Онлайн чтение книги Условия человеческого существования
Часть шестая

1

Ни Митико, ни Окидзима, конечно, и представить себе не могли, что Кадзи сейчас превратился как бы в главаря банды хунхузов.

Заночевали они у подножия горы. Кадзи всю ночь не сомкнул глаз — как все ужасно получилось!

Как только начало светать, он дотронулся до плеча спавшей девушки.

— Мы уходим. По правде говоря, мне не хотелось бы, чтобы вы шли с нами, но боюсь, что вам здесь оставаться небезопасно.

Кадзи глянул в глаза девушке.

— Мы постепенно превращаемся в хунхузов, нас так уже и зовут. Но разве сейчас разберешь, где лучше? Так что поступай как задумала, все равно, с нами пойдешь или одна. Поняла?

— Да, — так же глядя в упор, ответила девушка.

— Я не могу делать крюк в семьдесят километров. Может это и бессердечно, но не могу.

— А я не считаю это бессердечным. Вы были так добры к нам.

— Доброе утро, добрый солдат! — окликнул Кадзи подошедший Кирихара. — Здесь мы с тобой расстаемся, Кадзи. Вот проводим этих приблудных. — Он показал на девушку и мальчика, приставших к ним накануне. («Возьмите нас с собой хотя бы до Наньхутоу!» Они гостили у дяди и теперь пробирались к родителям в Бейхутоу.) — Вот проводим их до дома, а заодно и передохнем у них, если, конечно, хозяева разрешат. Мы еще вчера договорились…

Девушке и с Кадзи хотелось остаться и родителей увидеть не терпелось. И то и другое было опасно, но любовь к родителям, видно, взяла верх.

Кадзи тоже колебался, провожать их или нет. Всю ночь только и думал об этом. Девушка и мальчик казались такими беспомощными.

Но семьдесят километров — слишком большое расстояние. И дело тут не в расстоянии, а в опасности, которая подстерегает их на каждом шагу. Кому нужны неоправданные жертвы?

— Будьте осторожны, — посоветовал на прощанье Кадзи.

Кирихара, Фукумото и Хикида отправились провожать девушку и мальчика.

На опушке леса девушка обернулась, поклонилась Кадзи и помахала ему рукой. Когда группа скрылась из виду, Кадзи с остальными солдатами двинулся в другом направлении.

— А я думал, ты не выдержишь и сам отправишься их провожать, — сказал Тангэ.

— Будь я один, я пошел бы с ними, но сейчас я отвечаю за вас, а мы должны избегать проволочек в пути, иначе не выберемся.

Впереди идет девушка, рядом с ней мальчик. За ними устало бредут Кирихара, Фукумото и Хикида. Они идут лесом, преодолевая сопки по бездорожью. Со стороны кажется, что люди мирно идут в лес. Только винтовка у Кирихары всегда на взводе.

Солдаты с вожделением смотрят на покачивающиеся округлые бедра девушки. Да и как поставить им это в вину? Не месяцы, а годы они не видели женщин, а тут еще все время балансируешь между жизнью и смертью.

И сестра и брат слышали смех за спиной, но не поняли, чему смеются солдаты. И все же девушка боязливо съежилась и прибавила шагу.

— Чего это она так заспешила? — спросил Хикида.

— Домой всяк идет быстро, — сказал Кирихара, поглядывая на девушку. — Побыстрей пойдем — к вечеру на месте будем. Нажремся, переночуем, а там видно будет.

— А если ее родителей и в помине уже нет? — протянул Фукумото.

— А я вами зачем? — заносчиво ответил Кирихара. — Найдем выход, у меня голова тоже варит. А то Кадзи, Кадзи…

Несколько минут шли молча. В густой листве кое-где звенели голоса птиц, это отгоняло мысли о войне. Деревни, изредка мелькавшие на горизонте, пробуждали тоску по родине. И даже Кирихара, рассеянно улыбаясь, погрузился в сладкие мечты. Вот он надолго остается у родителей девушки и незаметно для всех становится ее женихом. Девушка красива, молода, чего еще желать? Ее отец, как она рассказывала, был тут лесничим. Пусть сейчас он должность потерял, но сбережения, наверно, есть. Чем дальше в глушь забирался японский чиновник, тем больше наживался. К тому же, по словам девушки, отец ладил с китайцами, так что дом тоже, наверно, уцелел. А дом, видно, неплохой, ишь как торопится. А он, Кирихара, — спаситель, ему прием особый. Пока он там обоснуется, много воды утечет. Америка, может, захочет выгнать русских из Маньчжурии. Тогда она поддержит чанкайшистов. А раз дело дойдет до драки, почему не собрать тут остатки армии? Если он не будет растяпой, многого можно достигнуть. А сейчас ничего не поделаешь, держи нос по ветру.

Внезапно раздумья Кирихары были прерваны. Из леса вышел подросток-китаец, таща за собой навьюченного хворостом мула. Завидев двигавшуюся навстречу группу, паренек собрался было бежать, но, заметив, что девушка улыбается, остановился.

На довольно скованном, но все же вполне правильном китайском языке девушка сказала:

— Пожалуйста, не бойтесь, эти солдаты — мои друзья, мы пробираемся на север, в деревню. Может, вы знаете, есть ли там еще японцы?

Паренек был, видно, из осторожных и долго мялся, прежде чем ответить. Но милая и вместе с тем грустная улыбка девушки успокоила его.

— Японцев давным-давно нет.

— Ни одного?

— Все ушли.

Девушка сразу поникла. Потом с надеждой в голосе тихо спросила:

— А вы не слышали о Сунь Дан-сэне?

— Сунь? А-а, такой высокий, с длинной бородой?

— Да, да!

— Убежал. Он лебезил перед японцами, а с нами задавался, так что его живо из деревни выкурили. — Парень вдруг громко рассмеялся. — Помню, его поймали и бороду отрезали, потеха! А у вас родители в лесничестве служили?

Девушка не ответила. Она растерянно оглядывалась по сторонам.

Подойдя к ней, Кирихара шепнул:

— Помолчи!

— Так, значит, японцы смотались? Здорово! — Фукумото перевел взгляд с девушки на Кирихару.

— Тьфу ты, только ноги сбили! — захныкал Хикида.

— Японцы все ушли, — пробормотал Кирихара, — значит, опасно было оставаться. Выходит, и нам здесь нечего околачиваться. — И, повернувшись к девушке, громко добавил:- Скажи ему, чтоб продал нам мула.

Но о какой продаже могла идти речь в такое время? Да и откуда у солдат деньги? Кажется, парень это сразу сообразил.

Кирихара подмигнул Фукумото. Тот дружелюбно хлопнул парня по плечу и на ломаном китайском языке сказал:

— Не боись. Деньги есть. Давай по рукам.

Парень уже решил не связываться с солдатами — черт с ним с мулом! А то, чего доброго, будет хуже. Он хотел что-то сказать, но тут Кирихара вдруг с размаха ударил его в грудь. Парень упал.

— Что вы делаете? — побледнев, закричала девушка.

— Отвернись и молчи! — крикнул ей Кирихара. — Скажи он в деревне, что видел японцев, нас, как зайцев, перебьют!

Убить прежде, чем будешь убит сам. Убить, даже если в этом нет нужды. Убить на всякий случай. Ситуация оправдывает, чего же раздумывать? Кирихара высоко поднял приклад над лежавшим без чувств подростком. Обхватив брата за плечи, девушка отвернулась и зажала уши — невыносимо слышать тупой звук удара о череп.

— Фукумото, Хикида, ведите мула в лес и заколите, — голос Кирихары не дрогнул. — Ничего, девочка, сейчас попируем.

— Уходите от меня! — крикнула девушка, не оборачиваясь. — Мы пойдем одни.

— Куда ты пойдешь? В подстилки к китайцу? Тебе же некуда податься. Хочешь не хочешь, а придется быть в нашей компании, а то и родителей не увидишь никогда.

— Мне все равно! Лучше умереть, чем быть с вами.

Девушка повернула голову и посмотрела на Кирихару.

В ее глазах светилась ненависть.

— Мы пойдем одни, — твердо сказала она.

— А как же мы? Мы без тебя с тоски помрем, — насмешливо сказал Кирихара и уж другим тоном добавил:- Ты нас не зли, давай лучше дружить. Мы теперь одна компания, бездомная.

— Это верно, — поддакнул Фукумото.

2

Группа Кадзи шла в противоположную сторону. В полдень на влажной лесной дороге они увидели многочисленные следы от солдатских ботинок. Видимо, здесь недавно прошло не меньше роты японских солдат.

Присмотревшись, Кадзи обнаружил следы от гусениц.

— Легкий танк проходил, — сказал он.

— Может, тут поблизости наши прячутся, — предположил Тангэ.

Вскоре они набрели на несколько пустых палаток. Среди деревьев валялись мешки с очищенной кукурузой, ящики с соевым соусом.

Тэрада и Ямаура тут же принялись готовить еду, а Хиронака, расстелив на влажной земле палатку, прилег отдохнуть. Он пользовался каждой удобной минутой, чтоб вздремнуть; весь его унтер-офицерский пыл прошел, с тех пор как Кадзи принял командование группой. Кадзи и Тангэ внимательно оглядели местность. Ясно было одно: часть снялась с места внезапно. Но почему здесь все осталось нетронутым до сих пор?

Это настораживало. Видимо, окрестные жители боятся сюда заходить, опасаясь встретиться с японскими солдатами, которые сейчас бродят повсюду. Но почему в лесу так тихо?

— Осмотрим лес поглубже, что-нибудь да найдем, — сказал Кадзи. — Не может быть, чтобы все это было брошено. Тут поблизости, есть что-нибудь еще.

Кадзи был близок к истине. Не прошли они и двух километров, как увидели несколько стандартных казарм. Но и здесь стояла тишина. Следов боевых действий не было видно. Видимо, Советская Армия, не встретив сопротивления, прошла мимо.

— Странно, — сказал Кадзи, — то из танка бьют по одиночным солдатам, притаившимся в поле, то не трогают целое подразделение.

Когда они дошли до первой казармы, из нее неожиданно выскочили семь японских солдат.

— Эй, приятели! — крикнул Кадзи, — вы из какой части?

Солдаты настороженно посмотрели на подошедших. Вдруг один из них, рослый, с огромной бородой, радостно воскликнул:

— Вот это да! Кадзи! — Он бросился навстречу Кадзи. — Не узнаете? Я Наруто.

Это был солдат второго разряда Наруто, тот самый подрядчик плотников, что не поладил с унтером Хиронакой, за что получил трое суток строгой гауптвахты; считали, что он погиб на границе.

Кадзи часто заморгал глазами. Он вспомнил, как Наруто, прощаясь с ним, плакал, словно ребенок, которого отрывают от матери.

— Кто с вами еще из наших? — спросил Наруто.

— Четверо, — Кадзи обернулся к Хиронаке, — это ведь Наруто.

Хиронака мрачно улыбнулся.

— Ах, сволочь, жив еще! — Добродушное лицо Наруто исказилось злобой. — Значит, справедлив наш Будда, если мы встретились!

— Оставь его, — тихо сказал Кадзи, — он не в своем уме. А сколько вас здесь?

— Человек тридцать. Все из разных частей. Еда пока есть вот и сидим тут.

— Начальство есть?

— Одни унтера.

— И дальше собираетесь держаться вместе?

— Хотелось бы, да вряд ли получится. Каждый свое тянет.

Кадзи понимающе кивнул. Тридцати разным людям, конечно, трудно договориться. Их объединяет лишь одно — страх перед смертью.

— Вот бы вас, Кадзи, к нам командиром! По-китайски тут никто не понимает, да и с топографией не знакомы.

— Нет уж, хватит. Да и не от одного меня это зависит.

Войдя в полутемный коридор, Кадзи предложил группе Наруто соединиться с ними.

— А почему с ними? — недовольным тоном спросил кто-то из другой группы. — Мы что, вам не по душе?

— Да нет, просто нам будет лучше, ведь мы из одного взвода, — примирительно ответил Кадзи.

Группа Наруто вошла в группу Кадзи, они заняли переднюю комнату.

Когда стемнело, издалека донеслись звуки, похожие на гром. С полудня небо затянуло тучами, поэтому гром никого не удивил, но когда раскаты начали повторяться через определенные интервалы, все поняли, что это орудийные выстрелы.

— Полевое орудие бьет, но не крупное, — сказал Кадзи, видя, что все напряженно прислушиваются. — А вчера стреляли?

— Нет, — ответил Наруто и, подойдя к двери, заглянул в темноту. — Что это там творится?

— А кто же знает! Но тут нам лучше не задерживаться.

Из других комнат стали приходить солдаты, и все спрашивали: «Что же делать?»

Наруто дотронулся до плеча Кадзи.

— Вот увидишь, Кадзи, все они к нам примкнут.

Кадзи решил уйти отсюда на рассвете. Кое-кто не хотел, но Кадзи настоял на своем. Так он неожиданно стал во главе двадцати пяти человек — к ним пристало еще более десятка солдат.

3

От Наруто Кадзи узнал о смерти Кагэямы. Привыкший воевать по уставу, Кагэяма дрался, верно, не от отчаянья, как Кадзи, не из бешеного желания остаться живым. Его смелость, скорее всего, была продиктована офицерской муштрой и бесчеловечностью. Воевал не он, а его профессия. В этом отношении, пожалуй, Кагэяма был идеальным офицером.

— Вы бы только посмотрели на него! — рассказывал Наруто. — Командир роты растерялся, его подкосило сразу, толку от него было мало, а Кагэяма стрелял и из винтовки и из пулемета. Я был рядом. Он сказал, что от винтовки нет проку, но потом улыбнулся и добавил: «Конечно, у Кадзи и винтовка свое бы сделала». Он был совершенно спокоен. Когда русские начали наступать, и исход стал ясным, он приказал нам отдать ему все гранаты. «Отступайте, я прикрою вас», — сказал он. Нас тогда еще человек десять оставалось…

Кадзи представил, как Кагэяма лежит в окопе, зажав гранату в руке, как подходят русские…

Иногда человек намеренно плюет на себя. Кадзи вспомнил, как потерял человеческий облик унтер-офицер Онодэра еще до того, как сойти с ума. У Кагэямы не было ни Митико, ни любви, ни иллюзии. Он не верил в свою страну, не верил в победу и дрался с таким азартом потому, что не верил и в жизнь. А Кадзи самозабвенно служил ей.

«Митико, Кагэяма погиб, — мысленно сказал Кадзи, — а я еще жив, надеюсь, что ты тоже. Я знаю одно — я иду к тебе, но если я узнаю, что тебя нет, я не смогу идти дальше. Я живу одной мечтой — увидеть тебя, и я тебя увижу. Только ты, когда увидишь меня, не пугайся. Не пугайся, как бы я ни изменился».

Откуда-то, будто из другого мира, до Кадзи донесся голос:

— Как же все-таки Америка и Россия поделят Японию? Острова, наверно, перейдут Америке, Маньчжурия — России. На том, видно, Трумэн со Сталиным и порешат.

— Тогда мы, выходит, станем врагами Японии?

— Дурень, так и дадут тебе жить в Маньчжурии!

— Советский Союз не возьмет Маньчжурию, — вставил Тангэ, — он вернет ее Китаю.

— Чан Кай-ши?

— Это неизвестно. Во всяком случае, китайцам. Конечно, пока Чан Кай-ши лижет зад американцам, вряд ли они ее отдадут…

— Что ж ты думаешь, Россия зря старалась? Так ни с чем и уберутся отсюда? И Японию не возьмут?

— Тоже неизвестно. Наши-то капиталисты не будут долго размышлять — они сразу продадут страну американцам. Может, и у нас будет такое же марионеточное правительство, как в Маньчжурии. А Россия за территорией не гонится. Им бы Китай красным сделать.

Кадзи, не участвовавший в разговоре, внезапно приподнялся:

— Что ж получается, Тангэ: сейчас вся Маньчжурия захвачена русскими; Чан Кай-ши, конечно, потребует предоставить ему суверенитет. Советы не смогут не пойти ему навстречу. Вот и выходит, что русские попусту старались.

— Китайские коммунисты постараются, — уверенно сказал Тангэ, — тут, брат, уже и до революции недолго.

— Значит, гражданская война… — Кадзи глубоко вздохнул.

Если с концом этой войны жизнь не войдет в берега, а понесется навстречу еще более сокрушительному шквалу, значит, Кадзи и ему подобные, блуждающие сейчас по маньчжурским дебрям, не что иное, как издержки истории, шлак.

— Мы двигаемся медленно, каких-нибудь двадцать-тридцать километров в день, — закинув за спину руки, проговорил Кадзи, — так что, когда мы наконец куда-нибудь придем, в мире уже начнется такая заваруха… Надо спешить, не то опоздаем на автобус…

— Эй, вы, новенькие, — раздался голос из темноты, — вы что, красные?

Ни Кадзи, ни Тангэ не ответили.

— Если красные, почему поджали хвосты, не идете к русским?

— Потому что поджимать нечего, — рассмеялся Тангэ.

— Значит, вы только розовые? — проговорил тот же голос — А я думал, красные, спросить кой о чем хотел…

— О чем же? — не выдержал Кадзи.

— Да ну их, красных, давайте поговорим о бабах, — огрызнулся кто-то.

— А ты подожди, и до баб доберемся, — ответили ему из темноты.

— В моей части был один красный, — сказал кто-то. — Он говорил, что Америка и Англия нарочно столкнули Германию и Советы, чтоб обоих их опрокинуть. Но Россия устояла, и они решили объединиться с ней, чтоб прикончить Японию. Мы уже четыре года из котелка суп хлебаем, знаем эту самую силу Квантунской армии. Поэтому надо концы рубить. А солдаты, — говорил он, — это народ, и Советы наказывать их не будут, всех по домам отправят. Потому что на войну нас, мол, погнали насильно. Поэтому надо не воевать, а сдаваться, и делу конец.

— Интересные вещи ты рассказываешь. Садись-ка поближе, костер разожжем, — предложил Тангэ.

— Разжигай.

— Что же он еще говорил? — спросил Тангэ и стал разжигать огонь.

— Разное. Язык у него был подвешен хорошо, ничего не скажешь. Наша рота на отшибе от полка укрепление сооружала, так вот он, не знаю как, уговорил командира — тот молоденький был, из вольноопределяющихся, — не принимать боя.

Положив у ног винтовку, Кадзи внимательно слушал.

— Правда, условия у нас были особые, связь мы с полком потеряли. Русские ведь быстро шли, и полк смотался без нас. Вот командир роты и решил, что теперь он как бы уже и не военный.

Костер разгорелся, на лицах солдат замелькали огненные блики. Обросшие, грязные, в последнее время не очень-то честно жившие люди походили на разбойников с большой дороги.

— И все сперва хорошо шло, — продолжал рассказчик, — но что вы думаете случилась, когда рота в плен сдалась?

— А на кой мне это знать! — презрительно бросил кто-то. — Пленным я еще не был, да и быть не хочу.

— Так вот, всех должны были погнать на север, на сборный пункт. А оттуда в Сибирь, на рудники.

— Кто это говорил? — спросил Тангэ.

— Не знаю, но в роте только об этом и толковали. Вот я и сбежал.

— А с тем, красным, что стало? — спросил Кадзи.

— Как-то утром нашли мертвым. Так изуродовали, что и не узнать.

— И за дело! — бросил кто-то. — Тоже умник нашелся!

— Не ты ли его?.. — нахмурившись, спросил Кадзи.

— Нет, что ты! У меня злобы на него не было. Как-никак, он всю роту спас. Я разозлился на русских уж потом, когда по дороге сюда увидел, что они не очень-то церемонятся и с гражданскими…

Все молчали. Кадзи смотрел на пляску красных бликов на стене.

— А зачем же он поверил их агитаторам? — нарушил кто-то молчание.

— Он не им верил, — вставил Тангэ, — он верил в ту силу, что движет их армией.

— Как это?

— Он верил, что они сделают невозможными будущие войны.

— А с японцами, значит, пусть все, что угодно, случится, лишь бы войн не было?

— Да, — твердо ответил Тангэ.

— И если даже твою жену изнасилуют?

— Да.

— Если даже отца и мать изобьют до смерти?

— Если на то будут причины — пусть.

— А если без причин? Просто так возьмут и кокнут! По праву победителей!

Тангэ молчал. Все смотрели на него. Молчание было тяжелое, напряженное. Казалось, вот-вот начнется драка. Нарушил молчание солдат, стоявший у стены.

— Может, ты все же скажешь, что ненавидишь русских? А не то и тебе попадет так же, как тому…

— Я этого не скажу.

Тангэ усмехнулся и взглянул на Кадзи. Тот смотрел на него строго. Кадзи раздражало, что Тангэ охотно завел разговор, который они в свое время не закончили. Доводы Тангэ никого не убедят. Кто прав, кто виноват — рассудит история, когда факты станут на свое место.

Не получив поддержки, Тангэ сказал:

— Даже под угрозой ваших кулаков я не изменю своего мнения о Советской Армии.

— Все свое твердит! — сказал кто-то. — Тебя что, Москва подкармливает?

Все загалдели, разбившись на группы. Страсти разгорались, и неизвестно, чем бы все кончилось, если б в это время сидевший у дверей солдат не крикнул:

— Кто там?

— Свои, — ответили за дверями.

4

В тусклом свете костра Кадзи узнал вошедших. Это были Кирихара, Фукумото и Хикида. Кадзи хотел подняться, но передумал.

Увидев сидящего у костра Ямауру, Кирихара на секунду растерялся, затем его глаза забегали — он искал Кадзи.

— А в лесу уже холодно, совсем как зимой, — сказал он, тяжело плюхаясь возле костра. — Увидели ваш огонек, — и сюда…

— Откуда идете, господин унтер-офицер? — спросил один из солдат.

Кирихара не ответил. Глядя на красные языки пламени, он сказал:

— А здесь неплохо и перезимовать. Провианта до черта! Многие днем с огнем ищут такое местечко.

— Ну а дальше, после зимовки что делать? Пережидать?

— Я на любой фронт работаю. До весны переждем, а там многое может измениться. Сколько осталось до холодов? Месяц, не больше, а за это время много не нашагаешь!

— Тут тоже не сладко, — сказал еще кто-то. — Да и русские могут заявиться.

— Ну и пусть, здесь везде можно спрятаться. Еще и сами вылазку, если надо, сделаем, скажем, в деревню за лепешками.

— Во-во! И за бабами! — ввязался в разговор Фукумото. — А если жратва будет да бабы, чего еще надо!

Снова наступила тишина. Длинная дорога измотала солдат, им надоело постоянно быть настороже, поэтому предложение Кирихары и Фукумото показалось соблазнительным.

— Ну так как? — спросил Кирихара. Но тут неожиданно у костра появился Кадзи.

— Хикида, где вы оставили девушку и мальчика?

Кадзи по времени рассчитал, что Кирихара и его спутники не дошли до деревни. Кадзи задал свой вопрос просто так, он ничего еще не подозревал, но когда Хикида, вместо того чтобы ответить, растерянно посмотрел на Кирихару, Кадзи почуял недоброе.

— Так где вы их оставили? — повторил он свой вопрос.

Вместо Хикиды ответил Фукумото:

— Мы дошли до поворота, откуда была видна деревня, но девка с гонором оказалась. Идите, говорит, дальше своей дорогой, мы теперь и одни доберемся…

Под сверлящим взглядом Кадзи Фукумото замолчал.

— Не ври, — холодно сказал Кадзи. — Как же это вы за один день прошли больше восьмидесяти километров?

— Ну а что, если врет? — вызывающе спросил Кирихара, кося глаза на прислоненную к двери винтовку. — Мог бы сам идти провожать.

Если бы Кирихара на этом замолчал, ничего бы не случилось. Что мог возразить Кадзи на слова Кирихары? Но тот не захотел прекращать разговор.

— Когда я вызвался ее проводить, тебя даже передернуло. Ведь ты все время перед ней рыцаря корчил. «Какой вы добрый, господин Кадзи!» Тьфу! Слушать было противно. Баба от мужчины другого ждет. Да и что с ней было церемониться, перышко-то у ней уже вырвали…

— И ты не церемонился?

— Ясно, нет.

— Что же ты с ней сделал?

— Тоже побаловался малость.

Кирихара не успел договорить. Перешагнув через костер, Кадзи схватил винтовку и с силой ударил его прикладом в скулу. Фукумото рванулся к своей винтовке, но ружейное дуло уже торчало перед его носом.

— Наруто, разряди винтовки этих мерзавцев, — сказал Кадзи и подошел к сжавшемуся в комок Хикиде.

— Что вы с ними сделали?

Хикида, хорошо знал Кадзи, он понял, что тот шутить не будет, и, заикаясь от страха, выложил все начистоту. Китайского парнишку они прикончили, потом забили мула и нажрались мяса. Покончив с едой, они поняли, что идти, собственно, некуда. И тут они распоясались. Неизвестно, что их ждет через пару часов, так стоит ли упускать этот случай? Девушка почувствовала, что ей грозит, и решила дальше идти без солдат. «Нет, ты погоди, как же так, столько вместе шли, а теперь бежишь! Ведь тебя все равно прикончат китайцы. Иди, если хочешь, но сперва и нам услужи».

— Что вы сделали с девушкой? — еле сдерживаясь, спросил Кадзи.

— Так ведь ей все равно бы в живых не остаться! Время-то какое!

— А с мальчишкой?

— Он бросился на нас, ну, я и его ударил прикладом… — зло бросил Фукумото.

В зловещей тишине щелкнул затвор винтовки. Патрон, кажется, лег на место. Сейчас раздастся выстрел. Так подумал Тангэ и приподнялся.

— Вон отсюда, все трое, — тихо, но твердо сказал Кадзи. — И уходите за ночь подальше. Винтовок я вам не дам. И не попадайтесь мне на глаза. По правде говоря, вас надо пристрелить, и я не делаю этого только потому, что сам виноват — нельзя было вас отпускать одних. Ну, убирайтесь, живо!

5

Трое ушли в темноту. Когда их шаги затихли, Кадзи опустился на пол как подкошенный. Наруто собрал разбросанные угли и начал раздувать огонь.

— Вот и перезимовали, — проговорил кто-то.

— Ты, Кадзи, теперь остерегайся, — раздался в темноте другой голос, — они тебе этого не спустят.

— Ладно, учту.

Кадзи вытер рукавом с лица испарину.

— Ничего, Кадзи, — сказал Наруто, — мы пойдем вместе.

Кадзи молча кивнул. Как ужасно все получилось. Он вспомнил ясные черные глаза девушки. И зачем только он отпустил их с этими… Надо было самому с ними идти, а теперь…

«Вы так добры к нам». Это она сказала ему вчера утром, а сейчас ее уже нет в живых…

Разделившись по двое, по трое, солдаты обсуждали случившееся. Их возмущал не сам факт, а то, что японцы надругались над своими. Только поэтому они отказали в сочувствии Кирихаре и считали, что Кадзи поступил правильно. Кроме того, всем понравилась решительность Кадзи.

Кадзи подошел к нарам. Тангэ подвинулся, но ничего не сказал. Кадзи понимал — Тангэ его осуждает, осуждает его самоуправство. Но как бы ты, Тангэ, поступил с этими тремя? Кадзи все порывался задать этот вопрос, но потом раздумал.

Молча они смотрели на черные, похожие на гнилые кости, потолочные перекладины. Вскоре голоса стихли, слышалось лишь невнятное бормотание осеннего ветра. Вот и еще один день позади.

Утром, когда Кадзи уходил, в его отряде было почти тридцать человек.

6

Их прибавилось — значит, они стали заметнее. Поэтому приходилось пробираться по бездорожью. Незаметно они отклонились на юг.

Первым это заметил Кадзи. Далеко впереди наслаивались друг на друга горные вершины.

— Так мы заберемся в горы, — сказал Кадзи, обернувшись к Наруто. — Слишком уж осторожничали, теперь придется брать западнее.

— Проще перемахнуть через хребет, зачем круг давать? — сказал унтер-офицер Комуку. — Сразу в Корее окажемся. А где идти — все едино, лишь бы скорей на родину попасть.

— Это еще вопрос, как скорее… — Кадзи боялся схватки с природой больше, чем с русскими.

Кадзи все же изменил направление. Они сделали большой крюк. Это вызвало в отряде недовольство, но ни один из отряда не ушел, держались все вместе. Кадзи никто не выбирал командиром, он и не напрашивался на командование, но как-то само собой получилось, что все признали его за командира и солдаты охотно шли за ним.

На следующий день, после полудня, они вышли на лесистый склон; отсюда просматривалась вся равнина. Вдруг из-за деревьев их кто-то окликнул:

— Стой! Кто идет?

Встречают по уставу! Значит, свои, но прячутся, черти.

— Кто там? Выходите! — крикнул Кадзи.

— Сами идите сюда! Чего табуном ходите? Снизу все видно.

Возле Кадзи выросли две фигуры.

— Вниз лучше не спускайтесь.

— Почему?..

— Там русские.

Кадзи посмотрел на подошедших солдат.

— Что вы здесь делаете?

— Укрываемся. Вон там наш командир, спроси у него. — Караульный посмотрел на своего товарища. — Отведи их и доложи, а заодно и смену захватишь.

В вырытых в горе пещерах находилось человек пятьдесят солдат. Командир тут, видно, знал толк в укреплениях — пещеры походили на доты и были хорошо замаскированы.

Заросший, приземистый человек, выслушав доклад караульного, подошел к Кадзи.

— Вы что, хотите пробираться на юг?

Кадзи оглядел заношенную офицерскую форму и на мгновение растерялся. Разумеется, он не собирался вытягиваться по струнке, но здесь, видимо, чинопочитание соблюдалось строго.

— Да.

— Гм, конечно, попробовать можно, но вряд ли что из этого выйдет, — сказал офицер. — Там внизу прорублена дорога для вывозки леса, а немного западнее проходит узкоколейка. Обе дороги соединяются в пятидесяти километрах отсюда. Потом начинаются деревни и поля, а за ними проходит железная дорога на Гирин. Дальше еще никто из наших не заходил. И узкоколейку и дорогу проложили японцы, но теперь там хозяйничают русские.

— И много их там?

— Хватит, чтобы вас уничтожить или взять в плен. Наши разведчики насилу оттуда выбрались.

— И вы решили здесь зимовать?

— Сначала думали перевалить через хребет и выйти в Корею. Может, на маньчжурско-корейской границе наши войска, но кто за это поручится? Может, северная Корея уже стала красной. А потом, этот хребет так просто не одолеешь. Там не один погибнет.

— А здесь?

— Тут мы как в укрепрайоне. Попробуй нас взять! У нас ведь есть и пулеметы и минометы. И провизии хватит до весны.

Кадзи чуть заметно улыбнулся. Видно, одержимые еще не перевелись.

— Простите, вам приходилось драться с русскими?

— Нет, мы все время находились в тылу.

— Вам крупно повезло. — Кадзи рассмеялся. — А я знаю, что такое советская артиллерия и что такое ваши пулеметы и минометы…

— А откуда нас можно обстрелять из пушек? — Командир подозрительно посмотрел на Кадзи. — Здесь за нас сама природа. Как они могут сюда пробраться? Тут только пехота пройдет.

— Ладно, пусть будет по-вашему.

Кадзи оглядел окруживших его бородатых людей.

— А весной что собираетесь предпринять?

— Вот об этом давай поговорим. — Командир довольно улыбнулся. — Как ты думаешь, что сейчас стало с Японией?

— Она капитулировала, а территорию оккупировали союзные войска.

— Иными словами, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может?

— Вот именно.

— А что, по-твоему, будет с Маньчжурией?

— Ее займет Советская Армия…

Кадзи запнулся. Он сам не знал, что станет с Маньчжурией, ему самому хотелось это знать.

— Интересно, отдадут русские Маньчжурию Китаю?

— По-моему, отдадут…

— Кому? Чан Кай-ши?

Кадзи поискал в толпе Тангэ. Тот ответил ему улыбкой.

— Вряд ли.

— И он согласится?

Кадзи улыбнулся и покачал головой.

— Нет, так просто он ее не отдаст, ведь за ним Америка.

— Ну, вот и договорились! — Теперь командир уже заулыбался. — Чанкайшисты при поддержке американцев выставят русских из Маньчжурии. А там начнется гражданская война. И это будет очень скоро. Вот тогда и мы начнем действовать, пойдем к гоминдановцам. Япония потерпела поражение, но она не погибла. У нее есть один способ выжить — разгадать планы Америки и сотрудничать с ней. Только так Япония может восстановить свою самостоятельность. Надо сыграть на противоречиях между Америкой и Советами.

— Великая стратегия! — усмехнулся Кадзи. — И вы со своими пятьюдесятью солдатами надеетесь провернуть дело именно так?

— Вопрос тут не в количестве людей, вопрос в мобилизующей идее.

Кадзи увидел, как одержимо засверкали глаза офицера. Видно, его суждения убедили пятьдесят человек согласиться на зимовку в горах.

— Сложить оружие на островах или продолжать воевать на материке — не одно и то же, хотя в обоих случаях мы поддержим Америку. Чан Кай-ши призовет японцев забыть былые распри и объединиться во имя общей цели. А вот достигнет ли он цели — это будет уже зависеть от нас.

— Вас вдребезги разобьют вместе с Чан Кай-ши, — резко сказал Кадзи. — Разве можно ради бессмысленной авантюры снова гнать на гибель людей?

— А что ты предлагаешь? — Из-за спины офицера выступил какой-то унтер и мрачно уставился на Кадзи. — Переть на рожон и сдохнуть собачьей смертью?

— Нет, не сдохнуть, — отпарировал Кадзи. — Война всем опротивела. Все хотят домой. Там их ждут жены, дети. Так зачем же ставить на карту свою жизнь в угоду Чан Кай-ши? Каждый должен идти своей дорогой, не принуждая себя. А если не повезет — ну что ж, значит, судьба…

— Тебя здесь никто не держит, проваливай, да побыстрей, нам лишних нахлебников не надо.

— Помолчи, — оборвал унтера командир. — Провианта у нас вдоволь, всем хватит. Если кто-нибудь из вас хочет остаться у нас — пожалуйста. Подумайте, разве не лучше дождаться весны и выступить открыто, чем сейчас, в холод, пробираться тайком?

— Каждый волен поступать, как хочет, — сказал Кадзи и, обернувшись к своим, сказал:

— Заночуем здесь, а утром, если захотите, двинемся дальше.

7

Сквозь густые ветви на поляну лилось холодное сияние звезд. Пение цикад в ночной тишине казалось оглушительно громким.

«Летом я так и не слышал цикад, — подумал Кадзи. — В казарме не до того было. Вот в позапрошлом году…» Словно ледяной водой облило его пение цикад, когда он стоял у колючей проволоки, окружавшей лагерь спецрабочих в Лаохулине. Тогда он сочувствовал несчастным, заточенным за этой проволокой, и его грело собственное сочувствие. А теперь…

— Зима скоро, — ни к кому не обращаясь, сказал он, — надо спешить, путь у нас еще долгий.

— А русских сумеем обойти? — тихо спросил Тэрада. — Ведь нас теперь вон сколько, тайком не пробраться.

— Не бойся, лес большой, — ответил за Кадзи Наруто, — всем места хватит.

— Вот патронов маловато, а граната всего одна осталась, — уныло протянул Ямаура. — Тангэ говорит, лучше сдаться в плен, пока не поздно.

— Тогда забудь про возвращение, — сказал Наруто.

— Но ведь по международным правилам все пленные по окончании войны отсылаются домой.

— Война кончилась фактически, но не юридически, — тихо ответил Кадзи. — Конвенция войдет в силу, когда будет подписан мирный договор.

— А еще долго ждать надо?

— Может, и недолго.

Из-за деревьев показалась черная тень. Это был Хиронака. Он позвал Кадзи.

— Кадзи, я у их унтера выяснил ситуацию. Тут не пройдешь. Узкоколейка в руках у русских.

— А зимовать здесь безопасно?

— Думается, что да. Разве русские заберутся в такую глушь? Некоторые из наших хотят остаться.

— А ты?

— Я тоже. Не верю, что мы пройдем…

— Сволочь! — внезапно заорал Наруто. — Благодаря кому ты до сих пор жив? Выжал из Кадзи все, что можно, а теперь бежишь, крыса!

Наруто с трудом сдерживал себя. Вся накопившаяся злоба против Хиронаки, казалось, вот-вот прорвется наружу. Видно, тот зверский самосуд был еще свеж в его памяти.

Кадзи с трудом утихомирил Наруто, хотя тот все еще продолжал кричать:

— Я тебе сторицей верну твои затрещины!

— Не горячись, Наруто, — спокойно сказал Кадзи. — Кому с нами не по пути — пусть остается. Навязываться не будем, чтоб потом не жаловались.

Сутулая спина Хиронаки уже растворилась в темноте, а Наруто не переставал ругаться.

— Подумаешь, расхорохорился! Как немного потяжелее стало, — так в кусты. Утка криволапая! Давить таких надо!

Но Кадзи беспокоился больше за Тангэ. Его что-то не видно. Значит, он вынашивает свои планы.

Не прошло и получаса, как к Кадзи подошли двое солдат из местного отряда.

Понизив голос, они сказали, что хотят пристать к группе Кадзи, что своему командиру не верят, но вдвоем уйти не решались.

— Пожалуйста, — сказал Кадзи. — Если хотите, я сам поговорю с командиром.

— Нет, что вы! — Один из солдат поспешно схватил Кадзи за рукав. — Здесь та же казарма. Дезертирами сочтут. Вот недавно одного унтер увел куда-то, а вернулся уже без него…

— Не может быть!

— Чтоб дисциплина не ослабла, сказали. Ведь командир наш того, тронутый. Он уверен, что гоминдановцы будут обращаться с ним как с генералом и он со славою вернется домой.

— Здорово! — Кадзи было и смешно и горько. — До зимы вас здесь всех перебьют!

— Мы и сами так думаем. Но верховодят у нас те, кто с чином не хочет расстаться. А нам приходится молчать.

— А как же вы тогда уйдете?

— А вот как. На рассвете мы первые спустимся с горы и спрячемся в лесу. Ни один пост не заметит. Только бы отсюда подальше, а там к вам пристанем.

Кадзи кивнул и мысленно улыбнулся. Одни уходят, другие остаются. Как бы ни трепала жизнь людей, они не могут существовать без надежды.

На рассвете Комуку разбудил Кадзи.

— Дружку твоему Тангэ, боюсь, несдобровать. Там его эти местные прижали.

Вскочив, Кадзи схватил винтовку. У одной из пещер Тангэ, окруженный плотным кольцом унтер-офицеров, горячо спорил о чем-то с командиром.

— Не допущу вмешательства! — зло кричал командир.

— А вы кто такой? Ни армии, ни военных законов больше не существует. Все мы одинаковы. Что они такое совершили?

Кадзи сразу все понял. Неподалеку к дереву были привязаны те два солдата, которые ночью просились к нему в группу. Их поймали, а Тангэ случайно оказался на месте расправы.

— Мы поклялись действовать сообща и умирать сообща. А эти двое нарушили клятву. Но дурной пример заразителен. Пусть военные законы умерли, но мы здесь должны соблюдать дисциплину.

— Это же самодурство! Меня теперь ваши звездочки не трогают. Ваши убеждения — не закон для других. Они не хотят здесь зимовать — вот и все.

— Что вы с ним разговариваете, господин поручик? — сказал один из унтер-офицеров? — А ты язык попридержи, — повернулся он к Тангэ, — а то, чего доброго, и тебе попадет заодно.

— Только тронь! — Тангэ, видно, уходить не собирался, хотя был без оружия. — Слушать вас тошно. Тоже мне армия!.. Вы же бандиты, настоящие бандиты!

— Вот мы по-бандитски и с тобой расправимся, Китадзато и по твоей шее саблею пройдется.

Тот, кого звали Китадзато, видно, так и собирался поступить. Он молча стоял и ждал команды.

— Позови-ка лучше сюда своего старшего! — ледяным тоном сказал поручик. — Кажется, эти двое говорили с ним.

— Не советую, он на руку скор, как бы вам не попало, — сказал Тангэ.

— Я здесь, — сказал Кадзи, выступив вперед. — Оставь, Тангэ, чего от них ждать? Их не переубедишь. Вот что, поручик: несколько моих солдат хотят остаться у вас, может обменяемся?

— К нам дверь всегда открыта, — отчеканивая каждое слово, проговорил поручик, — но побегов мы не потерпим. Китадзато, действуй!

Китадзато ухмыльнулся и направился к дереву. Он чем-то напомнил Кадзи жандарма Ватараи. Однако Китадзато, оказался еще ловчее Ватараи. К тому же здесь, среди этих потерявших человеческий облик людей, да еще в горной глуши, людская жизнь ценилась меньше горстки риса. Китадзато подошел к связанным, и не успел Кадзи охнуть, как сабля унтер-офицера с силой в два приема опустилась на головы солдат.

— Всех предателей это ждет! — переведя дух, — сказал он. — Мы поклялись жить и умереть вместе, и никто не имеет права нарушить эту клятву.

Тангэ подбежал к Кадзи и, вне себя, выхватил из его рук винтовку.

— Китадзато! Погляди-ка сюда! — крикнул Тангэ.

Тот обернулся и побледнел, как бумага. В ту же минуту раздался выстрел, и унтер-офицер замертво повалился на землю. Воцарилась зловещая тишина. Тангэ бросил винтовку и достал гранату.

— Спокойно, командир! А то еще многим достанется.

— Ну, вот что, — сказал Кадзи. — Хватит, вы оставайтесь, а мы пойдем своей дорогой. Кто из нас выиграет — неизвестно, но с такими, как вы, мы оставаться не хотим. — И, повернувшись к Хиронаке, добавил: — Ты останешься с ними. Тебя мы не возьмем с собой.

Хиронака и еще два солдата остались в пещерах. Когда отряд Кадзи спустился с горы, Тангэ подошел к Кадзи и тихо, чтобы слышал только он один, сказал:

— Знаешь, Кадзи, что я решил? Как только встречу русских, сразу сдамся. Только без твоего согласия я не хотел бы этого делать.

Кадзи искоса посмотрел на Тангэ и ничего не ответил.

— Я не такой твердый, как ты, Кадзи. Да и свобода мне эта сейчас совсем не нужна. Лучше в плен сдаться. Отмерят сколько надо — и все тут. Как ты считаешь?

— Вчера вечером надумал? — спросил Кадзи. — Ну что ж, я этого ждал. — И почти неслышно добавил: — Ты не стесняйся, забирай с собой всех, кто хочет сдаться…

8

Лесная просека поросла высокой травой. В этой осенней траве людей почти не было видно. С тех пор как здесь поработали топором, прошло, видно, времени немало. Сваленные когда-то деревья сгнили. Когда на них наступали, они беззвучно рассыпались. Стоявшая стеной с обеих сторон тайга казалась бесконечной и дремучей. По-видимому, за все время ее существования только один раз здесь работали люди, делая эту просеку. В лесе тут не очень-то нуждались, раз его разработка шла такими темпами. Да, последний топор звенел здесь давно.

— Сплошная лиственница! Вот богатство-то! — простонал Наруто. — И чего мы жадничали, перли на юг, лезли в Центральный Китай? Работали бы как следует здесь совместно с китайцами — и все были бы сыты…

— Ты что это Накано Сэйго ^[x] подпеваешь? — ухмыльнулся Кадзи и задумчиво посмотрел на Наруто. — У японцев не было достаточно техники, чтобы быстро разработать богатства Маньчжурии. Конечно, все это не очень нравилось Америке и Англии, вот нам и дали тумака…

Остановившись, Кадзи посмотрел назад. Трава на просеке шевелилась зигзагами — солдаты шли, маскируясь в траве.

— А может, и правильно делали, кто его знает, — протянул Наруто, когда они снова двинулись вперед, — ведь на островах не прокормишь восемьдесят миллионов.

— Ты думаешь? — спросил Кадзи, посмотрев на молча шагавшего Тангэ. — Риса у нас ежегодно выращивается примерно шестьдесят-семьдесят миллионов коку ^[x], а ячменя — пятнадцать миллионов. И это, заметь, при феодальных отношениях в деревне. А на человека идет в среднем один коку в год. Так что прокормить было можно. Все дело в том, кто стоит у власти. Мы бы этим заправляли — так и сто миллионов прокормили бы. А что мы делали в Маньчжурии? Вспомнить противно! Вот потому-то сейчас и шляемся, как бродячие псы…

Внезапно Кадзи замолчал и прислушался. Из чащи до него донеслось приглушенное стрекотание пулемета.

— Ишь заливается! — почему-то одобрительно заметил Наруто.

— Страху напускает.

Сняв с плеча винтовку, Кадзи прибавил шагу. В отдаленном стрекотании было что-то планомерное, как на учении.

Через несколько шагов Кадзи снова остановился и приказал отряду залечь в траву.

Вскоре они услышали голоса и шелест раздвигаемых веток; прошло несколько томительных минут. Солдатам они показались вечностью.

И вот на просеку вышло человек тридцать солдат. Это были советские солдаты и бойцы китайской милиции. Они шли туда, откуда совсем недавно ушел отряд Кадзи.

Китайцы все время оглядывались, словно чувствуя, что поблизости кто-то прячется. Сейчас случайный зевок или покашливание могут погубить всех — трава зазвенит выстрелами и окрасится кровью. Все лежали не шевелясь в нервном напряжении.

Наконец отряд скрылся в чаще.

— Уж не к пещерам ли они? — спросил Тэрада.

Кадзи прислушался.

— За лесом проходит узкоколейка — они, наверно, к своим идут.

— Русские что-то на спине тащили, — сказал Наруто.

— Это огнемет. Если те, в пещерах, вздумают сопротивляться, они их сожгут.

— А что, если напасть на них сейчас внезапно, ведь они даже охранения не выставили, — сказал один из старослужащих солдат, подползая к Кадзи.

— Не болтай ерунды, — отрезал Кадзи, глядя на Тангэ. Тот, прислонив винтовку к дереву, снимал штык, — Значит, решился? — спросил он Тангэ.

— Да, когда вы пойдете, я останусь, а потом нагоню русских.

— Смотри, издали кричи, и руки выше поднимай. Если начнется стрельба, я вернусь. — Кадзи отвернулся.

— Ну что ж, прощай, не знаю, свидимся ли.

Это расставание было намного горше для обоих, чем то, в госпитале. Их лица стали строже, суше, так же как и сердца. Слишком много крови повидали они за последнее время, да и смерть таскали у себя на спине ежечасно.

— Все бывает. Может, и свидимся, если в живых останемся. Ну, ступай в лес, а мы тронемся.

Когда Тангэ пошел, Кадзи сказал ему вдогонку:

— Может, ты прав, а я заблуждаюсь…

— Кто знает…

Тангэ грустно улыбнулся.

— Знаю одно, благодаря тебе я еще хожу по земле.

Кадзи помахал рукой. На душе у него было тоскливо.

9

— Куда Тангэ делся? — спросил у Кадзи Ямаура, беспокойно оглядываясь по сторонам.

— А тебе что за забота? — ответил за Кадзи Наруто. — Ты одно знай — свою шкуру береги.

— Тангэ давно изверился в удаче, — сказал Тэрада, — особенно после того, как шлепнул сумасшедшего у пещеры. У меня тогда даже мурашки забегали. Ничего не скажешь, решительный парень.

Кадзи продолжал идти молча, но мысленно он был с Тангэ. Верно, Тангэ уже встретился с русскими. Если все обойдется, его могут заставить показать путь к пещерам. Согласится ли на это Тангэ?

Рядом с Кадзи шел Комуку.

— Кажется, выстрелов не слышно.

— Какие там выстрелы! — Комуку хитро улыбнулся. — Они каждого приютят, кто им сдастся. И чего нам на юге делать, в толк не возьму. Разве плен — бесчестье?

— А кто тебя тут держит? — хмуро спросил Кадзи. — Брось винтовку и беги к ним. Я-то знаю, для чего иду. Может, и зря, конечно. Но что поделаешь? Не я затевал войну. И хоть на мне немало пятен, не думаю, что плен — лучшая баня, чтобы их смыть. Война кончилась, с меня хватит, я хочу жить для себя. Ты вот говоришь, чего мы идем на юг. Но ведь и меня ждут не райские кущи. Просто иду туда, откуда меня на фронт погнали.

Да, он идет просто так, на всякий случай. И если там не окажется Митико, значит, война отняла у него все. Ведь жить без надежды нельзя, без нее — смерть.

— Война есть война, — невесело продолжал Кадзи. — От нее ничего хорошего не жди. И все же я иду, иду из последних сил и радуюсь, что иду сам, по своей воле, а не по чужому приказу. Хватит слушать приказы других…

Кадзи напрасно убеждал себя, что теперь он хозяин себе. Вот уж больше месяца он делал то, что никак не вязалось ни с его желаниями, ни с его душевным укладом. И чем дальше он был от своего истинного я, тем больше за него цеплялся. Он отлично сознавал этот парадокс и стремился утверждать свое я, остаться верным себе.

На лес опустились фиолетовые сумерки. Неожиданно Кадзи увидел впереди домик. По-видимому, раньше он принадлежал лесорубам.

— Верно, пустой, — сказал Наруто, высовываясь из травы. — Ни людей, ни дыма не видно.

— Заночевать бы там…

Кадзи решил, что даже если встретившиеся им русские живут здесь, то вряд ли они сегодня вернутся.

— Все-таки давайте разделимся на две группы. Наруто, Тэрада, Ямаура и еще двое отправятся со мной, а остальные во главе с Комуку пойдут параллельно. Подбираться тихо, лучше ползком.

Люди поползли по земле. От этой предосторожности Кадзи чуть не рассмеялся — вспомнились учения…

По мере того как они приближались к домику, трава становилась все гуще. Она скрывала даже Наруто. Опершись о винтовку, Кадзи выпрямился. Один шаг, еще один, еще… Он подбирался к домику неслышно, как кошка, и с каждым шагом страх проходил.

И вдруг перед Кадзи вырос советский солдат. Кадзи растерялся. Сперва его всего заполнило жуткое сознание катастрофы, крушения всех его надежд, растерянность слабого животного. В какие-то несколько секунд он разглядел, какие у солдата глаза, волосы, он даже разглядел пушок над его верхней губой и… машинально поднял руки. Но растерялся и советский солдат, он, видно, совершенно не ожидал столкнуться здесь с этим заросшим существом, у которого так мрачно поблескивали глаза. Солдат раскрыл рот, чтобы, как показалось Кадзи, позвать на помощь, и тут Кадзи мгновенно превратился в хорошо слаженный механизм. Как только солдат сделал движение, рука Кадзи нажала на курок.

Раздался выстрел, солдат упал. Кадзи в растерянности посмотрел на Наруто. И только тогда понял, что все это только начало. И действительно, из домика выскочили несколько солдат, загрохотали беспорядочные выстрелы.

Кадзи, Наруто, Тэрада и Ямаура прижались к земле.

«Сколько их? Семь? Восемь? — невольно спросил себя Кадзи и метнул последнюю гранату. Она медленно описала в воздухе дугу и исчезла в траве. Вместе с грохотом от взрыва гранаты откуда-то со стороны загремели выстрелы. Автоматные очереди советских солдат стихли. Разорвалась еще одна граната, потом еще. Из леса выскочили люди из отряда Кадзи.

Высунувшись из травы, Кадзи увидел, как тут и там поднимаются и с силой опускаются приклады…

Все было кончено в течение двух-трех минут.

— Тоже герои! Всемером тридцать человек забрать задумали! — сплюнул один из солдат Кадзи, поднимая автомат. — А штучка хорошая, ничего не скажешь. А как обращаться-то с ними?

Комуку с улыбкой посмотрел на Кадзи.

— Ну и заваруха! Не раздели ты нас, худо бы пришлось!

— Я так просто растерялся, — забормотал Наруто, покачивая головой. — Особенно когда Кадзи выстрелил.

Один из солдат подошел к Кадзи и, широко улыбаясь, протянул ему две гранаты.

— Возьми, ты свои израсходовал, а эти «конфетки» всегда выручают.

Кадзи неохотно взял гранаты.

— Хорошо, но только лучше ими рыбу глушить…

Засовывая гранаты в карманы брюк, Кадзи снова подумал о том, что он сделал. Неужели он стал профессиональным убийцей?

— Бросьте все советское оружие, — приказал Кадзи.

— Да ведь новые же, — жалостливо протянул кто-то, — и патронов полно…

— Дай-ка сюда.

Кадзи повертел автомат в руках и нажал на спуск, расстреливая диск.

— Это еще вопрос, сослужит ли он нам службу. Не всегда обернется так, как сегодня. Попробуй тогда иметь при себе их оружие. Сразу пустят в расход.

Оружие все побросали. Нависла тяжелая тишина. Сразу как-то стало темно.

— Будем идти всю ночь, без сна, — сказал Кадзи, проверяя винтовку. — Свейте из травы веревку. Привяжем себя друг к другу. Не смейтесь, обязательно кто-нибудь да уснет. И разговаривать поменьше.

10

У них было только двое убитых. Они побежали в лес и этим отвлекли внимание на себя, а то неизвестно, сколько было бы жертв. Во всяком случае, те, кто лежал в траве, наверняка были бы расстреляны в упор из автоматов.

Кадзи шел, нахмурив брови. И надо же было случиться этому бою. Участвуя в нем, Кадзи неотступно думал об одном — спастись, выжить во что бы то ни стало, чтобы добраться до Митико. В плен он попасть не хотел. Держаться до последнего и в конце концов осуществить свою мечту. Именно эти мысли постоянно одолевали и подхлестывали Кадзи, двигали его поступками. Такая односторонняя концентрация всех душевных сил и энергии, разумеется, не могла пройти для Кадзи бесследно. В нем родилась расчетливая жестокость. Недаром Тангэ назвал Кадзи «мастером смерти».

Хотя стычка с русскими вспыхнула внезапно, этого боя можно было бы избежать. И, следовательно, он нес за него ответственность. Почему, подняв руки, Кадзи тут же опустил курок? Правда, бой мог вспыхнуть и без него, но это было слабое оправдание. Положение командира его обязывало ко многому. Это началось уже давно, в ту ночь, когда Кадзи заколол караульного, А теперь каждый день что-нибудь добавляет.

Он стал зверем, который бежит от охотника, все круша на своем пути. Но если так, его ничто не остановит. Он выживет любой ценой. Прости меня, Митико, но другим путем я не приду к тебе…

На следующий день, после полудня, они вышли на голую равнину. Вдали, у самого горизонта, крохотными точками чернели деревушки. К одной из них, пересекая равнину, из леса тянулась узкоколейка, окруженная штабелями леса. Солдаты уже привыкли к тайге и на этой голой земле чувствовали себя не в своей тарелке. Уныло черневшие деревеньки нагоняли тоску. Кругом не было ни души.

— Напридумывали всяких страхов, — лениво проговорил один из солдат, — а страшного ничего и нет.

— Откуда же шли русские, которых мы встретили на просеке? — недоуменно спросил Наруто. — Ни одного костра здесь не видно.

— Куда подадимся-то? — спросил подошедший Комуку. — Как ни крути, придется в какую-нибудь деревеньку заглянуть, но в какую?

Кадзи прикинул расстояние до ближайшей деревни. Если, только на равнине они встретят русских или китайскую милицию — ничего не попишешь, придется пускаться врассыпную или снова бежать в лес. И все равно без жертв не обойтись. Ну а если зайти в деревню и переночевать? Что там, за деревнями, — отсюда не увидишь. Да и провизии поубавилось, так что деревенские огороды будут кстати.

— Рискнем, — сказал Кадзи, взглянув на солнце. — Пойдем вон в ту деревню. — И он показал в сторону узкоколейки.

Эта деревенька стояла, видно, у озера — там поблескивала какая-то вода.

— На рожон лезем, — сказал Комуку. — Я не из трусливых, но ты играешь с огнем…

— А как угадать, красива ли баба, что прохаживается за десять километров отсюда? — пошутил Кадзи.

Он и сам шел на риск редко, но сейчас не видел иного выхода.

— Посмотрите на другие деревни. Ясно, что они китайские. И только в этой, видимо, жили наши колонисты… А ты, Ямаура, как считаешь?

— Да, она и земляным валом обнесена, хоть он и разрушен…

Кадзи кивнул. Вал, наверно, разрушили намеренно, но скорее всего в деревне никого нет.

— И узкоколейка рядом. Конечно, там жили японцы, — это Наруто поддержал Кадзи.

— Что ж, попробуем, — сказал Кадзи. — Разделимся на четыре группы, будем держаться метров на триста друг от друга. Старших в группах выберите сами. Я со своей пойду впереди. Если с нами что-нибудь случится, вы или разбегайтесь, или сдавайтесь в плен — это уж как вам захочется. Только не вздумайте драться — здесь винтовка не помощник.

— Разве мы для того столько шли, чтоб сдаваться? — бросил кто-то.

— Ну, тогда удирайте!

А что, если снова придется столкнуться с русскими, он опять начнет стрелять и убивать? Неужели он не поднимет рук, когда столкнется с опасностью! Нет! Разве можно сейчас сдаваться, после всего, что произошло? Разве его губы произнесут: «Сдаюсь! Я ничего дурного не сделал!»

— Если все сойдет, в деревне хоть водички выпьем за здоровье друг друга, — сказал Кадзи, снимая с плеча винтовку. — А на равнине мы долго не задержимся. Придется ли нам когда-нибудь еще сидеть на циновке — выяснится сегодня или в крайнем случае завтра.

— И будут ли нас обнимать женщины, — вставил кто-то.

— Женщины… — Кадзи улыбнулся и посмотрел на Наруто. — Какие они — я даже забыл…

Уже прошло два года, как он не был дома. В мирной жизни это срок небольшой, а здесь недели кажутся годами. Будет ли он в эту зиму сидеть с Митико, слушая любимый голос?

Митико, я уже близко, осталось каких-нибудь двести километров, молись за меня…

— Ну, пошли!

11

Переход через равнину оказался настолько легким, что солдаты не могли не посмеяться над своими страхами. На закате все четыре группы подошли к деревне.

Правда, в пути Кадзи видел несколько человек, сновавших около других деревень, но по всему было видно, что им не было никакого дела до отряда Кадзи.

Оставив солдат у озера, лежавшего возле деревни, Кадзи вместе с Тэрадой и Наруто отправился на разведку в деревню. Их предположения оправдались — здесь жили колонисты, но сейчас в деревне оставались только женщины, дети да старики. Они остались тут по распоряжению советских властей, дожидаясь эвакуации на юг.

К солдатам подошли несколько женщин, остальные стояли в сторонке, о чем-то переговариваясь между собой. Чувствовалось, что они обеспокоены неожиданным вторжением солдат.

— Наши заходили сюда?

Кадзи ответила коренастая женщина лет тридцати:

— Иногда заходили. Все такие же оборванные и заросшие.

Кадзи рассмеялся.

— И что ж они?

— Да что, одна морока с ними. Пристают с ножом к горлу — подавай еду и все тут. А нам самим есть нечего, огороды давно уже обобрали… И что делать дальше — ума не приложим… Попробовали было к китайцам в деревню за овощами сходить, так нас там так угостили…

— Как же?

— А так: стариков избили, один даже помер.

— А советское командование продуктов не подбрасывает?

— Нет! — вступила в разговор другая женщина. — Им не до нас.

— Наши старики сколько раз ходили к ним, — заговорила еще одна женщина, — пообещали помочь, но пока ничего не дали.

— А их солдаты с вами не шалили?

Женщины переглянулись.

— Не без этого, — замялась одна. — Сначала натерпелись страху, но потом ничего, ведь они не с пустыми руками, кто хлеб, кто еще что принесет…

— Плохо, конечно, — проговорила коренастая, — но все же они лучше, чем наши. Наивные, как дети, и добрые, даром что великаны. Если им не перечить, очень даже ласковые и не бегут, нажравшись да…

Кадзи отвернулся. Из ближнего домика вышел сухощавый старик лет шестидесяти. Он напоминал старосту или школьного учителя.

— Куда вы направляетесь?

— К железной дороге. Хотим пройти на юг, а там видно будет.

— А сколько вас?

— Человек тридцать. Они там, у озера.

— А вы не знаете, что в семи километрах отсюда — лагерь военнопленных, как раз у железнодорожной ветки…

У Кадзи перехватило дыхание. А он так упорно держался этого направления! Для чего же он преодолевал бесчисленные трудности? Чтобы угодить в лагерь военнопленных?

— А наши, что сюда заходили, куда потом шли?

— Большинство после того, как узнавали про лагерь, меняли направление, но каждый раз при этом мы слышали на равнине стрельбу. Вряд ли кто-нибудь из них уцелел.

— А русские часто с обходом наведываются?

— Последнее время что-то не было видно. — Старик переглянулся с женщинами. — Только вот дня два назад к лесу отряд прошел.

Со стороны озера вдруг послышался выстрел. Кадзи с товарищами побежали туда. Но тревога оказалась ложной — Это кто-то из своих стрелял по уткам.

Кадзи хотел было прекратить стрельбу, но передумал.

— Все равно мы уже известили о своем приходе. Чего теперь прятаться? Надо или напролом пробиваться, или по одному просачиваться.

Кадзи протянул одну гранату Тэраде.

— Возьми Наруто и поглушите рыбу. Бросай туда, где дно каменистое.

Когда Кадзи снова подошел к женщинам, старик спросил у него.

— Здесь собираетесь заночевать?

— Если разрешите…

Кадзи взглянул на крутобедрую женщину и улыбнулся.

— Правда, настаивать мы не можем. В крайнем случае, в поле заночуем, нам не привыкать…

Женщина лукаво улыбнулась, а старик смущенно проговорил:

— Хотел попросить вас кой о чем. Мы давно уже обобрали свои огороды, а помощи ниоткуда нет, есть нечего. Может, вы нам поможете?

— Чем?

Старик замялся.

— Вот что, солдат, — пришла к нему на помощь женщина. — Мы уже несколько дней думаем, как бы наведаться на огороды к китайцам. Мы просили их по-хорошему — ничего не вышло, а мы скоро от голода пухнуть начнем. А идти к ним одни мы боимся.

— И вдруг повезло! Верно? Откуда не возьмись — тридцать солдат непобедимой армии! — Кадзи грустно улыбнулся.

Со стороны озера послышался взрыв. «Если удачно, — подумал Кадзи, — рыба будет».

— Тут километрах в трех есть картофель, а рядом — кукуруза, — оживился старик. — Мы сами соберем, вы только покараульте, ладно?

— Ладно, только давайте поменяемся ролями. Если китайцы увидят вас на поле — вам несдобровать. Мы другое дело — перелетные птицы. Так что караулить будете вы, а мы и картошки накопаем и кукурузы наломаем. Только чтоб у вас ничего не нашли! Иначе китайцы вам покажут.

12

Холодный серп полумесяца зловеще поблескивал в облаках, словно собираясь отсечь головы нескольким десяткам мужчин, копошащимся на поле.

Из осторожности нападение на огород велось по всем правилам. Со всех сторон были выставлены караульные.

К полуночи все было кончено, и ужин оказался на славу.

Наевшись, и солдаты и женщины сидели у догоравших костров, лениво переговариваясь. Солдаты невольно обшаривали глазами женские фигуры…

Постепенно толпа у костра редела, пары стали расходиться по домам.

— Идите ко мне, — подойдя к Наруто, Тэраде и Ямауре, сказала коренастая женщина, вечером разговаривавшая с Кадзи. — Вон в том доме у меня комната. Спать, правда, придется вповалку, но места всем хватит.

— Караул на ночь будем ставить? — спросил Тэрада у Кадзи.

— Я сам еще немного посижу, а там кто-нибудь меня сменит.

Кадзи, как зачарованный, смотрел на огонь. Солдаты ушли.

— Твой Тэрада наверняка обалдеет, — засмеялась женщина, подходя к Кадзи. — Ведь он еще совсем мальчишка.

— А что такое?

— Как что? — женщина фыркнула. — Комната темная, спят вповалку, а баб там…

Кадзи вытащил из золы картофелину.

— Солдат, неужто ты сердишься за то, что я тут с русскими…

— Да нет…

— Значит, брезгуешь?

Кадзи сдул с картофелины золу.

— Ты замужем?

— Да.

Кадзи выронил картофелину. Он многое мог сказать этой женщине, но было лень. И все же ему не хотелось, чтобы она уходила.

— А если замужем, значит, с голоду подыхать надо? Или руки на себя наложить? — резко спросила женщина.

— Я этого не говорю.

— А если вернется, сама все расскажу. — Женщина тоже уставилась на огонь.

Проткнув прутиком картофелину, Кадзи покатал ее по золе.

— А что сейчас делать — ума не приложу. И уйти некуда, и его увидеть нет надежды. Все прахом пошло. Только и думаешь, что об еде. Картофельная кожура и та лакомством кажется… Вот недавно были у нас солдаты, так один сказал: «Хорошо вам, бабам, никто вас не убивает. А мы даже не знаем, что завтра с нами будет. Так чего ж ее хранить, эту верность женам?» Ты слушаешь меня, солдат?

— Слушаю. — Кадзи продолжал катать картофелину в золе.

— Интересно, кому удастся выжить? — Женщина тяжело вздохнула. — Когда ночуют, обещают взять наутро с собой, но настает утро — и мужчина уже совсем чужой. Оглядывается, дрожит, а кончается тем, что хватает винтовку и тю-тю, даже не простится. А женщина стоит как побитая и все смотрит на дорогу… Много таких тут наших было…

Вырвав пучок травы, Кадзи бросил его в огонь. Едкий дым полез в глаза. К костру подошла еще одна женщина. Костер озарил ее пышные бедра.

— Теперь благодаря вам хоть кой-какие запасы сделали…

Кадзи разломил картофелину и протянул половинку женщине.

— Объелся, — улыбнулся он. — Просто не верится, что не хочется есть.

Женщина смотрела, как Кадзи жует картофелину.

— Завтра уходите?

— Да. Ведь мы вам в тягость.

Отыскав в черном небе Полярную звезду, Кадзи подумал, что уходить-то надо было бы сейчас, немедленно, а не завтра. Завтра, возможно, уже будет поздно. И все же он не мог решиться сейчас отправиться в путь. Усталое тело обмякло, не хотелось ни о чем даже думать.

— Нам-то вы не в тягость, — сказала та, что сидела у костра. — Но что-то прохладно стало, пошли в дом, ночью ни русские, ни китайцы не нагрянут…

Голос женщины звучал мягко и одновременно настойчиво. Внезапно в груди Кадзи что-то сладко заныло. Безнадежность взаимно освобождала их от всех клятв и обетов, от всякой ответственности. Что будет завтра — неизвестно, может быть, смерть, а сегодняшняя ночь еще принадлежит им.

Кадзи был уже готов подняться, но губы сами по себе тихо сказали:

— Иди одна… Я посижу еще, а там приткнусь где-нибудь в уголке.

Женщина изумленно подняла брови.

— Тебе, солдат, за поведение надо пятерку поставить. — Она зло рассмеялась. Кадзи прочел в ее глазах и просьбу и презрение.

— Ишь какой чистенький! К грязной тарелке даже мизинцем не коснется! Ну, конечно, куда уж мне до вас, принц заморский!

Женщина повернулась и тихо побрела к дому. Кадзи захотелось наброситься на нее и повалить тут же. Не обязательно ее — любую женщину, без рассуждений, без благодарности…

Кадзи не сделал этого не только потому, что хотел остаться верным Митико. Ему вдруг показалось, что он слышит голос Кирихары: «Ты меня ударил, а чем ты лучше меня? Я изнасиловал, ты — по соглашению, какая разница? И нечего морду задирать!»

А вдруг Митико сейчас смотрит на кого-то таким же томным и тягучим взглядом, как эта женщина смотрела на него. Она тоже говорит кому-то: «А что делать — ума не приложу. И уйти некуда, и его увидеть нет надежды… Все пошло прахом, только и думаешь, что об еде…»

Другие костры давно угасли. Кадзи резко поднялся. Может, женщина еще не спит, ждет его. Может, Митико теперь совсем не та, какой он ее знал. Может, завтра его уже не будет…

В доме было темно. В тусклом свете луны почти никого но было видно, но комната, казалось, была наполнена душным запахом желаний.

Поколебавшись секунду, Кадзи чиркнул спичкой. У стены было оставлено место для него. Та женщина лежала рядом с Тэрадой, обняв его за шею. Когда спичка почти догорела, она приподняла голову и тут же положила ее па грудь юноши. Это было явно в пику Кадзи. У него во рту пересохло от бешеного желания еще раз зажечь спичку и разоблачить притворный сон Тэрады. Кровь забурлила по всему телу, оставалось одно спасение — выбежать на улицу.

Странно, ведь эта женщина ничья. Тэрада спит с ней или кто другой — не все ли равно? И потом, он же сам отказался. Да, на свете нет более нелепого человека, чем он! Столько раз был между жизнью и смертью, убил нескольких человек, а тут растерялся, как первоклассник. Конечно, над ним посмеются. Вы, наверно, считаете себя святым, Кадзи? Ерунда! Просто вы немного того… В этом все дело…

Когда Кадзи вышел к озеру, волнение его постепенно улеглось. Лунный свет, уже побледнев, тускло падал на лежавшие вдали рельсы. Они бежали куда-то далеко-далеко, как бы маня человека во мрак. Если пойти по ним, можно добраться до людей, но этого нельзя себе позволить. Не отрываясь, он смотрел на звездное небо, моля его быть милостивым. Ведь они хотят так мало: жить, просто жить. Так помоги же им, небо! Он не хочет больше ни убивать, ни воровать, так сохрани, небо, и ему жизнь. Дай силы дойти до цели. По какому же праву ты лишаешь его надежды?

13

Утром Комуку разбудил Кадзи, уснувшего в конюшне. — Вставай. Народ совет держит. Что делать будем?

— Набьем желудки — и в путь.

Кадзи поднялся и машинально взял лежавшую на сене винтовку.

— Сколько?

— Что сколько?

— Останется сколько? Ты же говоришь, совет держат. Верно, не всем хочется дальше идти.

— Ну, ночью чего только не захочешь… — Комуку оскалил мелкие зубы. — Давно так не ночевали, словно в баньке мылом побаловались. А ты чего монахом заделался? Чудишь, брат, неужто ни одна тебя не позвала?

— Какое это имеет значение?

В Кадзи глубоко засела неудовлетворенность, он хмуро бросил:

— Хватит, побродяжничал. Конечно, можно и дальше гуртом, только опасно. Как пить дать, к русским угодим. А народ что говорит?

— Там больше женщины разоряются, хотят вместе с нами идти до железной дороге, а там разделиться…

Кадзи и Комуку вышли на улицу. Вокруг вчерашнего старика собралась группа женщин. Одна из них, энергично жестикулируя, говорила:

— Конечно, можно не торопиться. Пару дней выждать, а там и отправиться. Зимой все равно тут с голоду помрем или замерзнем.

— Пару дней! — воскликнула другая. — А с солдатами что будет? Вдруг русские нагрянут!

— Вряд ли, — сказал старик. — Я всю ночь не спал и на рассвете вышел за деревню. Смотрю, советские солдаты вместе с китайцами к лесу идут. Верно, на тех, что в горах скрываются, подумали — я про огород говорю… Пусть переждут, в пустых домах укроются, а придут русские — на чердаках спрячем.

— Нет уж, лучше сегодня в ночь отправиться.

— Да что вы! А если по дороге с русскими или с китайцами столкнемся? У солдат, ясно, винтовки, а с нами что сделают? Сами понимаете…

Кадзи подошел к солдатам. Завидев его, Тэрада опустил глаза.

Наруто, похожий на медведя, вставшего на задние лапы, пробасил:

— Что вы канитель развели? Разве можно нам с собою баб брать? Мы же все равно их бросим, жалость же надо иметь!

— Еще неизвестно, как дело обернется, — возразил один солдат. — Если мы одни будем, по нас и стрельбу могут открыть, а коли с женщинами — еще неизвестно…

— Да, но если с женщинами, нам надо быть без оружия, — сказал другой солдат, — а винтовку разве рука повернется бросить?

— Уж больно жалко с бабами расставаться! — ухмыльнулся третий. — Будто волей повеяло… Может, верно, бросим винтовки и двинемся вроде как эвакуированные?

— Тоже умник выискался! Ты на себя глянь! Лоб белый, а подбородок, как котел, натурально солдатский!

— А «генерал» твой что думает? — спросил один солдат у Наруто. — Верно, прорываться хочет?

— Я думаю, что лучше распустить отряд, — сказал Кадзи, входя в круг. — Кто хочет — пусть прорывается, а кто не хочет — в плен сдается. Все лучше, чем в перестрелке погибнуть. Одно ясно, дальше такой группой продвигаться нельзя.

— А сам ты как?

— Буду прорываться. Пересеку железную дорогу и пойду дальше.

— А оружие?

— Пока не брошу.

— И надеешься пройти?

— Попробую. Не в плен же сейчас сдаваться! Это я и раньше мог. И потом, с какими глазами сдаваться?..

— А как думаешь, на юге наших много? Они смогут нас приютить?

— Кто его знает… — Кадзи усмехнулся. — Квантунская армия не особенно-то церемонилась с гражданским населением. Чего же нам от них требовать?

— Ну, что ни говори, все-таки свои не выдадут.

— Тогда лучше идти на юг. Там много японцев, и мы среди них затеряемся, как песчинки в пустыне.

— Я тоже в плен не хочу. Тогда дома не увидишь. А идти вместе надо, до сих пор вместе шли, и дальше сообща надо держаться.

Кадзи отошел в сторону. Пусть думают, прикидывают. Ему нечего решать, он для себя все уже решил.

Ямаура, вместе с женщинами варивший на костре кукурузный кулеш, робко спросил Кадзи:

— Сегодня тронемся?

— А ты хотел бы задержаться?

Одна из женщин заискивающе улыбнулась Кадзи.

— Так вы же ничего еще не решили, командир. Подождите денек-другой, как раз все и выяснится, кто с вами пойдет, кто останется.

— Я все-таки думаю, что вам лучше остаться здесь, о вас позаботятся.

Кадзи знал, что ему делать. Сейчас он объявит о роспуске отряда. Кто захочет идти с женщинами, пусть идет особой группой. Желающие остаться пусть остаются. Остальных он возьмет с собой.

В это время он увидел женщину, с которой разговаривал у костра. Она стояла у стены и в упор смотрела на Кадзи, видно желая что-то ему сказать. Кадзи подошел к женщине.

— Этот мальчик вас боится, — неожиданно сказала женщина.

— Кто, Тэрада?

Кадзи взглянул на ее утомленное, но все еще привлекательное лицо.

— Почему же?

— Не знаю.

Помолчав немного, женщина добавила:

— Вы насчет плохого не подумайте, я сама его уговорила…

— Ну а я-то тут при чем?

— А вот при чем. Он сказал, что вы спасли ему жизнь и что он всюду пойдет за вами. А я говорю ему другое: назовись моим братом, брось винтовку и пойдем вместе, будет спокойнее…

— И что же?

— Сказал, что без вас не смеет.

— Хочешь, я поговорю с ним?

— Нет, без вас он все равно не пойдет. Вы разрешите, я пойду с вами?

— Нет уж, уволь — мы не в игрушки играем. А Тэрада уже не мальчик. Он может остаться с тобой. Вы это сами решайте. И помни, что ты у него первая женщина. Вот и позаботься о нем. Только за мной не увязывайся…

Кадзи собрал всех солдат.

— Я выслушал всех, в том числе и женщин. Сейчас трудно что-нибудь советовать, у каждого может быть своя точка зрения, поэтому предлагаю объединиться тем, у кого планы совпадают. Лично я позавтракаю — и в путь. Кто хочет со мной — собирайтесь.

Когда все разошлись, Тэрада виновато посмотрел на Кадзи и тут же отвел глаза.

— А тебе, Тэрада, лучше остаться здесь. Ты можешь сойти за крестьянского парнишку.

— Я… я не останусь.

— А что с этой женщиной будет? Ведь она на тебя надеется, да и ты, верно, не хочешь ее бросить…

Закусив губу, Тэрада кивнул, но по глазам было видно, что он колеблется.

К ним подошел Наруто со стариком.

— Беда с женщинами, — сказал старик, — не хотят оставаться, боятся здесь зимовать…

— Может, переждем до вечера, а там хоть до железной дороги их доведем, — часто мигая добрыми глазами, пробасил Наруто, который еще совсем недавно был противником совместного похода.

Кадзи покачал головой.

— Мы можем прорваться лишь по одному — иначе плен.

— Не согласны, значит?

Старик тяжело вздохнул.

Завтракали кукурузным кулешом. Солнце уже поднялось высоко. Солдаты сидели кружком. Вместе спокойнее.

— Кто же остается? — спросил Кадзи.

— Наверно, один Тэрада, — ухмыляясь, ответил Комуку. Кадзи грустно улыбнулся.

— Значит, выходим все вместе? Но давайте сразу договоримся об одном: если нарвемся на русских, будем ввязываться в бой или сразу руки поднимем?

— Это уж ты решай, ты у нас главный! — Комуку посмотрел на Кадзи. — Но ты ведь первый нажмешь на спуск, мы-то тебя знаем, ну а мы за тобою. В плен-то никому неохота сдаваться.

Кадзи подошел к колодцу, чтобы набрать воды, и в это время заметил, что к деревне огородами идут несколько советских солдат и человек десять китайских милиционеров.

— Тревога! — Кадзи схватил винтовку. — Женщинам укрыться!

Вот оно, неизбежное. Как ему не хотелось ночевать в этой деревне!

— Сколько их? — спросил кто-то.

— Человек пятнадцать, — спокойно ответил Кадзи. Он не собирался отступать. Он сразу прикинул, что человек пять в первое же мгновение скосит автоматом. Ведь русские уверены, что японцы сдадутся без боя, они не знают, что японцев здесь целый отряд. А Кадзи расставит своих людей, где надо, и как только отряд войдет в деревню, откроет по этой скученной толпе перекрестный огонь. Остальное довершат гранаты. Если же кто-нибудь останется в живых, они их свяжут и отступят с заложниками к китайской деревне. А когда выйдут из опасной зоны, заложников освободят.

Следуя своему плану, Кадзи коротко отдавал приказания, расставлял людей. Через несколько минут начнется. Ну что ж, все, может быть, к лучшему…

Скорей всего план Кадзи удался бы, но непредвиденные обстоятельства изменили его.

Когда русские и китайцы уже подходили к деревне, несколько женщин подбежали к Кадзи и, схватив его за руки, в один голос закричали:

— Что вы делаете! Подумайте о нас!

— Вы-то уйдете, а с нами что они потом сделают?

И какая-то минута все решила по-иному. Вошедшие в деревню русские направили автоматы на группу женщин, окружавших Кадзи.

Отчаянье, досада и раздражение заполнили грудь Кадзи. Все было кончено. Он высоко поднял винтовку и с размаху швырнул ее в колодец.

— Бросайте оружие и выходите. Сдаемся!

С бледными лицами солдаты молча стали выходить из своих укрытий. Увидев, как на пороге дома появился Тэрада со штыком, Кадзи крикнул:

— Тэрада, спрячь штык и сиди там со своей!..

Тэрада потоптался на пороге, но потом поднял руки и присоединился к остальным.

Всех японцев собрали у колодца и заставили разоружиться.

— Вот и приехали! — стонал Наруто. — А все бабы! Лезут, куда их не просят.

— Теперь сердиться бесполезно, — тихо ответил Кадзи. — Все кончено.

Маленький рыжий красноармеец построил пленных. Коренастая женщина подбежала к ним и раздала всем по одной картофелине.

— Прощайте, солдаты.

Рыжий солдат простодушно улыбнулся.

— Прощайте, солдаты, — еще раз сказала женщина.

— Прощайте, — ответил за всех Кадзи, и колонна двинулась туда, куда указывало дуло автомата.

Когда колонна обогнула вал и подошла к узкоколейке, на ней стояли три вагонетки. В них уселись советские солдаты и китайцы.

— Толкать! — крикнул один из китайцев пленным. Кадзи посмотрел в сторону деревни. Несколько женщин махали им руками.

— Говорят тебе — толкать! — крикнул у него над головой китаец.

Только сейчас Кадзи отчетливо осознал, что наступило другое время. Теперь вагонетки толкали японцы… Уронив на грудь голову, Тэрада шмыгал носом.

— Не плачь, — строго сказал Кадзи, — это только начало.

14

Деревья обнажились, ветер гонял по асфальту ворохи сухой листвы, и та, словно сговорившись, устилала собой края улицы у сточных канавок.

Японцы, населявшие город, находились в какой-то прострации, в каком-то молчаливом оцепенении. Но жизнь шла своим чередом, и жить было надо…

Первым делом японцы обменяли у китайцев свою мебель на зерно. Если китаец на тощей кляче появлялся в японском квартале и принимался гнусавить: «Нет ли чего продать, госпожа хороший? Нет ли вещь?» — то непременно отправлялся отсюда с полной телегой шкафов и столов, радуясь, что заполучил мебель почти даром. Еще бы, японцы, которые, как ему казалось, жили по-королевски, теперь без них ноги протянут. И стоило ему только сказать: «Дорого, госпожа, уступи», — как японка поспешно говорила: «Ладно, что ж поделать, бери за свою цену».

Такая же участь постигла Ясуко и Митико. Расставаясь с трюмо и письменным столом, за которые они держались с редким упорством, Ясуко сказала Митико:

— Что ж делать, ведь китаец видит наше положение.

А китаец, вытащив пачку военных ассигнаций, несколько раз пересчитал их и попросил дать ему квитанцию, а то еще не поверят, что купил, подумают — украл. Митико написала расписку. Китаец восторженно всплеснул руками: у японцев и женщины образованные, а вот русские даже читать иероглифы не могут. Как же они войну выиграли? Ума не приложу!

Потом широко осклабился и сказал:

— Одежда новый есть? Японский мужской костюм? Плачу много-много.

Это были самые выгодные для продажи вещи. Советские солдаты и офицеры с удовольствием покупали новые японские костюмы, денег у них было много, и платили они хорошо.

— Нет! — решительно качнула головой Митико. — Голой останусь, а его костюмы не трону!

Сначала она вообще не хотела ничего продавать из вещей Кадзи, но письменный стол и шкаф все же ушли из дому. Может, и дальше придется кое-что продать, но одежду — ни за что! Одежда хранила запах Кадзи, и Митико не могла с ней расстаться.

Жизнь в городе налаживалась. Русское военное командование, очевидно, принимало необходимые меры к ликвидации беспорядков, которые раньше возникали чуть ли не каждый день. Но опасность появилась вдруг с другого конца. В городе начались ночные грабежи. Этим стали заниматься те, кто, избежав плена, пытался пробиться на родину и временно оседал в небольших городках. Средств к существованию у них не было, и они жили грабежами. По ночам они вламывались в дома своих соотечественников и, если встречали сопротивление, не задумываясь, приканчивали хозяев. И это еще не самое худшее. Встречались и такие, что под разными предлогами навещали хозяев и днем.

Находиться на улице стало безопаснее, чем дома…

Однажды такая банда нагрянула в общежитие «Бякурансо» днем. Заявив, что в пансионе спрятано оружие, бандиты решили начать «обыск». Их было шестеро. Держались они нагло, вызывающе. Один из них был одет в форму отряда охраны порядка.

Тамае — приятельница Митико и Ясуко — наотрез отказалась впустить бандитов в свою комнату.

— Вы совсем не те, за кого себя выдаете! — кричала она. — Я не открою вам дверь!

Ее попытались оттолкнуть, но она вцепилась в дверную ручку и продолжала кричать.

— Принесите соответствующий ордер! Иначе ни за что не пущу!

Сопротивление Тамае придало женщинам смелости. Все начали кричать, шум стал слышен на улице. Тогда бандиты схватили Тамае и потащили к выходу.

— Завтра приедете за ней в Управление общественного порядка, — ухмыляясь, бросил один…

К вечеру следующего дня Тамае вернулась сама. Она была совершенно разбитой. Ее, видно, бандиты насиловали всей группой. Женщины с ужасом смотрели на свою товарку.

— Ну чего уставились! — набросилась Тэмае на подруг. — Благодаря мне вы остались нетронутыми.

Одна из женщин сказала Тамае:

— Может, стоит сообщить в Управление охраны? Ты же знаешь, где они живут.

— Знаешь! — злобно повторила Тамае. — Честь теперь не вернешь. Да и кому мы нужны, чтобы заботиться о нас? Себе же яму выроем. Нет, с меня хватит…

Бандиты больше не появлялись, но Тамае стала с того дня совсем другой, она пошла по рукам. Правда, сама жизнь толкала женщин на скользкий путь. Очень трудно им жилось, а те, кто продавал свое тело, нужды не знали. Проституцией стали заниматься многие японки.

Тамае стала и питаться и одеваться в пансионе лучше всех. Она расцвела на глазах и держалась заносчиво. Подруги, вначале жалевшие Тамае, стали относиться к ней с явной неприязнью. Это сделало женщину еще более заносчивой и замкнутой.

Ясуко не раз пыталась поговорить по душам с Тамае, но у нее ничего не получилось. Та шла своей дорогой.

В тот день после обеда Митико пошла к «тете» в столовую со своими часиками, надеясь обменять их на несколько килограммов гаоляна. «Тетя» охотно занималась такими сделками и, как говорили, уже сколотила на спекуляциях приличный капитал. Когда Митико пришла, она шушукалась о чем-то с Тамае. «Тетя» взглянула на Митико, Тамае тоже повернулась в ее сторону. Митико сама удивилась, как быстро вырастает между людьми стена отчуждения.

Она слабо улыбнулась, теряясь под пристальным взглядом Тамае, и протянула часы.

— Продаешь? — неестественно мягко спросила Тамае. — Не продавай. Если нужны деньги, я одолжу. А могу и так дать. Но ты же так не возьмешь.

Митико улыбнулась и покачала головой.

— Не беспокойся, я как-нибудь выкручусь…

— Ах да, я забыла, — в глазах Тамае блеснули два уголька, — разве ты можешь взять мои грязные деньги?! Все ждешь своего Кадзи и поэтому живешь, как монахиня. Но зря все это. Его и в живых-то давно нет. Вон спроси русских, вся Квантунская армия перебита!

У Митико даже дыханье оборвалось.

— Зачем ты так говоришь? Разве я что-нибудь сделала тебе плохое?

Тамае на секунду растерялась, но тут же снова вспыхнула:

— Вы все осуждаете меня, а сами завидуете. Да, да, слюни глотаете от зависти. Приди сюда вечером и понаблюдай, какими глазами на меня смотрят, когда я одна ем белый рис. Я, дура, сперва стеснялась, но теперь хватит! Всех клиентов сюда водить буду, и русских тоже. И пусть только попробуют мне что-нибудь сказать! А вы, тетя, с сегодняшнего вечера варите мне только белый рис.

«Тетя» смущенно взглянула на обеих женщин.

— Что бы ты, Тамае, ни ела, ни завидовать, ни презирать тебя я не стану, — спокойно, но твердо сказала Митико. — А что касается твоей жизни, мне кажется, ты просто совершаешь ошибку.

— Ошибку? — позеленев от злости, сказала Тамае. — А тот, кто понапрасну ждет покойника, не совершает ошибку? Вон на нашей улице одна тетенька торгует пирожками. Она называет их Нэгиити, по имени своего погибшего сынка. Почему бы и тебе не стать с ней рядом и не продавать, скажем, печенье Кадзи. Ты бы бойко торговала.

Митико бегом бросилась из столовой. Она, конечно, понимала, что злость Тамае — не что иное, как осуждение себя самой, и прощала несчастную, и в то же время ее возмущало хамство подруги, которая так зло насмехалась над ее горем.

— Ты, девочка, переборщила, — укоризненно сказала «тетя» Тамае, с закушенными губами смотревшей вслед Митико.

15

— Может, вы знаете, что стало с частью на восточной границе? — Этот вопрос Митико неизменно задавала каждому вернувшемуся из армии. После разговора с Тамае она никак не могла успокоиться.

— Нет, не знаю.

— Что с ней стало? Да кто же может это сказать…

— Право, не знаю, ведь в том районе шли настоящие бои…

— Не слышал, но, видно, они все погибли.

Большинство отвечало именно так. Отвечали хмуро, неохотно. Более доброжелательные люди говорили:

— Возможно, он попал в плен. Тогда ему не миновать Сибири и, если он переживет тамошнюю зиму, очень может быть, что и вернется.

Итак, ничего определенного. Но Митико не падала духом, а продолжала поиски…

— Ты что, сегодня опять отправляешься? — спросила ее как-то Ясуко. — А может, со мной пойдешь? Я хочу отыскать в городе какое-нибудь дело. Неужели мы не докажем Тамае, что женщине можно прожить честно?

— Конечно, конечно. Но дай мне только последний раз сходить… Сегодня…

Митико сказали, что из-под Дуньаня, одолев невероятно тяжелый путь, пришел какой-то мужчина и что сейчас он лежит больной. Дуньань, кажется, расположен западнее тех мест, где был Кадзи, но, может быть, он относится к тому же военному округу, подумала Митико и решила навестить пришельца.

Когда Ясуко вернулась в пансион, Митико сидела у шкафа. У нее на коленях лежал мужской костюм, а на нем в бумаге — несколько черепков.

— Что это у тебя?

— Это он разбил, когда уходил.

То были черепки стенного блюда, купленного в день их свадьбы. Как радостно было им тогда!

— Когда он вернется, я скажу ему: помнишь, ты, уходя, разбил блюдо, я сберегла осколки, поэтому ты и вернулся…

— Узнала что-нибудь?

— Кажется, надежды нет никакой.

Человек тот рассказал Митико, что несколько солдат пробирались вместе на родину, но на них напали китайцы. Среди убитых был мужчина, которого звали не то Кадзи, не то Кадзии. Это был очень решительный человек, лет около тридцати. Приметы сходились, а когда Митико услышала, что этот человек и великолепно стрелял, она совсем приуныла.

— И вы слышали, как его называли Кадзи?

— Или Кадзи, или Кадзии, кажется так. В него выстрелили, он упал, а мне удалось убежать…

Митико не помнила, как вышла на улицу. Среди тысяч солдат у Кадзи могли быть, конечно, тезки. И приметы могли совпасть. Разве можно доверять памяти больного? Но надежда все-таки постепенно угасала…

— Не верю, — нарочито весело сказала Ясуко. — Твой Кадзи жив, вот увидишь!

Но Митико, словно привинченная к стулу, не двигалась, она боялась разрыдаться. Несколько секунд Ясуко молча смотрела на подругу, потом твердо сказала:

— Человек, вынесший жандармские пытки, одолеет все. А мы с завтрашнего дня будем ходить в город и торговать. Правда, пока торгуют больше мужчины. Они продают кимоно с рук. Китайцы охотно берут кимоно. И вот что я придумала: у нас-то этих кимоно мало, так мы будем брать одежду у богатых дам на комиссию. Ведь знатным дамам стыдно выйти на улицу, а жить все-таки надо, вот мы и будем брать с них комиссионные, десять или пятнадцать процентов. Хорошо я придумала?

— Хорошо.

— Ты положись на меня. Я с несколькими дамами уже договорилась. Воспоминания воспоминаниями, а жизнь идет своим чередом.

— Спасибо тебе, Ясуко.

Дрожащими руками Митико завернула в бумагу осколки блюда. Да, жизнь продолжается…

16

Ясуко своевременно приняла решение о торговле. Пока на улице торговали одни мужчины да старухи. Так что молоденькие, миловидные женщины привлекали всеобщее внимание. Торговля пошла успешно, богатые кимоно продавались хорошо. Подругам даже завидовали. Покупателями были в основном китайцы, причем не только перекупщики, но и приезжие крестьяне из окрестных деревень. Иногда кимоно покупали советские офицеры. Эти даже не торговались, давали столько, сколько запрашивали. И, разумеется, офицеры покупали только у Ясуко и Митико.

С каждым днем число уличных торговцев увеличивалось, в центре города образовалась настоящая толкучка.

Ясно, что на таком рынке не обходилось без различного рода инцидентов. У вещей не существовало устойчивой цены, каждый понимал, что люди дошли до ручки, поэтому многие вещи приобретались за бесценок. Впрочем, это, может, было и справедливо. Времена японского господства прошли, и японцы теперь получали по заслугам. Пусть скажут спасибо, что ноги не протянули.

Случались неприятности. Иногда неприязнь китайцев выливалась в странную форму. На толкучке несколько мужчин подходили к продавцу. Один брал в руки кимоно, разглядывал вещь, спрашивал о цене, потом передавал кимоно другому, потом возвращал, опять брал то одно, то другое… В результате два или три кимоно исчезали.

Заметив пропажу, японец требовал объяснений, и тут начинался скандал. Китаец бил себя кулаками в грудь и, брызгая слюной, до хрипоты доказывал свою невиновность.

— Нет, вы послушайте, он говорит, что это я украл! Тогда отправляйте меня в тюрьму. Но если ты ошибся?.. О, тогда тебя придется вести туда!

Японец, боясь разрастающегося скандала, старается его замять.

— Хорошо, хорошо. Верно, я ошибся, извините.

Однажды к Ясуко и Митико подошел молодой китаец. Лицо открытое, приветливое. Он купил одно кимоно, но взял два, заявив, что за второе тоже заплатил. Сначала женщины на ломаном китайском языке пытались ему объяснить, что получили деньги только за одно, но китаец стоял на своем. Тогда, выйдя из себя, Ясуко закричала по-японски.

— Вы врете! Сколько стоит второе? Сколько вы за него заплатили?

Но китаец, собрав соотечественников, без тени смущения заявил:

— Я купил это кимоно у другого продавца.

Как же его уличить во лжи? К каждому кимоно подруги прикрепляли свою бумажную метку, но китаец, видно, ловко снял ее.

Но женщины упрямо стояли на своем, ведь кимоно было чужое, и они не могли его так просто отдать. Вдруг кимоно сорвалось с плеча «покупателя» и полетело к продавщицам. Рядом с женщинами вырос советский офицер, бывший здесь на голову выше всех остальных мужчин.

— Так нельзя, нельзя, — сказал он. — Я все время наблюдал за вами. Женщины говорят правду. А ты лучше проваливай отсюда!

Но китаец, выпятив грудь, набросился на него.

— Не вмешивайтесь, когда вас не просят, господин капитан! Это не ваше дело. И вообще почему вы защищаете японцев, которые нас угнетали?

— Вы бы шли домой, — смущенно улыбаясь, сказал офицер подругам, — сегодня у вас день неудачный…

Ясуко и Митико поняли, что офицер к ним расположен добродушно и что он предлагает им уйти. Они ушли.

— Прямо зло берет! Завтра же все кимоно привяжу одно к другому. А наши-то словно воды в рот набрали. Каждый только о себе думает. До других дела нет, — с обидой в голосе сказала Ясуко по дороге домой.

— А не попросить ли Окидзиму стать нашим компаньоном?

Окидзима пробавлялся, торгуя на перекрестке сигаретами. Он оптом закупал табак и дома сам набивал сигареты.

17

— Митико, вы узнаете вон того человека?

Окидзима показал на коренастого мужчину, который торговал с лотка табаком и земляными орехами. Он заискивающе улыбался каждому китайцу, но во всех его движениях сквозила какая-то настороженность.

Митико посмотрела в сторону торговца, и лицо ее приняло суровое выражение. В торговце она узнала Окадзаки.

— Интересно, когда же он из Лаохулина выехал?

— Наверно, сразу после того, как пришли русские. Сначала, видно, отсиживался где-нибудь. Неровен час, мог китайцев встретить, что работали на рудниках. Но все время в норе не будешь сидеть. Вот и выполз потихонечку. Видите, как пес трясется. Кто бы додумал, что этот человек был грозой рудника!

События двухлетней давности внезапно встали в памяти. Если бы этот тип не сфабриковал в свое время дело о побеге спецрабочих, Кадзи не попал бы в жандармерию и не был бы лишен брони. Митико не могла спокойно смотреть на Окадзаки и отвернулась. Подлец…

Но вот Окадзаки посмотрел в их сторону, он узнал Митико. Сначала его глаза, состоявшие на три четверти из белков, взглянули на нее злобно, но уже через секунду круглое лицо Окадзаки расплылось в улыбке и он совершенно преобразился.

— О-о, кого я вижу! Здравствуйте!

Окадзаки подошел ближе. Митико взглянула на него холодно.

— Рад видеть вас живой и здоровой. Кстати, а где ваш супруг?

Еще хватает нахальства спрашивать!

— Еще не вернулся, — коротко ответила Митико.

— Жаль! — Окадзаки сочувственно улыбнулся. Эта улыбка сначала возмутила Митико, но в то же время она подумала: а не мучает ли Окадзаки совесть? Ведь это тоже может быть.

Но Митико ошибалась. Окадзаки дрожал за свою шкуру. И все же его сочувствие было не совсем притворным.

Пусть все его считают человеком грубым и жестоким, но ему доступны и другие, человеческие чувства, в том числе и участие. Война, на которую он возлагал большие надежды и в победном исходе которой не сомневался, окончилась крахом и выбила его из седла. Вот и ему пришлось надеть другую личину — нет, он никого не хочет обманывать, просто иначе нельзя выжить. Поражение в войне, общие трудности и неудачи заставили его забыть прошлое и тот удар, какой он нанес Митико и Кадзи. Все встало вверх дном, беда настигла всех, надо все забыть. Вот что говорило его лицо, обращенное к Митико.

Митико не сдавалась. Она продолжала смотреть на него холодными глазами.

— Но я думаю, что Кадзи вернется. И вас он, вероятно, не забыл… — сказала она.

Глаза у Окадзаки боязливо забегали по сторонам. Его испугала не столько злопамятность этой женщины, сколько то, что история с казнью в Лаохулине, казалось, навеки похороненная, может всплыть. Тогда ему, разумеется, не сносить головы. Вообще-то Окадзаки повезло: незадолго до конца войны его перевели в глушь, на заброшенный рудник, и поэтому его миновала справедливое возмездие со стороны китайских рабочих.

— Ну что, понял? — вступил в разговор Окидзима. — Вот вернется Кадзи, а ты знаешь, он парень прямой и честный — выволочет на свет то злосчастное дело, и тогда тебе несдобровать. А не вернется — тебя все равно будут всю жизнь проклинать.

— Проклинать? Но почему же?..

Глаза его снова растерянно забегали.

— Я ведь ничего… Я ведь только… я уже давно хотел вам рассказать…

— Ладно, не изворачивайся! — резко сказал Окидзима. — Уж не думаешь ли ты извинениями добиться прощения Митико?

— Нет, нет, — замахала руками Митико, — мне не нужны его извинения. Разве этим можно что-нибудь исправить? Кадзи нет, а он все-таки живет…

— Какая это жизнь? — горько усмехнулся Окадзаки. — Живу из милости у своего бывшего подчиненного. Окидзима меня поймет, он в таком же положении. Но скажу честно, когда рудники заняли красные, я об одном подумал: как жаль, что с нами нет Кадзи! Как он нужен был тогда! Вот клянусь, что так думал!

Еще заискивает! Митико трясло от возмущения, но ей хотелось выслушать Окадзаки до конца.

Окадзаки хотел что-то рассказать, но тут перед его лотком остановились несколько мальчишек и бывший контролер рудника опрометью бросился к ним.

— Ему тоже, видно, досталось… — пробормотал Окидзима.

Митико безучастно смотрела на сухие листья, гонимые по улице ветром.

— А вы знаете, хорошо, что Кадзи не было тогда на рудниках. Еще неизвестно, как бы отнеслись к нему русские. Ведь он такой несдержанный…

— А он везде был бы несдержанный. Рудник тут ни при чем.

Забыв, зачем она пришла к Окидзиме, Митико молча стояла, подставив лицо северному ветру. Пройдет еще месяц и настанет зима, тогда на возвращение Кадзи никаких надежд не останется.

— Сколько мужчина может пройти за день? — спросила она, ни к кому не обращаясь. — Километров двадцать?

Митико стала загибать пальцы. Она считала, сколько осталось до наступления зимы.

— За сто дней две тысячи километров. А потом… смерть.

Окидзима посмотрел на ее дрожащие плечи.

— Митико, хотите я куплю вам пирожков вон у той старушки?

— А-а, это та самая…

На тротуаре через дорогу сидела старуха, похожая на расползшуюся от времени гипсовую скульптуру. Она торговала пирожками Нэгиити, о которых говорила Тамае.

— Я сама куплю.

Митико стремительно перешла дорогу. Старуха подняла голову и увидела заплаканное лицо.

— Что с вами?

— Мне, бабушка, посоветовали тоже торговать печеньем. — Быстрым движением Митико смахнула слезы. — Дайте четыре штуки.

«Ясуко, верно, не рассердится, что я роскошничаю, — подумала Митико. — Ведь нельзя равнодушно смотреть на эту несчастную старуху…»

18

Окидзиме уже дважды предлагали бросить торговлю и заняться делами посущественнее. Его хотел привлечь в свои ряды местный «Союз японцев». Им нужен был человек, свободно владеющий китайским языком. Но Окидзима отказывался. Он не возражал против деятельности союза, направленной на скорейшее возвращение японцев на родину, но ему не улыбалось быть безропотной пешкой в руках финансовых заправил союза, заботящихся прежде всего о собственной выгоде. Если бы эти толстосумы пожертвовали собственными капиталами ради поддержки собратьев, он бы еще мог согласиться, а так… Другое предложение исходило от некоего господина Ното, до сих пор совершенно неизвестного Окидзиме. Явившись к нему домой, этот человек обстоятельно изложил Окидзиме свою идею создания демократической японской организации, призванной сотрудничать с городскими властями. Господину Ното для осуществления своих планов тоже был необходим человек, хорошо знающий китайский. Такая откровенность на Окидзиму произвела благоприятное впечатление. Оказывается, господин Ното прослужил всю войну в одной из фирм компании, где работал Окидзима, причем больше двух лет просидел в тюрьме. «Ловко! — подумал Окидзима. — Сидел и все же не остался без места. Значит, парень не промах».

— А вы считаете меня демократическим элементом? — с улыбкой спросил Окидзима.

Господин Ното поспешил успокоить его:

— А таким редискам больше доверия.

— Редискам?

— Да, к тем, кто лишь сверху красный. Я ведь знаю, за что вас перевели на маленький рудничок, а вашего приятеля отправили в солдаты.

— Он-то, наверно, стал настоящим красным, а я действительно редиска. Но меня, очевидно, уже не переделаешь, вечно стою на перепутье.

— Но ведь все японцы такие. Если подходить строго, надо брать только политзаключенных. Но это не годится! Нужно создать свою демократическую организацию, пробудить гражданское сознание японцев, а то все уже забыли, что это такое. А местные тузы только и ждут, когда сюда гоминдановцы пожалуют. Тогда русским придется убраться. А что изменится? Ничего.

— А если начнется гражданская война, что тогда с японцами станет? — спросил Окидзима.

— Все будет зависеть от того, на чьей стороне они окажутся.

— Выбирать-то смогут немногие, а остальные просто будут чего-то ждать. А что в том толку? Надо скорее вернуться на родину, вернуться во что бы то ни стало. По мне любая власть, только бы домой добраться. Вот и вся демократия!

Окидзима с минуту помолчал, следя за выражением лица Ното.

— Я считаю, что не следует безоговорочно идти на поводу у масс. Но в городе только и ждут прихода гоминдановцев. Рассуждают просто: с красным Китаем и Советами договориться не так-то просто, а с чанкайшистами Япония в два счета поладит. Тогда, мол, и домой поедем. И вдруг при таких настроениях мы начинаем движение с других позиций! Что мы можем им дать — призрачную надежду на скорый отъезд? А если дело не выгорит, тогда что? Предположим, нас кто-то поддержит. Японцы — народ очень пассивный и идут туда, куда ветер дует. Но сколько может это длиться? Вы скажете, пока красный Китай удержит власть. Но если начнется гражданская война, город будет все время переходить из рук в руки. И каждый раз, когда его будут занимать гоминдановцы, нам придется бежать отсюда и возвращаться, когда Народная армия будет брать его обратно. Кто же станет с нами считаться? Мы только поставим себя в дурацкое положение.

— Но ведь вы не отвергаете иную возможность?

— Революция, милый, не справочник, чтоб открыть такую-то страницу и найти нужный ответ. Нам сейчас очень трудно, японцы ведь никогда не были в таком сложном положении.

Прощаясь, Ното добавил:

— Если все же надумаете что-либо предпринять, так уж лучше к нам, чем в «Союз японцев». Пока нас очень мало, мы даже своей газеты еще не имеем, но…

— Во всяком случае, — перебил собеседника Окидзима, — я не забуду вашего предложения.

«Будь на моем месте Кадзи, он без особых размышлений пошел бы за Ното», — подумал Окидзима, поглощая вместе с Митико пирожки Нэгиити. Но Кадзи все-таки не так «запачкан», как он. Человек, участвовавший в качестве переводчика в карательных «чистках деревень», не может корчить из себя демократа. Конечно, нельзя без конца ставить в вину себе прошлое, но как утихомирить совесть? А что проку в том, что он себя постоянно гложет? И все-таки как можно забыть, что он перевел приказ и несчастный китаец был закопан живьем в землю, а сынишка под дулом винтовки утаптывал эту землю… Да, тут надо иметь стальные нервы.

— А вот Кадзи, пожалуй, купил своим поступком право называться человеком, — словно самому себе сказал Окидзима. — Он не стоял сложа руки, он действовал и потом тяжкой мукой искупил свою вину.

Откуда было знать Окидзиме, что после этого Кадзи все время накапливал преступления? Сейчас Окидзима чувствовал между собой и Кадзи зияющую пропасть.

— Выходит, что нам не остается ничего другого, как заделаться уличными торговцами. — Окидзима улыбнулся и добавил: — Так что, берите меня в свою компанию.

Митико понимала, что гнетет Окидзиму, и жалела его. Но она была рада, что Окидзима согласился торговать вместе с ними. Все-таки хорошо, когда рядом есть мужчина.

С Окидзимой торговля пошла бойчее. Окидзима ничего не смыслил в кимоно, но зато он прекрасно знал китайский и пускался в такую болтовню, что покупатели китайцы диву давались. Так что на долю Митико и Ясуко оставалось только мило улыбаться.

В те дни, когда выручка была приличной, все трое отправлялись кушать пирожки Нэгиити.

Но беда всегда ходит невдалеке.

И в этот день торговля шла хорошо, и никто не думал, что вот-вот разразится несчастье.

19

— Почему вы так успешно торгуете, в чем секрет? — поинтересовалась как-то стоявшая рядом с ними пожилая женщина.

— А в том, что со мной всегда две красавицы, — улыбнулся Окидзима.

Тут к ним подошел высокий мужчина в черном костюме и, взглянув на Митико, спросил:

— Узнаете?

Митико не сразу вспомнила подошедшего человека. Это был доктор Се из Лаохулинской амбулатории, где она несколько месяцев работала после мобилизации Кадзи.

— О, господин Се! — с улыбкой воскликнул Окидзима.

— Да, это я. А что, Кадзи вернулся?

— Нет еще. — Митико подняла глаза на Се. — А вы, доктор, каким образом здесь оказались?

— Да вот городские власти пригласили меня в здешнюю больницу. А не пойти ли нам куда-нибудь выпить чаю?

— Вы идите, — сказал Окидзима, обращаясь к женщинам, — а я еще поторгую.

— Да? — Ясуко радостно улыбнулась.

— Осталось всего два кимоно, — сказала Митико. — Вы уж постойте, а мы вас потом угостим пампушками.

И обе женщины, взяв под руки Се, ушли. Не успели они скрыться из виду, как перед Окидзимой выросли три бойца из Отряда охраны общественного порядка.

— Ты Окидзима?

— Да.

— Пошли.

— А в чем дело?

— Ты знаешь человека по имени Окадзаки?

— Знаю.

— Пошли. Надо кое-что выяснить.

Окидзиму охватило тревожное предчувствие. Верно, Окадзаки задержан. Если по поводу того дела — быстро не вернешься. Еще, чего доброго, привлекут за соучастие…

Два непроданных кимоно Окидзима поручил женщине, торговавшей рядом с ними.

— Когда девушки придут, передайте, чтоб скоро меня не ждали.

Когда Митико с Ясуко вернулись, этой женщины, разумеется, и след простыл, а стоявший на ее месте незнакомый мужчина сказал:

— Пришли солдаты из Отряда охраны порядка и увели его. Кимоно он оставил здесь одной женщине…

— А где эта женщина?

— Не знаю, куда-то ушла.

Митико и Ясуко поспешили в Управление охраны.

— Вы родные тех нехороших японцев? — холодно осведомился человек в форме. По его строгому лицу можно было догадаться, что тут пустяками не занимаются…

Женщина, которой Окидзима отдал кимоно, не показывалась три дня. На четвертый, когда ее наконец отыскали, она сослалась на болезнь.

— Я болела и попросила одного знакомого передать вам кимоно. Но он не смог этого сделать и попросил кого-то еще… А тот куда-то исчез…

— Не врите!

У Ясуко было такое грозное лицо, что, казалось, вот-вот она влепит пощечину:

— Умнее ничего не могла придумать, даром три дня думала! Меня не касается, кто куда исчез. Изволь возместить стоимость!

— Ну, разумеется, я это сделаю…

Но она этого не сделала. Изменилась жизнь, изменились люди. Теперь никто не мог поручиться за порядочность своего соотечественника.

И пришлось Митико продать костюм Кадзи, чтобы вернуть стоимость одежды тем, у кого она взяла, эти кимоно на комиссию.

Костюм Митико продала доктору Се; тому было неприятно покупать костюм Кадзи, но он догадался, что Митико находится в затруднительном положении.

— Я хотела попросить вас еще об одном, — смущаясь, сказала Митико. — Вот только не знаю, согласитесь ли вы.

Старательно подбирая слова, Митико попросила Се попытаться освободить Окидзиму, а если это невозможно, хотя бы разузнать, что с ним.

Се нахмурился. Он прямо заявил, что предпочитает но ввязываться в подобные дела, так как это может повредить его положению врача.

— Боюсь, что всплыло дело на рудниках, — грустно проговорила Митико. — Если уж Окидзиму, имеющего косвенное к нему отношение, привлекут к ответственности, то Кадзи уж наверняка не простят.

— Я врач и очень далек от подобных дел, — улыбнулся Се, — но, присмотревшись к жителям этого города, я увидел, что они очень строги к себе и довольно миролюбиво настроены к японцам, по крайней мере так мне показалось… А Кадзи нечего беспокоиться. Ведь он сделал тогда все, что мог. Даже женщины из «веселого заведения» это подтвердили.

Митико почтительно склонила голову. Ей было приятно, что есть еще люди, которые относятся к Кадзи хорошо. Когда Митико собралась уходить, Се, замявшись, сказал:

— Может, вы согласитесь до возвращения Кадзи поработать в нашей больнице? У нас есть сестры-японки, так что устроить вас сестрой — в моих силах. Время тревожное! Не сегодня-завтра начнется гражданская война, раненых будет много… Если вы будете помогать Народной армии, думаю, и Кадзи это одобрит, когда вернется.

Митико слабо улыбнулась.

— Одобрит?..

«Вот если бы он когда-нибудь предстал передо мной так же неожиданно, как вы…» — подумала Митико, но промолчала.

20

Окидзиму вызвали по другому делу. Окадзаки узнал один китаец, которого тот избил хлыстом в Лаохулине. Китаец уже прошел было мимо, но потом вернулся.

— Ты помнишь меня?

Окадзаки, разумеется, не помнил. Мало ли кого он избивал, разве всех упомнишь? А теперь любой китаец мог вогнать его в дрожь.

— Не помню, — сказал Окадзаки, побледнев как мел.

— Ты не помнишь, а я помню. Куда хлыст дел?

Окадзаки лучше было бы молчать. Тогда он, может, отделался бы пощечиной или плевком в лицо, и дело с концом. Но Окадзаки подумал, что, случись с ним что-нибудь сейчас, жена и дети останутся на улице, и он с жалкой улыбкой протянул китайцу пачку сигарет и мешочек с орехами. Однако китайца, видно, возмутило то, что Окадзаки так дешево хочет отделаться от него. Он ударил его по рукам, орехи и сигареты полетели на землю.

— Ты по-другому заплатишь за свой хлыст! — крикнул китаец.

На беду у этого китайца оказался приятель в Управлении охраны общественного порядка. Китаец, может, просто хотел проучить Окадзаки, но колесо завертелось. В управлении, естественно, поинтересовались, не числятся ли за этим японцем и другие проступки, и китаец чистосердечно рассказал то, что он о нем знает.

Тогда Окадзаки решил призвать на помощь Окидзиму, который к тому же превосходно говорил по-китайски.

Когда Окидзиму привели, Окадзаки сидел на стуле, сжавшись в комок, и дрожал мелкой дрожью. За столом сидел китаец, по-видимому следователь.

— Вы знаете этого человека? — спросил китаец у Окидзимы.

— Да.

— И знаете, что он делал в Лаохулине?

— Да, в самых общих чертах.

— Знаете о его издевательствах над китайцами?

— Конкретных фактов не помню.

— Окидзима, спаси, — умоляюще прошептал Окадзаки по-японски.

Китаец сердито посмотрел на Окадзаки.

— А что, собственно, говорить? — хмуро сказал Окидзима. — Почти все японцы били китайцев, и сейчас мы расплачиваемся за это. Вот только сколько будем платить — неизвестно.

— А вы лично били китайских рабочих?

Окидзима закрыл глаза и вспомнил Кадзи.

— Как же вы оцениваете сейчас свое поведение?

— Я в свое время поссорился из-за этого со своим хорошим другом. И уже тогда я понял, что был неправ. Но даже если бы меня и не сцапала жандармерия за потворство китайским рабочим, сейчас все равно пришлось бы держать ответ перед вами.

— Этот человек, — китаец показал подбородком на Окадзаки, — настаивает на том, что бил не по своей воле, а по приказу. Он клянется, что ни разу не ударил по своей прихоти.

Окидзима мысленно усмехнулся. В какое жалкое ничтожество превратился Окадзаки — гроза рудника. Да, такие люди, пожалуй, виноваты больше всех…

— Я не знаю, в чем вы его обвиняете, — проговорил Окидзима. — Скажу только одно: на его месте мог быть любой из нас. Смешно отрицать вину японцев перед вашим народом. Так что, если мне позволили торговать в городе, очевидно, можно и ему…

— Как это? А если ему не позволим, выходит, и вам нельзя разрешить? — рассмеялся следователь.

Окидзима улыбнулся.

— Это ваше дело. Как говорится, рыба, лежащая на кухне у повара, не спорит с ножом.

— Нехорошая пословица. Наша цель не в том, чтобы наказывать людей.

В это время в комнате появился еще один человек в форме и, подойдя к столу, что-то долго объяснял следователю. Тот слушал с невозмутимым лицом и только кивал головой. Потом он повернулся к Окадзаки и сказал:

— Вы обвиняетесь в зверском убийстве китайцев в Лаохулине. Мы вынуждены вас арестовать. Пожалуйста, переведите ему, — обратился следователь к Окидзиме.

Окадзаки, видно, чутьем понял внезапную перемену и побледнел как полотно. Взглянув на него, Окидзима пробурчал по-японски:

— Теперь юлить нечего. Это, наверно, то самое дело.

Схватившись руками за стол, Окадзаки резко поднялся. Его белесые глаза забегали по комнате.

— Не я один! И ты, и Кадзи, все в этом виноваты.

Окадзаки схватил за руку следователя и, показывая на Окидзиму, закричал:

— Он тоже! Не я один!

— Замолчи! — крикнул Окидзима.

Наступило молчание. Его нарушил голос следователя.

— Вы только что заявили, что не помните конкретных фактов. Выходит, вы солгали?

— Ну и что же?

Выпуклые глаза Окидзимы тоже заерзали. Неужели это конец? Всплыл в памяти телефонный разговор с Кадзи, свидание с ним в жандармерии, перевод в заброшенный рудничок. Невеселые воспоминания… Ну что ж, этого надо было ожидать… Только бы не докопались до его участия в карательных операциях. Тогда крышка…

— Этот человек и я со своим другом стояли на противоположных позициях. Но тем не менее не могу не признать, что косвенно являюсь соучастником преступления…

Теперь уже за обоими стояли охранники с винтовками.

21

В полутемной общей камере было нестерпимо душно от запаха грязных человеческих тел. Знакомый запах — Окидзима много лет вдыхал его в бараках рудокопов, так что не страшно. В одном только была разница — там, на рудниках, его величали господином или учителем, здесь же он был среди равных. На него молча уставились несколько пар мутных глаз.

— Гляди, энтот, кажется, японец!

— Наверно, мукой «промышлял».

— За что его замели?

— Не знаю, но нос дерет.

— Пусть топает в угол. Нечего нам с японцем дружбу заводить.

На этом приветствия кончились. Окидзима стоял, сесть было некуда.

— Да не торчи ты, как штык, приземлись куда-нибудь.

Один низкорослый китаец подвинулся и примирительно сказал:

— Коли попал сюда, так будь своим.

— Эй, ты, пучеглазый! — крикнул китаец, сидевший у двери. — За что попал-то?

— Торговал втихую вот этим.

И Окидзима, озорно улыбнувшись, сжал кулак и отогнул большой палец и мизинец — это был жест курильщика опиума.

— Белым или черным?

— И тем и другим.

— Ну, теперь не скоро выйдешь.

— Сам знаю…

Окидзима вызывающе рассмеялся и посмотрел на решетчатое окошко. Бандиты и карманники, кажется, были несколько озадачены бойкостью и отменным китайским языком японца.

— Эй, новичок! — окликнул кто-то Окидзиму. — На допросах больше помалкивай, тяни. Надо выждать. Не сегодня-завтра гоминдановцы придут, а они опиум любят. Так что действуй с умом, может, и выйдешь.

Вдруг в окованную железом дверь раздался стук.

— Тихо!

Наступила тишина. Прислонившись спиной к стене, Окидзима сделал вид, что дремлет. Что сейчас делает Окадзаки, которого посадили в камеру напротив? Кто-кто, а он-то язык распустит — начнет всех подряд топить. Хорошо, что Кадзи здесь нет. Пусть в Сибири набирается ума-разума. Там его лакированный автомобиль гуманиста потрясет по сибирским колдобинам, придется пересаживаться на вездеход…

За стеной тюрьмы был, по-видимому, пустырь или спортивная площадка, оттуда доносились звонкие ребячьи голоса. Кто-то напевал:

Окидзима поднял тяжелые веки.

— Опять поет, — протянул кто-то. — Этой девке, видно, коммунисты по нраву.

— Как думаешь, — спросил сосед Окидзимы, — гоминдановцы скоро придут?

— А что, при них, думаешь, легче станет?

— Еще бы, они частнику крылья не подрезают, а тут служи всему народу.

— Тогда, выходит, и тебе служат, ведь ты тоже народ.

Камера затряслась от хохота, и тут снова стукнули по железной двери.

— Кому трепаться охота, пусть треплется на суде! А до этого — чтоб тихо!

— А тот, за дверью, тоже народ?

— Вы, японцы, люди образованные, вы должны знать, — снова заговорил сосед Окидзимы, — могут Мао Цзе-дун и Чан Кай-ши поделить Китай пополам?

— Вряд ли. А ты за раздел?

Сосед кивнул.

— И куда ж тогда подашься?

— К Чан Кай-ши, конечно.

— Почему?

— Да кто же захочет стать нищим! Я вот работал, работал, накопил денег и отдал их в долг. А долг вовремя мне не вернули. Тогда я пошел в японскую полицию и забрал у должника дом и свинью. Такой договор был. Должник мой куда-то уехал. Прошло два года, и вот он сейчас вернулся и донес на меня. Меня забрали, обозвали кровопийцей и посадили, а дом тому вернули. Где же слыхано такое? И слова сказать нельзя, смотрят, как на злодея…

— Тебя-то отпустят.

— Ты думаешь? А дом вернут?

— Ну, это вряд ли.

Сосед недружелюбно посмотрел на Окидзиму.

— Если так, я отсюда никуда не пойду, пока не придут гоминдановцы. При них всем будет хорошо, тебя они тоже отпустят.

Окидзима рассмеялся; каждый мерит жизнь своей меркой. Этот ждет гоминдановцев, на что-то надеется. А ему, Окидзиме, на что надеяться? Для него нет оправданий. Ну что ж, постараемся хоть на суде держаться с достоинством. А все-таки страшновато. Окидзиме вдруг опять захотелось услышать голос, певший за окном. В этой незатейливой песне слышалась какая-то надежда.

Окидзима оторвал взгляд от окна и начал раздеваться.

22

На следующий день Окадзаки вызывали на допрос. Вернулся он примерно через час.

На ходу он крикнул Окидзиме скороговоркой:

— Кажется, все обойдется. Я про тебя ничего плохого не сказал.

Окидзиму вызвали на допрос на четвертый день. Ну, началось! Достоинство достоинством, а все-таки как хочется, чтобы все сошло с рук.

Допрашивал его человек, одетый в штатское, с нежной, как у ребенка, кожей. Казалось, на его лице никогда не росло бороды. По тому, как к нему относились сослуживцы, можно было догадаться, что человек в штатском — большая шишка. Работники управления называли его «товарищ Фан».

— Кажется, вас зовут Окидзима? Правильно? Садитесь, пожалуйста, — проговорил Фан на чистом японском языке.

— Скажите, когда кто-нибудь из вверенных вам и господину Кадзи пленных в Лаохулине бежал, вас вызывали в жандармерию?

— Да, вызывали.

— И что вы предпринимали?

— Да ничего. Кадзи, непосредственно отвечавший за пленных, старался, как мог, улучшить их жизнь. Я ему помогал, но результаты были мизерные. Побеги продолжались.

— А как вы думаете, почему?

— Они нам не доверяли.

— И тогда вы перешли к карательным мерам?

— Нет, что вы! Во всяком случае, Кадзи…

— Не нет, а да. Нам это хорошо известно. И тут нечему удивляться. Господин Кадзи, кажется, был даже награжден за повышение производительности труда. Так ведь?

— Да, так…

— Вы же не будете утверждать, что старались увеличить добычу руды, надеясь на поражение Японии? Ваши производственные успехи, конечно, были для вас важнее, чем положение китайских пленных!

Лицо Окидзимы стало багровым. Все, что подспудно копилось в душе, сейчас рвалось наружу. Он вспомнил свой разговор с Кадзи после капитуляции Италии. Многие японцы были уже тогда уверены в поражении, но многие еще надеялись… Но к чему оправдываться? Его не поймут…

— Простите, — сказал Окидзима, внезапно меняя тему разговора, — это у вас след от пули?

— Да.

Своими ясными глазами Фан посмотрел на Окидзиму.

— Вы долго были на фронте?

— Да, долго.

— В таком случае вам трудно будет понять… — Окидзима тяжело вздохнул. — Вам не понять, что мы были отщепенцами среди своих. Ваш путь не был таким противоречивым, поэтому вы сохранили чистоту души. И жизненная цель у вас не была связана с изменой родине. Больше того, она являлась оправданием вашей жизни. Потому вы и шли прямой дорогой. Мы же — совсем другое дело. Мы могли иметь прекрасную цель, но почти всегда она была сопряжена для нас с большими жертвами. И это коверкало нас.

— И все-таки я постараюсь понять вас, — сказал Фан, постукивая карандашом по чистому листу бумаги. — Но поймите и вы, что подобное объяснение не может служить оправданием военных преступлений.

— А я и не собираюсь оправдываться. Просто боялся слишком лобового подхода с вашей стороны.

— Хорошо, обещаю вам этого не делать. Однако факты неумолимы. И вот один из них: господин Кадзи отвечал за пленных, но поскольку они продолжали побеги, он решил в назидание другим… как это будет по-японски… сфабриковать побег, чтобы предать их в руки жандармов. Вы знали об этом?

Окидзима посинел от бешенства. Так вот что имел в виду Окадзаки, говоря, что он про него ничего плохого не говорил.

— Кто сочинил такую версию? Кадзи никогда этого не делал и даже в мыслях этого не имел. Бежавшие спецрабочие действительно были схвачены, но не мной и не Кадзи!

— А кем же?

— Этого я не буду говорить.

— Хорошо. Арестовал пленных Окадзаки. Он считал, что они хотели бежать. И он готов отвечать за свой поступок. А вот вы хотите уйти от ответственности. Или вы можете доказать, что непричастны к передаче семи пленных жандармерии?

— Да, докажу, — резко ответил Окидзима. — И тут же грустно улыбнулся. — Нет, пожалуй, из этого ничего не выйдет. Прямой убийца, жандарм Ватараи, как я слышал, сразу после капитуляции скрылся…

Фан кивнул.

— А директор рудника, эвакуировавшись сюда, говорят, подкупил кого-то и переправился с семьей в Корею.

Фан опять кивнул.

— Директора же правления фирмы вы куда-то увезли как военного преступника. Вероятно, он казнен, а у трупов, как известно, показаний не снимают…

Фан кивнул третий раз.

— Что касается Кадзи, то неизвестно, жив ли он. Я помню, что головы китайцам рубил еще один полицейский, но не имею представления, где он находится сейчас, и остались ли люди, знавшие его. А мы с Окадзаки не присутствовали при казни. Но можно ли верить показаниям китайцев, бывших там? Ведь ясно, на чьей они стороне, им абсолютно все равно, кто преступник — я или Окадзаки. Так что придется нам тянуть жребий. — Окидзима невесело усмехнулся.

Он был уже готов к худшему и отдался на волю случая, дерзко уставившись на Фана. Черт с ним, пусть выносит любой приговор, только вряд ли осчастливит человечество такая китайская революция!

— По-вашему выходит, что мы с Кадзи спровоцировали побег, чтобы потом передать беглецов жандармерии. А на самом деле Кадзи хотел в ту ночь дать этим семерым возможность бежать, но не смог им помочь, потому что жена удержала его… Впрочем, зачем я вам это говорю, мне же нельзя верить! А в злосчастный день, когда тем троим отрубили голову, тот же Кадзи остановил казнь и спас оставшихся четверых. Но вы, наверно, и это сочтете ложью! А я, сообщник Кадзи, накануне расправы примчался сюда, в город, и умолял руководство фирмы вызволить арестованных.

Тут спокойные глаза Фана бешено сверкнули.

— С кем из руководства вы разговаривали?

— С директором правления и…

— С кем еще?

— Не могу сказать. Не хочу впутывать этого человека, тем более что не уверен, был ли он против отмены казни. Вот так, господин следователь, но о чем нам еще разговаривать!

— Вам необходимо все спокойно обдумать, — в голосе Фана зазвучали жесткие нотки. — У вас один путь оправдаться — сказать, кто был против отмены казни.

— Это ловушка для моего же блага? — Окидзима вытер ладонью пот со лба. — А вы подумали о том, что если бы даже руководство согласилось ходатайствовать перед жандармерией, казнь все же не была бы отменена? Вам лучше бы заняться крупными военными преступниками, а не такими сошками, как я. И потом, мне кажется, надо предоставить японцам самим разобраться, кто из них прав, а кто виноват…

Фан недобро усмехнулся.

— Хорошо, на сегодня хватит, не собираюсь вытягивать из вас признаний. Спасибо.

Окидзиму отвели в камеру. Несколько дней его не трогали.

23

В следующий раз его привели в другую комнату. За столом сидел китаец в штатском, а поодаль от него стояли Ното, доктор Се и Митико. Человек в штатском сказал:

— Вас берет на поруки товарищ Ното. Следствие еще не закончено, но мы вас освобождаем. Советую вам быть благоразумным, иначе вы подведете вашего поручителя…

Окидзима почувствовал, как его скептицизм растворяется в лавине радости.

— Я учту ваше предупреждение… Кстати, что сталось с Окадзаки?

— Я лишь выполняю распоряжение товарища Фана, остальное мне неизвестно, — сухо сказал работник управления. Но затем встал и, подойдя к Окидзиме, с улыбкой положил ему руку на плечо. — Искренне поздравляю вас. Скажите спасибо товарищу Ното и доктору Се. Очень хорошо вовремя признать свои ошибки. Но признать мало, надо сделать выводы. Если будет время, милости просим в иностранный отдел Городского совета. И вы, товарищ Ното, заходите. Там и товарища Фана повидаете… Всего хорошего, до свиданья.

Когда они вышли на улицу, Се направился по своим делам. Некоторое время все молчали. Потом Ното коротко сказал:

— Ну как, будем работать вместе?

— Видимо, придется. — Окидзима широко улыбнулся. — Как это у них называется — китайское великодушие? Но вот вопрос: кто нам будет доверять?..

— Не будем забегать вперед, — сказал Ното. — Вот когда не выйдет, тогда ворчите, сколько угодно.

— А действительно, попробуйте! — Глаза Митико горячо заблестели. — Ведь обидно прозябать в уличных торговцах. А вернется Кадзи, тогда что-нибудь еще придумаем.

— Хорошо, согласен.

Ното одобрительно кивнул.

— Тогда завтра же отправляйтесь в Городской совет. Узнайте, как обстоят дела с продовольствием. А то всякое болтают. Ходят слухи, что все дороги перекрыты гоминдановцами и скоро начнется голод. А японцы ведь народ легковерный. И еще, если сможете, разузнайте подробнее о ходе гражданской войны. А я буду собирать средства на газету. Только бы разрешили, а там у нас пойдет…

Ното сказал это так уверенно, словно издание японской газеты было делом уже решенным.

— Вы знаете, мы сейчас как птицы, разучившиеся петь. А голоса-то у нас хорошие… Так давайте же подадим свой голос по всем правилам искусства!

— А не найдется ли у вас, — Митико замялась, — какой-нибудь работы для женщины, ну хотя бы бумагу резать?

— Для вас, Митико, обязательно найдется!

— Нет, не мне, более деятельному человеку — Ясуко. Я бы, конечно, тоже с удовольствием работала бы, но ведь у вас штат маленький, поэтому… — Митико с улыбкой посмотрела на обоих мужчин. — Поэтому я еще немного поработаю у доктора Се.

Простившись с Ното, Окидзима и Митико пошли домой.

— Если бы Кадзи был на моем месте…

— Что тогда? — спросила Митико.

О, Кадзи знал бы, как поступить. А для Окидзимы все было покрыто туманом. «Разве не были вы восемь лет нашими врагами?» Окидзиме казалось, что китаец вот-вот задаст ему такой вопрос. Разве они когда-нибудь поверят японцам? А Кадзи всю душу вложил бы в это сотрудничество. Такая разница в восприятии объяснялась, верно, тем, что Окидзима, прежде всего, был скептиком. Не зная о судьбе друга, он считал, что жизнь покорежила его гораздо больше, чем Кадзи. А Митико еще никогда за последнее время не было так грустно и одновременно так радостно. Может быть, действительно Кадзи жив, попал в плен и там, в России, начнет новую жизнь, освободившись от всех противоречий. В ее ушах все звучали слова Ното и того китайца из управления, сказанные перед их уходом: «Ничего, попадет в Советский Союз и лет через шесть вернется настоящим человеком». Но шесть лет, шесть лет! Ведь это же равносильно вечности…

24

Заходящее солнце над далеким горизонтом казалось выпуклым. Пыль, поднимавшаяся с пересохшей земли, заволакивала его плотной завесой. Казалось, медно-красный, зловещий сгусток огня дышит… Усталое солнце, видимо, собиралось потухнуть лишь после того, как изможденные, запыленные люди оставят всякую надежду на освобождение.

Их собрали возле кирпичного строения, у самого полотна узкоколейки. Пленных тут было уже человек пятьдесят.

Конвоир жестами объяснил, что сегодня они будут ночевать здесь, а завтра их отправят в лагерь. Также жестами он объяснил, что кормить их будут завтра, а сегодня придется заснуть на голодный желудок. О побеге думать не надо, а то… и солдат голосом изобразил автоматную очередь.

Потом конвоир ушел.

— Странно, никого не осталось, — сказал Комуку, подойдя к Кадзи. — Или они считают, что и ноги наши разоружили?

— Может, рискнем? — спросил Наруто.

— И не пытайтесь! — сказал один из пленных, услышав их разговор. — Из автоматов всех покосят. К тому же окрестные жители кругом предупреждены, сразу сцапают.

— Вы издалека шли? — спросил Комуку.

— Издалека, но вразброд. Нас еще вчера поймали.

— А кормили? — забеспокоился Ямаура.

— Пока нет. У нас с собой было немного гаоляна. Но ничего, как-нибудь все образуется.

Взобравшись на насыпь, Кадзи огляделся. До станции и ближайших построек было довольно далеко. В густеющих сумерках начали зажигаться огни. Белыми точками виднелись будки стрелочников. Кадзи посмотрел в противоположную сторону — там вдали белели палатки.

Если все обмозговать как следует, может, побег и удастся. Не в таких передрягах бывали! Надо только рассчитать, сколько успеешь пройти до рассвета.

Но на самом деле все было гораздо сложнее. Ноги совершенно одеревенели. Многодневные неудачи сковали волю. И дух и тело ослабли. А там, за горизонтом, где-то находится Митико. Так чего же ты стоишь? Иди!

Но Кадзи не шевелился.

— Что, друг, размышляешь, как убежать? — спросил Кадзи их недавний собеседник. И нисколько не смущенный хмурым видом Кадзи, добавил:

— Брось, говорю тебе. Или шлепнут, или сразу же поймают. А скорей всего шлепнут. Чего им с нами канителиться?

— Так шлепнут же меня, а не тебя…

— Это верно, но все же жалко, когда от дурости гибнут.

— А лезть, куда не просят, по-твоему, умно?

— Такой уж я по натуре, — сказал солдат и засмеялся. — Ведь из-за одного дурака могут все пострадать. Вчера, когда нас сюда пригнали, все тоже бежать хотели. А подумали и остались. В душе у нас пусто, понимаешь? Поостынь, через полчаса и ты раздумаешь.

— Я уже, кажется, остыл, — пробормотал Кадзи. — Сам себя не узнаю! Словно кости из тела вынули! Это, наверно, потому, что свободу отняли.

— И винтовку!

Кадзи вздохнул.

— А ведь, верно! Ты, парень, оказывается, с головой. А я совсем забыл о ней…

Конечно, все дело в ней, ведь его винтовка, которую он бросил в колодец, была для него в последнее время всем. И вместе с ней он тогда швырнул в колодец самого себя. Вот тогда и наступил перелом. Свободного Кадзи, предводителя отряда, не стало.

— Согласен, бежать не стоит, — Кадзи криво усмехнулся. — Как тебя зовут?

— Кира.

Кадзи посмотрел на юго-запад. По бледному небу все еще блуждало багряное зарево, в ту сторону он неустанно стремился, презирая опасность.

— «О сердце, прекрати надеяться и верить…»

— Бодлер? — чуть слышно спросил Кира.

— «Найди забвенье в сне младенца» — так, кажется?

— Не помню. Я запомнил другое: «Засни, как зверь в своей пещере». Десять лет назад прочел. Ничего тогда не понял, но понравилось страшно. А когда здесь оказался, понял… Вот я и буду спать, «как зверь в своей пещере»…

Кадзи пошел к своим.

— Что же будем делать, Кадзи? — окликнул его Наруто. — Ведь столько прошли, неужто зря? Неужели нас отсюда прямо в Сибирь?

— Давай костер разожжем, — с каменным лицом проговорил Кадзи. — Хоть выспимся. А завтра видно будет.

И Кадзи заснул с желанием никогда не просыпаться. Он словно провалился в небытие.

25

К вечеру следующего дня большой отряд пленных вышел на плоскогорье. На них налетел пронзительный осенний ветер. Среди голой степи тоскливо стояла брезентовая палатка. Возле нее чернел не то паровоз, не то паровой котел.

Рыжий красноармеец, видно бывший за старшего, приказал всем раздеться.

— Пока будете мыться, и одежду всю пропарим.

Душ — это, конечно, хорошо, но каково стоять голым под пронзительным ветром!

— Побыстрее! — заорал переводчик. Кадзи заметил, что он улыбается, только когда говорит с охраной.

— После мытья, наверно, на простыни положат!

— А лагерь-то где? Ничего не видно!

— Вот увидите, сегодня мы будем спать иод крышей. Задние мешкали — не раздевались, дожидаясь своей очереди. Солдат с автоматом поторапливал их:

— Давай, давай! Поживее!

— Как бы без штанов не остаться, когда одежду вытащат из котла, — озабоченно сказал Комуку. — Может, свяжем нашу одежду?

Странное это было зрелище. Более ста мужчин, раздевшись донага, стояли под холодным ветром в ожидании своей очереди.

— Вот бабы бы увидели!

— А пленных баб тоже моют?

— Глянуть бы!

Но разговоры мигом прекращались, как только пленные попадали под душ. Вода была чуть теплой, врывавшийся в щели палатки ветер гладил голые тела леденящей рукой мертвеца.

Стуча зубами от холода, Кадзи как можно суше вытер тело. Тут недолго и простудиться, невесело подумал он.

Когда начали одеваться, тут и там стали раздаваться раздраженные голоса. Кое-кто удачно «перепутал» свою одежду с чужой, каждому хотелось захватить одежду получше. Благодаря предусмотрительности Комуку группа Кадзи не пострадала.

Возможно, сейчас начинается самое трудное. Одевшись, Кадзи почувствовал, как в нем шевельнулось что-то такое, что было похоже на волю к борьбе. И все же это было совсем не то, что прежде.

Их привели в лагерь. Никаких строений. Квадрат голой степи, окруженный проволочным заграждением. Тут размещалось несколько тысяч пленных. Были тут уже и свои старожилы. Они выделялись своим почти новым обмундированием. Это, как правило, были солдаты тыловых частей, а те, кто был на передовой и кому пришлось драться, бродили по лагерю в жалких лохмотьях, ежась от осеннего ветра.

Вновь прибывшим выдали по краюхе черного хлеба и разрешили свободное передвижение по лагерю. В лагере было вырыто много неглубоких траншей. В траншеях разрешали спать.

— Стужа какая, — сказал Тэрада, стуча зубами. — Интересно, сколько нас тут продержат?

— А ты в Сибирь поскорее хочешь попасть? — спросил Кадзи. — Я туда не стремлюсь. Меня там никто не ждет.

— Тэрада, ты обними Кадзи, а я обниму тебя, — предложил Наруто, — так теплей будет.

Так и улеглись.

Вдыхая запах земли, Кадзи пытался вспомнить Митико, но образ получился смутный, расплывчатый. Он странно переплетался с той коренастой женщиной из деревни. Кадзи вспомнил, как на прощанье она протянула ему и Тэраде по картофелине…

Но я с тобой еще не прощаюсь, Митико, я пока жив. Где предел человеческих возможностей — не знаю, но я пока терплю. Война научила меня терпеливости.

За его спиной Тэрада что-то пробурчал.

— Что ты?

— Вам не холодно?

Кадзи не ответил. Он чувствовал, как Тэраду бьет мелкая дрожь.

— Если куда-нибудь надумаете, я с вами…

Тэрада весь трясся.

Вот чертов душ! Не поворачиваясь, Кадзи сказал:

— Хорошо. Мы пойдем на юг, где тепло…

26

Потянулись скучные дни. Единственное, что можно было делать, — это собирать сухую траву на топливо. Заботило тоже лишь одно — когда и куда их увезут? Всякий раз, как выстраивались колонны для отправки, многие самовольно входили в них. Хотелось не только распроститься с этой голой холодной степью. Многие стремились уехать потому, что среди пленных ходили разные слухи.

— В южной Маньчжурии строятся укрепления, и кто примет участие в строительстве, тех домой отпустят раньше.

Или:

— На Юге строятся тысячи домов для советских офицеров и их семей. Как только строительство закончится, всех участников строительства освободят.

Однако Кадзи держался всегда в стороне. Многие его товарищи хотели уехать, но пока тоже не решались.

— И чем все это кончится? — спросил как-то Кира.

— На твой вопрос и мудрец не ответит, — усмехнулся Кадзи. — Одно ясно: до зимы все рассосутся. Здесь от нас немного толку.

— Это верно, рано или поздно куда-нибудь всех отправят.

— Вы как хотите, а я останусь здесь до тех пор, пока не объяснят, куда меня отправляют и зачем. Ведь война кончилась, зачем же из этого делать тайну?

В тот день возле костра, у которого грелся Кадзи с друзьями, началось очередное формирование колонны. Один из красноармейцев с автоматом через плечо лениво бродил среди пленных; ему, видимо, было все равно, кто строится в колонну.

Вдруг к Кадзи подошел Ямаура.

— Ты не возражаешь, если я стану?

— Зачем ты спрашиваешь? Иди, раз надумал.

— На работах, говорят, кормят лучше.

— Да, еда в лагере была не блестящая. На день выдавали по горсти зерна. Но все держались, потому что пока не работали. Однако с каждым днем становилось все холоднее. Даже Тэрада, обычно живой и жизнерадостный, после того как простудился, никак не мог поправиться. И вот Ямаура не выдержал. Услышав о том, что на работах кормят лучше, он решил уехать.

— Сними-ка фуражку, — сказал Кадзи.

Ямаура удивленно поднял брови, но фуражку снял. На виске у него розовел шрам.

— Зимой может разболеться, так что ты осторожнее…

Кадзи отвернулся и уставился на огонь. Это он вытащил Ямауру на спине из боя. В болотных зарослях он всю ночь выхаживал стонавшего юношу, кормил его сладкой пастилой. И сюда его привел, но здесь удержать уже не мог.

— Спасибо вам за все, — тихо проговорил Ямаура.

Кадзи, не оборачиваясь, кивнул.

Все молчали.

Через несколько минут колонна тронулась. Кадзи поднялся и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Он ведь из колонистов; пожалуй, выживет… Но кто знает, какая карта ему достанется.

— Испугался, — пробасил Наруто, — не мог до конца выдержать…

— Вот вернется из России и мной еще будет командовать… — Кадзи грустно улыбнулся. Ему очень хотелось посмотреть на уходившую колонну, но он не обернулся. — Пойду травы нарву… — И он ушел в степь.

Кадзи лениво рвал траву… Кто он такой теперь? Пленный! Человек, потерявший и дом и родину. Но у него еще остается свобода мечтать о возвращении домой, и он живет этой мечтой. Вот он собирает траву, потом сжигает ее, чтобы согреться, чтобы не замерзнуть. Инстинкт самосохранения, не больше. Но он и укрывается этой травой, тогда спать теплее. Странно, что никто больше этого не делает. Все спят в обнимку. Если мерзнут, то поднимаются и разжигают костер. Как-нибудь само все образуется, что-нибудь да с ними сделают, будь что будет! Причем каждый считает себя на голову выше остальных и тем больше заносится, чем больше передряг выпало на его долю. А в конце концов нет-нет да и выходит из строя. И сейчас Кадзи вдруг понял это со всей отчетливостью.

— О сердце, прекрати надеяться и верить, — вслух произнес Кадзи.

Дальше он не стал вспоминать. Пусть читают Бодлера те, кто сидит у камина, попивая кофе. Кира — законченный идиот. А еще мне поддакивал. А сам даже траву для костра не собирает.

Кадзи вдруг показалось, что ему откуда-то улыбается Ван Тин-ли. «Вот и вы вместо бумаги пользуетесь травой. И на горстке гаоляна сидите. И все-таки разница большая: вы в советском плену, а я был в японском. Нам каждый день грозила смерть, а вы наверняка будете жить и работать».

Что ж, хорошо. Он согласен. Но почему бы все-таки не объявить: «Отправляем вас туда-то, будете делать то-то, паек будет такой-то, в плену будете находиться столько-то. Ведь он же старался кое-что делать для таких, как Ван Тин-ли». Внезапно над его головой раздался окрик:

— Давай, давай!

Белобрысый солдат приставил к его груди автомат. Кадзи случайно отошел от лагеря метров на триста.

Общий смысл этого слова Кадзи понимал. Оно могло означать и «подойди сюда» и «проваливай отсюда». В данном случае оно, видимо, означало последнее. Кадзи огляделся.

— Ты не думай, я не хотел бежать, — сказал он, но солдат его не понял. — Переводчик говорил, что здесь можно траву рвать…

Не опуская автомата, солдат еще раз крикнул:

— Давай, давай!

— Понял, ухожу.

Кадзи повернулся. Ну что ж, если он переступил черту, почему нельзя взять немного в сторону? Конечно, он зря упрямится, но он хочет, чтобы с ним обращались как с человеком.

Ведь с китайцами он обращался на руднике как с людьми! А тут сразу автомат…

— Хорошо, ухожу, — пробурчал Кадзи.

Ну что за дурацкое упрямство. В эту минуту солдат, верно, из озорства, прицелился в него. Кадзи отлично понимал, что его пугают, но на всякий случай все-таки бросился на землю. Болван! Еще смеется! Нет, не выдержит он плена, убежит.

Кадзи медленно шел, подбирая по дороге пучки травы. Вдруг он увидел, как какой-то пленный подхватил несколько пучков и побежал.

— Стой! — крикнул Кадзи, догоняя вора. — Ишь какой прыткий!

— Ты о чем? О траве? — делая наивное лицо, спросил пленный. — Так почему ж не взять, если лежит на дороге? Откуда я мог знать, что она твоя?

— Ладно, не знал… Лежали. потому, что я их связал. Давай сюда. — И Кадзи протянул руку.

Пленный бросил пучки на землю.

— А ну подбери и дай мне!

— Сам подберешь!

На голову пленного обрушился кулак Кадзи. И вот два взрослых человека начали драку из-за нескольких пучков сухой травы…

Сбежалось несколько человек, но никто не остановил дерущихся. Скука заедала, а это было хоть какое-то зрелище. Подбежавший Наруто хотел было расцепить дерущихся, но Кира его остановил.

— Брось. Пусть потешатся.

Наруто встал поодаль, решив в случае необходимости помочь Кадзи.

Наконец Кадзи удалось повалить своего противника на землю, и он несколько раз ударил его по лицу. Но драка измотала и Кадзи. Он поднялся, пошатываясь.

— Запомни, — сказал он, тяжело дыша, — хамства не спущу. Тут эти фокусы брось.

— Спасибо за представление, — ухмыльнулся Кира. — Очень мило. Хорошо, что ты хоть сильнее оказался…

— Заткнись, поклонник Бодлера, — буркнул Кадзи, подбирая траву. — А ты, Наруто, сделай из травы постель Тэраде. И вообще давайте нарвем ее побольше.

27

Всего одну ночь пришлось поспать им в тепле, зарываясь в траву. Наутро всех должны были куда-то отправить.

— Куда погонят-то?

— А я почем знаю?

— Говорят во Владивосток. А оттуда в Японию на пароходах.

— Тоже скажешь! Чан Кай-ши и Малиновский, говорят, обменялись какими-то письмами, японских военнопленных решили передать Китаю.

— Так, значит, в Пекин?

— А в Сибирь не хочешь?

— Говорят, гоминдановцы уже недалеко.

— Вот здорово! Может, все обойдется?

— Один черт! Домой-то не отправят…

Когда переводчик Минагава проходил мимо, Кадзи спросил его:

— Куда идем?

— Когда дойдешь — узнаешь. Куда бы ни шли, все равно придется идти. — Видно, Минагаве уже осточертели подобные вопросы. — Я-то знаю, но говорить не положено — приказ Москвы.

— Вон оно что…

Кадзи сжал губы. От «высочайших» приказов освободились, так теперь выполняй московские…

— Что ты скрытничаешь! — покосившись на Минагаву, пробасил Наруто. — Мог бы сказать, если знаешь.

— Ладно, хватит, ишь разговорился, — раздраженно огрызнулся Минагава. — Куда отправят, туда и потопаешь…

И вот колонна двинулась. Впереди колонны шел советский офицер, по бокам — человек десять конвоиров. Далеко растянувшись, колонна пылила по дороге, напоминая стадо овец.

«Доблестной Квантунской армии» больше не существовало. Все слепо подчинялись судьбе. Может, в колонне были и социалисты, но и они шагали наравне со всеми. Тут всех объединяло одно слово — пленные.

Шли не на север, а на юг. Кое-кто обрадовался — кажется, Сибирь их минует. Они не знали, что железная дорога, ведущая в Сибирь, начиналась на юге.

Странно, но шагать в неизвестность налегке, оказывается, было труднее, чем идти к цели с полной выкладкой. Да и слабых было много. Одни страдали от поноса, другие болели простудой. То растягиваясь, то сжимаясь, колонна шла без остановок. Конвоиры шагали легко, а пленные едва волочили ноги. Ноги Тэрады стали заплетаться. На побледневшем лице выступил пот, рот широко раскрылся. Казалось, силы его вот-вот иссякнут. Вскоре он оказался в последних рядах. Еще несколько шагов — и Тэрада, покачнувшись, упал на колени.

— Стой! — крикнул Кадзи. Измученные люди, казалось, только и ждали этой команды. По рядам побежал крик: «Стой»!

Хвост колонны остановился. Конвоиры, замыкавшие колонну, решили, что это приказ офицера. Один из них подбежал к голове колонны.

Кадзи, занятый Тэрадой, не заметил, что дело принимает серьезный оборот.

К хвосту колонны подошел офицер. Сразу было видно, что он сердит.

— Переводчик!

К офицеру подбежал бледный Минагава. Он слушал офицера с вытянутым лицом.

— Офицер изволил сказать, что тот, кто без уважительных причин нарушает воинские порядки, будет наказан. Кто остановил колонну?

Все молчали. Вдруг кто-то крикнул:

— Сзади подали команду!

— Если виновный не признается, будут наказаны все, — сказал Минагава. — Командир очень сердит, он сказал, что все будут работать три дня без пайка.

— Ты ведь крикнул, — обращаясь к Кадзи, сказал один пленный, стоявший впереди, — чего ж молчишь? Из-за тебя все пострадают.

Кадзи побледнел. Он сразу хотел признаться, но испугался. Он испугался гораздо сильнее, чем тогда, перед жандармом Ватараи. Но почему?..

Наконец он сделал шаг вперед и тихо сказал:

— Это я крикнул первый.

— Зачем? — спросил офицер через переводчика.

— Многие уже хотели отдохнуть, но я не думал, что вся колонна остановится, — ответил Кадзи.

— Когда нужно дать отдых, определяет командир, а подобное самоуправство расценивается как бунт.

Кадзи показал рукой на дорогу.

— Минагава, скажи ему, что он идет впереди и не видит, что делается в хвосте колонны. А тут столько ослабевших…

— Вы забываете, что вы пленный, — резко сказал командир. — Вы знаете, что грозит пленному, если он подбивает людей на бунт?

Может, извиниться? Сказать, что поступил легкомысленно? Если бы он знал русский язык, он непременно сказал бы это. Но объясняться с Минагавой ему было противно.

— Нет, не знаю…

Минагава повернулся к Кадзи.

— Я попросил на первый раз простить тебя, но смотри, чтоб больше этого не повторялось!

Офицер еще что-то сказал Минагаве и усмехнулся. Минагава закивая головой и рассмеялся.

— Командир говорит, — сказал он, — что фашистские самураи еще живы, а с ними необходимо решительно покончить. Это он говорит о тебе!

Кадзи эти слова ударили как хлыстом. Все закружилось у него перед глазами.

Офицер с Минагавой пошел вперед. Белобрысый солдат, что накануне задержал его с травой, выкрикнул какое-то ругательство. Колонна снова двинулась. Кадзи встал в ряд. Наклонившись к нему, Тэрада сказал:

— Вы меня простите, я постараюсь больше не падать.

А в ушах Кадзи все звучали слова Минагавы.

Фашистский самурай! Это он, Кадзи, самурай? Но почему все молчали? Сволочи! Готовы продать товарища! Ладно, это будет ему уроком. Теперь он будет действовать в одиночку. Но что он может сделать.

— А мило сказано — фашистский самурай! — Это сказал Кира, оказавшийся в их ряду.

— Заткнись, — отрубил Кадзи.

28

Огромный ангар — это и есть лагерь для военнопленных. Пол устлан рисовой соломой, но даже в хлеву ее стелят больше. И все же люди ей радовались. И крыша есть и стены, а самое главное — это не Сибирь. Недалеко расположен бывший целлюлозный завод, и пленным, вероятно, придется его демонтировать. Когда они окончат эту работу, их, может быть, и отправят в Сибирь. Но пока они в Маньчжурии. Может, тем временем состоятся японо-советские переговоры. Как хочется, чтобы это было так, ведь людям очень тяжело расставаться с надеждой.

Паек был скудный: миска гаоляна. Иногда ломоть черного хлеба. На неделю чайная ложка соли и столько же сахара. Изредка давали по горстке махорки. Вот и все. Со снабжением, видно, дело обстояло плохо. Почти все пленные злились, но ворчи не ворчи — злостью желудок не наполнить. И тогда стали тащить все, что можно.

Работали по двенадцать часов, но работа была не тяжелая, да и улизнуть от работы было не так уж трудно. Демонтаж завода происходил неорганизованно.

Укрывшись от глаз конвоиров, пленные часами грелись на солнышке, и это объяснялось вовсе не тем, что бывшие «императорские воины» не хотели работать на Советский Союз. Люди просто плохо питались и совсем обессилели. Но кое-кого лагерное начальство подкармливало.

В основном подкармливали офицеров и унтер-офицеров, от них ждали помощи в руководстве пленными. Пленных офицеров было всего человек пятнадцать, унтер-офицеров — около семидесяти. Самым старшим среди офицеров был майор Ногэ. Он и распоряжался всеми пленными, получая инструкции от белобрового русского лейтенанта. Таким образом, лагерь стал приобретать черты некой военной организации.

Кадзи хмурился — опять возрождается проклятая японская армия.

Как-то на собрании пленных Ногэ сказал:

— С этого дня мне поручено руководство всеми работами по демонтажу. Нам всем пришлось испить горечь поражения, но помните: родина не погибла. Придет время, когда мы ступим на родную землю. Так что мужественно сносите все лишения и старайтесь сохранить здоровье, чтобы приблизить день возрождения родины.

Пленные слушали, затаив дыхание. Горечь поражения они узнали на собственной шкуре. Но как они могут «приблизить день возрождения родины» — этого никто не знал. Однако слова Ногэ о том, что придет время и они «ступят на родную землю», видно, всем были по душе.

Потом Ногэ обрушился на пленных за их увиливание от работы.

— Все здесь распустились, обленились, а каков результат? Русские нас будут презирать! А ведь презрение для японца хуже смерти. Так вот теперь господа унтер-офицеры будут следить за работой солдат. Надо добиться доверия русских, и тогда я смогу разговаривать об улучшении условий для всех. А вы, господа унтер-офицеры, должны помнить, что являетесь нашей опорой везде и всегда. Понятно? Мы должны приложить все силы, чтобы добиться уважения со стороны русских. Возвращение на родину зависит от нашего усердия!..

И унтер-офицеры начали действовать. Однако уговорить солдат было трудно. Им на все было наплевать. А тут еще согласно какому-то международному соглашению офицеры питались сравнительно хорошо и ничего не делали. Это солдатам не нравилось. И хотя унтер-офицеры из кожи лезли вон, чтобы солдаты работали с огоньком, ничего у них не получалось.

Группа Кадзи работала на складе. Мешки с серой, используемой для производства целлюлозы, грузились в вагоны, стоявшие на железнодорожной ветке, которая заходила на территорию завода. От склада до вагонов было далеко, и носить тяжелые мешки было не так-то просто. А тут еще в глаза лезла серная пыль и они все время слезились. Выполнив норму, все шли греться на солнышко, перевыполнять ее никому не хотелось…

Лентяй Кира неизменно посмеивался над усердно работающим Кадзи.

— Посмотрели бы на тебя сейчас твоя мать или жена. Уж очень у тебя трогательный вид, даже слезы навертываются. Верно, в Сибири пролезешь в активисты, чтоб одним из первых «ступить на родную землю». Подожди, скоро тебя заприметит Ногэ и будет всем ставить в пример. Но ты учти, что если и дальше будешь так надрываться, — до Сибири не доедешь. А те, что прохлаждаются за твоей трудолюбивой спиной, как раз и выживут…

— Себя, что ли, имеешь в виду? — спросил Кадзи, подымая четвертый мешок. — Все философствуешь, Кира! Скептика из себя строишь! Ты, Кира, лодырь от природы. Тебя лень скоро так засосет, что штаны спустить будет трудно. Ты скоро сам себе осточертеешь.

Кадзи поднял мешок и пошел к вагону. А во имя чего он работает? Конечно, смотреть на бездельника Киру противно, но почему все-таки он сам работает, несмотря на голодуху? Кадзи не смог себе ответить. Но уж, конечно, не для того, чтобы первым «ступить на родную землю». Нет, теперь ему все равно. Да если разобраться, то и родины-то в обычном смысле у него нет, есть только его народ, который связан с ним общим страданием. И прежде чем «возрождать родину», надо бы позаботиться о собственной жизни. Это желание таилось где-то глубоко внутри и нисколько не влияло на его усердие в работе. Нет, просто тяжелая физическая работа приносила ему какое-то духовное облегчение. И, конечно же, он работает так вовсе не потому, что хочет помочь социалистической стране. Эта страна как огромная преобразующая сила существовала в его сознании как-то отдельно от всего. Да, эта страна избавила людей, подобных Кадзи, от оков милитаризма. После того как новобранец Кадзи говорил с Синдзе о побеге, эта страна долгое время была для него как бы маяком. Но оказалось, что та Россия, о которой он мечтал, и та, пленным которой он стал, — две разные вещи. Этой второй России он принадлежал как орудие труда, после того как в осенней степи после душа определили его физически пригодным для работы. Разумеется, он должен понести наказание за военные преступления Японии, поскольку он принадлежит к японской нации, но душа Кадзи требовала справедливости, а ее он пока еще не видел.

Но тогда зачем же так надрываться в работе? Не в искупление же вины Японии! И не из страха! Своих конвоиров Кадзи вовсе не боится. Просто его энергичная натура не терпит безделья, и к тому же труд дает забвение от тягостных дум.

Спотыкаясь, Кадзи добрел до вагона. А это пока всего четвертый мешок. Видно, он стал сдавать. Во рту было сухо, перед глазами плыли огненные круги. Опустив мешок на землю, Кадзи присел отдохнуть. К нему подошел Наруто. Этот великан тоже задыхался, его глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит.

Наруто сбросил свой мешок на землю.

— Проголодался — мочи нет, — прохрипел он, глядя воспаленными глазами на вагоны.

— Я тоже, — Кадзи слабо улыбнулся. Было время обеда, но пленные ели лишь два раза в день — утром и вечером. И то один гаолян.

— Давай хоть с этими мешками разделаемся.

— Давай.

Кадзи помог Наруто взвалить мешок на спину.

— А со своим-то справишься?

— Попробую. Ведь я на десять лет моложе тебя.

Но он не справился, выше пояса не поднял. На лбу выступил холодный пот. Он натужился еще, но вдруг пошатнулся и упал. Э, черт! Если, так пойдет дальше, он не выдержит.

Советский солдат, увидев, что Кадзи упал, спрыгнул с вагона, подошел к нему и с улыбкой что-то сказал. Потом он подмигнул Кадзи, словно говоря: «А ты отдыхай», — и с поразительной легкостью вскинул мешок себе на плечи.

Кадзи видел, как солдат играючи складывает мешки в вагон. Глядя на Кадзи и Наруто, солдат жестами объяснил, что наступил обеденный перерыв и надо «кушать». Он, видимо, не знал, что пленным обед не полагается.

— Нет кушать, — печально улыбаясь, сказал Наруто.

Солдат удивленно развел руками, как бы говоря: «Как жаль, с удовольствием дал бы вам что-нибудь, но сейчас ничего нет». Потом он энергично стал объяснять жестами: «Отдохните, а потом приходите. Ребята что-нибудь принесут, и тогда я вам дам. Поняли?»

Наруто и Кадзи переглянулись и сошли с насыпи.

— Как, придем? — спросил Наруто.

— Не стоит. Если бы сейчас!

— А может, он и в правду что-нибудь даст…

Кадзи не ответил, но у него стало тепло на душе. Все-таки это было проявление человечности со стороны советских солдат.

И все же в этот обеденный перерыв они поели. Вот как это случилось.

Кадзи и Наруто шли по пустырю, высматривая укромное место для отдыха. В небольшой выемке они заметили толпу пленных, стоявшую кругом. Подойдя ближе, они увидели обедающих советских солдат, окруженных пленными. В руках у пленных были пустые консервные банки. Все внимание пленных было сосредоточено на мисках солдат. Пленные ждали, что, может быть, им что-нибудь перепадет. Брось сейчас кто-нибудь из солдат кусок хлеба или картофелину, началась бы драка.

— Пошли, Наруто. Противно! — сказал Кадзи и потянул товарища за рукав. Он знал, что если задержится здесь еще на минуту, то тоже вопьется глазами в чью-нибудь миску.

— Видел бы это Ямада! Вот чем кончила Квантунская армия!

— А что поделаешь… Посмотрела бы жена сейчас на меня — расплакалась бы. — Наруто тяжело вздохнул. — Я хоть простой плотник, но жил хорошо, а сейчас вот слюни глотал, думал, может, и мне перепадет…

— И мне показалось, что жена на меня смотрит, — ответил Кадзи.

Господи, как он опустился. Может, Митико осудила бы его за жадность, но что поделаешь, это жизнь… Скоро и он будет вот так стоять с жестянкой в руках…

«Нет, он бы не смог так стоять. Скорее по помойкам бы стал бродить… Да, Митико, сейчас я думаю не о тебе, а о заплесневелой картофелине… Ведь на помойке можно кое-что найти…»

Кадзи и Наруто побрели дальше. У небольшого барака один солдат и три русские женщины в солдатской форме строгали доски. Здесь пленных не было — наверно, потому, что едой тут и не пахло. Солдат, видно, был плотником, женщины работали под его началом. Кадзи уставился на обтянутые брюками крутые бедра одной из женщин. Ее упитанное, крепко сбитое тело вызывало, как ни странно, чувство зависти. Плотник Наруто смотрел на их работу с профессиональным интересом.

— Народ мы разный, а с лесом орудуем, оказывается, одинаково.

А Кадзи, не отрываясь, смотрел на женщину. Такой крутобедрой японки не встретишь по всей Японии.

Но вот работавших окликнули из барака. Они бросили работать. Крутобедрая женщина выпрямилась и, отерев пот со лба, посмотрела на Наруто и Кадзи. У нее было молодое краснощекое лицо. Сначала женщина удивленно посмотрела на японцев, потом улыбнулась, обнажив крупные белые зубы. Она крикнула что-то людям, сидевшим в бараке. Голос у нее был настолько мелодичный и чистый, что в груди Кадзи что-то дрогнуло. Почему его так взволновал этот голос? Может, потому, что он был сейчас придавлен одиночеством?

— Драсте… — еле слышно пробормотал Кадзи по-русски. — Разреши на тебя поглядеть, девушка. Один вид твой радует глаз. Ты живешь и излучаешь жизнь. Как бы я хотел быть таким…

Женщина еще раз улыбнулась и исчезла в бараке. Тут же из барака вышли все три женщины, неся в руках огромные миски с рисовой кашей. Видно, зажаренная на масле, она была покрыта сверху золотистой корочкой.

Дальше здесь оставаться нельзя, надо уходить, а то… Но глаза Кадзи уже не могли оторваться от рисовой каши.

Кадзи с силой потянул за рукав Наруто, который тоже оцепенел, впившись взглядом в кашу.

Но как только они повернулись спиной, женщина окликнула их. Большим половником она зачерпнула из миски кашу и жестом пригласила японцев поесть.

Наруто посмотрел на Кадзи, тот замер в нерешительности. Это промедление стоило им обеда — к женщинам уже бежало несколько пленных. Наруто не успел сделать и шага, как орава пленных налетела, словно воронье. Женщина подняла половник, как бы защищаясь от набежавших, и что-то крикнула. «Не вам, не вам», хотя совершенно не обязательно она должна была дать кашу именно Кадзи и Наруто. Наконец ей, видно, надоела эта канитель, и она уже хотела бросить половник каши в одну из протянутых консервных банок, но тут кто-то подставил руку и рисовый комок упал на землю. Началась свалка.

— Вот дьяволы, — выругался вышедший из барака солдат и, погрозив кулаком, крикнул: — А ну, мотай отсюда!

Все кончилось, пленные разошлись. Кадзи шел, чувствуя себя последним идиотом.

— Наверно, я, Наруто, уже того… спятил…

Кадзи как-то сразу сник. Тут была виновата и крутобедрая женщина, и мечта о свободе, вызванная ею, и многое другое, чем он не мог поделиться с Наруто.

— Черти голоштанные! — пробурчал Наруто. — Ни чести, ни совести!

Ноги сами несли их в сторону железнодорожной ветки.

— Может, пойдем к тому вагону? — спросил Наруто.

— Не стоит. Опять ни с чем уйдем.

Вагонов стояло много. Советские солдаты отдыхали, никто не появлялся. Наруто и Кадзи улеглись между рельсами на землю. Если и поспать немного — не беда, никто их здесь не найдет.

— Вот это да! — воскликнул Наруто. — Погляди, Кадзи, все вагоны полные. И чего тут нет! Ну, машины — я понимаю, Но старую жесть с крыши зачем? Неужто они такие бедные?

— Война с Германией, верно, здорово их подкосила. Во всем нехватка, — задумчиво проговорил Кадзи, глядя на стиснутое вагонами небо. — Но мне нравится их простота, у них нет ложной гордости. Сами о себе заботятся, ведь им не на кого надеяться.

Кадзи внезапно умолк. Действительно, к чему эти разговоры. Океан шумит над ними, а они валяются на его темном дне…

Но сколько на небо ни смотри — ничего не изменится. И оставят ли его здесь или погонят в Сибирь — все равно Митико будет бесконечно далека, как и сейчас. Норовистая кобыла — жизнь сбросила их наземь как раз в тот момент, когда они пытались ухватиться за ее хвост.

— Я, знаешь, Наруто, что подумал? С завтрашнего дня один из нас, сказавшись больным, не будет выходить на работу. Ведь вокруг лагеря много советских палаток, так что можно найти объедки. Увидишь что-нибудь съестное — бери без разбору, хоть ботву морковную. С крупой ее сварим, иначе ноги протянем и зиму не одолеем. Уж если мы с тобой сдаем, каково остальным?

— Да, нужно выжить, выжить наперекор всему. Выжить и снова стать свободным. — Кадзи с силой ударил кулаком по земле.

— А каша, наверно, вкусная была… Но рассчитывать на подачки нам нельзя.

Кадзи было приятно думать, что та женщина в военных брюках хотела дать кашу именно ему, а не кому-нибудь еще. От этого сознания как-то сладко щемило в груди.

— Сегодня нам один раз улыбнулся ангел… — Кадзи как-то неестественно рассмеялся.

В одном вагоне вдруг открылась дверь. В проеме появился огромный детина. Увидев двух пленных, он усмехнулся. Затем величественно расставил ноги и стал мочиться.

Он скрылся в вагоне, но через секунду опять появился и протянул Кадзи прямоугольный черный предмет. Кадзи взял и не поверил своим глазам — в руках он держал целую буханку хлеба. Детина мигнул, давая понять, чтобы хлеб они спрятали под куртку, потом еще раз мигнул — с богом, мол.

— Спасибо, — сказал Кадзи по-русски. От этой буханки под курткой сразу стало теплее. — Пойдем, Наруто. То-то наши обрадуются…

И они понеслись, словно на крыльях.

29

С этого дня в группе Кадзи кто-нибудь оставался в ангаре, сказавшись больным. Конвоир смотрел на это сквозь пальцы, но унтер-офицер из пленных был дотошный. Перед выходом на работу он производил перекличку, но солдатам на первых порах удавалось его обманывать.

Кадзи почти всегда оставлял «по болезни» Тэраду. Юноша действительно здорово ослаб, но чтоб не было нареканий среди своих, Тэраде поручался сбор объедков.

Тэрада бродил вокруг советских палаток, подбирал картофельные очистки, кочерыжки, хлебные корки.

Теперь, возвращаясь с работы, группа Кадзи получала «дополнительный паек». Естественно, настроение у всех поднялось.

У Тэрады от ежедневного промывания «добычи» руки обветрились и огрубели, но он гордился своей работой — ведь он кормил пятнадцать мужчин.

Глядя при свете костра на руки Тэрады, Кадзи вспомнил, как доставалось ему, когда он был новобранцем. Но варварские порядки казармы казались ему теперь совершенно безобидными. А почему? Наверно, потому, что в ту пору он был сильным, выносливым, а теперь он совершенно обессилел. Кадзи жил только прошлым и настоящим, о будущем он старался не думать.

— А ведь приготовить все это — тоже дело нелегкое!

Тэрада взглянул на свои потрескавшиеся руки и рассмеялся.

— Когда вода попадает в ранки, здорово больно. Но как соберешь все и промоешь — на душе становится легче. Думаю, сегодня опять все будут сыты. А в армии я ни о чем не думал. Если приказывали — подчинялся, вот и все. Помните, Кадзи, как накануне боя я на вас накинулся?

— Помню.

— Вы тогда меня дураком назвали. А я думал: пусть дурак, но зато не изменник. Вы тогда сказали, что погибнуть в такой войне — это значит умереть собачьей смертью. Помните? Я часто вспоминаю ваши слова. Вы оказались правы. И пусть мы в плену, но ведь все-таки мы живые. Теперь я узнал цену жизни. Я ведь в армию прямо из школы попал. Что я в жизни смыслил? Сейчас я только и начинаю жить. И пусть мы на дне и дальше катиться некуда, но на сердце все равно легко. Жизнь начинается отсюда. Надо только не распускаться, тогда обязательно все будет хорошо.

Кадзи молчал и про себя улыбался. Этот мальчик, сам о том не догадываясь, учил его. Учил ясному и простому пониманию жизни. Действительно, отсюда начинается новая жизнь. Как верно сказано!

— Сегодня, малыш, ты что-то разболтался, — бросил Кира, уплетая сваренную картофельную шелуху. — Те, что при кухне, всегда много болтают. И в армии так же было.

— Если вам не нравится моя работа, давайте поменяемся, — надулся Тэрада. — Хоть с завтрашнего дня оставайтесь «при кухне».

— Да плюнь ты на него! — сказал Кадзи. — Ты что, не знаешь Киру? Всегда язвит, уж такая у него привычка!

— Скверная привычка! — Тэрада разозлился не на шутку. — Что ж, по-вашему, мне легче всех?

Он хотел сказать что-то еще, но тут вдруг у советских палаток грянула песня. Это пели красноармейцы. Они пели удивительно хорошо. И дело было не только в звонких, сильных голосах. Советские солдаты пели на редкость проникновенно. Часто протяжную мелодию песни венчал мужественный, торжественный припев. Казалось, они пели о том, какой тяжелой ценой досталась им победа, а может, тосковали по родине, провожая минувший день, и перекидывали радужный мост к завтрашнему.

Когда песня стихла, пленные у костра долго молчали. Каждый думал о своем.

— Верно, у них есть что-то, о чем хочется петь, — сказал Кадзи, отходя от жестяной стены ангара, к которой прислонился спиной. — Что-то кроме еды, сна, службы… Почему их песни так отличаются от японских военных песен? У нас все были марши да спортивные песни или эти модные, от которых уши вянут. А когда слушаешь их песни, невольно думаешь: какие хорошие ребята…

Да, они хорошие — и тот, что целился в Кадзи, желая его припугнуть, и тот, что дал кому-то пинка в колонне. Оба они, наверно, пели сейчас эту песню.

Понемногу люди стали расходиться. Костер начал затухать, а подбрасывать траву было лень. Оставалось только укладываться спать.

Затаптывая костер, Тэрада сказал:

— Я смотрю, и в других группах стали нам подражать.

— С «больными», что ли? А как же иначе?

— Беда в том, что очень много развелось таких, как я. Унтер с конвоиром заприметили остающихся и отправляют всех в больницу. Пока я, правда, убегаю…

— А тебе бы хорошо в больнице отлежаться.

— Нет! И если положат — сбегу. А сегодня на работу, знаете, кто выгонял?

— Кто?

— Кирихара, кажется.

Кадзи вздрогнул.

— Кирихара? Но как он сюда попал?

Впрочем, если они отмахали такой путь, ничего удивительного нет в том, что и тот сюда попал. Плохой он человек, еще напакостит.

Тэраду не на шутку тревожило возможное столкновение Кадзи с Кирихарой. Ведь здесь та же армия, а Кирихара — унтер. Советское начальство признает их старшинство.

— Не бойся, — успокоил Тэраду Наруто. — Что он может нам здесь сделать?

Кадзи молча смотрел в темноту. Он никак не думал, что может еще встретиться с Кирихарой.

— Значит, выбился в начальники. Русским, конечно, невдомек, что он вытворял…

30

На следующее утро, еще затемно, половину пленных повели на станцию. Сказали, что переводят на другой объект. Но все решили, что их везут в Сибирь.

Оставшиеся, разумеется, радовались, но и беспокоились. А вдруг их отошлют куда-нибудь еще подальше? Впрочем, чего гадать, надо покорно ждать. Кадзи даже хотелось уже уехать. Страшен ведь только первый шаг, а потом, может, станет легче. Ведь что ни говори, там социалистическая страна, и почему бы Кадзи не жить в конце концов там, куда уже послали десятки тысяч его сородичей? Даже интересно на деле убедиться, был ли прав Синдзе.

В это утро Кадзи видел, как к одной из палаток красноармеец привел быка. Он подозвал Тэраду и Наруто.

— Сегодня вы оставайтесь двое. Ты обычно туда ходишь? — Кадзи показал на палатку, где скрылся солдат.

— Иногда и туда, но только не прямиком, в обход хожу…

— Этого быка они, верно, сегодня, разделают. Так вы попросите внутренности. Возьмите мешок, тащить много придется.

Наруто шмыгнул носом и улыбнулся.

— Одних кишок сколько будет!

— Ну, действуйте, только осторожно.

«Этот бык нам — как божий дар! — подумал Кадзи. — Сколько времени мяса не ели!»

Сегодня все собирались на работу как-то неохотно, только что большая группа пленных была отправлена в Советский Союз. Тихий, добродушный унтер, который командовал группой Кадзи, тоже уехал. К Кадзи подошел молодой японский офицер в летном комбинезоне.

— Ваша группа в сборе?

— Так точно, — ответил Кадзи, стоявший впереди.

— Отправляйтесь немедленно, а то русские ворчать будут.

Пленные нестройно зашагали на работу. Кадзи работал добросовестно.

— Нажимай, ребята, — вечером особый паек получите.

— А я-то думал, что без унтера нам легче будет! Но оказывается, тут свой унтер нашелся, — съязвил Кира. — Ты брось нас подстегивать! — Кира чувствовал, что его многие поддержат. — Ты сам хоть из кожи лезь вон, а нас оставь в покое.

— И все-таки так не пойдет, — твердо сказал Кадзи. — Помнишь, что ты сам говорил: если один убежит, все будут отвечать. Так вот, если хоть один будет увиливать от работы, пострадают все и «по болезни» никого уже оставлять будет нельзя.

— А что за особый паек будет?

— Жиры и белки. На целую неделю запасемся. Нажимай веселей!

Большинство принялось за работу старательно. Кадзи все еще верили, он никогда не обещал зря. Но зато к перерыву все так вымотались, что, когда прогудел гудок, возвещающий его конец, никто даже с места не сдвинулся.

Да, трудно заставить этих ребят работать. Их ничем не проймешь. Да и во имя чего им стараться? Вины за собою они не чувствуют. Но почему он, Кадзи, должен беспокоиться о всех? К черту! Он будет жить сам по себе и отвечать только за свои поступки. Так будет спокойнее. И Кадзи молча принялся за работу.

К Кадзи подошел тот самый офицер в комбинезоне, что утром направлял их на работу. Солдаты сделали вид, что его не замечают. Офицер досадливо поморщился. Какие были солдаты, а сейчас… Раньше, он только бы показался, сразу же кто-нибудь крикнул бы: «Смирно!» И все стали бы навытяжку!

— Ты что делаешь? — спросил офицер Кадзи. Кадзи в это время высыпал из мешка серу на землю.

— Хочу одежду из него себе сделать, — нехотя ответил Кадзи.

— А если русские тебя накроют?

— Когда накроют, тогда и поговорим. Ведь мы в летней форме еще щеголяем. А ночью уже холодно. Вам, конечно, нас не понять. Ведь вам мешок ни к чему…

Офицер пропустил мимо ушей колкость Кадзи.

— Ты меня неправильно понял. Тебя могут обвинить в воровстве. Неужели ты хочешь, чтобы японцев считали ворами?

— Что вы ко мне пристали? Мне некогда думать о таких вещах, когда через неделю снег выпадет.

Кадзи аккуратно сложил мешок и положил на пол.

— Этот мешок мне и брюки и куртку заменит. А если начнутся холода, еще один надену. Или нам собираются выдать теплую одежду?

Офицер ничего не сказал и ушел. Кадзи развернул мешок. Ну вот, разрезать его снизу — и юбка выйдет, а прорезать по бокам дыры — и куртка получится. Можно веревкой подпоясаться. В общем настоящий нищий…

Кадзи решил забрать еще два мешка, чтобы одеть таким образом и Тэраду. Да мешки и на постель сгодятся. Все должно быть направлено на то, чтобы выжить. Он не станет сидеть сложа руки и дожидаться смерти.

Вечером в ангаре их поджидал Тэрада, приготовивший густое, жирное варево. Кадзи заметил, что Наруто с ним нет. Прежде чем он успел спросить, Тэрада сказал:

— Все-таки я оказался прав, то был Кирихара.

Кадзи нахмурился.

— Он утром стал выгонять «больных» на работу. Я спрятался, а Наруто попался, но идти на работу не захотел, сказался больным. Его направили в больницу. Он до сих пор еще не приходил. Как вы думаете, что с ним?

Тэраде до сих пор удавалось не ходить на работу. Надо было только вовремя спрятаться, а потом можно было гулять хоть весь день — советские солдаты никогда не придирались.

— Наруто не ребенок, выкрутится как-нибудь, — сказал Кадзи, но его тоже охватило беспокойство.

Если здесь будет заправлять Кирихара, надо смотреть в оба. Ведь это законченный подлец. И холуй по натуре, с него взятки гладки.

Все с аппетитом ели жирный суп, одному Кадзи было не до еды. Тревожные мысли не оставляли его.

За железной стеной ангара послышался топот. Это, верно, возвращалась с работы соседняя группа.

Несколько человек подошли к группе Кадзи.

— Кажется, здесь… — Зажегся карманный фонарик.

В говорившем Кадзи сразу узнал Кирихару. Сознавая преимущество своего положения, Кирихара криво усмехался.

— Смотри, свиделись-таки, а я тебя все время искал, приятель, — процедил он.

— А мне на твою рожу и смотреть не хочется. — Кадзи уже знал, что ему делать. Сейчас он сразу же затеет с Кирихарой скандал. — И как это такой бандит в советском лагере оказался?

Но Кирихара лишь самодовольно ухмыльнулся.

— Благодаря тебе я тогда на другой же день в плен попал. А голова, знаешь, всегда выручит. Надо только уметь ею пользоваться. Здесь я уже давно хожу в активистах, не то что ты.

— А где Фукумото и Хикида?

— Уехали. — Кирихара рассмеялся. — Так ты в этой группе за старшего, что ли?

Кирихара по очереди оглядел всех и посмотрел на бачок с супом.

— Ну, пока. — И уже у выхода добавил: — Теперь берегись, дружок…

Кадзи прислушался к его удалявшимся шагам. Ему казалось, что Кирихара уходит как-то медленно, степенно, будто начальник какой. Снова их столкнула судьба, и Кадзи подумал: «Пока этого мерзавца не разоблачат, мне сдаваться нельзя!»

31

Через несколько дней наступили холода. Замерзшая земля поскрипывала под ногами. В полдень снова потеплело, но настоящая стужа была уже не за горами.

Как-то в обеденный перерыв Ногэ вызвал к себе Кадзи. Вместе с несколькими офицерами он грелся на штабелях леса.

— Вот что я хочу вам сказать: говорят, что вы сами хорошо работаете, но покрываете саботажников.

— Не саботажников. Я оставляю в ангаре больных, я вынужден это делать.

— Это все равно, советские офицеры возмущены вашим поведением. Конечно, с наступлением холодов больных стало больше, но это мало кого беспокоит. Они злятся, что пленные работают спустя рукава, а демонтаж надо кончить до зимы. Я уже получил выговор. Какой-то безусый молокосос — он мне в сыновья годится — накричал на меня. Да еще пугает, говорит, что если здесь мы не справимся, то не в Сибирь, а на Крайний Север всех сошлют, а оттуда вряд ли кто вернется… Там советские лагеря для заключенных. Но черт с ним, с молокососом, но надо же подумать о всех вас.

Кадзи слушал с каменным лицом.

— Что вы скажете? — спросил Ногэ.

— Что мне говорить? Я человек маленький, — спокойно ответил Кадзи. — Я не занимаюсь распределением пленных и не руковожу работами. Не знаю, почему вы именно меня вызвали.

— Потому что ты потворствуешь саботажникам.

— А этого нельзя делать, чтобы избежать Крайнего Севера, так, что ли? — Кадзи невесело рассмеялся.

— Вам, кажется, приятно всем противоречить. Это вы ведь нагрубили лейтенанту Нагануме, когда он вам предлагал не брать мешки?

— Вы ошибаетесь. К этому меня вынуждает необходимость. Я, например, никак не могу считать наш паек достаточным, но мирюсь с этим. Утешаю себя тем, что иным паек просто не может быть. Вот вы наше непосредственное начальство, поскольку сейчас советское командование сохранило здесь деление на чины и ранги. Скажите, вы можете гарантировать нам человеческие условия?

— Вы забываете, что я тоже пленный… — Ногэ нахмурился. Из-за таких вот молодчиков будешь вечно нарываться на неприятности. А придраться к ним трудно, они работают на совесть. Если бы Кадзи делал что-нибудь преступное, Ногэ, без сомнения, нашел бы на него управу. Но он явно симпатизирует русским, и фашисту Ногэ не взять этого типа в шоры.

— Вы подаете дурной пример. Теперь и в других группах появляются саботажники. Русские это уже заметили и стали требовать дисциплину с нас.

— Требовать, говорите? — Кадзи усмехнулся. — Но вам-то чего беспокоиться? Ведь вы на офицерском довольствии. А мы своим горбом кормимся…

— Значит, несмотря на мое предупреждение, саботаж не прекратите?

— Нет. Знаю, что этого делать нельзя, но другого выхода у нас нет.

— Но я вам не позволю своевольничать! — внезапно заорал Ногэ. Это был уже властный голос майора, привыкшего командовать сотнями людей. — Не понимаете по-хорошему — русские с вами по-другому поговорят.

У Казди потемнело в глазах. Нет, не от страха, просто ему стало все противно. Вот такие Ногэ, конечно, прежде всего, трясутся за свою шкуру. Наплевать им на своих соотечественников! Наплевать им и на строительство социализма!

Пуще любой напасти они боятся «красной чумы». А перед советским командованием лебезят, чтобы как-то угодить, — может, скорее на родину отправят. А вот вернутся в Японию и на чем свет станут ругать Советский Союз. Они все такие. А между тем угрожают ему, Кадзи, а ведь он совсем не такой, как они.

— Ну что ж, доложите обо мне русским, — спокойно сказал Кадзи. — Я работаю так, как нужно, и дальше буду работать так же, но я должен заботиться о товарищах, которые слабее меня. И знаете, господин Ногэ, в отличие от вас я верю в социализм. И в будущее своих соотечественников тоже верю. И пусть кое-кто из советского командования прислушивается к вам, а не ко мне — это дела не меняет.

Не дожидаясь ответа, Кадзи повернулся и ушел.

Когда он вернулся к своей группе, к нему подошел Кира.

— Ну, что там? Я, брат, не на шутку за тебя испугался, зная твою заносчивость. Сболтнешь лишнее, и кончится наше привольное житье…

Они работали в большой комнате, облицованной кафельными плитками. Видимо, раньше здесь белили целлюлозу. Группа Кадзи должна была снимать со стен плитки.

— Привольное житье, говоришь? А сколько ты плиток сегодня снял? — строго спросил он у Киры.

Кира ничего не ответил.

— Из-за таких, как ты, и с начальством трудно спорить.

— Зато с нами каждый день споришь. — Кира посторонился, давая дорогу Кадзи.

Ведь хороший парень, ничего не скажешь, только уж больно прямой — с плеча рубит. И чего надрывается? Никак не может понять, что в таком дурацком положении и жить по-дурацки надо…

Кадзи знал, о чем подумал Кира, и сам на минуту задумался. А не прав ли этот лентяй? Ведь он меньше всех тратит сил, значит, у него больше шансов выжить. А вот он, Кадзи, ни крови своей не щадил, ни пота и загнется, наверно, раньше всех.

— И у вора, говорят, всегда есть оправдания… — бросил Кадзи, беря долото.

32

Кирихара нацелился на Тэраду, но метил-то он в Кадзи. Тэраде с каждым днем становилось все труднее увиливать от конвоя, но он своего дела не бросал. Он до конца хотел поддерживать Кадзи.

Однако вечно водить за нос Кирихару было невозможно. Как-то он поймал Тэраду, избил его и привел к конвоиру. Тот велел Кирихаре отвести Тэраду на станцию. В этот день в вагоны грузили мешки с соевыми бобами. Понятно, пленные потихоньку от охраны тащили сою. Тэрада сначала не решался брать сою, еще, чего доброго, заметит Кирихара, но потом не выдержал — ведь тут было столько еды. А Кирихара, видно, только этого и ждал.

Он снова избил Тэраду и обыскал его. У Тэрады в карманах было килограмма два бобов. Кирихара снова ударил юношу. Тэрада упал. В это время к ним подошел один русский солдат. Он оттолкнул Кирихару и стал ругать его. Переводчика не было, и смысла его слов никто не понимал, но возмущенное лицо солдата говорило о том, что он резко осуждает Кирихару.

Вечером, возвращаясь в ангар, Тэрада еле волочил ноги. Наруто вернулся из больницы ни с чем. Она была переполнена, поэтому на жалобы Наруто, выделявшегося своим ростом, никто не обратил внимания. Но Наруто вернулся не с пустыми руками — он прихватил с собой больничное одеяло. В это одеяло он закутал дрожавшего в ознобе Тэраду. В это время вернулся Кадзи.

Когда Кадзи узнал о случившемся, он сказал Наруто:

— Завтра я не выйду на работу. Группу поведешь ты. А там как знаете, можете и не работать.

Наруто кивнул, он понял, что Кадзи на что-то решился…

На следующее утро, когда все отправились на работу, Кадзи подошел к кухне и стал ждать Кирихару. Прошел конвоир, но Кадзи укрылся за стену. Но вот показался Кирихара, он был один. У стены лежал обрывок толстого стального троса. Им пользовались вместо кочерги. Кадзи невольно остановил свой взгляд на этом стальном обрывке.

Увидя Кадзи, Кирихара удивленно поднял брови.

— Ты?..

— Я хочу пойти на станцию, что-то соевых бобов захотелось…

— Я могу свести тебя и в лучшее место…

Кадзи невольно посмотрел на обрывок троса. Нет, пока не надо.

— Теперь вместо Тэрады я буду оставаться, слышишь?

Кадзи вызывающе посмотрел на Кирихару.

— И до тебя доберемся, погоди немного, — хрипло проговорил Кирихара, решивший на этот раз оставить Кадзи в покое. — Тебе Сибири не миновать!

— Не твоя забота, чего мне не миновать. — Кадзи с тазом в руках прошел мимо Кирихары. — Но сначала я тут одну вошь раздавлю.

Кирихара зло глядел вслед удалявшемуся Кадзи.

33

На следующее утро ударил мороз. В углу ангара кто-то умер. Пришли солдаты и приказали убрать труп. Труп выносили пленные. Когда они проходили мимо, Тэрада спросил!

— Кто это умер?

— Лежи смирно, а то и ты ноги протянешь, — резко сказал Кадзи.

— Нет, я не умру, — Тэрада приподнялся на соломе. — Мы ведь и не то еще выносили, правда?

— Лежи тихо, а я скоро вернусь, — сказал Кадзи.

Он подошел к большой группе пленных.

— Минагава здесь?

Минагава был в ангаре, но откликаться не стал. Пленные беспокоили его самыми несуразными просьбами, а ведь он тут один, разве всем ответишь? К тому же доброжелательность по отношению к пленным часто вредила ему самому.

Но Кадзи все-таки разыскал его.

— Ты можешь устроить одного в больницу?

— Она переполнена, — отмахнулся Минагава, — оттуда полубольных выписывают.

— Тогда, может, раздобудешь аспирин или еще что-нибудь от простуды?

— Лекарство дают только в больнице.

— Ладно, я сам попрошу, ты только переведи.

— У меня совсем нет времени, — сказал Минагава и переглянулся с Ногэ, сидевшим рядом.

Да, Тэраде, видно, ничего не остается, как самому бороться с болезнью. Кадзи уже повернулся, чтобы уйти. Минагава крикнул ему вдогонку:

— Послушай, а ты лучше выходи на работу. Иначе тебя трудно будет защищать.

— Я что же, подсудимый, что ли?

— Не в том дело. Русские всех саботажников хотят заставить работать.

— Я не саботажник и в твоей защите не нуждаюсь, так и скажи, если придется.

«Пришлось» вечером следующего дня. Разговор состоялся в большой комнате прилегавшего к ангару здания. В ней стояло три стола, в углу была навалена сломанная мебель. На месте разбитой люстры болталась тусклая лампочка.

Кадзи ввел сюда Минагава. В комнате сидел русский офицер и трое солдат.

— Чин этого человека? — спросил он.

— Солдат высшего разряда.

— Сколько прослужил в армии?

— Год и девять месяцев.

— Бывшая профессия?

— Служащий.

— Род работы?

— Как вам сказать… Перед мобилизацией работал в отделе личного состава.

— То есть эксплуатировал рабочих?

— Думайте, что хотите, мне больше нечего сказать.

— В некотором смысле, — перевел Минагава.

Офицер переглянулся с солдатами.

— Вот откуда идет саботаж.

— Что он сказал? — спросил Кадзи у Минагавы.

— Это к допросу не относится.

Руки Кадзи нервно мяли мешковину, он засунул их за веревку, которой был подпоясан.

— Притворился работягой, а сам организовал среди пленных саботаж? Так, что ли?

Офицер уставился на Кадзи немигающими глазами.

— Я никем не притворялся, а просто работал и саботажа не организовывал.

— Но вы же каждый день под предлогом болезни оставляли кого-нибудь из своей группы. — Офицер хлопнул широкой ладонью по столу. — Разве это не саботаж?

— Ты лучше признайся, — шепнул Минагава.

— Какой же это саботаж? — ответил Кадзи. — Вы бы лучше поинтересовались…

Минагава не дал ему договорить: — Он частично признает свою вину.

— Что значит частично? Или да, или нет! Здесь не суд, и приговора не будет. Но с саботажем мы будем бороться. С завтрашнего дня вы и все ваши «больные» отправитесь демонтировать узкоколейку. Не будете работать — не будете есть, ясно?

— Что за глупость! Разве я отказывался от работы? Посылайте куда угодно, но говорите со мной по-человечески. Я тоже имею право высказаться.

Офицер спросил у Минагавы, что говорит Кадзи.

Минагава не сумел правильно перевести слова Кадзи. Получилось, будто Кадзи сказал, что офицер говорит глупости. Кадзи сразу понял, что его слова перевели неправильно — офицер изменился в лице и стукнул кулаком по стелу. Один из солдат выругался.

— Фашист! — крикнул офицер и поднялся со стула. — Мы тебя судить будем!

— Что он говорит? — спросил Кадзи.

Минагава, поняв свою ошибку, лепетал что-то несвязное.

— Самурайский последыш! — горячился офицер. — Что немецкие фашисты, что японские — одного поля ягодки! Погоди, ты у нас узнаешь, как саботажничать.

В это время в комнату вошел молодой веснушчатый красноармеец. Он что-то сказал офицеру. Тот недовольно сморщил лицо и сказал:

— Если ваш саботаж не преднамеренный, объясните причины, почему вы так действовали, только короче.

Кадзи опустил голову и облизал пересохшие губы.

— Может, я был не прав, но мне хотелось улучшить наши условия жизни. Я не фашист, можете этому поверить. Я не могу сказать, что вы плохо обращаетесь с пленными, но тем не менее мы живем в ужасных условиях…

Кадзи посмотрел на Минагаву:

— Только точно переведи.

Но, видимо, и на этот раз Минагава перевел неточно. Офицер еле сдерживал себя.

— Какая наглость! Он еще нас критикует!

— Веди себя поскромнее, — прошептал Минагава, — не забывай, кто мы такие.

— Я подчиняюсь вашим порядкам, — продолжал Кадзи, — и не собираюсь ссылаться на Женевское соглашение и отказываться от работы. Я понимаю, что вам нужна рабочая сила. Но зачем же мыслящих, расположенных к вам людей обзывать фашистами? Это обидно. Я говорю с вами откровенно. Я уцелел в боях и бежал. Потом я окольными путями хотел попасть на родину, но не получилось. Правильно ли я поступал? Может быть, мне сразу же следовало сдаться Советской Армии. Но, видимо, до меня никому нет никакого дела. История не считается с отдельными лицами. Может, это так и должно быть. Но представьте мое положение, тем более что, несмотря ни на что, мне хотелось с вами сотрудничать. Что же мне делать? Минагава, спроси об этом.

Минагава переводил долго, но вместо ответа на вопрос офицер спросил:

— Вот ты говоришь, что шел окольными путями. А скажи, за это время ты не нанес ущерба нашей армии?

— Всякое было.

— И китайцам?

— Да.

— Так почему же ты возмущаешься, что к тебе относятся как к военному преступнику?

— Я мог вам ничего не говорить, — ответил Кадзи, — но я от вас ничего не скрыл. Я знаю, кто на меня донес. Это или майор Ногэ, или унтер-офицер Кирихара. Вы считаете мою группу чуть ли не злоумышленниками и хотите наказать меня. А что мы такое совершили? Добывали себе дополнительное пропитание — и только. Вы требуете лишь работы, а до остального вам дела нет! Вчера один отправился на тот свет, завтра та же участь ждет других, в том числе и меня. Но мне не хочется умирать так бессмысленно. Ведь я хотел помочь вам строить социализм! Конечно, не все пленные этого хотят, а впрочем, вам трудно меня понять. Минагава, переведи, пожалуйста.

Кадзи отошел в угол комнаты и уселся среди обломков мебели.

Минагава начал переводить. Время тянулось очень долго.

— Вот что, парень, в голове у тебя страшная путаница, — сказал веснушчатый солдат. — Не так все просто, как ты себе представляешь. Подожди, скоро все войдет в норму, наладится. А порядку нужно подчиняться. Анархию тут разводить никто не позволит.

Кадзи равнодушно смотрел на говорившего. Нет, не поняли его. Впрочем, другого нельзя было и ждать.

— Вот мы и решили отправить тебя на демонтаж узкоколейки в порядке наказания. Долго там не задержишься. Дней семь-десять. Там уже работают ваши, те, что окопались в горах и пытались оказать нам сопротивление. Потом мы их тоже сюда переведем.

— У вас можно попросить аспирину или чего-нибудь в этом роде, у меня друг… совсем мальчик… тяжело болен, — тихо сказал Кадзи. — Это для него.

— Хорошо, постараюсь достать, — веснушчатое лицо красноармейца расплылось в улыбке.

Поклонившись в знак благодарности, Кадзи направился к выходу. Ноги у него заплетались. Казалось, он только что встал после тяжелой болезни.

34

Солдат сдержал свое обещание. На следующий день утром он принес аспирин. В пергаментном пакетике было больше двадцати таблеток.

Кадзи не знал, как сказать по-русски «я вам очень благодарен», и поэтому несколько раз повторил «спасибо», одно из немногих русских слов, которые знал. Солдат помахал ему на прощанье рукой.

— Вы вернетесь? — спросил Тэрада сквозь слезы, когда Кадзи протянул ему аспирин.

— Вернусь обязательно. А ты духом не падай, поправляйся. Чтоб к тому времени, когда я вернусь, ты был на ногах.

Тэрада расстроился не на шутку. Он впервые разлучался с Кадзи. Даже тогда, когда Кадзи вытащил его чуть ли не из-под танка, у него не было такого страдальческого выражения лица. Смертельная бледность покрывала щеки юноши. «А ведь, пожалуй, уже не встанет, — подумал Кадзи. — Но разве будут расследовать это дело? Разве Кирихару накажут?»

С Кирихарой он столкнулся у входа в ангар.

— Слышал, едешь на узкоколейку. Ну, потрудись, потрудись.

Кадзи всего перекосило.

— Слушай, я хочу тебя попросить об одном одолжении.

— О каком?

— Это касается Тэрады. Умрет он тут без меня. Подкармливай его. Ведь для тебя это не составит труда…

— Думаешь, если попросишь, я сделаю? — Кирихара зло ухмыльнулся. — Говорят, ты и Ногэ, и меня хотел поддеть, но русские это мимо ушей пропустили. Теперь поспишь под открытым небом и поймешь, каково мне тогда было… На, возьми…

С улыбочкой он протянул Кадзи горсть семечек, Кадзи семечки не взял.

— Рано радуешься…

Группа пленных в пятнадцать человек к вечеру подошла к узкоколейке.

Со всех сторон тут стоял густой лес. На небольшой насыпи в беспорядке валялись рельсы. Их, видно, подтащили сюда со всех участков дороги и сейчас собирались вывезти.

Каждый рельс весил как раз столько, чтобы поднять его вдвоем, но когда его несли, он впивался в плечо, давил на спину. Постепенно боль переходила на поясницу, и тут уже нести рельс было трудно.

Однако еще тяжелее было спать на покрытой инеем земле. В первую ночь пленные попытались заснуть, сидя у костров, но усталость все равно свалила всех на землю, и тут уж холодный северный ветер пробирал до костей.

Пленных удивило, что конвоир, вырыв углубление в земле, преспокойно улегся и уснул.

«Верно, они из другого теста», — подумал Кадзи. Но что закалило их, что помогло им сделаться такими, он понять не мог. Пленные сперва думали, что русские едят масло да сыр, оттого, мол, они такие здоровые, но эта была неправда. Пища русских солдат состояла из картошки, черного хлеба и негустого супа. Богатырское здоровье русских внушало и уважение и страх. Да, эти все выдержат, им все нипочем.

Кадзи заснуть не мог. Он проклинал свою злосчастную судьбу, собственную слабость и глупость, которые завели его сюда. В тупом оцепенении он смотрел на далекие звезды, казавшиеся примерзшими к небу, и чувствовал, что силы покидают его.

Если бы на следующий день он не встретился с Тангэ, он, наверно, попробовал бы убежать. Терять ему все равно было нечего…

Тангэ появился из леса во главе большой групы пленных. Он шел, держа рельс на плече, и о чем-то разговаривал с конвоиром. Кадзи первый узнал Тангэ.

— Значит, судьба была встретиться, — рассмеялся Тангэ, с удивлением рассматривая странное одеяние Кадзи. — А этих помнишь?

Кадзи покачал головой.

— Те самые, что прятались в горах. У них еще командир бородач был. Ты с ним повздорил, помнишь? Все получилось, как ты предсказал. Его солдаты кокнули, когда он попытался оказать сопротивление русским.

— А что стало с Хиронакой?

— Три дня назад умер. На глазах таял…

— И я, кажется, загнусь, — Кадзи тускло улыбнулся. — Все-таки нельзя было сдаваться в плен. Но я боюсь, что совершу еще одну ошибку…

Только вечером Кадзи заметил, что пленные, бывшие под началом Тангэ, избегали своего старшего. У костра они старались держаться подальше от Тангэ. Кадзи сказал об этом приятелю.

— Что же поделаешь… — ответил Тангэ. — Русские поставили меня старшим, а я же японец, как и они, это им не нравится. Меня тогда послали к ним с предложением сдаться. Конечно, не очень-то это было приятное поручение, но после того, как дело удалось, русские передали мне все руководство работами. А условия тут сам видишь какие. Правда, в Сибири, думаю, еще тяжелей придется, но там зато все поймут, кто был виновен в этой войне…

— И все равно ты с радостью туда едешь?

Кадзи в упор посмотрел на Тангэ.

— С радостью или нет, но еду, — сказал Тангэ. — Об остальном стараюсь не думать.

— Почему?

— Да как тебе сказать? Не думаю — и все. Думами разве поможешь?

Некоторое время молчали, костер весело трещал.

— И все-таки до смерти противно, — задумчиво сказал Кадзи.

— Что противно?

— Что мы как животные… Нас ведь за людей не признают, так, рабочий скот. И потом, они всех нас считают фашистами. Это же неправильно. Работы я не боюсь, и не в скудном пайке дело, и даже не в холоде. Нестерпимо другое: Сталин ненавидит японцев и мстит нам за войну, но ведь мы не классовые враги, почему же они держатся с таким высокомерием?

— С высокомерием?

— Да. Они считают себя выше нас.

— Что ж поделаешь? — Тангэ глубоко вздохнул. — Так пока сложилась обстановка.

— Конечно, делать нечего. — Кадзи тоскливо уставился на огонь. — А скажи, почему человек смиряется с такой неизбежностью?

— История все поставит на свое место, — ответил Тангэ, подвинувшись ближе к Кадзи, — а мы пока ничего не можем сделать.

— А я не собираюсь полагаться на историю. Если доживу до Сибири, все выложу им начистоту, все, что думаю. А тогда пусть хоть в тюрьму отправляют.

Будущее рисовалось мрачным. Самой усердной работой тут не заслужишь права высказаться начистоту. Никому нет дела до твоей моральной правоты, ты пленный, осколок агрессивной империи…

35

Демонтаж узкоколейки закончили через неделю. Возвращаясь в лагерь, Кадзи почти покорился неизбежному. Не потому, что проникся умонастроениями Тангэ, а просто потому, что слишком ослабел физически и не мог уже противиться несправедливости. Несколько ночей подряд Кадзи внушал себе, что его путь к новой жизни, путь служения социализму лежит именно через плен, что побег был бы капитуляцией, преступлением против этой новой жизни. Студеные ночи действовали на Кадзи двояко. Холод, проникавший сквозь рваную одежду и пронизывавший до костей, планомерно изматывал его. Нет, он, кажется, не переживет зиму. Советское командование не сможет сейчас обеспечить пленных теплой одеждой. Но если его ждет смерть, не лучше ли все-таки попытаться убежать? Но другой голос говорил иначе: побег — безумие. Подошла уже зима, огороды стоят пустые, пропитание достать будет невозможно. И организм ослаблен до предела. Нельзя пускаться на эту авантюру! Каждую ночь Кадзи мысленно беседовал с Митико и просил у нее совета. Но она то говорила «беги», то «не надо». Как же быть?..

— А как по-твоему, что посоветовала бы мне жена? — спросил он у Тангэ. — Чтобы я пошел на риск или терпеливо ждал конца мытарств?

Тангэ ответил не сразу.

— Не думаю, чтоб Митико посоветовала тебе рискнуть. Кому-кому, а ей известно, какой ты безрассудный.

Кадзи нахмурился.

— Разве можно сейчас поручиться за успех? Или поймают, пли убьют, или по дороге замерзнешь. Это же сумасшествие! А Сибири нечего бояться. Ты все выдержишь.

Кадзи кивнул, рассеянно улыбнувшись. Может, Тангэ и прав, против судьбы трудно бороться.

В лагерь они вернулись к вечеру следующего дня. Тэрады на месте не было. Наверно, уже поправился и вышел на работу, решил Кадзи.

Когда стемнело, все вернулись в ангар. Наруто, увидев Кадзи, изменился в лице. Он как-то нерешительно подошел к нему и тихо сказал:

— Тэрада умер. Эта сволочь Кирихара доконал его.

— Дня через два, как ты ушел, у него уже жар спал и он поднялся, — сказал Кира. — Встал, конечно, все-таки рано, надо было бы вылежаться, но он решил нас накормить и отправился за очистками. Видно, что-то собрал и вернулся в ангар. Тут его этот Кирихара и застукал. Отправил чистить уборную, а он едва уже на ногах стоял… Там он и свалился среди нечистот…

Кирихара приказал облить его водой, чтобы смыть нечистоты, и потом отправить в больницу. Там он на третий день и умер.

Кадзи слушал, не проронив ни слова.

Перед сном Кира привел к Кадзи пленного, который видел, как умирал Тэрада.

— Он умирал в полном сознании, но не говорил ни слова. Только повторил несколько раз «Кадзи». Я было подумал, что это имя женщины. Он страшно мучился, но ему даже укол не сделали, а ведь врач-то в больнице японец.

— Спасибо, хватит. — сказал Кадзи.

— Я с нетерпением ждал вашего возвращения, Кадзи, — прошептал Наруто. — Нельзя эту дрянь в живых оставить.

— Может, придумаем что-нибудь? — спросил Кира. — Ты мне не поверишь, но я ходил к Ногэ. А он, гад, даже слушать не стал.

— А конвоир все видел?

— Видел, но ведь состава преступления нет. Попробуй докажи, что Кирихара виноват! Ведь он не с постели Тэраду стащил и погнал в уборную.

— Чего тут рассуждать? Если хотите, я сам расправлюсь с этим Кирихарой! — вскипел Наруто.

— Ладно, помолчите, — сказал Кадзи, и его глаза зло сверкнули.

Кадзи встал и пошел к Тангэ. Он потряс его за плечо и шепотом сказал:

— Тангэ, я передумал, сегодня ночью я уйду.

Тангэ хотел было что-то сказать, но Кадзи приложил палец к его губам.

— Я решил твердо. У меня нет другого выхода.

Тангэ долго смотрел, как Кадзи медленно шел по ангару, переступая через лежащих пленных. Он понял, что Кадзи теперь не удержать.

Среди пленных Кадзи с трудом отыскал Кирихару. — Кирихара, капитан тебя требует по моему вопросу.

— Сейчас?

— Я настоял на очной ставке с тобой. Боишься?

— Не пори чушь! — Кирихара встал. — Надо прихватить Минагаву. А то не поймем ничего.

— Минагава не требуется. Там у них свой переводчик появился.

Кирихара попался на хитрость Кадзи. Правда, он вспомнил о Тэраде, но тут же решил, что это дело здесь ни при чем.

— Ладно, пошли. Вот посадят тебя в тюрьму, и мне дышать легче станет.

Они вышли из ангара. Стоял непроглядный мрак. Лишь вдалеке по аэродрому шарил луч прожектора, выхватывая из темноты огромный серебряный корпус советского транспортного самолета. Из барака, где жили русские солдаты, послышалась песня. Пели «Катюшу».

— Сюда, — сказал Кадзи, схватив Кирихару за руку. Тот направился было к другому зданию. И только сейчас Кирихара почуял недоброе.

— Ты… — начал он, но в эту минуту Кадзи с силой хлестнул его по голове стальным тросом. Затем на Кирихару обрушился град ударов. Он упал. Кадзи поволок его за шиворот к уборной.

— Встать! — сдавленным голосом приказал Кадзи. — А не то буду бить, пока не встанешь.

Пошатываясь, Кирихара встал.

— Прошу тебя, брось… — прохрипел он. — Прости…

— Вот это я и хотел услышать.

Тут на Кирихару обрушился такой удар, от которого трескается череп.

Но Кадзи продолжал наносить удары. Он сам хотел поскорее выбиться из сил. Но сперва он забьет насмерть эту гадину. «Почему хорошие ребята должны гибнуть, а эта мразь — жить?» Он сам погибнет, но и Кирихара на этом свете жить не будет…

Заметив, что его рука, сжимавшая трос, стала липкой от крови, Кадзи прекратил избиение. Кирихара валялся на земле без признаков жизни. Послышались чьи-то шаги. Кадзи схватил бесчувственное тело и бросил его в выгребную яму.

Все было кончено. А может, вообще всему конец? Гнев сменился опустошенностью. Теперь ему нет пути ни в прошлое, ни в будущее.

Сколько прошло времени, прежде чем Кадзи двинулся с места? Он медленно шел в темноте, совершенно не думая, что может попасться на глаза часовым.

А в бараке все пели. Где-то недалеко слышались неторопливые шаги часового.

Кадзи дошел до ограды. Неужели здесь проходит граница между человеком и пленным? Но ведь тогда очень просто перемахнуть на ту сторону. А там что? Смерть или жизнь?.. Кадзи лег, пытаясь пролезть между рядами колючей проволоки. Железные шипы царапнули лицо. Через секунду колючки зацепились за мешковину. Кадзи осторожно отцепил одежду. Вот прошла грудь, потом живот, наконец ноги — он был уже на той стороне. Ничего трудного. Но радости освобождения не было. Не было и надежды.

За узенькой речушкой мирно спала китайская деревня.

Когда Кадзи, ступив на тонкий лед, продавил его, где-то поблизости залаяла собака. Кадзи стоял по колено в воде.

Никто не заметил исчезновения одного пленного японца.

* * *

Митико стала работать на кухне при больнице. Сначала она хотела воспользоваться любезностью Се, который предлагал ей место медсестры, но потом передумала и решила пойти на кухню. Она, конечно, могла работать медсестрой, но было бы обидно, если бы другие сестры, в большинстве своем японки, сочли ее любовницей Се, да и самому ему такая явная протекция могла бы повредить.

— Вы не беспокойтесь, — сказала она Се с улыбкой, — ведь и дома я только тем и занимаюсь, что готовлю.

Митико быстро поладила с китаянками, работавшими на кухне. Поначалу старшая кухарка Ma-тай косилась на нее, но очень скоро стала относиться сердечно к трудолюбивой, скромной японке.

Молодая китаянка Сун Ин-минь даже подружилась с Митико. Как-то, когда они стирали, Ин-минь спросила по-японски:

— У тебя изволит быть любимый?

Митико улыбнулась, очень уж не вязалось это «ты» с «изволит быть».

— Есть, очень-очень есть, — сказала она по-китайски, желая, разумеется, сказать о силе своей любви.

Но Сун изумленно округлила глаза. Она поняла ее иначе.

— А так не сложно? Один придет, потом другой сразу, а ты одна…

И Митико пришлось долго объяснять, что она любит так, как сразу тысяча женщин, но любит одного. Пока она объясняла, к горлу подкатился комок, и она разрыдалась. И Ин-минь, по-видимому очень отзывчивая девушка, глядя на нее, тоже заплакала.

— Война виновата. Господин Кадзи не виноват. Придет домой, обязательно придет.

С этого дня они подружились — ширококостная решительная китаянка и хрупкая смуглолицая японка. Однако надежда на возвращение Кадзи таяла с каждым днем.

И вот наступала зима. Ее приход был равносилен для Митико смертному приговору.

«Только бы снег подольше не выпадал!» — молила Митико. Но в один из вечеров он начал падать с почерневшего неба.

Вот и стекла поездов, идущих с севера, уже украсили ледяные узоры. За две сотни километров отсюда, наверно, уже так холодно, что морозы пробирают до костей. По дороге домой Митико представила Кадзи идущим в такой мороз. И пальто, верно, на нем нет, и голодает он, и ночует в степи. И все же идет и будет идти. А вдруг его отправили в Сибирь? Митико сняла перчатку. Снежинки, упавшие на холодную ладонь, долго не таяли. И Митико представила, как этот снег толстым слоем ложится на плечи мужа.

Она шла, потирая озябшие руки. Кожа на руках у нее огрубела от работы и как-то сухо шуршала. Она еще никогда не слышала такого звука. Эти руки говорили о ее честных трудовых буднях, о гордом одиночестве души. А как эти руки жаждали обнять Кадзи! Если бы только они могли снова гладить дорогое лицо, Митико согласилась бы на всю жизнь остаться кухаркой. А что, если сейчас, вот за этим углом, навстречу ей выйдет Кадзи? Не стесняясь прохожих, она бросится ему на шею. А он прижмет к губам ее заскорузлые руки и ласково спросит: «Работаешь?» И она ответит: «Да». Господи, она бы согласилась работать в десять раз больше, только бы ее Кадзи вернулся. Любимый, я стану уличной торговкой, воду буду таскать, только бы нам снова быть вместе…

Вдруг Митико заметила, что разговаривает сама с собой. В последнее время у нее появилась такая привычка. Особенно по ночам. Задает вопросы и сама же на них отвечает. Ясуко как-то с улыбкой сказала: «Видно, ни одно лекарство не излечивает от любви. Как я счастлива, что мне не по кому убиваться».

Когда Митико дошла до площади, снег уже повалил крупными хлопьями. Она подумала, что не сможет сидеть одна в неуютной комнате пансиона, а Ясуко, видно, еще не вернулась… И Митико решила не идти домой.

В редакции газеты «Демократический вестник», где основную роль играл Ното, между четырьмя мужчинами, окружившими печку, разгорелся спор.

— Не далее как сегодня городские власти раскритиковали газету за аполитичность.

— А все этот японец из мэрии. Он недавно приехал из Яньаня, Доморощенный материалист! Прочитал одну книжонку коммунистов и воображает, что все знает. Наша газета не орган компартии. А господин Фан и его соратники не желают понять, что Япония не Китай. У нас лозунг «Все братья, твое — это общее» не пройдет!

Окидзима горько усмехнулся и кивнул вошедшей Митико.

— Но что правда, то правда, с реакционными элементами мы чересчур деликатничаем, — горячо сказал смуглолицый мужчина, сосед Окидзимы. — Давно пора вывести на чистую воду бывших руководителей фирмы.

— Разоблачать — не значит надрывать горло. Я пишу достаточно ядовито.

— Все это интеллигентские шпильки! Ты не способен встать на позицию народа, поэтому городские власти и недовольны.

— Да, он прав, — сказал пожилой мужчина, сидевший поодаль, — твоим передовицам недостает политической остроты.

— Вы забываете, для кого мы пишем, — покачал головой Ното. — Нельзя не считаться с психологией японцев.

— Так незаметно и пойдешь на поводу у масс.

— А что предлагаешь ты? Притягивать за уши революционную терминологию? А если концы с концами не сойдутся? — сказал Ното, повернувшись к смуглолицему.

— Как вы любите словечко «массы»! А известно ли вам, чем живут маньчжурские японцы?

— Как тут у вас шумно! — проговорила Митико, подходя к разрезавшей газетную бумагу Ясуко.

— Битый час из пустого в порожнее переливают. Можно подумать, что революции возникают из болтовни.

— Конечно, тебя наши споры не волнуют, — усмехнулся Ното, — ты в этих делах мало смыслишь.

Ясуко состроила презрительную мину, но Ното уже повернулся к ней спиной, продолжая прерванный разговор.

— Маньчжурские японцы — это не рядовые рабочие. Это рабочая аристократия. Они в подавляющем большинстве не только аполитичны, но и реакционны. Еще бы, в двадцать лет они уже покрикивали на китайских рабочих! Попробуй таких убедить в неизбежности революции…

— Минуту внимания, Окидзима! — крикнула Ясуко из своего угла. — Вы забыли, что у нас пустуют три колонки? Чем вы их думаете заполнить?

— Давайте напишем, что победа Народной армии на пороге, и дело с концом. Тогда уж никто не придерется!

— Да что вы! Это место оставлено для обращения. Кто напишет обращение?

Митико улыбнулась.

— А все-таки у вас тут интересно. Мне даже захотелось работать в вашей газете.

— Это было бы здорово! А то мне одной трудно, — воскликнула Ясуко. — Мужчины только и делают, что болтают, а помочь никто не догадается.

Митико заметила, что Ясуко сердится очень добродушно.

— Не стоит, Митико. В гражданской войне пока перевес на стороне гоминдановцев. Не сегодня-завтра они могут сюда пожаловать. Мы-то выйдем из положения, а вот эта сердитая особа останется на улице. И больницу гоминдановцы не тронут, так что лучше вам оставаться там.

— Что это за разговоры? — надулся смуглолицый. — Ты что, уже чемоданы складываешь? Потому-то нам и не верят городские власти.

— Хорохориться будешь, когда гоминдановцы придут! — зло бросил Окидзима. — Интересно, кто трясся от страха, когда в один город ворвались чанкайшисты?

— Я, что ли?

— А то нет!

— Перестаньте! — Ното сделал строгое лицо. — Не забывайте, что мы на совещании. Мне кажется, все же необходимо разъяснить властям положение вещей…

— Хватит спорить! — сказала Ясуко, снимая с плиты чайник. — Лучше принимайтесь за статью, я не собираюсь здесь ночевать.

Митико подошла к подруге:

— Как у вас тут оживленно. Когда Кадзи вернется, возьмите его работать к себе.

— Я с нетерпением жду его, — сказал Ното, — в нашем полку прибудет, и у Окидзимы появится сильный противник.

— А я с Кадзи давно перестал спорить. — Окидзима улыбнулся. — Ему и раньше на зубок было страшно попадаться, а теперь он вообще с клыками вернется.

— Тогда возьмите меня, — лицо Митико порозовело. — Если в город придут гоминдановцы, я уйду вместе с вами. Вы всегда найдете себе дело, а я не отстану от вас. Не беспокойтесь, Окидзима, посмотрите на мои руки — я могу и физическим трудом заниматься.

— Ну а я тем более перелетная птица, — сказала, улыбаясь, Ясуко. — Так что отправимся снова вместе, а то ты, чего доброго, сама с собой только и будешь разговаривать.

— Ну, тебе еще рано думать о будущем. Работать надо, — сказал Ното, — а я тем временем присмотрю тебе шикарного мужа из тех, сибирских…

— Только пусть он поменьше болтает и побольше работает.

— Из сибирских, да… — задумчиво протянул человек, споривший с Окидзимой. — И я бы туда не прочь поехать, если б, конечно, можно было оговорить срок.

— Кстати, о Сибири, — сказал пожилой мужчина. — Та старушка, что торговала пирожками, как-то на днях совершенно всерьез спрашивала, как дойти до Сибири, а сегодня, смотрю, идет, улыбается. Оказывается, сын вернулся…

Ясуко отчаянно замахала руками, но было уже поздно.

— Когда? — воскликнула Митико.

— Говорят, два дня назад. Больной лежит. Но мать без ума от радости!

— Вот вернулся же!

Митико хотела выдавить улыбку, но внезапно расплакалась. Ее лицо побледнело. Она пыталась сдержать слезы, но они безостановочно катились из глаз.

Окидзима положил руку ей на плечо.

— И он вернется…

— Да, да. — Митико шмыгнула носом. — Обязательно вернется…

36

Дойдет ли он до того телеграфного столба?

Он смотрел на каждый столб. Они были вехами на его пути и сейчас вели по дороге, запорошенной снегом.

Кадзи был уже не похож на человека. Он шел, грязный, заросший, оборванный, вконец исхудавший. Лишь в глазах еще поблескивали упрямые искорки. Голодный барьер он уже преодолел, есть не хотелось, хотя он уже не помнил, когда ел в последний раз.

Воровать не осталось сил. Когда он просил подаяние, язык слушался плохо. Но мысли остались, он питался ими…

Кажется, это было три дня назад. На деревенской улице человек восемь здоровенных мужчин сгружали с телег мешки с зерном. Они даже не заметили проходившего мимо нищего в ветхой мешковине. Видно, были очень заняты своим делом, поэтому Кадзи подумал, что, если он попросит подаяние, его грубо оттолкнут, а то и дадут пинка. И он жестами объяснил одному из крестьян, что хочет помочь им.

— А подымешь? — спросил один, недоверчиво посматривая на исхудавшего Кадзи. — Больше ста дин весит…

Он снял с телеги мешок и взвалил на спину Кадзи. Каменной глыбой мешок придавил обессилевшего Кадзи. Китайцы рассмеялись.

— Это японец-нищий, — сказал один из них. — На, возьми!

Он кинул Кадзи кусок грязной пшеничной лепешки. Кадзи схватил кусок двумя руками и исступленно стал есть. Это было вознаграждение за муки и унижение. Только выжить — выжить во что бы то ни стало, иначе бессмысленно было бежать и брести по заснеженным зимним дорогам. Надо вернуться к жизни и начать все сначала. Он сам разберется в своем прошлом и сделает выводы…

Как в бреду, он шел, пошатываясь, от столба к столбу. Физически он ничего уже не воспринимал, но какие-то импульсы все еще трепетали в его душе, жили своей смутной, непонятной жизнью. Беспорядочные мысли сталкивались в разгоряченном мозгу и снова разлетались в стороны.

— Кажется, я еще иду. Но не сбился ли я с пути? Будто нет. Но куда ведет эта дорога — я уже не знаю…

— Неужели это я его так? Но, может, оживет, вылезет из выгребной ямы и еще пожалуется… А тот русский подумает, что я фашист…

Надо было бежать с Синдзе. Или в тот вечер скрыться за холмами, тогда Тасиро остался бы в живых…

Я убил много людей, но ты, Митико, не знаешь, сколько раз убивали меня. Не отворачивайся, я же иду только ради тебя…

А Тангэ будет шагать по Сибири. Он позавидует мне и презрительно сплюнет…

Митико, жива ли ты? Неужели ты умерла? Но об этом не надо думать, не надо…

Чему меня научили русские? Я все забыл. Ну да ладно, потом вспомню…

Митико, я иду к тебе. Я уже ничего не чувствую, но иду. От меня остались только ноги, они неумолимо идут вперед. Кажется, надо идти сюда… Заверну в эту деревню, выпрошу чего-нибудь и опять пойду к тебе…

До деревни было еще далеко. Кадзи добрел до нее только к вечеру. Свинцовое, тяжелое небо, казалось, вот-вот разродится снегом. Но для Кадзи больше не существовало ни ветра, ни снега. Сегодня уже дважды был снегопад, и Кадзи дремал по пять-семь минут, припав лицом к пушистой белой перине, покрывшей землю. Но он знал, что заснуть нельзя — это смерть. И он снова подымался и шел дальше.

Шатаясь, шел он по деревенской улице. Около домов стояли мужчины, женщины, дети, они видели Кадзи, но никто не сказал ему ни слова.

На перекрестке, в кособокой лавчонке старик варил пампушки с мясом. Кадзи внезапно почувствовал острый голод. Казалось, все органы его тела отмерли и только желудок распахнул свою пасть. Он пошел к лавчонке, словно притягиваемый магнитом. Если бы старик не глянул на него исподлобья гноящимися глазами, Кадзи схватил бы из таза пампушки и начал бы их есть, но старик был начеку и погрозил ему палкой. Кадзи рассмеялся, как помешанный. Белые, с гладкой кожицей пампушки, начиненные ароматным мясом, казалось, излучали жизнь. Съешь такую и шутя отмахаешь еще ри. До чего ж они, наверно, вкусны! Да это запас и на завтра. Надо съесть во что бы то ни стало! Кадзи указал пальцем на пампушки.

— Дай, — прохрипел он.

— Проваливай, скотина!

Кадзи опять рассмеялся безумным смехом.

— Идти мне надо. Далеко. Идти, понимаешь? Домой иду. Дай!

Старик выругался, но нищий не уходил, он должен поесть, от этой пампушки зависит его жизнь.

И нищий молча ждал. А старик, видя, что тот еле стоит на ногах, успокоился. В случае чего огреет скалкой — и весь разговор. Пусть хоть до утра стоит, И крошки не получит.

Кадзи стало качать из стороны в сторону. Старик спокойно месил тесто. У Кадзи дико сверкнули глаза, но старик этого не заметил. Оторвавшись от работы, он звонко высморкался. В тот же момент рука нищего схватила пампушку.

Кадзи схватил кусочек жизни. Он думал, что быстро побежал от старика, но он не прошел и десяти шагов, как был свален крепким ударом на землю. Пампушка выпала из его рук и откатилась в сторону. Кадзи пополз на животе, чтобы доставь ее. Тут уже несколько голосов завопило над ним:

— Это японец! Вор! Держите!

Кто-то плюнул ему в лицо. Кадзи машинально утерся рукавом. На него посыпался град ударов. Его толкали, пинали ногами. Его лицо, мокрое от слез, было все в грязи. Он плакал не от боли, просто слезы сами лились из глаз. Все его усилия оказались напрасными.

— Избить его, да так, чтоб не встал!

— Привяжите к дереву и оставьте на ночь.

— Русским его передать надо! Это же японский солдат!

— Правильно, к русским его!

Да что с ним возиться! Стукнуть камнем по голове — и все! Сколько они нашей крови пролили!

Кадзи, как собака, стоял на четвереньках. Ему уже было все безразлично. Но ведь он столько мучился, неужели они его не могут простить?

— Ты японец? — спросил парень, заглядывая ему в лицо, Кадзи кивнул.

— Зачем же воруешь, дурак! Проголодался — попроси. Зачем людей злить! Дом-то у тебя есть? Ну и иди с богом. А будешь добывать пропитание так — убьют. Понял?

Парень поднял с земли грязную пампушку и подал Кадзя.

— Уходи скорее, слышишь?

Кадзи попытался подняться, встав на четвереньки. Но вот он двинулся с места. Один шаг, второй. Потом еще шаг, еще… Кадзи радостно посмотрел на пампушку. Но странно, голода он совсем не чувствовал. Они, верно, отбили у него плоть. Осталась только душа…

Пошел снег. Удивительно белый, пушистый, как вата. Снежинки весело кружились в сгущавшихся сумерках.

Кадзи вышел на гаоляновое поле. На нем еще торчали острые концы срезанных стеблей. У подножия горы зажглись огоньки. Кадзи посмотрел на них и улыбнулся. Отсюда до Лаохулина было еще далеко, но Кадзи показалось, что это та самая гора, под Лаохулином.

Митико, я совсем рядом с тобой.

Кровь начала бешено пульсировать в венах. Объятая ночью степь казалась бесконечной. Но телеграфные столбы — надежные путеводители. Надо только держаться их. И к полуночи он придет.

Усталость больше не тяготила. Грудь распирала радость. Дошел-таки! Значит, стоило одолеть такой путь. Он будет вознагражден за все страдания. Кадзи заплакал.

Митико, посмотри на меня. Я ведь рядом с тобою. Немного вот отдохну и снова пойду.

Кадзи уселся на землю между стеблями гаоляна и посмотрел на падающий снег. Потом вытащил из-за пазухи затвердевшую пампушку. Прикоснулся к ней щекой. Нет, он не будет ее есть, он принесет ее Митико. Вот он, единственный подарок за почти двухлетнее отсутствие. Он ничего не будет ей говорить, просто протянет пампушку. Она скажет сама за себя.

Ты будешь рада, Митико? Ты не осудишь меня за побег из плена? Скоро я буду с тобой. Я многое перенес, но теперь уже все позади. Сегодня ночью я тебя увижу. Услышу твой голос. Коснусь твоей руки. Мы сядем рядом и будем долго-долго говорить, а потом будем строить новую жизнь, ловить упущенное… Скоро, скоро… Только вот отдохну и пойду. В полночь я приду к тебе.

Глядя сквозь снег на далекие огоньки, Кадзи счастливо улыбался. Все-таки они встретятся, его мечта сбудется.

А жизнь, Митико, мы начнем заново…

Кадзи, словно под ним была мягкая постель, растянулся на снегу. Он видел только безумно счастливое лицо Митико, она открывает ему дверь в комнату, где весело трещит огонь…

А снег падал и падал.

Неслышной поступью крались минуты. Ползли часы. Степь безмолвствовала.

Постепенно между стеблями гаоляна вырос белый холмик, принявший очертания лежащего человека…