Онлайн чтение книги Умру лейтенантом
6

Подполковник Решетов пристально поглядел в лицо подполковнику Щусеву, кашлянул и не очень решительно начал:

— Мы не на собрании, Павел Васильевич, так что позвольте начистоту: мне нужно оценить ситуацию по существу, пожалуйста, оставьте ваши общие рассуждения «в общем и целом»…

— Вы думаете, Василий Кузьмич, я знаю что-то, о чем не знаете вы? Ошибаетесь! Даю слово. Вот прилетит командир…

— Удивляюсь вам. Штаб, а тем более вы должны предугадывать мысли командира, предлагать ему варианты возможных решений, а не повторять за ним. Я устал попугайствовать! А вы?

— Иронизируете, Василий Кузьмич? Хитрец, хитрец вы однако и опасный интриган.

Все было здорово придумано и расписано по минутам. Ровно в семь ноль-ноль над точкой должен появиться бомбардировщик, из машины выпрыгнуть и спуститься на парашюте пилот, а Б-25 — сохранившийся со времени войны «американец» — продолжить полет на автопилоте. В семь ноль пять на точку выходят «миги», парой, и атакуют «американца». Мыслилось — одна атака, цель поражена! Дальше предполагались аплодисменты и общее ликованье. А пятью минутами позже — новый «американец» над точкой и новая пара «мигов» в атаке.

Вот так было придумано и расписано, то есть, расписано на самом деле все было много подробнее — указывались строгие границы стрельб, минимальная высота и направление атаки, порядок выхода на огневую позицию, подробно перечислялись особые случаи, что могут, хотя скорее всего ни в коем случае не возникнут…

Мы, летчики, запланированные на это представление, два дня учили, что, как и когда делать, рисовали схемы, отвечали на контрольные вопросы, а еще проигрывали весь цирк «пеший по летному» — раскинув «руки-крылья» топали по плацу, имитируя заход на цель, перестроения и все прочие действия, что нам предстояли в воздухе.

Для чего, однако, понадобилось это грандиозное, дорогостоящее и рискованное представление? Объясняю. В ту пору абсолютной уверенности в ракетах «воздух-воздух» еще не было. Как обычно, в новой технике больше всех сомневались те, кто стоял от нее дальше — наземники. А от них во многом зависело общее благополучие Военно-воздушных сил. Авиация, заметьте, никогда над пехотой не главенствовала, а вот подчиняться наземному командованию нам приходилось. Поэтому наше командование и решило пригласить на дальний степной полигон самого Маршала и показать ему в натуре, как замечательно мы научились управляться с ракетным оружием. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Сами знаете.

Учитывалось: наземники авиацию не обожают — аристократы, мол, паршивые эти летчики! Шоколад жрут! Вот бы поползали по болотам на пузе, не так небось петь стали… Возражать словесно не имело смысла. Лазать по болотам на пузе нам, действительно, не приходилось, так что надо было показать товар лицом в воздухе.

Что же касается приговоренных к расстрелу «американцев», жалеть их не приходилось: машины давно свое отлетали, были списаны, и только ради ожидавшегося представления инженерная служба с большим скрипом продлила им ресурс ровно на один полет.

Без двадцати минут семь мы разошлись по самолетам. Осмотрели машины, как обычно расписались в тетрадях приема и сдачи материальной части, обменялись ничего особенного не значившими словами с механиками. Без пяти минут семь я занял место в кабине.

Вот-вот должна была прозвучать команда первой паре: «Запуск», но… команды мы не услышали. А в семь ноль-ноль поступило распоряжение:

— «Атропины», готовность переносится на семь тридцать. Как поняли, «Атропины», — на семь тридцать готовность?

Потом готовность переложили на восемь и снова спросили, как мы поняли. В ответ кто-то, не назвав своего позывного, нахально осведомился:

— Кто проспал?

— Отставить разговорчики, «Атропины»!

Тем временем над выжженной бурой степью резво поднималось солнышко. Чем выше оно взбиралось, тем сильнее припекало. Небо заметно меняло окраску — исчезала утренняя голубизна, накапливалась белесость, утрачивался бодрый блеск. По всем признакам следовало ждать дикую жару и обычную для этих забытых богом мест пыльную дымку.

В восемь ноль-ноль готовность перенесли на восемь тридцать.

Говорят: нет хуже ждать и догонять. В этот день мы получили исчерпывающую возможность убедиться в мудрости этой старой поговорки. Однако не стану опережать события.

В десять пятнадцать, когда мы уже вконец извелись от жары, безделья и полнейшей неясности — что же происходит? — прозвучала, наконец, команда:

— «Атропин-шестой», — к запуску!

Первой парой выходить на цель следовало майору Тюрину и капитану Севруку; следом с интервалом в десять минут — нам с Батей, потом, еще через десять минут — капитану Конышеву с капитаном Цоем и так далее — всего пяти или может быть шести парам.

Сидя в кабине, истекая потом, я видел, как пролетел стороной первый «американец». Он шел на тысяче с небольшим метров высоты и смотрелся впечатляюще — подкрадывающийся к цели противник… По рации я услыхал незнакомый голос: «Лаванда», я — «Ромашка-девятый», разрешите покидание?

— «Ромашка-девятая», — откликнулся командный пункт, — покидание разрешаю.

И тут же от Б-25-го отделилась черная точка, пролетела в свободном падении метров двести, и в небе полыхнула белая вспышка — купол растянулся и наполнился. А я подумал: слава богу! Странная штука, мне никогда не приходит в голову сомневаться в надежности парашютных систем, но все равно, каждый раз, когда в небе распускается чей-то купол, я испытываю мгновенное сладостно пронизывающее чувство невероятного облегчения. И это с тех пор, как я мальчишкой был свидетелем свободного падения человека с восьмисот метров и до земли. Такое из памяти не уберешь. Парашютист достиг земли, а в наушниках загремел аффектированный голос майора Тюрина:

— «Лаванда, лаванда, лаванда»! Я — «Атропин-два», к атаке готов!

— «Атропин-два», спокойно, спокойненько атакуйте. — И тут же последовали команды нашей паре: — Запуск. Выруливание. Взлет!

С годами, когда втянешься в летную жизнь, от праздничности аэродромных команд мало чего остается, так — едва ощутимые следы былой магии. Мы спокойно запустили двигатели, не спеша вырулили, опробовали тормоза и нормальным порядком взлетели. В сознании запечатлелось: жарко, даже очень жарко… над головой появились первые облачка… белые-белые, будто лохмотья пены для бритья… облачка взбухали и круглились…

Тюрин ссадил своего «американца» первой же ракетой. Правда мы этого не видели, но все слышали — по рации.

«Лаванда, лаванда, лаванда!» — торжествовал его восторженный тенор — «Атропин-второй» ваше задание выполнил полностью…

Поощрила ли его земля, не знаю: отвлек Батя. Он показал в этот момент рукой — перестройся вправо. Переходя под машиной командира на указанную мне сторону, я заметил нашего «американца» и обнаружил тугой парашютный купол, под которым телепался тот бедняга, что пригнал нашу цель. Я усиленно вертел головой, стараясь оценить обстановку… Сейчас, одну минутку!..

— Оружие, — сказал Батя. Я понял — командир напоминает: включи тумблер, сними предохранительную скобу, словом, будь готов сработать за него, если произойдет какая-то задержка с пуском у ведущего. Следом он постучал себе по голове и поднял большой палец, после чего просигналил рукой — оттянись, не подлезай слишком близко…

…И обстановка мне не понравилась: точно по курсу следования цели одно за другим стремительно раздувались облачка. Отдаленно они напоминали вспухающие коробочки зрелого хлопка. Батя доложил о нашей готовности к атаке и получил разрешение земли.

И тут цель нырнула в первое облачко.

Мы действовали в точном соответствии с теми схемами, что рисовали два дня подряд, но цель, не отработавшая всего опешим по летному», благополучно ушла и Батя атаковать не успел.

Конечно, мне бы следовало резко отвернуть вправо, чуть выждать и перехватить «американца», как только он выползет из облачка. Там, будьте уверены, в настоящих боевых условиях я бы непременно и поступил, но здесь я держался ведущего, шел за его крылом, словно преданный бульдог у ноги своего хозяина.

Почему?

Только потому, что так было предписано, утверждено и отработано на земле — пары не разрываются! И не рассуждать: пара есть основная тактическая единица при ведении воздушного боя!

Пока мы выполняли маневр для повторного захода, я успел крамольно подумать: «А все почему так пошло, потому что товарищ Маршал изволили очевидно проспать. В семь ноль-ноль никаких облаков не было».

Теперь я держался левого крыла ведущего, и Батя шел в новую атаку. И опять — неудача! Просто гигантская невезуха — в самый последний момент «американец» нырнул в очередное облачко. Вроде бы безмозглый самолет на автопилоте, а вел он себя так, будто издевался над нами: выныривал на свет, когда мы были в развороте и прятался в облачке, когда мы выходили, так сказать, на линию огня…

После третьей или четвертой безрезультатной атаки Батя доложил земле, что цель вышла за пределы зоны, отведенной для ее поражения. Нам приказали садиться.

А «американец» улетел.

Что ждало его, что ждало нас, мы, понятно, в тот момент не знали, но поводов для оптимизма, прямо скажу, не испытывали.

Однако все сложилось еще хуже, чем можно было ожидать. Упущенный нами «американец» летел и летел, вырабатывая горючее. Постепенно у него менялась центровка, самолет как бы приседал на хвост, уменьшал скорость и… снижался. Слава богу, хоть не столкнулся ни с какой рейсовой машиной, а доснижался до того, что зацепил пузом за верхушки густого леса и, благо горючего в баках почти не оставалось, тихо-тихо прилег на вершины.

Теперь вообразите картину: по лесу идет человек. Кажется, с ружьишком шагает, вроде по охотничьим делам. В войну этот человек служил стрелком-радистом в авиации дальнего действия, стало быть в самолетах кое-что смыслил. Идет он и вдруг видит: на деревьях лежит бомбер. Какой? Американского производства! И опознавательные знаки небрежно на нем закрашены. Но все-таки видно — звезды были… верно, какие — красные или голубые в белой окантовке — не понять уже?..

Бывший стрелок-радист, старший сержант запаса, кавалер и прочее, воспитанный в духе высокой бдительности, обозрев открывшуюся ему картину, помянув мысленно родителей неизвестного врага, что испортил ему охоту, подхватывается и — к властям: так, мол и так — в высшей степени подозрительно, тем более, что до столицы не очень и далеко, а машина вроде носом в сторону Москвы смотрит.

Отдадим справедливость компетентным органам. По фабричным номерам машины они сумели за двое суток «вычислить» весь путь нашего «американца» от Фербенкса на Аляске — оттуда под самый конец войны был к нам отправлен по лендлизу этот бомбардировщик — до его последней прописки…

И вот на меня смотрит незнакомый майор в неавиационных знаках отличия и бесстрастным голосом в третий раз спрашивает:

— Когда капитан Гесь в первый раз атаковал цель, вы где находились? Справа, метрах в тридцати позади ведущего, да? И…

— И следовал за ведущим. — Говорю я снова.

— С какой целью?

— Так предусматривали указания, полученные нами на предварительной подготовке.

— Оружие у вас было исправно?

— Да.

— Вы могли произвести пуск ракеты?

— Куда?

— Потрудитесь отвечать на мои вопросы. Могли или нет?

— Ракету я должен был и мог бы выпустить по цели в случае получения команды ведущего на сей счет.

— Повторяю вопрос снова: вы могли произвести пуск ракеты?

— Не мог.

— Почему?

— Летчик не имеет права производить бессмысленные действия.

— Кто, на ваш взгляд, повинен в том, что цель была упущена и улетела за пределы зоны поражения?

— Облака.

— Облака — это не «кто», а «что»…

— Стечение обстоятельств, если вам так больше понравится, в какой-то степени тот, по чьей вине вылеты перенесли с семи ноль-ноль на более позднее время…

— Назвать конкретного виновника вы отказываетесь, старший лейтенант?

— Я же назвал — облака.

В таком духе мы беседовали, увы, не раз и не два. Чем бы все кончилось, сказать не могу. Сработал элемент случайности, и нам повезло. Точка, на которой разыгрывалось представление, была каким-то образом подчинена полковнику, обозначу его условно Н., а он, этот самый Н., оказался родным сыном того самого лица, под которым находились компетентные органы, заинтересовавшиеся чрезвычайным происшествием — шальным самолетом без летчика, самолетом, скрытно приближавшимся к столице… Согласитесь, тут и на самом деле было отчего забеспокоиться, то ли Н. позвонил папе, то ли слетал к нему в Москву специально, так или иначе расследование прекратили. Дело тихонечко спустили на тормозах.

Мы с Батей своим ходом, на наших «мигарьках» возвратились на аэродром постоянного базирования.

Василий Кузьмич Решетов, встретивший нас на стоянке, куда мы зарулили после посадки, приветствовал нас несколько странно:

— Ну, везуха вам ребята. Поздравляю. А мы тут спорили: посадят вас или не посадят?.. Хоть я и проиграл пари, все равно поздравляю!

Мы вышли из укрытия, сдав машины механикам, и переглянулись.

— Ось шоб мине повылазило, коли вин не нагадил. — Без возмущении, с каким-то даже любопытством сказал командир эскадрильи. И стал гадать, чего нам теперь ждать?

И Щусев тоже как-то странно обрадовался нашему прибытию под знамя родной части.

— Значит, за кормой чисто? — переходя на несвойственный ему морской лексикон, поинтересовался Павел Васильевич. — А мы тут думали, думали, как же оно будет квалифицировано… диспозиция, прямо сказать, чреватая, и не угадаешь…

— Какую характеристику писать… — выпустил когти Батя.

— И как персональное дело оформлять, — не выдержал я.

— Ну, что вы, что вы, товарищи! Кто же вам зла желает?! Не совестно так думать? Ефремов у нас конфликтующий, допустим, он еще может так, а ты, Гесь, на кого тебе обижаться? Квартиру дали, когда санаторий дочке потребовался, поддержали… — Он говорил еще долго. И все вроде правильно по словам получалось, только как-то зыбко звучала его речь.

Батя, знавший про меня все, сказал, отворачивая лицо в сторону:

— Слушай, можешь как-нибудь стороной навести… у своей разведать?..

— Нет, — сказал я. — Для чего разведка? Что нам может быть, Батя? В чем мы, собственно, виноваты?

— Предлагаешь плюнуть?

— Обязательно плюнуть…

И тут Батю осенило. Ни с того ни с сего он начал смеяться, хохотать, заходиться. Я даже оторопел слегка: сроду за ним такого не наблюдалось.

— Слухай сюда! Знаю — ци мастера задержали документы…

— Чего? Какие документы? — Не мог сообразить я.

— Так аттестационный период же иде! Так нам обратно очередное звание нэ обломится…

Как всегда, мудрый наш Батя оказался прав.