Онлайн чтение книги Угрюм-река
8

Кама не широка, но многоводна, высокие берега в кудрявых увалах: села, перелески, ковры волнистых нив.

— Ах, какая церковка! Прохор, Прохор! — указывала биноклем Нина. — Новгородский стиль. Век пятнадцатый, шестнадцатый.

Прохор сидел возле штурвальной рубки, уткнувшись в записную книжку с рисунками, схемами, заметками. Голова его вспухла от новых впечатлений, и душа была там, на Урале, среди лязга машин.

— Да, да, замечательная церковь… Я люблю, — на минуту с досадой оторвался он и добавил: — У нас, в Сибири, лучше.

Яков Назарыч смотрел в газету и, пуская слюни, клевал носом.

— Восемь, девять с половино-о-ой, — доносилось снизу. — Одна вода!

Отрывочный свисток: довольно мерить — глубоко.

Возле Богородского Кама слилась с Волгой.

— И это называется Волга? — насмешливо сощурившись, присвистнул Прохор.

— Да, Волга, — отозвалась Нина. — А вам не нравится?

— Вы бы поглядели Угрюм-реку.

— Прохор! Разве можно сравнить? Смотрите, какое оживление здесь, это действительно великий путь. Села, города… Вон — элеватор. А что ж на вашей глухой реке?

Когда же стали все чаще и чаще попадаться беляны, баржи, пароходы, катера, Прохор настроился по-иному.

— Вот это любо! — вскрикнул он. — Глядите, один, два, три. А вот там еще дымок. Позвольте-ка бинокль. Ого, какой дядя прется!

— А какие сады, какой воздух! — восторгалась Нина.

— Да, воздух очень приятный, — в мягких туфлях и щегольской панаме неслышно подошел к ним Яков Назарыч. — Эй, человек, парочку пивца. Ну, что, ребятишки, хорошо?

Прохору весело.

— Яков Назарыч, а ведь все это надо и на Угрюм-реке завести.

— А капиталы где? — из-под ладони посмотрел на него купец.

— У отца возьму. Для первости… Да и в земле, в приисках много у меня. Вырою!

Купец непонятно как-то, но ласково захехекал и потрепал Прохора по плечу.

Нина грустила, что так мало в Прохоре поэзии: влюблен, а сидит, словно делец-старик, с своей записной книжкой или заулыбается вдруг, и бог знает, где в этот миг душа его. И как будто все уже переговорено, нет общих мыслей, любовь завершена, пропета. Нет, она не хочет такого серого конца, в сущности еще не начавшейся по-настоящему любви. Так чем же ее прельщает Прохор? И почему бы над всем этим, пока не поздно, ей не поставить точку?

Прохор думал про Нину кратко: уж не такая она красавица, но ему надоела мимолетная любовь с кем попало, без страданий, без сопротивления, любовь однобокая и пресная… Даже Анфиса… Что ж Анфиса?.. Конечно, Анфиса — таких и на свете нет. Но разве можно ему связать себя с нею? Он, Прохор Громов, и — Анфиса! Невыгодно к страшно. Значит, остается Нина. Он груб, силен, он коренастый кедр, а Нина чиста, нежна, как ландыш. Нэ своевольна и строга. Так что же тянет его к ней? Может быть, капитал ее отца? Не следует ли в таком случае ему поставить точку? Нет, вся душа дрожит в нем и жаждет Нины. Она в долине, он на горе и неудержимо влечется к ней, как пущенный вниз по откосу камень.

Ночь была прохладная, спокойная и звездная. Какой богатый бог! Столько золотой пыли натряс он из широких рукавов своих на небо. Дорога золотая, Путь Млечный, куда ведешь? И что за твоим кольцом, и есть ли что? Вот Нина устремила ввысь глаза и ищет ангелов на твоих златых путях. Но глаза ее смертны, видят вершок, не боле, — и вдаль и вглубь. Несчастные глаза, несчастный человек! Глаза ее в слезах, а мысль в восторге. Да, ангелы есть! Вот они, вот они в мыслях, тут, возле нее. И среди них, конечно, — Прохор!

Прохор тоже смотрит на небесный золотой песок, но взор его корыстен, жаден. Ему не надо ангелов. Он, как тать, обокрал бы все ночное небо, все звезды ссыпал бы к себе в карман. А вот самородки, один, другой, вот семь блистающих самородков сразу. Огни Большой Медведицы… О, богатый бог! Если б хоть одну золотую звезду залучить на землю…

— Большая Медведица и маленький, маленький спутник. Не знаю, видите ли вы? — говорит Нина.

— Ваш спутник — я, — и Прохор, бок в бок прижимаясь к ней, садится на скамейку. Нина чуть отодвигается, но ею овладевают любопытство и робкая истома.

— Нина… — говорит он и берет ее за руку. С земли наносит ароматом зреющих садов. Синяя ночь вся в брызгах золота, в стуке колес, в бегучих изжелта-белых валах за пароходом. Чу, как вздыхает, как трудится заключенная в сталь мысль человека; она ведет пароход навстречу воде, побеждая стихию. Судно спешит на всех парах, торопится к сроку, стрелка манометра предостерегающе указывает предел, корпус дрожит, и вздрагивает под ногами палуба. Но если б они сидели и на гранитном монолите, все равно — камень колыхался бы под их ногами. Нина гладит его руку и что-то шепчет. Белая в синей ночи, и белые ноги в белых туфлях. Прохор, отстранив губами золотой медальон, поцеловал ей грудь в треугольный вырез, она прижала его голову и поцеловала в висок. И так сидели молча, сдерживая дыхание. Из рубки доносились нелепые звуки вальса, там горели огни. Ах, если б затушить огни и прихлопнуть звуки! Что может быть слаще тишины, синих небес и звезд.

— Ниночка!..

— Ничего не говори, пожалуйста… Молчи… Еще крепче они прижались друг к дружке. Млечный Путь, весь в самородках, лег под их ногами.

— Папочка! — заглянула Нина утром в каюту отца. — Я желаю выпить с Прохором на брудершафт. Можно?

— Это еще что за новости?.. Портвейн, что ли?

— Нет, папочка, нет! — засмеялась она, но в это время вошел в каюту рыжебородый, с черными глазами, мужчина.

— А, Лука Лукич! Ниночка, покличь-ка Прошу. Ну, как дела?

— Все в порядке, Яков Назарыч. Товар дошел благополучно. Лавка открыта. Цены на пушнину крепкие, сделки идут хорошо, да мне, признаться, хочется попридержать товар, на повышение должно пойти. Думаю, при больших барышах закончим.

— Вот, Прохор Петрович, — сказал Яков Назарыч вошедшему в вышитой чесучовой рубахе Прохору. — Это Лука Лукич, мой главный доверенный. Оказывает, значит, мне почет и для уваженья выехал с Нижнего встретить меня как своего патрона. Ты где вскочил-то к нам?

— В Исадах, с лодки.

— Ну, как дела, Лука Лукич? Ну-ка расскажи еще разок. Прохору любопытно. Это Петра Данилыча Громова сынок, большой коммерсант будет.

— Да-с, видать-с, — одобрительно протянул доверенный, окидывая взглядом молодого верзилу, и вновь в подробностях рассказал про коммерческие дела.

— Документы при тебе? — спросил хозяин, степенно и самодовольно оглаживая бороду.

— Фактуры, накладные, счета в конторе, в Нижнем, а вот дубликат главной книги захватил.

— Ну-ка, давай-ка… Да ты садись…

Доверенный продолжал стоять, отираясь клетчатым платком, и стоял, вытянувшись, Прохор. Хозяин долго рассматривал книгу, то вскидывал на лоб, то опускал на нос золотые свои очки.

— Сколько сделано белок?

— Восемьдесят пять тысяч.

— А скобяной товар куплен? Где заприходовано?

— Будьте добры на букву эс… позвольте-с…

Но вот пришла Нина, смуглая, темноволосая, в белом, с васильками на груди.

— Папочка, пойдемте завтракать. Я заказала стерлядь.

— Сейчас, сейчас… Слушай-ка, Прохор… Это какую вы с ней выдумали наливку пить? Нинка, какую?

— Брудершафт, — улыбнулась Нина, показывая блестящий, свежий ряд зубов.

— Не слыхивал. Заграничная, что ли?

— Нет, здешняя, — серьезно сказал Прохор. — Собственного разлива.

— Сейчас, сейчас… Надо телеграммы написать. Ну-ка, Проша, садись, ты попроворней… Пиши, я буду сказывать.