Онлайн чтение книги Уходите и возвращайтесь
ГЛАВА X

День этот ожидали с великим нетерпением, и по мере того как он приближался, время тянулось все медленнее, а под конец и вовсе остановило свой неторопливый, черепаший бег. Пришел он, как всегда, неожиданно и застиг ребят если не врасплох, то в легкой растерянности, растворившейся в чувстве глубокого непередаваемого восторга.

Механик самолета Ашир Аширович Артыков, стоя на стремянке, ковырялся в двигателе, а Завидонов и Коренев, облокотившись на крыло, следили за вертолетом, быстро скользящим в голубизне высокого летнего неба.

— Сейчас пойдут, — сказал Славка. — Ашир Аширович!..

От вертолета отделилась маленькая точка парашютиста и камнем устремилась к земле. За ней вторая, третья…

— Ну, дергай же, — не выдержал Леня.

Но парашютисты продолжали падать. И только когда до земли оставалось метров триста, над ними «выстрелили» белые купола.

— Вот черти! — сказал незаметно подошедший Баранов. На его плечах поблескивали новенькие капитанские погоны.

— Поздравляю, товарищ старший лейтенант, извините, капитан. — Ашир Аширович спрыгнул со стремянки и крепко пожал Баранову руку.

— Машина готова?

Ашир Аширович цокнул языком. Так он обычно выражал свое удивление или негодование по поводу бессмысленного вопроса.

— Понятно, — сказал Баранов. Он повернулся к ребятам и как можно строже спросил: — А где остальные?

— Джибладзе и Бойцов в спортзале, — ответил Славка, — а Мазур и Черепков в воздухе.

— Как в воздухе?

Славка ткнул пальцем на приземляющихся парашютистов.

— Так это они?! — Козырьком фуражки Баранов прикрыл глаза от бьющего прямо в лицо солнца. — А третий кто?

— Харитонов.

— Да, — сказал Баранов, в недоумении потирая подбородок. — Тысяча и одна ночь.

— Что? — переспросил Славка.

— После обеда, говорю, полеты, — гаркнул Баранов и прямо через летное поле зашагал к зданию КДП.

На рулежной дорожке его догнал открытый «газик».

— С повышением, капитан, — сказал Храмов, останавливая машину.

— Спасибо.

— Ну как, приняли в оркестр?

Баранов, скосив насмешливый взгляд на Харитонова, который сидел рядом с доктором, отрицательно покачал головой.

— Говорят, у каждого есть голос, но не каждому дано петь.

— Так и сказали?!

— Так и сказали, — подтвердил Баранов. — Ну как ребята, Харитонов?

— Ничего, — буркнул прапорщик, не отрываясь от газеты. — Музыкальные.

После обеда Джибладзе преподнес Баранову букет полевых цветов.

— От имени экипажа, — сказал Миша. — Поздравляем, желаем удачи и… понятливых курсантов.

Баранов был явно тронут вниманием учеников и не скрывал этого. Щеки его стали пунцовыми, и он, растерявшись, сунул букет подвернувшемуся под руку Артыкову.

— В баночку… Только бензина вместо воды не палей.

Ашир Аширович досадливо щелкнул пальцами, пробурчав под нос что-то о несолидном поведении некоторых пилотов.

Баранов прошелся вдоль строя, потер ладонью о ладонь и весело спросил:

— К самостоятельному вылету готовы?

Сказал он это буднично и просто, словно речь шла об очередной, никого особенно не волнующей лыжной прогулке. И ребята восприняли эту новость без лишних эмоций, с видом людей, за плечами которых по доброй тысяче летных часов. Не выдержал лишь Алик Черепков. Жестко ущипнув стоящего рядом Славку, он ликующе прошипел ему в самое ухо:

— Земли сейчас полный рот будет. Баранов вяло поморщился:

— Мрачный у вас юмор, Черепков. Вы, случайно, не фаталист?

— Его рацион не устраивает, — прыснул в кулак Славка.

— А-а, — протянул Баранов и, сцепив за спиной пальцы так, что хрустнули суставы, картинно прошелся вдоль строя. — Могу заверить: пока летаете со мной, рацион ваш изменений не претерпит. Сегодня, Черепков, вы в этом убедитесь… Как самочувствие? Больных нет?

Алик сделал шаг вперед и скороговоркой выпалил:

— Курсант Черепков к полету готов.

— Отставить, Черепков. Ты сегодня полетишь вторым.

— Почему? — изумился Алик.

«Вопросы «почему» в армии популярностью не пользуются», — это говорил Жихарев. Никита помянул его добрым словом и с любопытством посмотрел на Баранова: как-то он отреагирует?

— Курсант Черепков, станьте в строй. Когда Алик занял свое место, Баранов сказал:

— Выдержка — одно из главных качеств пилота. Умейте управлять собой как в воздухе, так и на земле. Ясно, Черепков?

— Так точно, товарищ капитан.

— Вот и отлично. Мазур, к вылету готов?

— Товарищ капитан, курсант Мазур к вылету готов! — отчеканил Никита.

— Так… Инструкцию помнишь?

— От корки до корки, товарищ капитан.

— Высота пятьдесят метров после взлета. Отказал двигатель. Ваши действия?

— Отворачиваю влево на пятнадцать градусов, не теряя скорости. Планирую на пахоту соседнего колхоза. Сажусь с убранным шасси.

Баранов удовлетворенно кивнул и задал следующий вопрос:

— Идете на посадку. Выпустили шасси. Правая нога не вышла. Ваши действия?

— Ухожу на второй круг. Пытаюсь выпустить шасси аварийно.

— А если и в этом случае отказ?

— Набираю высоту и несколько фигур высшего пилотажа… Авось от перегрузок выскочит.

— А если авось не выскочит?

— Тогда опять на пашню.

Баранов хлопнул ладонью по обшивке крыла и улыбнулся:

— Ну давай, с богом, как говорится.

Никита, чувствуя, как неуемно забилось под курткой сердце, быстро забрался в самолет.

— Задание понятно? — еще раз спросил Баранов.

— Взлет, полет по кругу, посадка, — повторил Никита.

— И не отвлекаться, — предупредил Баранов и для пущей важности потряс кулаком. — Никакой отсебятины. Я Икаров не люблю.

— Кого? — удивился Черепков.

— Икаров! — весело вскинув бровь, отчеканил капитан. — Икар — родоначальник всех аварийщиков. Не послушал папу, взлетел к солнцу, воск расплавился, и бедняга свалился в штопор. Несерьезно. При таком отношении к делу недолго и в ящик сыграть. Понятно?

— Не беспокойтесь, товарищ капитан, — заверил Баранова Мазур. — Все будет, как учили.

Мазур запустил двигатель. Финишер поднял флажки — вверх и в сторону. Вот он, желанный миг! Боковым зрением Никита увидел сосредоточенное лицо Баранова, Ашира Ашировича, вскинувшего в дружеском напутствии руки, замерших в молчаливом ожидании ребят.

— Поехали, — скомандовал сам себе Никита, и ладонь его легла на сектор газа.

Как только самолет тронулся, цепь ощущений замкнулась. Теперь надо было работать — внимательно следить за приборами, выдерживать скорость, высоту, наблюдать за оборотами двигателя, точно выбрать угол снижения, учитывая при этом силу и направление ветра, и постараться при посадке не дать «козла».

Никита вырулил на взлетную полосу и звенящим от напряжения и счастья голосом запросил разрешение на взлет.

— «Горизонт», я — сто тридцать пятый, я — сто тридцать пятый… Разрешите взлет!

Руководитель полетов, который всех летающих знал по голосам, сразу же понял, что перед ним новичок, и постарался проинтонировать свой ответ как можно мягче и доброжелательней. Большего при всем желании он сделать не мог — инструкцией категорически запрещались не относящиеся к делу разговоры.

— Сто тридцать пятый, я — «Горизонт»… Взлет разрешаю!

Никита двинул вперед сектор газа и, чуть придержав, отпустил тормоза. Самолет зверем рванулся вперед. «Хорошо, — одобрил свои действия Никита. — Теперь бы плавно отодрать носовое». «Як» был модифицирован. В отличие от своего предшественника он, как и «МиГ», имел трехколесное шасси. Носовое колесо служило для отработки взлета и посадки, чтобы курсантам впоследствии было легче переходить на реактивные машины.

«Ручку на себя». Нос медленно приподнялся. «Еще немного…» Толчки прекратились, и Никита понял, что машина в воздухе. «Шасси». Легкий стук подсказал, что колеса в гнездах. Теперь главное — удержать самолет на крыле и вывести его в горизонтальный полет. Когда позади инструктор, это довольно легко. Уже после четвертого полета Никита заставил вертлявую машину подчиниться и следовать строго по прямой. Но в первом он просто измучился и чуть было не изверился в своих способностях и призвании.

Никита поставил себя на место Баранова и стал подавать команды своему собственному «я»: «Обороты? В норме. Скорость? Порядок. Хорошо».

Самолет достиг заданной высоты и вышел в горизонтальный полет. Никита установил режим работы двигателя. «Разворот. Отлично. Площадка. Вираж. Еще площадка…» Самолет вышел на последнюю прямую. «Теперь только бы не промазать… Закрылки!» Машина слегка «вспухла», и не успел Никита опомниться, как самолет выскочил за точку приземления. «Як» дал приличного «козла», снова подпрыгнул и только после этого спокойно покатил по бетонке. Зарулив на стоянку, Никита закрепил тормоза и перекрыл подачу топлива. Мотор зачихал и заглох. Никита стащил с себя шлемофон и медленно выбрался из кабины:

— Товарищ капитан, задание выполнено…

Баранов с хрустом сломал прутик, которым он нервно пощелкивал себя по голенищу сапога, и раздраженно отбросил его в сторону.

— У вас нет желания поступить в балетную школу? Такая прыгучесть!.. Любой позавидует. Объясните мне свою ошибку?

Никита, густо покраснев, потупил глаза:

— Закрылки поздно выпустил. Баранов молчал.

— Ветер не учел.

— Его практически нет.

Никита, словно набедокуривший школяр, отчаянно засопел и страдальчески скривил губы:

— Поздно перевел на малый газ. Обороты…

— Во! — просиял Баранов и ткнул пальцем в грудь стоявшего рядом Черепкова. — Понятно, где собака зарыта?

— Понятно, — сказал Алик, обиженный тем, что на оплошность, допущенную Никитой, указали не всем, а именно ему.

— А вторая ошибка? — Баранов снова повернулся к Никите.

— Закрылки при такой скорости можно было выпустить градусов на пять больше.

— Правильно, — удовлетворенно кивнул Баранов. — Теперь мало быть просто пилотом, надо, чтобы и котелок варил.

Баранов был летчик новой формации — летчик-инженер, и он считал нужным не просто указывать курсанту на его просчеты и допущенные ошибки, но и требовал точных теоретических обоснований любого элемента полета, учил самостоятельно мыслить, разбираться в причинах «взбрыкивания» машины и ее поведения в тех или иных ситуациях. Никита и многие другие считали, что Баранов излишне строг и придирчив, но впоследствии, неся службу в воинских частях, на серийных и опытных заводах, когда приходилось выкручиваться порой из совершенно немыслимых положений и, чтобы спасти машину, требовались не только ноля, мужество и мастерство, но и глубокие, прочные инженерные знания, они не раз добрым словом поминали своего первого учителя и наставника.

Окончив разбор, Баранов пригласил в кабину Черепкова:

— Докажи, Алик, что Одесса рождала не только великих музыкантов, — и дружески похлопал его по плечу.

Алик улетел. Никита отошел в сторонку и в ватном бессилии повалился в мягкую зелень травы. Он только сейчас понял, насколько устал и вымотался за эти несколько минут полета. Но дышалось легко и радостно, было весело и хотелось прыгать и прыгать от одержанной победы. Да, черт побери, он стал летчиком! Мечта, к которой он шел так долго и упорно, сбылась. Но почему так неспокойно на душе? Сладкая опустошенность, овладевшая им, мешала забыться, отключить связь с внешним миром и отдохнуть. В чем дело? Никита перевернулся на спину, вспомнил Татьяну и вдруг остро, до физической боли, почувствовал несправедливость и неправомерность своего поведения во время их последней встречи. Вместо того чтобы поздравить и разделить вместе с ней радость победы, он чуть ли не целый вечер доказывал ей, что летать — занятие мужское, требующее профессионализма и полной отдачи сил. «А ведь она заняла третье место по высшему пилотажу. Девчонка!.. Интересно, чем она сейчас занимается? Одна в пустой квартире. Может быть, обед готовит, а может, в магазин или к Ирке ушла». Татьяна неожиданно предстала перед Никитой обыкновенным человеком, живым, уязвимым, которому бывает холодно и тоскливо, неприютно и печально, который дрогнет на ветру, дует на замерзшие пальцы, радуется вниманию и плачет, если ей горько и одиноко.

«Да, но я ведь и первым пошел на примирение, — продолжала работу мысль. — Звонил, бегал в самоволку… А она? Встречалась с Виктором!..»

В воскресенье Никита столкнулся с ним в ее подъезде. Вернее, увидел, как тот входил к ней в дом. С цветами. И убежал. Убежал, как мальчишка, как заяц, которого неожиданно вспугнули выстрелом. А после, сжимая до боли кулаки, покусывая от злости и стыда губы, долго кружил по ночному городу. Два раза проходил Мимо ее дома, видел свет в окнах, но зайти так и не решился. «Ну и дурак!» Никита рывком сел, и тут в нем произошла вспышка энергии — так иногда неожиданно начинает свое извержение долго молчавший вулкан. Он должен ее увидеть. Сегодня, незамедлительно, во что бы то ни стало! Никита с молниеносной быстротой вызвал в памяти распорядок дня Татьяны, вспомнил, что по средам, примерно с пяти до семи, она занимается в аэроклубе, и решил действовать. Он отозвал в сторону Славку и сказал, что ему необходимо съездить в город.

— К вечерней поверке я буду, — заверил его Никита. — Если хватятся раньше, молчи, скажи, у механиков, мол, болтается.

— Ты с ума сошел, — выдохнул Славка, но отговаривать не стал — понял, что бесполезно.

Никита переоделся и, выскочив на шоссе, остановил первую попавшуюся машину.

— Тебе куда? — спросил шофер, плотно сбитый паренек в выцветшей солдатской гимнастерке.

— Добрось до города. Вот так надо! — взмолился Никита.

— Если надо… — Шофер распахнул дверь: — Садись.

Дорога была плотна, накатана, и машина легко пожирала километр за километром. Шофер молчал, с безразличием поглядывая на однообразный, привычный и, наверное, надоевший ему пейзаж. Затем закурил и ни с того ни с сего буркнул:

— В самоволку небось?

— По делу. — Никита заерзал и тоже вытащил сигареты.

Шофер, словно не слыша его ответа, продолжал: — А я невезучий. Раз удрал, да и то поймали.

— В городе?

— Патруль, — подтвердил шофер.

— И во сколько тебе это обошлось?

— Десять суток. С тех пор зарок дал. А тебе в какое место?

— Улицу Мичурина знаешь?

— А как же, — повеселел парень. — У меня там теща живет. А дом?

— Тринадцать.

— Соседи, — доброжелательно отозвался шофер. — Придется подбросить. А у тебя там кто? Живешь или так, в гости?

— Девчонка, — признался Никита.

— Не Татьяна, случайно?

Было в тоне шофера что-то такое, что у Никиты даже кончики ушей зарделись.

— А что? — спросил он с вызовом.

— Соседка моя. — Шофер зычно, до слез расхохотался. — Повезло тебе. С норовом девчонка.

— Да-а, — неопределенно промычал Никита.

Резко затормозив, машина остановилась у знакомого подъезда.

— Ну, давай, — отрешенно сказал шофер, очевидно думая уже о чем-то своем.

— Спасибо. — Никита на одном дыхании проскочил три пролета и с силой надавил кнопку звонка.

Дверь открыла Ира. Никита от неожиданности сделал шаг назад. Придя в себя, он зло спросил:

— А что ты здесь, собственно, делаешь? — Квартиру караулю.

— А Татьяна?

— На республиканских соревнованиях… Тебе записку оставила. Подожди. — Она бросилась в квартиру.

Никита, подумав, вошел следом. Дверь первой комнаты была закрыта. Из замочной скважины торчал ключ. Дверь второй — полураспахнута. Никита в нерешительности остановился.

— Кто там? — услышал он вдруг тихий и озабоченный мужской голос.

«Ничто так не настораживает, как шепот». Никита понял, что невольно попал в глупое положение, хотел было кашлянуть, предупредив тем самым говоривших о своем присутствии, но в это время Ирина, громко рассмеявшись, ответила:

— Знакомый. Татьяны.

— Зачем ты его пустила? — раздраженно проговорил мужчина.

Голос показался Никите знакомым. Даже очень знакомым. Он сделал шаг вперед, так, чтобы была видна часть комнаты. У трюмо, торопливо застегивая рубашку, стоял Одинцов.

— Где расческа?

Он проверил карманы, пошарил в ящичке, пригнулся, чтобы получше рассмотреть себя в зеркале, и, увидев в нем Мазура, замер. Лицо его окаменело, взгляд сухо блестевших, вечно бегающих глаз остановился, и лишь мелко подрагивали уголки тонких, вытянутых в прямую линию губ.

— Здравствуй. — Одинцов медленно, не разгибая спины, повернулся.

— Здравствуй. — Никита перевел взгляд на Ирину. — Где записка?

— Там. — Ирина кивнула на соседнюю комнату. Никита посторонился и, когда она прошла, с тихой яростью бросил:

— Какая же ты дрянь… Одинцов!

Виктор выпрямился, побледневшее, сразу ожесточившееся лицо было холодно и непроницаемо, еле сдерживая себя, старательно, как все подвыпившие люди, выговаривая слова, произнес:

— Ты меня с кем-то перепутал.

— И ноги твоей чтоб в этом доме больше не было! На крик выскочила Ирина.

— Что случилось? — спросила она растерянно.

— Ничего, — как можно мягче проворчал Никита. Вид Ирины — доверчивый, беспомощный, незащищенный — неожиданно вызвал в нем чувство жалости и сострадания. — Ничего, — повторил он и подумал, что у этой девчонки в жизни, наверное, будет все, кроме счастья. — Он осторожно взял из протянутой руки конверт, поблагодарил и направился к выходу.

Ирина захлопнула за ним дверь и прильнула к глазку. Она увидела, как Никита развернул записку, прочитал, как лицо его мгновенно озарила счастливая улыбка и как он, высоко подпрыгнув и взмахнув руками, словно футболист, забивший решающий в матче гол, через три ступеньки помчался вниз. Ирине стало необъяснимо грустно. Она вернулась в комнату и, не глядя на Виктора, чувствуя какую-то странную неловкость, принялась молча расчесывать волосы.

— Зачем тебе что потребовалось? — сухо спросил Одинцов.

— Что?

— Афишировать наши отношения.

Ирина хотела что-то возразить, но вместо этого уткнулась в подушку и заплакала.