Онлайн чтение книги В балканских ущельях
Глава 7. УКРАДЕННЫЕ СТО ФУНТОВ

В странах, находящихся под властью султана, путешественник часто испытывает неприятное удивление, увидев, что карты, которыми он руководствуется, совершенно не соответствуют действительности. Даже самый опытный странник порой затрудняется прочесть то или иное обозначение. Например, на многих картах видна двойная линия, идущая от старого знаменитого Сере на север к Демир-Хиссе и Петровичам, а оттуда на северо-запад, через Остромджу и Истиб к Ускубу. По этой двойной линии можно понять, что здесь идет добротная широкая грунтовка или даже шоссе. Но как обстоит дело в действительности? Даже следов дорог нет. Те дороги, которыми наши немецкие крестьяне едут на поля, лучше, чем это так называемое «шоссе».

От того места, где мы въехали на эту дорогу, нужно было скакать пять часов, чтобы добраться до Остромджи, если, конечно, лошади не устали. Это место было целью нашего путешествия.

Однажды мне довелось держать в руках старый географический трактат о Турции. Он был посвящен его королевскому высочеству Карлу, князю-примасу Рейнского союза, великому герцогу Франкфурта, архиепископу Регенсбургскому и т. д., а также знатокам и друзьям наук и великодушным защитникам ученых. Когда мы ехали в Остромджу, я вспомнил, что, согласно этому труду, местечко это расположено на холме, а на вершине его стоит старый заброшенный замок. По соседству располагался знаменитый базар, а у подножия холма должны были бить горячие источники. Но кто теперь поверит «Панораме европейской Турции», увидевшей свет в 1812 году!

Из других, более свежих источников я выяснил, что в городе всего семь или восемь тысяч жителей. Главным образом турки и болгары. И выращивают они табак и хлопок. Мне было интересно, каким предстанет этот город в действительности.

К сожалению, Халефа по-прежнему мучили боли в груди. Видимо, досталось ему все-таки там, на голубятне. Правда, он не жаловался, но я тем не менее не гнал лошадей, чтобы особо не беспокоить его.

Слева от реки тянулась долина, плавно переходящая в горы Вилица, а справа простирались холмы Плачкавицкого плоскогорья. Наконец-то мы добрались до Радовы, довольно угрюмого местечка, жители которого полностью отдались выращиванию благородных сортов табака, и так называемая дорога привела нас на мост через реку. Поскольку ехали мы медленно, то лишь к вечеру достигли деревни Дабины — последней нашей остановки перед Остромджой.

Я заметил, что Халеф все время кусает губы от боли, поэтому сразу стал искать место для отдыха. Я заметил длинную, высокую, но очень ветхую стену, позади которой стояли здания. Широкие ворота вели во двор. Сверху, на перекладине ворот, я, к своему удивлению, увидел слова на турецком языке.

Надпись позабавила меня: ведь на турецких постоялых дворах это редкость, по-немецки это означало «Убежище для покоя, безопасности и удобства». Но можно ли было доверять этой надписи?

— Ну что, остановимся здесь? — спросил я Халефа.

— Как хочешь, сиди, я сделаю то, что ты прикажешь.

— Тогда заходим.

Мы въехали во двор, образованный тремя низкими зданиями и стеной. В центре располагалось то, что называют золотым запасом сельского хозяйства, то есть обыкновенная навозная куча. По ее высоте и окружности можно было предположить, что обладатель богат на этот «благородный металл», да и весь двор можно было назвать сокровищницей.

Не успели мы въехать в ворота, как наши лошади чуть ли не по колена увязли в растительных и животных остатках, а наши органы обоняния не замедлили отреагировать на ароматы.

— О царство благовоний! — воскликнул Халеф. — И это обитель удобств! Упавший да не ушибется здесь. Сиди, не хочешь попробовать?

— Ты мой друг и защитник, я сделаю то, что ты мне прикажешь…

На этом наш словесный турнир закончился, ибо целая стая злобных собак набросилась на нас с лаем. Было такое ощущение, что сейчас они съедят нас. Я дал шпоры жеребцу и направил Ри прямо в центр этой честной компании. Собаки быстро разбежались.

Мы тщетно искали здесь людей. Здания справа и слева служили для сельскохозяйственных целей. Но дом напротив был явно жилым. На нем имелись отверстия в стенах со ставнями, но отнюдь не окна. Трубы я тоже не обнаружил. Дверь была узкой и низкой, и тем не менее мы спешились возле нее.

Только теперь на пороге появилось человеческое существо. Я, правда, долго не мог понять, какого оно пола. На существе были широченные красные штаны в крапинку, в которые было заправлено некое подобие сюртука. Были ли обуты ноги, я так и не понял, но то, что они были черными, — это точно. Шея и лицо были ужасно худые и вряд ли когда-нибудь знавали мыло и воду. Голова моталась туда-сюда, как у китайского болванчика. Из-под тряпки, выполнявшей функцию платка, свисали жесткие седые космы.

Я поздоровался и осведомился, кто передо мной.

— Я обер-распорядитель, — последовал ответ.

— А где хозяин?

— Внутри.

При этом обладательница живописного наряда (все-таки это была женщина) указала перстом на здание.

— Так нам надо с ним познакомиться.

— Добро пожаловать, господин!

Она посторонилась, и я втянул голову, чтобы не удариться о притолоку. Собственно, потолка в обычном понимании этого слова я не обнаружил. Здание состояло только из четырех несущих стен и соломенной крыши. Внутри же пространство делилось, как это здесь принято, ивовыми перегородками на множество комнатушек, практически клетей. Мы последовали за обер-распорядительницей и прошли в указанную ею комнату. Там никого не оказалось.

Помещение освещалось через два отверстия в стене. В центре стоял стол с четырьмя лавками. Он был обструган добела и настолько чист, что я даже удивился. Лавки тоже были абсолютно стерильны. Не увидев никаких икон, я убедился, что владелец сего заведения мусульманин. В «окошках» стояли горшки с цветами, а деревянный бочонок для воды был настолько чист, что я с вожделением подумал о его прохладном содержимом.

Я постучал рукояткой плетки по столу. Тут же перегородка отъехала в сторону и появился человек в турецкой одежде и красной феске. Он был крепкого телосложения, а темная, почти до груди, борода придавала ему благообразный вид.

— Ты начальник этого «убежища»? — спросил я его.

— Да, но это больше не убежище.

— Тогда сотри надпись со своих ворот.

— Я сделаю это сегодня, их перекрасят.

— Мы ненадолго сюда, только отдохнуть и чего-нибудь попить.

— Я прикажу подать. Есть и алкогольные напитки.

— А что есть выпить?

— Есть ракия и еще очень хорошее пиво, рекомендую.

— Даже пиво! Удивительно. А кто же его сварил? — спросил я.

— Я сам.

— А как ты его хранишь?

— В больших чанах. И каждый день готовлю новое, потому что его пьют мои люди. Можешь попробовать. Оно свежее, сваренное сегодня утром.

Значит, он считает, что пиво тем лучше, чем оно моложе. Я же был другого мнения, но заказал. Мне было интересно, что кроется за этим названием.

Он принес большой кувшин и водрузил его на стол.

— Пей! — сказал хозяин. — Оно придаст вам силы и рассеет заботы.

Я набрался мужества, ухватил кувшин обеими руками и поднес ко рту. Продукт ничем не пах. Я сделал небольшой глоток, потом — еще и стал пить. А что, неплохая мюнхенская закваска. С пятикратным количеством воды. Средство против жажды, не больше. Остальные тоже попили пиво и стали его хвалить. Хозяина это порадовало. Его мрачное лицо на какое-то мгновение просветлело, и он заявил с важным видом:

— Да, я пивовар. У нас тут никто не может со мной сравниться.

— Где же ты изучил это дело?

— У одного чужеземца, уроженца пивной страны. Он долго работал в Стамбуле. В его стране все варят пиво. Но он был беден и быстро вернулся на родину. Мне было жаль его, и я на время давал ему приют, а он в благодарность оставил мне рецепт пива.

— А из какой он страны?

— Насчет страны я точно не запомнил, она называется Эланка.

— Мне кажется, ты неточно запомнил название.

— О нет, она действительно называется Эланка.

— Может быть, Эрланген?

— Эрла… Господин, ты прав! Именно так она и именуется. Я, конечно, спутал. Трудное слово. А ты ее знаешь?

— Да, но Эрланген не страна, а город в Баварии.

— Да-да, ты знаешь. Он был бавариалы. Теперь я вспоминаю: Бавария — это часть Алемании, где все пьют пиво. Даже новорожденные.

— Это тебе этот человек сказал?

— Да, он.

— Ну, я не знаю. Может, он и пил в детстве пиво. Во всяком случае, он доказал тебе, что этот напиток не делает людей неблагодарными. А поесть мы здесь что-нибудь сможем?

— Да, господин, скажи только, что угодно твоему сердцу?

— Но я не знаю, что у тебя есть.

— Хлеб, мясо, птица. Все есть.

— А яичницу можно заказать?

— Да ради бога.

— А кто ее сделает?

— Моя жена.

— Это не та самая дама, которую мы встретили на улице?

— О нет, господин. Я знаю, почему ты спрашиваешь. Она здесь главная управительница и самая прилежная, но к приготовлению пищи не имеет никакого отношения.

— Ну что ж, попробуем.

Он вышел, чтобы выполнить наш заказ. Мои товарищи были очень довольны, что цветастая дама не имеет к кухне никакого отношения, хотя одета была, как кухонная фея. Но вот хозяин вернулся и уселся рядом с нами.

— Я принял вас не очень-то приветливо, — пытался он оправдаться. — Не держите на меня зла. Бывают гости, которые доставляют всем много хлопот.

— У тебя уже был печальный опыт?

— Очень печальный.

— И давно?

— Да сегодня ночью. Меня обокрали.

— Обокрали гости? Как это вышло?

— Да будет тебе известно, что я выращиваю табак. В определенное время ко мне из Салоник приезжает торговец и закупает продукцию. Вчера он был здесь и отдал долг за прошлый урожай. Ровно сто фунтов. Когда он выложил мне их вот на этот стол, вошли трое незнакомцев и спросили, можно ли здесь переночевать. Я принял их гостеприимно, забрал деньги и ушел в свою спальню. Там-то они меня и обокрали.

— Как же им это удалось? Неужели так легко войти в твою спальню? Или у нее такие же легкие перегородки, как здесь?

— Вовсе нет. Она расположена в заднем левом крыле дома, и стены там крепкие, на них опирается крыша. Я принял эти меры предосторожности, поскольку храню там все, что мне особенно дорого.

— Как же воры туда проникли? И откуда узнали, что ты хранишь там деньги?

— Видишь ли, все стены здесь тонкие, и сквозь щели в них можно подглядывать. Вполне возможно, что один из этих трех выследил меня, а потом, когда я понес деньги в спальню, обежал дом и подсмотрел, куда я их прячу. Когда я их запер, раздался какой-то шум снаружи. Я подбежал к окошку и, прислушавшись, уловил звук удаляющихся шагов, а когда вернулся в эту комнату, одного из троих не было. Он вернулся лишь через некоторое время.

— И тебя это не насторожило?

— Абсолютно. Шаги, которые я слышал, могли принадлежать слуге, часто там бывающему. Только позже, обнаружив пропажу, я вспомнил об этом и опросил работников. Один из моих поденщиков рассказал, что, когда он находился на заднем дворе и стриг овцу, встретил там чужака, который шел от моей спальни.

— А тебе известно, как произошла кража?

— Это для меня до сих пор загадка. Играл в карты, выиграл и хотел присовокупить деньги к остальным. Открыл шкафчик, а он пуст.

— А до этого шкафчик был заперт? Я имею в виду — ключом?

— Да, был.

— А спальня тоже?

— Нет, спальня нет. Она почти всегда открыта, потому как мои жена и дети входят туда. Мне было бы сложно все время ее запирать.

— Ты сказал, что выиграл. С кем ты играл?

— С этими тремя мужчинами.

— А торговец?

— Нет, его не было. Он еще до наступления ночи уехал. А гости еще не устали и спросили, не хочу ли я сыграть в карты. Я согласился и даже выиграл фунт. При этом они все время подливали мне ракии, и я быстро захмелел и так устал, что не смог дальше играть.

— И потом ты пошел в спальню, чтобы убрать выигрыш в шкаф, да?

— Нет, сначала я открыл ворота этим троим. Они решили, что уже слишком поздно, чтобы ложиться спать, и надумали уехать. Заплатили по счету, даже немного больше, и с тем ускакали.

— А куда, они сказали?

— Да, они уехали в Дойран.

— Ага, значит, на юг, через Фуркой и Оливецу. А откуда приехали?

— Из Мелника.

— Ах вот как? И ты их хорошо разглядел?

— Конечно, я ведь шесть часов сидел и играл с ними в карты!

Мне почему-то показалось, что эти трое — как раз те воры, которых мы искали. Поэтому я продолжил расспросы.

— А лошадей их ты видел?

— Да, это были три светлые лошади.

— Вот здорово! Вот здорово! — закричал Халеф. — Сиди, я сразу все понял!

— Да, ведь ты настоящий друг и защитник своего господина.

— Что он понял? — живо спросил хозяин.

— Кое-что, что тебе тоже будет небезынтересно, но об этом позже. А пока, пожалуйста, ответь на мои вопросы.

— Это касается людей, которые меня ограбили?

— Да, ты верно догадался.

— Тогда спрашивай, я скажу тебе все, что знаю.

Его лицо приняло совершенно иное выражение. Слова маленького хаджи навели было его на подозрения, что мы находимся в какой-то связи с ворами. И он напрягся, ожидая худшего, но после моих слов у него снова затеплилась надежда разобраться во всем.

— Итак, они уже уехали, когда ты обнаружил пропажу денег, — заключил я. — Твое подозрение сразу пало на них?

— Нет. Я тут же разбудил всех моих людей и опросил их. Все они честные люди, и никому из них я не могу приписать это преступление. И тем не менее я перерыл у них все и только тогда подумал о тех троих. Я стал расспрашивать их, и вот тогда поденщик поведал мне о том, что он видел за домом.

— Но ведь сама кража могла произойти не в то время, а позже.

— Конечно, я тоже так подумал.

— И мне кажется, что действовали двое. Ты не заметил, что в какой-то момент отсутствовали сразу двое?

— Заметил, но мне это не показалось подозрительным, я только потом об этом подумал.

— Когда это приблизительно произошло?

— Еще до того, как мои пошли спать.

— Твоя семья вся спит у тебя в комнате?

— Естественно, вся.

— Значит, кража произошла до того, как они пошли спать. Воры все хорошо продумали, но как им удалось отлучиться вдвоем, да так, что ты ничего не заметил?

— Один из них стал показывать фокусы, они мне очень приглянулись, и он разрешил мне позвать моих людей, чтобы те тоже взглянули. Пока он нам их показывал, двое других ушли, а когда вернулись, он заявил, что все — фокусы кончились. Тогда мои люди ушли, и мы стали играть дальше.

Не было ничего удивительного в том, что здесь, в отдаленной турецкой деревне, играли в карты. Я часто видел такое в Турции. Причем был свидетелем такого мастерства, которое и не снилось нашим европейским умельцам. Обычно сто очков вперед давали всем греки и армяне, и я не удивился, что здесь, на постоялом дворе в Дабине, показывают карточные фокусы; любопытно было другое — кто же их этих троих такой знаток этого искусства?

Я попросил хозяина описать этого мужчину и пришел к выводу, что он — беглый надзиратель из тюрьмы. Значит, Манах эль-Барша и Баруд эль-Амасат вместе провернули эту кражу, а надзирателя обучили своему ремеслу.

— После того, как ты опросил своих, ты был уже уверен, что чужаки воры? — спросил я. — Что ты делал дальше?

— Я послал одного из своих слуг верхом за ними следом.

— Так. Но почему ты сам не поскакал?

— Сам я поехал в Остромджу к полицейскому префекту, чтобы подать заявление и вызвать хавасов. Он распорядился только после долгого разговора и когда я заплатил пятьсот пиастров. Я был обязан оплатить все расходы, которые могли возникнуть при погоне за ворами, а ему, если их поймают, вручить десять фунтов.

— Этот чиновник — умный блюститель собственного кошелька. Да сохранит его Аллах на долгие времена.

— Не Аллах, а черт, — заметил хозяин. — Пророк наведет порядок на земле. Служаки великого государя обязаны защищать нас и без подарков. И когда ты желаешь ему долгой жизни, я не могу причислить тебя к числу юных приверженцев Пророка.

— А я и не приверженец.

— А, ты шиит, сторонник неверного учения… И он отступил от меня на шаг.

— Нет, — ответил я, — я христианин.

— Христианин! Это лучше, чем шиит, который после смерти окажется в джехенне. И вы, христиане, можете оказаться на небе, может, на третьем, а может, на четвертом и даже на седьмом, как правоверные мусульмане. Я против вас ничего не имею, ибо тот человек, что научил меня варить пиво, тоже был католиком. И поэтому я еще больше удивляюсь, почему ты желаешь этому служащему долгих лет. — И он снова приблизился.

Я ответил:

— Я сказал так, потому что горячо желаю, чтобы он не умер, пока не понесет заслуженную кару за свои прегрешения. Тебе известно, какие меры он обязан принять?

— Он должен выслать хавасов за ворами. На всем пространстве отсюда до Дойрана обязан устроить за ними охоту и сам встать во главе операции.

— Я предполагаю, что он сидит сейчас дома на подушках, попивает кофеек и покуривает трубку.

— Если это так, то я тоже не желаю ему ничего лучшего.

— У тебя будет возможность это узнать, если ты поедешь с нами в Остромджу.

— Я? Зачем? — спросил он удивленно.

— Чтобы поймать их. Ты что, уверен, что он сдержал обещание и послал хавасов?

— У меня совершенно не было времени проверить — я спешил домой, чтобы поспеть к возвращению моих слуг.

— Они вернулись?

— Да, они разделились и скакали до Фуркоя и Вилицы, но так и не обнаружили никаких следов. И решили вернуться. Они оказались плохо вышколены — не выполнили моих указаний.

— Нет, они правильно поступили.

— Ты думаешь? Почему?

— Они бы никого не обнаружили, если бы и доехали до Дойрана и даже дальше.

— Ты заявляешь это так определенно?

— Потому как убежден в этом. Воры и не собирались в Дойран.

— Но они так сказали!

— Они соврали, чтобы сбить тебя с толку. Ты думаешь, они настолько глупы, чтобы оставить след для полиции?

— К тому времени, когда они это сказали, еще не обокрали меня.

— Но собирались это сделать. У них имелась еще одна причина скрыть от тебя истинную цель своей поездки. Их преследуют за прошлые преступления. Они верно рассчитали: их преследователи, если приедут в Дабину, обязательно завернут к тебе. Поэтому и сообщили неправильное направление. И еще одно, о чем ты должен поразмыслить: они заявили, что едут из Мелника в Дойран. Прямой путь из одного пункта в другой лежит юго-западнее Султаницких гор. Они же сначала поехали на запад и только здесь свернули к югу. Таким образом, сделали крюк, который я оцениваю в две немецких мили. Когда находишься в бегах и бережешь лошадей, не станешь тратить шесть часов на объезд!

Хозяин посмотрел на меня изучающе.

— Эфенди, — спросил он, — ты и в самом деле христианин?

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— Если бы ты не был христианином, я бы предположил, что ты чиновник или полицейский.

— Бывают хавасы и немусульмане.

— Нет, ты бы был не обычным хавасом, а офицером высокого уровня. А уж они-то христианами не бывают.

— Но почему ты принимаешь меня за полицейского?

— Твоя личность подходит для этого. Ты говоришь как человек, который знает все до того, как ему расскажут. И твои спутники подходят для такой должности. Погляди на них! — и он указал на Оско и Омара бен Садека. — Как внушительно они выглядят! У них на лицах написана значимость их профессии. — А этот малыш! — И он показал на Халефа. — Разве он не воплощение офицера? Эти хитрые глазки и ухмылка… Разве он не арестовал бы всех в округе, если б пожелал? Все трое захохотали. Я же ответил:

— Ты ошибаешься. Мы все — обычные путешественники и, как и остальные, находимся под защитой полиции. Но мы проехали по многим странам и видели столько, что и передать трудно. Поэтому и заставили тебя пройти через сомнения. Тот, кто сидит все время дома, выглядит по-другому, и если с ним случается что-то необычное, он не знает, как выпутаться из сложного положения.

— Это все так… Однако вот ваша еда. Ешьте и не отвлекайтесь, а потом поговорим. Вашим лошадям, наверное, нужны корм и вода? У меня есть превосходная дробленая кукуруза.

— Да, и скажи одному из слуг, чтобы снял с лошадей седла, а потом напоил. Это освежит их. Они ехали без отдыха от самого Эдирне.

— У меня возле дома хороший пруд с чистой водой. Может, лошадей попоить там?

— Будь так любезен.

Наш хозяин, несмотря на кучи навоза на дворе, оказался деловым, предприимчивым человеком. Украденные у него деньги (равноценные 1850 немецким маркам) были расплатой за прошлогодний урожай табака. Так что он был обеспеченным человеком, и то, что он разбил рыбный пруд, свидетельствовало о его хозяйственной сметке.

Кроме того, он знал намного больше, чем остальные его односельчане. Поэтому, как я понял, он и принял нас не за обычных странников.

Еду нам принесли двое опрятно одетых парней. Нам подали горячий омлет, дыни в уксусе и с перцем и свежие фрукты. Все это лежало на чистых белых тарелках, а дыня так даже на глиняном блюде.

Хозяин внимательно осмотрел сервировку стола и приказал, чтобы принесли еще коробку с приборами.

— Пойдите к госпоже и возьмите у нее четыре салфетки и четыре полотенца. Господа — наши уважаемые гости. Они не должны потом рассказывать всем, что у конакджи Ибарека их плохо обслуживали!

Значит, его звали Ибарек. И у него имелись даже салфетки. Взяв их и раздав по одной моим спутникам, я поймал их взгляды и тайно порадовался: они понятия не имели, как обращаться с этими предметами сервировки. Маленький хаджи первым рискнул подвергнуться моим насмешкам. Он сказал:

— Сиди, что нам делать с этими платками? Класть на стол?

— Это не скатерть.

— Машалла!35Вот так-так! (араб. ) Чудо Господне. Такие носовые платки! Но у нас нет насморка!

— Они не для носа. Салфетки повязывают таким образом, чтобы при насыщении не испачкаться пищей.

— Аллах акбар! Значит, добрые люди столь неуклюжи, что не в состоянии донести до рта то, что едят, и пачкают платье! Да я научился есть без всяких салфеток так аккуратно, что даже сок дыни, который сейчас пью, не оставит на моей одежде ни малейшего пятнышка!

В результате все мы сидели, как прилежные дети с тарелками молочной каши. Все это меня развлекло.

Во время еды я заметил, что лошадей завели за дом. Хозяин, как истинный мусульманин, счел за должное оставить нас обедать без свидетелей. Он зашел лишь когда мы закончили и велел обоим парням убрать посуду и принести сосуд для умывания. Вскоре был доставлен большой белый кувшин и чистые ручные полотенца.

Пока мы мыли руки, Халеф шепнул мне:

— Сиди, а ты не боишься?

— Чего?

— Счета, который нам предъявят? Такая хорошая еда, холодное пиво, ножи, вилки, полотенца, вода для мытья рук, эти салфетки из чистого льна… И челеби все сама варила. Подозреваю, он стребует с нас столько, сколько составил счет полицейского префекта!

— Не беспокойся. Я уверен, что нам здесь вообще не придется платить.

— Думаешь, хозяин сам додумается до этой доброй, достойной мысли?

— Уверен. Мы лишь вручим бакшиш слугам.

— Если он и завтра проявит такое понимание, то сегодня, завтра и послезавтра я буду просить Пророка, чтобы тот назначил меня ангелом смерти для нашего хозяина.

— Но почему лишь до послезавтра?

— Три раза — хватит. Потом мы познакомимся с другими людьми, которые хорошо к нам отнесутся, и мне понадобится просить уже за них. — И хаджи тихо засмеялся.

После процедуры мытья рук хозяин снова пригласил нас за стол. Он велел наполнить уже изрядно «обмелевший» кувшин и предложил выпить. Я отказался и попытался оправдаться:

— Мне бы хотелось взглянуть на тот шкафчик, откуда украли деньги. Покажешь?

— Пошли.

Халеф двинулся за мной. Врожденное чувство ищейки не позволило ему остаться с двумя нашими спутниками в столовой.

Хозяину понадобилось только сдвинуть две плетеные стенки, и мы оказались перед дверью в спальню. Она была не заперта. Я тут же убедился в том, что там имелся засов, с помощью которого можно было бы воспрепятствовать нежелательному проникновению.

Кроватей как таковых не было. По стенам шел серир — некое возвышение, на котором лежали подушки. На нем спали обитатели дома. Зимой использовали меха или одеяла, летом — нет. Снимать одежду здесь не принято.

Этот обычай восточных стран — полное отсутствие постельного белья и редкая смена нательного ведут не только ко многим заболеваниям, но и являются причиной распространения кровососущих насекомых, известных под латинскими названиями pulex и pediculus36Pulех — блоха (лат. ), pediculus — вошь (лат. )..

Стены были побелены. Прямо под крышей на балке арабской вязью выведено крылатое выражение: «Сон правоверного охраняют ангелы; над ложем неправедного вьются его грехи».

У помещения имелось единственное окно. Напротив него на стене висел шкафчик.

— Там и лежали деньги, — объяснил хозяин. — Я снова его запер, как и было, до тех пор пока его не обчистили.

— Отомкни-ка, — попросил я.

Он вынул из кармана небольшой ключик и открыл шкаф. Тот был пуст. Я обследовал замок и ключ. Они оказались не серийного изготовления. Я узнал, что замок делали в Остромдже и, по моему мнению, ни отмычкой, ни чужим ключом в него не лазили. Тем непонятнее было то, как произошла кража.

— Ты точно знаешь, что шкафчик был закрыт? — спросил я.

— Точно.

— А там были только лишь деньги?

— Нет, еще украшения моей жены и какая-то серебряная и золотая мелочевка.

— Их тоже украли?

— Да, все унесли.

— Это значит, что у воров не было времени разбираться. Наверняка было темно — они не видели, что ценно, а что нет.

— О, головное украшение и цепочка жены состояли по большей части из разной величины золотых и малоценных серебряных монеток. Это воры, несмотря на темноту, должны были заметить. Остальное — булавки, кольца, все примерно одной цены.

— Они могут помочь найти воров. Осторожные грабители такие вещи обычно не берут. Взяв это, они тем самым доказали, что они не профессиональные воры, но нам остается выяснить, как же они все-таки открыли шкафчик.

Я хотел осмотреть его повнимательнее, но маленький хаджи уже это проделал.

— Вот, сиди, — сказал он. — Вот оно как было.

И он показал вовнутрь. Я сразу же заметил, что задняя стенка прилегает неплотно. Теперь я обследовал, как висит шкафчик на стене. Всего на одном гвозде, и его легко снять!

Я так и сделал, и сразу выяснилось, что залезли в него именно через заднюю стенку. Были даже заметны следы ножа. Шкафчик не был сколочен гвоздями, а спаян. Отгибая заднюю стенку, воры наверняка производили шум.

— Вы ничего не слышали?

— Нет.

— Должно было трещать. Вы сами, наверное, шумели?

— О нет, мы так были увлечены игрой, что сидели тихо. Наверняка воры действовали уже при закрытой двери.

— Они сначала себя обезопасили. Закрыли дверь на засов, чтобы их не застали врасплох.

— Тогда нам и нечего было слышать!

— И все-таки. В доме ведь не стены, а циновки. Было бы слышно. Впрочем… Хм.

Я подошел к окну. Оно было достаточно велико для того, чтобы в него протиснулся не очень упитанный человек. И шкафчик был достаточно миниатюрен, чтобы передать его наружу через окно.

— Пошли за мной! — скомандовал я, выйдя из дома. Они двинулись следом вокруг постройки.

— Ты искал за окном снаружи? — спросил я хозяина.

— Нет, конечно. У меня и мысли такой не было. Шкафчик висел в комнате, там и произошла кража. А что там искать?

— Думаю, наш труд не окажется напрасным. Посмотрим. Доверь это мне, но пусть никто не подходит близко к окну, можно затереть следы.

Я приблизился к площадке перед окном. Остальные поотстали.

Вдоль стены росли мощные кусты крапивы, и прямо под окном они были примяты.

— Смотри, кто-то вылезал из окна!

— Но уже довольно давно, наверняка один из моих мальчишек.

— Нет, это не мальчик. Вот след огромного размера. И сделан недавно: поникшая крапива еще не поднялась. И следы свежие. Я считаю, что они появились вчера вечером. Высокие края отпечатков должны были бы высохнуть и осыпаться, если бы следы были старые.

— Откуда ты все это знаешь? — удивился хозяин.

— Чтобы знать все это, достаточно держать открытыми глаза и иметь немного воображения. Посмотри. Вот место, на котором стоял шкафчик. Видишь, у него до сих пор испачкано днище, хотя воры в темноте и пытались обтереть его.

— Откуда ты это узнал?

— Оттуда, что не нашел на шкафчике следов грязи. Смотрите дальше.

Я поискал на земле — ничего. Тогда я вынул нож и подрезал крапиву прямо у земли. Отведя ветки, осмотрел пустое место. Между корнями могло что-то лежать. Правильно. Что-то блеснуло. Я поднял обе вещицы. То было тонкое колечко с бирюзой и крупная золотая сережка — такие носят женщины в этой местности.

— Вот, смотри, — обратился я к хозяину. — Кое-что ускользнуло от воров. Знакомые вещицы?

— О, это украшения моей жены. А других нет?

— Давай искать вместе.

Но — увы. Зато теперь мы знали, как все произошло. Воры боялись наделать шума. Поэтому один из них вылез из окна, чтобы открыть шкафчик на улице. Остальное мы могли обсудить уже в доме. Но перед тем как идти внутрь, зашли к лошадям. Их уже привели с пруда и снова оседлали. У каждой на морде висела торба с кукурузой, которой они с аппетитом хрустели. Я попросил слуг оставить их пока здесь, поскольку из-за близости пруда тут вилось не так много мух, как на грязном дворе. Какое счастье, что я принял это решение!

Мы уже вошли в комнату и расселись за столом, как вдруг увидели на дворе двух всадников. Выглядели они, прямо скажем, не очень представительно. Лошади были загнанные, сбруя — старая, за нее я не дал бы и пятидесяти марок.

— К тебе новые гости, — сказал Халеф хозяину.

— Мне такие не нужны, сейчас отправлю восвояси, — ответил тот.

— Но вроде бы у тебя постоялый двор…

— Кто может запретить мне не принимать тех, кто мне не по душе?

Он уже хотел выйти к ним, но я удержал его за руку.

— Стой, пусть они войдут!

— Зачем это?

— Мне нужно узнать, что скажут эти люди.

— Ты их что, знаешь?

— Да, но они ни в коем случае не должны знать, что мы здесь. И нельзя показывать им наших лошадей.

— Это легко устроить. Вам достаточно побыть в моей спальне, пока они не уедут.

— Мои спутники так и сделают, а я уж лучше послушаю.

— Не знаю, зачем тебе это нужно, но дело легко устроить. Идем, я тебя спрячу.

И он завел меня за одну из циновок, сплетенную из пучков ивовых прутьев.

— Между стеблей можно наблюдать за тем, что происходит в комнате. Услышишь все, о чем они будут говорить в комнате, даже если станут шептаться, — ручаюсь.

— А если станут осматриваться?

— Я поставлю циновку так, что тебя не будет видно.

— Хорошо. И еще. Нам надо уехать в Остромджу раньше этих всадников. И ты поедешь с нами!

— Я? Зачем?

— Чтобы забрать у воров твои законные деньги.

— А они что, в Остромдже?

— У меня есть основания так считать. Прикажи седлать лошадей и отведи свою к нашим, чтобы их не видели эти люди. Как только я все здесь узнаю, пройду в твою спальню. Один из твоих слуг должен быть готов отвести нас к лошадям. А теперь давай, выходи, пока они здесь не появились!

Этот разговор стал возможным по той причине, что, как я заметил, оба всадника не спешили входить в помещение. Они долго не слезали с лошадей, а потом направились к большому зданию, наверняка для того, чтобы поглядеть, что там можно стянуть или прихватить с собой, как выразился хозяин.

Он ушел, а я уселся прямо на землю за ширмой из ивовых пучков. Вся комната была передо мной как на ладони. Тут я услышал шаги.

— Сиди, где ты? — спросил маленький хаджи по ту сторону ширмы.

— Я здесь. Что тебе надо? Какая неосторожность с твоей стороны!

— Ба! Да парни еще не вошли. Они в конюшне у хозяина осматривают его лошадей. Ты сказал, что ты их знаешь. Это так?

— Да, знаю.

— Ну, кто же это?

— А ты сам их не узнал?

— Нет, сиди.

— А ведь у тебя такие зоркие глаза! Как же ты не заметил пращу, которая висит у одного из них на поясе.

— Нет, не заметил.

— Кто ее носил?

— А я что, знаю?

— Должен знать. Вспомни о голубятне!

— О, сиди, о ней мне лучше не вспоминать. Как только я начинаю об этом вспоминать, у меня возникает потребность дать пару оплеух кое-кому.

— Но ты ведь разглядел людей, сидевших под нами в комнате?

— На которых свалилась кошка вместе с голубиным дерьмом, а кошкой был я?

— Тех двоих, что сидели у стены, братьев, вспомнил?

— Теперь вспомнил. У одного была праща. Ты думаешь, это они?

— Точно они. Я запомнил их лица.

— О Аллах! Они ведь говорили, что собираются в Остромджу, чтобы сообщить трем подонкам о нас и решить вместе, как отправить нас на тот свет!

— Именно так. Такое задание они получили от Манаха эль-Барши и Баруда эль-Амасата.

— Так, выходит, они пока не добрались до Остромджи, и те трое ребят, которых мы ищем и которые ограбили нашего хозяина, полагают, что мы так и не нападем на их след. Сиди, можно я дам тебе дельный совет?

— Давай.

— Мы ведь не отпустим так просто тех, за кем ты сейчас будешь следить?

— Хм. Это было бы глупо с нашей стороны?

— А что мы с ним сделаем?

— Надо подумать.

— Я уже подумал.

— И?

— Я их немножко убью.

— Как это «немножко»? Убийство вообще недопустимо, Халеф.

— О, сиди, они проснутся, но в аду. Такое даже нельзя назвать убийством.

— Оставь меня в покое с такими советами.

— Ах да, я забыл, что ты христианин. Если придется, ты отдашь жизнь за злейшего врага. Эти двое подонков как раз такого рода птицы. Если они соединятся с тремя другими в Остромдже, их станет уже пятеро, и каждого из нас настигнет пуля, пока мы будем размышлять над тем, как бы задержать их.

— Мы позаботимся о том, чтобы те трое не воссоединились с двумя. Или нет, мы сделаем как раз так, что они встретятся.

— Ты что, спятил?

— Вовсе нет.

— А что же ты тогда говоришь такие вещи?!

— Совсем неглупые вещи. Мы не знаем, как найти тех трех. На голубятне мы лишь слышали, что они где-то в развалинах. А сложно найти того, кто специально от тебя прячется.

— О, я твой друг и защитник, хаджи Халеф Омар, моих глаз хватит отсюда до Египта, а нос мой еще длиннее. Я найду этих мерзавцев.

— А еще вероятнее, они найдут тебя, и у тебя скорее всего не окажется времени даже для того, чтобы прочитать наизусть суру о смерти. Нет, сейчас мы их не тронем; мы не дадим себя засечь, но последуем за ними незаметно и будем следить. Они, желающие нашей погибели, станут нашими же проводниками, и благодаря им мы схватим тех трех.

— Аллах! Эта идея не так уж и плоха.

— Слава богу, что ты это понял. А теперь спрячься живо, пока тебя не обнаружили. Скажи только хозяину: пусть он постарается сделать так, чтобы гости как можно дольше пробыли в этой комнате, а тем временем мы с ним уедем. Надо так их обслужить, чтобы они задержались. Согласен оплатить все расходы. Скажи ему это и иди.

— Сиди, я исчезаю, кто-то идет.

Эти последние слова он прошептал уже на бегу. Наконец в комнате показались те двое. Помещение они нашли пустым. Оско и Омар спрятались давно, а хозяин пошел за пивом. Теперь я смог рассмотреть обоих более внимательно, чем прошлым вечером. У обоих были лица висельников. Есть люди, которых сразу видно по физиономии. Они были из числа таковых. Одежда их была бедная и грязная, но зато оружие свое они держали в полном порядке. В то время как у одного висела на разорванном поясе праща, у другого имелось устрашающее оружие — гайдуцкий чекан, бывший когда-то на вооружении у турков, отлавливавших в лесах беглых сербов и валахов; его побитый приклад был украшен акульей кожей. Я знал об этом ружье только по рассказам, видел лишь в коллекциях оружия, но никогда не наблюдал в действии. Даже не мог представить, что стану мишенью для обладателя столь экзотического вида вооружения.

Они огляделись.

— Здесь никого нет, — сказал тот, что с пращой. — Может, с нас ничего не возьмут за ракию, которую мы тут выпьем?

— А зачем вообще платить? — заявил другой смеясь. — Разве мы не бежали в леса? Разве не носим копчу, которой все боятся? Если мы не заплатим сами, хотел бы я взглянуть на того, кто заставит нас это сделать!

— Молчи! Нас тут только двое, этот Ибарек — богатый человек, у него много слуг и рабочих, против него мы ничего не сделаем. Из-за нескольких глотков ракии не стоит подвергать себя опасности. Но странно то, что за нами не следят. Может, считают просто бродягами?

— А мы что-то другое?

— Конечно, мы другие. Мы — герои лесов и гор, которые призваны мстить за несправедливость.

— Простые люди говорят «разбойники» вместо «герои», хотя мне это безразлично. Наверное, они все снаружи и наблюдают за нами через щели. Но этот номер у них не пройдет. Давай взглянем!

Они прошлись вдоль ивовых стен. Подойдя к стене, за которой прятался я, один сказал:

— За этими вязанками запросто можно спрятаться. Давайте потыкаем туда, мой нож достаточно длинен и остер.

Их разговоры доказали мне еще раз, что это за субъекты. И они — точный слепок тех, кто «ушел в леса». Может, есть и такие, кто из-за преследований, ненависти и несправедливости действительно ушел в леса и горы, но их число неизмеримо мало по сравнению с теми, кто образует банды разбойников.

Уриан вынул нож и проткнул стенку, но высоко. Не присядь я заранее, он мог бы задеть меня. Вообще-то быть раненым или убитым здесь — великая нелепость и позор. Но я нисколько не стыдился своего нынешнего занятия, ибо подслушивал ради очень нужного дела.

Подслушивать — грех, это общепризнанно, но бывают ситуации, когда это просто необходимо сделать. Редко кому выпадает случай подслушать преступников и тем самым предотвратить злодеяние, и тут следует без зазрения совести переступить через стыд и гордыню. А мне это было трудно еще из-за чувства собственного достоинства.

— Никого нет, — удовлетворенно протянул один. — Никому не посоветовал бы сидеть здесь. Пойдем.

Они вернулись в комнату и стали громко звать слуг. Пришел хозяин и вежливо извинился, что сразу не смог появиться.

— Я тут готовился к поездке, — объяснил он им, — поэтому нужно было подождать.

— Куда же ты собираешься? — с подозрением спросил тот, что с пращой.

— В Текирлык.

Хозяин был явно не дурак — указал противоположное направление. Но парень продолжал допытываться:

— А на что тебе это? У тебя там дело?

— Да, личное дело. Что вам принести?

— Ракии, и побольше. Нас мучит жажда. Мы заплатим как следует.

Ну что ж, если эти люди утоляют жажду водкой, у нас не все потеряно, подумал я.

— Заплатите? — ответил хозяин, смеясь. — Вы сегодня мои первые гости, а у меня тут давний обычай: первым гостям я подношу бесплатно. К тому же у меня сегодня праздник.

— Ах так? Какой же?

— День рождения.

— Поздравляем и желаем тысячу лет жизни. Значит, нам не надо платить за то, что мы съедим и выпьем?

— Нет, не надо.

— Тогда вели принести кувшин ракии. И выпей с нами.

— Мне не надо, скоро в дорогу. Я хочу провести день с родными, которые живут в Текирлыке. — И он удалился за ракией.

— Ну, — сказал один, тот, что с ружьем, — здорово у нас получается?

— Да, — ответил другой, согласно кивнув, — мы этим воспользуемся.

— Человек, возвратившись, не должен подумать, что мы плохо отметили его день рождения.

Я еще раз оценил находчивость хозяина, задержавшего здесь этих двоих таким немудреным способом. Он принес кувшин, содержимое которого смогло бы свалить с ног десяток мужчин. Потом он поставил на стол стакан и захотел было откланяться.

— Стой, — удержал его тот, что с пращой. — Этот сосудик — для детишек. Мы же взрослые люди и пьем прямо из горла. То, что дает Аллах, надо использовать на полную катушку. Пью за твое здоровье и желаю тебе всего того, что ты сам себе желаешь.

Он сделал два больших глотка, перевел дух, потом глотнул еще раз и изобразил на физиономии полное блаженство. Дружок последовал его примеру, щелкнул языком и протянул хозяину ополовиненный кувшин.

— Выпей, дружок. Несравненный вкус. Но не пей много, чтобы мы тоже смогли сполна насладиться твоим юбилеем.

Хозяин кивнул и ответил:

— Вас никто не торопит, можно еще раз наполнить кувшин.

— А когда тебя не будет, это сделают?

— Да, мой слуга принесет, только закажите. Если только то, что вы пожелаете, имеется в наличии.

— В таком случае желаем тебе десять тысяч лет жизни против той тысячи. Ты очень верный сын Пророка и ведешь достойную жизнь.

— Спасибо на добром слове, однако мне пора. Так что обращайтесь к слуге.

— А где он?

— На дворе. В доме никого нет. А остальные люди в поле. Скоро вернутся.

Хитрец сказал так специально, чтобы те уверились в своей безопасности. Усыпленные таким вниманием, они должны начать болтать.

— В таком случае, доброй тебе дороги, — произнес тот, что с пращой. — Но до этого можно кое-что у тебя спросить?

— Слушаю вас.

— Не останавливались ли здесь недавно трое мужчин, но не обычных, а таких… важных?

— Хм. У меня останавливается много народа. Опишите их.

— В этом нет нужды. Мы можем сказать, какие у них лошади — светлой масти.

— Верно, были такие вчера вечером. Очень важные господа.

— Они здесь ночевали?

— Нет, не стали. Играли в карты почти до утра и после этого сразу же решили ехать.

— А они сказали тебе, куда направляются?

— Да.

— Наверное, в Остромджу?

— Нет, они поскакали в Дойран.

— Ах, и в самом деле туда поехали?

— Конечно, раз они так сказали. Зачем им менять решение?

— Все правильно. Ты видел, как они поехали на юг?

— Как я мог это видеть? Для этого мне нужно было бы пробежать всю деревню. Зачем мне это?

— Я просто так спросил. Но вот еще вопрос: больше у тебя никто не останавливался, кто ехал с той же стороны?

Этот вопрос касался меня и моих спутников. Я знал, как на него ответить, но за хозяина ручаться не мог. Конечно, легче всего было сказать, что нас вообще тут не было. Но это было бы неосмотрительно: мы совершенно открыто ехали сюда, и нас многие видели. Эти двое наверняка справлялись о нас по дороге, и им сообщали, что мы уже проехали.

Лучше всего было бы, если бы хозяин сказал, что мы уже были здесь. И самое лучшее, чтобы он сообщил им, что мы поскакали за теми троими в Дойран. Тогда те бы успокоились — от нас беды можно было бы не ждать по крайней мере несколько дней.

Но, как я уже сказал, такого хода от хозяина нельзя было ожидать. Поэтому я напряженно ждал продолжения их диалога. Но хозяин, вопреки моим ожиданиям, проявил недюжинную смекалку. Он ответил:

— Со вчерашнего дня у меня вообще не было постояльцев. Вы первые.

— Хм. Но те, кого мы имеем в виду, наверняка уехали в Дабину.

— Они вполне могли проскакать без остановки это местечко.

— Может быть. Нам надо их обязательно догнать. Есть о чем поговорить.

— Это ваши знакомые?

— Хорошие друзья.

— Тогда вам надо немедленно отправляться за ними.

— Увы. А как хотелось побыть у тебя еще и насладиться твоим гостеприимством! Надеемся настичь этих четверых еще в Остромдже.

— Их было четверо, говорите?

— Да.

— И у одного был превосходный жеребец?

— Да, да! Ты видел их?

— Точно, видел. У другого было два ружья.

— Совпадает!

— А еще среди них был такой низкорослый паренек, у которого вместо бороды висело десять-одиннадцать редких волосинок.

— Верно! Ты видел именно их. Но где же, как не у тебя, они могли останавливаться?

— За воротами. Я как раз стоял там с соседом, когда они подъехали. Они хотели переночевать у меня. Когда я ответил, что я хозяин, бородач на породистом скакуне спросил, не проезжали ли здесь трое на светлых лошадях.

— Шайтан! Что же ты ответил?

— Сказал правду.

— О Боже!

— А что?

— Ничего. Я просто так спросил. Рассказывай дальше.

— Бородач спросил, когда эти трое прибыли, сколько пробыли и куда затем поскакали.

— Ах, так… И что же ты?

— Я ответил, что знал. Что они поехали в Дойран. А что, я не должен был этого делать?

— Нет, что ты, ты правильно поступил. А они что?

— Всадник сказал, что им надо срочно ехать, и спросил о дороге на Дойран.

— И он поскакал по ней?

— Да, я проводил их до околицы и все объяснил самым подробным образом. Они пустились в галоп. Ну и понеслись же они!

— Таким образом, ты точно знаешь, что они поехали на юг?

— Так же точно, как то, что передо мной — вы, а не кто-нибудь другой.

— А не на запад, не в Остромджу?

— Да нет же. Я еще долго стоял и смотрел им вслед, пока те не исчезли за горой. Вороной так мне приглянулся, что я буквально не спускал с него глаз.

— Да, лошадка знатная.

— А теперь вам надо ехать туда же, чтобы поговорить с ними?

— Скорее всего. Но торопиться теперь нет нужды. Мы знаем, где они, и они нас подождут.

— Ну, тогда я рад за вас — вы обязательно увидитесь и поговорите, иначе бы я места себе не нашел. Однако мне пора. Думаю, вас мой отъезд не особенно огорчит.

В отличие от встречи прощание было довольно трогательным. Когда хозяин вышел, тот, кто был с пращой, стукнул кулаком по столу и закричал:

— Хорошо-то как! Теперь хоть этой заботы не будет. Они поехали не в Остромджу.

— Да, этому можно только порадоваться. Как мудро со стороны Баруда эль-Амасата и Манаха эль-Барши, что они провели этого парня и назвали Дойран. Теперь эти собаки, что нас подслушивали, устремились тоже туда. Пусть едут. Пусть ищут.

— Я ни разу не был в Дойране и не знаю даже, сколько туда ехать.

— Уж никак не меньше семи часов. Парни прибудут туда к вечеру. Завтра они догадаются, что их провели. Так что до послезавтрашнего полудня в Остромдже их можно не ждать. Мы можем здесь пить и есть, сколько влезет. Это меня так радует, как будто у меня у самого день рождения.

— А хозяин-то сегодня вернется?

— Вряд ли.

— Надо было его спросить.

— Зачем?

— Если бы я знал, что он вернется только завтра, я бы остался здесь на весь день. Мы ведь гости и вольны получить здесь, что захотим, без единого пара.

— Думаю, хозяин до завтра останется там.

— В самом деле?

— Обычно празднество длится до позднего времени.

— Это верно.

— А там и полночь наступит. Неужели ты думаешь, что он сядет на лошадь, чтобы провести в седле четыре часа, да еще глубокой ночью?

— Да, наверняка ему этого не захочется.

— И не только этого. Ведь на дне рождения много пьют и едят, а питье в этот день — зло. Можно напиться до бесчувствия и проспать весь день.

Это звучало так, как если бы я был в любимом немецком государстве, где царят такие же взгляды.

— Ты прав, — согласился другой, отхлебывая из кувшина. — Хозяин выпьет утром и будет долго спать. В полдень он не вернется домой. Мы можем тут похозяйничать и остаться на ночь. Четырех парней нечего бояться, они не поскачут в Остромджу.

— Значит, остаемся. Когда я вспоминаю прошлую ночь, меня охватывает гнев на себя самого. Этот человек, что на жеребце, к тому же еще и христианская собака, неверный, он мог бы быть в наших руках, а мы его упустили!

— Да, досадно. Один удар ножом, и его бы не стало.

— Все произошло так неожиданно. Даже сразу и не сообразили. Они ведь были в наших руках и ускользнули!

— Но как они забрались на голубятню?

— Наверняка через чердак с соломой.

— А откуда они знали, что оттуда можно подслушать? Кто сообщил им, что у нас собрание и что мы встречаемся именно там?

— Черт им рассказал. Эти гяуры все узнают от чертей, которые водят с ними дружбу. Больше никто не мог нас выдать. Ну, хватит о них, пусть идут в ад, все четверо.

— Нас вообще это не касается, мы лишь гонцы, и нам платят за это.

— Кто мне платит, тому я и друг и тому служу.

— И убить можешь?

— Почему бы и нет, если платят? Разве это большой грех — убить гяура?

— Напротив, весьма полезное и нужное дело. Тот, кто убьет христианина, поднимется на ступеньку ближе к седьмому небу. Это старая истина, которую сегодня, к сожалению, мало кто вспоминает. У меня руки чешутся пустить пулю в этого чужеземца.

— У меня тоже.

— Подумай только, сколько мы на этом заработаем. Во-первых, нам заплатят, а во-вторых, отдадут его имущество. Один конь чего стоит! Конюший падишаха, если ему предложить, отвалит кругленькую сумму.

— Или ничего.

— Почему же?

— Он спросит, откуда она у нас.

— Получена в наследство.

— А где родословная, обязательная в таких случаях?

— Она наверняка у него на руках, мы завладеем ею вместе с остальным имуществом. Я вот только подозреваю, что не только мы разеваем пасти на этого коня.

— А кто еще?

— Манах эль-Барша и Баруд эль-Амасат.

— Это верно. Но их легко обмануть.

— Как же?

— Мы не скажем, что чужаки поехали в Дойран. Они просто уехали в… в… в… в какое-то место, название забыли. А сами поскачем в Дойран и отловим этих четверых парней.

— Хорошая идея. Но Манах и Баруд тоже не будут терять времени даром.

— Значит, мы плохо придумали?

— Кто знает, сколько мы их будем искать!

— Найдем в мгновение ока.

— А я не уверен. Мы знаем лишь, что они в развалинах, но там можно прорыскать сколь угодно долго.

— Ты забыл, что мы должны обратиться к старому Мюбареку?

— Нет, помню. Но сообщили ли они ему точное место своего обитания? Это во-первых. А во-вторых, мы же не знаем старика, что это за тип?

— У него тоже копча, знак нашего братства.

— Это еще не основание выдавать нам все тайны.

— Но у нас есть еще и пароль, который Баруд эль-Амасат одновременно дал и Мюбареку. Этим знаком он даст нам знать о том месте. Так что мы его отыщем, не бойся. Но, может статься, нам поставят еще какую-то задачу.

— Мы этого не допустим. Нам надо скакать за четверкой.

— Как это не допустим? Надо слушаться. Ты что, не знаешь, что того, кто не повинуется, ждет смерть?

— Если это доказано! А если я больной?

— Но как мы одновременно заболеем?

— А вот как. Мы повстречались на дороге с четверкой, и произошла стычка.

— Хм. Ранение?

— Да. Я забинтую голову, а ты, скажем, руку. И понадобится отпуск на лечение. Смотри, хозяин поехал к воротам. Пей, посмотрим, принесет ли хозяин еще один кувшин.

Они все пили и пили, и опустошили-таки сосуд, к моему удивлению, даже, я бы сказал, к ужасу. Один из них подошел к окну, крикнул слугу, и тот безропотно исполнил его приказ, как и велел ему хозяин. Гости узнали от него, что он обязан исполнить любой их приказ, и не замедлили с таковым — велели принести еще один кувшин.

От двух кувшинов такой ракии свалился бы и носорог, и я думал, что они скоро просто-напросто упадут не сходя с места мертвецки пьяными, и моя миссия сама собой завершится. Они сидели друг напротив друга, смотрели прямо перед собой и пили с короткими промежутками. Я понял, что от них толку больше не будет, и собрался ретироваться. Услышанное меня не особенно удовлетворило. Что я, собственно, узнал? Что шут, таинственный предводитель «тех, кто ушел в горы», держит всех подчиненных в строгости, а непокорных карает смертью.

Еще я узнал, что Баруд эль-Амасат и Манах эль-Барша и бежавший с ними из Эдирне надзиратель скрываются в развалинах Остромджи. Но руины могут быть весьма обширны. Наверное, эти люди появляются там по ночам в установленное время. Потом я выяснил, что есть такой старик Мюбарек, так называемый «святой», у которого прибывшие с помощью пароля узнают все новости. В частности, трое названных лиц. Но кто такой этот «святой», который, несмотря на святость, занимает немалый пост в преступной иерархии? Где его искать? Тоже на развалинах? И что это за пароль? «Святого» я надеялся найти быстро. С паролем же дело было намного сложнее. Можно, конечно, захватить этого старика и вытрясти из него нужные сведения. Теперь я был уверен, что оба любителя спиртного останутся в комнате до утра. Они не заказали никакой еды, и потому ракия подействовала на них быстрее.

Это было мне на руку, ибо таким образом искомые оказывались непредупрежденными о нас и я мог использовать время с сегодняшнего полудня до завтрашнего для поисков беглецов — до этого времени пьянчуги не очухаются.

Я выскользнул из своего убежища и пробрался в спальню. Она была заперта изнутри. Я тихо постучал, и Халеф открыл. Он находился там с обоими спутниками и слугой.

— Нам необходимо было закрыться, — объяснил он тихо. — Подонки могли додуматься проверить все помещения.

— Правильно сделали. А где остальные домашние?

— Они все попрятались, ведь хозяин объяснил, что все на поле.

— Тогда давайте трогаться. Иди первым и позаботься, чтобы нас не обнаружили.

Слуга, которому предназначалось это распоряжение, вывел нас, закрыл дверь, спрятал ключ и повел к лошадям.

Второй слуга, обслуживавший гостей, тоже стоял наготове. Он пошел к ним и, громко разговаривая, стал отвлекать их внимание.

Из двора нам удалось незаметно проскользнуть к задней стене здания, откуда путь наш лежал в поле, где с лошадьми и слугами нас поджидал хозяин.

— Слава Богу, для тебя время текло не так медленно, как для меня! Поехали!

— Сначала давай рассчитаемся. Скажи, сколько мы тебе должны.

— Должны? — улыбнулся он. — Ничего не должны.

— Так дело не пойдет.

— Пойдет. Вы мои гости.

— Нет. Мы к тебе приехали незванно, а ты встретил нас как близких людей.

— Эфенди, хватит об этом!

— Но я же обещал заплатить за этих мерзавцев!

— Ты явно хочешь меня разозлить. Ты что, собираешься возвращать мне деньги за пару яиц и пиво? И думаешь, я их приму? Да никогда!

Я с интересом смотрел на лицо Халефа, которое менялось буквально с каждой секундой. Он очень боялся, что я все же заплачу. И раздраженно сказал:

— Сиди, ты знаешь Коран и все его закоулки. Почему ты выступаешь против этого мудрого учения? Ведь ты же знаешь, что нельзя отводить руку дающего. Подаяние — это дар Аллаха; тот же, кто отвергает дар, обижает Аллаха. Я надеюсь, что ты уймешь свое сердце и окажешь честь Пророку. Не стоит спорить о пиастрах, которые никому не нужны.

Это было подано с таким напором, будто речь шла о жизни и смерти, проклятии и вечности. Я, смеясь, вручил слугам бакшиш — самую малость, от которой они пришли в такой восторг, что по очереди стали целовать мне руку, чему я так и не смог воспрепятствовать.

Затем мы выехали на дорогу в Остромджу (я уже говорил, что это на самом деле вовсе не дорога). Проехав по ней всего ничего, я спросил хозяина:

— Эта так называемая дорога — единственная, которая ведет к Остромдже?

— Это самый прямой путь. Есть и другие, но по ним дольше ехать.

— Давай поищем именно такую. Нам она больше подойдет.

— Почему?

— Потому, что утром, когда оба парня очухаются…

— Утром? — перебил он меня.

— Именно так. Они пробудут у тебя именно столько, потому как не надо платить. Они не ждут тебя завтра обратно, поскольку ты будешь пить по поводу своего дня рождения.

— Вот негодяи! Я огорошу их тем, что сообщу, что у меня вовсе не день рождения!

— Не надо этого делать.

— Отчего же?

— Оттого, что не в твоих интересах, чтобы те оказались завтра к обеду в Остромдже. Ты поймешь это потом. Если они поедут за нами, то заметят, что мы все же направляемся в Остромджу, а не в Дойран. Это свело бы на нет все наши планы.

— Хорошо. Если ты так хочешь, скачем другим путем. Вот здесь дорога сворачивает налево и идет полями и лугами. По ней мы выберемся на другую дорогу, ведущую в Кустурлу. Та нас никто не знает.

И мы свернули в сторону. Дороги как таковой здесь не было. Просто сухая земля, по которой ходили и ездили люди, вот и все. Справа и слева тянулись табачные плантации, встречались отдельные участки хлопчатника. Потом снова шла неухоженная земля и наконец лес, через который мы скакали, можно сказать, напролом.

До сих пор мы молчали, но хозяин больше не мог сдерживать своего любопытства.

— Ты слышал, как я разговаривал с этими любителями ракии?

— Все, до единого слова.

— Все вопросы и ответы?

— Ничего не пропустил мимо уха.

— И как тебе?

— Ты прекрасно выполнил поручение. Очень тебе признателен.

— Это меня радует. Мне сложно было выполнить это как надо.

— Знаю и потому восторгаюсь тобой вдвойне. Ты доказал, что ты прилежный обманщик.

— Господин, я весьма рад, ибо похвала из твоих уст для меня ценнее, чем чья-либо еще.

— Как так?

— Потому что ты ученый, который знает обо всем — от солнца до корней в траве. Ты знаком с королями и царями, которые ценят тебя, и путешествуешь под защитой падишаха, с которым ел из одной тарелки.

— Кто это сказал?

— Человек, который знает это точно.

Я тут же догадался, что мой маленький, но храбрый хаджи и здесь потрудился на славу. Он называл себя моим другом и защитником, и чем краше меня расписывал, тем больше света моей славы падало и на его скромную фигуру. Взглянув на него, я понял, что прав: догадываясь, что сейчас разразится гроза, он, видя, что я разговариваю с хозяином, чуть поотстал.

То, как хозяин ответил на мой вопрос, доказало мне, что Халеф запретил ему называть его.

— Кто же это такой, кто говорит то, о чем не имеет ни малейшего представления? — спросил я нарочито громко.

— Я не могу его назвать.

— Хорошо. Тогда я назову его имя. Он-то сам сказал тебе его?

— Да, эфенди.

— Оно очень длинное. Маленького негодника зовут вроде бы хаджи Халеф Омар… Продолжить?

— Господин, не надо!

— И все же, как?

— Я же обещал ему…

— Ладно, можешь держать свое слово. Только скажи — да или нет? Это был хаджи?

Он попытался уклониться от ответа, но под моим строгим взглядом признался:

— Да, это он сказал.

— Но тогда я заявляю тебе: он отъявленный лжец.

— Господин, ты говоришь это из скромности.

— Нет, это не так. Я вовсе не скромный, это видно хотя бы по тому, что я съел твой прекрасный омлет, не заплатив…

— Господин, умоляю тебя…

— Нет уж, я закончу и исправлю некоторые ошибки этого пресловутого хаджи Халефа Омара. Он все наврал. Я видел падишаха, но не ел с ним из одной посуды. Я знаю царей и королей, но только по именам, правда, видел одного-другого, но они меня не почитают, даже не ведают моего имени, более того, они вообще не подозревают о моем наличии.

Он смотрел на меня с таким выражением лица, что я понял: выдумкам малыша он верит больше, чем моим словам.

— А что касается моей учености, — продолжал я, — то она не так уж и велика. Как я могу знать все от Солнца до корней? Ну ладно, корни мне знакомы, а вот о Солнце я не знаю ничего, только разве то, что Земля вокруг него вращается. Как далеко оно от нас, каковы размеры, диаметр, вес, длина окружности…

— Машалла! Машалла! — громко закричал мужчина, пугливо посматривая на меня и подзывая лошадь.

— Ты что кричишь? — спросил я.

— Ты все это знаешь?

— Да.

— И как же далеко от нас Солнце?

— Около двадцати миллионов миль.

— И мы вокруг вертимся?

— Естественно.

— И вес знаешь?

— Очень приблизительно. Могу ошибиться на миллион центнеров.

На его лице отобразился ужас. Он даже лошадь остановил.

— Господин, я однажды был в Стамбуле и разговаривал с одним ученым дервишем, а тот в свою очередь беседовал с иностранными мудрецами. Он клялся мне Пророком и его бородой, что солнце и звезды не так мелки, как кажется, а намного больше Земли. Они кажутся такими маленькими, потому как далеки от нас. Я тогда страшно испугался. А ты, выходит, даже знаешь это расстояние. И Луну знаешь?

— Само собой!

— Ну и как далеко она от нас расположена?

— В восьмидесяти шести тысячах турецких агачей.

— О аллахи, валлахи, диллахи!37О боже! (араб. ) Как мне страшно, эфенди!

Нас нагнал Халеф, остановился рядом и спросил:

— О, мой сиди знает много больше, намного больше. Он знает, что есть звезды, которые мы не видим, а есть такие, какие мы видим, а их уже и нет вроде. Он сам мне об этом рассказал. Я, правда, забыл, ибо моя головка слишком мала для столь многих солнц и звезд.

— Это все так? — вскричал турок.

— Да, спроси его сам.

Тут хозяин постоялого двора уронил на колени поводья, поднял руки на уровень лица и растопырил пальцы в мою сторону. Так делают в Леванте, когда пытаются защититься от сглаза или колдовства.

— Нет! — вскричал он при этом. — Я не хочу его спрашивать. Ничего не хочу больше знать. Да хранит Аллах мою голову от таких забот и таких цифр! Она расколется, как старая мортира, в которую насыпали слишком много пороха. Поехали лучше дальше.

Он снова ухватил поводья и тронул лошадь, бормоча при этом:

— И он еще называет хаджи лжецом! Да он еще мало про него рассказал!

— Ибарек, то, что ты от меня услышал, на моей родине ведомо любому ребенку!

— Машалла! Спасибо, мне не нужна такая страна, в которой даже дети умеют взвешивать и измерять звезды! Какое счастье, что я родился не в Алемании. Человек, у которого я учился пивоварению, ничего мне об этом не рассказал, и это весьма мудро с его стороны. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я сказал, что твоя похвала вдвое радует, ибо исходит из твоих уст. Ты был мной доволен, и это вселяет в меня надежду, что я верну свои деньги.

— Если меня не обманывает предвидение, ты получишь их обратно.

— Предвидение! Ты полагаешь, дело выгорит?

— Да, а что?

— Ты как-то твердо говоришь.

— Ты ошибаешься.

— Могу поклясться, что ты знаешь точно. Тот, кто в лесу, поле и пустыне может читать следы людей, которые давно там проходили, знает точно, где лежат мои денежки!

Тут я действительно рассердился. Халеф своими непродуманными выходками который раз ставил меня в щекотливое положение.

— Это тебе тоже Халеф сказал? Он кивнул.

Тут я обернулся к малышу.

— Халеф, ты что отстаешь, поди сюда.

— Что угодно, сиди? — спросил он подобострастно, как пес, который знает, что его накажут, но тем не менее приветливо машет хвостом.

— Нужен курбач, плетка из гиппопотамовой шкуры, и знаешь зачем?

— Сиди, ведь твоего верного друга ты никогда не ударишь!

— Ты ошибаешься, Халеф, я могу наказать тебя. Есть другие виды штрафов, кроме плетки. Я не дам тебе жареной курицы!

Я произнес это гневным голосом. За курятину он мог отдать жизнь.

Но он, смеясь, ответил:

— Сиди, ты себе ничего не оставишь, а мне дашь.

— Молчи! Если ничто другое не поможет, я тебя выгоню.

— Сиди, ты же знаешь, что я побегу за тобой, как собачонка. Я слуга. Мы вместе голодали. Мучились от жажды, мерзли, смеялись и плакали — двоих таких людей невозможно разделить!

Добрый малый был прав: точно знал, что будет, если он затронет эту струну. Мой гнев тут же унялся.

— Но все же, Халеф, нельзя же так заливать!

— А чего такого я, собственно, сказал, сиди? Почему ты так сердишься? Разве я сказал неправду? Не ты ли ел с султаном из одной тарелки?

— Но ведь это вранье!

— Как это вранье? Разве ты не обедал в Стамбуле у кади аскери?

— Но что тут общего с твоими фантазиями?

— Много общего. Разве султан не обедал однажды у кади аскери?

— Официально — нет.

— А тайно? Значит, я прав? И он спокойно мог получить ту же тарелку, что и ты. Халеф знает, что говорит. Ты, как трюфель. Он деликатес и дорого стоит, но прячется под землей, чтобы никто о нем не проведал. Я один тебя знаю, и, когда вижу твое лицо снова приветливым, на сердце моем опять легко и радостно. Аллах приносит тучи, но он же порождает и солнечные лучи. И человек берет то, что дарует ему Аллах.

Конечно, я уже улыбался. Меня сравнили с трюфелем, да еще приплели сюда Аллаха. Мы весело расхохотались. Тучи над Халефом действительно рассеялись.

Мы поскакали дальше. По взглядам турка, брошенным украдкой в мою сторону, и по тому, как он держал свою лошадь, — чуть позади моей, — я понял, что он питает к моей персоне большое уважение. Забавно было убедиться, что он считает меня чудом из чудес.

Лес остался позади, и мы переезжали большой разлом, что давало коням простор для езды. Любопытство турка снова разгорелось.

— Эфенди, — начал он, — сегодня я еще успею вернуться?

— Маловероятно.

— Почему?

— Ты хочешь вернуть свои деньги?

— Естественно.

— Тогда тебе придется задержаться. Сначала нужно негодяев поймать, а уж потом забрать свои деньги.

— Ты знаешь, где они?

— Нет.

— Но хаджи сказал…

— Он не ведает, что говорит. Мне известно лишь, что они укрылись в Остромдже. Там я и буду их искать.

— Так мы спросим кого-нибудь.

— Напрасный труд. Они ни с кем не общаются.

— Вай! Тогда мы их и не найдем!

— Впрочем, один след у меня есть.

— Здесь, на земле?

Добрый человек узнал от Халефа, что я непревзойденный следопыт, и он уверовал в то, что я прямо сейчас все узнаю по отпечаткам на почве.

— Нет, — ответил я и указал при этом себе на лоб. — След, по которому надо идти, здесь. Ты хорошо ориентируешься в Остромдже?

— Да, ведь это ближайший город от моей деревни.

— Там есть гора?

— И довольно высокая.

— И на ней развалины?

— Целый город.

— А что там было?

— Я точно не знаю. Болгары рассказывают, что раньше здесь у них было целое государство, и в этой крепости жили знаменитые на всю страну князья. Потом пришли враги, захватили город и все разрушили.

— Видимо, турки?

— Так полагают некоторые. Другие говорят, что то были греки.

— Нам все равно. На развалины легко подняться?

— Очень легко.

— Это не запрещено?

— О нет. Каждый волен, но немногие отваживаются.

— Почему же?

— Там живут злые духи.

— Ах, так! Стоит взглянуть на них.

— Эфенди, ты часом не рехнулся?

— Часом нет. Я давно мечтал посмотреть на духа поближе. Теперь я рад, что мечта моя скоро исполнится.

— Господин, давай не будем пробовать.

— Нет уж!

— Ты же знаешь, что днем духи не показываются.

— А я и не собираюсь искать их днем.

— О Аллах! Ты собрался взобраться на гору ночью?!

— Именно так.

— Но тогда ты никогда не вернешься. Духи убьют тебя.

— Мне интересно, как это им удастся.

— Не смеши людей, эфенди! Злые духи не станут спрашивать, знаешь ли ты Солнце, Луну, звезды и из какой знатной тарелки ты ел. Они просто свернут тебе лицо на спину, вот и все.

— Ого!

— Да, да!

— И что, бывали такие случаи?

— Еще сколько!

— Наверху, в развалинах?

— Поутру там находили людей, у которых лица оказывались на спине.

— И они еще были живы?

— Как ты можешь такое спрашивать? Когда лицо стоит на спине, шея сломана. Значит, они мертвы.

— Но ты же говорил о людях, а не о трупах. Этих людей знали?

— Нет, то были чужестранцы. Только однажды попался один из Остромджи. Новый хавас, он заявил, что не верит в духов. У него с собой были нож и пистолеты, и он в сумерках отправился на гору. На следующий день его нашли наверху, он лежал там, как и остальные. Лицо его было красно-синим, а язык вывалился далеко наружу.

— Давно это случилось?

— Еще двух лет не прошло. Я сам видел этого безрассудного полицейского.

— Когда тот был еще жив?

— Да, и после смерти тоже.

— Это меня радует. Опиши-ка мне еще раз его труп.

— Он выглядел ужасно.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Нет. Тело завернули в старый кафтан, когда спускали с горы. Я рано поехал в город за семенами табака и подоспел как раз вовремя.

— А как выглядела шея?

— Ужасно!

— Опиши. Раны на ней были?

— Нет. Но отчетливо видно было, как духи рвали его когтями.

— Эти когти проникали прямо в шею?

— Как ты можешь так думать? Духи не переносят вида крови. Они никогда не оставляют открытых ран, не протыкают кожу. Но следы когтей видны. От меня тело скрывали, но я разглядел. Остальные были такие же.

— Но как выглядели эти следы от когтей?

— Как длинные, тонкие, красные отпечатки. Сзади два, спереди — восемь.

— Я так и думал.

— Ты что, видел когда-нибудь того, кто погиб от духа?

— Нет. Духи моего отечества не убивают людей. Они весьма миролюбивы. Их три вида. Одних называют мученическими, других — духами красоты, а третьих — болтунами. Первый вид опасен, остальные — безвредны.

— Как хорошо жить в твоей стране, эфенди: там водятся такие хорошие духи. Наши — жестокие, очень злобные. Одному человеку свернули шею, потом убили. Прошу тебя, не ходи на ту гору, а то и тебя принесут оттуда трупом!

— Ну ладно, я подумаю.

— Нечего тут думать. Когда тебя спрашивают, что ты хочешь, жить или умереть, ты что, ответишь: умереть? Я бы выбрал первое.

— Я тоже, как и ты, выбираю первое.

— Правильно. Теперь мне тоже легко на сердце.

— Тогда давай не будем больше о развалинах. Скажи мне лучше, есть ли в Остромдже человек по имени Мюбарек?

— Есть.

— Ты его знаешь?

— Да.

— А я могу с ним повидаться?

— Если только он дома. Каждый вправе зайти к нему.

— А ты был у него?

— Носил ему деньги.

— За что?

— За его чудодейственные средства.

— А, так он хаким?

— Нет.

— Значит, аптекарь?

— Нет, он целитель.

— А что, разве целитель не знает лекарств?

— Почему, знает. Никто не может запретить ему лечить людей. Все вокруг любят Мюбарека. Где окажется беспомощным хаким или аптекарь, старик всегда поможет.

— А тебе он помогал?

— И мне, и моим близким, и даже скотине.

— Значит, он еще и ветеринар. Интересно.

— Сам он еще интереснее.

— Как это?

— Ему пятьсот лет.

— Позволь тебе не поверить.

— Но это действительно так!

— Все равно не верю.

— Смотри, не скажи ему об этом, иначе ты пропал!

— Что, о нем самом говорить с ним опасно?

— У него есть дух, который летает везде и слушает, что говорят о старике Мюбареке.

— Чудеса, да и только! А где этого духа можно увидеть, ты часом не знаешь?

— Он позади него. Большой такой ворон, черный, как ночь.

— А черной кошки там нет?

— Есть. А откуда ты про кошку знаешь?

— Я пока только предполагаю. Ты был там, где он готовит свои снадобья?

— Да, был. Откуда тебе известно, что есть такое помещение?

— Опять-таки всего лишь предполагаю. Ты видел там чучела птиц?

— Да.

— А змей?

— Да.

— Жерлянок в сосудах? Летучих мышей под самым потолком?

— Аллах-иль-Аллах! Да, да!

— Мертвые головы и кости?

С каждым новым моим вопросом восторг становился все сильнее.

— Господин, — не выдержал он наконец. — Ты знаешь Мюбарека!

— Нет.

— Но ты точно описал его жилище.

— Это потому, что я знавал других мюбареков.

— И у каждого был похожий дом?

— У многих. И многим было столько же лет, и даже больше.

— И после этого ты не веришь?

— Нет, не верю.

— Не могу понять.

— Этот человек долго живет у вас?

— Только шесть лет.

— А сколько лет злые духи водятся в развалинах?

— А, с давних пор.

— И все это время они сворачивают людям шеи?

— Это началось только несколько лет назад.

— А поточнее не скажешь? Мне это очень важно.

— Первым, кому свернули лицо назад, был грек. Он у меня за день до этого останавливался. На следующее утро он лежал мертвый в развалинах. С тех пор прошло пять или шесть лет.

— И столько же живет Мюбарек в Остромдже. Имеются у этого старого святого какие-то другие особенности?

— Нет вроде бы, ну разве что одна… он ничего никогда не ест и не пьет.

— Но тем не менее жив?

— Он говорит, что, хотя ничего не ест и не пьет, живет пятьсот лет. Аллах вообще не ест, и тем не менее вечен. У Мюбарека вообще нет зубов. И не было.

— Он их, видимо, потерял.

— О нет. Тому, кто его просит, он показывает рот. На деснах у него нет дырок — значит, не было ни одного зуба!

— Я начинаю верить, что это крупный целитель!

— Так оно и есть. Аллах любит его и дал ему способность быть невидимым.

— О, это особый дар. Но ты же сказал, что у него, кроме того, что он не ест и не пьет, больше нет особенностей.

— Да, но если ты под этим словом подразумеваешь дары, то, значит, у него их целое множество.

— Расскажи.

— Они не сразу бросаются в глаза.

— А ты был свидетелем того, как он становился невидимым?

— Конечно.

— Ну-ка, поделись впечатлениями!

— Я знал, что сын моего соседа болен и что старик должен навестить его. У моей жены случались частые головные боли, и она хотела попросить у Мюбарека амулет. Поэтому ко времени его прихода я вышел на порог своего дома. Он пришел. Я позвал его, назвав по имени. Он не ответил. Я крикнул еще раз и, не получив ответа, перешел улицу и пошел к нему сказать, что моя жена нуждается в его помощи. Он посмотрел на меня удивленно и спросил, за кого я его принимаю. Я ответил ему, что он — великий целитель, а он осмеял меня и пошел молча во двор соседа.

Я ждал долго, но он так и не вышел. Только Буера, Дубина, который вошел, кстати, тоже незамеченным, выполз на своих костылях. А когда потом я спросил соседа о целителе, тот заявил, что его у него не было. Я поклялся, что только недавно видел его, а он уверил меня, что у него был один лишь Дубина. Старик же исчез. Что скажешь, эфенди?

— Пока ничего.

— Почему — пока?

— Для выводов нужны факты. Но тут дело, похоже, решается просто.

— Что ты имеешь в виду, эфенди?

— Целитель воспользовался разными входом и выходом.

— Не мог он. Двор лежит спереди, а сзади нет ни сада, ни выхода. Ворота, через которые он входил, единственный путь, которым он должен был вернуться.

— Может, он спрятался?

— Где, эфенди? Домик соседей так мал, что там не спрячешься.

— Тогда дело действительно туманное. Не могу объяснить!

— Все объясняется просто: Мюбарек умеет становиться невидимым! Не веришь?

Вся эта история была полной чепухой, но надо ли было спорить с человеком, душа которого была глубоко пронизана предрассудками и мифологией Востока? В интересах дела оказалось даже лучшим, чтобы он оставался при своем мнении. Поэтому я ответил:

— Тот, кто сам этого не видел, не может сказать «да» или «нет».

— Я говорю «да», — заявил Халеф, слышавший наш разговор и подмигнувший мне.

— Ты веришь?! — подыграл я ему.

— Твердо верю.

— Это меня удивляет.

— Почему, сиди?

— Потому, что ты, по моим сведениям, не знал никого, кто бы обладал такими же удивительными способностями.

— Я? Ты ошибаешься, сиди!

— Ну, скажи, где и когда ты такое наблюдал?

— Я очень часто встречаюсь с невидимостью, и сегодня — в последний раз.

Я подумал, что он снова задумал какую-то шалость, и промолчал. Турок же сразу насторожился. Он искал топлива для костра своих предрассудков и быстро спросил:

— Сегодня? По дороге?

— О нет!

— Тогда, значит, у меня?

— Как ты догадался?

— Аллах, у меня появился кто-то, кто быстро исчез?

— Да.

— И я его видел?

— Конечно.

— Один из этих двоих бездельников?

— Ну, нет.

— А кто тогда?

— Омлет. Ты видел, как он вошел в меня, а потом исчез?

Хозяин поджал губы. Лицо его сначала приобрело обиженное выражение, потом налилось краской гнева, и он закричал:

— Хаджи, ты уверяешь, что был в Мекке, городе Пророка?

— Так оно и есть.

— А вот я так не думаю.

— Хочешь меня обидеть?

— Нет. Но продолжаю так считать.

— Спроси сиди, он точно знает, потому что он сам… Я бросил на него предупреждающий взгляд, так что он осекся на половине фразы. Хозяин — мусульманин, и ему совсем не обязательно знать, какое приключение мы пережили тогда в святилище ислама.

— Даже если эфенди десять раз подтвердит это, я все равно не поверю.

— Почему?

— Потому, что настоящий хаджи никогда не наставит нос правоверному. Я считал, что ты правильный, хороший человек, а ты так, пустышка…

— Ты, сын этой долины, ты знаешь, как меня зовут?!

— Слышал, как же.

— Ну, как?

— Халеф.

— Это имя, которым могут называть меня только близкие друзья. Для других я зовусь хаджи Халеф Омар бен хаджи Абулаббас ибн хаджи Дауд аль-Госсара. Заруби это себе на носу!

— Такое длинное имя никто не запомнит, а уж я и подавно.

— Это еще раз подтверждает, что мозги у тебя не очень развиты. Когда ты слышишь такое знаменитое имя, ты должен совсем иначе обо мне думать. Я — верный сын Пророка, но знаю, что жизнь состоит не только из громких зачитываний строк из Корана. Аллах любит, когда радуются его дети. А пошутить каждый может, это вовсе не грех. Когда же ты из-за такой ерунды называешь меня никчемным человеком, это оскорбление, которое положено смывать кровью. Но поскольку ты наш проводник и я благодарен тебе, мы прощаем твое прегрешение.

И он скорчил такую гримасу, что турок невольно рассмеялся. Умиротворение не заставило себя ждать.

— Ты считаешь мои представления смешными? — спросил меня Ибарек.

— О нет, человек вправе верить в то или иное — мне все равно. Для начала нужно увидеть старика, а потом высказывать мнение. Где он живет?

— На горе.

— Как, у самых развалин?

— Нет, не у них, а прямо в них!

— Вот это да! Как интересно! Зачем же он залез так высоко?

— Чтобы побороть злых духов.

— К сожалению, ему это не удалось.

— Отчего же!

— Но они ведь появляются и сворачивают людям шеи!

— Лишь некоторым. Эти духи всесильны. Никто, даже сам Мюбарек, не может заставить их разом исчезнуть, хотя есть одна-единственная ночь, когда их можно призвать к порядку.

— Какая же это ночь?

— Не знаю. Каждый раз в такую ночь старику удается обуздать одного духа, так что, значит, ежегодно — по одному.

— Итого, выходит, он справился с шестью?

— Да. Если захочешь их увидеть, тебе покажут их тела.

— А что, у духов есть тела?

— Конечно, а как же они явились бы тогда взору смертных? Обычно у них нет тела, но всякий раз, когда они хотят стать видимыми, приобретают телесность, и в этот момент их можно поймать или заткнуть все дырки, чтобы те не вылетели.

— Это что-то новенькое. Значит, я увижу тела этих двух духов?

— Я провожу тебя. Пойду с вами и на гору, и на развалины, но только днем, если позволишь. Ночью меня туда на аркане не затащишь.

— Никто не будет требовать от тебя такого геройства. Но я хочу спросить тебя другое: ты хоть раз был в Радовише?

— Был, и не раз, и даже дальше бывал.

— Ты знаешь такое место — Сбиганци?

— Пробыл там однажды больше часа. Оно лежит между двух рек.

— Я знаю эти речушки — это Брегалница и Злетовска. Ты там кого-нибудь знаешь?

— Мало кого.

— А мясника Чурака?

— Его нет.

— Жаль!

— А что, эфенди?

— Я хотел бы о нем расспросить.

— Так мы можем это сделать в Остромдже. Я быстро найду того, кто его знает.

— Это мне весьма помогло бы. Но расспрашивать надо осторожно. Никто не должен знать, что я им интересуюсь. Там, в Сбиганцах, должно быть местечко, которое называется Домик в Ущелье. Ты слышал о таком?

— Похоже, слышал, но не могу вспомнить где.

— И не надо. Считай, что я тебя не спрашивал.

— С этим связана какая-нибудь тайна?

— Да.

— Смотри-ка, у тебя тоже есть тайны! Но ты человек немногословный и совсем ничего об этом не рассказываешь. А меня, когда заговариваю о своих, поднимают на смех, как было, когда я рассказывал про старика Мюбарека.

— Но ты же говорил не о тайне, а о настоящем чуде.

— О, таких, как он, еще много встречается. Правда, высох необыкновенно — когда идет, гремит костями.

— Быть не может.

— Да это каждый слышал.

— И ты?

— И я. Своими ушами.

— Вот бы мне услышать!

— Услышишь.

— А как он одевается?

— У него одежда состоит из трех частей: старая шаль на голое тело, старый же широкий кафтан со множеством карманов и не менее старый платок на голове.

— А на ногах — сандалии или сапоги?

— Нет, даже зимой он обходится без обуви.

— Ишь ты, какой противник роскоши! Но что это? Тут кто-то есть!

Мы въехали в негустой кустарник. Мой вороной характерно заржал: рядом находился кто-то чужой.

Я остановился и осмотрелся. Никого. Остальные тоже стали.

— Поедем дальше, — сказал турок. — Нам-то что, если кто-то здесь прячется?

— Может, ничего, а может, кое-что. Я должен знать, кто окажется у меня за спиной.

— Ты будешь сам его искать?

— Нет, мой конь подскажет мне, где тот человек.

— Аллах! Ты что, его спросишь?

— Да.

— И он ответит?

— Четко и ясно.

— Прямо как Валаамова ослица! Это же чудо! А в мое чудо ты отказываешься верить!

— Никакого чуда тут нет. Конь отвечает мне на своем языке, как ты сейчас сам увидишь. Смотри.

Мы и в самом деле тихонько поговорили с ним. Я провел коня еще немного вперед, и он повиновался, не сопротивляясь. Налево он тоже пошел спокойно. Но когда я двинул его вправо, он снова заржал, заиграл ушами и закрутил хвостом.

— Вот видишь, — сказал я хозяину, — справа кто-то есть. Вороной мне сообщил. Пойду посмотрю.

Ожидая увидеть какого-нибудь бродягу, я двинул коня через кустарник. Сделав всего несколько шагов, я заметил человека. На нем были одежда и оружие хава-са. Он лежал в траве и держал во рту чубук. По его довольной мине было видно, что он находится в полном согласии с Богом, миром и самим собой. И неожиданное появление пятерых верховых заставило его выйти из этого блаженного состояния. Мы нарушили его глубокий кейф.

— Аллах да пребудет с тобой! — приветствовал я его.

— И с тобой тоже.

Он внимательно осмотрел нас.

— Кто ты, друг? — спросил я его.

— А ты сам не видишь?

— Хавас?

— Полицейский великого господина, которому подчинен весь мир. Аллах да охранит его.

— Воистину так. И пусть на тебя падет частица этой милости. Где ты служишь?

— В Остромдже.

— А сколько вас там?

— Еще девять.

— И много у вас дел?

— Очень много. Люди такие плохие! Поступки неправедных не дают нам спокойно спать и есть. Мы бегаем день и ночь, чтобы раскрыть иное преступление.

— Да, мы застали тебя как раз за таким занятием… Было похоже, что моя ирония его совсем не обидела.

Он ответил:

— Я бежал и даже вспотел, но только в мыслях. Мысли быстрее, чем ноги. Поэтому лучше передвигаться мысленно, нежели с помощью ног. Тогда не уйдет ни один преступник.

— Это великолепное объяснение твоего здесь нахождения. Ты за кем-нибудь охотишься?

— Конечно, но зачем тебе это знать?

— Затем, что ты мне нравишься. Ты философ, у которого можно поучиться. Прямо Аристотель!

— Я не знаю, кто этот господин, но, наверное, видел его когда-то. Из твоих слов ясно, что это умный и предприимчивый человек, раз ты говоришь, что у него можно поучиться, поэтому меня радует, что ты меня с ним сравниваешь. У тебя хорошие манеры, и ты умеешь разговаривать. Ты здешний?

— Нет, я из далекой страны, что далеко на Западе.

— А, знаю, это Индия.

— Возможно, ты отлично знаешь географию, но мне почему-то казалось, что Запад в другой стороне.

— Нет, Запад в Индии. Это единственная страна, где может лежать запад. Но если ты не из этих мест, я должен спросить у тебя паспорт. Есть он у тебя?

— В кармане.

— Покажи.

Поскольку он продолжал спокойно возлежать на траве и курить трубку, я ответил:

— А не хочешь ли ты подойти и посмотреть?

— Нет, не получится.

— Почему же?

— Я не должен беспокоить своих мыслей.

— Правильно. И я не буду.

— Тогда спрашивается, какая из наших мыслей главнее. Ясно, моя.

— Как это?

— Ну, во-первых, я полицейский, а ты чужестранец. А во-вторых, твоя родина лежит на каком-то ненастоящем Западе, значит, у вас все фальшивое, и паспорта тоже. Поэтому я даже пальцем не пошевелю, не то что встану.

Я громко рассмеялся.

— Ты непревзойденный бюрократ. Твои взгляды и убеждения настолько совершенны, что, наверное, сам Пророк продиктовал их тебе.

— Если ты так думаешь, слезь с лошади и узаконь свое пребывание здесь.

Я спешился, вынул серебряную монету, протянул ему и сказал:

— Вот мой паспорт.

Он осмотрел деньги. Лицо его тут же приняло приветливое выражение, он впервые за все время нашего разговора вынул трубку изо рта и вскричал:

— Десять пиастров!

— Ты не ошибся.

— Я такой монеты ни разу не видел. Даже в Стамбуле. Господин, у тебя манеры еще более изысканные, чем я думал. Ты достиг высшей ступени образования, ворота рая для тебя открыты.

— Значит, этот паспорт подходит?

— Очень даже подходит. Он не фальшивый, как я было подумал. Твои спутники не желают последовать твоему примеру?

— В этом нет нужды.

— Как это?

— Посмотри внимательнее на паспорт. Он у нас на всех один.

— Это нехорошо. Падишах издал приказ, по которому любой чужеземец должен узаконить свое пребывание в его владениях.

— Это, наверное, было позже. Ты бывал в Стамбуле?

— Много лет назад.

— А сколько времени ты здесь?

— Две недели.

— Тогда понятно, почему ты не знаешь моего спутника, который родом из этой местности. — И я указал на хозяина. — Так что не все мы здесь иностранцы. Ты разрешить нам ехать дальше? — спросил я, хотя у меня было противоположное этому вопросу желание. Он ответил, как я и ожидал:

— Ради Аллаха, но мне надо бы побеседовать с людьми, чье поведение меня так порадовало.

— А меня не менее обрадовало твое. Можно осведомиться, за чем ты так стремишься в своих мыслях?

— Я охотно сделал бы это, но речь мне дается с трудом.

— О, я этого не заметил!

— И тем не менее это так. Когда в мыслях так мечешься, оказываешься весь в поту, а легкие отказываются дышать. У тебя нет ничего, что охладило бы мой горячий язык?

Я прекрасно понял, что он имеет в виду, но спросил:

— А что ты предпочтешь?

— Холодный металл. Он очень хорошо охлаждает.

— А какого размера?

— Пять пиастров.

— Ну, это легко выполнимо. Вот он.

Я вынул пятипиастровик и дал ему. Он быстро сунул ее в карман, вместо того чтобы положить под язык.

— Теперь мне легче говорить, чем раньше. Когда целый месяц приходится ждать жалованья, и жизнь, и речь становятся трудными, к тому же эти мои гонки… Я ведь ловлю не одного, а троих преступников!

— О, какое сложное дело тебе поручили!

— Да, потому с утра я здесь и лежу и неотрывно думаю о том, откуда начать поиски. Это ли не труд?

— Великий труд!

— Надеюсь, сегодня придет и новая мысль.

— А ты не собираешься сам пуститься за ворами?

— Я и так это делаю.

— Да, но только в мыслях. А я имею в виду — с помощью ног.

— Нет, такое может предположить только недалекий человек. Погонись я за ними с утра без отдыха, я бы выдохся и так и не догнал бы злоумышленников. Лучше уж здесь лежать и размышлять о том, как они далеко убежали.

— Как, ты не знаешь, где они скрываются?

— Кто их знает?

— Даже направление?

— Говорили, что они поехали в Дойран, но если рассудить здраво, какой же преступник станет рассказывать, куда он собирается бежать?

— Ты прав. Тебе не дали других сведений?

— Дали. Они скачут на светлых лошадях и украли сто фунтов и золотые украшения. И вот я теперь размышляю, как я с помощью этих сведений поймаю злоумышленников.

Он произнес это с такой непередаваемой иронией, что я чуть не расхохотался. Потом спросил:

— А другие твои товарищи занимаются этим делом?

— Нет, об этом они не знают.

— Что, полицейский префект не сообщил?

— Нет.

— И не послал их за ворами?

— Нет.

— А вот это надо было сделать!

— Ты думаешь? Он другого мнения. Он вызвал меня, поскольку я его лучший следопыт, и дал мне шесть дней, чтобы я обдумал свои действия. Сегодня надеюсь закончить. Поэтому я уединился в отдаленном месте и сам с собой советуюсь. Никто об этом не ведает. Если воры узнают, что мы идем по их следу, они уйдут еще дальше.

— А если они потратят деньги раньше, чем вы их поймаете?

— Значит, на то воля Аллаха, и никто ничего не скажет.

Беседуя с ним, я заметил, что наш хозяин внутренне напрягся. Он был убежден, что весь полицейский аппарат поставлен на ноги, чтобы вернуть ему украденные ценности. Сейчас же он, к своему удивлению, убедился в том, что этим занимается один хавас. Да и тот получил целых шесть дней на то, чтобы — нет, не ловить — обдумать возможность поимки!

Для ограбленного это переполнило чашу терпения. Он несколько раз порывался встрять в разговор, но я то и дело останавливал его поползновения умоляющим взглядом или едва заметным кивком. Но теперь он уже не смог унять гнева. Он соскочил с лошади, подскочил к развалившемуся на земле хавасу и закричал:

— Ты что сказал?! Аллаха, говоришь, воля?!

— Да, — ответил тот равнодушно.

— Воля на то, что деньги пропали!

— Если пропали, значит, на то и воля.

— Вот здорово! Ты хоть знаешь, где это произошло?

— В Дабиле, полагаю.

— Я тоже так полагаю. А у кого?

— У человека по имени Ибарек.

— Знаешь его?

— Нет, я же сказал.

— Познакомишься!

— Конечно, когда приведу воров.

— Нет, сейчас познакомишься! Посмотри на меня. Кто я?

— Мне это не интересно. Какое мне дело?

— Большое! Меня зовут Ибарек. Меня ограбили!

— Тебя?! — переспросил хавас ошарашенно, даже не приподнявшись, впрочем, со своего «ложа».

— Меня, меня!

— Ну что же, хорошо. Надо сообщить тебе кое-что важное.

— Что?

— Не клади денег там, где их могут найти воры.

— Машалла! Ну что за человек такой! Эфенди, что мне делать?

Вопрос явно предназначался мне. Но я не успел ответить. Мой маленький Халеф не мог более равнодушно смотреть на хамство полицейского чиновника. Он уже давно вертелся в седле. Тут он буквально свалился с лошади и ответил вместо меня:

— Что делать? Я вот сейчас покажу, что делать! — И, подступив вплотную к полицейскому, закричал на него: — Ты что, не знаешь, как вести себя в обществе знатного иностранного эфенди и его спутников?

— Знаю. Зачем кричать?

— Затем, что ты не ведаешь, а я тебе покажу. Поднимешься как миленький!

Он произнес это зловещим шепотом. Блюститель порядка рассмеялся ему прямо в лицо, покачал головой и вопросил:

— Что я слышу, человечек!

Это было самым страшным оскорблением для Халефа. Так называть себя безнаказанно он не позволял никому.

— Кто я? Человечек? Сейчас я покажу тебе, каков мой рост, когда мы измеряем твой вот этой плеткой. Вставай! — И он рванул гиппопотамовое изделие из седельной сумки.

Только теперь равнодушие хаваса поколебалось. Он сел, прикрылся рукой и предупредил:

— Убери плетку. Я не люблю этого, ты, карлик!

— Что?! Я карлик?! Ну, пеняй на себя! Да!

Он размахнулся и трижды огрел хаваса по шее и ниже.

Тот какое-то время оставался сидеть, пораженный наглостью и храбростью малыша. Потом вскочил и бросился на него с кулаками. Я спокойно стоял рядом, взявшись рукой за луку седла. Хавас был крепким мужчиной. Но мне не пришлось приходить Халефу на помощь, ведь я хорошо его знал. Уж он-то доведет дело до конца! Любое вмешательство постороннего его только обидело бы. А то, что он, несмотря на свои малые габариты, обладал большей подвижностью, чем хавас, — в этом я не сомневался.

Тот напрасно пытался добраться до него, на первом же шагу он был блокирован серией молниеносных перекрестных ударов плеткой, она стала как бы стенкой, через которую хавас никак не мог пробиться. Удары обрушились на плечи, руки, спину и бока нападавшего, даже на ляжки. При этом Халеф благоразумно воздерживался от того, чтобы бить его по лицу. Чем больше слабел хавас, тем громче вопил. Наконец он просто безучастно встал, без сопротивления принимая удары и рыча как тигр.

— Так, — подвел итог Халеф, опуская свое орудие, — вот тебе плата за мудрый совет, который ты только что дал обворованному. Если осталось еще хоть немножко мудрости в твоей голове — давай ее сюда, а расплатимся тут же. Если же назовешь меня карликом, еще получишь. Время у нас есть.

Хавас не ответил ничего, корчась от боли. Взгляд, полный ненависти, испепелял Халефа. Вместо слов из него вылетали нечленораздельные звуки.

Тут он вдруг вспомнил, кто он такой, и завопил:

— Ты! Тебя арестуют за избиение хаваса великого господина!

— Успокойся! Ты, собственно, кто? Солдат, полицейский, слуга. Больше никто. — При этом Халеф сделал вид, что с удовольствием пустит плетку в ход еще раз.

Полицейский отшатнулся.

— Ладно. Инструкция предписывает мне оказывать помощь населению…

— Какому еще населению? Это мы население?!

— А кто же?

— Ты что, слепой? По мне разве не видно, кто я есть?

— Ничего такого не вижу.

— Значит, ты и слеп, и глуп. Я скажу тебе, кто я. Я хаджи Халеф Омар бен хаджи Абулаббас ибн хаджи Дауд аль-Госсара. А тебя как зовут?

— Селим.

— А дальше?

— Дальше ничего.

— А впрочем, что еще нужно хавасу? Селим, и больше ничего…

Полицейскому было трудно уразуметь, что свободные арабы прибавляют к собственному имени имена предков. Чем длиннее имя, тем больше гордость его обладателя.

— Ты что, думаешь, что хавас ничто? — вскричал тот.

— Молчи. Хавас, которого зовут просто Селим, вообще не может задавать вопросы. Посмотри, какие люди окружают тебя.

Он указал на Омара и продолжал:

— Это Омар Сабах ибн эль-Хабаджи бен Абу Муса Джафар эс-Сафи Оталан ибн Авиценна Али Насир Абу Марван эль-Хегали!

Потом повернулся к Оско и произнес:

— А этого известного бойца нарекли Оско Абдулла-тиф Мефари бен Мохаммад Хасан эль-Джазерис ибн Ваххаб Альфират Бируни эль-Сейрафи! Понял?

Я едва сдерживал смех. Обоих звали совсем не так, но, чтобы произвести впечатление на хаваса, Халефу пришлось вспомнить множество самых разных имен, о которых Оско с Омаром и понятия не имели. И он проделал это с блеском. Арабские слова так и слетали с его языка, и полицейский вздрагивал от каждого нового имени, как от удара плеткой.

— Так отвечай! — закричал Халеф вне себя от возбуждения. — Ты забыл свой родной язык, ты, довольный одним-единственным именем? Как звали твоего отца и отца твоего отца? Или они совершили что-то такое, что ты страшишься назвать их имена? Или ты не рождался, как все люди, а вылупился из яйца? Смотри на нас! Вот настоящие мужчины!

Хавас даже не знал, что и ответить. Наступательная мощь малыша полностью его обескуражила.

— Посмотри вот на него, — продолжал Халеф, — указывая на хозяина. — Хоть он не араб, а турок, но звать его не просто Селим, а Ибарек эль-Конакджи, Ибарек, Отец Постоялого Двора. У него украли сто фунтов. А что украсть у тебя, у которого нет ничего, кроме имени Селим?

— Ого! — очнулся наконец-то хавас, задетый за живое таким заявлением. — Я тоже не нищий. У меня моя работа и…

— Работа! Молчи лучше о своей работе. Видели мы твою работу. Твоя работа — лежать в траве и воровать у Аллаха дни и недели. Но я внесу изменения в твой распорядок. Я поеду к префекту и дам ему под язык такой кусочек серебра, что он вцепится в него всеми своими зубами. Приказываю тебе подниматься и идти в город. Если в течение получаса ты не окажешься у своего префекта, я вымочу тебя в чистейшей воде и выстрелю тобой из пушки. Мы уезжаем. Не думай, что я пошутил. Я говорю серьезно. Сам увидишь!

Хавас остался стоять с открытым ртом.

— Что! Ты приказываешь мне? Ты?..

— Что, не слышал?

— Да как ты смеешь…

— Еще как смею. Ты должен мне повиноваться хотя бы потому, что ты Селим Безымянный, а я хаджи Ха-леф Омар бен…

— Стой! Стой! — закричал хавас, приложив ладонь к ушам. — Твое имя — длинное, как змея, которая того и гляди задушит меня! Ладно, иду в город. Но не потому, что ты мне приказал, а для того, чтобы доложить о тебе префекту. Ты избил слугу великого господина! За это понесешь наказание, да такое, какого никто здесь не видывал.

Он поднял свои вещички с земли и исчез в кустах. Испугался ли он еще одного приступа красноречия хаджи или жаждал отмщения за неподобающее с ним обращение? Могло быть и то и другое.

— Во бежит! — крикнул Халеф удовлетворенно. — Здорово я все обделал, сиди? — И он взглянул на меня, ожидая похвалы.

Но вместо этого получил выволочку:

— Очень плохо обделал. Ты и раньше совершал глупости, но эта превзошла все остальные.

— Сиди, ты это серьезно?

— Серьезнее некуда.

— Но этот человек заслужил такое обращение!

— Кто он тебе, чтобы ты его так «воспитывал»?

— А кто бы его смог так наказать?

— Законный начальник!

— Аллах! Да они бы вместе валялись здесь на траве! Нет, кто призван действовать, должен быть решительным. Этот человек развалился перед нами, как дедушка падишаха, которого обязаны почитать все верующие и неверующие подданные. Такой радости я ему не доставил.

— Ты не подумал о последствиях.

— Да какие последствия, сиди! Ну, скажет он префекту, ну получит тот от меня плетки…

— Хватит, Халеф. Человек заслужил урок, он его получил. Это правильно. Но потом тебе нужно было подождать моих действий. Надо было подумать, чем это нам грозит, и с твоей стороны глупо было подвергать нас новой опасности — на этот раз со стороны турецкой полиции. Я посмеялся над ним. Ты должен был сделать то же самое. Вместо этого ты обрушился на него с плеткой. Я ведь тебе не говорил об этом, потому что догадывался о возможных последствиях. Мне все происшедшее очень не нравится. Имей в виду.

Я сел на лошадь и тронулся в путь. Остальные молча последовали за мной. Последним, повесив голову, трусил Халеф. Теперь он тяжело переживал тот ущерб, который он, как в данный момент считал, нанес нам.

Турок, оказавшийся главным виновником происшедшего, молча ехал рядом. Только через какое-то время он отважился спросить:

— Эфенди, а последствия действительно могут оказаться плачевными для хаджи?

— Конечно.

— Но ты поможешь ему?

— Ни в коей мере, — ответил я громко, чтобы Халеф мог услышать. — Он оказал сопротивление властям и нанес телесные повреждения человеку падишаха. Я не смогу его спасти, если они его схватят!

— Но он может скрыться.

— Он может делать все, что ему вздумается. Он действовал без моего согласия, как маленький мальчик, который не в состоянии предугадать последствия своего поступка. Нет, я ничем не могу ему помочь!

Мне было нелегко произнести эти жестокие слова. Но надо было дать ему хороший урок. Он с честью выходил из тяжелых передряг. И из каких! Как часто рисковал жизнью из-за меня! Покинул родину, а главное, Ханне, цветок среди женщин. Мое сердце было преисполнено благодарности к нему. Но чувство осторожности в последнее время все чаще изменяло Халефу.

В том, что нам до сих пор удавалось выходить невредимыми из стольких авантюр, — его немалая заслуга. Он напоминал мне маленькую отважную собачку, которая находила мужество вцепляться в шею мощному леонбергеру38Леонбергер — крупная порода пастушьих собак., один укус которого мог оказаться для нее смертельным. И как раз сейчас мы приближались к опасной границе штиптаров. Нужно было быть предельно осторожными.

В глубине души я радовался тому, что он проучил ленивого полицейского и внутренне был готов к тем последствиям, которые эти действия могли за собой повлечь. Но я счел нужным немного стравить пар этого маленького паровозика.