Онлайн чтение книги Ужас
VI. Неизвестный дома № 16

День прошел однообразно и для полиции, и для Коша. Это дело, с каждым часом завладевавшее все больше вниманием публики, не двигалось с места. Ничего не было известно, кроме имени жертвы. Соседние лавочники припомнили, что к ним заходил маленький старичок, тихий, не болтливый, не имевший, по-видимому, ни родных, ни друзей. Он уже несколько лет жил там, редко выходя из дома, еще реже разговаривая с кем-нибудь и почти не получал писем. Почтальон не помнил, когда он заходил к нему.

Что касается Онисима Коша, то он ждал у моря погоды и нервничал. Ему хотелось одновременно и ускорить события и задержать их неизбежный ход. Он начинал, наконец, отдавать себе отчет в страшных осложнениях, которые сам внес в свою жизнь, и меньше надеяться на блестящие результаты своего предприятия. В настоящую минуту он жил кочевой жизнью, не решаясь нигде долго останавливаться, не имея возможности узнать что-нибудь, терзаясь непреодолимым желанием вновь увидеть место преступления, как настоящий преступник…

– Это совсем не было бы так глупо, – подумал он. – Наверное, в толпе, снующей вокруг дома на бульваре Ланн, находится столько переодетых полицейских, сколько возле гостиниц уличных девиц. Меня многие знают. «Солнце» со своими таинственными статьями очень не по душе полиции, и за мной, наверное, начнут следить… Тогда дело пойдет быстрыми шагами.

Но его страшила одна мысль – о неизбежном столкновении с полицией.

Полное одиночество, в котором он находился в течение двух последних дней, лишило его энергии и «подъема», делавших его – когда дело его интересовало – неподражаемым репортером. Он нуждался во влиянии среды, в опьянении словами, спорами, борьбой, в непрерывной кипучей деятельности; лишенный всего этого, он чувствовал себя слабым, нерешительным.

Около пяти часов Кош зашел на телефонную станцию и попросил соединить его с «Солнцем». Ему ответили, что «Солнце» занято. Он подождал минутку и позвонил опять. Линия была переполнена. До него долетали обрывки фраз, прерываемые резкими голосами телефонисток, передающих друг другу номера. И вдруг посреди всего этого шума, всей этой мешанины, он выделил голос, спрашивавший:

– Газета «Солнце»? Он запротестовал:

– Извините, милостивый государь, но я раньше вас вызывал…

– Очень жаль, но меня первого соединили. Алло, «Солнце»?..

– Что за нахальство! Алло, барышня? Послышался смех.

Кош взбесился.

– Алло, барышня, нас обоих соединили…

– Я слышу. Это не моя вина. Отойдите.

– Ни за что! Я жду уже битых четверть часа, мне это надоело. Соедините меня…

Но он не докончил фразы и начал прислушиваться. До него начали долетать вопросы и ответы. Шум на линии внезапно затих, и он мог свободно следить за разговором.

Голос, только что слышанный им, говорил:

– Вот досада! В котором же часу он обыкновенно приходит?

Другой голос, в котором он сразу узнал секретаря редакции, отвечал ему:

– Около половины пятого или около пяти. Но напрасно вы рассчитываете…

– Как это неприятно, – продолжал первый голос. – Не знаете ли, где можно его найти?

«Где я слышал этот голос?» – подумал Кош.

– Не могу вам сказать, – послышался снова ответ Авио.

– Но, наконец, придет же он вечером? Будьте так добры, попросите его зайти ко мне. Важное сообщение…

– К сожалению, невозможно. Он уехал, и я совершенно не знаю…

«Однако!» – насторожился Кош, прижимая сильнее ухо к телефонной трубке.

– Но когда же он вернется? – спрашивал голос.

– Право, не знаю. Может быть, его отсутствие продолжится, а может быть, он вернется скоро…

– Но все же он в Париже?

– Ничего не могу вам ответить. Очень сожалею…

«Да ведь это обо мне говорят, – подумал Кош, прислушиваясь все с большим вниманием. – И этот голос, этот голос…»

– Не разъединяйте, пожалуйста, мы говорим! – закричал Авио.

И Кош, страшно заинтересованный, тоже машинально закричал: «Мы говорим!..» Но тотчас прикусил губу. Счастливый случай позволил ему услышать разговор, относящийся, может быть, к нему. Было бы сумасшествием прервать его неловким восклицанием. Но телефонистка, по счастью, не слышала его обращения. Разговор продолжался:

– Во всяком случае, – говорил незнакомый голос, – вы можете сообщить мне его адрес?

– Конечно.

– И есть надежда застать его дома?

– Черт возьми! – прошептал Кош. – Я не ошибся. Это пристав!

Легкая дрожь пробежала по его телу. Пальцы его судорожно сжали телефонную трубку, и Кош почувствовал, что холодеет. Для чего приставу так настоятельно хотелось увидеть его, узнать его адрес? Он не решился даже мысленно докончить фразы, но грозные слова встали перед ним с поразительной силой и ясностью: «Меня хотят арестовать».

Обратный путь был ему отрезан. Он зашел уже слишком далеко, чтобы возможно было даже минутное колебание.

Три дня прошли с такой головокружительной быстротой, что он не заметил хода времени, и ему показалось, что он в одну секунду был пойман в ловушку. У него мелькнула надежда, что секретарь не ответит; ему хотелось закричать:

– Молчите, не говорите моего адреса!

Но это значило бы серьезно скомпрометировать себя, так как, в сущности, если он и хотел быть арестованным, допрошенным и обвиняемым, то одновременно он стремился сохранить за собой возможность одним словом разрушить все взведенные на него обвинения. Как же в таком случае объяснит он крик страха?..

Голос продолжал:

– Не знаю, застанете ли вы его дома, но вот его адрес… В одну десятую секунды в уме Коша мелькнула мысль, что речь идет не о нем, но Авио уже продолжал:

– Улица де Дуэ. 16.

– Благодарю вас, простите за беспокойство.

– Не за что; до свиданья.

– До свиданья.

Кош услышал отбой… Маленький шипящий звук… больше ничего…

Но он все оставался на том же месте, прислушиваясь, ожидая, неизвестно чего, скованный непонятным волнением. Только через несколько минут он пришел в себя. Не слыша больше ничего, кроме неясного гула, подобного тому, который раздается в больших морских раковинах, он понял, что разговор окончен, что ему здесь нечего больше делать.

Он уже взялся за ручку двери кабинки, но остановился в нерешимости:

– А что если кто-нибудь ожидает за дверью, что, если сильные руки схватят его?..

Сознание его невиновности даже не приходило ему в голову. Он весь был поглощен одной мыслью: скорый, неизбежный арест!..

Собственно говоря, он мог еще, рискуя быть осмеянным, признаться во всем. В худшем случае, его ожидало несколько дней тюремного заключения или даже просто строгий и неприятный выговор… Но он и этого был уже не в силах сделать. Он был совершенно обессилен, загипнотизирован одной неотступной мыслью: «Я буду арестован».

Эта мысль хотя и страшила его, но в то же время и манила, влекла его к себе с непонятной и грозной силой, страшной, как пропасть, над которой наклоняется путешественник, опасной, как страстный призыв сирен, увлекающий в бездну неопытных моряков.

Наконец, он вышел из кабинки. Никто не обратил на него внимания. Только служащий, сидящий за своей конторкой, сказал ему:

– С вас за два разговора.

– Хорошо, – ответил Кош.

И он взял второй билетик, не сделав замечания, что он даже и разу не говорил. У выхода на него опять напало минутное сомнение:

– А если мне все же позвонить в «Солнце» и признаться во всем?

Но он решил, что теперь уже всякие попытки рассказать правду сделались бесполезными… Кош вышел на улицу, стараясь понять, что могло так скоро навести полицию на его след, и в глубине души несколько пристыженный тем, что ему потребовалось так мало усилий и хитрости, чтоб привлечь на себя ее внимание.

…Пристав же, отойдя от телефона, прошел через небольшой зал, где собрались все инспектора. Один из них, сидя за столом, казался погруженным в какое-то важное дело.

– Скажите-ка мне, – обратился к нему пристав. – Это очень спешно, что вы делаете?

Тот улыбнулся:

– Чтоб очень спешно, – нет, но чем скорее я это закончу, тем лучше. Я ищу по календарю все улицы, начинающиеся с де… Это ради той бумажки, которую нашли утром. Ничего не стоит попробовать…

– Ну, так вот что, отложите-ка все это на некоторое время, возьмите экипаж и поезжайте справиться, дома ли Онисим Кош, его адрес: улица де Дуэ, 16.

– Улица де?.. – живо переспросил инспектор.

– Улица де Дуэ, 16. Вы знаете, где она находится?

– Да-да… Я не этому удивился, но только номер 16 и потом улица де…

Пристав, в свою очередь, вздрогнул: этот номер, на который он сначала не обратил внимание, показался ему вдруг имеющим значение. Не его ли он прочел только сегодня утром на куске конверта, найденном в доме на бульваре Ланн? Он посмотрел на инспектора, инспектор посмотрел на него, оба постояли так несколько секунд, не решаясь формулировать подозрение, внезапно промелькнувшее в их уме.

– Полноте, – сказал наконец пристав, пожимая плечами, – чего мы ищем! Это вернейший способ сбиться с толку. Придет на ум мысль, моментально за нее хватаешься, держишься ее, упрямишься… И кончается ничем. Если мы начнем косо смотреть на всех людей, живущих в домах номер 16…

– Так-то оно так, но все же это странно. Я сейчас поеду… Так как утром пристав не придал никакого значения этому номеру и теперь тоже не обратил внимания на довольно странное, в сущности, совпадение, поэтому он не хотел показать вида, что разделяет мнение своего подчиненного. Но, оставшись один, пристав пожалел, что не он сделал открытие этого клочка бумаги и не он произвел сопоставление. Он и теперь считал все это фантазией: возможно ли, чтобы Кош был замешан в это дело? Возможно ли было строить целый план на простом совпадении цифр?.. Он вернулся в свой кабинет, говоря себе:

– Нет. Это дико… Это чушь.

Но как ни дико казалось ему такое предположение, он не мог выбросить его из головы. Он ежеминутно возвращался к нему. Он взял папку с бумагами и начал просматривать их. Дойдя до конца первой страницы, он заметил, что хотя он внимательно прочел ее с первой до последней строки, слова только прошли перед его глазами, не оставив ни малейшего воспоминания в уме… На месте их перед ним вертелась цифра 16, потом незаметно рядом с ней являлось лицо Онисима Коша, сначала туманное, но становившееся с каждой минутой все яснее и определеннее.

Мало-помалу он начал припоминать массу мелких подробностей. Сначала странное сообщение «Солнца». Сообщение, источника которого он не мог найти. Затем загадочные фразы Коша, его манера держать себя, насмешливая до дерзости, его таинственные ответы, открытие следов на дорожке, его волнение в комнате убийства… Все это составляло до известной степени улики… Но если журналист был каким-нибудь образом причастен к преступлению, как допустить такую смелость?.. А между тем!..

Дойдя до этой точки своего рассуждения, он чувствовал, что дальше идти не может, что-то загораживает ему дорогу, и он сам не смел себе признаться, что его столько же злило то, что не он первый додумался до этого, как и невозможность подыскать побудительную причину поступкам Коша. Во всяком случае, через несколько минут все это выяснится. Ничего не говоря Кошу о подозрении, промелькнувшем в его уме, он даст ему понять всю неловкость его поведения. Что ему многое известно об убийстве, в этом он теперь не сомневался. Трудность будет заключаться не в том, чтоб заставить его рассказать все, что он знает, но в том, каким образом он это узнал… Не заявил ли он ему: «Пресса обладает многочисленными способами расследования…»

Какие это способы? Вот что необходимо было узнать. И чтоб добиться этого, он ни перед чем не остановится. Он совершенно забыл теперь о намеке «Солнца» на следы шагов. Дело приняло серьезный оборот, и один Кош мог дать ему победу. К тому же оно должно было скоро перейти в руки судебного следователя, и ему хотелось сделать его к тому времени совершенно ясным, освобожденным от тайны, окружавшей его с первой минуты.

Раздался телефонный звонок:

– Кто говорит? – спросил он.

– Жавель, инспектор, посланный вами на улицу де Дуэ.

– Что скажете?

– Кош уже три дня не возвращался домой.

Лицо пристава выразило страшное удивление. Итак, в течение трех дней репортер не появлялся ни в редакции, ни у себя дома? Как это ни казалось неправдоподобным, нельзя было не приписать это исчезновение каким-нибудь важным причинам.

Но, ввиду последних событий, их быстрого и таинственного хода, эти важные причины должны были иметь какую-нибудь связь с преступлением в доме на бульваре Ланн. Отсюда две гипотезы: или Онисим Кош сделал вид, что исчезает, чтобы удобнее вести за свой счет следствие, параллельное следствию полиции; или же он был тем или иным образом замешан в убийстве. В последнем случае опять-таки вывод мог быть двоякий: первый, довольно благоприятный, – его отделяли от преследований полиции несколько сот километров и граница; второй, может быть близкий к истине, – люди, которым было необходимо его молчание и боявшиеся, чтоб какое-нибудь его неосторожное слово не погубило их, просто устранили его…

Следуя все той же поспешной и фантастичной методе, пристав остановился на последнем предположении. Он спросил инспектора:

– Нет ли еще подробностей?

Инспектор не сразу ответил; он повторил вопрос:

– Алло! Вы слышите меня?

– Слышу; больше никаких подробностей не знаю.

– Хорошо, я завтра утром сам посмотрю. И он дал отбой.

«Завтра утром, голубчик мой, – подумал инспектор, – будет уже слишком поздно, так как, если к этому времени Кош не будет в моих лапах, то, во всяком случае, будет недалеко от этого».

В сущности, он не все рассказал приставу, желая сам разработать свой план. Будучи еще слишком молодым, чтобы требовать чтоб с его мнением считались, он решил действовать по личному вдохновению. С той минуты, как он нашел обрывки конверта, он почувствовал, что весь интерес дела должен сосредоточиться на этом клочке бумаги, и это чувство, сначала неясное, перешло в уверенность, когда он услышал номер дома Коша. Он жалел, что выказал свое волнение перед приставом, но утешился той мыслью, что начальник его слишком самолюбив, чтоб согласиться с мнением простого инспектора. И то, что он, минуту тому назад считал ошибкой, казалось ему верхом ловкости; тот факт, что он установил связь между двумя номерами «16», служил ему ручательством, что пристав не только не придает этому значения, но скорей, наоборот… Значит, он мог спокойно работать, не боясь никакого контроля.

Как мы увидим, Жавель ошибался. Но, из-за поспешных выводов пристава, результат будет почти тот же. В то время как его начальник истолковывал события, он их только констатировал. Но и утреннее открытие, и справка, полученная в доме Коша, – все было ничто в сравнении с той, которую он бережно скрывал, получив ее с удивительной легкостью.

Проходя по улице де Дуэ, Жавель машинально посмотрел на номер одного из домов и увидел: 22. Положительно, судьбе было угодно, чтобы эта цифра опять предстала перед его глазами, а он считал судьбу слишком могущественной силой, чтоб не подчиниться ее указаниям. Он быстро сообразил, что если он ошибается, то никто об этом не узнает, что попытка эта ничему не повредит, и вошел.

Комната сторожа находилась в углублении, он приотворил дверь:

– Здесь живет господин Кош?

– Не знаю такого.

Жавель сделал огорченное лицо и нерешительно продолжал:

– Он журналист. Не можете ли вы мне сказать?..

Сторож, гревший себе руки у печки, покачал отрицательно головой. Но жена его вышла из другой комнаты и спросила, в чем дело. Жавель сразу увидел, что она если не услужливее, то, по крайней мере, любопытнее, и повторил:

– Мне нужно журналиста, Онисима Коша. Мне сказали, что он здесь живет. Это, вероятно, ошибка, но не могли бы вы…

Муж пожал плечами, но жена подошла ближе:

– Как, ты забыл?

И, обращаясь к инспектору, она прибавила:

– У нас нет такого квартиранта, но тут жил журналист, съехавший полгода тому назад; после этого почтальон несколько раз по ошибке приносил сюда письма на имя того мосье, которого вы назвали…

И обернулась к своему мужу:

– Вспомни. Месяц тому назад пришло еще одно письмо. Справьтесь-ка в номере 16 или 18…

Жавель извинился за беспокойство, поблагодарил и, выйдя на улицу, дал волю своему восторгу, произнеся почти громко:

– Победа! Победа! Он не уйдет от меня!

Какой-то мосье, которого он чуть не сбил с ног, посмотрел на него и проворчал:

– Он, кажется, сошел с ума!

Но Жавель был так доволен собой, что даже не расслышал этого. Он поспешно вошел в дом номер 16 и спросил:

– Господин Кош есть?

– Его нет дома.

– Можете мне сказать, когда он вернется?

– Нет. Он, верно, поехал путешествовать.

– Черт возьми, – проворчал Жавель, – как это неприятно… Так, значит, вы знаете, когда он приедет обратно?

– Нет. Оставьте записку. Он получит ее вместе с письмами, которые ожидают его уже три дня.

– Три дня! – соображал Жавель. – Уж не напал ли я случайно на верный след?

И он прибавил, как бы говоря с самим собой:

– Оставить ему записку? Гм…

Потом, подумав, что можно, вероятно, собрать кое-какие сведения и что, возможно, жена швейцара доверчивее отнесется к мосье, сидящему и пишущему письмо в ее комнате, чем к посетителю, стоящему у входной двери, он сказал:

– Благодарю вас, я охотно напишу два слова, если это вас не обеспокоит.

– Нисколько. Присядьте. У вас есть чем писать?

– Нет, – ответил он.

Когда ему принесли перо, чернила и бумагу, он сел к столу и начал писать запутанное письмо, с просьбой о помощи, выдавая себя за бедного журналиста, не имеющего занятий и погибающего от голода.

Дойдя до конца страницы, он остановился, взял за угол лист бумаги и помахал им в воздухе, чтобы просушить.

– Не дать ли вам промокательную бумагу? – спросила жена швейцара.

– Право, мне совестно…

– Ничего не значит… А конверт?

– Да, пожалуйста…

Просушивая свой лист, Жавель спросил:

– Мосье Кош не предупредил вас о своем путешествии?

– Нет. Женщина, присматривающая за его хозяйством, пришла третьего дня по обыкновению; она ничего не знала и обратилась, как и вы, с расспросами ко мне. Она приходит каждое утро и убирает квартиру, но и она не имеет сведений… Это удивительно, так как обыкновенно, когда он уезжал куда-нибудь, он всегда говорил мне:

– Мадам Изабелла, я уезжаю на столько-то дней. Я вернусь в понедельник или во вторник… Наконец, он говорил все, что следует отвечать, если будут его спрашивать…

Жавель слушал с пером в руках. В его глазах отъезд Коша все более и более принимал вид бегства, а взяв во внимание необыкновенное совпадение номеров 22 и 16, он не мог не связать мысленно это исчезновение с преступлением на бульваре Ланн.

Мадам Изабелла продолжала рассказ, расхваливая правильный образ жизни Коша, называя часы, в которые он уходил из дома и возвращался домой. Но в данную минуту все это не имело значения. В одном месте рассказа полицейский, однако, насторожился:

– В последний раз, что он ночевал здесь, – говорила она, – он вернулся около двух часов ночи, как обыкновенно. Ночью трудно узнать голос, но я хорошо знаю его манеру закрывать дверь: очень осторожно, не стуча. Другие хлопают ею, так что всех перебудят. В пять часов утра кто-то пришел к нему, но оставался недолго, минут пять, не более, а вскоре после его ухода и сам мосье Кош вышел из дома. Верно, у него заболел кто-нибудь из родных, и его вызвали. У него есть отец и мать в провинции.

«Возможно, – подумал инспектор. – Но только возможно. Это было бы слишком странное совпадение…»

Он докончил письмо, подписал первым попавшимся именем и запечатал конверт. Он узнал от жены швейцара все, что можно было, дальше она была ему бесполезна. Может быть, прислуга Коша даст более подробные сведения?..

Он встал.

– Будьте любезны отдать мосье Кошу это письмо. Так как мое дело очень спешное, то я зайду завтра утром, часов около девяти. Может быть, он к этому времени вернется…

– Отлично. Во всяком случае, вы увидите его прислугу.

Он поблагодарил мадам Изабеллу и вышел. У него не оставалось ни малейшего сомнения. Адресат разорванного письма, найденного в комнате убитого, и Онисим Кош были одним и тем же лицом. Теперь возникал вопрос, нужно ли было видеть во внезапном отъезде журналиста в самую ночь убийства нечто более, чем простое совпадение. Это следовало обдумать и рассмотреть подробно, не волнуясь. С этой мыслью Жавель и протелефонировал приставу о результате своей поездки, ограничиваясь ответом на заданный ему вопрос: его послали узнать на улице де Дуэ, 16, дома ли Кош: Коша дома не было. Ему пока нечего было прибавить. Все остальное было его личным достоянием. Его дело суметь воспользоваться им.

Когда Жавель выслеживал кого-нибудь, он обыкновенно ожидал со стороны своего противника не самых умных поступков, а самых глупых и неосторожных. Если Кош виновен, то самой крупной ошибкой с его стороны будет вернуться на свою квартиру. Отсюда вывод, что он, вероятно, совершит эту ошибку. Если человеку предоставлен выбор между двумя образами действия, то большей частью он выбирает худший, в особенности, если он боится полиции. Самая элементарная осторожность не позволяла журналисту возвращаться на улицу де Дуэ, – значит, там и нужно его ожидать. Жавель стал в нескольких шагах от дверей и принялся ждать.