Онлайн чтение книги Ужас
II. Бульвар Ланн, 29

Онисим Кош внимательно осмотрелся кругом, убедился, что оконные занавеси плотно задернуты, прислушался, не идет ли кто-нибудь, и наконец, успокоенный, что ему никто не помешает, он снял пальто, положил его на кресло вместе с палкой и шляпой и предался размышлениям.

Ему предстояло теперь создать во всех подробностях мизансцену преступления Онисима Коша, а для этого первым долгом нужно было уничтожить все, что могло навести на след настоящих преступников.

То, что после открытия трупа больше всего привлекало внимание, были три стакана, забытые на столе. Оставив их, убийцы сделали важный промах. Их небрежность могла доставить полиции драгоценные сведения. Там, где один человек пройдет незамеченным, трое попадутся. Итак, он вымыл стаканы, вытер их и, увидев отворенный шкаф со стоящим в нем стеклом, поставил и их туда же. Затем взял начатую бутылку, потушил электричество, чтобы его не могли увидеть с улицы, отдернул занавеску, открыл окно, ставни и бросил ее изо всех сил. Он видел, как она закружилась в воздухе и упала по ту сторону улицы. Звук разбитого стекла разбудил на минуту тишину ночи. Он отскочил и прикусил губу.

– Что, если кто-нибудь услышал? – сказал он себе. – Если придут сюда? Если найдут меня здесь, в этой комнате?..

Внезапный, жгучий страх охватил его, приковал к месту, остановил дыхание. В одну минуту его бросило в жар, потом в холод… Он впился глазами в ночь, прислушался к тишине… Ничего. Тогда он закрыл ставни, окно, задернул занавеску, нащупал выключатель и включил свет.

Странное дело! Его пугала только темнота. При свете все его тревоги исчезали. Это показывало, что он не настоящий преступник, так как вид жертвы скорее успокаивал, чем увеличивал его страх. В темноте он начинал чувствовать себя почти виновным, при ярком же свете электричества вся картина преступления теряла свой ужас в его глазах. Он подумал, как жестоки и мучительны должны быть страх и угрызения совести и какая ему понадобится недюжинная сила воли, чтоб удачно симулировать их.

– Мне придется, – сказал он, – употребить такие же усилия, чтоб не дать угадать мою невинность, как виновному, чтоб скрыть свое преступление.

Прибрав стол, он направился к умывальнику. Тут беспорядок был таков, что невозможно было допустить, чтобы это было дело рук одного человека.

Говорят, что предметы выдают тайну рук, трогавших их. Довольно было взглянуть на расположение полотенец, чтобы догадаться, что они брошены несколькими лицами; преступник, когда он один, не вынимает для своего личного употребления столько вещей. Если не рассудок, то инстинкт принуждает его к быстроте. Поэтому, если задаться задачей, что все улики должны быть направлены на него, необходимо, чтоб даже в преступлении проглядывал аккуратный человек. Такой педант, как он, например, никогда не скомкал бы полотенце. У людей, с детства привыкших к чистоте и элегантности, даже в минуты безумия остается неясная потребность в порядке и опрятности. Преступление светского человека не может походить на преступление бродяги. Происхождение указывается по самым незначительным деталям. Ему вспомнился один случай во время террора: аристократ, переодетый до неузнаваемости и обедающий в простом кабачке вместе с санкюлотами и вязальщицами, выдает себя манерой держать вилку. Казалось бы, обдумал все… кроме необходимой мелочи. Преступник изменяет свой почерк, скрывает свою личность, но опытный глаз тотчас замечает среди искривленных букв, искаженных линий, умышленно измененных нажимов характерную букву, типично поставленную запятую, и этого достаточно, чтоб открыть подлог.

Кош методично, в определенной последовательности ликвидировал весь этот беспорядок: стер отпечаток кровавой руки на стене, сцарапал на комоде след от удара подбитого гвоздями каблука… но он оставил нетронутыми все брызги крови, рассчитывая, что чем больше их будет, тем покажется более продолжительной борьба. Вскоре ничего не напоминало об уликах, оставленных «теми другими», и в искусственной обстановке преступление выглядело анонимным убийством, не дающим ни малейшего представления о характере убийцы для облегчения действий полиции. Теперь нужно было представить убийство как преступление определенной личности, придать ему особую окраску, одним словом, следует забыть в этой комнате какую-нибудь вещь, которая могла бы послужить основой для розыска. Тут требовалось действовать осторожно, не впасть в грубый обман, легко заметный; нужно было, чтобы вещь выглядела забытой…

Кош вынул носовой платок и бросил его возле кровати, потом, подумав, поднял его и посмотрел метку: в одном углу перевитые литеры М и Л. Он задумался: М и Л?

– Это не мой платок, – сказал он себе и улыбнулся, вспомнив, что платки вечно теряются и что можно почти точно сосчитать число знакомых по разрозненным платкам, находящимся в вашем шкафу…

Его палка, бамбук с серебряным набалдашником, привезенная ему из Тонкина, была слишком особенная, слишком заметная…

Кош посмотрел вокруг себя, на себя. Колец он не носил; его рубашка была застегнута простыми фарфоровыми запонками, в тон полотна, купить которые можно в каждой лавчонке. Оставались запонки на рукавах, но ими он дорожил, не из-за их стоимости, – она была пустяшная, – но как дорожат иногда безделицами, к которым привыкли и с которыми сдружились. И потом запонки нельзя забыть… Но их можно вырвать!..

Он ударил себя по лбу:

– Великолепно! Вырвать! Если подымут запонку с ковра, то непременно скажут: «Во время борьбы жертва, вцепившись в руку убийцы, разорвала рукав его рубашки и сломала запонку. Убийца ничего не заметил и скрылся, не подозревая, что оставляет за собой такую улику».

Таким образом, все предстает вполне правдоподобным.

Отвернув рукав, Кош взял внутреннюю сторону левой манжетки в руку, правой, свободной рукой рванул наружную сторону и разорвал цепочку, которая упала на пол вместе с маленьким золотым шариком с бирюзой посередине. Другая половина запонки осталась в петле; он ее вынул и положил в карман жилета. Но второпях он не заметил, что его пальцы были запачканы кровью и он запятнал ею свою рубашку и белый жилет. Затем он вынул из внутреннего кармана конверт с надписанным его адресом и разорвал его на четыре неравных куска.

На одном было написано: Мосье Он

На втором: иси

На третьем: м де

На четвертом: Е. В., Кош, Дуэ

Этот последний обрывок слишком ясно указывал на него; он сделал из него шарик и проглотил. Потом обгрыз зубами на первом обрывке две начальные буквы своего имени: в результате получилось три почти непонятных клочка, но по которым все же, при старании, можно было восстановить имя мнимого убийцы. Хоть и трудна была эта работа, все же она была возможна. Как честный игрок он давал шанс своим противникам, не открывая вполне своих карт. Он подбросил вверх три обрывка бумаги. Один из них упал почти на середину стола, два других пристали к ковру. Чтобы быть уверенным, что их не примут за обрывки писем, принадлежащих убитому, он подобрал все другие бумаги, разбросанные по комнате, положил их в ящик, который затем запер. После этого, окинув внимательным взглядом всю комнату, дабы убедиться, что он ничего не забыл, Кош надел пальто, пригладил цилиндр рукавом, прикрыл запятнанной кровью салфеткой лицо покойника, глаза которого, теперь уже остекленелые, казались немного ввалившимися, потушил электричество, вышел из комнаты, прошел неслышными шагами коридор, спустился с лестницы и очутился в саду.

Проходя по дорожке, он тщательно загладил следы ног, уже несколько занесенные песком, и осторожно пошел, ступая одной ногой только по песку, а другой – по затверделой земле клумбы, добрался до калитки, открыл ее и вышел наконец на улицу. Неподвижные тени тянулись через всю дорогу. Ни малейшего шороха, ни малейшего аромата цветов не проносилось в беззвучном воздухе этой бесконечно непроницаемой ночи. Далеко где-то провыла собака. И тишина загустела непонятной грустью. Кош вспомнил старушку няню, говорившую ему в детстве, когда в деревне так завывали собаки: «Это они воют, чтоб дать знать святому Петру, что душа покойника стучится в двери рая».

Непонятная сила воспоминаний! Вечное детство души! Кош вздрогнул, представив себе то время, когда он – маленький ребенок – зарывался в подушки, чтобы не слышать жалобных стонов, носившихся ночью в саду, и на минуту почувствовал теплоту материнских губ, так часто касавшихся его лба.

Потом все смолкло. Видение отлетело. Он посмотрел на часы, – было час ночи. В последний раз Кош окинул взглядом дом, где он только что пережил такие необычайные минуты, вернулся к решетке, раздвинул концом палки плющ, закрывавший номер, и прочитал: 29.

Он повторил два раза 2; 9! 2; 9! Сложил цифры, чтобы иметь механический способ их вспомнить, представил в уме: 9+2=11, потом начал перебирать в памяти, нет ли какого-нибудь хорошо знакомого числа, совпадающего с цифрами, и вспомнил, что день его рождения приходится на 29-е число. Кош успокоился и пошел дальше, уверенный теперь, что не забудет. Он дошел до конца бульвара, не встретив ни души. Впрочем, он шел, не глядя по сторонам, слишком взволнованный, чтоб связно думать, и старался разобраться в своих впечатлениях. Все до такой степени спуталось в его голове, что он не мог ясно представить себе плана дальнейших действий. Его жизнь раздваивалась или, во всяком случае, разом сильно изменялась. Одна минута неуверенности, один неправильный шаг могли разрушить все его планы. Будучи невинным, но желая попасть под подозрение, он мог себе позволить только промахи виновного.

Недалеко от Трокадеро ему встретилась парочка, тихо шедшая вдоль улицы. Разминувшись с ними, он обернулся и, смотря на их удаляющиеся фигуры, сказал себе:

– Гуляют люди и не подозревают, что в нескольких шагах отсюда совершено ужасное преступление. Кроме убийц, я один знаю об этом…

Он почувствовал некоторую гордость при мысли, что он – единственный обладатель такой тайны. Сколько времени продлится это? Как скоро убийство будет открыто? Если убитый, как можно предполагать, жил один, не имея ни горничной, ни кухарки, может пройти какое-то время, прежде чем его отсутствие будет замечено. Как-нибудь утром какой-нибудь поставщик позвонит у двери; не получив ответа, он позвонит еще, затем войдет. У него захватит дыхание от ужасного запаха. Он подымется по лестнице, войдет в комнату, там…

Поспешное бегство, отчаянные крики: «Помогите! Убийство!» Вся полиция окажется на ногах, вся печать будет занята поисками убийцы, публика страстно заинтересуется сенсационным преступлением, сразу увеличится выпуск газет, так как тайна, окружающая это убийство, конечно, придаст ему особенное значение… В это время он, Кош, будет жить своей обычной жизнью, продолжать свои обычные занятия, сохраняя свою тайну с радостью скряги, ощущающего в своем кармане ключ от сундука, в котором хранятся его сокровища. Человек тогда только вполне сознает свою нравственную силу, когда он является хранителем хотя бы частички окружающей его тайны. Но в то же время, какая это тяжелая ответственность! Каким гнетом она ляжет на плечи и какое должно поминутно являться искушение крикнуть:

– Вы находитесь в полном неведении, а я знаю все! Он не раз среди бела дня прогуляется по бульвару Ланн и, глядя на людей, проходящих мимо дома, где совершено преступление, доставит себе удовольствие поднять глаза и сказать себе:

– За этими закрытыми ставнями лежит труп убитого. Он продолжал размышлять:

– Мне стоит сказать одно слово, чтобы разжечь любопытство всех этих проходящих мимо людей… но я не скажу этого слова. Я должен предоставить все Случаю. Он заставил меня выйти из дома моего друга в тот именно момент, который был нужен, чтоб я мог узнать эту тайну, так пусть же Случай и назначает минуту, когда все должно открыться.

Рассуждая таким образом, он дошел до какого-то кафе. Сквозь запотевшие стекла он разглядел несколько мужчин, собирающихся играть в карты, сидящую за конторкой спящую кассиршу. Около печи, свернувшись клубком, лежал толстый кот. Один из лакеев, стоя за спиной играющих, следил за игрой, другой рассматривал иллюстрированный журнал.

От увиденной картины веяло теплом и спокойствием. Кош, начинавший уже дрожать от усталости, волнения и холода, вошел и сел за маленький столик. Приятное ощущение тепла охватило его. В комнате стояло облако табачного дыма, к запаху которого примешивался аромат кухни, кофе и абсента (полынного вина), усиленный жаром, исходящим от печки. Этот запах, который он обыкновенно не мог выносить, показался ему особенно приятным. Он спросил себе чашку кофе с коньяком, потер от удовольствия руки, взял рассеянно какую-то вечернюю газету, валявшуюся на столе, потом вдруг отбросил ее, вскочил и произнес, не замечая, что говорит вслух:

– Черт возьми!..

Один из игроков повернул голову; лакей, стоявший у кассы, думая, что обращаются к нему, подбежал с вопросом:

– Что прикажете? Кош махнул рукой:

– Нет… Мне вас не нужно… Впрочем, скажите, есть у вас здесь телефон?

– Конечно! В конце коридора, дверь направо.

– Спасибо.

Он пробрался между столами играющих, прошел коридор, закрыл за собой дверь и нажал кнопку. Долго не отвечали; он начал сердиться. Наконец, раздался звонок. Он приблизился к аппарату и спросил:

– Алло! Дайте мне 115-92 или 96…

Он прислушался к переговорам станции, к электрическим звонкам, наконец послышался голос:

– Алло! Кто говорит? Он изменил свой голос:

– Это № 115-92?

– Да. Что вы желаете?

– Газета «Солнце»?

– Да.

– Мне бы хотелось переговорить с секретарем редакции. Его прервал голос с центральной станции, спрашивающий какой-то номер.

– Алло! Алло! – рассердился Кош. – Оставьте нас, мосье, отойдите… Мы говорим… Алло! «Солнце»?.. Да? Пожалуйста, попросите к телефону секретаря редакции.

– Невозможно, он размечает номер, его нельзя беспокоить.

– По важному делу.

– Тогда, может быть… Но кто вызывает?

«Черт возьми! – подумал Кош. – Этого я не предвидел». – И ответил, помедлив:

– Редактор Шенар.

– Это меняет дело. Я сейчас позову его, подождите.

В телефон доносилось неясное гудение, шуршание бумаги, весь тот привычный гул, который Кош, в продолжение десяти лет, слышал каждую ночь в один и тот же час, когда, окончив работу, собирался уходить домой.

– Господин редактор? – спросил голос секретаря, видимо, запыхавшегося…

– Нет, – ответил Кош, изменив свой голос. – Извините меня, я не редактор вашей газеты. Я воспользовался его именем, чтоб вызвать вас, так как имею сообщить вам нечто весьма важное и не терпящее ни малейшего отлагательства…

– Но кто же вы?

– Вам совершенно безразлично, назовусь ли я Дюпоном или Дюраном. Не будем терять даром драгоценного времени.

– Эти шутки мне надоели…

– Ради Бога, – с отчаянием закричал Кош, – не вешайте трубку! Я хочу сообщить вам сенсационную новость, новость, которую ни один журнал, кроме вас, не получит ни завтра, ни послезавтра, если я не сообщу ее. Прежде всего скажите одно слово: завтрашний номер уже набран?

– Нет, но через несколько минут набор будет окончен. Вы понимаете, надеюсь, что мне некогда…

– Необходимо, чтоб вы выбросили несколько строк из «Последних известий» и заменили их тем, что я вам сейчас продиктую:

«Ужасное преступление только что совершено в № 29 по бульвару Ланн, в доме, занимаемом стариком лет шестидесяти. Убитый был поражен ударом ножа, перерезавшим ему горло от уха до грудной кости. Поводом к преступлению, по-видимому, была кража».

– Одну минуту, повторите адрес…

– Бульвар Ланн, 29.

– Благодарю вас, но кто мне поручится? Какое доказательство? Как можете вы знать? Я не могу пустить такую информацию, не будучи уверенным… Проверить я фактически не имею времени… Скажите мне что-нибудь, указывающее, из какого источника вы почерпнули это известие… Алло! Алло! Не вешайте трубку… Ответьте…

– Ну, – сказал Кош, – допустите такую мысль, что я убийца!.. Но позвольте сказать вам следующее: если завтра я, купив свежий номер «Солнца», не найду в нем информацию, которую только что вам сообщил, я тотчас же передам ее вашему конкуренту, «Телеграфу». Тогда уж вы сами разбирайтесь с Шенаром. Поверьте мне, выбросьте шесть строк и замените их моими…

– Еще одно слово, когда вы узнали?..

Кош осторожно повесил трубку, вышел из будки, вернулся в зал и стал пить кофе маленькими глотками, как человек, довольный успешно оконченным делом. После этого, заплатив за кофе банковым билетом – единственным, имевшимся у него и фигурировавшим в его бумажнике «для виду» целый год – от 1-го января по 31-е декабря, – он поднял воротник пальто и вышел. На пороге он остановился и сказал себе:

– Кош, милый друг, ты великий журналист!