Онлайн чтение книги В русском лесу
Гусак Федор

Я проснулся рано утром от беспокойного сна, вытянул из-под крыла голову, где я держал ее, чтобы уберечься от ночной сырости, и огляделся вокруг. Сквозь щели сарая просвечивался свет нового дня, приближалась пора отправляться на дневную пастьбу. Свет падал на дрова, кадки, рассохшиеся бочки, всякий сарайный хлам, а также и на спины гусей и гусят, спящих со мной рядом. Я негромко загоготал, проснулись две моих жены-гусыни: Дарья, моя ровесница, ей так же, как и мне, нынче исполнилось восемь лет; и Горбоноска, гусынька по третьему году, совсем молоденькая, жена-любимица. Горбоноска, пробудившись, закапризничала, ей хотелось поспать, но Дарья сердито выговорила ей: оставила бы она сон и лень да слушала бы, что прикажет по своей воле повелитель Федор — так она с уважением называла меня.

— Не ссорьтесь, не ругайтесь между собой, дорогие жены, — миролюбиво сказал я, вытягивая шею и разминая крылья. — Сегодня, дорогие мои, я разбудил вас пораньше: нам предстоит большая ходьба — я поведу вас на озеро Байкальское, пришла пора порадовать наших детей подводными сластями. Давайте, жены, гоготать дружно, хозяева проснутся и отопрут дверь, и мы отправимся по своим делам.

Тут мы захлопали крыльями, принялись дружно гоготать — проснулись наши многочисленные дети и тоже, помогая нам, взрослым, загоготали, стараясь перекричать друг друга. Вскоре заскрипела сенная дверь, в ограде послышались шаги, брякнула железная щеколда, в воротцах сарая появилась грузная фигура хозяйки, прозвучал ее сердитый, после сна, голос:

— У-у, прихвостни, нет на вас погибели! Так широко раздираете глотки, будто за вами гонятся злые псы. Это ты, Федор, всему зачинщик! — толкнула она меня в бок носком своего башмака. — Поспать, злодеи, не дадут на зорьке.

Хозяйка ушла, зевая и ворча под нос. Я вышел из сарая, где мы отсиживались ночью, и велел по одному выходить всему косяку.

В ограду сначала вышла Дарья, старшая жена, следом за ней наш с ней выводок — одиннадцать гусят послушных и вежливых; потом вышла Горбоноска, младшая моя жена, за нею следом девять гусят. Дети от Горбоноски, ввиду материнской слабохарактерности, неопытности и молодости, капризны и дерзки, и мне, отцу, такое не очень по нраву. Но я, видя капризы и шалости детей, терплю, обхожусь без ругани и нотаций: не хочу сердить Горбоноску, которую я очень люблю. Вот и сейчас гусята от Горбоноски, выходя из дверей, устроили веселую возню, — я мог бы для острастки долбануть кого-нибудь из них в шею клювом, но не решился этого делать, чтобы не рассердить милую для меня Горбоноску.

— А ну, дети, разомнитесь и потрепыхайте, как всегда утром, крыльями! — громко приказал я, и гусята, выполняя мою волю, принялись гоготать, и бегать, и резвиться, и махать крыльями — так они заряжались на целый день бодростью. Гусыни, мои жены, и я — мы стояли в сторонке и одобрительно наблюдали за детской физзарядкой.

— Теперь пошли! — скомандовал я и шагнул к воротам, которые были уже заблаговременно открыты хозяйкой. Мое семейство медленно потянулось за мной.

Я шел вразвалку впереди, наблюдая за дорогой, чтобы вовремя упредить какую ни на есть опасность. Дорога по деревне считается безопасной, но все одно надо быть бдительным, иначе не избежать потерь. Дорогу, по нынешним условиям жизни, надо выбирать с расчетливым умом, не то живо угодишь под трактор или под какую-нибудь другую машину, которые снуют с грохотом и лязгом то туда, то в обратном направлении. Возглавляя семейство, я обычно стараюсь держаться подальше от каких бы то ни было машин, если даже они без движения стоят на месте. И сейчас, завидев на резиновых колесах трактор, который стоял на обочине, я поскорей свернул в проулок. Колесный трактор, я знал, принадлежит колхозному трактористу Ваське и его помощнику Гришке, удалым ребятам. Я боюсь их удальства. В прошлом году трактористы, находясь в нетрезвом состоянии, наехали, не разбирая дороги, на мое семейство, и в пыли остались бездыханными лежать три гусенка...

Возглавляя ход гусиного косяка, я, по своей врожденной привычке, размышлял про себя. Я думал о гусиной жизни. Нынешняя гусиная жизнь, думал я, нелегкая, ни в какое сравнение она не идет с ранешной. Чего было раньше гусям не нагуливать жира и пуха! По рассказам старых гусаков, раньше в распоряжении гусей деревни была выделена обширная луговина между деревней и речкой Шегаркой, а также и сама Шегарка. На луговине съедобной травы полно, ее можно было с передышками щипать целый день. Набив травкой зоб, можно было пройти к речке и поплавать в воде, поискать на дне мелких ракушек и полакомиться сладкими стеблями водорослей и кислыми корешками. Ныне питательная луговина перепахана и на ней посеян овес. Конечно, молодой овес — тоже превосходная еда, но пастись на овсяном поле тем не менее опасно, так как овсище посыпано химическими удобрениями, — попадая в зоб даже в малых дозах, химикаты вызывают отраву и опасное заболевание глаз, отчего можно потерять зрение. Я не хочу такой беды ни для себя, ни для моих жен, ни для молодняка и потому проявляю крайнюю осторожность.

Что до речки Шегарки, летнего гусиного приволья в прошлом, то и на ней гусям пастись стало совсем опасно. Вода в реке отравлена стоками с коровьей фермы, — напившись шегарской воды, гуси страдают запорами и острой головной болью. Ни луга, ни реки, — гусям приходится кормиться на Ближнем озере, оно тесно, бедно кормами, с Ближнего птица обычно возвращается с полупустым зобом.

Трудновато живется нам, гусям. Приходится много думать, как просуществовать, и ловко изворачиваться, иначе не уцелеешь. Есть в окрестьях одно хорошее пастбище — озеро Байкальское, но ходить туда далековато. Однако, как говорится, хочешь жить — крутись: paди благополучия семейного, сытости и нагула что большие расстояния и дорожные опасности! С трудностями надо не только мириться, но и мужественно их преодолевать...

Деревню мы прошли без особых приключений, если не считать встречи с бездомной собачкой, которая живет в лопухах вместе со своими маленькими щенками, по кличке Лада. Я с весны знаю эту собачку. Одно время она жила у нас во дворе, ее привез хозяин-шофер, найдя где-то на дороге. Хозяйке же нашей Лада не пришлась по нраву, и она ее прогнала с криком, и теперь Лада числится бездомной и проживает в лопухах. Я по натуре и природе — гусь добрый, мне, само собой разумеется, жаль собачки, и уж, во всяком случае, я не хотел бы заводить с ней распри. Однако Лада, оберегая свое потомство, когда мы всем косяком проходили мимо, неосторожно оскалила зубы на одного из моих детишек. И я, долго не раздумывая, тотчас вступился. Я низко и длинно возле самой земли вытянул свою шею и зашипел с угрозой, норовя клюнуть Ладу в хребтину. Но этого мне не пришлось сделать: собачка, насмерть перепугавшись, опрокинулась на спину и в знак покорности подняла кверху кривые, в шерсти, лапки.

Мы всем косяком медленно вышли за деревню и вплотную приблизились к овсяному полю, которое нужно было преодолеть. Я пропустил своих жен и детей впереди себя и загоготал громко так, чтобы все услышали.

— Эй, дети и жены, — громко крикнул я, — сейчас мы пойдем по овсу. Не так давно овсяное поле посыпалось сверху специальной отравой, которая уничтожает сорняки. Сорняки погибли, но и земля и все, что в земле, заражено надолго. Предупреждаю: ничего не клевать, когда мы пойдем по овсяному полю. Если же кто осмелится нарушить это мое распоряжение и склюнет хоть одного червяка или былинку, я тому продолблю клювом голову!..

Угроза возымела действие, гусята, робко попискивая, вели себя послушно и старались держаться возле своих матерей. Ни один из них не склонился клювом к земле, чтобы проглотить хоть былинку.

На выходе из овсов мы неожиданно столкнулись с препятствием — деревенским стадом коров и овечек, пасущимся здесь. Коровы и овцы стояли плотной стеной и жадно поедали колхозно-казенный овес. За ними вели наблюдение два пастуха — женщины из нашей деревни. Каждый день пастухи в нашей деревне меняются, ибо пастушья работа считается трудной, а дураков, которые бы день-деньской изнывали под палящим солнцем или мокли под проливным дождем, в настоящее время нет. Вот и приходится всем жителям деревни, не считаясь ни с чином, ни с положением, когда придет очередь, брать в руки кнут и свистеть им и кричать во все горло утром: выгоняй коров!.. Двигаться сквозь многочисленное стадо нам, я чувствовал, было опасно, я приказал косяку залечь в борозде и лежать без писка, чтобы не привлекать к себе внимание коров. Надо было переждать какое-то время, пока стадо коров и овечек не оголит от овса землю и не перейдет на другое место, освободив нам путь.

Мы лежали в борозде. Мои жены, Дарья и Горбоноска, бдительно следили за детьми, чтобы ни один из них не склюнул червяка с отравленного поля. А я за коровами посматривал, — как только какая-нибудь Пеструха к нам приближалась с любопытством, я вытягивал шею и шипел с угрозой. Корова тотчас удалялась, сердито мотая хвостом.

Ждать, пока коровы и овцы оголят от овса землю и передвинутся дальше, пришлось нам долго. Гусята нетерпеливо попискивали, матери успокаивали их тихим гоготанием. Тут до моего слуха донесся разговор женщин-пастушек между собой, который показался мне интересным.

— Безголовый все-таки, скажу я тебе, Маруся, у нас в колхозе председатель, — сказала одна пастушка с осуждением. — Распахал все луга, ни клочка нигде не оставил, и теперь пасти скотину негде. Каким местом думает хозяин, мне неизвестно. В одном я уверена, Маруся, не головой он думает.

— А тебе-то, подруженька, что до того, о чем думает председатель, — отозвалась другая. — Что тебе, стадо пасти негде? На овсе не хочешь, перегоняй на пшеницу или на рожь — всюду можно. Не жизнь — малина для всех нас наступила.

— Так-то оно так, но ведь травить хлебушко жалко. И опять же все это до поры до времени. Поймает большое начальство — в тюрьму посадят кой-кого.

— Всех не пересажаешь, даже сам председатель Совета, как придет пасти его очередь, гонит стадо в колхозную потраву. А он ведь шишка.

— И ему нагорит, как узнают.

«Да, у людей свои трудности, — подумал я с сочувствием. — Им тоже нелегко».

Стадо коров и овец отошло в сторону, освободив нам путь, и мы двинулись дальше.

Дальше на пути к озеру Байкальскому — кусты и лес. Гусята, особливо мои дети от любимой Горбоноски, то и дело устраивали между собой капризы и ссоры, дерзко отвечали матери — сказывалась усталость, всем хотелось отдыха. Но я, шагая впереди, спешил, я поторапливал весь косяк: скорей, скорей! Скоро конец пути — отдохнем и наедимся вволю.

Лес и кусты наконец кончились, мы пошагали по болоту между кочками, поросшими багульником от которого кружилась голова. Мы прыгали с кочки на кочку, брели по воде. Мы радовались: скоро озеро, скоро отдых и сытная еда!..

Однако прежде чем очутиться на берегу озера Байкальского, нам пришлось выдержать крупное испытание. На нас неожиданно напала лисица. Она, видать, охотилась в камышах на молодых утят и, учуяв нас, решила полакомиться еще и гусятиной. Неожиданно выскочив из-за крупной кочки, она схватила зубами гусенка — дите моей любимой Горбоноски, и хотела утащить его в кусты и там съесть. Я, долго не размышляя, бросился в бесстрашную драку. Я изо всей силы клюнул хищницу в глаз. Я изо всей силы ребром крыла ударил лисицу по хребтине. Удар был так силен и точен, что лисица выпустила помятого гусенка и бросилась наутек. Я взлетел на метр в высоту и всем телом обрушился на тощую, облезлую воровку. Лисица затявкала по-собачьи и юркнула в кусты... Я крикнул ей вслед с угрозой и гневом: курва! — и, войдя в успокоение от охватившего меня зла на лисицу, велел старшей жене Дарье обследовать помятого гусенка, сам же принялся успокаивать Горбоноску, которая выла и причитала, не в силах отойти от только что пережитого ужаса перед лесной хищницей, чуть было не погубившей ребенка.

— Не плачь, жена, — говорил я, успокаивая Горбоноску. — То ли еще нам предстоит испытать в жизни. Вот придет, жена, осень, хозяйка всех нас запрет в сарай, подкормит зерном, чтобы мы сделались пожирней, а хозяин однажды всем нашим детям топором отрубит голову. А ежели захочет, то и любого из нас отправит на тот свет. Такова, жена, наша жизнь. Так что не огорчайся, не плачь, а лови минуты наслаждения, пока на это есть возможности...

Чистая вода, и байкальское раздолье, и высокое небо, и красота окрестной зелени — все вместе взятое меня ввели в успокоение, я приказал женам учить детей, чему следует, кормить их сладкими кореньями, сам же отплыл в сторону и принялся подкрепляться. Еды и лакомств мне требуется много, ибо я гусак, обладатель двух жен и глава большого семейства и защитник от невзгод жизни.

Вполне насытившись, я отплыл в сторонку и решил малость подремать, так как я чувствовал усталость. Однако подремать мне не удалось: ко мне подплыла старшая жена Дарья и сказала с обидой в голосе.

— Так жить дальше, повелитель Федор, нельзя, — сказала она. — Я работаю изо всех сил, стараюсь на два семейства, а удовольствий никаких не испытываю.

В ответ на ее слова я поплыл в камыши, и Дарья последовала за мной...

После того жены занялись своими бабьими делами, а я уснул, поместив голову под крыло. Я спал и видел сон: жалкая собачка Лада, на которую я зашипел, мне приснилась, бабы-пастушки, которые осуждали своего председателя, тощая лисица, с которой я сражался...

Проснулся я от треска и грохота, доносившегося с берега. Я выплыл из камышей. На берегу, я увидел, стоял на резиновом ходу трактор. Мотор трактора тарахтел, вверх вздымался пахучий синий дым. Возле трактора стояли трактористы Васька с Гришкою и смотрели на нас. Что им было надо? — я пытался понять, скорей плывя к своей белой стае.

Я еще не доплыл до косяка, как в воздухе просвистело, и в воду шлепнулся увесистый камень. Хулиганы забавы ради или имея злобное намерение, хотели подшибить кого-нибудь из нас и среди поля на костре сварить вкусное варево.

— Скорей отсюда подальше, подальше! — крикнул я косяку, и тогда оба моих семейства поплыли на середину озера, недоступную для хулиганов.

Трактор ушел, грохоча и пуская в воздух черное зловоние, уехали на нем и Васька с Гришкою. Близ ласковых камышей снова сделалось безопасно, и мы все вместе поплыли туда — кормиться и наслаждаться свободой и привольем.

«До вечера далеко, — подумал я, поглядев на солнце, — какие еще в течение дня нас ждут испытания!..»