Онлайн чтение книги В мутной воде
Глава двадцатая. Генерал сомневается

— Ну что ж?.. это еще не беда! Сегодня неудача, зато завтра будет удача… Конечно, неприятно, но унывать, брат, нечего… С нашим солдатом все можно. Помню, на Кавказе наш полк пять раз ходил в атаку, пять раз отбивали, но на шестой таки взяли аул. Правда, из полка осталась всего одна рота, но все-таки взяли!

Так говорил старик Чепелев Елене, сидя июльским утром на балконе своей дачи за картой.

— Полно, папа, тебе утешать меня. Точно я не вижу, что ты сам расстроен нашими неудачами, — проговорила Елена.

— Обидно, конечно, обидно… Шли, шли и вдруг наткнулись на Плевну, чтобы ее черт побрал! Но все-таки унывать нечего… Бог даст еще поправимся… Вот скверно только, что о солдате мало заботятся, плохо кормят его, обкрадывают там разные интенданты… Вот за это так мало виселицы! — энергично проговорил старик. — Я, не задумываясь, повесил бы таких негодяев…

В последнее время даже и старик Чепелев, говоривший вначале, что война с турками — плевое дело, стал несколько гневаться, и хотя не показывал этого, но сам нередко задумывался и возмущался, читая известия о том, как продовольствуют солдат. Известная телеграмма Мак-Гахана, описывавшая, как наши солдаты, сами голодные, делились последним с болгарами, умиляла сердце старого генерала, и он со слезами на глазах говорил, что стыдно обижать таких безропотных и выносливых солдат, как наши.

— А о Венецком все нет известий, папочка?..

— Нет, Леля, еще нет, но, вероятно, все слава богу… Вот посмотри-ка, девочка, на карту. Взгляни-ка сюда. Вот она, эта самая Плевна!..

Старик, видимо, хотел отвлечь свою дочь от расспросов о Венецком и сам начинал сомневаться, жив ли молодой человек. «И то ни разу не написал!» — подумал он.

Елена с грустной улыбкой глядела на карту, слушая старика, как надо нам покончить с этой проклятой Плевной.

— Осман — умный генерал… Понимает, как действовать, и действует умно. Надо и нам так же действовать и не соваться одною грудью. Грудь хороша, но ведь и солдата пожалеть надо.

— Но ведь ты сам, папа, говорил, что надо без хитростей, прямо?..

— Ну да, говорил и теперь говорю, но надо знать время.

Старик даже рассердился, что Елена подметила противоречие в его словах.

— Конечно, надо действовать с нашим солдатом по-русски, то есть напролом, но если раз не удалось… нельзя же. Знаешь что, Леночка, я тебе скажу… У нас солдаты прекрасные, а…

Он не досказал своей мысли и медленно перекрестился.

— И дай бог, чтобы Плевна образумила их!.. Вот рассказывают, что сами они живут прекрасно там, ни в чем не нуждаются, а люди!! Я, Леля, когда был на Кавказе, я ел то же, что и солдаты, и как же они любили меня! Первым делом о них заботился. Никаких этих колясок у меня не было. Ну, да что говорить! Очень уже нынче эта манера подлая развилась… о себе думают, а о других… Ну, и воровство, говорят, в армии идет такое, что просто страшно становится.

Генерал совсем вышел из себя и, точно вообразив, что перед ним сидела не дочь, а интендант, стал браниться и грозить, что их всех перевешают.

Елена слушала все эти угрозы и, когда отец кончил, спросила его:

— Неужели, папа, так обижают солдат?

— Я, дочка, дорого бы дал, чтобы все, что пишут, оказалось неправдой, но ведь еще пишут не все! Недавно в военном министерстве мне рассказывали такие вещи, что просто стыдно было слушать… А там ничего — еще улыбались чиновники…

Старик продолжал разговор на эту тему, как на террасу вошла Александра Матвеевна. Она была в кисейном капоте, в соломенной шляпке, украшенной цветами; в руках у нее был букет цветов. На ее некогда красивом лице очень заметны были следы подкраски и подрисовки.

С приходом жены Чепелев быстро замолчал, как-то весь съежился и уткнулся в карту.

— А вы все продолжаете воевать? — заметила Александра Матвеевна. — Что, муж сегодня будет? — обратилась она к Елене.

— Не знаю… Он никогда не предупреждает…

— Ну, а как его завод? Скоро будет готов? Ты что-нибудь слышала?..

— Я не вмешиваюсь в его дела, мама!

— И глупо делаешь, моя милая… Нельзя же не знать, как идут дела… Кажется, муж — не чужой человек… Я тебя спрашиваю, потому что вчера в Павловске мне говорили, будто завод этот плохо подвигается… Советую узнать! — прибавила она, потрепав Елену по щеке, и прошла в сад.

— Завтракать меня не ждите! — крикнула она из сада.

Отец и дочь переглянулись, но не сказали ни слова. Только Елена под влиянием теплого чувства обхватила своими руками седую голову отца и нежно его поцеловала.

— Ах ты, моя милая! — прошептал старик, и слезы закапали из его глаз…

— Ты знаешь, Леля, и до меня доходили слухи, — сказал он, нежно глядя в глаза дочери, — что дела твоего мужа скверны. Говорят там о каких-то залогах. Но я этому не верю!..

— Я, папа, ничего не знаю… Он мне ничего не говорит… Знаю только, что последнее время он что-то опять стал мрачен… Верно, что-нибудь да есть…

— Он, говорят, слишком доверился своему американцу…

Елена ничего не ответила. Ее это почти не занимало.

— Бог с ними, с этими делами, папа!..

В это время в саду показалась горничная Елены. Она быстро приблизилась к террасе и доложила Елене, что приехал Василий Александрович.

— Ну, до свидания, папа… Вечером я к тебе забегу, а может быть, ты зайдешь к нам?

— Нет уж, Леля… ты извини… я…

— Знаю… знаю… Ты недолюбливаешь мужа… Ну, и не надо… Я к тебе забегу…

Она прошла через сад, поднялась на террасу своей дачи и, заглянув в маленькую гостиную, увидала мужа. Он не заметил ее и сидел на диване такой расстроенный, бледный, печальный, что Елена испугалась. Она тихо подошла к нему. Он поднял голову и хотел улыбнуться.

— Здравствуй, Леля… — как-то нежно прошептал он, целуя ее руку. — Здорова?

— Я здорова, а ты… Что с тобой?..

— Со мной… Особенного ничего, если хочешь! — улыбнулся он. — Немножко дела неладно идут, но, надеюсь, все скоро уладится… Вчера я получил телеграмму, что мой американец сбежал… Я распорядился послать туда доверенного и надеюсь, что все обойдется.

— Но ты бледен… На тебе лица нет!

— Это ничего… Это следы бессонной ночи… Я всю ночь не спал за работой… А в городе так душно… и я хотел приехать к тебе… здесь отдохнуть… Ты не сердишься за это?..

Что-то подсказало Елене, что с ним случилось какое-то несчастие. Он говорил как-то странно. Его ласковый тон щемил ей сердце. Она взглянула на него. Он старался весело улыбнуться. Потом вдруг взял ее руку, поднес ее к своим губам, крепко поцеловал ее и тихо, совсем тихо произнес печальным голосом:

— Ведь ты не очень-то рада моему приезду… Ведь так?.. О, не говори ни слова… Я ведь по глазам твоим вижу… В них участие к человеку, но не любовь. Не правда ли?..

Елена опустила голову и молчала.

— Я, Елена, понимаю… Я вижу все и, видит бог, не виню тебя… Но только позволь мне побыть с тобой. Эти дела так надоели… так надоели! — проговорил он, хватаясь за голову. — Голова трещит! — попробовал он рассмеяться.

Но смех вышел какой-то глухой, странный.

Елене было жутко.

— Однако я и на тебя навел хандру… Ну, я не буду ныть… Расскажи о себе… Расскажи, что ты делала… Ведь я тебя целую неделю не видал… Была ли ты где или только с отцом виделась? Рассказывай же!

Он почти умолял. Елена присела около и начала болтать какой-то вздор. Он слушал и весело улыбался. Потом вдруг он спросил среди ее болтовни:

— А ведь ты очень любишь Венецкого? Ну… ну… не сердись… Я так… продолжай, пожалуйста!..

И он так нежно взглянул на жену, что Елена опустила глаза…

— Впрочем, ты устала… Я пойду отдохнуть. После сна я, верно, поправлюсь…

— Послушай, не послать ли за доктором?

— Что ты, что ты, зачем доктора?

Он как-то странно усмехнулся, поцеловал Елену и пошел в свою комнату.

Не прошло и часу, как Елене подали телеграмму на имя Борского. На телеграмме было написано: «Экстренно». Елена колебалась, отнести ли сейчас мужу депешу или подождать, пока он проснется. Ей жаль было беспокоить его. Но в то же время Елену смущала эта надпись. «Быть может, что-нибудь важное!» — подумала она и решила подняться наверх и посмотреть, спит ли муж. Если спит, — она не потревожит его. Елена поднялась наверх, тихо подошла к дверям кабинета и стала прислушиваться. За дверями было тихо. Она приложила ухо, — ничего не слыхать. Ей вдруг сделалось страшно, что в кабинете такая тишина. Она нагнулась, взглянула в замочную скважину, и вздох облегчения вырвался из груди ее. Она увидала мужа. Он сидел за письменным столом, боком к ней, облокотившись на локти. Лицо его было серьезно и печально.

Она тихо постучала а двери. Ответа не было. Тогда она постучала сильней.

— Кто там? — раздался недовольный голос Борского.

— Это я! — тихо проговорила Елена.

Послышались шаги. Борский отворил двери, ласково протянул руку и, вводя Елену в кабинет, проговорил с какой-то задушевной нежностью:

— Это ты!.. Вот не ожидал!..

— Ты извини, что я побеспокоила тебя…

— Полно, Елена! — перебил ее Борский. — Напротив, очень рад… хотел заснуть, но не спалось…

— Сейчас принесли телеграмму, — тихо проговорила Елена, подавая телеграмму.

— Телеграмму!

Борский вдруг изменился в лице. Он почти вырвал из рук жены телеграмму и стал читать.

Елена не спускала с него глаз. Она увидала, как побледнело его лицо и не то испуг, не то страдание исказило его черты.

— Когда ее принесли?

— Минут пять тому назад!

— Пять минут? — машинально повторил он, хватаясь за спинку кресла.

У него кружилась голова. На лбу показались крупные капли пота. Он едва стоял на ногах.

Елена быстро налила стакан воды и, подавая ему, испуганно заметила:

— Выпей… Успокойся, ради бога… Что с тобой!.. Я сейчас съезжу за доктором!

Он только отрицательно покачал головой, но не сказал ни слова. Он глядел на Елену растерянным взглядом и крепко держал ее за руку.

— Выпей же соду… Выпей скорей!..

Борский с жадностью выпил воду, опустился в кресло и через несколько секунд заметил, стараясь улыбнуться:

— Я напугал тебя, Елена?.. У меня за последние дни нервы совсем расстроены… Мне надо совсем успокоиться! Всякое известие волнует меня… Вот хоть бы эта… эта телеграмма! В ней ничего особенного нет… Право, ничего!.. А ты испугалась… Вон какая стала бледная… Извещают, что завод не действует… Это надо было ждать!

— Прости мне за непрошеный совет. Оставь ты на время дела, Basile… Отдохни!

— Я их скоро оставлю… Еще не сейчас… теперь еще невозможно…

— Будто невозможно?.. Ведь если б даже дела твои и расстроились, неужели они стоят таких мучений?.. Послушай, Basile… Ведь не для меня же ты хлопочешь. Ты знаешь, я не привыкла к той роскоши, которою ты окружил меня… И если бы ты захотел, мы могли бы жить…

Она остановилась. Борский смотрел на нее пристальным взглядом, и горькая усмешка скользнула по его губам.

— Ты говоришь «мы», а следовало бы говорить про одного меня… Ведь есть, Елена, граница и твоему самоотвержению… не правда ли?..

Елена молчала.

— Я слишком далеко зашел, Елена, чтоб остановиться. И если бы хотел, то не мог бы… Ты этого не понимаешь! Ты не видала азартных игроков, которые ставят на карту все, и, когда проигрывают…

Он грустно усмехнулся.

— Но у меня еще есть исход… самый верный! — проговорил он как-то загадочно. — А теперь, Елена, надо ехать в город!

Он взглянул на часы.

— Поезд идет через четверть часа, и мне надо торопиться.

Они спустились вниз.

Он протянул руку, нежно заглянул Елене в глаза, прикоснулся холодными губами к ее лбу и вышел в сад.

— Я провожу тебя!.. — нерешительно заметила Елена.

— Нет, не беспокойся…

Борский послал ей приветствие рукой и твердыми шагами пошел к вокзалу.

Елена еще долго глядела ему вслед, потом тихо вернулась в комнаты и долго ходила взад и вперед.

— О господи, какая мука! — шептала она в бессильном отчаянии.

Она жалела мужа, и в то же время в голову ее невольно подкрадывался образ любимого человека.