Онлайн чтение книги Дядя Бернак Uncle Bernac: A Memory of the Empire
15. РАУТ У ИМПЕРАТРИЦЫ

Пон де Брик — маленькое селение, — благодаря неожиданному прибытию двора, который должен был пробыть здесь несколько недель, был совершенно переполнен гостями. Было бы гораздо проще и удобнее поместиться в Булоньи, где имеются более подходящие и лучше оборудованные здания, но раз Наполеон наметил Пон де Брик, — оставалось только повиноваться. Слова «невозможно» для него не существовало, и с этим приходилось считаться всем тем, кто обязан был по долгу службы исполнять его желания.

Целая армия поваров и лакеев разместилась в мизерных помещениях деревушки. Затем прибыли сановники новой Империи, затем придворные фрейлины и их поклонники из лагеря. В распоряжении императрицы находился целый замок, остальные же размещались в деревенских избах, если не могли найти что-нибудь лучшее, и с нетерпением ожидали дня, когда можно будет вернуться обратно в покойные помещения Версаля или Фонтенебло. Императрица милостиво предложила мне место в своем экипаже и всю дорогу до селения, как будто забыв пережитую только что сцену, она весело болтала со мною, засыпая меня тысячами вопросов обо мне самом и о моих делах. Жозефина считала своим долгом знать о всех делах каждого из находящихся около нее, и это было одной из наиболее характерных и приятных ее черт. Особенно она заинтересовалась Евгенией, и так как избранная ею тема для разговора была приятна и мне, то это кончилось тем, что я продекломировал настоящий хвалебный гимн своей невесте, с вниманием выслушанный императрицей, иногда прерывавшей меня полными сочувствия восклицаниями, сопровождавшимися хихиканьями madame де Ремюсат. — Но вы непременно должны представить ее ко двору! — воскликнула императрица. — Неужели же можно допустить прозябать в английской деревушке такую девушку, олицетворение красоты и добродетели! Говорили вы об этом с императором?

— Но его Величество знал обо мне все без моего рассказа! — Он знает все и обо всем, этот удивительный человек. Вы слышали, он упрекал меня за заказ этой парюры из бриллиантов и сапфиров? Лефевр дал мне слово, что об этом никто не будет знать, кроме нас, и что я заплачу ему когда-либо впоследствии, однако, вы видели, что императору все известно. Что же он сказал вам, monsieur де Лаваль?

— Император сказал, что позаботится о моей женитьбе!

— Но это серьезнее, чем я думала, — озабоченно проговорила она. — Наполеон способен в одну неделю окрутить вас с любою из придворных дам. В этом деле и во всех других, он не позволяет себе противоречить.Сплошь да рядом по его настоянию заключаются весьма оригинальные браки. Но я еще увижусь с императором до моего отъезда в Париж и тогда посмотрю, что я могу сделать для вас!

Пока я рассыпался в благодарностях за ее доброту и сочувствие ко мне, экипаж уже подкатил к подъезду замка, у которого уже стояли две шеренги ливрейных лакеев и два караула гвардейцев, что указывало на пребывание здесь лиц императорской фамилии.

Императрица и ее статс-дама поспешили удалиться для совершения вечернего туалета, а меня ввели в салон, куда уже начинали съезжаться гости. Это была большая квадратная комната, очень скромно мебелированная, скорее гостиная провинциала-помещика, чем покои императрицы. Мрачные обои, старинная красного дерева мебель, обитая выцветшей и обветшавшей голубой материей, все это придавало мрачный вид комнате. Впрочем, впечатление это несколько смягчалось многочисленными канделябрами на столах и бра на стенах, яркий свет которых придавал всему торжественный и праздничный вид.

Рядом с этой сравнительно большой комнатой было несколько небольших комнат, отделявшихся друг от друга дешевыми занавесками в восточном стиле; в этих комнатах были приготовлены карточные столы. Группы дам и мужчин толпились в них. Дамы, по приказанию императора, в закрытых вечерних платьях, мужчины же штатские — в черных костюмах, военные — в полной парадной форме.

Дорогие материи ярких цветов виднелись повсюду, потому что, хотя император и проповедовал экономию по всем, он приказал дамам одеваться так, чтобы костюмы их соответствовали пышности и блеску двора. Простота классических костюмов отошла в область преданий вместе с эпохой революции, и теперь преобладали одеяния в восточном стиле. Восточные костюмы вошли в употребление со времени завоевания Египта и надевались в честь императора-завоевателя; этот стиль требовал большого вкуса, но зато и давал возможность выделиться среди массы других костюмов. Римская Лукреция сменилась восточной Зулейкой, и салоны, отражавшие величие древнего Рима, внезапно обратились в восточные залы.

Войдя в комнату, я поспешил стать в углу, потому что был уверен, что не увижу здесь никого из тех, кого я знал, но, сверх ожидания, кто-то вскоре потянул меня за руку. Обернувшись, я увидел перед собою желтое, неподвижное лицо дяди Бернака. Он схватил мою руку и с притворной сердечностью крепко сжел ее, хотя я не сделал ни малейшей попытки ответить на это пожатие.

— Мой дорогой Луи, — сказал он, — только в надежде встретить вас, я явился сюда из Гросбуа. Вы, конечно, понимаете, что, живя так далеко от Парижа, я не имел возможности бывать часто при дворе, и не думаю, чтобы мое присутствие здесь могло иметь для кого-либо значение. Уверяю вас, что являясь сюда, я думал только о вас. Я слышал о том, как хорошо принял вас император, и что вы приняты на личную службу к нему. Я говорил с ним о вас, и мне вполне удалось убедить Наполеона в том, что если он будет обходиться с вами хорошо, то это может привлечь к нему других молодых эмигрантов.

Я видел по глазам, что он лгал, тем не менее я поклонился и холодно поблагодарил его.

— Я вижу, что вы не хотите забыть о происшедшей между нами размолвке, — сказал он, — но вы должны согласиться, что не имеете права быть недовольным, ведь я желал только вашего личного блага. Я уже не молод и не отличаюсь хорошим здоровьем, да и профессия моя, как вы сами могли убедиться, далеко не безопасна. Но у меня есть дочь и есть имение. Кто возьмет дочь, — тот завладеет и имением. Сибилль очаровательная девочка, и вы не должны быть предубеждены против нее, судя по обращению ее со мной. Готов поклясться, что она имеет свои причины, чтобы раздражаться и быть опечаленной последними событиями. Но я все еще надеюсь, что вы одумаетесь и дадите мне более благоприятный ответ!

— Я ни разу и не вспомнил о вашем предложении, — отрезал я. Несколько минут он стоял в глубокой задумчивости, затем посмотрел на меня своими жесткими холодными глазами.

— Ну, хорошо, будем считать этот разговор поконченным, я всегда буду сожалеть, что не вы будете моим наследником. Надо быть благоразумным, Луи! Должны же вы помнить, что теперь мирно покоились бы на дне соляного болота, если бы я не вступился за вас, рискуя собою. Разве это неправда? — Cпасая меня, вы преследовали свою цель, — сказал я.

— Все это так, но тем не менее я спас вас. К чему же такое недоверие ко мне? Не моя вина, если я владею вашим имением!

— Я не касаюсь этого вопроса.

— Почему же?

Я мог бы объяснить ему, что я ненавидел его за измену товарищам, что Сибилль также ненавидит его, потому что он замучил свою жену, потому, неконец, что мой отец всегда считал его главным виновником наших несчастий и страданий, но на приеме императрицы было не место подобным объяснениям, так что я только пожал плечами и промолчал.

— Да, я очень сожалею о всем этом, — сказал он, — а я имел совершенно иные планы на ваш счет. Я помог бы вам сделать карьеру, потому что немногие пользуются таким влиянием на императора, как я. Я обращаюсь к вам еще с одной просьбой!

— Чем могу служить, сэр?

— У меня сохранены многие вещи, принадлежавшие когда-то вашему отцу: его сабля, печать, письменный стол с его письмами, несколько серебряных тарелок, короче сказать, — много таких вещей, которые вы, я думаю, хотели бы сохранить на память о нем. Вы мне доставите большое удовольствие, если приедете в Гросбуа, — для этого не потребуется времени больше одного дня; вы выберете из этих вещей, что вам захочется сохранить для себя, и тогда моя совесть будет окончательно чиста!

Я пообещал неукоснительно исполнить его просьбу.

— А когда вы приедете? — быстро спросил он.

Что-то возбуждало мое подозрение в тоне его голоса и, мельком взглянув на него, я заметил мимолетный блеск удовольствия в его глазах. Мне тотчас пришли на ум предостережения Сибилль.

— Я не могу явиться к вам, прежде чем окончательно не узнаю, в чем будут состоять мои обязанности по отношению к императору. Когда это будет вполне установлено, я явлюсь к вам!

— Тем лучше! На будущей неделе или недели через две, я буду непременно ждать вас, Луи. Я полагаюсь на ваше обещание, потому что де Лавали никогда не нарушали данного слова!

Я снова не ответил на его жаркое рукопожатие; Бернак сконфуженно отошел и быстро исчез в толпе, становившейся все гуще и гуще. Я по прежнему стоял в углу комнаты, размышляя над зловещим приглашением дяди, как вдруг услышал, что кто-то назвал меня по имени; обернувшись на голос, я увидел высокую стройную фигуру де Коленкура, который приближался ко мне. — Это первое ваше появление при дворе, monsieur де Лаваль? — сказал он очень приветливо, — вы не будете чувствовать себя одиноким, потому что здесь много друзей вашего покойного отца, и многие из них, я уверен, будут рады познакомиться с вами. По словам де Миневаля, вы здесь почти никого не знаете, даже по внешности?

— Я знаю только маршалов, которых видел на военном совете в палатке императора. Я вижу здесь рыжеголового Нея; а вот это Лефевр с его удивительным ртом, Бернадот, с носом, похожим на клюв хищника! — Совершенно верно. А вот это Рапп с его круглой, точно мяч, головой. Он разговаривает с Жюно, красивым, смуглым мужчиной с черными баками. Они плохо себя чувствуют здесь, эти бедные солдафоны!

— Почему? — спросил я.

— Потому что это все люди, вышедшие из низших слоев населения. Высшее общество и его этикет для них страшнее, чем все опасности на войне. В пороховом дыму, в лязге сабель при рукопашных схватках, они чувствуют себя как дома, но стоя здесь с треуголками под мышкой, постоянно опасаясь оборвать дамские шлейфы, принужденные вести разговоры о картинах Давида или пьесах Пассаниэлло, они совершенно изнемогают на этих приемах. Но император не пустил бы их к себе на глаза, если бы они попробовали не явиться ко Двору. Он приказывает им быть солдатами в среде солдат, и придворными при Дворе, но подобные задачи им не под силу. Взгляните-ка вон на Раппа, сколько усилий прилагает

[отсутствует часть текста]

— Она думает, что имеет права на Наполеона, и что поэтому ей должно принадлежать здесь первое место! По сей день сестры Наполеона не могли примириться с мыслью, что Жозефина — Ее Императорское Величество, тогда как они просто Их Высочества.Они все ненавидят ее, и Иосиф, и Люсьен, словом, вся их семья! Во время коронации составляя свиту Жозефины, они попытались показать, что и они кое-что значат, и Наполеону пришлось вмешаться для обуздания их. В жилах этих женщин течет южная кровь, и с ними трудно ужиться.

Но несмотря на очевидную ненависть и презрение родных Наполеона, императрица казалась такою беспечной, так легко и свободно чувствовала себя, обходя гостей. Каждого она обласкала своим мягким взором, ласковым словом. Высокий, воинственного вида человек с бронзовым от загара лицом и густыми усами шел рядом с нею; иногда она ласково клала свою руку на его плечо.

— Это ее сын, Евгений де Богарнэ, — сказал Коленкур.

— Ее сын! — воскликнул я, потому что на вид он казался старше ее. Де Коленкур рассмеялся над моим удивлением.

— Она ведь вышла замуж за Богарнэ еще очень юной, ей тогда еще не было шестнадцати лет. Жозефина вела тихую, спокойную жизнь в то время, как ее сын вел полную лишений жизнь в Египте и Сирии, — вот чем и объясняется, что он кажется старше ее! А вот этот высокий, представительный, гладко выбритый человек, который в настоящий момент целует руку императрицы, знаменитый актер Пальма. Он однажды оказал помощь Наполеону, когда тому приходилось плохо, и император никогда не забыл помощи, оказанной консулу. В этом также кроется и секрет могущества Талейрана. Он дал Наполеону сто тысяч франков перед его походом в Египет, и теперь, хотя император сильно недоверяет ему, он не может забыть услуги. Никогда Наполеон не покидает своих друзей, но и врагов не забывает. Сослужив ему службу однажды, вы можете делать потом, что вам угодно. В числе гостей вы встретите здесь его бывшего кучера, пьяного с утра до ночи, но он получил крест при Маренго, и потому все бесчинство проходят ему безнаказанно.

Де Коленкур отошел от меня, чтобы поговорить с какими-то дамами, и я снова мог отдаться своим мыслям, которые невольно обращались к этому необыкновенному человеку, являвшемуся то героем, то капризным ребенком; благородные черты его характера так тесно смешивались с низменными, что я совершенно не мог разгадать его. Казалось, что я окончательно понял этого человека, но вот узнаю что-либо новое о Наполеоне, и все мои определения снова путаются, и я невольно прихожу к новому заключению. Было очевидно одно, — что Франция не могла бы существовать без него, и, следовательно, служа ему, каждый из нас служил и стране. С появлением императрицы в салоне исчезла всякая формальность и натянутость, и даже военные, по-видимому, чувствовали себя свободнее. Многие присели к зеленым столам и играли в вист и в 21.

Я совершенно углубился в наблюдения за жизнью Двора; любовался блестящими женщинами, с вниманием разглядывал сподвижников Наполеона, людей, имена предков которых никому не были известны, тогда как их собственные прогремели на целый свет. Как раз против меня Ней, Лан и Мюрат весело переговаривались между собою так же свободно, как если бы они были в лагере. Если бы они знали, что двое из них в недалеком будущем обречены на казнь, а третий должен был пасть на поле битвы! Но сегодня даже и тень грусти не омрачала их веселые, жизнерадостные лица. Маленький, средних лет человек, все время молчавший, выглядывавший таким несчастным и забитым, стоял против меня около стены. Заметив, что он так же, как и я, был чужд всему этому обществу, я обратился к нему с каким-то вопросом. Он очень охотно ответил мне, но смешанным исковерканным французским языком. — Вы, вероятно, не знаете английского языка? — спросил он. — Я не встретил здесь ни одного человека, который бы понимал этот язык. — Я свободно владею английским языком, потому что большую часть моей жизни провел в Англии. Но без сомнения вы не англичанин? Я думаю, что с тех пор, как нарушен Амьенский мирный договор, во Франции не найдется ни одного англичанина, исключая, конечно, заключенных в тюрьму! — Нет, я не англичанин, — ответил он. — Я американец. Меня зовут Роберт Фультон, и я являюсь на эти приемы с исключительной целью напомнить о себе императору; он заинтересовался теперь моими изобретениями, которые должны произвести полный переворот в морской войне!

У меня не было никакого дела, и потому я решил поговорить с этим странным человеком об его изобретениях и из его слов сразу убедился, что имел дело с сумасшедшим. Он стал рассказывать мне об изобретенном им судне, которое может двигаться по воде против ветра и против течения; приводится в движение эта диковинка углями или деревом, сжигаемым в печах внутри его. Фультон говорил и другие бессмыслицы вроде идеи о бочках, наполненных порохом, которые обратят в щепки наткнувшийся на них корабль. Я слушал его тогда со снисходительной улыбкой, принимая за сумасшедшего, но теперь, когда жизнь моя приближается к концу, я ясно понимаю, что ни один из знаменитых воинов и государственных мужей, бывших в этой комнате, до императора включительно, не оказал такого влияния на ход истории, как этот молчаливый американец, выглядывавший таким неряшливым и банальным в среде блестящего офицерства.

Внезапно все разговоры стихли. Роковая, жуткая тишина воцарилась в покоях; тяжелая, неприятная тишина, которая наступает, когда в детскую, полную оживленных голосов, возни и шума, является кто-нибудь из старших. Болтовня и смех смолкли. Шорох карт и звон денег прекратился в соседних комнатах. Все, не исключая дам, встали с выражением глубокого почтения на лицах. В дверях показалось бледное лицо императора, его зеленый сюртук с белым жилетом, обшитым красным шнурком. Император далеко не всегда одинаково относился к окружающим его, даже и на вечерних приемах. Иногда он был добродушным и веселым болтуном, но это скорее можно отнести к тому времени, когда Наполеон был консулом, а не императором. Иногда он отличался чрезмерной суровостью и делал вслух оскорбительные замечания на счет каждого из присутствующих. Наполеон всегда переходил от одной крайности к другой. В данный момент молчаливый, угрюмый, в дурном настроении духа, он сразу привел всех в тяжкое, стесненное положение, и глубокий вздох облегчения вырывался у каждого, когда он проходил мимо него в смежную комнату.

На этот раз император, повидимому, еще не вполне оправился после бури, которую вынес несколько часов тому назад, и он смотрел на всех с нахмуренными бровями и сверкавшими глазами. Я был невдалеке от него, и он остановил свой взгляд на мне.

— Подойдите ко мне, monsieur де Лаваль, — сказал он, кладя руку на мое плечо и обращаясь к группе сопровождавших людей. — Полюбуйтесь-ка на него, Камбасерес, простофиля вы этакий! Вы всегда говорили, что знаменитые аристократические фамилии никогда не вернутся обратно, и что они навсегда поселятся в Англии, как это сделали гугеноты! Вы, по обыкновению, оказались плохим предсказателем: перед вами наследник древнего рода де Лаваль, добровольно пришедший предложить мне свои услуги. Monsieur де Лаваль, я назначаю вас моим адъютантом и прошу вас следовать за мною! Карьера моя была сделана, но я, конечно, отлично понимал, что не за мои личные заслуги император обошелся со мною так милостиво; его исключительной целью было желание побудить других эмигрантов последовать моему примеру. Моя совесть оправдывала вполне мой послупок, потому что не желание подслужиться к Наполеону, а любовь к родине руководила мною. Но в этот миг, когда я должен был следовать за Наполеоном, я чувствовал унижение и стыд побежденного, идущего за колесницей торжествующего победителя!

Вскоре он дал мне и другой повод почувствовать себя пристыженным за поведение этого человека, чьим слугой я становился отныне. Его обращение было оскорбительно положительно для всех. Наполеон сам говорил, что везде стремится быть первым; даже по отношению к женщинам он совершенно отвергал всякую вежливость и любезность и обращался с ними так же дерзко и высокомерно, как и с подчиненными ему офицерами и чиновниками. С военными он был любезнее и приветствовал каждого из них кивком головы или пожатием руки. Со своими сестрами он обменялся несколькими словами, хотя эти слова были сказаны тоном сержанта, муштровавшего новобранцев.

Но когда императрица приблизилась к нему, его раздражение и дурное настроение духа достигли своей высшей точки.

— Я не желаю, чтобы вы так сильно румянили ваши щеки, Жозефина, — проворчал он. — Все женщины думают только о том, как бы им получше одеться и не имеют для этого достаточной скромности и вкуса. Если я когда-нибудь увижу вас в подобном наряде, я выброшу его в огонь, как это сделал однажды с вашей шалью!

— Вам так трудно угодить, Наполеон! То, что вам нравится сегодня, раздражает вас завтра. Но я, конечно, изменю все, что может оскорблять ваш вкус, — сказала Жозефина с удивительной кроткостью.

Император сделал несколько шагов в толпу, которая, расступившись, образовала проход, через который мы могли идти. Затем он снова остановился и через плечо взглянул на императрицу.

— Сколько раз повторял я вам, Жозефина, что я не выношу вульгарных женщин?!

— Я хорошо знаю это, Наполеон!

— Почему же тогда я вижу здесь m-me Шевре?

— Но право же она не так вульгарна.

— Она вульгарнее, чем должна быть. Я предпочитаю не видеть ее. Кто это такая? — он указал на молодую девушку в голубом платье. Несчастная затряслась от ужаса, видя, что имела несчастье привлечь на себя внимание раздраженного императора.

— Это mademoiselle де Бержеро!

— Сколько ей лет?

— 23, Ваше Величество!

— Вам пора выходить замуж! В двадцать три года все женщины должны быть замужем. Почему же вы до сих пор не сделали этого?

Бедная девушка, казалось, была неспособна произнести хотя бы одно слово; императрица, желая выручить ее из беды, добродушно заметила, что с этим вопросом надо было бы обратиться к молодым людям.

— Ах, так вот в чем затруднение? — сказал он. — Тогда беру на себя заботы о вас, m-lle, и найду вам супруга!

Он повернулся и, к моему ужасу, я увидал, что он вопрошающе смотрел на меня.

— Мы и вам найдем жену, m-r де Лаваль, — сказал он. — Об этом, впрочем, речь впереди! Ваше имя? — обратился он к оставшемуся совершенно покойным, изящному человеку в черном.

— Я музыкант по професии, Гретри!

— Да, да, я припоминаю вас! Я видел вас сотни раз, но никак не могу запомнить ваше имя. Кто вы? — обратился он к следующему. — Мое имя Иосиф де Шенье.

— Ах, да я видел вашу трагедию. Я не помню ее названия, но она плоха. Вы написали что-нибудь еще?

— Да, Ваше Величество. Вы разрешили мне посвятить последний том моих произведений вам!

— Очень возможно, но только у меня не было времени, чтобы прочесть его. Жаль, чьл у нас во Франции нет поэтов, потому что события последних лет дали бы довольно материала даже для Гомера и Вергилия. К сожалению, я могу создавать королевства, но не поэтов! Кто, по вашему мнению, лучший французский писатель?

— Расин, Ваше Величество!

— Ну тогда вы мало знакомы с литературой, потому что Корнель несравненно выше. Я плохо разбираю красоту стихов, но я могу симпатизировать или не симпатизировать духу поэта, и я считаю, что Корнель — величайший из всех поэтов. Я бы сделал его моим первым министром, если бы он жил в одну эпоху со мною. Я удивляюсь его уму, его знанию человеческого сердца и глубине его чувств. Что вы пишите теперь? — Я пишу трагедию из времен Генриха IV, Ваше Величество! — Это совершенно лишнее! Сюжет выбран вами слишком близко к нам, а я не желаю иметь на сцене современную политику. Пишите лучше пьесы об Александре. Ваше имя?

Он обратился к тому же музыканту, с которым только что говорил. — Я Гетри, музыкант, — спокойно повторил тот.

Император вспыхнул на мгновение от его краткого ответа, но не сказал ни слова и перешел к нескольким дамам, стоявшим у входа в комнату для карточной игры.

— Рад вас видеть, madame, — сказал он ближайшей из них. — Я надеюсь, вы себя лучше ведете? Мне сообщали о вас из Парижа различные сплетни, которые, говорят, доставили большое удовольствие и пищу для пересудов всему кварталу Сен Жермен.

— Я прошу, Ваше Величество, пояснить вашу мысль, — недовольным тоном возразила она.

— Сплетни соединяют ваше имя с именем полковника Лассаля! — Это клевета, Ваше Величество!

— Очень возможно, но только странно что-то, чтобы всем в одно и то же время пришла мысль сплетничать только о вас. В этом отношении вы, вероятно, самая несчастная из дам: ведь только что у вас был скандал с адъютантом Раппа. Должно же это когда-нибудь иметь конец! Ваше имя? — обернулся он к другой.

— Mademoiselle де Перигор!

— Сколько вам лет?

— Двадцать лет.

— Вы слишком худы, и ваши локти красны… Боже мой! Мadame Буамезон, неужели вы не можете являться ко Двору в чем-нибудь другом, а не в этом сером платье с красным тюрбаном и бриллиантовым полумесяцем? — Но я ни разу еще не надевала его, Ваше Величество!

— Ну, значит, у вас есть другое такое же, потому что я уже успел несколько раз видеть на вас одно и то же! Никогда не показывайтесь в этом костюме при мне! Monsieur де Ремюсат, я дал вам хорошее жалованье. Почему же вы так скаредничаете?

— Я проживаю сколько нужно, Ваше Величество!

— Я слышал, что вы продали ваш экипаж? Я даю вам деньги совсем не для того, чтобы вы их сберегали в банках! Вы занимаете высокий пост и должны жить соответственно вашему положению. Я желаю, чтобы у вас снова был экипаж, когда я вернусь в Париж. Примите к сведению! Жюно, бездельник! Я слышал, вы записались в азартные игроки и совершенно проигрались? Не забывайте, что карты — самая трудная дорога к счастью!

— Кто же виноват, Ваше Величество, что мой туз был побит четыре раза сряду!

— Та, та, та, да вы еще совсем дитя, не знающее цены деньгам. Сколько же вы задолжали?

— Сорок тысяч, Ваше Величество!

— Отлично, идите к Лебрену и там узнайте, не может ли он уладить все это. В конце концов, ведь мы быди же вместе под Тулоном! Вы и Рапп — притча во языцех моей армии! Но довольно карточной игры! Я не люблю открытых платьев, madame Пикар. Они не идут даже молодым женщинам, а вам носить их просто непростительно! Теперь, Жозефина, я иду в свою комнату и прошу вас прийти ко мне через полчаса почитать мне на ночь. Несмотря на усталость, я приехал к вам, раз вы высказали желание, чтобы я помог вам принимать и занимать гостей! Вы можете остаться здесь, monsieur де Лаваль, потому что ваше присутствие тут необходимо.

Дверь захлопнулась за императором, и каждый, начиная с императрицы до последнего служителя, вздохнул глубоким вздохом облегчения. Дружеская болтовня возобновилась, снова раздался шорох карт и звон металла. Словом, все пошло так, как было до прихода императора.