшись в козьи шкуры. Я налила большую чашку английского чая, немного отпила и почувствовала полное умиротворение.

Послышался стук в дверь, затем голос капитана:

– Добрый вечер, мистер Холмс, разрешите войти?

– Входите, Джонс, входите.

– Надеюсь, вы неплохо провели время в Палестине, сэр? – спросил капитан.

– Простые удовольствия для простых людей, – проворчал Холмс.

Капитан опытным взглядом оценил свежие царапины на его лице и повязку, которая виднелась из-под рукава халата. Он даже раскрыл было рот, чтобы прокомментировать это, но прежде чем позволить себе такую дерзость, он сделал видимое усилие, закрыл рот и повернулся, чтобы притворить дверь. Холмс посмотрел на меня с выражением, подозрительно напоминавшим недоверие.

– А вы, капитан Джонс, – сказал он, – мне кажется, провели неплохой январь, хотя, похоже, мало были на борту корабля. Как дела во Франции? Жизнь там уже вошла в прежнюю колею? – Воцарилась тишина, и я, подавшись вперед, увидела изумленное лицо капитана.

– Откуда вы знаете, где я был? Ох, извините: добрый вечер, мисс. – Он дотронулся до фуражки.

– Невелика тайна, Джонс. Судя по вашей коже, вы долгое время не были на солнце, точнее с тех пор, как покинули нас, а ваша новая помада для волос и часы на запястье свидетельствуют о том, что вы посетили Париж. Не беспокойтесь, – добавил он, – я не шпионил за вами. Это все я увидел только сейчас.

– Рад слышать это, мистер Холмс. Если бы что-то оказалось не так, я был бы вынужден передать вас в руки кое-каких людей, которые задали бы вам несколько неприятных вопросов. Не обижайтесь, сэр, но это моя работа.

– Я все понимаю, Джонс, и вижу только то, что не так уж, в общем-то, и важно.

– Пожалуй, так будет лучше всего, сэр. Ах да, вот пакет для вас. Он был прислан с нарочным из Лондона неделю назад и вручен мне лично в руки.

Я стояла ближе к нему и протянула было руку, но тут раздался резкий голос Холмса:

– Нет, не мисс Рассел, Джонс. Сейчас и впредь все официальные документы должны передаваться только мне одному. Вы понимаете, капитан?

В наступившей тишине Холмс поднялся и, шагнув вперед, спокойно взял пакет из рук капитана и отошел к иллюминатору, чтобы вскрыть его. Джонс проводил его глазами, затем перевел взгляд, полный непритворного изумления, на меня. Я вспыхнула, резко повернулась и ушла к себе в каюту, с шумом захлопнув дверь. Спустя некоторое время я услышала, как дверь на палубу закрылась за капитаном. Итак, мы начали нашу игру.

Через пару минут я услышала легкий стук в дверь – два раза. Я встала и отошла к иллюминатору.

– Входите, Холмс.

– Рассел, этот пакет довольно... ага, вижу. Разум был готов, а сердце нет, не так ли? – Не могу понять, как он догадался о том, что я расстроена, глядя на мою спину.

– Нет-нет, я просто не ожидала, все произошло так внезапно. – Я повернулась лицом к нему. – Не ожидала, что мы начнем так быстро. Но, как бы то ни было, все к лучшему. Теперь капитан знает, что что-то не так, и я сомневаюсь, что смогла сыграть подобную сцену. Я не Сара Бернар. – Я выдавила из себя улыбку.

– Боюсь, нам предстоит пережить еще немало болезненных моментов, связанных с этим.

– Ничего не поделаешь. Так что там в пакете от Майкрофта?

– Вот, смотри сама. Наша противница на редкость изобретательна. Меня поражает ее стиль. Не помню ни одного случая в своей практике, когда такое огромное количество нитей ни к чему не ведут. Мне надо сходить за моей трубкой.

Пакет был довольно объемистым. Отложив чтение пяти писем миссис Хадсон на потом, я взглянула на послание Майкрофта. Несколько страниц лабораторных отчетов из Скотланд-Ярда, касающихся отпечатков пальцев в кебе, пуговицы с кусочком материи, анализ трех бомб, один из которых более подробный. Это было описание бомбы из улья, которое выявило интересную деталь. Оказалось, что бомба, которая взорвалась, когда Холмс проверял ульи, была заложена не в том улье, который он проверял, а в соседнем. Люди Майкрофта обнаружили ее остатки среди обломков.

– Значит, она не собиралась убивать вас?

– Я был рад это узнать. Признаться, сей факт меня беспокоил. Я не имею в виду саму попытку убийства, а то, что меня хотели уничтожить первым. Как я понимаю, она хотела убить тебя и Уотсона, чтобы причинить мне боль, но о какой боли могла идти речь, если бы я был мертв? Я рад, что все прояснилось. К тому же этот факт еще раз подтверждает, что ты будешь в безопасности, если мы разделимся. Мне придется нанять охрану для миссис Хадсон, когда она вернется из Австралии, а опеку Уотсона мы поручим Майкрофту.

Остальной материал был менее важным, но не лишенным интереса. Отпечатки пальцев на нетронутой бомбе из моей комнаты принадлежали Диксону, отпечатки в кебе – мне, Холмсу, Билли, владельцу, еще одному кебмену (обоих Лестрейд допросил и отпустил), а также двум другим людям, один из которых оставил отпечаток большого пальца на пуговице. Этот человек был известен полиции и вскоре арестован. Его сообщнику удалось скрыться, и, судя по слухам, он уехал в Америку. Задержанный был именно тем, кто сбил с ног Билли, в чем он и признался, однако, несмотря на угрозу длительного тюремного заключения, не сказал ни слова о своем боссе. Следует отметить, что его жена с двумя сыновьями-подростками недавно переехала в новый дом, и хотя на их банковском счету практически ничего нет, они выложили изрядную сумму наличными.

Я посмотрела на Холмса, который сидел окутанный серым дымом.

– Еще один семейный человек, как я вижу.

– Читай дальше, сюжет развивается быстро.

Следующий документ касался погибшего Джона Диксона. Он действительно жил счастливо со своей женой и детьми, работал в музыкальном магазине. За полтора месяца до взрыва первой бомбы он получил наследство от дальнего родственника, который умер в Нью-Йорке. По словам вдовы, ему сообщили, что наследство состоит из двух равных частей, и вторую он получит через четыре-пять месяцев. Он начал поговаривать об университете для детей и хирургической операции, необходимой одному из них, они запланировали даже поездку во Францию следующим летом. Однако, получив первую часть денег, он стал каким-то скрытным: врезал замок в дверь чулана и целые часы проводил там. (Расследование выявило следы взрывчатого вещества и кусочки проволоки того же типа, что использовались в моей бомбе.) Он уезжал несколько раз на один-два дня и возвращался усталым и озабоченным, но странным образом возбужденным. Субботним вечером в середине декабря он покинул дом, сказав, что вернется через несколько дней и после больше уже не будет никуда ездить. Жена и тесть пытались отговорить его от поездки, поскольку был конец года – очень напряженное время, в магазине полно покупателей, – но он был непреклонен.

Ранним утром в четверг он был убит взрывом бомбы, очевидно, вследствие каких-то неполадок в часовом механизме. Через неделю на имя его жены поступил банковский чек, направленный из нью-йоркского банка. Полиция обнаружила, что счет был открыт несколько недель назад женщиной, которая внесла наличные. Странная приписка сообщала, что сумма второго платежа будет ровно вдвое больше.

– Пометь себе, Рассел, что надо будет узнать у Лестрейда о состоянии рассудка Диксона на момент смерти.

– Вы полагаете, что это могло быть самоубийством? В обмен на будущее благополучие семьи?

– Так или иначе, но это добавляет новые черты к портрету нашего врага. Она обладает международными связями, о чем свидетельствует большое количество американской валюты, кроме того, она выполнила свое обязательство даже после смерти человека. Она – убийца с чувством чести. Довольно забавно.

Я вернулась к пакету, в котором оказались описание бомбы, несколько больших фотографий кеба и туалета и письмо от Майкрофта. Я взглянула на первое, отложила фотографии в сторону и взяла письмо Майкрофта. Прежде всего он писал о бомбе: соглашался с тем, что это была работа Диксона, добавив, что хотя детонатор был сделан в Америке до 1909 года, он подвергался воздействию лондонского воздуха в течение многих месяцев. Кроме того, он упомянул о снайпере, стрелявшем в меня. По этому поводу он написал следующее:

"Дело в том, что паровой катер, с которого, как полагали в Скотланд-Ярде, стреляли в мисс Рассел, был нанят анонимно. Капитану было приказано мчать на всех парах, как только он услышит звук, «похожий на выстрел».

Что касается вашей преследовательницы, то ничего нового сказать не могу. Три дня назад ко мне подошел какой-то тип с лицом, напоминающим жабью морду как чертами, так и цветом, и прошептал, что у него есть записка для моего брата. Общее содержание записки: Лефти говорит, что город кишит бродягами из Глазго с ящиками, полными пчел, и жена грозит кому-то несчастьем.

Думаю, это может представлять для тебя интерес.

Сердечные поздравления по поводу успеха ваших дел в Палестине, я и не сомневался, что вы справитесь, но министр и премьер бесконечно вам благодарны.

Надеюсь, вы оба будете в порядке, когда получите это послание. С нетерпением жду вашего возвращения.

Майкрофт".

Я оторвала взгляд от письма и посмотрела на Холмса.

– Бродяги из Глазго? Ящики с пчелами?

– Это сленг кокни. Незнакомцы, у которых много денег, – пчелы и мед, жена, чье-то несчастье. Жена. Женщина.

Я кивнула, отложила письмо, взяла фотографии, разложила их на низком столике перед диваном и стала внимательно изучать, фотограф сделал несколько снимков, сначала сфотографировав, как выглядел кеб перед нашим приходом, затем после того как я там убралась.

– Какой был в этом смысл, Холмс? Зачем нападать на одежду, а не на нас? Даже Билли не причинили особого вреда. Вы не возражаете, если я открою иллюминатор?

– Да, воздух здесь немного спертый. Вот так, хорошо. Но через пару минут лучше его прикрыть, мы ведь не хотим, чтобы нас услышали. Мне кажется, она сделала это демонстративно, хотела показать, что она знала, где мы, и могла сделать то же самое и с нами. И наконец, чтобы окончательно оставить меня с носом, она сыграла со мной мою же шутку со следами задом наперед и грязью с Бейкер-стрит. Нет никаких сомнений в том, что это была демонстрация, но только ли? Не думаю. Взгляни поближе на надрезы на сиденьях, вот здесь. – Он пододвинул мне несколько фотографий. – Видишь что-нибудь?

Я посмотрела на изрезанные сиденья. Отдельные линии пересекались, а некоторые были параллельны. Я сняла очки и взглянула еще раз.

– Это что, головоломка? – спросила я. – Ну-ка дайте мне карандаш и блокнот, Холмс.

Первые два разреза пересекались в центре, и я записала в блокнот X. Следующие два соединялись в конце, и я написала V. Через несколько минут строка в моем блокноте выглядела следующим образом:

XVXVI IXXI IХI IXXI IXXIVXXXI

– Римские цифры? – удивилась я. – Это что-нибудь значит для вас?

Холмс внимательно изучал страницу, но я поняла, что нет, не значит, и надела очки.

– Двадцать пять римских цифр. Может быть, их нужно сложить? – Я произвела в голове простое вычисление, десять плюс пять, плюс десять и так далее.

– Сто сорок пять, если это двадцать пять раздельных цифр. Хотя, конечно, можно складывать пятнадцать, семнадцать, двадцать два, двенадцать и так далее.

– И что же?

– Разница небольшая, это особенность римских цифр – все равно сумма получится близкая. Смотрите – 143.

– Интересно. А число между ними 144, дюжина дюжин.

– Да, и если увеличить это число вдвое, то получим число 288 – это количество наличных долларов, которые были в столе моего отца, когда он погиб. Холмс, эту игру с цифрами можно продолжать до бесконечности.

– А что если мы переведем цифры в буквы и получим один из самых простых кодов?

Мы попробовали, но ничего не получили. Если читать это как 15, 17, 22, 12, 22, 24, 20, 11, то получалось OQVLVXTK, и никакая другая комбинация не несла в себе большего смысла. В конце концов я не выдержала.

– Слишком много вариантов, Холмс. Без ключа мы не сможем даже узнать, слово это или комбинация каких-нибудь цифр, например географические координаты.

– И тем не менее она оставила это для нас. Где же тогда ключ?

– Судя по ее стилю, я бы сказала, что ключ одновременно скрыт и очевиден. Это наилучшее средство спрятать что-либо.

Уже было поздно, и мои глаза начали слипаться.

– Я согласна, что она демонстрировала возможности своего интеллекта. Она выиграла несколько очков в этом раунде. Интересно, каким был бы ее следующий ход, если бы мы не удрали, воспользовавшись услугами Майкрофта? Может быть, она отрезала бы Уотсону нос, чтобы намекнуть на то, что в любой момент может снести ему голову?

– Ладно, ближе к делу. Какими будут ее действия теперь, когда мы вернемся домой? Как долго она будет сомневаться, прежде чем решит, что мы в самом деле разругались и это сломало и опустошило меня? Она хочет не просто уничтожить меня, и это очевидно. Она хочет сначала меня унизить. Очень хорошо, предоставим ей эту возможность. Будем ждать, что она предпримет.

Он аккуратно сложил бумаги и фотографии обратно в конверт и встал, глядя на меня.

– Ну что ж, Рассел. Спасибо за то, что показала мне Палестину. Возможно, нам еще долго не доведется с тобой вот так свободно поговорить. Я желаю тебе спокойной ночи – и до свидания, увидимся, когда жертва попадет в западню. – Его губы нежно коснулись моего лба, и он ушел.

* * *

Так началось наше отчуждение. У нас с Холмсом было лишь несколько дней, чтобы освоить свои роли двух друзей, отвернувшихся друг от друга, отца и дочери, ставших вдруг чужими, почти любовников, превратившихся в злейших врагов. Все актеры знают, что для того, чтобы войти в роль, уяснить все ее нюансы, необходимо время. Чтобы наш план сработал, мы должны освоить ее в совершенстве до прибытия в Англию. Необходимо было иметь в виду, что за каждым нашим шагом будут наблюдать, и малейшая ошибка может стать роковой.

Чтобы играть роль, надо в нее вжиться. Актер всегда должен симпатизировать своему герою, сколь бы несимпатичным он ни был на самом деле, иначе игра будет выглядеть фальшиво. Этим мы и руководствовались. И когда на следующее утро встали с постелей, мы не играли врагов, мы ими были. Мы встречали друг друга с ледяной вежливостью, которая постепенно перерастала во взаимные яростные нападки. Я изображала из себя студентку, которая решила, что ее учитель заслуживает лишь колких замечаний, Холмс отвечал язвительными контратаками и острым, подобно бритве, сарказмом. Мы резали друг друга обидными репликами, после чего расходились по своим каютам.

В первый день это давалось мне с трудом. Я постоянно себя спрашивала: «А что бы я делала, если бы все так и было на самом деле?» Это утомило меня, и я легла в тот день рано. На следующий день все прошло намного легче. Холмс ни разу не сбросил своей маски, я тоже. Однако, проходя за бренди в общую каюту мимо каюты Холмса, я прислонилась плечом и головой к переборке рядом с его дверью.

– Холмс?

– Да, Рассел.

– Холмс, вам никогда не казалось, что, играя какую-нибудь роль в течение нескольких дней, потом трудно бросить ее сразу?

– Да, иногда это представляет собой определенные трудности. – Его голос был спокойным. – Когда я несколько лет назад целую неделю работал в доках, расследуя одно дело, то на следующий день после ареста преступника я оделся и в привычное время вышел из дома, направляясь в доки, и опомнился только на Оксфорд-стрит. Да, в роль вживаешься. С тобой этого еще не произошло?

– Не совсем.

– У тебя хорошо получается, Рассел. Со временем будет легче.

– Именно этого я и опасаюсь, Холмс, – прошептала я.

– Не волнуйся, я верю в тебя, Расе. Его простые слова меня успокоили.

– Спасибо за доверие, Холмс, – ответила я и почти почувствовала, как он улыбается.

– Я буду изредка посылать тебе письма в Оксфорд. Все они будут самыми обычными, но если мне вдруг понадобится, направлю секретную информацию. Ты, в свою очередь, станешь время от времени писать миссис Хадсон, когда она вернется из Австралии, а уж она постарается оставлять твои письма на видных местах.

– Вы полагаете, для нее будет безопасно вернуться в Суссекс?

– Удержать ее не представляется возможным. Майкрофту пришлось почти похитить ее, чтобы отправить в путешествие. Думаю, нам придется нанять еще одного-двух слуг, конечно же, агентов Майкрофта.

– Бедная миссис Хадсон. Она так огорчится, когда узнает, что мы рассорились.

– Да, ты права, кроме того, это огорчит и доктора Уотсона. Надеюсь, что это затянется не дольше, чем на несколько месяцев.

– Боже, вы думаете, это может продлиться так долго?

– Наша противница осторожна и терпелива. Она умеет ждать.

– Вы правы. Как всегда.

– Твоя тетя, я думаю, обрадуется. Дела на ферме вынудят тебя изредка приезжать в Суссекс.

– Несомненно, – ответила я и задумалась. – Холмс, мне кажется, что в этом деле нам пригодился бы автомобиль.

– В этом, думаю, ты можешь рассчитывать на Майкрофта. Ты сможешь даже приехать ко мне пару раз для перемирия.

– Которое, конечно же, не состоится.

– Конечно. Мы устроили хорошую западню, Рассел. Она потребует от нас терпения и контроля за своими действиями. Мы поймаем ее, Рассел. Она не чета нам. А теперь иди спать.

– Спасибо, Холмс.

Я легла и вскоре заснула, но на рассвете ко мне вернулся мой кошмар. Очнулась я на полу, обхвативши голову руками, и разражаясь отчаянным, полным ужаса криком, эхом отразившимся от стены. Все старые симптомы были налицо: холод, ледяной пот, ком в горле, сильное сердцебиение и одышка. Затем дверь распахнулась, и сильные руки Холмса схватили меня за плечи.

– Рассел, что это?

– Уйдите, уйдите, оставьте меня одну. – Мой голос был хриплым и резал слух. Я встала и чуть не упала, Холмс подхватил меня и помог сесть на кровать. Я сидела, обхватив голову руками, а Холмс стоял рядом, пытаясь завязать пояс на моем халате. Наконец он вышел и вскоре вернулся со стаканом в одной руке и с трубкой в другой.

– Выпей это.

К моему удивлению, это было не бренди – вода, прохладная, сладкая вода, слаще медового вина. Я поставила пустой стакан на стол, заметив, что руки мои почти перестали дрожать.

– Спасибо, Холмс. Извините, что разбудила вас. Можете опять идти спать.

– Накинь одеяло на себя, Рассел, ты можешь простудиться. Если не возражаешь, я еще немного посижу.

Он поставил стул у изголовья моей кровати, сел, заложив ногу на ногу, и закурил трубку. Воздух наполнился запахом серы и табака. Мои мысли вновь вернулись к кошмару. Это проявление бессознательного не раз обращало меня к работам Фрейда, Юнга и других представителей европейских школ психоанализа. Я пыталась проанализировать его, разложить на составные части, отбросить его от себя, противопоставить ему всю силу моего разума, но все было тщетно.

Единственное, что я не решалась сделать, это рассказать кому-нибудь об этом. Однажды тетя проявила излишнюю настойчивость, пытаясь узнать о моих ночных беспокойствах, и я ударила ее в лицо и сбила с ног. Соседи по Оксфорду также проявляли к этому интерес, но я избегала обсуждения этой темы. У меня всегда в глубине души была мысль поделиться с кем-нибудь об этом, и теперь, к своему ужасу, почувствовала, что больше не могу держать это в себе.

– Мой брат, он был настоящим гением. Научившись читать в три года, он к пяти освоил комплексную геометрию. Его потенциал был поистине гигантским, но он умер, когда ему было всего девять, на пять лет больше, чем мне. И это я... убила его! – Мой голос сорвался, и в течение нескольких минут был слышен лишь шум двигателей. Со стороны Холмса не последовало никакой реакции. Я перевернулась на спину и закрыла лицо руками, словно свет резал мне глаза, но на самом деле я боялась увидеть его лицо.

– И вот ко мне приходит этот кошмар. Только это не кошмар, это память, до малейшей детали. Мы ехали на машине вдоль побережья южнее Сан-Франциско. Отец уходил в армию через неделю. Ему сначала отказали из-за больной ноги, но в конце концов взяли на службу в разведку. Это был наш последний семейный уик-энд, и мы направлялись в свою лесную хижину, где всегда отдыхали. Я была трудным ребенком, мне очень хотелось отправиться погулять со своими школьными друзьями, но взамен этого вместе со всеми пришлось ехать в лес. Настроение у всех было плохое: мать была огорчена отъездом отца, отец был озабочен тем же. Дорога там плохая и в нескольких местах проходит вдоль обрывов высотой в несколько сот футов. Короче, мы ехали как раз по краю одного из них, приближаясь к слепому повороту, когда я начала препираться с братом. Отец повернулся, чтобы прикрикнуть на нас, и машину отнесло к середине дороги. Из-за поворота на большой скорости вылетела встречная машина, и мы столкнулись. Наша перевернулась, меня выбросило из нее, и последнее, что я видела, прежде чем машина полетела вниз, был силуэт брата. Незадолго до этого отец до отказа заполнил бак. От них ничего не осталось. Лишь на похороны удалось собрать кое-что из останков. – Тишина. Зачем я все это ему рассказала? Зачем?

– Сначала я едва не сошла с ума. Я пыталась покончить с собой, но один очень хороший врач меня убедил, что лучше не умирать, а постараться сделать так, чтобы моя жизнь оказалась полезной. Например, хоть немного заменить брата. Это оказало свое действие. Я больше не думала о самоубийстве. Но со следующей недели меня стал посещать этот кошмар.

Холмс кашлянул.

– Как часто он приходит?

– Теперь нечасто. Последний раз это было в Уэльсе. Я думала, что наконец избавилась от него, но оказалось, что нет. Я никогда никому не говорила об этом. Никогда. – Мои мысли вновь вернулись к осколкам стекла и кускам искореженного металла, которые я видела с обрыва.

– Рассел, я...

Я перебила его:

– Если вы хотите уверить меня в том, что это не моя вина и что я не должна так казнить себя, то лучше не стоит, Холмс, если не хотите действительно поставить под угрозу нашу дружбу.

– Нет, Расс, я не это хотел сказать. Дай мне закончить. Конечно, это ты была невольной причиной их смерти. Это было не убийство, но именно ты спровоцировала несчастный случай. Это останется на твоей совести.

Я не поверила своим ушам. Я взглянула на него и увидела на его лице зеркальное отражение той боли, которую чувствовала сама, однако у Холмса ее острота была сглажена мудростью и прожитыми годами.

– Я просто хотел сказать, что нельзя жить одним чувством вины, нужно еще что-то.

Его мягкие слова потрясли меня, словно землетрясение. Я закрыла глаза, а когда снова их открыла, поняла, что кошмар, мучивший меня столько лет, больше не является тайной, груз спал с моих плеч, теперь я смогу жить спокойно, не чувствуя его постоянного гнета. И впервые с тех пор, как вышла из больницы, я вздохнула свободно и разрыдалась.

* * *

Наутро мы продолжили играть наши роли. Нам было теперь легче, потому что и тем вечером и последующими я слышала легкий стук в дверь – два раза, после чего заходил Холмс и, посидев со мной несколько минут, уходил. Мы беседовали о разных вещах, но в основном о моей учебе. Несколько раз я читала ему Библию, которую купила на старом базаре в Иерусалиме. Эти минуты давали мне душевное равновесие. С момента утреннего пробуждения и до самого вечера Холмс был моим врагом, и весь день мы поливали друг друга грязью, и моряки избегали нас, однако ночью баталии утихали, и мы, подобно тому, как английские и немецкие солдаты пели друг другу веселые песни и обменивались сигаретами в рождественскую ночь 1914 года, мы тоже могли отдохнуть и поболтать.

Я окрепла и, пока позволяла погода, часами нежилась на палубе под солнечными лучами. Моя кожа стала еще темней, а волосы светлее. Холмс же, напротив, сильно сдал. Он редко выходил из каюты; тарелки с едой, которые ему приносили, возвращались почти нетронутыми, зато возле его каюты было невозможно дышать от табачного дыма. Он много пил, и я думаю, что он вернулся бы и к кокаину, если смог бы его достать. Его лицо приобрело какой-то желтоватый оттенок, а глаза покраснели. Наконец однажды ночью я не выдержала.

– Холмс, мне кажется, будет мало смысла в том, что вы убьете себя раньше, чем она сможет до вас добраться. Или вы хотите облегчить ее задачу?

– Рассел, уверяю тебя, что все не так плохо, как тебе кажется.

– Холмс, судя по вашему лицу, ваша печень сильно сдает, а по вашим глазам видно, что вы не спали несколько дней. – Я удивилась, почувствовав, что моя кровать трясется, и только тут поняла, что он давится от смеха.

– У старика остались в запасе кое-какие хитрости. Рассел, на корабле я обнаружил много специй и взял чуть-чуть, желтого цвета. И если слегка потереть ими глаза, то краснота сохранится надолго. Уверяю тебя, я себе не враг.

– Но вы ничего не ели за последние несколько дней, и вы слишком много пьете.

– Алкоголь уходит в основном в раковину, за исключением небольшого количества, для запаха. А что касается еды, то я разрешу миссис Хадсон откормить меня, когда мы вернемся. Видишь ли, Рассел, как только я сойду с трапа, все должны увидеть, что я разбит и подавлен и что мне все безразлично.

– Что ж, но мне необходимы гарантии того, что вы будете беречь себя в мое отсутствие. Я не могу допустить, чтобы вы себе навредили.

Он улыбнулся.

– Я обещаю. Могу даже пообещать, если хочешь, стирать свои носки по вечерам.

– В этом нет необходимости, Холмс. Миссис Хадсон справится с этим лучше.

* * *

Мы вернулись в Лондон серым утром, загорелые и утомленные постоянными ссорами. Я стояла одна на палубе, глядя на приближающийся город, и чувствовала неловкость по отношению к капитану и команде, которая за моей спиной готовилась к швартовке. По мере приближения я начала различать знакомые лица на берегу. Уотсон взволнованно искал глазами Холмса, Лестрейд стоял чуть позади, недоумевая, куда же он подевался. Майкрофт держался в стороне с ничего не выражающим лицом. Они приветственно помахали мне, как только мы причалили, но я не ответила. Едва был спущен трап, я подхватила свои сумки и, опустив глаза, устремилась на берег. Уотсон протянул руку, а Лестрейд окликнул меня:

– Мисс Рассел!

– Мэри? Мэри, подожди, что случилось?

Я повернулась и, не глядя на Майкрофта, холодно бросила:

– Да?

– Куда вы? В чем дело? Где Холмс?

Я заметила какое-то движение на палубе и, повернувшись, встретилась глазами с Холмсом. Он выглядел ужасно. Серые глаза блестели в глубине красных глазниц, желтая кожа обвисла на скулах, воротник рубашки был мятым, пуговица на жилетке расстегнута. Я собралась с силами и едко произнесла:

– Вот он, джентльмены, великий мистер Шерлок Холмс. Спаситель народов, величайший ум века, дар Божий человечеству. Джентльмены, я оставляю его вам.

Наши глаза встретились еще раз, и я увидела в них тень одобрения и понимания. Резко развернувшись на каблуках, я пошла прочь. Уотсон, должно быть, захотел вернуть меня, потому что до меня донесся насмешливый голос Холмса:

– Пускай идет, нам с ней не по пути. Она хочет оставить свой след в этом мире, разве вы не видите? – Он повысил голос до крика мне вслед. – И я не завидую мужчине, который с ней столкнется!

Я завернула за угол и поймала кеб. После этого я не видела Холмса два месяца.

Глава 15

Разделение

Вернувшись в Оксфорд, я с головой погрузилась в учебу. Я пропустила больше месяца, и хотя программа в Оксфорде не очень-то связана с присутствием на лекциях и семинарах, однако непосещение отмечается и учитывается. Мне повезло, что моя преподавательница математики чем-то болела, а та, что вела греческий, по каким-то причинам задержалась после Рождества. Я быстро повысила свой рейтинг в глазах оставшихся преподавателей и, к своему собственному удивлению, почувствовала, что наверстала упущенное.

Я изменилась в ту весну. Во-первых, я больше не носила брюки и ботинки, зато пополнила свой гардероб дорогими платьями и юбками. Мы разошлись с Ронни Биконсфилд, зато я пыталась завязать приятельские отношения с другими девушками моего возраста. Их общество мне нравилось, хотя порой и не хватало терпения общаться с ними подолгу. Я стала много гулять одна по Оксфорду и его окрестностям и ходить в церковь, где просто сидела и слушала. Как-то я даже пошла на концерт с тихим молодым человеком, с которым мы вместе посещали лекции. Мы слушали Моцарта, играли хорошо, но я очень устала в тот день и заснула на середине. Молодой человек больше меня не приглашал.

Я стала меньше есть, работала в основном по утрам, порой, чтобы уснуть, позволяла себе бренди. Другими словами, я стала больше походить на Холмса. Он любил все человечество, которое не могло ни понять, ни принять его, теперь и я превратилась в подобную ему мыслительную машину.

Холмс пребывал в мире и покое у себя на юге. Миссис Хадсон вернулась из своего путешествия в конце февраля. Ее первое письмо было коротким, она была потрясена тем, в каком состоянии находился Холмс. В своих письмах она не просила и не обвиняла, но это ранило меня еще больше, особенно когда она просто сообщала, что однажды Холмс вообще не ложился спать или стал поговаривать о продаже своих ульев. Лестрейд приставил охрану к его коттеджу и пытался сделать то же для меня, но я отказалась. Я не верила в то, что кто-то из людей Лестрейда мог бы защитить меня лучше, чем я сама, кроме того, их постоянное присутствие было бы невыносимым.

Уотсон также писал длинные трогательные письма, касающиеся в основном здоровья Холмса. Однажды он приехал в Оксфорд навестить меня. Я вытащила его на длинную прогулку, чтобы не сидеть и не смотреть ему в глаза. В конце концов, замерзший, он уехал в сопровождении своего телохранителя.

Зима после теплой Палестины казалась очень холодной. Я читала свою Библию, думала об Олоферне и дороге в Иерусалим.

В начале марта я получила от Холмса телеграмму – это был его излюбленный способ коммуникации. Текст был простым:

ПРИЕДЕШЬ НА КАНИКУЛЫ

ХОЛМС

Я открыто прочитала ее возле конторки мистера Томаса, после чего придала своему лицу раздраженное выражение и пошла наверх. На следующий день я направила ему ответный вопрос:

СТОИТ ЛИ

РАССЕЛ

Вскоре в моем почтовом ящике лежал ответ:

ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ МИССИС ХАДСОН ТОЖЕ БУДЕТ РАДА

ХОЛМС.

Через два дня я отправила телеграмму, в которой сообщила, что приеду.

Выкроив свободное время, я посетила исполнителей воли моих покойных родителей и попросила, чтобы мне выдали определенную сумму вперед из моего наследства, в полное владение которым я вступала через два года, – мне нужно было купить автомобиль. Дело было быстро улажено, и на следующий день я отправилась в гараж Моррис-Оксфорд, где оплатила покупку и приобрела первичные навыки вождения. Вскоре я ездила уже довольно прилично.

Именно тогда, за две недели до окончания триместра, я впервые обнаружила, что за мной следят. Я была сильно погружена в себя, часто читала на ходу, так что, вполне возможно, просто не заметила этого раньше. Впервые я обратила внимание на какого-то мужчину, когда выходила из дома. Я внезапно вспомнила, что забыла книгу, быстро повернула назад и боковым зрением увидела человека, который тоже неожиданно резко остановился и наклонился, чтобы завязать шнурок. Я уже была наверху и вставляла ключ в замочную скважину, когда меня осенило: туфли у него были без шнурков. После этого я стала повнимательнее и обнаружила, что вместе с тем типом действуют еще одна парочка – женщина с мужчиной. Если бы не школа Холмса, я, бесспорно, не заметила бы, что неподалеку от меня выгуливают одного и того же бульдога.

Меня волновало только одно: если бы я действительно порвала с Холмсом, то я не скрывала бы свое раздражение от того, что за мной следят. Как бы там ни было, но я хотела сперва посоветоваться с Холмсом. Впервые за мной пытались следить, и мне не терпелось их спугнуть. Интересно, неужели наша противница допускала, что я их не вижу? Конечно, их было довольно трудно заметить, и тем не менее...

Я решила продолжать в том же духе и стала еще более рассеянной, пока в один прекрасный день, идя с книгой перед носом, не воткнулась в фонарный столб на Хай-стрит. Я вышла из своего рассеянного состояния, обнаружив, что сижу на земле, люди ахают, глядя на мое окровавленное лицо, а молодая женщина протягивает мне мои разбитые очки. Я вернулась домой с большим куском пластыря на лбу, и мне пришлось воспользоваться запасными очками. Я очень старательно играла свою роль.

Когда мои старые очки починили, я обнаружила, что по-прежнему нахожусь под наблюдением. Я решила, что в Суссекс поеду на машине, а не на поезде, и рассказала об этом всем своим соседям по гаражу за день до отъезда. Я хотела быть уверенной, что преследователи отправятся за мной, поскольку я не в меньшей степени боялась потерять след их хозяйки.

За все время поездки они использовали пять машин, что свидетельствовало о больших деньгах, стоявших за ними. Я записала их номера и постаралась запомнить и машины, и водителей. Когда я остановилась у трактира позавтракать, то заметила целующуюся молодую пару, вышедшую из знакомой машины. Когда же я притормозила у Истборна, чтобы выпить чаю, то мимо проехал пожилой человек, сменивший молодую пару двадцать миль назад, а у гостиницы в Мор-рисе я обратила внимание на женщину, которая гуляла с моим знакомым бульдогом. Вскоре я увидела ее за рулем позади меня. Огни ее машины пронеслись дальше, только когда я свернула к своей ферме. Я вздохнула с облегчением, убедившись, что она меня не потеряла. Мне хотелось, чтобы они были свидетелями моего невинного поведения и впоследствии доложили бы об этом своему боссу.

Моя тетя была... была как всегда. Утром я обнаружила, что дела на ферме идут хорошо благодаря Патрику. Он сопровождал меня, пока я приветствовала коров, осматривала потомство, которое недавно принесла кобыла по имени Викки, и разговаривала с соседями по поводу приобретения трактора. Тогда впервые за целый месяц я надела брюки и высокие ботинки и почувствовала, что вовсе от них не отвыкла. Я пригласила Патрика к себе на чашку чая, но он, не испытывая особой любви к моей тете, предложил зайти в его маленький домик.

Чай был горячим, крепким и сладким, в самый раз для холодного весеннего утра. Мы беседовали о чем-то, когда он сказал:

– Какие-то люди в деревне спрашивали о вас. – В деревне трудно не заметить или скрыть что-либо. Очевидно, это были люди из города, с которыми мы имели дело.

– Да? И когда это было?

– Три-четыре недели назад.

– И что же они спрашивали?

– Просто интересовались вами, откуда и кто вы такая. И еще они спрашивали про мистера Холмса и как часто вы видитесь. Они спрашивали это у Тилли. – Я заметила, что он стал часто видеться с Тилли. – Она сразу и не обратила внимания на вопросы, потому что все было как бы между прочим, в разговоре. И только узнав, что на почте интересовались тем же, она насторожилась.

– Интересно. Спасибо тебе.

– Это не мое дело, но почему вы больше с ним не встречаетесь? Похоже, его это очень расстраивает.

Я посмотрела в его открытое лицо и сказала ему то, что вполне могло бы быть правдой:

– Ты знаешь беговую лошадь Тома Уорнера, которой он так гордится?

– Да, прекрасный скакун.

– Ты бы мог запрячь ее вместе с Викки в плуг?

Вопрос был настолько глупым, что он с удивлением посмотрел на меня, прежде чем ответить.

– Вы хотите сказать, что мистер Холмс хочет сделать вас ломовой лошадью?

– Ладно, мне пора. Дело не в ломовой лошади, а в несовместимости беговой и ломовой лошадей. Это то, что произошло между мной и Холмсом.

– Он хороший человек. Вы хоть навестили бы его. Я думаю, он будет рад. Его садовник говорит, что он болен.

– Да, пожалуй, навещу. Как раз сегодня после обеда.

Он принял возбуждение в моем голосе за проявление нервозности и взял мою руку в свои огромные ладони.

– Не волнуйтесь. Просто помните, что вам не работать в одной упряжке, и все будет в порядке.

– Я так и делаю, Патрик, спасибо тебе.

* * *

Я приехала к Холмсу в четыре часа, зная, что как раз в это время миссис Хадсон подает чай. Едва заглушив двигатель, я услышала звуки скрипки Холмса. Скрипка и сама по себе – один из самых меланхоличных инструментов, да еще учитывая то, как играл Холмс...

Я громко хлопнула дверцей, чтобы прекратить это, и вытащила из машины корзину с разными сырами и фруктами, которые привезла из Оксфорда. Выпрямившись, я увидела, что дверь коттеджа открыта, а Холмс с лицом, не выражающим совершенно ничего, стоит на пороге.

– Привет, Рассел.

– Привет, Холмс. – Я шла по дорожке и пыталась понять, что скрывается за этими безразличными серыми глазами, но не смогла. Подойдя к нему, я протянула корзину.

– Это для вас и миссис Хадсон.

– Очень мило с твоей стороны, Рассел, – вежливо сказал он, однако глаза его по-прежнему были пусты. Он отступил назад, чтобы дать мне пройти. – Входи, пожалуйста.

Я отнесла корзину на кухню и кое-как выдержала встречу с миссис Хадсон, боясь разрыдаться. Я позволила себя обнять и поцеловала ее, после чего вновь стала только вежливой.

Она накрыла стол с невероятным количеством еды и без умолку рассказывала о корабле, о Суэцком канале, о Бомбее и о семье своего сына.

– Как ты поранила голову, Мэри? – спросила она наконец.

Я решила превратить это в шутку, но она не удалась. Миссис Хадсон неловко улыбнулась и выразила радость по поводу того, что стекло не попало мне в глаз. Все это время Холмс просто сидел и смотрел на меня, словно я была букашкой под микроскопом. Наконец миссис Хадсон извинилась и оставила нас.

Мы допили чай, и я рассказала ему, чем занималась в течение триместра. Он задал мне несколько вопросов, и вновь воцарилась тишина. Наконец я решила поинтересоваться, над чем он работает сейчас в своей лаборатории. Он без всякого интереса рассказал о своих опытах, после чего поставил чашку и вяло махнул рукой в сторону лаборатории.

– Хочешь посмотреть?

– Да, конечно, если только вы хотите показать мне это. – В любом случае это было бы лучше, чем сидеть за столом, возя по тарелке ломтик крошащегося сыра.

Мы встали и прошли в лабораторию – большую комнату без окон. Он закрыл дверь, и я увидела, что никаких опытов там не проводится. Повернувшись его спросить, я увидела, что Холмс стоит возле двери, засунув руки в карманы.

– Привет, Рассел, – произнес он еще раз, только теперь его лицо было живым и открытым, а глаза смотрели в мои глаза. Я не могла вынести этого и резко повернулась к нему спиной, закрыв глаза и сжав кулаки. Я не в силах была вести с ним по-прежнему дружеские разговоры, не переставая одновременно играть свою роль. Через несколько секунд послышался легкий стук в дверь – два раза, и я улыбнулась с облегчением. Он понял. Он пододвинул мне табуретку, и я села на нее спиной к нему с закрытыми глазами.

– У нас около пяти минут, чтобы не вызвать подозрений, – сказал он.

– Значит, за вами тоже следят?

– За каждым движением, даже в гостиной. Они как-то договорились с соседями и засели на деревьях с биноклями. Это позволяет им читать по губам. Уилл говорит, что по деревне ходят слухи о каком-то глухонемом, появившемся здесь недавно.

– Патрик сказал, что кто-то выспрашивал о нас с вами. Уж эти мне городские – не знают, что в деревне ничего не скроешь.

– Да, они уверены в себе. Я догадывался, что и за тобой тоже следят.

– Я заметила их две недели назад: двое мужчин и женщина. Сюда меня сопровождали пять машин. У нашей леди есть деньги.

– Мы знаем об этом.

Я чувствовала спиной его взгляд.

– Ты в порядке, Рассел? С января ты потеряла семь фунтов и, кроме того, не высыпаешься.

– Всего лишь шесть фунтов, а не семь, а сплю я столько же, сколько и вы. Я очень занята. – Я понизила голос до шепота. – Холмс, я хочу, чтобы это побыстрее закончилось. – Я почувствовала, что он приблизился, и поспешно встала. – Нет, не подходите близко ко мне, я не выдержу этого. И я сомневаюсь, что найду в себе достаточно сил, чтобы приехать сюда еще раз. Мне легче в Оксфорде, и больше не просите меня приезжать сюда, пока все не кончится.

На некоторое время воцарилось молчание, после чего он произнес новым для меня глухим голосом:

– Да-да, я понимаю. – Он остановился и откашлялся, после чего заговорил как обычно: – Ты совершенно права, Рассел. От этого мы ничего не выиграем, скорее потеряем. Теперь к делу. У меня есть копии фотографий, которые я сделал специально для тебя. Я показал Майкрофту ту нашу серию римских цифр, но ни он, ни я не можем выжать из них хоть чего-нибудь толковое. Но я знаю, что в них что-то есть. Может, ты сможешь докопаться. Снимки в конверте – держи.

Я взяла конверт и сунула во внутренний карман.

– Теперь нам надо возвращаться, Рассел. А через десять минут начнем все сначала, и ты уйдешь, кипя от злости, прежде чем миссис Хадсон предложит ужин. Да?

– Да, Холмс. До свидания.

Он вернулся в гостиную, и через пару минут я присоединилась к нему. А минут через двадцать он начал отпускать язвительные замечания в мой адрес, и около шести я выскочила из дома, громко хлопнув дверью и даже не попрощавшись с миссис Хадсон. Проехав две мили, я остановила машину и прижалась лбом к рулю. Все это было слишком уж реально.

Глава 16

Дочь голоса

Унылые недели продолжали тянуться одна за другой. Соглядатаи по-прежнему следили за мной, а я упорно делала вид, что ничего не замечаю вокруг себя. Начался третий триместр, и я была слишком занята, чтобы помнить о нашем актерстве. Но по ночам частенько просыпалась. Мне казалось, что я слышу два легких удара в дверь, но, конечно, ничего такого не было. Каждую свободную минуту я проводила в библиотеке Бодли. Однако, как ни странно, кошмар больше не приходил ко мне по ночам.

Весна набирала силу, и вскоре повсюду давало о себе знать биение новой жизни. Все потянулось вверх, к солнцу. Я чувствовала это скорей интуитивно, поскольку на улице бывала мало, с головой погрузившись в дела.

Я игнорировала многочисленные приглашения друзей и знакомых на различного рода пикники и не отрывалась от своей работы. И только к концу мая я поняла, что держу в руках тонкие пока ниточки, ведущие к разгадке нашего дела.

Приехав из Суссекса, я столкнулась с проблемой, куда спрятать конверт, который дал мне Холмс. Я не была уверена, что в моей комнате он будет в безопасности, но в то же время и не могла постоянно носить конверт с собой. В конце концов я пришла к выводу, что самое надежное место за моим столом в библиотеке Бодли, где стояли многочисленные тома, с которыми я работала. Это было рискованно, но все же лучше, чем покупать сейф или с подозрительной регулярностью посещать банк, что непременно насторожило бы нашего врага. Это был минимальный риск, который я могла себе позволить. Кроме того, в библиотеку не пускали широкую публику, так что моим шпионам приходилось долгими часами торчать на улице, мое же место находилось в самом дальнем углу читального зала, и я могла видеть все, что творилось в нем. В течение нескольких недель часами я сидела над этой цепочкой римских цифр. Как и Холмс, я теперь достаточно хорошо знала нашего врага, чтобы быть уверенной в том, что это какая-то запись, но, как и Холмс с братом, не могла ее разгадать.

Однако сознание обладает способностью продолжать работу над какой-нибудь проблемой автоматически, и когда из уст вылетает восклицание «Эврика!», кажется, что сам Бог подсказал вам решение. Слова, которые подсказывает внутренний голос, не всегда четки и ясны, они могут быть странными и загадочными. Пророки называют это Дочерью голоса Бога, а она говорит шепотом и намеками. Холмс научился усмирять шум в голове с помощью трубки или игры на скрипке, чтобы лучше слышать этот голос. Рассеянное внимание и внутренняя концентрация позволяют услышать даже самый тихий шепот Дочери голоса.

В тот день я много работала, провела бессонную ночь, сходила на лекцию, дописала реферат и дважды доставала фотографии, изучая в сотый раз каждую деталь этих снимков, особенно сами цифры. Я даже перевернула их вверх ногами, ожидая, что увижу что-нибудь новенькое, но ничего не прояснилось. Мне уже надоело всякий раз прикрывать их невинной бумажкой, когда кто-то проходил мимо моего стола.

После обеда, когда движение у моего стола оживилось, я не выдержала и, засунув фотографии обратно в конверт и убрав в свое потайное место, вышла из библиотеки в отвратительном настроении. Мне было все равно, что подумают соглядатаи. Пусть себе топают. В голове у меня мелькнула безумная мысль, что, может быть, и нет никакого врага, может, Холмс просто сошел с ума и это одна из его маленьких штучек.

Добравшись до своей комнаты, я немного успокоилась, но, бросив взгляд на письменный стол, почувствовала, что больше не могу. За стеной в комнате соседки послышался шум. Я вышла в коридор.

– Привет, Дот! – позвала я. Она появилась на пороге.

– О, привет, Мэри. Хочешь чаю?

– Нет, спасибо. У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?

– Путешествие в ад вместе с Данте, но я с удовольствием отложу это. А что такое?

– Меня тошнит от всего этого, я не могу видеть книги, и думаю...

– Тебя? Тебя тошнит от книг?

Ее лицо не выразило бы большего изумления, смешанного с недоверием, если бы у меня вдруг выросли крылья. Я засмеялась.

– Да, даже Мэри Рассел иногда пресыщается. Я собираюсь пойти поужинать у Траута, после чего отправиться на концерт органной музыки. Как ты?

– Когда выходим?

– Полчаса тебе хватит?

– Сорок пять минут было бы лучше.

– Хорошо. Я вызову кеб.

Это был приятный ужин. Дороти познакомилась с очередным обожателем, и мы пошли на концерт. Играли в основном Баха, чья музыка отличается красотой и четкой, чисто математической уравновешенностью. Хорошая музыка и бокал шампанского успокоили мои нервы, и я легла спать еще до полуночи, что за последние месяцы со мной случалось крайне редко.

Около трех часов ночи я подскочила на кровати, чувствуя, как кровь стучит у меня в ушах, а дыхание такое, будто я только что пробежала вверх по лестнице. Мне приснился сон, но вовсе не мой прежний кошмар, а что-то непонятное, какая-то смесь реального и воображаемого. С книжной полки на меня смотрело лицо, полуприкрытое светлыми волосами, в руках у призрака была трубка. Он прокричал: «Ты ничего не знаешь!» Голос был не то женский, не то мужской. Потом призрак жутко засмеялся и с силой бросил вниз трубку, которая казалась одной из принадлежавших Холмсу. Трубка разбилась на мелкие кусочки, и я стала их поднимать. Нагнувшись под шкаф за одним из них, я нащупала какой-то предмет. Вытащив его, я увидела, что это была книга по истории правления Генриха VIII.

Я включила свет и надела очки, после чего легла опять. Холодный пот высох, сердце вновь забилось в прежнем ритме, но я знала, что уже не усну, поэтому надела халат и приготовила чай.

Через несколько минут я сидела с чашкой и обдумывала это странное видение. Мне редко снились другие сны, кроме моего кошмара, а с тех пор, как моя семья погибла, я не припомню никаких других. Все было не случайно, но в чем же дело? Некоторые детали были понятны, некоторые нет. Почему, например, призрак со светлыми волосами был и мужчиной и женщиной, в то время как мы совершенно точно установили, что наш противник – женщина. Разбитая трубка была следствием моего беспокойства за Холмса, а книги – просто важной частью моей жизни, я не могла представить себя без них, даже во сне. Но почему книги по истории? Я никогда не питала любви к истории. Тогда при чем здесь король Генрих? Этот беспутный, скрюченный подагрой старик со своим множеством жен, всех их он принес в жертву своему желанию иметь сыновей, будто они были в чем виноваты. Интересно, что сказал бы Фрейд по поводу этого сновидения? Я вернулась в комнату. Если уж я проснулась в три часа утра, то надо было воспользоваться возможностью позаниматься. Я села за работу, но мои мысли постоянно возвращались ко сну. Генрих VIII. Что это могло значить?

Первую половину дня я продолжала работать, потом пообедала, поглотив количество еды, соразмерное разве только с последним обедом миссис Хадсон.

Затем я отправилась на лекцию. На полпути остановилась. Генрих VIII. Если чего не знаешь – иди в библиотеку. В библиотеке я просмотрела несколько книг о том периоде, но это не дало никакого ключа, никакого толчка сознанию. Уже без всякой надежды я достала фотографии, разложила их на столе перед собой, и именно тогда я услышала голос и на меня снизошло озарение.

Мы с Холмсом обсуждали то, что шифр основывался на использовании цифр в качестве заменителей букв, где, к примеру, 1 могла быть буквой А, 2 – Б, а сочетание 3 – 1 – 2 будет читаться как ВАБ.

В нашем случае были использованы не арабские, а римские цифры, и поскольку они не были разделены пробелами, то можно было только догадываться о количестве цифр – двадцать пять их было или семь, или что-то среднее. Здесь мы с Холмсом сдались, поскольку в том, что мы получали, не было никакого смысла. Однако, несомненно, она рассчитывала, что мы сможем понять это послание. К тому же, скорее всего, ключ к шифру не должен быть сложным, и если его найти, то загадка быстро разрешится. В этом я не сомневалась.

Мне казалось, ключ был найден маленькой Дочерью голоса и заложен в мой сон, чтобы я догадалась. Генрих VIII для меня ничего не значил, но число восемь значило очень многое. Если бы у людей было четыре, а не пять пальцев, то мы бы считали не десятками, а восьмерками. Единица и ноль означали бы восемь, одиннадцать было бы то же, что и девять, а двадцать – то же, что и шестнадцать. Я выписала первые двадцать шесть чисел в восьмеричной системе на листок бумаги, а внизу расставила буквы алфавита:

123456710111213141516172021222324252627303132

ABCDEFGKIJKLMNOPQRSTUVWXYZ

Теперь осталось только правильно разделить двадцать пять римских цифр, чтобы получилось что-нибудь осмысленное. Хотя я уже знала их наизусть, я выписала их еще раз, чтобы иметь перед глазами:

XVXVIIXXIIXIIXXIIXXIVXXXI

Двадцать пять цифр, единицы, пятерки и десятки. Я начала с первых десяти, XVXVIIXXII. Последняя I могла относиться к следующей и быть частью числа девять. XVXVI, или 10-5-10-5-1, давали Н-Е-Н-Е-А, что, если только она откровенно не издевалась над нами, не имело никакого смысла. Если брать первые XV как 15, то получалось МНЕА. X – V – XVII = десять, пять, семнадцать, и получалось НЕО. Это было лучше, но не то. Тогда я попробовала большие числа, которые можно было сложить из двадцати пяти цифр. Получилось пятнадцать, семнадцать, двадцать два, двенадцать, двадцать два, двадцать четыре и тридцать один. Если использовать десятичную систему, получалось OQVLVX. Число 31 являлось камнем преткновения, потому что в алфавите всего двадцать шесть букв. Однако в восьмеричной системе это читалось как MORJRTY. Я целую минуту смотрела на то, что получилось. Затем рука сама собой разделила число 12 так, что получалось 11 – 1. Получилось МОРИАРТИ.

Но Мориарти не мог сделать этого. Преступный профессор математики погиб от руки Шерлока Холмса в пучинах водопада в Швейцарии около тридцати лет назад. Тогда почему его имя было здесь? Может, это чья-то месть за его гибель? Или наша преследовательница хотела провести параллель между делом прошлым и настоящим? Не помню, как долго я сидела в библиотеке, но за окном уже начало смеркаться, когда маленькая Дочь голоса что-то нашептала мне опять, и я вспомнила, когда слышала имя Мориарти в последний раз. В моей голове отчетливо прозвучали мои собственные слова: «Мы с преподавателем математики занимались проблемами теории и столкнулись с задачами, решение которых предложил ваш старый знакомый» – и голос Холмса: «...Ты имеешь в виду профессора Мориарти?..»

Преподавательница математики. У нее были не светлые волосы, которые мы нашли в кебе, а темные, тронутые сединой. Однако именно она предложила мне задачу Мориарти на использование восьмеричной системы в тот самый день, когда мне заминировали дверь, а через три дня, теперь я в этом не сомневалась, вырезали эти цифры в сиденье кеба. Моя преподавательница математики Патриция Донливи, которая отсутствовала по причине непонятной болезни с начала недели. Моя преподавательница математики, сильная женщина с могучим умом, у которой я многому научилась, которой я восхищалась, с которой разговаривала о жизни и о Холмсе. «Другой Мориарти», – сказал Холмс и попал как раз в точку. Я содрогнулась. Моя преподавательница математики.

Я подняла голову и увидела, что кто-то стоит возле моего стола, на котором открыто лежали фотографии, вычисления и окончательная расшифровка. Это был один из работников библиотеки. У него был вид человека, который ждет, чтобы его заметили.

– Извините, мисс Рассел, но нам пора закрываться.

– Как, уже? О Боже, мистер Дуглас, я даже не заметила. Одну минутку.

– Не спешите, мисс. Мне еще нужно немного прибраться, я просто хотел предупредить вас заранее. Я выпущу вас, когда вы спуститесь вниз.

Я стала поспешно собирать разбросанные по столу бумаги обратно в конверт, и мне в голову пришла неприятная мысль. Сколько людей видели то, над чем я работала? Ведь я увлеклась настолько, что полностью потеряла осторожность и не обращала внимания на проходящих мимо.

Мистер Дуглас выпустил меня и, пожелав спокойной ночи, закрыл дверь. Во дворе было темно и пустынно, только статуя Томаса Бодли одиноко возвышалась посередине. Я побрела домой, погруженная в свои мысли. Что же делать дальше? Позвонить Холмсу, надеясь, что никто не подслушает? Отправить ему шифрованную телеграмму? Но я сомневалась, что смогу составить ее достаточно быстро, да еще такую, чтобы Холмс смог ее прочитать, а Патриция Донливи нет. А если поехать к нему – не насторожит ли это шпионов? Неосторожное движение может навредить Холмсу. И где мисс Донливи? Как ее искать теперь?

И вот среди этих дум в моей голове зародилось какое-то непонятное беспокойство. Я резко остановилась и попыталась сосредоточиться. Что же беспокоило меня? Шумная улица? Нет, народу немного. Мысль о телефоне? Нет, подожди; назад. Мало народу? Шпионы! Где мои соглядатаи? И тут я осознала, что за мной никто не следил после того, как я вышла из библиотеки Бодли; их убрали от меня. Я бросилась бежать.

Мистер Томас удивленно посмотрел на меня, когда я с шумом ввалилась в дверь, еле дыша.

– Мистер Томас, звоните Холмсу, мне нужно поговорить с ним. Дело чрезвычайной важности. – Я была благодарна старику за то, что он не стал притворяться, будто не знает его, а просто взглянул на меня и взял трубку.

Я стояла, нервно барабаня пальцами по стойке. Мне хотелось кричать от того, как все тянулось страшно медленно. Наконец нас соединили. Лицо мистера Томаса вытянулось.

– Понятно, – сказал он, – спасибо. – Он повесил трубку и посмотрел на меня.

– Линия повреждена где-то в районе Истборна. Могу ли я сделать что-нибудь для вас, мисс?

– Да. Вы можете сходить в гараж и распорядиться, чтобы выкатили мою машину. Я буду готова через несколько минут.

Мистер Томас удалился, оставив свое место, а я бросилась вверх по ступенькам, на ходу доставая ключ. У своей двери я остановилась. На блестящей медной ручке грязное пятно.

– Холмс? – прошептала я. – Холмс? – и распахнула дверь.

Глава 17

Силы объединены

– Хорошо, что здесь нет другой бомбы, Рассел. От тебя немного бы осталось. – В моем кресле, глядя на меня поверх очков, сидел пожилой священник, которого я уже видела в библиотеке.

– О Боже, Холмс, как я рада вам, – воскликнула я и бросилась к нему. Я с удовольствием почувствовала, что он ничуть не ослабел за это время, потому что сжал меня так, что косточки хрустнули.

– Холмс, Холмс, мы снова можем говорить, все кончено, я знаю, кто она, но я боялась, что опоздала, мои шпионы исчезли, телефонная связь прервана, и я уже собралась взять револьвер и ехать в Суссекс, но вы здесь и...

Холмс прервал мой поток слов:

– Очень хорошо, Рассел, я рад, что тебе приятно видеть меня живым, но не могла бы ты выражаться яснее, особенно про телефон и шпионов? – Он снял накладную бороду, а я рассеянно подняла с пола упавшую бровь и отдала ему.

– Я работала в Бодли после обеда...

– О, ради Бога, Рассел, неужели за время моего отсутствия твой ум притупился?

– Ах да, конечно, вы ведь там были. Почему же не дали мне знать?

– Да, чтобы все это не произошло прямо там. Я думал, тебе еще придется немного поработать там, и решил подождать тебя здесь. К тому же я заметил, что ты на грани какого-то открытия, и боялся, как бы оно не вылетело из твоей головы. Я громко шмыгнул носом над твоим ухом, если помнишь, но когда и это не привлекло твоего внимания, я просто ушел. Что же ты нашла? Я видел, ты работала над римскими цифрами, но издали мне трудно было сказать, куда увели тебя твои мысли.

– Да, Холмс. Это был шифр. Римские цифры, но не в десятичной, а в восьмеричной системе. Там было написано «Мориарти». А знаете, с кем я работала над восьмеричной системой за три дня до начала всего этого?

– Да, помню, это был твой преподаватель математики. Но как...

– Да, это именно она дала мне задачи Мориарти, правда, это было как бы между прочим и...

– А, теперь понимаю. Да, конечно.

– Конечно что?

– Я должен был догадаться, что она женщина.

– Разве вы не знали? Кажется, я говорила об этом. Но она не блондинка, поэтому...

– А где же она теперь? Я получу большое удовольствие от поимки этой женщины, если она будет настолько любезна, что попадется в нашу ловушку, хотя бы уже из-за того, чтобы не проводить остаток жизни, опасаясь взрыва бомбы и не притворяться, что мне ненавистно одно упоминание твоего имени.

– О да. Но, похоже, она клюнула. По крайней мере, она убрала своих соглядатаев от меня. Она могла догадаться, что я делала, или же решила действовать, но поскольку телефонная связь нарушена, я думаю...

– Ты права, Рассел, и это значит, что нам снова нужно исчезнуть. Одень что-нибудь подходящее. Возможно, нас ожидает грубая работа.

Я прошла в другую комнату и в две минуты переоделась в мужскую одежду. Еще через тридцать секунд я стояла в ботинках, с револьвером и пригоршней патронов в кармане.

Наше появление на лестнице произвело настоящий переполох. Одна из моих соседок как раз вышла из ванной, когда мы чуть не столкнулись с ней. Она завизжала и прижала к телу халат.

– Мужчины! Двое мужчин в коридоре!

– О Боже, Ди, это же я, – пришлось крикнуть мне.

Она вместе с другими соседками наклонилась через перила, глядя, как мы бежим вниз.

– Мэри? Но кто это с тобой?

– Старый друг моей семьи!

– Но это мужчина!

– Я тоже это заметила!

– Но мужчинам сюда нельзя! – Их голоса затихли наверху.

– Рассел, мне нужен телефон мистера Томаса... А вот и он. Прошу прощения, Томас.

– Извините, сэр, чем могу помочь? Мисс Рассел, кто это? Простите, сэр, что вам угодно? Сэр, это служебный телефон. Сэр...

– Мистер Томас, моя машина готова? – вмешалась я.

– Что? Ах да, мисс, сейчас будет готова. Мисс, кто этот джентльмен?

– Друг семьи, мистер Томас. Боже мой, наша Диана что-то там кричит наверху. Вам стоит сходить наверх, мистер Томас. Может, ей нужна помощь. Я выведу этого моего друга. Да, друг семьи. Очень старый. Да. До свидания, мистер Томас, я не вернусь сегодня.

– А может, и завтра, – прокричал Холмс. – Пошли, Рассел!

Машину быстро выкатили из гаража, как только мы подошли. Смотритель гаража задержался.

– Это вы, мисс Рассел?

– Да, Хью, спасибо большое. Пока.

Удивительно, но я никого не сбила, пока выезжала из города. Что мужчины понимают в вождении? Выехав из Оксфорда, я повернулась к Холмсу.

– Все же зачем вы приехали?

– Послушай, Рассел, ты и в самом деле думаешь, что это наилучшая скорость именно для этой дороги и этих условий?

– Ну, я могла бы ехать чуть быстрее, Холмс. Полагаю, машина выдержит.

– Нет, я не это имел в виду.

– Тогда что... А, конечно, вам нужен другой маршрут. Вы правы, как всегда, Холмс. Посмотрите сзади, там должна быть карта, а в кармане на дверце фонарик. Кстати, Холмс, у вас опять отклеилась бровь.

– Черт побери, – пробормотал он и снял остатки маскировки.

– Из вас получился неплохой священник. Так вот, видите на карте дорогу от Оксфорда до Истборна, здесь мы можем повернуть налево. Видите?

Холмс после заявил, что это ночное ралли отняло у него десять лет жизни, но я находила удовольствие в возможности покататься на большой скорости по неосвещенным сельским дорогам в обществе человека, с которым не могла нормально говорить в течение стольких месяцев. Правда, за эти часы сказал он немного.

Раз, когда мы, объезжая телегу с сеном, пронеслись в нескольких дюймах от каменной стены, я обратила внимание на не свойственную ему сдержанность. Спустя несколько минут я спросила его, хорошо ли он себя чувствует.

– Рассел, если ты решишь принять участие в гонках на Гран-При, обратись за консультацией к Уотсону. Это по его части.

– Зачем, Холмс? У вас есть сомнения относительно моих способностей в вождении?

– Нет, Рассел, на этот счет у меня, в общем-то, сомнений нет. У меня есть сомнения по поводу благополучного конца нашего путешествия. По поводу нашего прибытия к месту назначения.

– А то, что нас ждет, когда мы прибудем, вас не тревожит?

– Конечно, и это тоже, но этот вопрос в данный момент не стоит так остро. Рассел, ты заметила то дерево сзади нас?

– Да, это был хороший дуб, не правда ли?

– Надеюсь, он остался цел, – пробормотал он. Я весело засмеялась. В конце концов мы выехали на дорогу, которая вела прямо к дому. Я посмотрела на лицо Холмса, освещенное бледным светом луны.

– Вы собираетесь рассказать, как вы оказались в Оксфорде? И о ваших планах на ближайшие несколько часов.

– Рассел, я действительно думаю, что тебе стоит сбросить скорость. Мы не знаем, где можем встретить наших врагов, поэтому ни к чему привлекать их внимание. Они полагают, что ты все еще в Оксфорде, а я в своей постели.

Я снизила скорость, что, как мне показалось, его успокоило.

– Я приехал в Оксфорд поездом, таким простым видом транспорта, который намного удобнее твоей гоночной машины.

– Холмс, она вовсе не гоночная.

– После сегодняшней гонки я так не думаю. Но как бы то ни было, я с большой грустью сообщаю, что твой друг мистер Шерлок Холмс серьезно заболел. Похоже, на прошлой неделе он простудился и вскоре уже лежал в кровати с пневмонией. Он отказался лечь в больницу, в определенное время к нему приходят медсестры. Каждый день его навещает доктор, но лицо врача мрачнеет, когда он завершает осмотр больного. Рассел, ты представляешь, как трудно найти специалиста, который может одновременно и врать и исполнять свои обязанности. Слава Богу, что у Майкрофта есть связи.

– Как вам удалось отделаться от Уотсона?

– Он приезжал ко мне раз. Это было на прошлой неделе. Мне пришлось битых два часа проводить с ним разъяснительную работу, чтобы в итоге отказаться от его услуг. Можешь себе представить, что произошло бы с нашим планом, если бы он выходил от меня с виноватым видом. Этот человек совсем не умеет врать. Я беспокоюсь за моего дорогого друга Уотсона и не переживу, если что с ним случится. Поэтому он снова ушел в подполье.

– Бедный дядя Джон. Нам надо будет очень много объяснить ему, когда все закончится.

– Он простит нас, как всегда. Однако продолжаю.

Я подумал, что моя тяжелая болезнь должна активизировать эту женщину, и собирался поговорить с тобой об этом, когда ты приедешь, поскольку знал, что ты получила письмо миссис Хадсон, однако ситуация менялась быстрее, чем я ожидал, и мне пришлось отправиться в Оксфорд, чтобы проконсультироваться с тобой, и там я обнаружил, что ты, в свою очередь, сама собираешься сюда.

– Что же все-таки заставило вас приехать?

– Помнишь, я говорил тебе о тех, кто следил за мной? Они совсем забыли об осторожности, в темноте можно было увидеть огоньки их сигарет, а днем – блики от линз. В прошлом месяце Майкрофт преподнес мне маленький подарок – мощный телескоп, и я провел немало времени за занавесками спальни, наблюдая за ними. И вдруг вчера они внезапно исчезли. К ним подошел человек, которого я раньше не видел, они с ним поговорили, после чего испарились, бросив все свое барахло. Я послал туда старого Уилла, чтобы он все осмотрел и принес мне то, что могло представлять для меня интерес. В былые времена он мог сделать это совершенно незаметно.

Он вернулся через два часа с прекрасным набором мусора. Упаковка из-под сыра, старый каблук от ботинка, бутылка из-под вина. Я забрал все это в лабораторию и что же обнаружил? Оксфордский сыр, грязь с каблука – из Оксфорда. Я выкурил несколько трубок и решил успеть на утренний поезд и провести, таким образом, день в постели. Между прочим, сегодня после обеда доктор вышел от меня с обнадеживающей улыбкой, ночную сиделку убрали, и в течение некоторого времени из окон моей спальни доносились звуки скрипки. Знаешь, Рассел, из всех чудес современной техники граммофон представляется мне наиболее полезным. Кстати, – добавил он, – миссис Хадсон в курсе дела.

– Я полагаю, вам едва ли было обойтись без нее. Ну и как она?

– Она с восторгом присоединилась к нам и проявила недурные актерские способности, к моему удивлению. Женщины не перестают меня удивлять.

Я оставила это заявление без комментариев.

– Понятно. Что же дальше?

– Все указывает на скорую развязку. Ты согласна, Рассел?

– Вне всякого сомнения.

– Кроме того, интуиция подсказывает мне, что она захочет встретиться со мной лицом к лицу. Тот факт, что она не взорвала мой коттедж или не отравила мой колодец, свидетельствует о том, что она не хочет просто моей смерти. Я имел дело с преступными умами в течение сорока лет и уверен в том, что она встретится со мной, чтобы насладиться моей слабостью и своей победой. Единственный вопрос – придет ли она ко мне или меня приведут к ней.

– Это не единственный вопрос. Гораздо более важный – встретимся мы с ней или нет?

– Нет, дорогая Рассел. Это не вопрос. У меня нет другого выбора. Я – приманка, ты не забыла? Ты – охотник. Нам нужно только решить, как тебе лучше нанести удар. Должен признаться, – сказал он, – что я с нетерпением жду встречи с ней.

Я резко затормозила, чтобы объехать прохожего.

– Холмс, будьте осторожны, не стоит недооценивать Патрицию Донливи. Нет, не надо ничего говорить. Я буду иметь в виду, что для того, чтобы привлечь ваше внимание, нужно взорвать рядом бомбу.

– Рассел! Я бы ни за что не подумал...

– Ничего, Холмс, ничего. Через две минуты мы будем на моей ферме, а вы так ничего мне и не сказали о своих планах. Говорите же, Холмс!

– Ну хорошо. Я позвонил Майкрофту и попросил его прислать пару самых надежных людей. Вчера ко мне приходило много народа, но сегодня мой приятель-доктор объявит, что я выздоравливаю и мне нужны покой и тишина. Миссис Хадсон ляжет пораньше, а мы затаимся и будем ждать. Мне кажется, твой управляющий Патрик надежный человек.

– Вполне. Мы можем оставить машину в сарае и пройти к моему коттеджу пешком. Полагаю, вы так и рассчитывали.

– Ты знаешь мои методы, Рассел. О, вот мы и на месте.

Я проехала через ворота к старому сараю, стоявшему в стороне. Холмс выскочил и распахнул двери. Я въехала внутрь. Викки и ее потомство с удивлением уставились на странную черную колымагу, нарушившую их покой.

– Пойду предупрежу Патрика, чтобы он держал двери закрытыми. Буду через пару минут.

Я вошла в дом Патрика и поднялась по ступенькам в его комнату. Он спал обычно очень крепко, но в конце концов мне удалось его разбудить.

– Патрик, ради всего святого, проснись, сарай и стойло могут сгореть, а ты так и будешь спать.

– Что? Сарай? Огонь? Иду! Кто это? Тилли?

– Нет-нет, Патрик, не пожар, не надо вставать, это я, Мэри.

– Мисс Мэри? Что случилось? Дайте я зажгу свет.

– Не надо света, Патрик. Не вставай. – В лунном свете я увидела, что верхняя часть его тела обнажена, и у меня не было никакого желания узнать то же и о другой. – Я только хотела сказать, что в сарае стоит моя машина. Сделай так, чтобы ее никто не видел. Очень важно, чтобы никто не знал о том, что я здесь. Даже моя тетя. Сделаешь, Патрик?

– Конечно, но где вы будете?

– В коттедже Холмса.

– Что-то случилось, мисс Мэри, да? Могу ли я помочь?

– Если понадобишься, я пошлю тебе записку. А пока смотри, чтобы никто не видел мою машину. Ложись спать, Патрик. Извини за то, что разбудила тебя.

– Удачи вам, мисс.

– Спасибо, Патрик.

Холмс ждал меня у дома. Мы отправились окольными путями, которые я знала наизусть. На этот раз на вершинах холмов, чтобы отдышаться, останавливалась я, а не Холмс. Сказывались часы, проведенные в библиотеке.

Наши голоса были бы слышны очень далеко в ночи, поэтому мы почти не разговаривали. Луна скрылась, и стало совсем темно. Наконец мы подошли к краю фруктового сада Холмса, и он прошептал мне в ухо:

– Обойдем кругом и через заднюю дверь пройдем прямо в лабораторию. Там сможем зажечь свет, его не будет видно. Держись мест потемнее и помни, что где-то здесь притаилась охрана.

Спустя пять минут дверь щелкнула, и я шагнула в темное помещение, где пахло химикатами, табаком, пирожками и еще чем-то.

– Заходи, Рассел, – послышался его голос.

Я прошла дальше и остановилась.

– Стой здесь, пока я не зажгу свет. Я тут кое-что передвинул с тех пор, как ты была здесь в последний раз.

В свете вспыхнувшей спички я увидела его профиль, склонившийся над лампой.

– Надо заткнуть щель под дверью тряпками, – произнес он и, прибавив света в лампе, повернулся ко мне.

– Мой нос говорит мне, что миссис Хадсон приготовила чудесные пирожки, – вздохнула я и увидела лицо Холмса. Он смотрел в темный угол, и то, что он там увидел, состарило его черты, ввергло в отчаяние и усталость. Я сделала два шага вперед и едва не наткнулась на дуло пистолета, направленное прямо на меня. Я взглянула на Холмса и впервые увидела страх в его глазах.

– Доброе утро, мистер Холмс, – прозвучал знакомый голос, – мисс Рассел.

Холмс медленно выпрямился и выдохнул мертвым голосом:

– Мисс Донливи.

Глава 18

Решающее сражение

– В чем дело, мистер Холмс? Кстати, где же вы так долго пропадали? В Афганистане? Или в Нью-Йорке? А вы, мисс Рассел? Что же вы не приветствуете свою преподавательницу? Вы даже не извинились за вашу последнюю курсовую работу, которая была мало того, что безграмотной, да еще и написанной в спешке.

Со звуком ее голоса у меня возродились воспоминания о том, как мы занимались у нее, как пили чай перед камином и как однажды она даже угостила меня редким сухим хересом. Я полагала... я полагала, что знала, как она ко мне относится, и вот теперь стояла перед ней подобно собачке, побитой любимым хозяином.

– Вы похожи на пару ослов, – сказала она с раздражением, и эти слова вернули меня к реальности. – Присядьте, мисс Рассел. Мистер Холмс, пока этот пистолет будет нацелен на мисс Рассел, не будете ли вы любезны включить электрический свет, лампы которого я вижу над нашими головами? Только двигайтесь очень осторожно: оружие заряжено, и мне нужно совсем небольшое усилие, чтобы нажать на курок. Благодарю вас, мистер Холмс. Кстати, выглядите вы значительно лучше, нежели мне сообщали. А теперь, будьте любезны, принесите вон тот стул и поставьте его рядом со стулом мисс Рассел. Чуть дальше. Хорошо. Лампу передвиньте на книжную полку.

Да, вот сюда. Теперь садитесь. Только не забывайте все время держать руки на столе. Оба. Хорошо.

Я села на расстоянии вытянутой руки от Холмса и посмотрела в угол на преподавательницу математики. Она сидела так, что на нее падала тень от книжных полок, оставляя на свету только ее ноги и дуло пистолета. Видны были лишь поблескивающие глаза и зубы, а также золотая цепочка и медальон, который она носила на шее.

– Мистер Холмс, мы видимся в последний раз. Я ждала этой встречи очень долго.

– Лет двадцать пять или чуть больше, не так ли, мисс Донливи? Или вы предпочитаете, чтобы я называл вас фамилией вашего отца?

В лаборатории воцарилась тишина. Я с изумлением смотрела на Холмса. Неужели он знал эту женщину? Ее отца...

– О, мистер Холмс. Вы все еще в хорошей форме, я вижу. Может, объясните все мисс Рассел.

– На сиденье кеба мисс Донливи написала свое собственное имя, Рассел. Это дочь профессора Мориарти.

– Вы удивлены, мисс Рассел? Но вы ведь сами говорили мне о блестящем уме вашего друга. Какая жалость, что он разместился в теле мужчины.

С усилием я овладела своими мыслями и направила их в русло разработанного нами ранее плана.

– Я не могу согласиться с вами, мисс Донливи, – возразила я, глядя на свои руки, – ум и тело мистера Холмса вполне соответствуют друг другу.

– Мисс Рассел, – воскликнула она, – остра, как всегда. Должна признаться, что мне всегда нравился ваш интеллект. Кстати, я забыла, что вы... разошлись. Меня всегда интересовало, что вы в нем нашли? Мы могли бы многое сделать с вами, если бы не эта ваша глупая привязанность к мистеру Холмсу.

Я ничего не ответила, а лишь изучала свои руки.

– Но теперь привязанность исчезла, не так ли? – заметила она печальным голосом. – Грустно наблюдать, как старые друзья расходятся и становятся врагами.

В моем сердце забилась надежда, но лицо оставалось бесстрастным. Если она верит в это, у нас еще есть шанс. Обдумать этот вопрос мне было некогда, потому что Холмс, быстро на меня взглянув, заговорил ничего не выражающим голосом:

– Хватит, мисс Донливи. Мне кажется, вы жаждете сказать мне что-то.

Дуло пистолета на ее колене задрожало, и после промелькнувшего секундного страха я поняла, что она смеется, и услышала это. Она играла со мной. Мы могли ввести ее в заблуждение на некоторое время, но наши действия были разгаданы и теперь у нас не было никакого шанса.

– Вы правы, мистер Холмс. Времени у меня мало, а вы отняли у меня за последние несколько дней столько энергии. Как вы понимаете, у меня ее немного. Я умираю. Да, мисс Рассел, мое отсутствие в университете вполне обоснованно. В моем животе краб с клешнями, которого нельзя извлечь. Я собиралась подождать еще несколько лет, но теперь уже нет времени. Еще немного, и у меня не хватит сил, чтобы справиться с вами. Это должно произойти сейчас.

– Очень хорошо, мисс Донливи, я к вашим услугам. Давайте отпустим мисс Рассел и обсудим наши дела.

– Ну нет, мистер Холмс, извините. Этого я сделать не могу. Она стала частью вас, и я не могу иметь дело с вами, исключая ее. Она остается. – Ее голос стал холодным и резким, и мне с трудом верилось, что с этим человеком я пила чай и смеялась перед камином. Я вздрогнула, и она заметила это.

– Мисс Рассел холодно, и, я полагаю, она устала. Мы все устали, но осталось совсем немного. Давайте, мистер Холмс, я уверена, что у вас есть вопросы, которые вы хотели бы мне задать. Можете начинать.

Я посмотрела на него. Он как раз вытирал рукой лоб, и на мгновение его глаза сверкнули триумфом из-под ладони, встретившись с моими, и вновь стали пустыми.

– У меня нет вопросов, мисс Донливи.

Оружие дернулось в ее руке.

– Нет вопросов! Но, разумеется, у вас есть... – Она овладела собой. – Мистер Холмс, не надо меня раздражать.

– В самом деле, мисс Донливи, у меня нет вопросов по этому делу. Оно было очень интересным, но теперь все позади.

– Действительно? Может, будете столь любезны разъяснить мисс Рассел и мне связь событий. Руки на стол, мистер Холмс. Мне бы не хотелось заканчивать так быстро. Благодарю. Можете начинать.

– С событий прошлой осени или двадцативосьмилетней давности?

– Как хотите, впрочем, возможно, мисс Рассел предпочла бы узнать все с самого начала.

– Очень хорошо. Рассел, двадцать восемь лет назад я, будем называть вещи своими именами, убил профессора Джеймса Мориарти, отца твоей преподавательницы. То, что это было актом самообороны, не снимает с меня ответственности за его падение в Рейхенбахский водопад, хотя он сам искал меня, чтобы убить. Я выследил его, выявил его преступную деятельность и был непосредственной причиной его смерти. Однако я совершил тогда две ошибки, хотя и не мог предвидеть следующие события. Во-первых, мое трехлетнее отсутствие в Англии позволило реорганизовать империю Мориарти, и, когда я наконец вернулся, она стала уже международной. Моей второй ошибкой было то, что я позволил семье Мориарти, существование которой было одним из его главных секретов, исчезнуть из моего поля зрения. Его жена и юная дочь уехали в Нью-Йорк, и больше их никто не видел. По крайней мере, я так думал. Донливи – это девичья фамилия вашей матери, не так ли?

– Ага, значит все-таки у вас есть вопросы! Да, это так.

– Это мало меняет дело, мисс Донливи. Какая разница, был ли это волос вашего отца, тот, который вы оставили в кебе, чтобы я его нашел? Или в какой комнате склада находился снайпер, прежде чем выстрелить в мисс Рассел? Или кто подорвал бомбу, от которой погиб Диксон, – вы или один из ваших людей?

Незначительные детали едва ли меняют картину в целом.

– Интересно это слышать от человека, который всегда основывает свое расследование на самых незначительных деталях. Однако я отвечу. Да, это был волос моего отца, оставшийся с тех дней, когда он носил длинные волосы. Моя мать хранила его в медальоне. Сейчас этот медальон ношу я. Да, один из моих друзей, вооруженный снайперской винтовкой, действительно был на складе, хотя Скотланд-Ярд до сих пор ищет катер. Ну как можно было добиться подобной точности, стреляя с катера, качающегося на волнах? А что касается Диксона, то он знал, что рискует. Я щедро расплатилась с его семьей, вы не можете этого отрицать.

– Какова цена человеческой жизни? Сколько гиней смогут возместить вдове мужа, а детям их отца? Вы убили его, мисс Донливи, собственноручно или через одного из своих помощников? Вы решили, что он умрет в прошлом ноябре, когда открыли в Нью-Йорке банковский счет, с которого ему платили. А теперь он мертв.

Некоторое время мы сидели в полной тишине.

– Как великодушно защищать человека, который едва не убил вас и двух ваших близких друзей.

– Джон Диксон был профессионалом высокого класса, мадам. За всю свою карьеру он никого не убил, лишь однажды ранил, пока вы не вытащили его из его убежища. Полагаю, вы добились этого, чем-то угрожая его семье. Не надо играть со мной в эти игры, мадам, с разными там вашими случайностями и демонстрациями оскорбленного самолюбия – мое терпение имеет свои границы.

Вновь воцарилась тишина. Наконец дуло пистолета слегка отклонилось от меня. Все ее внимание было теперь приковано к Холмсу. Через минуту из угла вновь донесся ее голос, и в нем прозвучала нотка уважения.

– Похоже, вас трудно ввести в заблуждение. Да, вы совершенно правы: я действительно хотела его смерти, мне нужно было убрать его со своего пути, потому что он выдал бы меня при первом же удобном случае. Но я никогда не углублялась в самоанализ и привыкла не обращать внимания на второстепенные детали, когда передо мной стоит цель. Я думаю, мисс Рассел может подтвердить мои слова.

Дуло вновь нацелилось на меня. После двух долгих минут молчания она вновь заговорила, и я поняла, что Холмс просчитался и его успешный гамбит, вместо того чтобы отвлечь ее, наоборот дал ей почувствовать свое превосходство. Она решила задеть его самое слабое место, подвергнуть остракизму его гордость и независимость.

– Я думаю, – медленно сказала она, – думаю, что буду называть вас Шерлок. Странное имя. О чем только думал ваш отец? Тем не менее у нас в течение стольких лет были такие близкие отношения – правда, односторонние до сегодняшнего дня – что, мне кажется, пора сделать их взаимными. Обратитесь ко мне по имени.

Прежде чем она закончила свою речь, я знала, что эта женщина была опаснее ее пистолета. Она летуча подобно парам бензина и злобна как ядовитый паук. Мои мысли не могли найти ни малейшей возможности, за которую можно было ухватиться, чтобы как-нибудь ее отвлечь. Все что я могла делать, это сидеть и полагаться на огромный опыт Холмса.

– Мадам, я думаю, что едва ли...

– Подумайте хорошо, Шерлок.

Холмс либо не понял угрозы, либо решил ее проигнорировать.

– Мисс Донливи, я...

Прогремел выстрел, и я почувствовала – что-то задело мою руку, и только успела подумать, что хорошо бы миссис Хадсон не услышала выстрела и не оказалась здесь, как пришла боль. Холмс повернулся и увидел меня схватившейся левой рукой за раненую правую.

– Рассел, ты...

– Она в порядке, мой дорогой Шерлок, и я советую вам сидеть спокойно, иначе с ней будет далеко не все в порядке. Благодарю вас. Уверяю, что я выстрелила с таким расчетом, чтобы нанести минимальное повреждение. Я ничего не делаю наполовину, включая обучение стрельбе. И, кстати, не волнуйтесь, ваша охрана не помешает нашему разговору: охранники и миссис Хадсон крепко спят. А теперь, дорогая, уберите руку, мы посмотрим, что там у вас. Видите. Почти ничего. Хороший выстрел – думаю, вы согласитесь. Мне очень жаль, мисс Рассел, что пришлось так поступить. Надеюсь, вы понимаете, что я не привыкла стрелять в своих учеников. – Она остановилась и перевела взгляд на Холмса.

– А теперь, дорогой Шерлок, вернемся к теме. Так как вы должны называть меня?

Это был голос женщины, уверенной в своей силе. Я почувствовала тошноту, подкатывающую к горлу, и это меня разозлило. Со злостью росло и самообладание.

– Я жду, Шерлок. – Оружие шевельнулось в ее руке.

Ответ Холмса напоминал плевок:

– Патриция.

– Вот так лучше. Надо бы поработать над интонацией, но это придет. Как я уже говорила, я знаю вас очень хорошо. Догадываетесь, что именно вы были моим хобби с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать? Да, довольно долго. Я жила в Нью-Йорке. Моя мать умирала, и в киоске возле больницы я увидела журнал с вашей фотографией на обложке. В нем была напечатана история о том, как вы не погибли, но зато убили моего отца. Моя мать умирала долго, и у меня было много часов, чтобы обдумать, как однажды я встречусь с вами. Я унаследовала дело моего отца, хотя меня больше интересовала математика. Дело шло само собой, пока я училась. Мои управляющие были очень мне преданны. Между прочим, это продолжается и сегодня. Они изредка консультировались со мной в университете. Я просто говорила им, что нужно сделать, а они уж сами решали как. Все мои требования выполнялись беспрекословно.

– Например, два несчастных случая, жертвами которых стали двое преподавателей незадолго до того, как появились вы, – неожиданно для себя выпалила я и пожалела, что привлекла ее внимание.

– Значит, вы слышали об этом, мисс Рассел? Да, бедняги, не так ли? Наконец-то у меня было занятие, которое я могла спокойно сочетать со своим хобби. Я собирала каждое слово, написанное вами или о вас. Я узнала о вас все. Я нашла три ваших убежища в Лондоне, хотя, полагаю, должно быть еще по меньшей мере одно. Мне больше всего понравилось то, что с коврами, однако они уже порядком пообветшали. – Она остановилась, ожидая реакции, но, ничего не услышав, продолжила раздраженным тоном: – Найти Билли не составляло никакой проблемы, а уж выследить его тем вечером, когда вы ходили в оперу, было просто детской забавой. Я хотела использовать его против вас, напомнив ему о темном прошлом его сестры, но не стала этого делать. – Опять пауза и опять никакого ответа.

– Да, я знаю о вас почти все, Шерлок. Я знаю, почему сын миссис Хадсон так поспешно эмигрировал в Австралию, знаю о вас и женщине по фамилии Адлер, о шраме на вашей спине и о том, как вы его получили. У меня есть даже весьма привлекательная фотография, на которой вы запечатлены выходящим из парилки в турецких банях. А! Это расшевелило вас, не так ли? – прокаркала она в ответ на восклицание Холмса. – Я даже купила и оформила на подставное лицо ферму через горку от вашей и могла наблюдать за вами из окна спальни.

Целых пять лет семь моих агентов обретались в вашей округе, и мне был известен каждый ваш шаг. А потом – о ирония судьбы! – ко мне пришла учиться мисс Рассел. Большего мне нечего было и желать: это было мое маленькое связующее звено с умом убийцы моего отца. Если бы я жила в углу вашей комнаты, я и то не смогла бы узнать больше, чем узнала от мисс Рассел. Это было восхитительно.

Во время летних каникул я занималась делами фирмы, чтобы быть в курсе семейного бизнеса. И тут до нас дошли слухи, что один американский сенатор собрался отдохнуть вдали от цивилизации, и мы решили одолжить у него дочь. Как вам известно, затея была не очень успешной, но вообразите себе мое удовольствие, когда я узнала, что вы тоже занимаетесь этим делом, правда, с другого конца. Поражение того стоило. Это было возможностью встретиться с вами.

И вот, в связи с этим поражением, у меня родился план. Я решила похитить мисс Рассел, отвезти ее туда, где вы не смогли бы ее найти, и публично поиграть с вами какое-то время. Я строила планы. В Ливерпуле купила для нее одежду, довольно неплохую, правда? Жаль, что она ей не пригодилась. Один из моих людей украл у нее пару туфель, дабы подчеркнуть связь между двумя похищениями. Я планировала похитить ее в конце триместра, дабы мое отсутствие не вызвало ненужных толков.

Слушать, как она говорит обо мне в такой манере, было крайне неприятно, но я не отреагировала. Моя правая рука пульсировала, в пальцах ощущалось покалывание.

– Но в конце октября ситуация изменилась. Мой врач сказал, что я умру в этом году, и мне пришлось пересмотреть планы. Я решила упростить дело, будучи не в состоянии позволить себе поиграть с вами в кошки-мышки. Я попросту убью вас всех и покончу с этим. И если все узнают, что вы потерпели поражение от меня, что ж, тем лучше. Мне терять нечего.

К концу триместра все было готово. Я оформила отпуск по болезни, из которого уже не вернусь, наняла мистера Диксона и как раз перед тем, как покинуть Оксфорд, предложила мисс Рассел несколько задач, решенных в свое время моим отцом. Последующие несколько дней были довольно напряженными. Я очень сердилась на мистера Диксона за то, что он перестарался с вашей бомбой, и мне пришлось на день отложить установку бомбы для мисс Рассел, чтобы дать вам возможность ее обезвредить. Мне не нужен был доктор Уотсон, хотя это было забавно, не правда ли? Старый дурак. За квартирой вашего брата постоянно наблюдал мальчишка, и я знала, что вы были там, прежде чем вас упустила. На следующий день мне пришлось сделать ставку на Билли, и я оказалась права. Он вывел нас прямо к вам. Мне очень жаль вашу одежду, мисс Рассел. Должно быть, она стоила вам больших денег.

– В действительности деньги были моими, – вмешался Холмс.

Она вновь повернулась к нему.

– Ну и ладно. А как вам понравилась моя маленькая игра в парке? Мне здорово помогли ваши работы по отпечаткам ног.

– Это было весьма умно, – холодно бросил Холмс.

– "Это было весьма умно..." – она ждала продолжения.

Он проговорил его сквозь сжатые зубы, к моему облегчению. Я начала думать, что злость его была настоящей.

– Это было очень умно, Патриция, – почти выплюнул Холмс.

– Так, значит, вы согласны? Но я чрезвычайно огорчилась, когда вы исчезли на этом проклятущем катере. Я очень разозлилась. Вы знаете, сколько мне стоило постоянное наблюдение за доками? Не говоря уже о других портах? Я была уверена, что вы вернетесь в Лондон, но проходили недели, а вас все не было. Мои управляющие стали волноваться и выражать недовольство по поводу расходов. Мне пришлось избавиться от двух из них, прежде чем остальные успокоились. А время, мое бесценное время, оно уходило впустую! Наконец вы вернулись, но я не могла поверить, когда мой человек доложил мне, как вы выглядели и как себя вели. Даже рискнула приехать и лично убедиться в этом. Я и не подозревала, что это могла быть игра. Конечно, с вашей стороны – да, я могла бы в это поверить, но я никак не ожидала, что мисс Рассел способна на такую качественную игру, ведь это не то, что разъезжать переодевшись цыганкой. Я догадалась о маскировке, только когда вы вместе вошли в эту дверь.

Ее голос зазвучал более хрипло, и оружие в руке стало временами дергаться. Мы с Холмсом сидели спокойно: он – с выражением вежливой скуки на лице, а я – пытаясь выглядеть молодой и глупой. Кровь из раны перестала течь, хотя рука немного онемела. Когда Донливи заговорила вновь, в ее голосе почувствовалась усталость. Я ждала от Холмса указаний действовать.

– Итак, переходим к настоящему, Шерлок, дорогой мой, как вы думаете, зачем я пришла?

Его ответ был странным.

– Вы хотите возвыситься надо мной.

– Патриция. – Пистолет угрожающе поднялся.

– Патриция, дорогая. – В его сардоническом тоне чувствовалась издевка.

– Возвыситься над вами, полагаю, это одна сторона дела. И все?

– Уничтожить меня, причем публично, чтобы отомстить за вашего отца.

– Отлично. А теперь, мисс Рассел, вы видите справа от вас на полке конверт? Наверху. Встаньте и возьмите его, только медленно, помните об этом. Хорошо, отнесите его обратно к столу и положите перед Шерлоком. Теперь садитесь, руки на стол. Так. Этот документ – ваша предсмертная записка самоубийцы, Шерлок. Чтобы вы знали, она отпечатана на вашей собственной машинке. Прочтите и положите перед мисс Рассел, если хотите, чтобы она ее прочитала. Вы не дотронетесь до нее, мисс Рассел, и не оставите отпечатков пальцев. Пожалуйста, Шерлок, прочитайте ее, ведь никогда не стоит подписывать документ, предварительно с ним не ознакомившись. – Она весело рассмеялась.

Это и в самом деле было предсмертное письмо. Оно начиналось с утверждения, что он, Шерлок Холмс, будучи в здравом уме, просто не видит смысла в своем дальнейшем существование, и далее перечислялись причины. Главной из них было то, что я покинула его, хотя меня он прямо и не обвинял. Затем шли пространные сетования на то, что расследования дел были записаны доктором Уотсоном совершенно неправильно. Я читала страницу за страницей. Наконец дошло до дела Мориарти, и там было сказано, что оно целиком сфабриковано. Безобидный профессор укрывал женщину, которой домогался Холмс. Он преследовал профессора, пока не убил его. Документ заканчивался извинениями в адрес великого человека, которого так оболгали, и всего человечества, введенного в заблуждение.

Сочинение было впечатляющим. Читателю навязывалась мысль, что письмо написал эгоист с расшатанными психикой и нервами, измученный наркотиками и строивший свою репутацию, расправляясь с людскими карьерами и жизнями. Простые белые листы бумаги с напечатанными строками, если когда-нибудь увидят свет, вызовут грандиозный скандал и, весьма возможно, превратят имя Шерлока Холмса в объект насмешек и оскорблений. Я была потрясена.

– У вас замечательный талант писателя-фантаста, – холодно заметил Холмс, – но, конечно же, вы не думаете, что я подпишу это.

– Если вы этого не сделаете, я застрелю мисс Рассел и обставлю все так, будто это сделали вы. Это будет выглядеть как убийство и самоубийство.

– А если я подпишу?

– Если подпишите, то я разрешу вам сделать себе одну инъекцию, которая станет последней. Мы заберем мисс Рассел и отпустим ее после того, как газеты опубликуют ваше письмо. У нее не будет никаких доказательств, что это совершила я, абсолютно никаких, а я уже буду далеко.

– Вы дадите мне слово, что не причините никакого вреда мисс Рассел?

Он был совершенно серьезен, даже я не сомневалась в этом.

– Холмс, нет! – воскликнула я.

– Вы дадите мне слово? – повторил он.

– Я даю вам слово: мисс Рассел не будет причинено никакого вреда.

– Нет, ради Бога, Холмс! – Я не могла смотреть и слушать спокойно. – Почему вы должны верить ей? Она убьет меня, как только вас не станет.

– Мисс Рассел, – возразила она, – мое слово – это моя честь. Разве я не заплатила посмертно мистеру Диксону? Я обеспечиваю семью одного из моих людей, который сидит в тюрьме, хотя мне от него нет и не будет никакой пользы. Я даже послала вторую гинею тому парню, который принес тогда одежду в полицию. Мое слово твердо, мисс Рассел.

– Я верю вам, Патриция. Не знаю почему, но верю. Я достану вечное перо из внутреннего кармана, – сказал он и медленно сделал это. Я с ужасом смотрела, как он снял колпачок, открыл последнюю страницу и положил вечное перо. Оно не писало. Он потряс его, но безуспешно, и поднял глаза.

– Боюсь, что оно высохло. Патриция. Вот там на полке стоят чернила.

Она поколебалась, опасаясь подвоха, но Холмс терпеливо сидел с вечным пером в руке.

– Мисс Рассел, возьмите чернила, а не то я сделаю в вас еще одну дырку.

Я уставилась на Холмса, который сидел приподняв одну бровь и глядел на меня.

– Чернила, пожалуйста, Рассел. Похоже, твоя преподавательница ставит нам шах и мат.

Я резко отодвинула стул, чтобы скрыть зародившуюся надежду, взяла бутылку и, поставив ее перед Холмсом, села на место. Он отодвинул бумаги, открутил крышку, заправил вечное перо, после чего положил его на стол, закрутил крышку, отодвинул бутылку, вновь взял вечное перо и, пододвинув документ к себе, застыл с вечным пером в руке.

– Вы, конечно же, знаете, что ваш отец тоже совершил самоубийство?

– Что?!

– Самоубийство, – повторил он. Надев колпачок на вечное перо, он положил его на стол перед собой, взял бутылку с чернилами, подержал ее в руке и, погруженный в раздумье, отставил в сторону, после чего наклонился вперед, опершись на локти. – О да, это было самоубийство. После того как я уничтожил его организацию, он последовал за мной в Швейцарию, где сам назначил мне свидание в том месте. Он знал, что не может тягаться со мной в силе, и все же не взял оружия. Странно, вам не кажется? Более того, он приказал своему сообщнику кидать в меня камни, потому что подозревал, что не сможет увлечь меня за собой.

Нет, это было самоубийство. – Его голос стал жестким, а каждый раз, когда он называл ее по имени, его губы искривлялись, словно он произносил скверное ругательство. Поток слов продолжал течь.

– Вы говорите, что знаете меня, Патриция Донливи, – произнес он, делая язвительный акцент на ее имени, – я тоже знаю вас, мадам. Я знаю вас как дочь вашего отца. У вашего отца был превосходный ум, который вы унаследовали, но так же, как и он, вы покинули мир честной мысли, чтобы творить зло. Его люди убивали, грабили, шантажировали, отравляли людей наркотиками. Для вашего отца не было ничего святого. Наркотики, пытки, проституция – все это входило в сферу его деятельности. И каждый раз почтенный профессор оставался чистеньким и продолжал заниматься наукой. Ничто не трогало его – ни агонии, ни кровь, ни ужас всего того, что совершалось по его указке. Его интересовала только выгода, так же как и вас, мадам. Он покупал красивые платья своей жене и играл с дочкой в математические игры. Так было, пока не пришел я, Шерлок Холмс. Я разгромил его организацию, я превратил имя Мориарти в синоним ужаса, так что даже его дочь не может открыто его носить, и в конце концов, когда от его жизни ничего не осталось, когда я загнал его в угол, откуда он не мог ускользнуть, он отправился на дно Рейхенбахского водопада, где и нашел свою смерть. Ваш отец, Патриция Донливи, был мерзкой болячкой на лице Лондона, и я, Шер...

Она издала звериный вопль. Оружие взметнулось до уровня лица Холмса, и я, схватив тяжелую бутылку с чернилами, с силой бросила ее, попав ей по руке. Комната озарилась вспышкой выстрела, и пистолет отлетел к стене. Она выскочила из темного угла, бросилась за ним и уже схватила его, когда я налетела на нее. Мы покатились по полу, осыпаемые дождем книг, пробирок и пузырьков. Она была невероятно сильна в порыве ярости и гнева. Я прижала ее всем телом и сдавила рукой запястье, чтобы отвести оружие от Холмса. Медленно-медленно это начало мне удаваться, как вдруг я почувствовала, что ее горячая ладонь пуста, а над ухом у меня снова прогремел выстрел. Она дернулась подо мной и слегка закашлялась, после чего ее правая рука ослабела, а левая сползла по моей спине. Некоторое время я лежала в ее объятиях, потом мое зрение сфокусировалось на пистолете, который лежал возле нее, и я оттолкнула его подальше, чтобы она не смогла дотянуться, и только тогда я подумала: «Куда же ушла вторая пуля? Ведь был второй выстрел?» Оглянувшись, я увидела, что Холмс цел и невредим, но что-то было не так с моим правым плечом. И тут наконец пришла боль, огромный, всепоглощающий взрыв боли, который потряс меня и, вырвав из меня крик, бросил в глубокий черный колодец.