Онлайн чтение книги Неоконченный портрет Unfinished Portrait
Глава пятнадцатая. Преуспевание

1.

Дермот преуспевал. Он зарабатывал почти две тысячи в год. Для них с Селией наступило прекрасное время. Они договорились откладывать деньги, но пока решили с этим повременить.

Прежде всего они купили подержанный автомобиль.

Потом Селия давно уже хотела жить за городом. Для Джуди это было бы куда лучше, да и сама она ненавидела Лондон. Раньше Дермот всегда возражал, ссылаясь на расходы: проезд на поезде, еда в городе дешевле и так далее.

Теперь, однако, он признал, что такая мысль ему по душе. Они подыщут коттедж не слишком далеко от «Долтон-Хит».

В конце концов поселились они в домике на территории громадного имения, которое теперь дробилось на участки под застройки. Поле для гольфа в «Далтон-Хит» было всего в десяти милях. Завели они и собаку — прелестного терьера по кличке Обри.

Денмен переехать с ними загород отказалась. Будучи ангелом во времена тяжелые, она стала сущим дьяволом теперь с наступлением благополучия. Она грубила Селии, расхаживала, задрав нос, и в конце-концов сообщила, что увольняется: раз некоторые люди стали задаваться, пришла, значит ей пора сменить обстановку.

Переехали они весной, и Селия, замирая от восторга, глядела на цветущую сирень. Сирени было видимо-невидимо, всех оттенков — от розово-лиловой до багряной. Выходя рано утром побродить по саду с бегавшей за ней по пятам Обри, Селия считала, что жизнь почти достигла совершенства. Нет больше грязи, пыли и тумана. Это — Дом…

Селия обожала жить загородом и подолгу бродила с Обри. Поблизости была крохотная школа, куда утром отправлялась Джуди. В школу Джуди шла, как утка к воде. Она робела наедине с кем-либо, но ни чуточки не смущалась, когда народу было полно.

— А можно мне будет когда-нибудь пойти в большую школу, мамочка? Где сотни, и сотни, и сотни девочек? Какая школа в Англии самая большая?

У Селии случилась стычка с Дермотом по поводу их домика. Одну комнату на верхнем этаже по фасаду они предназначали для спальни. Другую Дермот хотел приспособить под свою гардеробную. Селия же доказывала, что это должна быть детская — для Джуди.

Дермот вспылил.

— Полагаю, ты всё равно настоишь на своем. Во всем доме я буду единственным, кто в своей комнате луча солнца не увидит ни разу.

— У Джуди должна быть солнечная комната.

— Чепуха, она и так целыми днями на улице. Та комната сзади очень просторная, полно места, чтобы носиться.

— В ней солнца не бывает.

— Не понимаю, почему солнце для Джуди важнее, чем для меня.

На этот раз, однако, Селия стояла на своем. Она бы очень хотела отдать Дермоту солнечную комнату, но не сделала этого.

Кончилось тем, что Дермот смирился со своим поражением. Правда теперь это было для него поводом выражать свое недовольство — хотя и совершенно беззлобно, — и изображать из себя втоптанного в грязь мужа и отца.

2.

У них было много соседей — большинство с детьми. Все были очень приветливы. Единственное, что создавало трудности, это отказ Дермота ходить на званые вечера.

— Знаешь, Селия, я приезжаю из Лондона вымотанный, а ты хочешь, чтобы я наряжался и шел в гости и попадал домой спать только после полуночи. У меня на это просто не хватит сил.

— Не каждый же вечер. А выйти раз в неделю, наверное, не так уж трудно.

— Не хочу. Ты ходи, если есть желание.

— Я не могу ходить одна. Людей приглашают на ужин парами, и будет странно, если я буду говорить, что ты никуда вечерами не ходишь, поскольку ты еще довольно молод.

— Уверен, что ты прекрасно можешь обойтись без меня.

Это было, однако, не совсем так. За городом людей в гости зовут либо парами, либо не зовут вовсе. Но в словах Дермота была правда. Он зарабатывал на жизнь и должен иметь голос в их совместной жизни. Они отказывались от приглашений и сидели дома, Дермот читал книги по финансовым вопросам, а Селия иногда шила, иногда, сложив руки, сидела и думала о семье корнуэллских рыбаков.

3.

Селии хотелось еще завести одного ребенка.

Дермоту не хотелось.

— В Лондоне ты постоянно говорил, что у нас мало места, — сказала Селия, — и мы были еще совсем бедные. Но сейчас у нас есть деньги, полно комнат в доме, и с двумя детьми хлопот будет не больше, чем с одним.

— Прямо сейчас нам ребенок не нужен. Опять вся эта суматоха, канитель, опять плач и вопли, и бутылочки.

— По-моему, ты и потом так же будешь говорить.

— Не буду. Я бы хотел иметь еще двоих детей. Но не теперь. Впереди уйма времени. Мы еще сравнительно молоды. Когда нам всё наскучит, это станет для нас чем-то вроде приключения. А сейчас давай поживем для себя. Ты же не хочешь, чтобы тебя опять начало тошнить. — Он помолчал. — Так и быть, скажу, что я сегодня присмотрел.

— Дермот!

— Машину. Подержанную и изрядно потрепанную. Меня на это Дэвис надоумил. Спортивная модель, прошла всего восемь тысяч миль.

И Селия подумала:

«Как же я люблю его! Такой еще мальчишка. Такой пылкий… И так много работает. Почему же отказывать ему в том, что ему хочется?.. Когда-нибудь у нас еще будет ребенок. А пока пусть у него будет машина. В конце-концов я люблю его куда больше, чем любых младенцев на свете».

4.

Селию удивляло то, что Дермот никогда не приглашал к себе старых друзей.

— Но ты так раньше любил Эндрюса.

— Да, но мы перестали общаться. Никогда больше не встречаемся. Меняются люди…

— А Джим Лукас — вы же с ним были неразлучны, когда мы обручились.

— Не хочу я водиться с кем-либо из прежней армейской компании.

Селии как-то пришло письмо от Элли Мейтланд — Элли Питерсон, как она теперь звалась.

— Дермот, моя старая подруга Элли Питерсон вернулась домой из Индии. Я была шаферицей у нее на свадьбе. Пригласить их с мужем на уик-энд?

— Да, если хочешь. Он в гольф играет?

— Не знаю.

— Вот будет скучища, если не играет. Впрочем, значения это не имеет — ты же не хочешь, чтобы я сидел дома и развлекал их?

— А в теннис мы могли бы поиграть?

На территории усадьбы было несколько теннисных кортов — специально для тех, кто там жил.

— Элли, помню, любила играть в теннис, и Том, я знаю, играет. Он был раньше хорошим игроком.

— Послушай, Селия, я не могу играть в теннис. Это портит мне потом игру в гольф. А через три недели будет кубок «Далтон-Хита».

— Неужели ничего, кроме гольфа, не имеет теперь для тебя значения? Это так все усложняет.

— Тебе не кажется Селия, что гораздо лучше, когда каждый делает то, что ему нравится? Я люблю гольф — тебе нравится теннис. У тебя есть подруги, вот и занимайся с ними, как тебе хочется. Ты же знаешь, я никогда не вмешиваюсь в то, что тебе хочется делать.

Что верно, то верно. Вполне убедительное объяснение. Но в жизни всё оказывалось не так просто. «Если ты замужем, — рассуждала Селия, — то привязана к мужу. Никто тебя отдельно не воспринимает. Еще ничего, если придет одна Элли, но Дермоту все-таки надо бы заняться ее мужем».

В конце концов, когда в гости приезжают Дэвис (с которым Дермот играет в гольф чуть не каждый уик-энд) с женой, ей, Селии приходится целый день развлекать миссис Дэвис. А та хоть и милая, но уж очень нудная женщина. Она просто сидит себе, а ты занимай ее разговорами.

Но Селия ничего не стала говорить Дермоту, она знала, что он терпеть не может, когда ему перечат. Она пригласила Петерсонов в надежде, что все обойдется.

Элли изменилась очень мало. Они с Селией с удовольствием вспоминали старое время. Том больше молчал. Виски у него поседели. Должно быть, он хороший человек, думала Селия. Он всегда был немного рассеянным, но очень славным.

Дермот вел себя как ангел. Он извинился, сказав, что в субботу просто вынужден играть в гольф (муж Элли не играл), но всё воскресенье посвятил гостям и даже катал их по реке, чего, как Селия знала, юн терпеть не мог.

Когда гости уехали, он спросил:

— Благородно я себя вел или нет?

«Благородно» было одним из любимых его словечек. Оно всегда смешило Селию.

— Благородно. Ты ангел.

— Только подольше не заставляй меня это делать, хорошо?

Селия и не заставляла. Ей вообще-то хотелось недели через две пригласить в гости еще одну подругу с мужем, но она знала, что муж подруги в гольф не играет, и ей не хотелось заставлять Дермота снова идти на жертвы…

Так трудно, думала Селия, жить с человеком, который приносит себя в жертву. Дермота — мученика тяжело было выносить. С ним куда было легче, когда он был всем доволен…

И потом он не слишком радовался общению с ее старыми друзьями. Старые друзья, считал Дермот, обычно нагоняют тоску.

На этот счет Джуди была в полном согласии с отцом — несколько дней спустя, когда Селия заговорила о Маргарет, Джуди сделала удивленные глаза.

— А кто это — Маргарет?

— Ты не помнишь Маргарет? Ты ведь играла с ней в парке в Лондоне?

— Нет, не играла. Не играла ни с какой Маргарет.

— Джуди, ты должна ее помнить. Всего только год прошел.

Но Джуди не помнила никакой Маргарет. Она никого не помнила из тех, с кем играла в Лондоне.

— Я знаю только девочек из школы, — довольная собой заявила Джуди.

5.

Случилось нечто восхитительное. Началось с того, что Селии позвонили в последнюю минуту по телефону и пригласили вместо кого-то на званый ужин.

— Я знаю, ты не обидишься, милочка…

Селия не обиделась. Она придет с удовольствием.

В гостях она развлекалась вовсю.

Она не стеснялась. Весело болтала. Не надо было следить, не говорит ли она «лупости». Там ведь не было Дермота с его критическим взглядом.

У нее появилось чувство, будто она неожиданно перенеслась назад, в детство.

Мужчина, сидевший за столом справа от нее, много путешествовал по странам Востока. Путешествовать было мечтой Селии.

Порой у нее возникало чувство, что подвернись такая возможность, она бы бросила Дермота, Джуди, Обри и всё-всё и ринулась бы в голубые просторы… Странствовать…

Сосед ее говорил о Багдаде, Кашмире, Исфагане и Тегеране и Ширазе (какие прекрасные слова — как приятно произносить их, даже не вкладывая особого смысла). Он рассказал Селии о своих странствиях по Белуджистану, где бывало не так уж много путешественников.

Слева от нее сидел пожилой приятный мужчина. Ему понравилась соседка, бойкая молодая женщина, когда она повернула к нему, наконец, восторженное лицо, все еще очарованная рассказами о дальних странствиях.

Он имел какое-то отношение к изданию книг, сделала вывод Селия, и рассказала ему, со смехом, о своей неудачной попытке выступить на этом поприще. Он сказал, что хотел бы посмотреть рукопись. Селия ответила, что это неудачный опус.

— Все равно, я бы хотел увидеть рукопись. Вы мне покажете ее?

— Да, если хотите, но вас она разочарует.

Наверное, разочарует, подумал он. На писательницу она не похожа, эта юная женщина, светлокожая и белокурая как скандинавка. Но она понравилась ему, так что интересно будет посмотреть, что она там написала.

Селия вернулась домой в час ночи, Дермот спал как ребенок. Но она была в таком возбуждении, что разбудила его.

— Дермот, я так чудесно провела вечер! Мне было так весело! Там был человек, который рассказал мне уйму всего про Персию и Белуджистан, и был один славный издатель, а после ужина меня заставили петь. Пела я ужасно плохо, но, кажется, они ничего не заметили. И потом мы вышли в сад, и я пошла с путешественником посмотреть на пруд с лилиями, и он пытался меня поцеловать — мило так, не нахально — и все было так чудесно — луна и лилии и все, все что я, пожалуй, и не возражала бы, чтоб он меня поцеловал, но я не позволила, потому что знаю: тебе бы это не понравилось.

— Точно, — сказал Дермот.

— Но ты не обиделся, правда?

— Нет, конечно, — дружелюбно сказал Дермот, — рад, что ты повеселилась. Не понятно только, зачем было меня будить и обо всем этом рассказывать.

— Затем, что мне было так весело, — ответила она и добавила извиняющимся тоном: — Я знаю, ты не любишь, когда я так говорю.

— Говори сколько хочешь. Только мне это кажется глупым. Человек может прекрасно проводить время, и вовсе не обязательно ему трезвонить об этом.

— А я не могу так, — призналась Селия, — мне надо выговориться, иначе я лопну.

— Вот теперь, — сказал Дермот, поворачиваясь на другой бок, — и рассказала.

И заснул.

«Такой уж он Дермот, думала, немного поостыв, Селия, пока раздевалась. — Словно ушатом воды окатит, но он же добрый…»

6.

Селия совсем забыла об обещании показать рукопись издателю. К величайшему ее удивлению, на другой же день он сам к ней заехал и напомнил об обещании.

В шкафу на чердаке она разыскала связку пыльных листов и, вручая их ему, опять сказала, что рукопись, на ее взгляд, дурацкая.

Спустя две недели она получила письмо с приглашением заехать к нему в Лондоне.

Из-за стола, заваленного множеством разных рукописей, он весело смотрел на нее сквозь очки.

— Послушайте, — сказал он, — насколько я понимаю, это — книга. Но только тут почему-то немного больше половины. А где остальное? Вы что, потеряли?

Ничего не понимая, Селия взяла у него рукопись.

У нее даже рот открылся от удивления.

— Я вам дала не ту рукопись. Это — старая, которую я так и не закончила.

И она всё объяснила. Он слушал ее с большим вниманием, потом попросил прислать ему переделанный текст. Незаконченную же рукопись он пока оставит у себя.

Через неделю ее опять пригласили в Лондон. На этот раз глаза ее знакомого поблескивали еще веселее.

— Новый вариант никуда не годится, — сказал он, — ни один издатель даже смотреть на нее не захочет и правильно сделает. Но первая ваша повесть совсем недурна — вы можете ее дописать?

— Но там все неверно. Уйма ошибок.

— Послушайте, милая девочка. Скажу вам правду. Необычайным даром природа вас не наградила. Шедевр вам никогда не написать. Но в том, что вы прирожденная рассказчица, нет никаких сомнений. Спиритизм, медиумы, борцы за возрождение Уэльса — все это вы видите в эдаком романтическом тумане. Вполне возможно, что вы заблуждаетесь, но видите вы все это так же, как девяносто девять читателей из ста, которым о них тоже ничего неизвестно. Этим девяносто девяти не доставит удовольствия читать тщательно подобранные факты — им нужна художественная литература, то есть правдоподобный вымысел. Только непременно правдоподобный, не забывайте об этом. Увидите, что и с вашими корнуэллскими рыбаками, о которых вы мне рассказывали, будет то же самое. Пишите с них свою книгу, но только ради бога, и близко не подходите ни к Корнуэллу, ни к рыбакам, пока книга не будет готова. Потому что тогда вы напишете мрачную реалистическую повесть какой читатель и ждет от книги о корнуэллских рыбаках. Вы же не поедете туда только за тем, чтобы уяснить, что рыбаки в Корнуэлле — это не люди особой породы, а что-то сродни слесарю из Уолуорта. Вы никогда не напишете хорошо ни о чем, что по-настоящему знаете, так как у вас честный ум. Вы можете сплутовать, говоря о чем-то воображаемом, но не сможете, если речь идет о вещах реальных. Вы не способны сочинять небылицы о том, что знаете, но о том, чего не знаете, — насочиняете превосходно. Вам надо писать о мире воображаемом (вами воображаемом), а не о реальном. Отправляйтесь-ка теперь и работайте.

Год спустя вышел первый роман Селии. Под названием «Заброшенная гавань». Бросающиеся в глаза неточности издатели исправили.

Мириам сочла книгу замечательной, а Дермот сказал, что она ужасна.

Селия знала, что прав был Дермот, но была признательна матери.

«Теперь, — думала Селия, — я играю в писательницу. Пожалуй, эта роль для меня еще более странная, чем роль жены или матери.