Онлайн чтение книги Вечные мгновения
Духовные сонеты (1914–1915). Лето (1915)

Высокой мысли башню крепостную

в твоей глуши я выстрою на взгорье,

и сердце с высоты осветит море,

багряной пеной волны коронуя.

Я сам затеплю искру золотую,

в моих потемках сам зажгу я зори,

в себе самом, единственной опоре,

обретший мир… А будь это впустую?

Ничем, ничем!.. И сердце, остывая,

пойдет ко дну, и крепостные своды,

холодные, застынут нелюдимо…

Ты — это ты, весна! Душа живая,

ты воздух и огонь, земля и воды!

…а я лишь мысль и ничего помимо…

Как это было, как все было, Боже?

— Ты лживо, сердце. Разум, ты в смятенье.

Все было словно ветра дуновенье?

Или на легкий бег весны похоже?

Так зыбко было, словно в летней дрожи

пух одуванчика, одно мгновенье

живущего… И так исчезновенье

улыбки в смехе незаметно тоже…

Дыханье ветра, одуванчик, крылья

весны июньской, тонкая улыбка…

— о память горькая, пчела слепая! —

все перешло в ничто — и без усилья

малейшего… все так легко, так зыбко…

И знать — что ты была, какой — не зная!

Я наземь лег — и, ярко догорая,

вечерняя заря передо мною

слилась в одно с осенней желтизною

в кастильском поле без конца и края.

За плугом борозда, еще сырая,

ложилась параллельно с бороздою,

и пахарь шел, рукой своей простою

в земное лоно зерна посылая.

И думал я: настало мое время —

я вырву сердце, звонкое, живое,

вручу земле, пока не отзвенело,

и поглядим, взойдет ли это семя,

чтоб по весне высокою листвою

нетленная любовь зазеленела.

И сердце в пустоте затрепетало

так залетает с улицы порою

воробышек, гонимый детворою,

в немую тьму покинутого зала.

Бездонный мир оконного кристалла

впотьмах морочит ложною игрою,

и птица с одержимостью героя

стремится прочь во что бы то ни стало.

Но темный свод отбрасывает с силой

за разом раз, пока мятеж убогий

не обескровит каменная балка.

И падает комок, уже бескрылый,

и кровью истекает на пороге,

еще дрожа порывисто и жалко.

Сквозь бирюзу речной зеркальной глади

луч золотит замшелые глубины;

по золоту последние жасмины

рассыпались и тонут в листопаде.

В зеленом небе, в тихой благодати,

за облаками в отсветах кармина

у края мира высится надмирно

нездешний сад. И дивно на закате.

Какой покой! С поблекшего каштана

смеется дрозд. И облако сникает

бескрасочно, и поздняя пчела

сгорает искрой света…

И нежданно

в каком-то вздохе роза возникает,

тоскуя, что еще не умерла.

Надеяться! И ждать, пока прохлада

туманом наливается дождливым,

сменяет розу колос, и по жнивам

желтеют отголоски листопада,

и с летом соловьиная рулада

прощается печальным переливом,

и бабочка в полете торопливом

теплу недолговременному рада.

У деревенской лампы закоптелой

мою мечту качая в колыбели,

осенний ветер шепчет над золою…

Становится нездешним мое тело,

и старые надежды поседели,

а я все жду и жду… свое былое…

Судьба взяла мое сердце

и тебя вложила мне в грудь.

Ты меня не можешь отторгнуть,

я тебя не могу отторгнуть, —

друг без друга нам не вздохнуть!

Ты и я, я и ты — это мы с тобою, —

эти звенья не разомкнуть!

Море и небо, связанные судьбою,

небо и море суть.

Как мальчик, сытый по горло

учебой, что-то рисует —

без цели и без сюжета,

так и я бездумно тасую

птиц безголосых,

тучу безгрозовую, пустую

комнату без отголосков

и цветы без цвета…

…Сколько слов туманных,

произнесенных всуе!..

Тоскуют земля и небо,

и я —

тоскую.

Надежду свою, подобно

блестящему украшенью,

из сердца, как из футляра,

я бережно вынимаю;

и с ней гуляю по саду,

и нянчу ее, как дочку,

и, как невесту, ласкаю,

…и вновь одну оставляю.

Мое сердце ушло вперед, —

так часы убыстряют ход,

размечтавшись о светлом часе…

Но ко мне не явилось счастье:

уломать его не дано

никому из нас — ведь оно

не отметка на циферблате!

Хмурой явью заволокло

это суетное число,

обреченное на распятье…

Отвожу, объятый тоской,

стрелку сердца на непокой!

Летят золотые стрелы

с осеннего поля брани.

И в воздухе боль сочится,

как яд, растворенный в ране.

А свет, и цветы, и крылья

как беженцы на причале.

И сердце выходит в море.

И столько вокруг печали!

Все жалобно окликает,

все тянется за ответом —

и слышно: — Куда вы?.. Где вы?.. —

Ответ никому не ведом…

Лишь ты со мною, солнце, друг душевный!

Как пес, ты лижешь кромку одеяла,

и в золотой подшерсток зарываюсь

рукой усталой.

И все пережитое

отходит… дальше… дальше!

Я немею

и только улыбаюсь как ребенок,

почти утешен ласкою твоею.

Глаз не смыкаешь, солнце,

надежный сторож всех моих падений,

и, заходясь невнятицей и гневом,

бросаешься на тени,

пустые наваждения, безмолвно

грозящие в закатном запустенье.