Онлайн чтение книги В нескольких шагах граница…
Глава семнадцатая. Наши приключения все еще не кончились, однако добрая шутка помогла неплохо

Всех хуже спал в ту ночь Ваги. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что означает должность, которую он занимает. Секретарь беспокоился нею себе, он уже не раз бывал в тюремной камере. Его заботило то, что одним необдуманным шагом он мог нанести вред рабочему делу. Полиция или какой-нибудь негодяй оппортунист из партийного центра сядут на шею дьёрской организации, собранной с таким трудом. Ваги сто раз прикидывал: где же он промахнулся? И снова и снова приходил к одному и тому же выводу: иначе поступить он не мог.

Вурм в Сомбатхее – самый надежный человек, к которому нас можно было направить. Были у него, правда, знакомые в Мадьяроваре, в Хедьешхаломе, в Райке, но эти районы охранялись лучше других. Был еще знакомый в Сентготхарде, но это дальше, к тому же и человек менее проверенный… А если бы Ваги поговорил с нами тайком? Тогда бы он не смог продемонстрировать свою благонамеренность. Нет, он не промахнулся; только бы Шарика не призналась, когда станут ее допрашивать. Или хотя бы не призналась сразу! Пока нас ищут в Дьёре, беда не так велика – здесь нам спрятаться довольно легко. Лишь бы не узнали адрес на улице Руми в Сомбатхее.

В тот же день после обеда он несколько раз выглядывал в окно: двое штатских без перерыва дежурили у входа в его квартиру. Ваги хорошо изучил младшего инспектора, да и вообще, не в пример подполковнику, он знал цену этому человеку. Ваги был уверен, что начальник полиции, как говорят сыщики, «имеет нюх». Если он, Ваги, сейчас попытается выйти, чтобы установить с нами контакт, то наведет врагов на наш след.

И тут пришло ему в голову притвориться больным. Он вызвал врача. С врачом, который каждый день осматривал Гутмана после операции язвы желудка, как мы уже знаем, он послал нам весточку. Если по следу этого врача начальник сыска направит кого-нибудь из своих, много он не выведает. Или, наоборот, узнает так много, что потом и сам не разберется. Ведь врач во второй половине дня в субботу навестит тридцать, а то и сорок больных.

В громадном доходном доме на центральной улице города, где жила Шарика и ее семья, у врача был больной. Девушке он, конечно, не мог передать поручение Ваги. Она молодой член партии, еще малоопытный и, если поступить неосмотрительно, можно провалить все дело. Он попросил товарища об одном: пусть узнает, были ли у Шарики в тот день сыщики.

Около десяти часов вечера врач снова пришел к Ваги.

– Эти ищейки все еще стоят здесь, на улице, – сообщил он. – Самое лучшее для вас, товарищ Ваги, и завтра остаться в постели! Я принес микстуру: примите, не повредит… На всякий случай поставьте на ночной столик, пусть видят, если придут.

– Что нового?

– Вести хорошие. Наши друзья в надежном месте. Полиция сегодня с большим шумом пыталась поймать воробьев и весь день бегала по ложным следам. Шарику никто не искал. Девушка ничего не подозревает – настолько, что вечером пошла с родителями в кино… Ложитесь, товарищ Ваги, спите спокойно, утром я приду снова. Дать вам снотворное?

Нет, снотворного Ваги не хотел.

А было бы лучше, если бы принял! Он долго ворочался, не смыкая глаз. Ему очень не хотелось и следующий день проводить в постели. К сожалению, врач был прав: больше ничего не оставалось.

«А что, – размышлял Ваги, – если все-таки отправить их в Сентготхард? К сожалению, товарищ из Сентготхарда, с одной стороны, немного „запятнан“ в глазах полиции; с другой, у него такая профессия, что он много ездит и может не оказаться дома. Ваги метался в постели и все время возвращался мыслями к нашему делу. Об аресте Гутмана он еще не знал.

Под утро Ваги все-таки забылся глубоким, тяжелым сном. Когда он проснулся, было поздно. За дверью нетерпеливо звонил врач.

Он пришел с известием, что Гутман со вчерашнего вечера находится в полиции и что начальник сыска приказал туда же в пять утра доставить и Шарику.

Ваги вскочил, сразу хотел одеваться, но врач так настойчиво приказал ему лечь в постель, словно речь шла о настоящем заболевании.

– Теперь уже поздно! Надо играть до конца, товарищ Ваги!.. Ведь прямой опасности нет. Двух товарищей уже и след простыл.

Ваги откинулся на подушку и потер лоб.

– Да, пожалуй, опасности нет… Но если девушка…

– Что они знают о девушке?

Ваги продолжал размышлять вслух:

– Описание внешности… Конечно, все это неопределенно… Я продиктовал вчера по меньшей мере двадцать писем, и маловероятно, что она помнит адрес… Копия письма в моем шкафу, ключ у меня. Только у меня они могут получить… Надо оттянуть время… Хотя бы до завтрашнего утра… Вот что важно – оттянуть время до завтра! Тогда пусть отправляются за ними в Сомбатхей… Гутман…

– Мы Гутмана знаем, – перебил его врач, – Гутман не проговорится. Поверьте, товарищ Ваги, я не вижу причины для беспокойства. Между прочим, у меня есть свои соображения, послушайте!

Он сел на край постели и рассказал Ваги, что придумал по дороге сюда.

После хлопотливого дня Тамаша Покола и его компанию одолел крепкий сон; было больше одиннадцати утра, когда они явились завтракать в кафе гостиницы.

Начальник дьёрской полиции был скроен из более крепкого материала. Правда, у него не было позади такой недели, как у компании Покола. Несколько свободных часов, бывших с утра в его распоряжении, он провел с наибольшей пользой. До этого он лишь подозревал, но после первого допроса секретарши Ваги убедился, что в руках у него верная нить.

Можно себе представить испуг Шарики. Ей, бедняжке, было всего шестнадцать-семнадцать лет; одна из тех, кто кончает восемь классов и двухлетние конторские курсы. Ее отец – мастер вагоностроительного завода, старый социал-демократ типа «самых умеренных», у которого никогда не было недоразумений с полицией и всегда сохранялись хорошие отношения с таким же, как и он, «умеренным» депутатом парламента в их городе. Отец Шарики считал, что благодаря высокой протекции ему удалось дать дочери в руки «верный кусок хлеба». Он устроил ее в канцелярию к Ваги. За Шарикой ухаживал сын владельца лавки скобяных товаров, богатый молодой человек, который изучал в Будапеште право.

Начальник сыска, увидев смятение, которое вызвало утреннее появление полиции в почтенном семействе, сразу понял, что дело будет нетрудным. Он повел девушку на допрос в полицию. Шарика всю дорогу плакала и, как только ей предложили сесть на потертый кожаный диван в пропитанной табачным дымом суровой полицейской комнате, громко разрыдалась. Младший инспектор принялся ее успокаивать. На него, пожилого человека, подействовали женские слезы. Он приказал принести для девушки из буфета кофе с молоком, булочку, масло и мед, что было в то время известной роскошью.

– Не бойтесь, дорогая! Отвечайте искренне. Мы расследуем весьма важное дело, и я бы хотел, чтобы вы нам помогли. Не противьтесь, я желаю вам только добра! Я всем желаю только добра, поверьте! Главное, чтобы вы все рассказали мне откровенно и искренне.

– Но ч-ч-ч-то-ооо я скажу? – рыдало дитя, которое в самом деле готово было «совершенно искренне» рассказать даже то, чего не знало.

– Приходили вчера в канцелярию Ваги два незнакомых человека?

Девушка вытерла носик, посмотрела вокруг большими заплаканными глазами.

– Я не знаю, – всхлипнула она, – многие там были…

– Я помогу вам, милая… Они пришли с главным доверенным вагоностроительного завода – того вы, конечно, знаете? Двое мужчин, один высокий, другой среднего роста, оба шатены, худые…

Девушка неопределенно кивнула.

– Ну! – подбадривал ее сыщик. – Если я не ошибаюсь, на них были коричневые парусиновые костюмы.

Девушка кивнула решительнее.

– У одного была черная порыжелая куртка, у другого серый плащ. Кажется, у одного из них еще была какая-то сумка. Кожаная сумка, верно?

– Н-да-а.

– Ну! Вы, конечно, их помните?

Девушка оживилась:

– Да… Теперь да… Товарищ Ваги дал им письмо.

– Великолепно! Вот видите! Я знал, что вы поможете. Эти два негодяя – грабители и убийцы. Понимаете? Ну, не пугайтесь! Мы их поймаем. Обыкновенные грабители и убийцы. Они представились товарищу Ваги под фальшивыми именами. Они его обманули, понимаете? Они хотели злоупотребить честью парламентской партии. Неслыханное дело! И товарищ Ваги дал им письмо, так вы сказали?

– Да.

– Что было в том письме, не помните?

– Но, может быть… я думаю, да… Чтобы… отнесли товарищу в Сомбатхей, имени его не припомню. В Сомбатхей или в Шопрон. В письме было, чтобы он поискал им работу, если может, и…

– Ну?

– А если нет, чтобы помог перейти границу.

Сыщик вскочил и в волнении стал бегать взад и вперед по комнате.

«Это они! Это они!»

– Подумайте, девочка, получше! Не могли бы вы назвать адрес, куда письмо отправлено? Припомните получше!

Девушка долго думала, вдруг лицо ее прояснилось:

– Есть копия!

Сыщик остановился словно вкопанный:

– Копия?… Это письмо писали с копией?

– Да, с копией.

Младший инспектор снова уселся за письменный стол и сжал голову руками.

Тут кончается полицейская наука! Неужто они обманули Ваги? Или это не они? Непонятно! Дает им письмо поставляет копию!

– На бумаге партии?

– Да.

– Гм!..

К восьми часам утра он уже знал, что письмо было адресовано в Сомбатхей Йожефу Вурму, котельщику железнодорожных ремонтных мастерских, который живет на улице Руми, дом восемь, но субботу и воскресенье в большинстве случаев проводит в Чюрне у родителей.

Что делать? Арестовать Ваги? К сожалению, это не такое простое дело.

В то время в Венгрии уже третий месяц хозяйничало правительство Бетлена. После почти двухлетнего террора началась так называемая «консолидация». У правительства была весьма серьезная причина для того, чтобы строго соблюдать – особенно в так называемых «показных местах» – законные формы. Если бы все это произошло в одной из деревень дьёрского комитата, младший инспектор, и глазом не моргнув, сразу бы приказал доставить Ваги. Он мог бы давно избить его до полусмерти. Но здесь, в одном из самых больших промышленных городов страны, где есть газета социал-демократического направления и депутат социал-демократ… Да, руки у него были как будто связаны. Он не мог доставить сюда вот так, запросто, без соответствующих доказательств, секретаря партии!.. Эх, если бы найти доказательства! Если б отыскались эти два человека! А ведь они уже наполовину в его руках… Тогда только бог пощадит Ваги!

Но почему секретарь отправил письмо на официальной бумаге, оставив копию? Быть может, он хочет показать свою благонамеренность и сделать вид, что его обманули? Но ведь он пишет, что два человека – его старые знакомые!

Или все это недоразумение? В самом деле, речь идет лишь о помощи двум безработным…

Невозможно! Если они в самом деле безработные, почему именно в субботу утром явились в Дьёр? Как же так? А теперь они где?… Этот Вурм вернется в Сомбатхей лишь в понедельник утром, это знает и Ваги. Что они будут делать до понедельника? Ждать здесь или в Сомбатхее?… Конечно, здесь – здесь у них знакомые, от границы подальше, место менее подозрительное… На вокзалах у всех проверяют документы – значит, уехать поездом они пока не могли…

Возможны два варианта: или они удрали из Дьёра еще до полудня в субботу, как только получили письмо; может, пошли пешком – это менее вероятно… или они до сих пор еще в городе и, скорее всего, поедут в Сомбатхей в понедельник утром.

Тогда считай, они в его руках!

Прибыли фотографии из центральной полицейской картотеки. Сыщики на железнодорожных станциях Дьёра и в его окрестностях уже знают самые точные приметы.

«Беглецы здесь, в Дьёре, и мы их поймаем», – размышлял младший инспектор. Теперь у него оставалась одна забота: выпроводить всеми правдами и неправдами Покола и его компанию, и как можно скорее!

После одиннадцати за начальником прислали господа из Будапешта; его звали на совещание в гостиницу. Он приторно-ласковым тоном попрощался с Шарикой.

– Не сердитесь, Шарика, я не могу отпустить вас домой. Два негодяя еще могут быть в городе и, наверное, следят за вами тоже. Эти бандиты готовы на все – я возьму на себя ответственность лишь в том случае, если мы будем вас охранять. Не плачьте, глупышка! Смотрите, вы будете в комнате моего заместителя, я прикажу принести вам иллюстрированный журнал и даже не закрою дверь. Поймите, это в ваших интересах, милая! Ах, глупышка! Ваших маму и папу я извещу, что все в порядке, я сам пойду к ним, поверьте!..

Ну, наконец-то он освободился от этой плаксы!

Домой он ее не отпустил, желая любым способом помешать девушке связаться с Ваги. Новость должна сразить секретаря партии, как удар молнии! Нельзя допускать, чтобы он догадался об осведомленности полиции.

Тем временем у него созрел новый план: он не станет ничего скрывать от будапештских начальников и уговорит их направиться в Сомбатхей, потому что два преступника уже давно там. Но он умолчит о том, что человек, которому адресовано письмо, конец недели обычно проводит в Чорне; это второстепенное обстоятельство, и он попросту о нем забудет. Начальник полиции был уверен, что через час от них освободится. Когда он пришел в гостиницу, подполковник и инспектор вели свой обычный ежедневный телефонный разговор с будапештским сыскным центром. Они узнали важные новости.

В субботу около полудня министр юстиции доложил о нашем побеге в совете министров. Скандала избежать не удалось. В столицу на процесс съехалось не менее двадцати пяти иностранных журналистов. Огромный интерес к событиям проявляла вся антикоммунистическая пресса; за нашим делом следила и объективно настроенная общественность, но Хорти и его компанию это не очень-то смущало. Правительство выпустило немногословное, этакое «дипломатически» составленное сообщение:

«Из-за дополнительного расследования и технических помех судебное заседание откладывается».

Положение было таково, что над этим документом, столь «дипломатически» составленным, смеялись даже наши друзья, так опасавшиеся за нашу судьбу. Все понимали смысл слов «дополнительное расследование»; они означали, что беглецов всего-навсего надо еще разыскать и поймать, а «техническими помехами» являлось нежелание двух главных обвиняемых предстать перед судом.

Совет министров решил удвоить награду, обещанную а нашу поимку, доведя ее до кругленькой суммы в пятьдесят тысяч крон. Но сообщить об этом в газетах они не решились – министр внутренних дел ограничился тем, что известил начальников всех инстанций.

Кроме того, он послал подполковнику особое сообщение. Он намекнул, что, если командировка подполковника увенчается успехом, правительство «всячески» оценит его старания. Подполковник разволновался. Что это значит? Повышение в звании или назначение государственным секретарем?

Тамаш Покол в воскресенье утром тоже разговаривал по телефону с секретарем министра. Секретарь от имени его превосходительства выразил Поколу благодарность за старания и глубоко сожалел о том, что до сих пор розыск не увенчался успехом. Секретарь министра сообщил, что от Покола ждут многого в связи с его осведомленностью о положении вещей и проявлением в ходе розыска столь выдающихся способностей. Ему предоставляется полное право поступать по собственному усмотрению.

Разумеется, в воскресенье подполковник и инспектор ходили страшно важные.

Тамаш Покол решился на смелое начинание. Обычно награда распределялась так: если беглеца поймало гражданское лицо, сумма причиталась ему целиком; если преступника задержала полиция, что бывало гораздо чаще, тогда награду получала вся группа, участвовавшая в успешной операции, деньги распределялись соответственно чину: наибольшую часть получал начальник, наименьшую – постовой, лично поймавший преступника. Такова была старая, проверенная практика… Тамаш Покол тотчас после телефонного разговора послал нескольких шпиков к сыскным группам, разбросанным по городу, и к дежурному командованию. Он сообщил о повышении награды, а заодно и о том, что половину суммы, независимо от чина и меры участия в розыске, получит тот, кто фактически поймает коммунистов или лишит их способности следовать дальше. Лишь половину вознаграждения выдадут обычным порядком.

Ретивый господин чувствовал, что усердие у его соратников после многодневной усталости и повторяющихся неудач в некотором роде остыло. Так пусть же до неба разгорится в них пламя энтузиазма! Пусть каждый сочтет своим личным это важное дело.

Да, именно так думал Тамаш Покол и вовсе не отдавал себе отчета в том, что в соревнование, которое происходит между ним, подполковником и начальником сыска, включатся теперь все участники розыска. Теперь каждый станет ревнивым соперником другого, и коллективный дух, кое-как державшийся до сих пор благодаря слепой дисциплине, мгновенно улетучится. Возьмем лишь один пример. Никто не верил, что мы средь бела дня сядем в поезд на центральном дьёрском вокзале. Однако там расставили часовых: сыщики стояли у касс и на перроне. Они прислушивались и приглядывались ко всему и скоро пронюхали, что их «вожаки» узнали что-то новое и важное. Шпики с завистью думали о счастливцах, которые гоняются за двадцатью пятью тысячами крон, в то время как они, усталые, измученные, стоят здесь, в этой бесполезной засаде. Что же получилось? Начальник группы под предлогом того, что идет на командный пункт позаботиться о смене, поспешно назначил заместителя и сбежал. Заместительство стали передавать по чину вниз; скоро под самыми различными предлогами вокруг гостиницы, где жили вожаки, шатались три четверти всего состава сыщиков. Предложение инспектора вызвало большой размах «самодеятельности» среди бравых жандармов. Эта «самодеятельность», однако, шла в ущерб поискам…

Начальник сыска считал, что поразит будапештское начальство свежим материалом, но ошибся.

Все сложилось так, что ему не дали произнести ни слова. Совещание происходило в резиденции подполковника, на первом этаже, перед огромной развернутой картой города. Великий стратег, который уже чувствовал себя почти высокоблагородием, а может, и высокопревосходительством, начал с того, что основательно обругал начальника сыска за то, что тот не явился рано утром. И еще за то, что не представил донесений о розыске в письменном виде: какие меры приняты и т. д. Карта города была испещрена красными кружочками и стрелками, словно настоящий военно-оперативный план. Младший инспектор даже заикнуться не смог о каких-либо там извинениях, чтобы потом перейти к важным донесениям; нервно и грубо подполковник давал указания:

– Сюда пошлите пять человек, туда восемь…

– Но, прошу прощения, господин подполковник…

– Погодите, разве вы не слышите, что я отдаю приказ?

Совещание опять велось таким образом, как будто начальник сыска на нем не присутствовал. Скоро собрание прервали. Жандармский капитан поспешно доложил, что какой-то штатский просит принять его по важному делу.

– Подождите! – зарычал подполковник, продолжая тыкать в карту длинным карандашом.

– Прошу выслушать, – настаивал капитан, – это лицо профсоюзный врач и срочно желает…

Подполковник сразу положил карандаш:

– Все в порядке, прошу господина доктора.

Порог переступил начинающий лысеть, но еще молодой человек с круглой кожаной сумкой в левой руке. Это был наш товарищ, доктор. Он остановился и смущенно посмотрел вокруг.

– Я искал господ в полицейском управлении, – начал он, – мне сказали, что вы все здесь.

Подполковник протянул руку, вошедший по очереди представился Поколу и младшему инспектору и сел, уступая общему приглашению.

– Я врач профсоюза, – приступил он к объяснению, – живу на улице Барош. Сегодня утром, примерно час тому назад – я как раз готовился поехать в Сигет, потому что заводские пригласили меня на народный праздник, – неожиданно в моей приемной появились два человека и попросили срочной помощи. Оба были утомлены, покрыты пылью; по их обуви можно было судить, что они проделали пешком длинный путь… У одного на нижней части левой голени, – он показал место на своей ноге, – примерно на пятнадцать сантиметров ниже колена, была рана, уже начавшая гноиться. Не опасная, но довольно глубокая. Заражение произошло от грязной одежды. Я – ибо это мой долг – промыл рану, спросил, когда и как он ее получил. Он ответил, что позавчера ночью хотел перелезть через забор и напоролся на кол. Это показалось мне подозрительным. Даже студенту-медику второго курса стало бы ясно, что рана вовсе не результат такого рода повреждения, она от огнестрельного оружия – возможно, мускулатуру задела пуля из охотничьего ружья.

Все присутствующие с живейшим вниманием слушали сообщение, подполковник даже рот разинул. Врач, казалось, был очень смущен. И смущение это не было притворным. Что ж, может такое приключиться с каждым честным человеком, если у него есть убеждения: когда он, представ перед властями, должен грешить против существующих законов, чтобы не грешить против принципов более высокой нравственности. Сколько раз он втайне перевязывал людей, раненных на демонстрациях полицейской саблей! Сколько раз его допрашивали и сколько раз он «не узнавал» своих пациентов!.. Его сегодняшняя роль совсем иная. Теперь надо не молчать, а говорить.

Газеты сообщали о том, как ночью «преступников» преследовали в лесу Татабаньи и что наверняка один из них ранен.

– Прошу вас, – сказал подполковник, – продолжайте, господин доктор. То, что вы рассказываете, чрезвычайно интересно!

– Другое обстоятельство еще более усилило мое подозрение… Выяснилось, что они не застрахованные больные. Даже не здешние… Я, разумеется, не хотел брать у них денег, так как речь шла о первой помощи, но они настойчиво навязывали мне их, да к тому же необычно крупную сумму: триста крон. Деньги один из них вынул из кармана. Чрезвычайно подозрительное дело, не правда ли? Потрепанный вид и пачка денег в кармане… Затем они спросили, где достать подводу: до вечера им надо добраться в Гёнью. С больной ногой трудно идти пешком. Человек хромал довольно сильно. Словом, вот так… Я не люблю поднимать зря шум. Но, в конце концов, это мой долг, а так как я принадлежу к оппозиционной партии, то, полагаю, это мой долг вдвойне…

– Весьма признательны, господин доктор, весьма признательны…

– Я прочел в газете о розыске… Вы, верно, знаете, как склонен человек отождествлять свое воображение с действительностью… Ну вот… коричневая парусиновая одежда и прочие мелкие детали… Я не думаю, что фантазирую: описание внешности поразительно подходит.

В это время уже все три начальника розыска были на ногах. Подполковник орал и распоряжался:

– Немедленно дать мне список всех возниц в городе! Обойти всех, у кого есть лошадь и телега! Выставить наблюдателей! Напасть внезапно!

– Вы посоветовали им что-нибудь? – обратился к врачу Тамаш Покол.

– Нет. Я… признаюсь, иногда пользуюсь пролеткой, когда срочно отправляюсь к больному, но ее… я им предоставлять не хотел. А впрочем, один из них сказал, что лучше всего пойти пешком – они попросят кого-нибудь по дороге их подвезти.

Теперь прояснилось и в голове младшего инспектора: он сразу «понял», почему оставлена копия. Ведь письмо было написано для того, чтобы ввести преследователей в заблуждение! Ваги, должно быть, считал, что копию найдут! Пусть ищут беглецов в Сомбатхее, а они тем временем у Гёнью переберутся в Чехословакию! Дьявольски хитрый план!..

– Лучше всего, если я на машине проеду по шоссе до Гёнью, – предложил Тамаш Покол.

– Да, – подхватил подполковник, – я тоже, естественно, еду с вами. А вы, господин младший инспектор, будьте любезны допросить возниц, расставить наблюдателей.

«По-моему, не стоит мне самому принимать эти меры, – думал начальник сыска, слушая приказ. – Ясно, преступники недолго искали возчика и отправились по дороге пешком. К Гёнью ведет сложная система полевых дорог, а пешеходные тропки всегда короче… Я хорошо это знаю…»

Все трое уехали. А врач, которого начальство за любезные указания поблагодарило торопливыми рукопожатиями, отправился в Сигет.

Однако нас он не нашел. Спрашивать открыто не мог, а те несколько товарищей, которых врач хорошо знал и в молчании которых был уверен, сами не могли сказать, где мы…

Перенесенный на июль майский праздник дьёрские товарищи организовали возле старого трактира. Среди редких деревьев на берегу Малого Дуная веселился народ.

Мы ждали окончания праздника, спрятавшись на заброшенном хуторе. Укрытием нам служил полуразрушенный рыбацкий дом, одна его стена была смыта наводнением. От людей, которые гуляли или сидели на траве, нас отделяло пятьдесят или сто метров.

Фюлёп бродил среди рабочих и сообщал нам новости. Известие о том, что Гутман арестован, нас очень обеспокоило. Фюлёп разговаривал то с одним, то с другим рабочим и все передавал мне. Я обдумывал, что мы можем позволить себе, не навлекая беды. Заметив кого-нибудь из старых знакомых, я говорил Фюлёпу: «Отзови его в сторонку, если не будет свидетелей. Пусть к нам заглянет».

Таким образом я повидался в тот день почти что с тридцатью своими друзьями. Мы следили, чтобы вокруг нашего убежища не скапливалось сразу много народу. Старые товарищи, друзья и все, кто хотел нам помочь, придумывали разные планы. Мы могли бы прожить в Дьёре хоть целых три месяца – столько верных и тайных уголков готовы были они нам предоставить. Каждый предлагал способ помочь нам выйти из города, советовал, куда идти дальше… Возможно, с нашей стороны было легкомыслием так, почти открыто, показываться, но, во-первых, я не мог противостоять желанию повидать друзей – ведь за спиной у меня были два года тюрьмы и скитаний, столько безотрадного одиночества, – а потом, если появлялся еще какой-нибудь старый знакомый, почему я не мог поговорить с ним, если был уверен, что он не выдаст?… Да, да, главная сила конспирации отнюдь не недоверие, а уверенность в людях… Покол и компания целыми часами гонялись за нами по запутанным дорогам к Гёнью, и в конце концов пришли к выводу, что нас не найдут. Тогда они проинструктировали патруль, расставили шпиков в штатской одежде и возвратились в город.

Младший инспектор только тогда сообщил о возможном пути на Сомбатхей. но после донесения врача эта новость уже не подействовала подобно бомбе. Они снова стали склоняться к мысли, что мы еще в Дьёре: это подтверждала найденная вчера одежда. Возникли подозрения, что и Гёнью была упомянута лишь для того, чтобы ввести в заблуждение розыск. Ведь преступники должны понимать, что огнестрельная рана вызовет подозрение врача… После длительного совещания они пришли к выводу, что, может быть, мы собираемся в Гёнью, может быть, в Сомбатхей, а может быть, назвали оба города, чтобы спутать им карты. Ведь один хромает – вряд ли беглецы пойдут пешком! Надо следить за поездами, продолжать опросы возчиков, надо устроить облаву в Сигете. Но необходимо также проверить, кто из тех, кого подозревают в симпатиях к коммунистам, не пришел на народный праздник.

В воскресенье к полудню подполковник попросил подкреплений. В четыре часа сорок жандармов и полицейских и почти вдвое больше сыщиков в штатском отправились с командного пункта в Сигет, чтобы устроить облаву.

Однако до этого произошла небольшая интермедия.

Утром Гутман съел подгоревший казарменный суп, но в полдень от бобов отказался и устроил скандал. По какому праву его здесь держат, когда он навел полицию на след. Ведь это он направил полицейских на оружейный завод и там были найдены вещи преступников. Ну погодите, он еще им покажет! Хорошо, что на праздник явился депутат парламента! Гутман кричал так, как обычно кричит человек, когда он очень зол. Казарменная охрана доложила о скандале возвратившемуся в Дьёр младшему инспектору, тот посоветовался с подполковником. И в самом деле, на арест Гутмана нет оснований. Толку от горбуна тоже мало… Подполковник отмахнулся: отпустите!

Старичок был освобожден. Он побежал домой, пообедал и отправился в Сигет. К нему приставили шпика, но на воскресной людной улице среди множества идущих на праздник в Сигет Гутман не заметил, что за ним следят.

Видели, что он вошел в трактир, посмотрел по сторонам, кого-то поискал, побеседовал с несколькими людьми, потом быстро направился на берег Малого Дуная.

Мы лишь тогда почуяли опасность, когда вдруг заметили, что на опушке леса среди редких деревьев, где стояла ветхая лачуга, словно бы прекратились ходьба и движение. Кто сидел, кто стоял – все застыли на месте. Шла проверка документов, и вокруг гуляющих сжималось кольцо жандармов.

Как раз в это время неподалеку от разрушенного рыбацкого дома депутат беседовал с большой группой людей.

В нашей лачуге собралось довольно много народа: с Гутманом и с теми, кого он привел, человек десять. Мы похолодели. Что теперь будет? Только бы жандармы не вошли в дом… Мы видели, как раскидывали на поле стога сена. Друзья ободряюще смотрели на нас: «Не бойтесь, если надо, защитим голыми руками!»

Фюлёп вдруг весело вскрикнул, отозвал в сторону Гутмана и еще одного парня. Они пошептались, затем все трое захохотали.

– Поговорим с товарищем депутатом, – объявил Фюлёп, взял под руку своего друга, и они вышли.

Депутат успокаивал сидевших вокруг него рабочих.

– Неправильно это, товарищи. Рабочие на такие репрессии могут ответить лишь одним: соблюдать порядок, не обращать внимания. Что бы мы ни устроили, так всегда. У нас может быть один ответ: соблюдать дисциплину и не слушать провокаторов.

Он глубоким, звучным ораторским голосом произносил свои мудрые поучения и тем временем прислушивался к тому, как сбоку несколько парней громко спорили и шумели – чуть громче, чем полагалось при депутате парламента.

– Поспорим! Поспорим! – кричали они, затем двое ударили по рукам.

Полицейские вдруг увидели, что в той стороне, где, как они заметили, недавно исчез Гутман, вдруг из-за стога сена выскочили два человека в коричневой одежде и пустились бежать во весь дух.

Они мчались, прыгая через канавы, через повалившийся забор, пробивали себе путь сквозь группы людей.

– Это они! – почти с ужасом вскрикнул кто-то из сыщиков.

Зазвучали предупредительные свистки, облава прекратилась.

– Держите! Не упустите! Это они, подставьте им ногу!

Но два человека продолжали бежать, и толпа перед ними расступалась, как вода, когда в нее падает камень.

Жандармы и сыщики все до единого помчались вдогонку. Но у тех двух был большой выигрыш в расстоянии, они уже достигли берега Дуная. Вдруг они сбросили с себя башмаки, потом одежду и кинулись в воду. Когда преследователи добежали до реки, парни плыли в сорока – пятидесяти метрах от берега.

Собралась громадная толпа. Прибыли все три начальника розыска.

– Стой! – орал подполковник.

– Стой!

Пловцы продолжали рассекать воду, не обращая внимания на крики. Несколько полицейских принялись раздеваться, другие бежали по берегу к мосту, третьи пытались отвязать рыбачий челнок.

Пловцы уже достигли середины реки. Начальник сыска выхватил револьвер.

– Господин подполковник, – крикнул он, – прошу разрешения стрелять! – Оружие дрожало в его руке.

Подполковник мгновение размышлял, что более опасно: упустить или взять их мертвыми?

Лодку между тем отвязали, в нее сели четыре жандарма. У них не было весел, они гребли доской от сиденья. Сомнительно, чтобы они догнали беглецов, ведь тем осталось проплыть до того берега всего пятнадцать – двадцать метров.

– Предупредительный выстрел! – приказал подполковник сыщику, и в то же мгновение чуть ли не из тридцати револьверов грянул залп в воздух.

И тогда произошло чудо.

Подполковник и его товарищи, должно быть, чувствовали себя, как пастухи в Вифлеемскую ночь, когда ангелы начали спускаться к ним с неба. Два обреченных на смерть преступника, дерзкие негодяи, которые средь бела дня вызвали на состязание по бегу лучших представителей венгерских разведывательных и вооруженных сил, услышав залп, сразу же повернули и спокойно поплыли назад.

Столпившиеся на берегу сыщики стояли, раскрыв рты, а жандармы в лодке забыли, что им нужно грести. Шпик, отправившийся за ними вплавь, так наглотался воды, что чуть не захлебнулся.

Парни уже были метрах в десяти от берега, когда один из них невинным мальчишеским голосом спросил:

– Почему вы изволили стрелять, скажите, пожалуйста?

Одеваясь на берегу, они с ангельским хладнокровием отвечали на нетерпеливые вопросы.

– Пожалуйста! Вот наши документы: подмастерье токаря Шандор Фюлёп, полировщик Бела Коша. Оба рабочие вагоностроительного завода.

Беспрецедентный случай! Подполковник и Тамаш Покол не смели взглянуть друг на друга.

– Зачем вы сделали эту подлость? Как вы смели…

– Почему подлость, простите? Это спорт. Мы поспорили.

Пришел депутат, показал удостоверение.

– Что произошло? Я депутат парламента!

Да, да, он тоже слышал, что был какой-то спор. Как вы можете думать о преднамеренном введении в заблуждение властей? Простое мальчишество…

Парней тем не менее забрали в полицию. Как позднее – уже в 1945 году – я узнал от товарища Фюлёпа, их держали там два дня и выпустили на свободу лишь после запроса депутата. Виновность их ничем доказать не могли… Товарищ Фюлёп, рассказывая, смеялся, что за эту шутку им вдоволь досталось пощечин.

Пока продолжалось преследование, пока жандармы, полицейские и сыщики, принимавшие участие в облаве, старались заслужить вознаграждение, мы трое – Бела, Гутман и я – спокойно покинули опасную зону и, сделав большой крюк, как бы медленно прогуливаясь, вошли в город. Перед мостом мы расстались и вновь собрались на квартире одного нашего товарища. Оттуда мы отправились, как и предполагали, уже в сумерках. По дороге, ведущей к Чорне, встретились с несколькими друзьями, которые взялись нас проводить.

Все это были рабочие, пришедшие из Рабапатоны и Эмеше, из расположенных по пути пригородов, хуторов, деревень. Двое отдали свои документы мне и Беле. У них не осталось ничего, но ребята не унывали: если спросят удостоверение личности, самое большее, что может случиться, их заберут и подержат, пока не выяснится «ошибка».

Мы шагали и весело пели.

Гутман на окраине города, прежде чем попрощаться, отозвал нас в сторонку:

– Теперь десять часов, – объяснил он, – до двух ночи вы можете быть в Чорне. Ради безопасности идите пешком. Времени у вас довольно, в половине четвертого из Дьёра отправится шопронский поезд, я смотрел расписание…

Тут Белу на мгновение охватило сомнение:

– Слушай, ты уверен, что нам надо в Шопрон? Не в Сомбатхей?

– Вот адрес, – успокоил я его, достал и показал конверт. – Шопрон.

– Хорошо, хорошо, – подгонял Гутман. – В половине четвертого отправляется шопронский скорый, около четырех он должен быть в Чорне, в половине шестого приедете в Шопрон. Итак, договорились; сначала как следует поразнюхайте все на той улице, будьте осторожны! Желаю удачи, товарищи!

Мы встретили постовых, но они не спросили у нас документов. Не стоило искать беглецов в такой веселой и чуть хмельной компании. Да, кроме того, они уже слышали, будто нас «поймали». Мы сами потом узнали, что около девяти вечера, неподалеку от того места, где мы сейчас находились, двое молодых людей в коричневой парусиновой одежде спросили у встречного возчика, не возьмется ли он срочно доставить их в Менфёчанак. Парней сейчас же задержали и преспокойно доставили в полицию. Там они пробыли несколько часов, пока выяснилось, что они в самом деле из Менфёчанака и, кроме них, подвода нужна была еще шестерым. Пришли они в город на праздник; уговорились, что один человек отвезет их домой, а тот вдруг не приехал, поэтому они так поздно искали возчика.

Другие подробности мне неизвестны, но, кажется, все это подстроил тоже Гутман.

Итак, поверив разговорам о нашей поимке, стоявшие на окраине города полицейские только посветили нам в лицо карманным фонариком и ничего не сказали, даже не остановили.

А три начальника розыска после неудачной облавы в Сигете и допроса двух парней, искавших возчика, переругались. Подполковник в присутствии подчиненных назвал дураком младшего инспектора.

Телефонные разговоры с Сомбатхеем и Гёнью пока еще не принесли никаких результатов. Из будапештского управления был получен ответ: новых сведений нет. После нескольких неудачных «внезапных» нападений караван пришел к убеждению, что целесообразнее всего идти по сомбатхейскому следу. Они еще раз запросили подкрепление для дунайских и западновенгерских пограничных пунктов, сели в машины и умчались.

Был поздний вечер, когда младший инспектор снова начал плести свою уже основательно разорванную паутину.

Он послал заместителя проверить посты на вокзале и на окраине города, а сам пошел к Ваги. С подозрительной любезностью он начал:

– Весьма сожалею, что беспокою вас, господин секретарь. Я полагал, что вы больны, так как не видел вас на празднике… Я пришел потому, что произошла небольшая неприятность.

Ваги предвидел возможность подобного визита и сумел не показать удивления.

– Неприятность? Какая неприятность, прошу, скажите мне, пожалуйста!

– Вчера у вас на приеме были два человека, о которых вы не упомянули. Не помните, кто они?

– Не знаю, – нерешительно протянул Ваги, – у меня нет блокнота, он остался в письменном столе…

– Не беспокойтесь, пожалуйста, я скажу: Шандор Варна и Густав Сечи. Вам знакомы эти два имени?

– А как же! Так я ведь упомянул их в разговоре с вами.

– Нет.

– Как же нет? Ведь они пришли с главным доверенным завода.

– Гм! – улыбнулся сыщик. – Очевидно, забыли…

Тогда не откажите в любезности дать более подробные сведения об этих людях?

Ваги натянуто улыбнулся.

– Не думаю, чтобы вас могли интересовать сведения о них. Обоих я хорошо знаю, они никоим образом не похожи на вацских беглецов. Они безработные… Между прочим, я дал им письмо; если вы завтра зайдете – надеюсь, мне к тому времени станет лучше, – я покажу вам копию… Но, если это так срочно, через некоторое время придет мой врач, может быть, он разрешит мне встать.

– Не беспокойтесь, господин секретарь! Предвидя столь любезное разрешение, я сегодня утром уже побывал в вашей канцелярии. Барышня для этого письма использовала новую копирку, и по копирке мы смогли прочесть текст. Вы направили двух человек в Сомбатхей, к Йожефу Вурму, на улицу Руми, дом восемь. Правда?

– Да.

– Где они могут быть сейчас?

– Наверняка в Сомбатхее, если не пошли дальше.

– Гм!.. Вы не знаете того, что знаю я: тот самый Йожеф Вурм по субботам уезжает домой в Чорну, к родителям. Двое ваших протеже не найдут его раньше чем завтра утром. Зачем им тогда идти в Сомбатхей?

– В Дьёре я с ними с тех пор не встречался.

Начальник полиции скривил рот и сказал:

– А если я привлеку вас к ответственности за «помощь в незаконном переходе границы»?

Ваги засмеялся:

– Пожалуйста! Вам ли не знать, господин младший инспектор, секретных предписаний? Если б вы начали процесс, вас высмеяли бы во всех судебных инстанциях. В наших общих интересах, чтобы как можно меньше безработных оставалось дома и как можно больше бежало в соседние государства. Разве не так? Экономическая эмиграция происходит с официальной помощью. Могу вас успокоить: эти двое представились мне не под вымышленными именами. Я ручаюсь за них. Они не беглые преступники, и у них нет никакой политической причины оставить страну. Если не верите моим словам, пожалуйста, арестуйте их обоих. Они или здесь, в Дьёре, или в Сомбатхее. У вас есть возможность проверить, что я говорю правду.

Он сказал это очень твердо. Положение его, конечно, было весьма тяжелым. Младший инспектор, однако, стал держаться как будто менее уверенно.

– Все в порядке. – Он встал. – Благодарю, господин секретарь. Желаю выздороветь. До свидания! Надеюсь, мы встретимся вновь, но не по этому делу…

Он ушел. Ваги не мог оставаться в постели. В домашних туфлях и халате он взад и вперед шагал по комнате и до прихода врача курил сигарету за сигаретой.

– Нашли их? – нетерпеливо обратился он к врачу.

– Нет.

– Что с Гутманом?

– Выпустили после обеда, он ушел домой; когда я искал его, сказали, отправился в Сигет. Я обошел несколько раз весь Сигет, Гутмана не обнаружил, попал в облаву. Только что был снова в доме старика, его нет.

– А тут случилась новая беда, еще большая.

– Ну!

– Полиция знает адрес в Сомбатхее.

Доктор растерянно свистнул и опустился в кресло. Но через минуту он взял себя в руки и снова был готов помогать. Он сказал, что сядет в сомбатхейский поезд, который отправляется около полуночи, сделает вид, что едет навестить больного в какую-нибудь близлежащую деревню. Где-то там у него действительно живет больной. Он обойдет вагоны, поищет нас – ведь он хорошо знает меня в лицо – и предупредит, чтобы мы не заезжали в Сомбатхей, а пересели в Целдёмёлке на другой поезд и поехали в Сентготхард. Там у друзей можно попросить помощи.

Так они и договорились.

Лишь по прошествии многих лет я узнал, сколько новых забот и хлопот помимо нашей воли мы причинили друзьям. В ту ночь, когда врач искал нас на перроне дьёрского вокзала и в сомбатхейском поезде, мы с Белой, усталые, но довольно веселые и спокойные, бодро шагали в направлении Чорны.

Мы пришли туда часов около двух ночи, забрались в зал ожидания и среди сонных, унылых пассажиров тоже немного вздремнули.

Без всяких приключений мы сели в скорый поезд и приехали в Шопрон около шести утра.

Теперь, когда я мысленно перебираю события тех двух дней, может показаться, будто наши удачи прежде всего являются результатом неловкости наших противников… Три начальника огромного сыскного аппарата не помогали друг другу, а работали вразброд, и почти каждый сыщик пытался вырвать у другого награду… Безусловно это соперничество тоже сыграло большую роль, ибо наши противники в Дьёре собрали все силы, чтобы нас поймать.

Конечно, утверждать, что мы спаслись лишь благодаря соревнованию между сыщиками, будет ошибкой. Это такая же ошибка, как если бы мы сказали, что капитализм рухнет из-за конкуренции. Разумеется, нет. Краха капитализма добьемся мы, рабочие, при помощи революции.

Главные силы истории – это мы, а не капиталисты с их конкуренцией. Своим спасением мы обязаны не непримиримому соперничеству, которое возникло между нашими преследователями, а прежде всего тому, что о нас беспокоились тысячи и тысячи рабочих и каждый помогал в меру своих сил. Если сосчитать всех тех, кто непосредственно пришел к нам на помощь, их было не менее пятидесяти. И они многим из-за нас рисковали.

И я знаю, что много других сделали бы то же самое…