Онлайн чтение книги Великолепное Ориноко
ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОШЛОМ

Около 8 часов утра 2 октября пироги «Галлинетта» и «Мориша», пройдя правым рукавом Атабапо, поднимались при благоприятном северо-западном ветре вверх по течению верхнего Ориноко.

После вчерашнего разговора между сержантом Мартьялем и Жаком Хелло сержант не мог отказать молодому человеку в разрешении сопровождать их — «племянника» и его самого — до миссии Санта-Жуана. Теперь секрет Жанны Кермор был известен ее спасителю и — конечно, в этом не могло быть сомнения — должен был вскоре стать известным и Герману Патерну. Трудно было бы скрыть это, а принимая во внимание обстоятельства, в которых должна была совершиться вторая часть путешествия, это становилось даже желательным. Но этот секрет, так хорошо хранившийся до того, оба молодых человека должны были скрыть от Мигуэля, Фелипе, Варинаса, Мирабаля и губернатора провинции. По возвращении, если бы поиски увенчались успехом, сам полковник Кермор мог бы представить этим лицам свою дочь.

Было условлено также, что ни Вальдес, ни Паршаль и никто из матросов пирог не будет посвящен в последние события. В общем, можно было только похвалить сержанта Мартьяля, что он выдал Жанну за своего племянника Жана в надежде обойти некоторые трудности путешествия, и лучше было оставаться при раз принятом благоразумном решении.

Описывать удивление, растерянность, а затем гнев старого солдата, когда Жак Хелло сообщил ему свое открытие, что Жан Кермор был Жанной Кермор, — было бы излишне, так как это легко себе представить.

Точно так же незачем останавливаться на вполне понятном смущении молодой девушки, которое она испытала, увидев после этого вновь Жака Хелло и Германа Патерна. Оба поспешили уверить ее в своем уважении к ней, преданности и своей скромности. Впрочем, обладавшая решительным характером девушка скоро овладела собой.

— Для вас я Жан… всегда Жан, — сказала она, протягивая руку обоим соотечественникам.

— Всегда, сударыня, — ответил Герман Патерн, отвешивая ей поклон.

— Да, Жан, мой дорогой Жан, — ответил Жак Хелло, — так я буду называть вас до тех пор, пока мы не вручим Жанну Кермор ее отцу.

Нечего и говорить, что Герман Патерн не счел нужным делать замечаний по вопросу об этом путешествии, которое должно было продолжаться до истоков Ориноко, а может быть, и дальше.

Лично он был даже доволен этим обстоятельством, так как оно давало ему возможность значительно пополнить его гербарий растениями флоры верхнего Ориноко. Он мог, таким образом, отлично выполнить свою задачу натуралиста, и, конечно, министр народного просвещения не мог бы решительно ничего сказать против того, что экспедиция зашла так далеко.

Что касается Жанны Кермор, то она была глубоко тронута тем, что Жак Хелло и Герман Патерн решили прийти ей на помощь и, подвергаясь всем опасностям этой экспедиции, сопровождать ее до миссии Санта-Жуана, что, несомненно, увеличивало шансы успеха ее предприятия. Сердце девушки было переполнено благодарностью к Жаку Хелло, который спас ей жизнь и не оставил ее одну в этом путешествии.

Конечно, Жак Хелло объявил Герману Патерну:

— Ты понимаешь, ведь не могли же мы бросить мадемуазель Кермор!..

— Я понимаю все, мой дорогой Жак! — ответил Герман Патерн. — Даже и то, что ты считаешь недоступным моему пониманию… Ты думал спасти юношу, а спас молодую девушку: таков факт. Очевидно, нам невозможно расстаться с этой интересной особой!

— Я сделал бы то же самое и для Жана Кермора! Конечно… Я не мог бы допустить, чтобы он подверг себя таким опасностям, и не разделить их с ним!.. Это был мой долг. Долг нас обоих, Герман, помочь ему до конца…

— Ну еще бы! — сказал Герман Патерн самым серьезным тоном.

Вот что молодая Кермор рассказала своим двоим соотечественникам.

Родившись в 1829 году и имея, следовательно, теперь 63 года, полковник Кермор женился в 1859 году на креолке с острова Мартиника. Первые два ребенка от этого брака умерли в раннем детстве. Жанна их не знала, но ей известно, что родители ее после этого оставались неутешными.

Полковник Кермор в 41 год уже получил этот чин. Служивший солдатом, потом капралом, наконец, сержантом — Мартьяль был слугой этого офицера, который спас ему жизнь в сражении при Сольферино. Впоследствии они оба совершили поход против пруссаков.

За две или три недели до объявления войны 1870 года семейные дела заставили г-жу Кермор отправиться на Мартинику. Там родилась Жанна. Узнав об этом среди ужасных испытаний войны, полковник страшно обрадовался рождению ребенка. Если бы служба не удержала его, он поехал бы к жене и дочери на Антильские острова и вместе с ними вернулся во Францию.

Не желая ждать конца войны, когда мужу можно будет приехать к ней, г-жа Кермор решила вернуться одна, так как ей хотелось скорее свидеться с ним. В мае 1871 года она села в Сен-Пьере на английский пароход «Нортон», шедший в Ливерпуль.

С г-жой Кермор ехала креолка — кормилица ее дочери; девочке в это время было всего несколько месяцев. Г-жа Кермор намерена была оставить эту кормилицу при себе в качестве горничной по возвращении в Бретань, в Нант, где она жила до своего отъезда.

В ночь на 24 мая в Атлантическом океане во время сильного тумана «Нортон» столкнулся с испанским пароходом «Виго» из Сантандера. «Нортон» пошел почти тотчас же ко дну, увлекая с собой пассажиров и экипаж; спаслось лишь 5 пассажиров и 2 человека из команды; оказать помощь «Виго» не смог.

Г-жа Кермор не успела даже выйти из своей каюты, находившейся на том борту, которым «Нортон» столкнулся с «Виго»; кормилица погибла тоже, хотя она и успела выбежать с ребенком на палубу.

Каким-то образом благодаря самоотверженности одного из матросов «Нортона», которому удалось доплыть до «Виго», ребенок был спасен, После гибели «Нортона» испанский пароход, который повредил себе носовую часть, но машины которого остались целы, спустил шлюпки, но поиски его оказались тщетными, и он должен был пойти в ближайший порт на Антильские острова, куда и прибыл через восемь дней.

Отсюда те несколько пассажиров, которые спаслись на «Виго», вновь отправились на родину.

Среди пассажиров «Виго» находились богатые колонисты, родом из Гаваны — муж и жена Эредиа, которые пожелали взять на свое попечение маленькую Жанну. Был ли у нее какой-нибудь родственник, этого узнать не удалось. Один из спасенных матросов утверждал, правда, что мать этой девочки, француженка, была на «Нортоне», но он не знал ее имени, и узнать его не удалось, так как в конторе пароходства оно записано не было…

Жанна, удочеренная семьей Эредиа, была отвезена в Гавану. Здесь, после тщетных попыток узнать фамилию ее родителей, они воспитали ее. Ей дали имя Жуана. Очень способная от природы, девочка отлично училась и выучилась говорить по-французски и по-испански. От нее не скрыли ее прошлого, и поэтому она постоянно стремилась мыслью во Францию, где, может быть, находился ее отец, который горевал о ней и не надеялся ее когда-либо увидеть.

Что касается полковника Кермора, то легко себе представить, как велико было его горе, когда он узнал о гибели жены и дочери. В тревогах войны 1871 года он знал только, что г-жа Кермор решила выехать с Мартиники, но не знал, что она села на «Нортон». Он узнал об этом одновременно с известием о крушении этого парохода. Напрасно он старался найти какие-нибудь следы. Все его поиски привели лишь к окончательному убеждению, что жена и дочь погибли вместе с большинством пассажиров и экипажа парохода.

Горе полковника Кермора было безгранично. Он потерял одновременно и горячо любимую жену, и крошку дочь, которую ни разу даже не поцеловал. Впечатление от этого двойного несчастья было так сильно, что одно время можно было опасаться за его рассудок. Во всяком случае, он серьезно заболел, и если бы не заботы о нем старого солдата, сержанта Мартьяля, род Керморов, вероятно, прекратился бы.

После выздоровления полковник долго еще не мог окончательно поправиться. Он решил уйти со службы и в 1873 году подал в отставку. Ему был тогда всего 41 год, и он находился еще в полной силе.

С этого времени полковник Кермор жил совсем уединенно, в скромном деревенском домике в Шантенэ на Луаре, около Нанта. Он не принимал никого из друзей. Единственным его товарищем был сержант Мартьяль, который покинул службу одновременно с ним.

Два года спустя полковник Кермор исчез. Под предлогом путешествия он покинул Нант, и сержант Мартьяль напрасно ждал его возвращения. Половину своего состояния — десяток тысяч франков годовой ренты — он оставил своему товарищу по оружию, который получил их от нотариуса семьи. Другую же половину состояния полковник увез с собой… Куда?.. Это должно было остаться тайной.

«Завещание» в пользу сержанта Мартьяля сопровождалось такой запиской:

«Прощаюсь с честным солдатом, с которым хочу разделить мое добро. Пусть он не пытается разыскивать меня: это будет напрасным трудом. Я умер для него, для моих друзей, для всего мира, как умерли те существа, которых я любил больше всего на свете…»

И больше ничего.

Сержант Мартьяль не хотел верить в невозможность увидеть когда-нибудь полковника. Им были предприняты шаги, чтобы узнать, в какие страны поехал полковник коротать свою разбитую жизнь, вдали от всех тех, кто знал его и с кем он навеки простился…

Между тем маленькая девочка росла в семье, которая приняла ее. Двенадцать лет прошло прежде, чем Эредиа удалось собрать кое-какие сведения относительно родителей ребенка. Наконец они узнали, что матерью Жанны была одна из пассажирок «Нортона», г-жа Кермор, и что муж этой дамы, полковник Кермор, еще жив.

Жанне было тогда двенадцать лет, и она обещала сделаться прелестной девушкой. Образованная, серьезная, проникнутая глубоким чувством долга, она обладала редкой энергией, мало свойственной ее возрасту и полу.

Эредиа не сочли возможным скрыть от нее полученные ими сведения, и начиная с этого дня ее мысль направилась исключительно в одну сторону. Какой-то внутренний инстинкт звал ее на поиски отца. Это настроение овладело ею совершенно, эта мысль не оставляла ее ни на минуту. Как ни была она счастлива в этом доме, где на нее смотрели точно на родную дочь и где она провела свое детство, — теперь она жила исключительно надеждой вернуться к полковнику Кермору… Стало известно, что он поселился в Бретани, около своего родного города Нанта… Навели справки о том, живет ли он еще там… Точно громом поразило девушку известие, что ее отец исчез уже несколько лет назад!

Тогда дочь Кермора уговорила своих нареченых родителей отпустить ее в Европу… Она решила ехать во Францию… в Нант… искать следы своего отца… Ей казалось, что там, где чужие люди ничего не могли узнать, она, руководимая дочерним инстинктом, может что-нибудь сделать.

Эредиа согласились отпустить ее, хотя и не надеялись на какой-либо успех ее предприятия. Дочь Кермора оставила Гавану и после счастливого переезда через океан прибыла в Нант, здесь она нашла одного только сержанта Мартьяля, который продолжал оставаться в полном неведении относительно того, что сталось с полковником.

Пусть читатель сам судит о том волнении, которое испытал старый солдат, когда порог дома в Шантенэ переступила эта девушка-ребенок, которую считали погибшей на «Нортоне». Он не хотел верить — и должен был поверить. Лицо Жанны напоминало ему черты ее отца, его глаза, его выражение — все, что только может быть передано по наследственности как в физическом отношении, так и в чертах характера. Неудивительно, что он принял молодую девушку с восторгом.

Но к этому времени надежду разузнать, в какие страны уехал полковник влачить свое печальное существование, он окончательно уже потерял…

Что касается Жанны, то она решила не покидать больше отцовского дома. Состояние, которое получил сержант Мартьяль и которое он передал девушке, они должны были, по мысли последней, употребить на новые поиски.

Тщетно семья Эредиа настаивала на возвращении дочери Кермора к ним. Пришлось примириться с этой разлукой.

Жанна благодарила своих воспитателей за все, что они для нее сделали. Ее сердце было переполнено благодарностью к этим людям, которых ей долго, конечно, не суждено было увидеть. Но для нее полковник Кермор был жив, и, может быть, ее уверенность имела некоторые основания, так как ни сержант Мартьяль и никто из друзей полковника в Бретани не получали вестей о его смерти… Девушка решила поэтому искать и… найти отца… Хотя отец и дочь никогда не видели друг друга, но между ними была какая-то связь, ничем не разрушимая!

Молодая девушка осталась, таким образом, в Шантенэ с сержантом Мартьялем. Последний сообщил ей, что через несколько дней после ее рождения в Сен-Пьере на Мартинике она получила имя Жанна, которое и было им восстановлено вместо полученного ею в семье Эредиа. Поселившись с сержантом, девушка принялась за поиски, решив не пренебрегать ни малейшими указаниями, которые могли навести ее на след полковника Кермора.

Но к кому обратиться?

Разве сержант Мартьяль не перепробовал всех средств, чтобы получить какие-либо указания относительно полковника?.. Подумать только, что полковник Кермор покинул родину лишь вследствие уверенности, что он совершенно одинок на свете!.. Если бы он знал, что его дочь, спасшаяся во время кораблекрушения, ждала его дома!

Так прошло несколько лет. Ни один луч не осветил тайны. И, конечно, эта тайна продолжала бы окутывать судьбу полковника Кермора, если бы неожиданно не обнаружился следующий факт.

Как читатель помнит, в 1879 году в Нант прибыло письмо, подписанное полковником. Это письмо пришло из Сан-Фернандо на Атабапо, из Южной Америки. Адресованное нотариусу семьи Керморов, оно касалось совершенно частного дела формального характера, но в то же время должно было храниться в самой строгой тайне. Когда Жанна была еще на Мартинике и когда никто еще не знал, что она — дочь полковника, этот нотариус умер.

Только 7 лет спустя письмо было найдено в бумагах покойного, где оно пролежало 13 лет. В это время наследники нотариуса, которые знали историю Жанны Кермор, ее жизнь с сержантом Мартьялем и попытки найти какие-либо документы, относящиеся к ее отцу, поспешили сообщить ей об этом письме.

Жанна Кермор была уже в то время взрослой. Со времени пребывания ее, можно бы сказать, под «материнским крылом» старого товарища отца по оружию, образование, полученное ею в семье Эредиа, было пополнено серьезным и солидным изучением всего, что рекомендуется современной педагогикой.

Можно представить себе, что чувствовала девушка и какие желания она испытала, когда в ее руки попал этот документ! Это была уверенность, что полковник Кермор в 1879 году находился в Сан-Фернандо, Если было неизвестно, что сталось с ним с тех пор, то, во всяком случае, имелось указание — так долго ожидаемое указание! — которое позволяло сделать первые шаги к поискам. Было послано письмо губернатору Сан-Фернандо, затем было послана еще несколько писем. Ответы все были одинаковы: никто не знал полковника Кермора, никто не помнил, чтобы он приезжал в этот город…

При этих условиях не было ли наиболее целесообразным отправиться лично в Сан-Фернандо? Конечно! И вот молодая девушка решила ехать в область верхнего Ориноко.

Дочь Кермора оставалась в постоянной переписке с семьей Эредиа. Она сообщила приемным родителям о своем решении отправиться туда, где она, может быть, могла найти последние следы своего отца, и они, несмотря на трудности подобного путешествия, могли лишь одобрить ее решение.

Но из того, что Жанна Кермор выработала такой план, следовало ли, что сержант Мартьяль захочет следовать ему?.. Не откажет ли он в своем согласии?.. Не воспротивится ли исполнению того, что Жанна считала своим долгом?.. Не постарается ли помешать ей из боязни тех трудностей и опасностей, которые ожидали девушку в этих отдаленных областях Венесуэлы?.. Ведь приходилось ехать за несколько тысяч километров!..

— И, однако, мой добрый Мартьяль должен был согласиться, — сказала Жанна, заканчивая этот рассказ, который открыл глаза обоим молодым людям на тайну ее прошлого. — Да!.. Он согласился, и это было необходимо, не правда ли, мой старый друг?..

— Я должен раскаяться в этом, — ответил cержант, — так как, несмотря на столько предосторожностей…

— …наш секрет обнаружился! — добавила молодая девушка, улыбаясь. — И вот теперь я уже больше не твой племянник… И ты не мой дядюшка! Впрочем, Хелло и Патерн не расскажут об этом никому… Не правда ли, Хелло?..

— Никому, сударыня!

— Пожалуйста, без «сударыня», Хелло! — поспешила заметить Жанна Кермор.

— Не надо привыкать называть меня так… Вы кончите тем, что выдадите себя. Нет… Жан!.. Только Жан!..

— Да… Жан… совсем коротко… и даже — наш дорогой Жан… для разнообразия, — сказал Герман Патерн.

— Теперь, Хелло, вы можете уяснить себе, чего требовал от меня Мартьяль… Он сделался моим дядюшкой, а я его племянником… Я оделась в мужской костюм, обрезала себе волосы и в таком виде села в Сен-Назере на пароход, идущий в Каракас. Я говорила по-испански как на своем родном языке — это могло оказать мне большую пользу во время путешествия, — и вот я в городе Сан-Фернандо!.. Когда я найду своего отца, мы вернемся в Европу через Гавану… Мне очень хочется, чтобы он посетил эту самоотверженную семью, которая заменила его дочери… которой мы оба обязаны такой благодарностью!..

На глазах Жанны Кермор показались слезы, но она овладела собой и прибавила:

— Нет, дядюшка, нет, не надо жаловаться на то, что наш секрет раскрылся… надо радоваться тому, что на нашем пути встретились два преданных друга… От имени моего отца я благодарю вас за все, что вы уже сделали… и за все, что вы решили сделать еще!..

Она пожала руку Жаку Хелло и Герману Патерну, которые ответили ей таким же дружеским рукопожатием.

На другой день молодые люди, сержант Мартьяль и Жан — это имя будет сохранено за ним, пока того будут требовать обстоятельства, — распрощались с Мигуэлем, Фелипе и Варинасом, которые приготовлялись к обследованию Гуавьяре и Атабапо. Прощаясь с ними и пожелав им всякого успеха, Мигуэль сказал юноше:

— Может быть, вы застанете нас здесь по вашем возвращении, мое дорогое дитя, если я и мои товарищи не сможем столковаться.

Наконец, получив напутствия губернатора, который дал им рекомендательные письма к комиссарам главнейших прибрежных городов, и простившись с Мирабалем, Жак Хелло и Герман Патерн, Жан и сержант Мартьяль сели в пироги.

Обойдя скалы, которые возвышаются при слиянии Гуавьяре и Атабапо, лодки достигли Ориноко и исчезли из виду, поднимаясь вверх по течению по направлению к востоку.

Глава вторая. ПЕРВЫЙ ПЕРЕХОД

«Галлинетта» и «Морита» находились под командой рулевых Паршаля и Вальдеса, как и раньше, со дня отплытия из Кайкары. Относительно продолжения путешествия с Парша л ем и его людьми у Жака Хелло и Германа Патерна никаких затруднений не вышло. Приглашенные на неопределенное время, эти отважные люди готовы были отправиться к истокам Ориноко или по другим притокам реки, безразлично, лишь бы они были уверены, что получат хорошее вознаграждение.

Что касается Вальдеса, то с ним пришлось заключать новое условие… Этот индеец должен был доставить сержанта Мартьяля и его племянника лишь до Сан-Фернандо. Они и не могли заключить иного условия, так как находились в зависимости от указаний, которые надеялись получить в этом городе. Вальдес был уроженцем Сан-Фернандо, где он и жил, и, получив условленную плату от сержанта Мартьяля, рассчитывал на подходящий случай, чтобы спуститься по реке с какими-нибудь пассажирами или торговцами.

Сержант Мартьяль и Жан были очень довольны расторопным и ловким Вальдесом и с сожалением расставались с ним на время второй, и наиболее трудной части экспедиции. Поэтому они предложили ему остаться на пироге «Галлинетта».

Вальдес охотно согласился на это. Но из девяти человек его экипажа у него оставалось всего пять, так как четверо должны были остаться для сбора каучука, который составляет здесь главную доходную статью туземцев. К счастью, рулевой нашел взамен этих людей трех марикитаросов и одного испанца, так что экипаж «Галлинетты» был пополнен.

Марикитаросы, принадлежавшие к индейским племенам, живущим на восточной территории, — отличные лодочники. К тому же те, которые были наняты, знали реку на протяжении нескольких сот километров выше Сан-Фернандо.

Что касается испанца по имени Жиро, прибывшего дней 15 назад в город, то он, по его словам, искал случая добраться в Санта-Жуану, где рассчитывал поступить на службу в миссию. Узнав, что сын полковника Кермора решил отправиться в Санта-Жуану и проведав о цели его путешествия, Жиро поспешил предложить себя в качестве гребца. Вальдес, которому не хватало одного человека, принял его предложение. Этот испанец казался смышленым малым, хотя жесткие черты его лица и испытующий, горящий взгляд его глаз не располагали в его пользу. К тому же он имел мрачный характер и был малообщителен.

Следует заметить, что рулевые Вальдес и Паршаль уже поднимались по реке до Рио-Маваки, одного из левых притоков, находящегося в 350 километрах от гор Паримы, откуда берет свое начало Ориноко.

Нелишне обратить также внимание на то, что пироги, употребляемые на верхнем Ориноко, обыкновенно бывают иной, более легкой конструкции, чем на среднем течении реки. Но «Галлинетта» и «Мориша», имевшие небольшие размеры, оказались пригодными для этого путешествия. Их тщательно осмотрели, проконопатили и вообще привели в полную готовность. В октябре воды реки, несмотря на засуху, еще не спали окончательно, глубина Ориноко была достаточна для обеих фальк, и менять их на другие лодки не стоило, тем более что пассажиры в течение больше чем двухмесячного пребывания в пути привыкли к ним.

В то время, когда Шаффаньон совершал свое замечательное путешествие, существовала только очень неточная карта Коддаци, которую французскому путешественнику во многих отношениях пришлось исправить. Таким образом, на эту вторую часть своей экспедиции путешественники должны были вооружиться картой Шаффаньона.

Ветер был попутный и довольно свежий. Обе пироги, подняв паруса, шли довольно быстро, почти рядом. Сидевшим на носу гребцам работать не приходилось. Погода стояла хорошая, только изредка по небу неслись с запада небольшие облака.

В Сан-Фернандо фальки были снабжены сушеным мясом, овощами, консервами, табаком и предметами для обмена: ножами, топориками, бусами, зеркальцами, материями, а также платьем, одеялами и боевыми припасами. Это было необходимо, так как выше города достать что-либо, кроме провизии, было очень трудно. Что же касается продовольствия, то «гаммерлесс» Жака Хелло и карабин сержанта Мартьяля могли в этом отношении доставить все нужное с избытком. Рыбная ловля обещала тоже хорошую добычу, так как в многочисленных «рио», впадающих в реку, рыбы множество.

Вечером, около пяти часов, обе пироги, шедшие все время под хорошим ветром, пристали к верховью острова Мина, почти напротив Мавы. К запасам провизии прикасаться не пришлось, так как были убиты две морские свинки.

На другой день, 4 октября, путешествие продолжалось при тех же условиях. Пройдя по прямому направлению этой части реки, называемой индейцами Нубэ, около 20 километров, «Галлинетта», и «Мориша» остановились у подножия странных по виду скал Пьедра-Пинтада.

Герман Патерн напрасно пытался разобрать надписи этой «раскрашенной горы», частично залитой водой. Разливы дождливого периода поддерживали здесь уровень воды выше обыкновенного.

Большей частью путешествующие по водам верхнего Ориноко сходят на ночь на берег. Расположившись лагерем под деревьями, они подвешивают свои гамаки на нижних ветках деревьев и спят при свете великолепных звезд, — а звезды всегда великолепны в Венесуэле, если только они не закрыты тучами. На этот раз, однако, пассажиры, удовлетворявшиеся до сих пор своими каютами, не подумали оставлять их.

В самом деле, не говоря уж о том, что, лежа на берегу, пассажиры рисковали попасть под ливень, вообще бывающий здесь довольно часто, они могли подвергнуться и всякой другой не менее неприятной случайности.

В таком смысле высказались в этот вечер Вальдес и Паршаль.

— Если бы можно было благодаря этому избавиться от комаров, — заметил первый из них, — тогда еще стоило бы располагаться лагерем на берегу. Но комары кусаются одинаково и на реке, и на берегу…

— Кроме того, — прибавил Паршаль, — на берегу можно подвергнуться укусам муравьев, от чего делается лихорадка.

— Не говоря уж о различных чипитас — маленьких, едва видимых насекомых, которые кусают вас с головы до ног, и термитах, до такой степени несносных, что индейцы бегут из-за них из своих хижин.

— И не считая еще чиков, — прибавил Паршаль, — а также вампиров, которые высасывают у вас кровь до последней капли…

— И не считая змей, — заключил Герман Патерн, — этих противных гадин, длиной свыше шести метров!.. Я предпочитаю им комаров…

— А я так не люблю ни тех, ни других! — объявил Жак Хелло.

Все согласились с этим, и решено было остаться ночевать на лодках. Разве только гроза или чубаско могли вынудить пассажиров сойти на берег.

Вечером достигли устья Рио-Вентуари — важного притока с правой стороны. Было всего пять часов, и до сумерек оставалось еще два часа. Однако, по совету Вальдеса, остановились здесь, так как выше Вентуари русло реки загромождено скалами и плавание там настолько опасно, что было бы рискованно пускаться в него к вечеру.

Ужинали все вместе. Сержант Мартьяль теперь, когда секрет Жана был известен его двум соотечественникам, уже не мог препятствовать этому. К тому же Жак Хелло и Герман Патерн в отношении молодой девушки явно обнаруживали крайнюю сдержанность. Они сами упрекнули бы себя, если бы стеснили ее своим чересчур частым общением, особенно Жак Хелло. Когда он находился около дочери Кермора, он испытывал не то застенчивость, не то какое-то другое, особенное чувство, Жанна не могла не заметить этого, но не отстранялась. Она вела себя так же просто и свободно, как и прежде. Она ежедневно вечером приглашала молодых людей в свою пирогу, и здесь завязывалась беседа о приключениях плавания, о будущих событиях, о шансах успеха их предприятия, о тех возможных указаниях, которые будут получены, конечно, в миссии Санта-Жуана.

— Хорошее предзнаменование, что она носит это имя, — заметил Жак Хелло.

— Да, это хорошее предзнаменование, потому что это — ваше имя… сударыня…

— Пожалуйста… Жан… Жан! — прервала его молодая девушка, улыбаясь, бросив искоса взгляд на сержанта Мартьяля, густые брови которого насупились.

— Да, Жан! — ответил Жак Хелло, показывая жестом, что ни один из гребцов не мог слышать его слов.

В этот вечер разговор зашел о притоке, у истоков которого пироги остановились на ночь.

Это был один из самых крупных притоков Ориноко. Он вливает в последнее громадное количество воды через свои семь рукавов, расположенных дельтой. Вентуари течет с северо-востока на юго-запад, неся с собой неисчерпаемые источники воды Гуйанезских Анд, и орошает территории, обитаемые обыкновенно индейцами накосами и марикитаросами. Стремительность его течения гораздо больше, чем левых притоков, — рек, которые тянутся по плоской саванне.

Это обстоятельство заставило Германа Патерна объявить, — впрочем, с пожатием плеч:

— Вот прекрасный предмет для спора Мигуэлю, Варинасу и Фелипе! Этот Вентуари мог бы с успехом оспаривать право первенства у Атабапо и Гуавьяре. Если бы наши ученые были здесь, мы бы целую ночь слушали, как они, надрывая себе грудь, обсуждали этот вопрос.

— Возможно, — ответил Жан, — так как эта река — самая большая в здешней области.

— Положительно, — воскликнул Герман Патерн, — я чувствую, как гидрография овладевает моим мозгом!.. Почему бы Вентуари не быть Ориноко?

— Ты думаешь, что я буду оспаривать это мнение? — возразил Жак Хелло.

— А почему бы и нет? Оно нисколько не хуже мнения Варинаса и Фелипе…

— Ты хочешь сказать, что оно не лучше?

— Почему?

— Потому что Ориноко — это Ориноко.

— Великолепный аргумент, Жак!

— Итак, Хелло, — спросил Жан, — ваше мнение такое же, как и Мигуэля?..

— Вполне, дорогой Жан!

— Бедный Вентуари! — ответил, смеясь, Герман Патерн. — Я вижу, что у него нет шансов на успех, и я от него отказываюсь.

Дни 4, 5 и 6 октября потребовали больших усилий; гребцам пришлось то идти на шестах, то тянуть бечеву. После Пьедра-Пинтады пирогам пришлось на расстоянии 7 или 8 километров лавировать среди множества островов и скал, которые делали плавание крайне медленным и тяжелым. Хотя ветер продолжал дуть с запада, пользоваться парусами в этом лабиринте было бы невозможно. В довершение всего пошел проливной дождь, и пассажирам пришлось долгие часы просидеть в своих каютах.

За этими скалами следовали пороги Св. Варвары, которые пироги прошли, не разгружаясь. Указанных в этом месте Шаффаньоном развалин бывшей здесь когда-то деревни не оказалось, по крайней мере их никто не заметил; эта часть левого берега производила такое впечатление, точно здесь никогда не жили индейцы.

Только за проходом Кангрео плавание опять началось при нормальных условиях. Это позволило фалькам достигнуть сейчас же после полудня 6 октября деревни Гуачапаны, где они и остались на ночь.

Рулевые Вальдес и Парша ль остановились здесь только для того, чтобы дать отдохнуть утомившейся команде.

Гуачапана состоит всего из полудюжины давно покинутых хижин. Причина этому та, что окружающая саванна изобилует термитами, муравейники которых достигают двух метров вышины. Перед таким нашествием «лесных вшей» устоять невозможно; им приходится уступать место, что и сделали индейцы.

— Таково, — заметил Герман Патерн, — могущество «малых сил». Ничто не устоит против них, когда они наступают мириадами. Можно отбросить стаю тигров, ягуаров, даже очистить от них страну… Никто не отступает перед этими хищниками…

— За исключением индейцев-пиароанцев, — сказал Жан, — судя по тому, что я читал…

— Но в этом случае пиароанцы бегут скорее вследствие предрассудка, чем из страха, — заметил Герман Патерн, — тогда как муравьи или термиты делают в конце концов страну необитаемой…

Около пяти часов вечера гребцам «Мориши» удалось поймать черепаху. Из нее вышел отличнейший суп. Кроме того — это позволило сэкономить на провизии лодок, — на опушке соседнего леса было множество обезьян, морских свинок и пекари, которые только ждали ружейного выстрела, чтобы очутиться на столе пассажиров. Во всех направлениях росли ананасы и бананы. Над берегом беспрестанно пролетали, шумя крыльями, черные куры. Воды изобиловали рыбой в таком количестве, что индейцы бьют ее обыкновенно стрелами. В один час можно было бы наполнить пироги до краев.

Таким образом, вопрос о продовольствии не мог беспокоить путешественников верхнего Ориноко. Выше Гуачапаны ширина реки не превосходит 500 метров. Тем не менее ее русло разделяется многочисленными островами, которые образуют протоки с крайне быстрым течением. «Мориша» и «Галлинетта» смогли в этот день добраться лишь до острова Парра-де-Агуа, да и то прибыли к нему почти уже к ночи.

Через 24 часа после этой остановки, после дождливого дня и перемежающего ветра, который вынудил пироги идти на шестах, путешественники достигли лагуны Кариды.

В этом месте когда-то была деревня, которую индейцы покинули, как об этом свидетельствует Шаффаньон, потому что один пиароанец был съеден титром. Французский путешественник нашел в этой деревне лишь несколько хижин, которыми пользовался индеец барэ, менее суеверный или более храбрый, чем его сородичи. Этот барэ основал здесь плантацию, которую Жак Хелло и его товарищи нашли в цветущем состоянии. Тут были поля маиса и маниоки, плантации бананов, табака и ананасов. На службе у индейца и его жены находилось около 12 негров.

Трудно было отказаться от приглашения хозяина плантации, который предложил путешественникам осмотреть его поселок. Он явился на пироги, как только они пристали к берегу. Ему предложили стакан водки. Он принял его лишь с тем условием, что путешественники отправятся пить «тафию» и курить сигареты «табари» в его хижину; было бы невежливо отклонить это приглашение, и пассажиры обещали отправиться к нему после обеда.

При этом случилось маленькое происшествие, на которое никто не обратил, да и не мог обратить серьезного внимания.

В тот момент, когда барэ сходил с «Галлинетты», он заметил одного из гребцов, того самого Жиро, которого рулевой пригласил в Сан-Фернандо.

Читатель помнит, что испанец предложил свои услуги лишь ввиду его намерения добраться до миссии Санта— Жуана.

Барэ, внимательно отлядев его, спросил:

— Э! Друг… скажите мне… я вас не видал где-нибудь раньше?..

Жиро, у которого слегка насупились брови, поспешил ответить:

— Во всяком случае, не здесь, потому что я никогда не был на вашей плантации.

— Это удивительно!.. Мимо Кариды проезжает мало иностранцев, и трудно забыть их лица, даже если они показались хотя бы только один раз.

— Может быть, вы меня видели в Сан-Фернандо? — возразил испанец.

— С какого времени вы там были?

— Последние три недели.

— Нет, не там… потому что я уже больше двух лет не был в Сан-Фернандо.

— В таком случае вы ошибаетесь, индеец!.. Вы никогда меня не видали! — оборвал резко Жиро. — Путешествие но верхнему Ориноко я совершаю впервые…

— Готов вам верить, — ответил барэ, — и все-таки… Разговор на этом кончился. Жак Хелло слышал конец этого диалога, но не обратил на него внимания. В самом деле, зачем Жиро стал бы скрывать, если бы это была правда, что он уже бывал в Кариде!

К тому же Вальдес мог только быть довольным этим сильным и ловким человеком, который не отказывался ни от какой работы, как бы утомительна она ни была. Одно можно было заметить — однако не в упрек ему, — что он жил, сторонясь других, мало разговаривая и больше слушая, что говорили между собой пассажиры и гребцы.

Тем не менее этот разговор между барэ и Жиро подал Жаку Хелло мысль спросить испанца, с какой целью он направляется в Санта-Жуану.

Жан, живо интересовавшийся всем, что касалось этой миссии, с нетерпением стал ожидать, что ответит испанец. Тот объяснил все чрезвычайно просто, не обнаруживая ни малейшего смущения:

— В детстве я был послушником в монастыре Мерседы в Кадиксе… Затем меня взяла охота путешествовать… Я служил матросом на испанских кораблях в течение нескольких лет… Но эта служба меня утомила и, так как я опять почувствовал склонность к монастырской жизни, то задумал поступить в какую-нибудь миссию… Шесть месяцев назад я находился в Каракасе, на торговом судне, когда услышал о миссии Санта-Жуана, основанной отцом Эсперанте… Уверенный, что я буду хорошо принят в этом учреждении, которое, как я слышал, процветает, я решил отправиться туда. Не откладывая дела в долгий ящик и нанимаясь гребцом то на одну, то на другую пирогу, достиг Сан-Фернандо… Здесь я ждал случая, чтобы отправиться в верховья Ориноко, и мои сбережения, то есть то, что я отложил за время моего путешествия, уже приходили к концу, когда ваши пироги прибыли в этот город… Распространился слух, что сын полковника Кермора, в надежде отыскать своего отца, собирается отправиться в Санта-Жуану… Узнав, что рулевой Вальдес нанимает людей для своей пироги, я попросил его взять меня. И вот я плыву теперь на «Галлинетте»… Таким образом, я имею основание сказать, что этот индеец никогда не видел меня в Кариде, так как я впервые прибыл сюда сегодня вечером.

Жак Хелло и Жан были поражены искренностью, с которой все это было сказано испанцем. Имея в виду, что этот человек смолоду, как он сам рассказал, получил некоторое образование, они предложили ему нанять за себя индейца для «Галлинетты» и остаться пассажиром одной из пирог.

Жиро поблагодарил обоих французов, заявив, что он привык к своему ремеслу гребца за время путешествия до Кариды и будет продолжать его до истоков реки.

— Если, — прибавил он, — мне не удастся поступить на службу в миссии, то я прошу вас дать мне возможность вернуться в Сан-Фернандо, взяв меня в качестве гребца, или даже в Европу, когда вы будете возвращаться туда.

Испанец говорил спокойным, хотя и довольно жестким голосом, которому он силился придать мягкость. Но это гармонировало с его суровым лицом, решительным видом, его большой головой с черными волосами, его загорелым лицом и тонкими губами, из-под которых виднелись белые зубы.

Обращала на себя внимание еще одна особенность, которой до сих пор никто не интересовался, но с этого дня заинтересовавшая Жака Хелло: странные взгляды, которые Жиро бросал время от времени на юношу. Не понял ли он секрета Жанны Кермор, которого не подозревали ни Вальдес, ни Паршаль и никто из людей обеих лодок?

Это беспокоило Жака Хелло, и он решил следить за ним, хотя ни молодая девушка, ни сержант Мартьяль не имели по отношению к нему ни малейшего подозрения. В случае, если бы его подозрения подтвердились, Жак Хелло всегда имел возможность отделаться от Жиро, высадив его в какой-либо деревне — например, в Эсмеральде, — когда пироги остановятся там. В этом случае не нужно было бы даже давать Жиро каких-либо объяснений. Просто Вальдес рассчитал бы его, и он мог добираться как ему угодно до миссии Санта-Жуана.

По поводу этой миссии Жан захотел, между прочим, расспросить испанца о том, что ему известно о ней, и спросил его, не знает ли он отца Эсперанте, у которого он хочет устроится.

— Да, господин Кермор, — ответил Жиро после некоторого колебания.

— Вы видели его?

— В Каракасе.

— Когда?

— В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, когда я находился на борту одного коммерческого судна.

— Отец Эсперанте был тогда в Каракасе в первый раз?

— Да… в первый раз… Оттуда он и отправился основывать миссию Санта-Жуана.

— Как он выглядит? — спросил Жак Хелло. — Или, скорее, каким он был в то время?

— Это человек лет пятидесяти, высокого роста, большой силы, с большой, уже седой, головой, которая теперь, вероятно, совсем белая.

На этом ответе разговор кончился. Наступило время идти отдать визит на плантацию барэ. Сержант Мартьяль и Жан, Хелло и Герман Патерн высадились на берег и через поля маиса и маниоки направились к жилищу индейца и его жены.

Это была хижина, построенная более тщательно, чем обыкновенные хижины индейцев в этой местности. В ней были мебель, гамаки, инструменты и кухонные принадлежности, стол, несколько корзин, заменявших шкафы, и с полдюжины скамеек.

Принимал и угощал гостей сам барэ, так как его жена не понимала по-испански, тогда как он говорил на этом языке свободно. Его жена была индеанкой.

Барэ, очень гордившийся своим имением, долго говорил о выгодах его эксплуатации и о планах на будущее, причем выражал сожаление, что гости не могут осмотреть плантации на всем ее протяжении.

Лепешки из маниоки, ананасы лучшего качества, водка «тафия», которую барэ сам добывал из сахарного тростника, сигареты из дикого тростника, свернутые из простого листа, в оболочке из коры, «табари», — все это было предложено гостям.

Один Жан отказался от сигарет, несмотря на настояния индейца, и согласился лишь помочить губы в тафии. Это была благоразумная предосторожность, так как водка жжет как огонь. Жак Хелло и сержант Мартьяль, выпивая ее, не моргнули, но Герман Патерн — что, по-видимому, доставило настоящее удовольствие индейцу — не мог удержаться от гримасы, которой могли бы позавидовать обезьяны Ориноко.

Гости ушли около 10 часов вечера, и барэ, сопровождаемый несколькими слугами, проводил их до пирог, экипажи которых спали глубоким сном.

В момент расставания индеец не смог удержаться и сказал по адресу Жиро:

— Я все-таки уверен, что видел этого испанца в окрестностях моей плантации…

— Зачем он стал бы скрывать это? — спросил Жан.

— Тут, очевидно, дело в простом сходстве, — заметил Хелло.

Глава третья. ДВУХДНЕВНАЯ ОСТАНОВКА В ДАНАКО

Уже в течение 48 часов на горизонте к востоку вырисовывалась вершина горы, которую Вальдес и Паршаль называли горой Япакана.

Пироги достигли этой горы вечером 11 октября.

В течение трех дней после ухода из Кариды плавание фальк благодаря постоянному попутному ветру совершалось быстро и без препятствий. За это время прошли остров Люна, миновали часть реки между берегами, окаймленными густыми пальмовыми рощами. Единственным препятствием оказался порог, называемый Проходом Дьявола. Но на этот раз «дьявол» пе помешал.

Гора Япакана возвышается среди равнины на правом берегу Ориноко. По словам Шаффаньона, она имеет вид огромного саркофага.

Напротив горы, несколько выше острова Мавилл, левый берег был занят резиденцией венесуэльского комиссара. Это был метис, по имени Мануэль Ассомпсион. Он жил здесь со своей женой, тоже метиской, и детьми.

Когда пироги остановились у Данако, наступила ночь, так как плавание в этот день задержалось вследствие аварии, которую потерпела «Галлинетта». Несмотря на всю свою ловкость, Вальдес не смог помешать захваченной водоворотом пироге удариться об угол скалы. Вследствие этого удара в лодке открылась течь, правда незначительная, так что ее удалось прекратить, заткнув пробоину несколькими охапками сухой травы. Но ввиду дальнейшего путешествия нужно было основательно исправить эту аварию, и лучше всего это было сделать в Данако.

Пассажиры оставались всю ночь у берета, на южной стороне острова.

На другой день, с восходом солнца, пироги пересекли небольшой рукав реки и пристали к мосткам, предназначенным: к выгрузке и погрузке лодок.

Дапако было теперь уже деревней, а не простым поселением, каким обозначал его французский путешественник.

Действительно, благодаря предусмотрительной энергии Мануэля Ассомпсиона этот поселок в несколько лет разросся, и его благосостояние все увеличивалось. Этому метису пришла счастливая мысль покинуть свое местопребывание в более близкой к Сан-Фернандо Гуачапане, где его часто беспокоили губернаторские реквизиции. Здесь, в Дапако, он мог свободнее заниматься коммерцией, и это давало отличные результаты.

Уже с утра Мануэль знал о прибытии пирог. Поэтому, сопровождаемый несколькими слугами, он поспешил навстречу путешественникам.

Последние немедленно сошли на берег. Прежде всего Жан счел за лучшее вручить одно из писем, которыми снабдил его губернатор Сан-Фернандо для передачи комиссарам верхнего Ориноко.

Мануэль Ассомпсион взял письмо, прочел его и с некоторой гордостью сказал:

— Мне не нужно было этого письма, чтобы хорошо встретить путешественников, которые остановились в Данако, Иностранцы могут быть уверены, что их всегда хорошо встретят в венесуэльских селениях.

— Мы благодарим вас, господин Мануэль, — ответил Жак Хелло. — Но исправление, необходимое вследствие аварии одной из наших пирог, заставит нас, пожалуй, быть вашими гостями в течение сорока восьми часов…

— Хоть восьми дней, если вам угодно, сударь… Данако всегда к услугам соотечественников француза Трушона, которому плантаторы верхнего Ориноко обязаны благодарностью.

— Мы знали, что будем отлично приняты, — сказал Жан.

— А почему вы знали это, мой молодой друг?

— Потому что это гостеприимство, которое вы нам предлагаете, вы оказали еще пять лет назад одному из наших соотечественников, который поднимался вверх по течению реки до ее истоков…

— Шаффаньон! — воскликнул комиссар. — Да, это отважный исследователь. О нем я сохранил хорошее воспоминание, так же как и о его спутнике, Муссо…

— И он сохранил не менее хорошие воспоминания о вас, — прибавил Жан, — и об услугах, которые вы оказали ему. Он их отметил в рассказе о своем путешествии.

— У вас есть этот рассказ? — спросил Мануэль с большим любопытством.

— Да, — ответил Жан. — Если вы хотите, я переведу то место, которое относится к вам…

— Это мне доставит удовольствие, — ответил комиссар, протягивая руку пассажирам пирог.

В рассказе был отличный отзыв не только о Мануэле Ассомпсионе и его резиденции в Данако, но также и о Трушоне.

Трушон основал плантацию на территории верхнего Ориноко лет 40 назад. До него индейцы были совершенно незнакомы с добыванием каучука, и только благодаря его указаниям это выгодное занятие сделалось доходной статьей этих отдаленных областей, причем индейцы использовались на плантациях в качестве рабочей силы.

Мануэлю Ассомпсиону было 60 лет. Он имел еще вид человека, находящегося в расцвете сил; цвет лица его был смуглый, лицо смышленое, взгляд живой; он умел подчинить себе людей, главным образом индейцев, занятых на его плантации.

Индейцы эти были марикитаросы, принадлежащие к одной из лучших рас Венесуэлы. Деревня, которая образовалась около плантации, была населена исключительно марикитаросами.

Когда пассажиры приняли гостеприимное предложение комиссара, отдано было распоряжение немедленно приступить к исправлению аварии «Галлинетты». Для этого нужно было ее разгрузить, вытащить на берег и перевернуть, чтобы законопатить дно. С работниками, которых комиссар давал на помощь Вальдесу, эту работу можно было закончить в два дня.

Было семь часов утра. Погода стояла пасмурная, но не грозящая дождем. Температура была сносная и не превышала 27 o Цельсия.

Путешественники направились к деревне, лежащей в полукилометре от левого берега, через густой лес.

Впереди по широкой, хорошо содержащейся тропинке шли Мануэль Ассомпсион, Жак Хелло и Жан. За ними — сержант Мартьяль и Герман Патерн.

Комиссар по дороге заставлял путешественников любоваться богатыми продуктами плантации, раскинувшейся почти до самого берега реки, ее насаждениями манговых, лимонных деревьев, банановых, кокосовых пальм. Дальше тянулись поля, засаженные бананами, и вполне готовые к жатве поля маиса, маниоки, сахарного тростника, табака. Что касается каучуковых деревьев, то они составляли главную статью дохода.

Мануэль повторял:

— Если ваш соотечественник вновь посетит нас, какую перемену он найдет на плантации Данако и в деревне, которая стала одной из самых крупных на этой территории!..

— Крупнее Эсмеральды? — спросил Жак Хелло, называя имя одной из деревень, лежащих выше по течению.

— Без сомнения, — ответил комиссар, — так как этот маленький поселок почти покинут, тогда как Данако процветает. Вы в этом убедитесь, когда будете проходить мимо. К тому же марикитаросы — трудолюбивые и смышленые индейцы. Вы сами можете заметить, что их хижины гораздо удобнее, чем хижины мапойосов и пиароанцев среднего Ориноко.

— Однако, — возразил Жак Хелло, — мы познакомились в Урбане с неким Мирабалем…

— Знаю, знаю! — ответил Мануэль Ассомпсион. — Это владелец дома в Тигре… Человек смышленый… Я слышал о нем много хорошего… Но его поместье никогда не сделается городом, Данако же, в которое мы в настоящий момент входим, когда-нибудь будет им.

По-видимому, комиссар завидовал немного Мирабалю.

«Вот куда забирается зависть!» — подумал Жак Хелло.

Впрочем, Мануэль Ассомпсион сказал о деревне, которой он, видимо, гордился, лишь правду. В это время Данако состояло из пятидесяти построек, которые уже нельзя было бы назвать хижинами.

Эти постройки состояли из цилиндро-конического основания, оканчивающегося высокой крышей из пальмовых ветвей. Нижнее же основание представляло собой крепкий плетень, обмазанный глиной.

В каждой хижине сделаны были две двери, одна напротив другой. Через них входят во внутреннее помещение, состоящее не из одной общей комнаты, а из двух, разделенных общим залом. Это уже был несомненный прогресс по сравнению с индейскими хижинами, предотвращающий смешение полов. Такой же прогресс замечался в этих хижинах и в отношении меблировки, которая, при всей грубости столов, скамеек, корзин, гамаков и т. п., свидетельствовала об известной потребности в удобствах.

Проходя через деревню, путешественники могли наблюдать мужское и женское население Данако, так как женщины и дети не убежали при их приближении.

Мужчины, довольно красивого типа, были крепкого и здорового телосложения, хотя и утратили несколько туземную оригинальность тех времен, когда их одежда состояла всего только из пояса. Точно так же и женщины довольствовались прежде простым домотканым передником, вышитым бусами и опоясанным на бедрах ниткой жемчуга. В настоящее время их костюм приближался к одежде метисов или цивилизованных индейцев. Более знатные индейцы носили нечто вроде мексиканского «пух»; что же касается женщин, то они не были бы женщинами, если бы не носили множества браслетов на руках и на ногах.

Пройдя шагов сто по деревне, комиссар направил своих гостей влево. Через две минуты они остановились перед главным домом Данако.

Пусть читатель представит себе двойную хижину или, вернее, две соединенных вместе хижины, высоко поднимающиеся над фундаментом, со множеством окон и дверей. Их плетневые стены окружены палисадом, образующим двор перед фасадом. По бокам дома, закрывая его тенью, стояли великолепные деревья, а еще дальше — надворные постройки, где хранились полевые орудия и куда запирался скот.

Приняты были гости в первой комнате одной из хижин, где находилась жена Мануэля Ассомпсиона — метиска, происшедшая от брака бразильского индейца с негритянкой, и его два сына — рослые ребята двадцати пяти и тридцати лет. Цвет лица у них был несколько белее, чем у отца и матери.

Жак Хелло и его товарищи были встречены очень радушно. Так как вся семья комиссара понимала и говорила по-испански, то разговор завязался без затруднений.

— Прежде всего, — обратился Мануэль к своей жене, — так как «Галлинетта» будет исправляться два дня, сержант и его племянник будут жить здесь. Ты приготовишь им одну или две комнаты, как им удобнее.

— Две, если вам не трудно, — ответил сержант Мартьяль.

— Две так две, — заметил комиссар, — и если господин Хелло и его друг хотят ночевать в нашем доме…

— Благодарю вас, — ответил Герман Патерн. — Наша пирога «Мориша» в исправности. Не желая причинять вам беспокойства, мы сегодня вечером вернемся на нее.

— Как вам угодно, — сказал комиссар. — Вы не стеснили бы нас, но мы не желаем стеснять и вас.

Затем, обратившись к своим сыновьям, он сказал:

— Нужно будет послать несколько лучших наших слуг, чтобы они помогли экипажам лодок…

— Мы тоже поработаем с ними, — ответил старший из сыновей.

После завтрака, за которым было подано много дичи, фруктов и овощей, Мануэль стал расспрашивать своих гостей о цели их путешествия.

До сих пор верхнее Ориноко посещалось лишь редкими купцами, которые направлялись в Кассиквиар, лежащий выше Данако. Дальше этого пункта плавание в коммерческих целях не практикуется, и только исследователи могли направляться к истокам реки.

Комиссар поэтому был несколько изумлен, когда Жан сообщил ему причины, заставившие его предпринять это путешествие, к которому присоединились его два соотечественника.

— Так вы в поисках вашего отца?.. — спросил он с волнением, которое передалось его сыновьям и жене.

— Да, и мы надеемся напасть на его следы в Санта-Жуане.

— Вы ничего не слышали о полковнике Керморе? — спросил Жак Хелло Мануэля.

— Никогда при мне не произносили этого имени.

— Но двенадцать лет назад вы уже были в Данако? — задал вопрос Герман Патерн.

— Нет… Мы тогда находились еще в Гуачапане и ничего не слышали о том, чтобы полковник Кермор был в этих местах.

— А между тем, — сказал сержант Мартьяль, который понимал достаточно, чтобы принять участие в разговоре, — между Сан-Фернандо и Санта-Жуаной ведь нет другого пути, кроме как по Ориноко…

— Это самый легкий и прямой путь, — ответил Мануэль, — и путешественник здесь в большей безопасности, чем в том случае, если он углубится в страну, где бродят индейцы. Если полковник Кермор направился к истокам реки, то он должен был подняться по реке так же, как и вы.

Говоря таким образом, Мануэль Ассомпсион не производил, однако, впечатления, что он уверен в своих словах. И действительно, было странно, что полковник Кермор, направляясь в Санта-Жуану, не оставил за время своего плавания по Ориноко от Сан-Фернандо никаких следов.

— Скажите, пожалуйста, — спросил комиссара Жак Хелло, — вы посещали миссию?

— Нет, я вообще не ездил к востоку дальше устья Кассиквиара.

— Вам говорили когда-нибудь о Санта-Жуане?

— Да… как об учреждении, которое благодаря энергии его начальника процветает.

— Вы не знаете отца Эсперанте?

— Знаю… я видел его раз года три назад… Он спускался по реке по делам миссии и остановился на день в Данако.

— Каков он собой, этот миссионер?.. — спросил сержант Мартьяль.

Комиссар описал отца Эсперанте и нарисовал его портрет, который сходился с тем, что говорил о нем испанец Жиро, Таким образом, не было сомнений, что последний, как он и заявлял, действительно встретил миссионера в Каракасе.

— А со времени его пребывания в Данако, — заметил Жан, — вы не встречались больше с отцом Эсперанте?

— Нет, — ответил Мануэль. — Впрочем, несколько раз я узнавал от индейцев, которые приходили с востока, что Санта-Жуана с каждым годом расширяется.

— Я уверен, — сказал Жак Хелло, — что мы встретим хороший прием у отца Эсперанте…

— Можете в этом не сомневаться, — заметил Мануэль, — он отнесется к вам радушно.

— Ах, если бы он мог направить нас по следам моего отца! — прибавил Жан.

После полудня гости комиссара должны были осмотреть плантацию со всеми ее полями и насаждениями, с лесами, где сыновья Мануэля вели нескончаемую войну с воровками-обезьянами, и с лугами, на которых паслись стада.

Было время сбора каучука, в этом году очень раннего. Обыкновенно он начинается в ноябре и продолжается до конца марта.

Поэтому Мануэль сказал:

— Если это может вас интересовать, я покажу вам завтра, как добывается каучук.

— С удовольствием, — ответил Герман Патерн.

— Для этого надо встать рано утром, — заметил комиссар. — Мои сборщики каучука начинают работу с рассветом…

— Мы не заставим их ждать, будьте спокойны, — ответил Герман Патерн. — Что ты скажешь, Жак?

— Я буду готов вовремя, — обещал Жак Хелло. — А вы, дорогой Жан?..

— Я не пропущу этого случая, — отвечал Жан, — и если дядюшка будет еще спать…

— Ты меня разбудишь, племянник, ты меня разбудишь, надеюсь! — заметил сержант Мартьяль. — Раз мы приехали в страну каучука, то мы по крайней мере должны узнать, как делают…

— …резину, сержант, резину! — воскликнул Герман Патерн.

После прогулки, которая продолжалась все послеобеденное время, общество вернулось к дому комиссара.

За ужином собрались к одному столу. Разговор шел главным образом о путешествии, о приключениях, случившихся со дня отъезда из Кайкары, о нашествии черепах, о чубаско, который чуть не стоил путешественникам жизни.

— В самом деле, — подтвердил Мануэль, — эти чубаско ужасны. От них не избавлено и верхнее Ориноко. Что касается нашествия черепах, то нечего их бояться на этой территории, где нет песков, годных для несения яиц: эти животные встречаются здесь только одиночками.

— Не будем говорить о них худо! — заметил Герман Патерн. — Хорошо сваренный суп из черепах вещь превосходная! Только с одними этими животными да с жарким из обезьян — кто поверит этому? — можно быть сытым, поднимаясь по вашей реке!

— Совершенно верно, — сказал комиссар. — Но, возвращаясь к чубаско, должен предупредить вас, чтобы вы остерегались их. Выше Сан-Фернандо они так же неожиданны и так же сильны, как и ниже его. Лучше было бы, если бы вы не давали случая господину Хелло второй раз спасать вас, Жан!

— Ладно… ладно! — сказал сержант Мартьяль, который не любил этой темы. — За чубаско будут следить… будут следить, господин комиссар!

Герман Патерн сказал:

— А наши спутники, о которых мы ничего не говорим господину Мануэлю? Разве мы уже забыли их?..

— В самом деле, — прибавил Жан, — они прекрасные товарищи… Мигуэль… и Фелипе… и Варинас…

— Кто такие эти люди, имена которых вы называете? — заинтересовался комиссар.

— Три венесуэльца, с которыми мы совершили путешествие из Боливара в Сан-Фернандо.

— Путешественники? — спросил Мануэль.

— Путешественники и ученые, — объяснил Герман Патерн.

— А что же они знают, эти ученые?

— Вы лучше спросите, чего они не знают! — заметил Жак Хелло.

— Чего же не знают они?

— Они не знают, Ориноко ли та река, которая протекает мимо вашей плантации…

— Как! — воскликнул Мануэль. — Они имеют смелость утверждать…

— Один из них, Фелипе, утверждает, что настоящим Ориноко является его приток Атабапо, другой, Варинас, — что таковым является приток Гуавьяре…

— Вот наглость! — воскликнул комиссар. — Послушать их только!.. Ориноко не есть Ориноко!

Мануэль Ассомпсион был вне себя. Его жена и оба сына разделяли его негодование. Их самолюбие было задето в самом дорогом для них: затронули их Ориноко, Великие Воды, как его называют на таманакском наречии.

Пришлось объяснять, зачем Мигуэль и его два товарища поехали в Сан-Фернандо, какими исследованиями, сопровождаемыми, конечно, самыми бурными спорами, они должны были заниматься в настоящий момент.

— А этот… Мигуэль… Что он думает?.. — спросил комиссар.

— Мигуэль утверждает, что река, по которой мы поднимались из Сан-Фернандо в Данако, есть действительно Ориноко, — ответил Герман Патерн.

— И она вытекает из гор Паримы! — громогласно подтвердил комиссар. — Пусть же Мигуэль приезжает к нам. Он будет встречен радушно!.. Но пусть другие два не осмеливаются останавливаться у плантации, так как мы их бросим в реку. Они так наглотаются в ней воды, что убедятся в том, что она из Ориноко.

Около 10 часов вечера Жак Хелло и его товарищ распрощались с семьей Ассомпсиона, с сержантом Мартьялем и Жаном и вернулись на свою пирогу.

Невольно мысль Жака Хелло остановилась на Жиро. Не могло быть сомнений, что этот испанец знал отца Эсперанте, что он встретил его в Каракасе или в другом месте, так как он описал его совершенно так же, как и Мануэль.

Однако, с другой стороны, оставалось утверждение индейца барэ, что Жиро уже поднимался по Ориноко, по крайней мере до Кариды. Несмотря на отрицание испанца, индеец остался при своем мнении. Иностранцы не так многочисленны на территории Южной Bенесуэлы, чтобы можно было смешать их. Это могло случиться по отношению к индейцу. Но возможно ли было это, когда речь шла об испанце, наружность которого так характерна?

А если Жиро бывал в Кариде и, следовательно, в других деревнях или поселках, расположенных выше или ниже по реке, то почему он отрицал это?.. Какие причины могли заставлять его скрывать это?.. Чем могло это повредить ему в мнении тех, с кем он направлялся в миссию Санта-Жуана?

В конце концов, барэ мог ошибиться. Если один человек говорит другому: «Я видел вас здесь», а этот другой говорит: «Вы не могли меня видеть, так как я никогда не бывал здесь», то ошибка, если она ж есть, скорее, должна быть приписана первому.

И, однако, этот инцидент все же беспокоил Жака Хелло, не потому, чтобы он боялся за себя, но потому, что все относящееся к путешествию дочери полковника Кермора, все, что могло задержать его или воспрепятствовать успешному его окончанию, раздражало, беспокоило, смущало Жака больше, чем он того хотел.

В эту ночь он заснул очень поздно, и утром, когда солнце уже поднималось над горизонтом, Герману Патерну пришлось разбудить его дружеским шлепком.

Глава четвертая. ПОСЛЕДНИЕ СОВЕТЫ МАНУЭЛЯ АССОМПСИОНА

Нужно ли подчеркивать то, что испытывал Жак Хелло с того дня, когда Жан уступил место Жанне, с того дня, когда дочь полковника Кермора, спасенная из вод Ориноко, не могла больше прятаться под маской племянника сержанта Мартьяля?

Что испытываемые Жаком чувства были замечены Жанной, которая в свои 22 года могла в платье мальчика казаться семнадцатилетней девочкой, это объясняется вполне естественно.

К тому же Герман Патерн, который ничего не понимал в этих вещах, если верить его товарищу, тоже очень хорошо замечал, какие перемены происходили в сердце Жака Хелло. И если бы Герман Патерн сказал ему: «Жак, ты любишь Жанну Кермор», можно было бы ручаться, что Жак ответит: «Мой бедный друг, ты ничего не понимаешь в этих вещах!»

И Герман Патерн ждал только случая, чтобы выразить ему свое мнение по этому поводу, хотя бы для того, чтобы в своем лице реабилитировать ботаников, натуралистов и других ученых на «ист», которые совсем уж не так чужды самым нежным человеческим чувствам, как думают в этом прозаическом мире.

Что касается сержанта Мартьяля, то, когда он думал об этих событиях, о своем открытом секрете и о всех своих предосторожностях, оказавшихся тщетными благодаря этому проклятому чубаско, о своем потерянном положении дядюшки Жана Кермора, который был даже не его племянницей, — каким мыслям предавался он тогда?

В сущности, он был ужасно зол, — зол на самого себя, на всех, Жан не должен был падать в реку во время грозы… Он сам должен был броситься в реку, чтобы другой не мог вытащить его… Жак Хелло не должен был оказывать ему помощь… Разве это касалось его? И, однако, он хорошо сделал, потому что без него… он… нет… она… непременно погибла бы… Правда, можно было надеяться, что дело не пойдет дальше. Секрет оставался все же секретом… Наблюдая за сдержанным поведением спасителя Жанны, сержант Мартьяль не замечал ничего подозрительного… и полковник, когда он встретится с ним, не сможет ни в чем упрекнуть его…

Рано утром сержант Мартьяль был разбужен Жаном, которого уже ждали Мануэль и его сыновья.

Почти тотчас же подошли и оба француза, высадившиеся на берег на четверть часа раньше.

После взаимных утренних приветствий Жак Хелло объявил, что исправление «Галлинетты» продвигается и что пирога будет готова к плаванию завтра же.

Затем все общество направилось в поле, где сборщики каучука уже были в сборе.

В сущности, эти поля представляют собой скорее леса, в которых деревья отмечаются зарубками, как во время вырубки. Впрочем, здесь нужно было не рубить их, а только снять с них кору и затем «выдоить» их, как выражаются о молочных деревьях в Южном полушарии.

Мануэль, сопровождаемый своими гостями, вошел в каучуковый лес, где сборщики приступали к своей работе.

Самым любопытным из гостей, который больше всех интересовался этой операцией как ботаник, оказался — кто бы удивился этому? — Герман Патерн. Он захотел наблюдать за работой во всех ее деталях, и комиссар спешил отвечать на все его вопросы.

Операция была самая простая.

Прежде всего каждый сборщик, имея в своем распоряжении площадь в сто деревьев, рассекал на них острым топориком кору.

— Количество надрезов ограничено? — спросил Герман Патерн.

— Да, их бывает от четырех до двенадцати, смотря по толщине дерева, — ответил Мануэль, — и нужно, чтобы эти надрезы были сделаны очень тщательно, чтобы не прорезать кору глубже, чем нужно.

— В таком случае, — заметил Герман Патерн, — это не ампутация, а только кровопускание.

Как только были сделаны надрезы, из них потекла жидкость, которая, стекая вдоль ствола, собиралась в маленький горшок, поставленный таким образом, чтобы ни одна капля не миновала его.

— А сколько времени продолжается течь? — спросил Герман Патерн.

— От шести до семи дней, — ответил Мануэль.

Часть утра Жак Хелло и его спутники прогуливались по плантации, глядя, как сборщики надрезывали деревья. Таким образом подвергнуто было этой операции 700 деревьев, которые обещали богатую добычу каучука.

В жилище вернулись лишь к завтраку, которому проголодавшиеся гости оказали должную честь.

Оба сына Мануэля устроили в соседнем лесу охоту, и приготовленная их матерью дичь была превосходна. Великолепной оказалась также рыба, которую два негра выудили и убили стрелами у берегов Ориноко. Чрезвычайно вкусны были фрукты и овощи плантации, и среди них ананасы, которые уродились в этом году в громадном количестве.

Любопытство Германа Патерна не было, однако, удовлетворено тем, что он присутствовал при начале сбора каучука и видел, как делаются надрезы. Он попросил Мануэля объяснить ему, каким образом продолжается операция.

— Если бы вы остались несколько дней в Данако, — ответил комиссар, — вы бы увидели прежде всего следующее: первые часы после надрезов каучук течет довольно медленно; прежде чем из деревьев вытечет жидкость, проходит неделя.

— Таким образом, весь этот каучук вы соберете лишь через восемь дней?

— Нет. Сегодня вечером каждый из сборщиков принесет все, что даст сегодняшний день. Затем они приступят к копчению, которое необходимо для получения сгущенного каучука. Разлив жидкость на доски, ее подвергают действию густого дыма горящего сырого дерева. Тогда образуется первый сгущенный слой, за которым, по мере наливания жидкости, образуется второй. Таким образом приготовляется нечто вроде каучукового хлеба, который может уже идти в продажу и в производство.

— А до прибытия сюда нашего соотечественника Трушона, — спросил Жак Хелло, — индейцы ничего не знали об этом производстве, не правда ли?

— Ничего или почти ничего, — ответил комиссар. — Они не подозревали даже ценности этого продукта. И никто, конечно, не мог предвидеть, какого значения для торговли и промышленности достигнет это производство. Трушон, поселившийся сначала в Сан-Фернандо, потом в Эсмеральде, показал индейцам способ эксплуатации этого продукта, может быть, самого важного в этой части Америки, и стал пользоваться их услугами для работ.

В течение дня, после нескольких часов отдыха, комиссар предложил своим гостям пойти к маленькому порту, где шли работы по исправлению пироги. Он лично хотел узнать, как идет дело.

Все общество спустилось к берегу, идя через плантации и слушая Мануэля, который рассказывал о своем имении.

Когда прибыли в порт, «Галлинетта» была уже совершенно исправлена, и ее собирались спускать на воду, где «Мориша» качалась на своей чалке.

Вальдес и Паршаль с помощью гребцов и негров отлично справились с работой. Комиссар остался очень доволен. Обе пироги показались ему вполне пригодными для оставшейся части путешествия.

Оставалось только стащить «Галлинетту» на воду, поставить на нее плетенку, установить мачту и погрузить багаж. В тот же вечер Жан и сержант Мартьяль могли опять водвориться в ней на жительство, а на следующее утро, с рассветом, предстояло пуститься в дальнейшее плавание.

В этот момент солнце закатывалось в багровом тумане, предвещавшем западный ветер. Это было благоприятное обстоятельство, которым следовало воспользоваться.

В то время как гребцы и слуги комиссара приготовлялись к спуску «Галлинетты», Мануэль Ассомпсион, его сыновья и пассажиры пирог прогуливались вдоль берега.

Среди гребцов, занятых этой работой, комиссар обратил внимание на Жиро, который отличался от остальных.

— Кто этот человек? — спросил он.

— Один из гребцов «Галлинетты», — ответил Жак Хелло.

— Он не индеец?

— Нет, испанец.

— Где вы наняли его?

— В Сан-Фернандо.

— Он по ремеслу лодочник Ориноко?

— Нет, не постоянный. Но нам не хватало гребца, а этот испанец, желавший добраться до Санта-Жуаны, предложил свои услуги; Вальдес и взял его.

Жиро заметил, что говорят о нем, и, продолжая принимать участие в работе, внимательно прислушивался к разговору.

Жак Хелло предложил тогда комиссару следующий вопрос, пришедший ему в голову:

— Вы знаете этого человека?

— Нет, — ответил Мануэль. — Разве он уже бывал на верхнем Ориноко?

— Индеец барэ говорит, что встретил его в Кариде, хотя Жиро утверждает, что никогда там не был.

— Я вижу его в первый раз в жизни, — продолжал комиссар. — Если я обратил на него внимание, то лишь потому, что его невозможно смешать с индейцем. Вы говорите, что он направляется в Санта-Жуану?

— Он желает, по-видимому, поступить на службу в миссию, так как он уже был раньше послушником. Если верить ему, то он знает отца Эеперанте; он видел будто бы его в Каракасе лет двенадцать назад, и это, должно быть, верно, так как он описал нам этого миссионера так же, как и вы.

— В конце концов, — заметил Мануэль, — не все ли равно, раз этот человек хороший лодочник? Только в этом краю надо остерегаться всяких авантюристов, которые являются неизвестно откуда… и направляются неизвестно куда…

— Я приму к сведению ваш совет, — ответил Жак Хелло, — и буду все время следить за этим испанцем…

Слышал ли Жиро то, что говорили о нем?.. Во всяком случае, он не подал виду, хотя его глаза, как он ни старался скрыть это, несколько раз зажигались беспокойным огнем. Затем, несмотря на то, что путешественники о нем уже не говорили и направлялись к стоявшей рядом с «Моришей» «Галлинетте», он продолжал незаметно прислушиваться.

Разговор в это время коснулся необходимости иметь пироги в полной исправности для плавания в верховье реки, где течение очень быстрое, и Мануэль настаивал на этом.

— Вы встретите еще пороги, — сказал он, — они менее длинны, преодолеть их не так трудно, как у Апуре и Мэпюра, но, во всяком случае, это будет стоить больших хлопот. Может быть, вам придется даже перетаскивать пироги через рифы, а этого достаточно, чтобы привести их в негодность, если они не отличаются большой прочностью. Я вижу, что пирогу сержанта Мартьяля исправили как следует, и думаю о том, осмотрели ли и вашу пирогу, господин Хелло?..

— Не беспокойтесь, я приказал это сделать. Паршаль убедился, что «Мориша» имеет вполне исправное дно. Мы можем надеяться, что наши обе пироги смогут справиться с порогами и с чубаско, которые, как вы сказали, так же страшны на верховьях, как и в низовьях реки…

— Да, это правда, — ответил комиссар. — Без предосторожностей, с гребцами, не знающими реки, трудно избежать этой опасности. Впрочем, она — не главная…

— А какая же есть еще? — спросил сержант Мартьяль, взволновавшись.

— Опасность встретить индейцев, которые бродят вдоль этих берегов.

— Вы говорите о гуахарибосах? — спросил Жан.

— Нет, мое дорогое дитя, — ответил, улыбнувшись, комиссар, — эти индейцы — безобидные люди. Я знаю, что когда-то они считались опасными. В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, в то время, когда полковник Кермор поднимался по Ориноко, им приписывали разрушение нескольких деревень и избиение их жителей…

— Моему отцу, может быть, пришлось защищаться от нападения гуахарибосов! — воскликнул Жан. — Не попал ли он им в руки?

— Нет… нет… — поспешил ответить Жак Хелло. — Никогда, конечно, Мануэль не слыхал…

— Никогда, господин Хелло, никогда, мое дорогое дитя! Я повторяю вам: ваш отец не мог стать жертвой этих индейцев, так как они уже лет пятнадцать не заслуживают такой дурной репутации…

— Вы имели с ними дело, господин Мануэль? — спросил Герман Патерн.

— Да, несколько раз. И я мог убедиться, что Шаффаньон говорил правду, когда при своем возвращении он описал мне этих индейцев в виде довольно несчастных существ маленького роста, слабых, очень боязливых и, в общем, совсем неопасных. Поэтому я не скажу: «Берегитесь гуахарибосов», но я скажу: «Берегитесь всяких авантюристов, которые посещают эти саванны… Берегитесь этих, способных на всякое преступление разбойников, от которых правительство должно было бы очистить территорию, выслав против них свою армию!»

— Один вопрос, — заметил Герман Патерн. — То, что опасно для путешественников, не должно ли быть опасным также и для плантаций и их собственников?..

— Разумеется! Вот почему в Данако мои сыновья, слуги и я постоянно находимся начеку. Если бы эти бандиты подошли к плантации, они были бы замечены и не застали бы нас врасплох; их встретили бы ружейными выстрелами, и мы отбили бы у них охоту к новому посещению. К тому же в Данако, как они знают, марикитаросы не боязливы, и они не решились бы напасть на нас. Что же касается путешественников, которые плывут по реке, то они должны быть крайне осторожны, так как берега ненадежны.

— В самом деле, — ответил Жак Хелло, — нас предупредили, что многочисленная шайка квивасов бродит по этой территории.

— К несчастью, да! — ответил комиссар.

— Говорят даже, что у них начальником состоит беглый каторжник.

— Да… Это ужасный человек!

— Вот уже несколько раз, — заметил сержант Мартьяль, — мы слышим об этом каторжнике, который, как говорят, бежал из Кайенны…

— Из Кайенны… это правда.

— Что же, это француз? — спросил Жак Хелло.

— Нет, испанец, который был осужден во Франции, — сказал Мануэль.

— Как его зовут?..

— Альфаниз.

— Альфаниз?.. Может быть, это вымышленное имя? — заметил Герман Патерн.

— По-видимому, это его настоящее имя.

Если бы Жак Хелло посмотрел на Жиро в этот момент, он, конечно, заметил бы, как передернулось его лицо. Испанец шел мелкими шажками вдоль берега, приближаясь к группе, чтобы лучше расслышать разговор, и собирая в то же время различные предметы, разбросанные по песку.

Но Жак Хелло повернулся в другую сторону, услышав неожиданное восклицание.

— Альфаниз?.. — воскликнул сержант Мартьяль, обращаясь к комиссару. — Вы сказали: Альфаниз?..

— Да, Альфаниз…

— Ну… вы правы… Это не вымышленное имя… Это действительно имя этого негодяя…

— Вы знаете Альфаниза? — спросил Жак Хелло, очень удивленный этим замечанием.

— Еще бы не знаю! Говори, Жан, расскажи им, откуда мы знаем его!.. Я запутаюсь на своем плохом испанском языке, и комиссар не сможет меня понять.

Жан рассказал тогда следующую историю, которую он слышал от сержанта Мартьяля, — историю, которую старый солдат не раз напоминал ему, когда у себя дома, в Шантенэ, они оба говорили о полковнике Керморе.

В 1871 году, незадолго до окончания войны, когда полковник командовал одним из пехотных полков, ему пришлось выступить свидетелем по двойному судебному делу: о воровстве и об измене.

Этим вором был не кто иной, как испанец Альфаниз. Изменник, будучи шпионом пруссаков, прибегал в то же время к воровству при содействии одного писаря, который избег суда благодаря самоубийству.

Когда проделки Альфаниза были открыты, он успел убежать, и схватить его не удалось. Только случайно его арестовали два года спустя, в 1873 году, приблизительно за шесть месяцев до исчезновения полковника Кермора.

Привлеченный к суду Нижнелуарского округа и обвиненный показаниями полковника, он был осужден на вечные каторжные работы. Альфаниз сохранил страшную ненависть к полковнику Кермору, — ненависть, которая сопровождалась самыми ужасными угрозами.

Испанец был отправлен в Кайенну, откуда бежал в начале 1892 года с тремя своими товарищами, после 19 лет заключения. Так как ему было 23 года, когда он был осужден, то ко времени побега ему было 42 года. Считая его очень опасным преступником, французские власти поставили на ноги своих агентов, чтобы напасть на его след. Это оказалось бесполезным. Альфанизу удалось покинуть Гвиану, а среди обширных, едва населенных территорий в огромных льяносах Венесуэлы как было найти следы этого бежавшего каторжника?!

Все, что узнала администрация, — и в чем венесуэльская полиция была уверена, — это то, что каторжник стал во главе шайки квивасов, которые, будучи выгнаны из Колумбии, перенесли свою деятельность на правый берег Ориноко.

Лишившись своего начальника со смертью негра Саррапиа, эти индейцы, самые опасные из всех туземцев, собрались под командой Альфаниза. Действительно, грабежи и убийства, совершенные за последние годы в южных провинциях республики, могли быть приписаны только его шайке.

Таким образом, Альфаниз бродил по тем самым территориям, где Жанна Кермор и сержант Мартьяль искали полковника. Не могло быть сомнений, что каторжник не пощадил бы своего обвинителя, если бы он попал в его руки. Это было новое испытание для молодой девушки, и она не могла удержаться от слез при мысли, что преступник, сосланный в Кайенну и смертельно ненавидящий за это ее отца, бежал.

Жак Хелло и Мануэль успокоили, однако, девушку. Каким образом мог Альфаниз открыть местопребывание полковника Кермора, местопребывание, которого не удалось узнать после стольких расспросов? Нет… нечего было опасаться, чтобы он мог попасть в его руки.

Во всяком случае, надо было продолжать поиски, не позволяя себе ни малейшего промедления и не отступая ни перед какими препятствиями.

К тому же все уже было почти готово к отправлению. Гребцы Вальдеса, считая и Жиро, были заняты погрузкой «Галлинетты», которая могла пуститься в дорогу на другой же день.

Мануэль заставил своих гостей провести последний вечер у него.

После ужина разговор завязался снова. Всякий принимал к сведению советы комиссара, в особенности касающиеся мер предосторожности на пирогах.

Наконец, когда настал час уходить, семья Ассомпсиона проводила пассажиров до набережной.

Здесь попрощались, в последний раз пожали друг другу руки, обещали вновь увидеться по возвращении, и Мануэль не забыл сказать:

— Кстати, господин Хелло, и вы также, господин Патерн, — когда вы вернетесь к вашим товарищам, которых вы оставили в Сан-Фернандо, передайте мой привет Мигуэлю! Что же касается его двух друзей, то им передайте мое проклятие. И да здравствует Ориноко! Единственное!.. Настоящее!.. То, которое протекает у Данако и орошает берега моего имения.

Глава пятая. БЫКИ И ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ УГРИ

Итак, плавание по верхнему течению реки возобновилось. Путешественники продолжали надеяться на успешное окончание экспедиции. Они спешили прибыть в миссию Санта-Жуана, получить от отца Эсперанте верные указания и надеялись избежать встречи с шайкой Альфаниза, которая могла бы совершенно погубить экспедицию.

В это утро, почти в час отправления, Жанна Кермор, оставшись наедине с Жаком Хелло, сказала ему:

— Хелло, вы не только спасли мне жизнь, но захотели еще присоединить свои усилия к моим. Моя душа полна благодарности… Я не знаю, чем я смогу отплатить вам…

— Не будем говорить о благодарности, — ответил Хелло. — Такие услути являются обязанностью, и эту обязанность ничто не помешает мне выполнить до конца.

— Нам, может быть, грозят большие опасности.

— Нет, надеюсь! К тому же это лишнее основание, чтобы я не покидал дочери Кермора… Я… чтоб я покинул вас!.. — прибавил он, взглянув на молодую девушку так, что она опустила глаза. — Это именно вы хотели сказать мне?..

— Да… я хотела… я должна была… я не могу злоупотреблять вашей добротой… Я отправилась в это далекое путешествие одна… Вы случайно встретились на моем пути, и я этому рада… Но…

— …но ваша пирога ждет вас, сударыня, как моя ждет меня, и они пойдут вместе к одной и той же цели… Я принял это решение, зная, на что я иду. А что я раз решил, то делаю до конца… Если единственная причина, из-за которой вы не хотите, чтобы я продолжал это плавание, — опасности, о которых вы говорите…

— Жак, — ответила поспешно Жанна Кермор, — какие другие причины могут быть у меня?..

— В таком случае… Жан!.. Мой дорогой Жан… как я должен вас называть!.. Не будем больше говорить о разлуке… И — в путь!

Сильно билось сердце у «дорогого Жана», когда он садился на «Галлинетту»! А когда Жак Хелло вернулся к своему другу, то последний с улыбкой сказал ему:

— Держу пари, что дочь Кермора благодарила тебя за все, что ты сделал для нее, и просила тебя больше не делать этого…

— Я отказался!.. — воскликнул Жак Хелло. — Я никогда не покину ее!

— Еще бы! — ответил просто Герман Патерн, хлопнув своего приятеля по плечу.

Что эта последняя часть путешествия должна была доставить пассажирам обеих пирог большие трудности, это было не только возможно, но даже вероятно. Во всяком случае, жаловаться сейчас было нечего. Западный ветер держался крепко, и пироги под парусами довольно быстро поднимались вверх по течению реки.

В этот день, пройдя мимо нескольких островов, на которых ветер гнул высокие деревья, пироги достигли к вечеру остров Байанона, лежащий у изгиба реки. Так как, благодаря щедрости Мануэля Ассомпсиона и его сыновей, провизии было множество, то охотиться не пришлось. И так как ночь была лунная, то Паршаль и Вальдес предложили сделать стоянку лишь на следующий день.

— Если река свободна от рифов и скал, — ответил Жак Хелло, — и если вы не боитесь попасть на какие-нибудь камни, то, пожалуй…

— Нет, — сказал Вальдес, — надо воспользоваться хорошей погодой, чтобы подняться как можно выше. Редко бывает, чтобы в эту пору погода оказывалась такой благоприятной.

Предложение было разумно. Его приняли, и пироги не причаливали.

Ночь прошла без приключений, хотя и без того неширокое русло в 350 метров, часто суживалось благодаря островам, в особенности у устья Рио-Гуанами, притока с правой стороны.

Утром «Галлинетта» и «Моршпа» очутились у острова Тембладор, где Шаффаньон познакомился с гостеприимным негром по имени Рикардо. Но этого негра, который в то время числился комиссаром Кунукунумы и Кассиквиара, двух важных притоков с правой и левой стороны, не было больше в этой резиденции.

Между тем пассажиры ожидали встретить его здесь, на острове Тембладор, так как Жан говорил о нем, основываясь на своем путеводителе.

— Я очень жалею, что этого Рикардо нет здесь, — заметил Жак Хелло. — Может быть, мы узнали бы от него, не показывался ли в окрестностях реки Альфаниз.

Обратившись к испанцу, он спросил:

— Жиро, за время вашего пребывания в Сан-Фернандо вы слышали что-нибудь о беглых каторжниках из Кайенны и о шайке индейцев, которая присоединилась к ним?..

— Да, — ответил испанец.

— Их местопребыванием считали провинцию верхнего Ориноко?

— Об этом я не слышал… Говорили об отряде индейцев-квивасов…

— Это именно они и есть, Жиро, и во главе их стоит каторжник Альфаниз.

— В первый раз слышу это имя, — заявил испанец. — Во всяком случае, нам нечего опасаться встречи с квивасами, так как, судя по тому, что говорилось о них, они направились в Колумбию, откуда были изгнаны. А раз это так, то их не может быть на Ориноко.

Возможно, что Жиро и был осведомлен об этом, когда говорил, что квивасы направились в льяносы Колумбии, к северу. Как бы там ни было, путешественники не забывали советов Мануэля Ассомпсиона и держались настороже.

День прошел спокойно. Плавание продолжалось при наилучших условиях. Пироги шли от острова к острову.

Вечером они стали на ночевку у оконечности острова Карича.

Так как ветер стих, то лучше было заночевать, чем идти в темноте на шестах.

Во время прогулки по острову Жак Хелло и сержант Мартьяль убили в ветвях церкопии одного «ленивца», питающегося листьями этого растения. Затем, возвращаясь, у устья Рио-Каричи, в тот момент, когда пара двуутробок ловила рыбу, путешественники сделали два выстрела, очень удачные, но не особенно производительные. Питаясь рыбой, эти двуутробки имеют твердое и невкусное мясо, которое индейцы не едят. Заменить, таким образом, обезьян, которые даже для европейских желудков являются лакомством, они не могут.

Впрочем, двуутробки были охотно приняты Германом Патерном, который с помощью Паршаля занялся обдиранием с них кож для своей коллекции.

Что касается «ленивца», питающегося лишь растениями, то его положили на всю ночь в яму, наполненную раскаленными камнями. Пассажиры рассчитывали полакомиться им на второй день за завтраком, а если бы его мясо слишком пахло дымом, то оно нашло бы все же любителей среди гребцов пирог. Вообще индейцы были неприхотливы, и в этот же вечер, когда один из них принес несколько дюжин земляных червей, длиной около 30 сантиметров, они разрезали их на куски, сварили с какими-то травами и потом самым добросовестным образом лакомились ими.

На следующее утро путешественники спешно отправились в дальнейший путь, чтобы воспользоваться довольно свежим утренним ветром. С того места, где стояли пироги, виднелась высокая горная цепь, которая тянулась за лесом вдоль правого берега до горизонта. Это была цепь Дундо, от которой путешественники находились еще в нескольких днях пути, — одна из самых значительных горных цепей этой области.

Двадцать четыре часа спустя, после утомительного дня с перемежающимся ветром, со страшными ливнями и короткими промежутками ясной погоды, Вальдес и Паршаль остановились на ночевку у Пьедра-Пинтады.

Не следует смешивать эту «раскрашенную гору» с той, которую путешественники видели выше, у Сан-Фернандо. Если она и называется так, то потому, что скалы на левом берегу так же, как и у той горы, носят на себе следы иероглифов и фигур. Благодаря довольно уже значительной убыли воды эти знаки ясно выделялись у основания скал, и Герман Патерн мог хорошо их рассмотреть.

Впрочем, Шаффаньон, как он и свидетельствует об этом в описании своего путешествия, уже сделал это.

Нужно, однако, заметить, что соотечественник Германа Патерна исследовал эту часть Ориноко во второй половине ноября, тогда как наши путешественники находились здесь во второй половине октября. Разница в один месяц выражается в этой местности, где сухое время года резко сменяется дождливым, довольно значительными климатическими колебаниями.

Уровень реки, таким образом, был в это время несколько выше, чем он бывает несколькими неделями позже, и это обстоятельство должно было благоприятствовать плаванию обеих пирог, так как главное, препятствие в этом отношении и создает именно мелководье.

В тот же вечер лодки остановились у устья Кунукунумы, одного из главных притоков с правой стороны. Герман Патерн не стал, однако, говорить за и против этого притока, как он сделал это относительно Вентуари, хотя и мог бы повторить то же самое с не меньшим успехом.

— К чему? — заметил он. — Все равно Варинаса и Фелипе нет с нами, и спор завянет.

Может быть, при иных обстоятельствах Жак Хелло, ввиду данного ему поручения, и последовал бы примеру своего соотечественника, который до него поднимался по Ориноко. Может быть, он сел бы с Паршалем в шлюпку «Мориша». Может быть, по примеру Шаффаньона он обследовал бы Кунукунуму дней в пять-шесть. Может быть, наконец, он возобновил бы отношения с кептэном и его семьей, которого посетил и сфотографировал французский путешественник…

Но — надо признаться в этом — инструкции министра были принесены в жертву иной цели, которая увлекала Жака Хелло до Санта-Жуаны. Он спешил туда и был бы неделикатен, если бы задержал Жанну Кермор, стремившуюся исполнить свою дочернюю обязанность.

Иногда — не для того, чтобы упрекнуть его, а «по долгу службы» — Герман Патерн говорил ему два-три слова о забытой им первоначальной цели путешествия.

— Хорошо… хорошо! — отвечал Жак Хелло. — То, что упущено нами теперь, мы сделаем на обратном пути…

— Когда же?

— Когда будем возвращаться, черт возьми!.. Неужели ты думаешь, что мы не вернемся?..

— Я?.. Я ничего не знаю об этом!.. Кто знает, куда мы идем!.. Кто знает, что там случится!.. Предположим, что мы не найдем полковника Кермора…

— Ну, тогда, Герман, и настанет время подумать о том, чтобы спуститься по реке.

— С дочерью Кермора?

— Конечно!

— А предположим, что наши поиски достигнут цели… что полковник Кермор будет найден… что его дочь, как это вполне вероятно, захочет остаться с ним… Ты решишься тогда вернуться?..

— Вернуться? — ответил Жак Хелло тоном человека, которого этот вопрос смущает.

— Да, вернуться одному… со иной, конечно…

— Ну разумеется, Герман!..

— А я не верю твоему «разумеется», Жак!

— Ты с ума сошел!

— Пусть, но ты… ты влюблен, — это тоже особый вид сумасшествия… и притом неизлечимого.

— Опять?.. Опять ты говоришь о вещах, в которых…

— …в которых я ни чуточки не понимаю? Это уже известно!.. Но послушай, Жак… Между нами говоря… если я ничего не понимаю, то я вижу… и я не знаю, зачем ты пробуешь скрыть свое чувство, которое ничего общего не имеет с твоей научной экспедицией… и которое я к тому же нахожу вполне естественным?

— Ну, так да, мой друг! — ответил Жак Хелло прерывающимся от волнения голосом. — Да!.. Я люблю эту отважную девушку. Разве удивительно, что моя симпатия к ней превратилась… Ну да!.. Я люблю ее!.. Я не покину ее!.. Что будет с этим чувством, которое захватило меня целиком? Я не знаю, как это кончится!

— Хорошо кончится! — ответил Герман Патерн. Он не счел нужным что-либо прибавлять к этим двум, может быть, слишком самоуверенным словам, за которые его друг пожал ему руку крепче, чем когда-либо.

Из всего этого вытекало, что если течение Кунукунумы и не было обследовано, то было так же сомнительно, чтобы это было сделано и при возвращении пирог. Между тем Кунукунума заслуживала этого, так как она протекает по живописной и богатой местности. Что касается ее устья, то оно имело здесь меньше двухсот метров ширины.

Итак, на другой день «Галлинетта» и «Мориша» отправились в дальнейший путь. И то, что не было сделано для Кунукунумы, не было также сделано и для Кассиквиара, мимо устья которого прошли в это утро.

Между тем дело касалось одного из важнейших притоков великой реки. Вода, которую он вливает в Ориноко через свое устье на левом берегу, течет со склонов бассейна Амазонки. Это установил Гумбольдт, а еще раньше исследователь Солано убедился, что между обоими бассейнами существует связь через Рио-Негро и Кассиквиар.

Действительно, около 1725 года португальский капитан Мораэс, продолжив свое плавание по Рио-Негро за Сан-Габриель, у устья Гуаира, а затем по Гуаиру до Сан-Карлоса, спустился отсюда по Кассиквиару в Ориноко, пройдя, таким образом, венесуэльско-бразильскую область.

Без сомнения, Кассиквиар стоил исследования, хотя его ширина в этом месте не превосходит 40 метров. Однако пироги продолжали свое плавание вверх по реке.

В этой части Ориноко правый берег реки очень крутой. Не говоря о цепи Дундо, которая выделяется на горизонте, покрытая непроходимыми лесами, горы Гуарако образуют высокий крутой берег, с которого открывается широкий вид на льяносы левого берега, изборожденные капризным и извилистым течением Кассиквиара.

Пироги шли при слабом ветре, с трудом иногда преодолевая течение. Незадолго до полудня Жан указал на низкое, густое облако, которое ползло по саванне.

Парша ль и Вальдес присмотрелись к этому облаку, которое развертывалось все шире, набегая ближе и ближе на правый берег. Жиро, стоя на носу «Галлинетты», тоже глядел в эту сторону, стараясь понять причину такого явления.

— Это облако пыли, — сказал Вальдес.

К такому мнению присоединился и Паршаль.

— Кто может поднимать эту пыль? — спросил сержант Мартьяль.

— Вероятно, какой-нибудь движущийся отряд, — ответил Паршаль.

— В таком случае он должен быть многочислен, — заметил Герман Патерн.

— Конечно, — ответил Вальдес.

Облако, находившееся на расстоянии 200 метров от берега, быстро приближалось. Иногда оно разрывалось, и в просветах можно было, казалось, разглядеть какие-то красноватые движущиеся массы.

— Неужели это шайка квивасов? — воскликнул Жак Хелло.

— В таком случае, — сказал Паршаль, — лучше отвести, из предосторожности, лодки к другому берегу.

— Да, из предосторожности следует это сделать, — сказал Bальдес, — и притом не теряя ни минуты.

Соответствующее распоряжение было отдано.

Убрали паруса, которые стеснили бы движение лодок при их движении наискось реки, и гребцы, налегая на шесты, двинули пироги к левому берегу.

Жиро, внимательно рассмотрев облако пыли, тоже присоединился к гребцам, не выказав ни малейшего смущения.

Но если испанец не беспокоился, то путешественники имели к тому все основания, раз им действительно предстояла встреча с Альфанизом и его шайкой. Со стороны этих бандитов нельзя было ждать никакой пощады. К счастью, так как у них, по-видимому, не было лодок, то пироги, держась у левого берега, оказывались сейчас в безопасности от их нападения.

Достигнув левого берега, Вальдес и Паршаль причалили. Здесь, приготовив ружья, пассажиры стали выжидать, готовые к защите.

Ширина Ориноко в триста метров не превосходила дальнобойности карабинов.

Ждать пришлось недолго.

Пыльное облако находилось уже всего в двадцати шагах от реки. Из него раздались крики, вернее, мычания, относительно которых ошибиться было невозможно.

— Ну! Бояться нечего!.. Это всего только стадо быков! — воскликнул Вальдес.

— Вальдес прав, — прибавил Паршаль. — Эту пыль поднимает стадо в несколько тысяч голов…

— Оно производит ужаснейший шум! — заметил сержант Мартьяль.

Этот шум производили мчавшие быки.

Жан, которого Жак Хелло уговорил скрыться в каюте «Галлинетты», вышел теперь из нее, заинтересованный зрелищем переправы стада через Ориноко.

Эти переходы быков на территории Венесуэлы весьма часты. Собственники скота вынуждены считаться с требованиями сухого и влажного времен года. Когда ощущается недостаток травы на высоких местах, то приходится выбирать для пастбищ низкие равнины у берегов рек, выискивая главным образом такие низины, где благодаря наводнению трава достигает невероятного роста. На всем протяжении этих низин трава доставляет животным превосходную и обильную пищу.

Таким образом, погонщики должны перегонять стада, и когда на пути попадается река, то животные переплывают ее.

Жаку Хелло и его товарищам, не имевшим никаких оснований опасаться этого тысячного сборища жвачных, предстояло интересное зрелище.

Дойдя до берега, быки остановились. Поднялось ужасное смятение, так как последние ряды толкали первые, а те боялись броситься в реку.

Увлек их в воду ехавший впереди «кабэстеро».

— Это «капитан плавания», — сказал Вальдес. — Он бросится сейчас на своей лошади вплавь, и животные последуют за ним.

Действительно, «кабэстеро» спрыгнул с крутого берега в воду. И быки, с вожаками во главе, которые издали странный, дикий сигнал «вперед», бросились вплавь.

Тотчас же все стадо очутилось в воде, на поверхности которой можно было разглядеть лишь головы с длинными кривыми рогами.

Несмотря на быстрое течение, переправа происходила благополучно до середины реки, и можно было надеяться, что она закончится без приключений благодаря руководству «капитана плавания» и ловкости «вожаков».

Но случилось иначе.

Когда несколько сот быков были всего в 20 метрах от берета, произошло вдруг ужасное смятение. Затем в тот же миг крики «вожаков» смешались с мычанием быков.

Казалось, все стадо объято ужасом, причина которого была непонятна.

— Электрические утри… электрические утри!.. — воскликнули гребцы «Мориши» и «Галлинетты».

— Электрические утри? — повторил Жак Хелло.

— Да!.. — воскликнул Паршаль. — Карибы и парайосы.

Действительно, стадо наткнулось на стаю ужасных электрических угрей, которые миллионами живут в реках Венесуэлы.

Под разрядами этих живых «лейденских банок», всегда заряженных и отличающихся чрезвычайной силой, быки были парализованы. Они поворачивались набок и под влиянием электрических ударов дергали ногами.

Многие из них исчезли под водой в несколько мгновений, тогда как другие, не слушаясь больше «вожаков», из которых некоторые тоже были ударены угрями, увлечены были течением и выбрались на противоположный берег несколькими сотнями метров ниже.

Так как остановить задние ряды оказалось невозможным, то перепуганные быки волей-неволей должны были продолжать бросаться в реку. Впрочем, скоро нападение угрей ослабло, и значительная часть быков, достигнув берега, шумно умчалась вглубь саванны.

— Вот чего не увидишь, — сказал Герман Патерн, — ни на Сене, ни на Луаре, ни даже на Гаронне, и что стоит увидеть!

— Черт возьми, мы хорошо сделаем, если остережемся этих отвратительных угрей! — проворчал сержант Мартьяль.

— Конечно, сержант, — сказал Жак Хелло, — в крайнем случае от них надо защищаться, как от электрический батарей.

— Самое благоразумное, — прибавил Паршаль, — это не падать в воду, где они кишат.

— Все это верно, Паршаль! — рассмеялся Герман Патерн.

Этих угрей водится много в венесуэльских реках. Но, с другой стороны, рыбаки также и ловят их во множестве, так как они представляют очень вкусное блюдо. Их ловят с помощью сетей и, дав им разрядить свое электричество, без труда уже берут их.

Что нужно думать о рассказе Гумбольдта, передающего, что в его время для облегчения этой ловли в реку пускали табуны лошадей? Элизе Реклю полагает, что даже в то время, когда в льяносах лошади водились в изобилии, их ценность оставалась все же настолько значительной, что жертвовать ими таким варварским образом на стали бы, И надо думать, что он прав.

Когда пироги пустились снова в дорогу, их движение было замедлено недостатком ветра, который обыкновенно стихал после полудня. В нескольких узких проходах, где течение было очень быстрое, пришлось идти на шестах, что заставило потерять несколько часов. Наступала уже ночь, когда пассажиры остановились на ночевку у деревни Эсмеральда.

В этот момент на правом берегу пространство ярко было освещено великолепным снопом света, поднимающимся над лесистой вершиной пирамиды Дундо, возвышающейся на 2474 метра над уровнем моря. Это было не вулканическое извержение, а какие-то странные огни, которые плясали по склонам горы. Ослепленные этим светом летучие мыши-рыболовы кружились над стоящими у берега пирогами, погруженными в сон.

Глава шестая. УЖАСНОЕ БЕСПОКОЙСТВО

Пока также люди, как индейцы барэ, останутся барэ, появление этих огней на вершине горы Дундо будет считаться дурным предзнаменованием.

Пока марикитаросы останутся марикитаросами, это появление останется для них предзнаменованием счастливых событий.

Таким образом, эти два туземных племени совершенно по-разному относятся к пророческой горе. Но кто бы из них ни был прав, несомненно, соседство горы не принесло счастья деревне Эсмеральда.

Трудно было бы найти более приятное местоположение в прилегающих к Ориноко равнинах, — лучших и удобнейших пастбищ для скота, лучшего климата, который не знает крайностей тропического пояса. И, однако, Эсмеральда находилась в состоянии упадка и запустения. От старинного поселка, основанного испанскими колонистами, остались лишь развалины маленькой церкви и пять-шесть хижин, которые бывают населены только временно, в пору рыбной ловли и охоты.

Когда «Галлинетта» и «Морипга» прибыли сюда, они не встретили в порту ни одной лодки.

Кто же прогнал отсюда индейцев? Легионы комаров, которые делают местность необитаемой, мириады насекомых, которых не могли бы уничтожить все огни горы Дундо.

Пироги были так осаждены этими комарами, что даже предохранительные сетки оказались недостаточной защитой; пассажиры и гребцы получали такие укусы — даже племянник сержанта Мартьяля, которого дядюшка не смог на этот раз уберечь, — что Паршаль и Вальдес еще ночью отвалили от берега при помощи шестов в ожидании утреннего ветра.

Этот ветер начался только около шести часов утра, и два часа спустя пироги прошли устье Игуапо, одного из притоков правой стороны.

Жак Хелло также не думал обследовать Игуапо, как он не подумал этого сделать относительно Кунукунумы и Кассиквиара. Но Герман Патерн не сказал ему по этому поводу ни слова, даже в виде дружеской шутки.

К тому же у Жака Хелло не меньше, чем у сержанта Мартьяля, был другой предмет для беспокойства.

Как ни была сильна и энергична Жанна Кермор, которая до сих пор выносила все испытания, можно было опасаться, что она заболеет от местного климата. На поверхности болотистых низин здесь господствуют лихорадки, которых трудно избежать. Благодаря крепкому сложению Жак Хелло, Герман Патерн и сержант Мартьяль не поддались еще этой болезни. Оставался здоровым и экипаж пирог, привыкший к местному климату. Но молодая девушка испытывала уже несколько дней общее недомогание, серьезность которого была замечена.

Герман Патерн понял, что Жанна Кермор страдает лихорадкой. Ее силы падали, исчезал аппетит, и страшная слабость заставляла ее лежать в каюте целыми часами. Она старалась пересилить недомогание, крайне опечаленная мыслью, что ее болезнь создает ее спутникам новые беспокойства.

Оставалась, правда, надежда, что это нездоровье окажется лишь мимолетным. Может быть, диагноз Германа Патерна был ошибочен? Потом, принимая во внимание физическую выносливость Жанны, не явится ли для нее лучшим доктором крепкая натура, а лекарством — молодость?

Тем не менее Жак Хелло и его товарищи пустились в дальнейшее плавание крайне обеспокоенные.

На ночевку пироги остановились у устья Габиримы, притока с левой стороны. Здесь не оказалось никаких следов индейцев барэ, указанных Шаффаньоном. Сожалеть об этом не приходилось, так как две хижины, стоявшие у устья реки в то время, когда их посетил французский путешественник, были населены семьей убийц и грабителей, один из которых был прежний «кептэн» Эсмеральды. Остались ли они такими же негодяями или сделались с тех пор честными людьми — этот вопрос не поднимался. Во всяком случае, они перенесли свою деятельность в другое место. Таким образом, узнать что-нибудь о шайке Альфаниза здесь не удалось.

На следующее утро пироги пустились в дальнейшее плавание, снабженные олениной, морскими свинками и пекари, убитыми охотниками накануне. Погода стояла скверная. Временами шел проливной дождь. Жанна Кермор очень страдала от этого. Ее состояние не улучшалось. Лихорадка упорствовала, даже усиливалась, несмотря на все старания остановить ее.

Изгибы реки, ширина которой уменьшалась порой до 200 метров, при множестве рифов, не позволили пройти в этот день дальше острова Яно — последнего на пути лодок к верховьям.

На следующий день, 21 октября, некоторое затруднение плавание встретило на пороге, лежащем между тесными, высокими и крутыми берегами, и вечером «Мориша» и «Галлинетта» воспользовались попутным ветром и остановились у реки Падамо.

Лихорадка, мучившая молодую девушку, не проходила. Жанна все более и более слабела и не могла уже выходить из каюты.

Старый солдат стал жестоко упрекать себя за то, что согласился на это путешествие. Это была его вина! Но что делать? Как остановить припадки лихорадки и как помешать им начаться вновь? Даже допуская, что в аптеке «Мориши» и найдется лекарство, которое поможет на время, не благоразумнее ли вернуться? Увлекаемые течением пироги через несколько дней могли быть в Сан-Фернандо.

Жанна Кермор услышала, как сержант Мартьяль обсуждал этот вопрос с Жаком Хелло и, совершенно разбитая, слабым голосом сказала:

— Нет… нет!.. Не будем возвращаться в Сан-Фернандо… Я поеду до миссии… Я буду продолжать путешествие до тех пор, пока не найду моего отца… В Санта-Жуану!.. В Санта-Жуану!..

Сказав это, она от напряжения потеряла сознание.

Жак Хелло не знал, на что решиться: уступить настояниям сержанта Мартьяля — значило, пожалуй, вызвать у девушки роковой кризис, когда она убедится, что пирога спускается по реке. В общем, не лучше ли было, продолжив путешествие, добраться до Санта-Жуаны, где медицинская помощь так же обеспечена, как и в Сан-Фернандо?

Жак Хелло обратился к Герману Патерну.

— Неужели ты ничего не можешь сделать?! — воскликнул он полным отчаяния голосом. — Неужели ты не знаешь ни одного лекарства, которое могло бы прекратить лихорадку, от которой она умирает? Разве ты не видишь, что она тает с каждым днем?

Герман Патерн не знал, что ему отвечать, не знал, что еще предпринять. Хиной, которой в достаточном количестве была снабжена аптечка, не поможешь, хотя она и давалась Жанне в сильных дозах.

Когда сержант Мартьяль и Жак Хелло осаждали Патерна своими вопросами, обращались к нему со своими мольбами, он мог им ответить только:

— К несчастью, хина на нее не действует… Может быть, надо прибегнуть к каким-нибудь травам… к какой-либо древесной коре… Они должны найтись на этой территории. Но кто укажет их нам и как их достать?

Опрошенные по этому поводу, Вальдес и Паршаль подтвердили сказанное Германом Патерном. В Сан-Фернандо обыкновенно употребляют против лихорадки какое-то местное средство. Оно обладает специфическим свойством уничтожать эту лихорадку, от которой страдают в сухое время года как туземцы, так и иностранцы.

— Чаще всего, — подтвердил Вальдес, — употребляют кору чинкоры и особенно колорадито.

— Вы бы узнали эти растения? — спросил Жак Хелло.

— Нет, — ответил Вальдес. — Мы только лодочники, находимся постоянно на реке. Нужно бы обратиться к жителям льяносов, но их что-то ни одного не видно на берегах!

Герман Патерн знал, что действие колорадито очень благотворно в случаях лихорадки и что, без сомнения, больная поправилась бы, если бы могла принять настойку из этой коры. К сожалению, он, ботаник, не нашел еще этого растения в прибрежных саваннах.

Тем не менее вследствие категорического желания Жанны Кермор ее спутники решили продолжать путешествие без замедления.

Указанное средство, вероятно, можно было бы достать в Санта-Жуане. Но сколько времени надо было еще, чтобы пироги прошли те двести километров, которые оставались до миссии!

На другой день, с рассветом, плавание продолжилось. Время стояло грозовое; вдали гремел гром. Ветер был благоприятный, и Вальдес и Паршаль не хотели упустить его. Эти мужественные и честные люди сочувствовали горю своих пассажиров. Они любили юношу и были огорчены тем, что его болезнь усиливалась. Только один из гребцов обнаруживал полное равнодушие: это был испанец Жиро. Он постоянно наблюдал за обоими берегами. Стараясь не возбуждать подозрений, он чаще всего сидел на носу «Галлинетты», тогда как его товарищи лежали у мачты. Один или два раза Вальдес обратил на это внимание, и, конечно, Жак Хелло нашел бы поведение испанца подозрительным, если бы он имел время наблюдать за ним. Но его мысли были направлены совсем в другую сторону; целыми часами он сидел у дверей каюты Жанны, смотря на девушку, которая старалась хоть улыбкой поблагодарить его за заботы о ней.

В этот день она сказала ему:

— Жак, я хочу попросить вас исполнить одну мою просьбу…

— Говорите… говорите, Жанна! Я исполню все, что вы попросите.

— Может быть, я не буду иметь сил продолжать наши поиски. Когда мы будем в миссии, мне придется остаться там… Так вот, если мы узнаем, что сделалось с моим отцом… вы не откажетесь…

— …сделать все, чтобы найти его?.. Да, Жанна… моя дорогая Жанна… да!.. Я отправлюсь, я брошусь по следам полковника Кермора… я найду его… и возвращу его дочери…

— Спасибо, Жак, спасибо! — отвечала молодая девушка, голова которой вновь упала на подушку.

Падамо вливает в Ориноко большое количество воды через устье, которое шире самого Ориноко. Это тоже один из тех притоков, который мог бы поспорить с Гуавьярем и Атабапо!

Выше его течение было довольно быстрым, так как река протекает здесь между крутыми, поросшими густым лесом берегами. Пироги шли то под парусами, то на шестах.

Выше Рио-Окамо ширина реки уменьшалась до 50 метров.

К концу дня больной стало хуже вследствие очень сильного кризиса, и можно было ждать плохого конца, если Герману Патерну не удастся достать то средство, которое могло подействовать наверняка.

Как описать горе, которое царило среди пассажиров пирог! Сержант Мартьяль был в таком отчаянии, что можно было опасаться за его рассудок. Гребцы «Галлинетты» следили за ним, боясь, что в припадке отчаяния он бросится в реку.

Жак Хелло находился все время возле Жанны. Он давал ей небольшими глотками воду, чтобы утолить мучившую ее жажду, следил за каждым ее словом, мучился каждым ее вздохом. Неужели, думал он, ему не удастся спасти ту, которую он любил такой глубокой любовью, ради которой он готов был сто раз пожертвовать собственной жизнью?..

Ему пришла в голову мысль, что он должен был воспротивиться воле молодой девушки и отдать распоряжение вернуться в Сан-Фернандо. Выло бы безумием предположить, что при таких обстоятельствах можно будет добраться до истоков Ориноко.

Но даже если и удастся добраться туда, все же оттуда невозможно добраться до миссии Санта-Жуана… Если последняя не соединяется с рекой каким-либо «рио», придется идти пешком, через бесконечные леса, при ужасной жаре…

Однако, когда Жанна Кермор приходила в себя от забытья, когда лихорадка на время ослабевала, она спрашивала тревожным голосом:

— Жак, мы движемся все в том же направлении, не правда ли?

— Да, Жанна, да! — отвечал он.

— Я все время думаю о моем отце!.. Я видела во сне, что мы его нашли! И он благодарил вас за все, что вы сделали для меня… и для него…

Жак Хелло отворачивался, чтобы скрыть свое волнение. Да! Он волновался, этот энергичный человек, он готов был плакать от бессилия своего перед этой все усиливающейся болезнью, перед этой смертью, которая уже сторожила у изголовья любимой им девушки!

Вечером пироги остановились у Педра-Мапайи, откуда они ушли рано утром на следующий день, пользуясь то ветром, то шестами.

Так как вода была уже очень низкой, фальки рисковали несколько раз сесть на мель на песках.

В продолжение этого утомительного дня пироги прошли то место, где горы Морас подходят впервые к берегу реки.

После полудня с больной случился новый сильный кризис. Думали, что настал уже ее последний час. Отчаяние сержанта Мартьяля было так велико, что Герман Патерн должен был заставить его пересесть на шедшую в ста шагах сзади «Моришу», чтобы Жанна не слышала его криков. Хина не оказывала уже на больную никакого действия.

— Герман! Герман! — сказал тогда Жак Хелло, который увлек своего товарища на нос «Галлинетты». — Жанна скоро умрет…

— Не отчаивайся, Жак!

— Я говорю тебе, что она умрет!.. Если ее не убьет этот кризис, она не выдержит следующего…

Это было слишком очевидно, и Герман Патерн опустил голову.

— И ничего нельзя сделать, ничего! — вздыхал он.

Около трех часов пополудни прошел проливной дождь, который несколько освежил тяжелую грозовую атмосферу. Жаловаться на это не приходилось, так как благодаря дождю притоки левого и правого берега, весьма многочисленные в этой части реки, сильно поднимали уровень воды в Ориноко и тем облегчали движение пирог.

В четыре часа за изгибом реки слева показалась за покрытыми лесом скалами довольно высокая гора Янама. Еще дальше открывалось устье узкого Рио-Мавака.

Так как ветер совершенно упал, то Вальдес и Паршаль остановились на ночевку у маленького поселка, состоящего из нескольких хижин, в которых жило 5–6 семейств марикитаросов.

Первым спрыгнул на берег Жак Хелло, крикнув рулевому «Мориши»:

— Идите со мной, Паршаль!

Куда он шел?..

Он шел к кептэну поселка.

Чего он хотел?..

Он хотел просить его спасти от смерти больную…

Кептэн занимал довольно комфортабельную хижину, какими бывают вообще жилища марикитаросов. Это был индеец лет сорока, смышленый и услужливый. Он принял обоих посетителей с подчеркнутой любезностью.

По настоянию Жака Хелло Паршаль тотчас же задал ему вопрос о колорадито.

— Знал ли кептэн этот корень?.. Росло ли это растение в области Маваки?..

— Да, — ответил индеец, — мы часто употребляем его против лихорадок.

— И он излечивает их?..

— Всегда.

Эти переговоры происходили на туземном наречии, которого Жак Хелло не мог понять. Но когда Паршаль перевел ему ответы кептэна, то он воскликнул:

— Пусть этот индеец раздобудет нам немного этой коры! Я заплачу ему столько, сколько он захочет! Все, что я имею!

Кептэн достал из корзины несколько кусков древесной массы и передал их Паршалю.

Минуту спустя Жак Хелло и рулевой были на «Галлинетте».

— Герман… Герман!.. Колорадито!.. Колорадито!.. Это все, что мог сказать Жак Хелло.

— Хорошо, Жак! — ответил Герман Патерн. — Нового приступа лихорадки не было. Время еще не ушло. Мы спасем ее, мой друг, мы спасем ее!

В то время как Герман Патерн приготовлял микстуру, Жак Хелло успокаивал Жанну. Никогда лихорадка не могла устоять против колорадито! В этом отношении можно было поверить кептэну Маваки.

Бедная больная, у которой после этого припадка, поднявшего ее температуру до 40 o , расширились глаза, а щеки сделались восковыми, нашла в себе силы улыбнуться.

— Я уже чувствую себя лучше, — сказала она, — хотя ничего еще не принимала.

— Жанна, моя дорогая Жанна!.. — пробормотал Жак Хелло, становясь на колени.

Несколько минут было достаточно Герману Патерну, чтобы приготовить микстуру из коры колорадито, и Жак Хелло поднес чашку с лекарством к губам молодой девушки.

Выпив ее содержимое, она сказала: «Благодарю», и ее глаза опять закрылись.

Теперь нужно было оставить ее одну. Поэтому Герман Патерн увел Жака, который не хотел уходить. Оба они уселись на носу пироги, молчаливые и сосредоточенные.

Гребцы получили приказание отчаливать, чтобы на лодках не было слышно никакого шума. В случае, если бы Жанна заснула, ничто не должно было нарушать этого сна.

Сержант Мартьяль был предупрежден. Он знал, что достали корень против лихорадки и что микстура из этого корня была дана Жанне. Поэтому, оставив «Моришу», он спрыгнул на берег и подбежал к «Галлинетте».

Герман Патерн сделал ему знак остановиться.

Бедняга повиновался и с заплаканным лицом прислонился к скале.

По мнению Германа Патерна, если не случится нового припадка, значит, корень подействовал. Это должно было обнаружиться через два часа. Через два часа должны были узнать, есть ли надежда — может быть, даже уверенность — спасти молодую девушку.

В каком невыразимом волнении находились все! Прислушивались к каждому вздоху Жанны… не зовет ли она кого?.. Нет! Она не произносила ни слова.

Жак Хелло подошел к каюте.

Жанна спала совершенно спокойно.

— Она спасена!.. Спасена!.. — шептал он на ухо Герману Патерну.

— Я надеюсь… я верю… Да! Хорошая вещь это колорадито! Только на верхнем Ориноко редко попадаются фармацевты!

В ожидаемый срок припадок не повторился. Он не должен был больше повториться…

После полудня, когда Жанна проснулась, она могла — на этот раз не без основания — пробормотать Жаку Хелло, протягивая ему руку:

— Я чувствую себя лучше… Да!.. Я чувствую себя лучше!

Затем, когда сержант Мартьяль, который получил позволение вернуться на «Галлинетту», подошел к ней, она сказала, улыбаясь и вытирая рукой слезы старою солдата:

— Дело идет на поправку, дядюшка!

За ней следили всю ночь… Ей были даны новые приемы целительного корня. Сон ее был спокоен, и на другой день, когда она проснулась, никто уже не сомневался в ее выздоровлении. Какую радость почувствовали пассажиры и экипажи обеих пирог.

Нечего и говорить, что кептэн Маваки, несмотря на свой отказ, получил право выбирать из груза «Мориши» для своей семьи то, что ему нравилось. В общем, он оказался довольно скромным. Как плату за свое колорадито он получил несколько ножей, топорик, кусок материи, несколько зеркалец, бусы и с полдюжины сигар.

В момент отплытия заметили, что Жиро не было на борту «Галлинетты». Очевидно было, что он отсутствовал с предыдущего вечера.

На вопрос Жака Хелло, когда он вернулся, он ответил, что так как экипаж получил приказание высадиться на берег, то он спал в лесу. Пришлось удовольствоваться этим ответом, который не мог быть проверен и который к тому же был правдоподобным.

В течение четырех следующих дней пироги с трудом поднимались вверх по течению Ориноко. За сутки они делали не больше десяти километров. Впрочем, об этом мало беспокоились. Жанна быстро поправлялась, силы к ней возвращались благодаря питательным средствам, которые приготовлял ей с чрезвычайной заботливостью Герман Патерн. Жак Хелло не покидал ее, и в конце концов сержант Мартьяль нашел это вполне естественным.

— Так и должно быть! — повторял он себе. — Но, черт возьми, что скажет полковник!..

На другой же день выздоравливающая могла выйти между 12 и 2 часами дня из каюты. Накрытая легким одеялом, она лежала на мягкой травяной подстилке на корме пироги и вдыхала свежий и живительный воздух равнин.

Ширина реки не превосходила 30 метров. Большей частью приходилось идти при помощи шестов или бечевы. Несколько раз встречались маленькие пороги, вода на которых была так низка и переправа через которые оказалась настолько затруднительной, что зашла речь о разгрузке пирог.

К счастью, удалось избежать этой большой задержки. Вылезши из лодок, гребцы настолько облегчили пироги, что они и без разгрузки перешли через пороги. Таким путем прошли пороги Манавиче и Ямараквин у подножия горы Бокон, которая поднимается над рекой на 800 метров.

Каждый вечер Жак Хелло и сержант Мартьяль отправлялись в прибрежные леса охотиться и приносили полные ягдташи дичи. В этих провинциях Венесуэлы вопрос о пропитании разрешался очень просто, особенно для любителей дичи, которая здесь превосходна, и рыбы, которая водилась в реке в изобилии.

Здоровье Жанны теперь поправилось. Со времени приема колорадито она ни разу не почувствовала ни малейшего приступа лихорадки. Опасаться рецидива болезни, по-видимому, не было оснований; оставалось ждать, пока природа и молодость не справятся окончательно с последствиями недуга.

Днем 25 октября справа показалась горная цепь, отмеченная на карте как горы Гуанайос.

Двадцать шестого октября пироги с большим трудом и невероятными усилиями перевалили через порог Маркес.

Несколько раз Жак Хелло, Вальдес и Паршаль имели случай предположить, что правый берег совсем не так пустынен, каким он казался. Довольно часто между деревьями по берегу мелькали человеческие фигуры. Если это были, как можно было предполагать, гуахарибосы, то опасаться было нечего, так как это племя безобидное.

Время, когда люди Шаффаньона, в дни его путешествия, должны были ежечасно опасаться нападения этих туземцев, прошло.

Жак Хелло и Мартьяль тщетно, однако, пытались подойти ближе к этим людям, которых, как им казалось, они видели у опушки леса. При приближении к ним охотников они немедленно скрывались.

Само собой разумеется, что, если эти индейцы были не гуахарибосы, а квивасы, и притом квивасы из шайки Альфаниза, их присутствие на берегу грозило серьезной опасностью. Поэтому Паршаль и Вальдес внимательно следили за берегами и не позволяли больше гребцам спускаться на берег. Что касается Жиро, то в его поведении не замечалось ничего подозрительного, и он ни разу не выразил желания сойти на берег. Впрочем, через 7 или 8 переходов пироги все равно должны были остановиться вследствие мелководья Ориноко, которое превращается здесь в узенький ручей, вытекающий со склонов Паримы и превращающийся в большую водную артерию Южной Америки лишь после того, как получает воду от 300 притоков.

Тогда надо было бы оставить пироги и идти до Санта-Жуаны пешком через дремучие леса правого берега. Правда, это была уже конечная цель, и можно было надеяться достигнуть ее в несколько переходов.

В этот день, 27 октября, и в следующий плавание оказалось одним из самых трудных со дня отправления из Кайкары. Чтобы пройти порог Гуахарибосов, потребовались все усердие и вся ловкость рулевых.

Порог этот — тот пункт, которого в 1760 году достиг Диаз Фуэнт, первый исследователь Ориноко. Это обстоятельство вызвало со стороны Германа Патерна следующее верное замечание:

— Если индейцы этого племени неопасны, то нельзя сказать того же о порогах, носящих их имя…

— Будет чудо, если мы пройдем их без аварий! — ответил Вальдес.

Действительно, было почти чудом, что пироги выбрались из этих порогов лишь с легкими пробоинами, которые можно было заделать в пути.

Представьте себе лестницу, ступенями которой являются водные резервуары, следующие одни за другими на расстоянии 10–12 километров. Это расположение напоминало отчасти расположение шлюзов на канале Гота в Швеции. Только канал этот, ведущий из Стокгольма в Гетеборг, снабжен шлюзами, которые облегчают движение судов. Здесь же шлюзов не было, и приходилось тащить пироги по каменистому, совершенно сухому дну.

Все гребцы должны были принять участие в этой работе, таща бечеву, привязанную то к дереву, то к скале. Несомненно, если бы засуха наступила несколько раньше, пироги должны были бы окончательно остановиться на этих порогах.

Это было до такой степени верно, что Шаффаньон действительно должен был в этом месте покинуть свою пирогу и окончить экспедицию к истокам Ориноко на маленькой лодочке.

С раннего утра двинулись в путь снова. Ширина реки была уже не больше 15–20 метров. Пришлось перебираться еще через несколько порогов у подножия Сьерра-Гуахарибы — между прочим, порог Французов, — и не раз на мелководье надо было тащить пироги руками, так что они оставляли глубокие борозды на песке.

Наконец, вечером Паршаль и Вальдес остановились на ночевку у правого берега.

Напротив, на другом берегу, поднималась темная масса какого-то пика. Это был, очевидно, пик Монуар, названный так французским путешественником в честь генерального секретаря Географического общества.

Вследствие всеобщей крайней усталости ожидать бдительности ночной охраны было трудно. И действительно, после ужина единственной мыслью каждого было поскорее отдохнуть. Пассажиры и гребцы заснули глубоким сном.

Однако в течение ночи никакого нападения не произошло ни со стороны индейцев, ни со стороны квивасов Альфаниза.

Проснувшись на рассвете, оба рулевых издали крик удивления.

Вода спала за ночь на пятьдесят сантиметров. Пироги стояли на песке. Только желтоватые ручейки текли по руслу Ориноко.

Итак, плавание было прервано на все время засухи!

Когда экипажи собрались утром на носу пирог, оказалось, что одного гребца не хватает.

Жиро исчез, и на этот раз он уже не должен был вернуться…

Глава седьмая. ЛАГЕРЬ У ПИКА МОНУАР

Пик Монуар возвышается над саванной левого берега на 1500 метров. Горная цепь, опирающаяся на его огромную массу, продолжается к юго-востоку, теряясь на горизонте.

Приблизительно в 80 километрах отсюда находится вершина Фердинанда Лессепса, названная так на карте Шаффаньона по имени строителя Суэцкого канала между Африкой и Азией.

Здесь начинается горная область, образующая наибольший орографический рельеф Венесуэлы. Здесь закругляются громадные выпуклости. Здесь перекрещиваются капризные горные хребты. Здесь принимают они внушительный и грандиозный вид. Здесь раскинулась Сьерра-Парима, огибающая Ориноко. Здесь поднимается Красная гора, окутанная облаками, эта «мать ручьев», как говорят индейские предания, и гора Рорайма — гигантский верстовой столб, поставленный на границе трех государств.

Если бы позволило состояние реки, Жак Хелло и его товарищи прошли бы на лодках до Сьерра-Паримы, от которой начинаются истоки Ориноко. К их большому сожалению, от этого способа передвижения пришлось отказаться. Можно было бы, конечно, продолжать путь на маленьких шлюпках пирог. Но эти шлюпки могли вместить лишь по два человека. Кроме того, как было обойтись без гребцов в этом путешествии и что делать с багажом?

В это утро Жак Хелло, Герман Патерн, Жан, силы которого заметно восстанавливались, и сержант Мартьяль вместе с Вальдесом и Паршалем держали совет.

На нем должно было быть принято решение, от которого зависело как дальнейшее путешествие, так и успех всей экспедиции.

Итак, шесть человек расположились на опушке леса, на месте, которое было названо «лагерем у пика Монуар», хотя самый пик возвышался на другом берегу. Внизу расстилались пески, на которых стояли, у устья Рио-Торриды, пироги.

Погода была хорошая, ветер дул свежий и постоянный. Влево, на противоположном берегу, освещенная лучами солнца, блестела вершина пика, а к востоку виднелись его лесистые склоны.

Экипаж был занят около своих пирог приготовлением пищи.

Ветер дул с севера, и, если бы даже можно было продолжать плавание, он оказался бы неблагоприятным.

К тому же ни ниже по течению, ни по берегу, ни по опушке леса не показывалось ни одного индейца. Не видно было также никаких признаков жилья, хотя бы и покинутого. Между тем обыкновенно эти берега в сезон засухи посещаются туземцами. Впрочем, рассеянные по территории туземные племена нигде не останавливаются надолго.

Само собой разумеется, что купцы Сан-Фернандо никогда не поднимаются так далеко по реке, где они рисковали бы встретить мелководье. Да и с какими городами, с какими поселками они могли бы вести здесь ввозную и вывозную торговлю? За Эсмеральдой, в настоящее время необитаемой, не встретишь по Ориноко ни одного поселка, который по числу жителей мог бы именоваться деревней. Поэтому выше устья Кассиквиара пироги поднимались редко.

Первым заговорил Жак Хелло.

— Вы никогда не поднимались выше этого места по Ориноко, Вальдес? — спросил он.

— Никогда, — ответил рулевой «Галлинетты».

— И вы, Паршаль?

— И я, — ответил рулевой «Мориши».

— Никто из ваших гребцов не знает реки выше пика Монуар?

— Никто, — ответили Паршаль и Вальдес.

— Никто… кроме разве Жиро, — заметил Герман Патерн, — но этот испанец изменил нам. Я подозреваю, что он не в первый раз прогуливается по этим местам, хотя он и утверждает противное…

— Куда бы он мог уйти?.. — спросил сержант Мартьяль.

— Туда, где его ждут, конечно… — ответил Жак Хелло.

— Ждут?..

— Да, сержант! Признаюсь, с некоторого времени этот Жиро казался мне очень подозрительным…

— И мне тоже, — прибавил Вальдес. — Когда после его отсутствия в течение целой ночи у Рио-Маваки я спросил его об этом, он уклонился от ответа…

— Однако, — заметил Жак, — когда он отправился из Сан-Фернандо, у него было действительно намерение добраться до миссии Санта-Жуана…

— И очень вероятно, что он даже знал отца Эсперанте, — прибавил Герман Патерн.

— Это правда, — сказал сержант Мартьяль, — но это не объясняет, почему он исчез как раз тогда, когда мы находимся в нескольких переходах от миссии.

В последние дни мысль, что возбужденные Жиро подозрения имеют основания, все больше укреплялась в сознании Жака Хелло. Если же он никому не говорил об этом, то лишь потому, что не хотел беспокоить своих товарищей. Поэтому его меньше всех удивило исчезновение испанца, но он придавал этому событию важное значение.

Он задавал себе вопрос, не является ли Жиро одним из беглых каторжников Кайенны, ставших во главе квивасов, которыми командует этот Альфаниз, тоже испанец… Если же это так, то что делал Жиро в Сан-Фернандо, когда они встретили его там?.. Зачем находился он в этом городе?..

Теперь Жак Хелло с того времени, как его подозрения нашли себе подтверждение в исчезновении испанца, рассуждал так: Если Жиро не принадлежит к шайке Альфаниза, если у него нет дурных замыслов, если он действительно имел намерение добраться до миссии, то зачем он покинул своих спутников раньше конца путешествия?

Зачем он исчез как раз тогда, когда все указывало, что он должен был остаться? Кто знает, может быть, узнав, что квивасы со своим атаманом бродят в прибрежных саваннах, он воспользовался ночью, чтобы присоединиться к ним?..

А если так, то теперь, когда пироги не могли больше двигаться, маленький отряд, вынужденный идти густыми лесами, чтобы добраться до Санта-Жуаны, подвергался бы опасности нападения, отразить которое, при его малочисленности, было бы трудно…

Таковы были крайне серьезные опасения, которые тревожили Жака Хелло. Но об этих опасениях он ничего никому не говорил, за исключением Вальдеса, который разделял его подозрения насчет испанца.

Поэтому, когда сержант Мартьяль по поводу необъяснимого исчезновения Жиро поставил этот вопрос, Жак Хелло повернул его в другую сторону, чисто практическую.

— Оставим этого Жиро там, где он находится, — сказал он. — Может быть, он вернется, может быть, нет… Нам нужно заняться нашим настоящим положением и обсудить, как нам достичь нашей цели… Мы видим невозможность продолжать путешествие по Ориноко; это печально, я признаю это…

— Но это затруднение, — заметил Жан, — все равно возникло бы через несколько дней. Допуская даже, что нам удалось бы добраться на пирогах до истоков, пришлось бы высадиться у подножия Сьерра-Паримы. Оттуда до миссии, которая не связана с рекой Ориноко судоходным притоком, как мы и раньше всегда предполагали, придется идти через саванну.

— Мой дорогой Жан, — ответил Жак Хелло, — вы правы. Рано или поздно, завтра, если не сегодня, нам все равно пришлось бы покинуть пироги. Правда, сделав около сорока километров лишних к востоку — а плавание в дождливую погоду было бы легким, — мы сильно облегчили бы себе дальнейший путь, которого я боюсь… особенно для вас…

— Ко мне силы вернулись вполне, — сказал Жан. — Я готов отправиться хоть сегодня… и отставать не буду…

— Хорошо сказано! — воскликнул Герман Патерн. — Слушая вас, Жан, и мы делаемся легкими на подъем. Но надо рассчитать путь. Не можешь ли ты для этого сказать нам, Жак, на каком расстоянии мы находимся от истоков реки и от миссии Санта-Жуана?

— Я снял эти расстояния с карты, — ответил Жак Хелло. — Что касается Паримы, то мы не должны находиться от нее больше чем в пятидесяти километрах. Но я не думаю, чтобы нам нужно было подниматься до истоков…

— Почему?.. — спросил сержант Мартьяль.

— Потому что, если, как нам сообщили в Сан-Фернандо и как подтвердил это Мануэль, миссия находится на Рио-Торриде, к северо-востоку от нашего лагеря, то лучше идти туда по прямому направлению, не удлиняя пути переходом через Сьерра-Париму… — В самом деле, — ответил Жан. — Я нахожу бесполезным утомлять себя этим обходом; гораздо предпочтительнее идти к Санта-Жуане прямым путем…

— Как?.. — спросил сержант Мартьяль.

— Как мы должны были бы сделать с самого начала и как мы сделали бы это, если бы дошли до Сьерра-Паримы.

— Пешком?

— Пешком, — ответил Жак Хелло. — В этих местах нет ни деревень, ни поселков, где бы можно было достать лошадей.

— А наш багаж? — спросил Герман Патерн. — Его придется, значит, оставить на пирогах…

— Я думаю, — ответил Жак Хелло, — особого неудобства от этого не произойдет. Зачем нам стеснять себя тяжестями?

— Гм! — крякнул Герман Патерн, который думал больше о своих коллекциях, чем о своих рубашках и обуви.

— К тому же, — заметил Жан, — кто знает, может быть, дальнейшие поиски заставят нас направиться дальше Санта-Жуаны…

— В таком случае, — ответил Жак Хелло, — если мы не найдем в миссии всего, что нам нужно, мы пошлем за нашим багажом. Пироги будут ждать здесь нашего возвращения. Паршаль и Вальдес или по крайней мере один из них с гребцами останутся охранять их. Миссия не так далеко, чтобы верховой не мог проехать этого расстояния в двадцать четыре часа; к тому же сообщение с миссией нетрудное.

— Значит, по вашему мнению, Хелло, — сказал Жан, — надо взять с собой только необходимое для путешествия, которое продолжится не больше трех или четырех дней?

— С моей точки зрения, дорогой Жан, это единственное разумное решение. Я предложил бы вам немедленно отправиться в путь, если бы нам не нужно было организовать лагерь у устья Рио-Торриды. Не забудем, что мы должны найти здесь наши пироги, когда захотим спуститься по Ориноко, чтобы вернуться в Сан-Фернандо…

— С полковником! — воскликнул сержант Мартьяль.

— С отцом! — пробормотал Жан.

Тень сомнения пробежала по лицу Жака Хелло. Он предчувствовал много трудностей и боялся многих препятствий на пути к цели. С другой стороны, получат ли они в Санта-Жуане точные указания, которые позволят с некоторой надеждой на успех отправиться по следам полковника Кермора?

Во всяком случае, он не стал обескураживать своих спутников. Обстоятельства заставили его принять решение совершить эту экспедицию до конца, и он не мог бы отступить ни перед какой опасностью. Сделавшись начальником этой экспедиции, успех которой был, может быть, весьма сомнителен, он обязан был направить ее к цели и не мог ничем пренебрегать.

Так как отправление было отложено до следующего дня, то путешественники занялись выбором вещей, которые им были нужны на три-четыре дня пути через леса Сьерры.

По предложению Вальдеса он и два человека из его гребцов были назначены идти вместе с путешественниками до миссии. Парша ль и шестнадцать остальных гребцов должны были остаться в лагере и стеречь пироги. Кто знает, может быть, пройдет несколько месяцев, прежде чем Жак Хелло и его товарищи вернутся к ним! А тогда уже кончится жаркое время года и плавание сделается опять возможным.

Было досадно только, что эта область верхнего Ориноко оказывалась совершенно пустынной. Какие громадные преимущества можно было бы извлечь из встречи с какими-нибудь индейцами! Последние могли бы дать полезные сведения о дороге в Санта-Жуану и о ее точном положении к северо-востоку от реки. Точно так же Жак Хелло мог бы получить указания относительно шайки квивасов Альфаниза, так как, если Жиро мог соединиться с ней, то она, значит, бродила в окрестностях.

Кроме того, одного из таких туземцев можно было бы пригласить в качестве проводника через эти дремучие леса, в которых проложены лишь узенькие тропинки.

В то время как Жак Хелло выражал Вальдесу свое желание встретить каких-либо индейцев, последний сказал, перебивая его:

— Возможно, что на расстоянии одного-двух ружейных выстрелов от лагеря и есть какие-нибудь хижины гуахарибосов…

— Вы имеете основания предполагать это?

— Одно по крайней мере основание есть для этого. Проходя вдоль опушки леса, шагах в двухстах от берега, я нашел остатки костра.

— Потухшего?..

— Да, но зола была еще теплая.

— Если бы вы не ошиблись, Вальдес! Однако, если вблизи есть гуахарибосы, то почему они не выбежали навстречу пирогам?

— Не выбежали? Поверьте, они скорее убежали бы.

— А почему?.. Разве им не выгодно иметь дело с путешественниками, воспользоваться обменом?

— Они слишком большие трусы. Первой их заботой было бы спрятаться в лесу, откуда они решатся выйти только тогда, когда убедятся, что им не грозит никакой опасности.

— Но если даже они убежали, Вальдес, то их хижины не могли же обратиться в бегство. Может быть, мы найдем одну из них в лесу.

— В этом легко убедиться, — ответил Вальдес, — осмотрев лес на двести-триста шагов от опушки… Индейцы обыкновенно не уходят далеко от реки. Если в окрестностях есть хижина или поселок, то мы заметим его, не пройдя и получаса.

— В таком случае, Вальдес, пойдемте на розыски… Но так как они могут затянуться, то сначала позавтракаем, а затем уже пустимся в дорогу.

Под наблюдением обоих рулевых лагерь был устроен очень скоро. Хотя запасов сушеного мяса, консервов, муки и маниока и было мало, но все-таки решили взять эту провизию в дорогу, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Вальдес и два его гребца должны были взять с собой мешки. Предположено было присоединить и несколько индейцев, если бы они встретились в окрестности. Конечно, за несколько пиастров они охотно согласились бы быть носильщиками и проводниками.

Во время завтрака Жак Хелло сообщил о принятом им совместно с Вальдесом решении: в районе одного километра поискать индейцев гуахарибосов, которые, может быть, посещали эти льяносы верхнего Ориноко.

— Я охотно пошел бы с вами… — сказал Жан.

— …если бы я тебе позволил, племянник! — объявил сержант Мартьялъ. — Но я думаю, что ты должен поберечь свои ноги для путешествия… Отдохни еще этот день… по предписанию врача.

Как ни хотелось Жаку Хелло доставить себе удовольствие сделать эту экскурсию в компании молодой девушки, он должен был признать, что сержант Мартьяль был прав. Дорога пешком до Санта-Жуаны предстояла такая утомительная, что Жанне Кермор лучше было отдохнуть сутки.

— Дорогой Жан, — сказал он, — ваш дядюшка дает хороший совет… Этот день вернет вам все ваши силы, если вы останетесь в лагере… Довольно меня и Вальдеса.

— А натуралиста не хотите взять? — спросил Герман Патерн.

— Не нужно натуралиста, когда нужно отыскивать туземцев, — ответил Жак Хелло. — Оставайся здесь, Герман, и занимайся вволю своей гербаризацией на опушке прибрежного леса.

— Я вам помогу, Патерн! — прибавил Жан. — Если только здесь есть редкие растения, то работы будет достаточно!

Отправляясь на экскурсию, Жак Хелло попросил Паршаля поторопиться с приготовлениями к дороге.

Что касается Вальдеса и его самого, то они надеялись вернуться раньше двух часов. Во всяком случае, они намерены были производить свои поиски на известном расстоянии.

Итак, один — с карабином за плечами, другой — со своим топориком за поясом, разведчики оставили лагерь и, свернув к северо-востоку, исчезли за первыми деревьями леса.

Было девять часов утра. Солнце заливало лес огненными лучами. К счастью, над землей раскинулись густые ветки.

В области верхнего Ориноко горы не всегда покрыты лесом, как на среднем течении реки, но леса здесь отличаются богатством и разнообразием растительности, свойственной девственной почве.

Этот лес Сьерра-Паримы казался пустынным, хотя по некоторым признакам, которые он заметил — смятой траве, поломанным веткам и свежим следам, — Вальдес сразу определил присутствие индейцев на правом берегу реки.

По мере того как Жак Хелло углублялся в лес, в нем пробуждались инстинкты охотника. Сколько тут было морских свинок, ленивцев, пекари, белых обезьян, тапиров, которые подпускали к себе охотников на хороший ружейный выстрел! Но унести столько дичи они с Вальдесом не могли. Кроме того, из предосторожности лучше было не выдавать своего присутствия ружейными выстрелами. Мало ли кем они могли быть услышаны! Может быть, поблизости бродили квивасы… К тому же и гуахарибосы, если они спрятались из боязни, тоже не показались бы.

Поэтому Жак Хелло и Вальдес шли молча. Они двигались по узкой тропинке, присутствие которой обнаруживал треск сухой травы.

Куда вела эта тропинка?.. Не выходила ли она на какую-нибудь лужайку, в сторону Сьерры?..

В общем — это легко было предвидеть, — путешествие пешком должно было оказаться очень медленным и тяжелым; необходимо было считаться с задержками, с усталостью, с частыми остановками. Если бы пироги достигли истоков Ориноко, может быть, область Паримы представляла бы менее трудный путь к миссии Санта-Жуана…

Таким мыслям предавался Жак Хелло. Его товарищ ничем не отвлекался от цели экскурсии и думал лишь о поселке или хижине, обитаемой каким-либо индейцем, от которого он надеялся добиться нужных услуг.

После часовой ходьбы рулевой «Галлинетты» первым воскликнул:

— Хижина!

Жак Хелло и он остановились.

В ста шагах от них виднелась хижина в форме гриба, жалкая на вид. Ее коническая крыша, полузакрытая пальмами, опускалась почти до земли. У основания крыши находилось маленькое неправильной формы отверстие, которое не было даже прикрыто дверью.

Жак Хелло и Вальдес подошли к этой хижине и вошли в нее.

Она была пуста.

В то же мгновение в довольно близком расстоянии к северу раздался ружейный выстрел.

Глава восьмая. МОЛОДОЙ ИНДЕЕЦ

— Выстрел! — воскликнул Жак Хелло.

— Меньше чем в трехстах шагах, — ответил Вальдес.

— Уж не сержант ли Мартьяль отправился на охоту после нашего ухода?

— Не думаю…

— Или это индеец, которому принадлежит хижина?

— Посмотрим сначала, была ли она обитаема, — сказал рулевой «Галлинетты».

Выйдя из хижины, когда раздался выстрел, оба они вошли теперь опять в нее.

Внутри она была так же бедна, как и снаружи. Никакой мебели не было. В глубине ее, на земле, лежала подстилка из травы, на которой, видимо, недавно спали. У стены стояло несколько выстроенных в ряд тыкв, на потолке к шесту был подвешен кусок пекари, две или три дюжины орехов, похожих на миндаль, горсточка муравьев, которыми питаются индейцы; наконец, на плоском камне еще дымилась головня.

— Владелец этой хижины, — заметил Вальдес, — должен был находиться здесь незадолго до нашего прихода.

— Он не может быть далеко, — прибавил Жак Хелло. — Стрелял, вероятно, он.

Вальдес отрицательно покачал головой.

— Индейцы не имеют ни ружей, ни пистолетов, — сказал он. — Лук, стрелы, скарбакан — вот все, что у них есть.

— Нужно, однако, узнать! — воскликнул Жак Хелло, который, вновь охваченный тревогой, спрашивал себя, не квивасы ли Альфаниза бродят по окрестностям.

В этом случае какие огромные опасности угрожали путешественникам, которые расположились лагерем у пика Монуар! И каким нападениям они могли подвергнуться на пути в Санта-Жуану!

Жак Хелло и Вальдес вышли из хижины, привели в готовность свое оружие и двинулись по направлению выстрела. Нигде кругом не видно было и следов культуры: посадок овощей, фруктовых деревьев и пастбищ для скота.

Прислушиваясь и присматриваясь, Жак Хелло и Вальдес двигались вперед медленным шагом.

Никакого шума, кроме крика спрятанных в зелени птиц или шороха диких животных, встряхивавших ветки кустов, не было слышно.

Так они шли около двадцати минут, спрашивая себя, не лучше ли вернуться к хижине, а оттуда в лагерь. Вдруг им показалось, что они слышат недалеко стоны.

Вальдес сделал знак нагнуться к земле, не для того, чтобы лучше слышать, а чтобы не быть замеченными раньше времени.

За низким кустом тыквы открывалась ярко освещенная солнцем поляна.

Раздвинув ветви, Вальдес мог осмотреть эту поляну на всем ее протяжении. Он удостоверился, что стоны раздавались именно с этой стороны.

Притаившись около него, держа палец на курке своего карабина, смотрел сквозь ветки и Жак Хелло.

— Тут… тут! — сказал наконец Вальдес.

Так много предосторожностей было не нужно, по крайней мере в этот момент. На противоположном конце поляны видны были всего два человека.

Один из них неподвижно лежал на земле, как будто спал или, вернее, точно он был мертв.

Другой, стоя на коленях, поднимал его голову и испускал стоны, причина которых теперь была понятна.

Можно было совсем безопасно приблизиться к этим индейцам. Долг заставлял подать им помощь. Это не были индейцы бравое, которые встречаются на территории верхнего Ориноко как кочевники и как оседлое население. Вальдес по типу признал, что эти люди принадлежали к расе банивасов, из которой происходил и он сам.

Один — тот, который не подавал признаков жизни, — имел вид человека лет пятидесяти, другой был мальчик лет тринадцати.

Жак Хелло и Вальдес обошли куст и показались в десяти шагах от них.

Заметив иностранцев, молодой индеец немедленно поднялся.

Мгновение он колебался. Затем, еще раз приподняв голову человека, лежащего у дерева, он убежал; дружеский жест, сделанный ему Вальдесом, не мог удержать его.

Хелло и Вальдес подбежали к человеку, наклонились над ним, приподняли его, прислушались к его дыханию, пощупали сердце… Сердце не билось, и побледневшие губы индейца не издавали ни малейшего дыхания.

Индеец был мертв не больше как с четверть часа, так как его тело было еще тепло и не закоченело. Под его одеждой, запачканной кровью, видна была на груди пулевая рана на высоте легких.

Вальдес осмотрел землю и среди травы поднял патрон.

Выстрел был сделан из револьвера калибра 6,5 миллиметров.

— Это калибр револьверов, которые находятся на борту «Галлинетты», — заметил Жак Хелло. — Револьверы «Мориши» имеют калибр восемь миллиметров… Неужели…

Его мысль остановилась на Жиро.

— Надо бы постараться, — сказал он, — вернуть мальчика. Он один может нам объяснить, при каких обстоятельствах был убит этот индеец и кто его убийца…

— Конечно! — отвечал Вальдес. — Но где его найти? — Страх заставил его убежать…

— Не вернулся ли он в хижину?

— Это маловероятно…

Конечно, это было маловероятно. В действительности дело обстояло иначе.

Молодой индеец отбежал всего шагов на сто, на левую сторону поляны, и, спрятавшись за дерево, наблюдал за обоими иностранцами. Поняв, что бояться их нечего, наоборот, увидев, что они стараются подать помощь индейцу, он сделал несколько шагов вперед, чтобы подойти к ним.

Вальдес заметил его и встал, но мальчик, по-видимому, намеревался снова убежать.

— Поговорите с ним, Вальдес! — сказал Жак Хелло.

Рулевой «Галлинетты» произнес несколько слов по-индейски, зовя мальчика и прося его помочь им снести индейца в хижину.

После некоторого колебания мальчик как будто решился. Ужас на его лице сменился горем, и из его груди вырвались стоны.

Он вернулся медленными шагами и, подойдя к телу, весь в слезах, опустился около него на колени.

Этот молодой индеец, крепкого телосложения, с кротким лицом, казался истощенным от лишений и бедствий. Да и как могло быть иначе в тех условиях, в которых он жил в глубине этого пустынного леса, в этой хижине, один с индейцем, который лежал теперь на земле? Он имел вид смышленого человека, и, услышав, что Жак говорит с Вальдесом по-испански, объяснил, что понимает этот язык.

Его начали расспрашивать:

— Как тебя зовут?..

— Гомо.

— А кто этот индеец?..

— Мой отец.

— Несчастный!.. — воскликнул Жак Хелло. — Его отец убит!..

И так как мальчик плакал, то он взял его за руку, привлек к себе и стал утешать и ласкать его.

Гомо пришел в себя и перестал плакать. Верный инстинкт подсказывал ему, что в этих иностранцах он нашел друзей и защитников.

Вальдес спросил его:

— Кто убил твоего отца?

— Какой-то человек… Он пришел ночью… Вошел в хижину…

— В эту хижину? — спросил Вальдес, показывая рукой.

— Да… другой в этих местах нет.

— Откуда пришел этот человек?..

— Я не знаю.

— Это был индеец?

— Нет… испанец.

— Испанец! — воскликнул Жак Хелло.

— Да… И мы поняли его, когда он обратился к нам, — ответил Гомо.

— Чего он хотел?

— Он хотел знать, были ли квивасы в лесах Паримы…

— Какие квивасы? — спросил Вальдес с не меньшей живостью, чем мог бы это сделать его спутник.

— Квивасы Альфаниза, — отвечал Гомо.

Тотчас же Жак Хелло спросил:

— Их видали в этих краях?

— Я не знаю, — ответил мальчик.

— Ты не слыхал, чтобы они показывались на территории?

— Нет.

— Но… ты их встречал когда-нибудь?..

— Да… да!..

Из глаз молодого индейца, черты лица которого выразили ужас, снова потекли слезы.

После целого ряда вопросов, заданных ему Вальдесом, он рассказал, что квивасы со своим атаманом напали на деревню Сан-Сальвадор, расположенную в северной части Сьерра-Паримы, где жила его семья, что они перебили всех жителей, что его мать была убита, а он с отцом, едва успев спастись, нашли себе убежище в этом лесу, где построили хижину и жили вот уже около десяти месяцев.

Что касается присутствия квивасов в стране, то Гомо не мог дать по этому поводу никаких указаний. Ни отец, ни он не знали, появились ли они в окрестностях Ориноко.

— Испанец, который пришел ночью в твою хижину, спрашивал вас об этом? — спросил Вальдес.

— Да… и он пришел в страшный гнев, что мы не могли ничего ему ответить.

— И он остался?

— До утра.

— А потом?

— Он захотел, чтобы мой отец взялся проводить его до Сьерры.

— Твой отец согласился?

— Нет, отказался, так как этот человек не внушал ему доверия.

— И этот человек…

— …ушел один утром, когда убедился, что мы не хотим вести его.

— Значит, он вернулся?

— Да… часа четыре спустя.

— Четыре часа спустя? Почему?

— Он заблудился в лесу и не мог определить местонахождения Сьерры. На этот раз он стал грозить нам револьвером… Он клялся, что убьет нас, если мы откажемся…

— И твой отец должен был…

— Ах… мой отец!.. Мой бедный отец! — ответил молодой индеец. — Испанец схватил его за руку… вытащил из хижины… заставил его идти перед собой… Я шел за ними… Мы шли так около часа. Мой отец, который не хотел быть проводником этого человека, кружил, не желая слишком удаляться… Я хорошо понимал его, так как знаю лес… но в конце концов испанец тоже понял его… Он пришел в бешенство… — стал оскорблять отца ругательствами… снова грозил ему… Мой отец, которого охватил гнев, бросился на испанца… Завязалась борьба, продолжавшаяся недолго… Мой отец был безоружен… Я не мог помочь ему… Раздался выстрел… и он упал, а испанец обратился в бегство… Я поднял отца… Из его груди текла кровь… Он не имел больше сил говорить… Он хотел вернуться в хижину… но смог доползти лишь сюда… и умер!

Охваченный сыновней любовью, которая характеризует туземные племена верхнего Ориноко, мальчик бросился с плачем к телу отца.

Пришлось успокаивать, утешать его и обещать, что его отец будет отомщен, что убийца будет найден, что он заплатит за свое преступление.

При этих словах глаза Гомо сквозь слезы зажглись мстительным огнем Жак Хелло задал ему последний вопрос.

— Ты видел этого человека? — спросил он.

— Да видел… и никогда не забуду его…

— Можешь ли ты нам сказать, как он был одет… его рост… волосы… черты лица…

— Он был одет в куртку и панталоны лодочника.

— Хорошо.

— Волосы у него были очень черные… большая борода… тоже черная…

— Это Жиро! — сказал Жак Хелло.

— Это он! — подтвердил Вальдес.

Тогда они оба предложили Гомо идти с ними.

— Куда? — спросил он.

— К реке, к устью Рио-Торриды, где остановились наши пироги.

— Пироги?.. — переспросил он.

— Разве твой отец и ты не знали, что пришли вчера две фальки?

— Нет… но если бы нас не увел в лес испанец, мы заметили бы вас сегодня утром, на рыбной ловле…

— Так вот, мое дитя, — сказал Жак Хелло, — повторяю тебе вопрос: хочешь идти с нами?

— А вы обещаете мне, что мы будем искать человека, который убил моего отца?..

— Обещаю тебе, что твой отец будет отомщен!

— Я иду за вами.

— Пойдем!..

Все вместе пошли к Ориноко.

Что касается убитого индейца, то решено было не оставлять его на растерзание хищникам. Он принадлежал к племени банивасов из деревни Сан-Сальвадор, население которой было перебито квивасами. Поэтому Жак Хелло предполагал вернуться в хижину после обеда с несколькими гребцами, чтобы похоронить убитого.

Гомо провел их к реке кратчайшим путем, не возвращаясь к хижине, так что через полчаса они были уже в лагере.

Жак Хелло и Вальдес условились ничего не говорить относительно Жиро.

Лучше было умолчать о связи последнего с Альфанизом, что теперь было уже несомненным. Бесполезно было увеличивать беспокойство товарищей, и без того имевших много поводов для тревоги.

Тем не менее тот факт, что испанец знал о родственной связи Жана с полковником Кермором, чрезвычайно осложнял положение. Альфаниз мог узнать об этом и, чтобы отомстить полковнику, захватить его сына.

Правда, — это до известной степени успокаивало — квивасы не появлялись в окрестностях реки. Если бы было иначе, если бы они находились в пределах Сьерра-Паримы, индеец и его сын знали бы об этом. Жак Хелло решил сказать, что испанец после своего бегства поссорился с этим индейцем, который отказался быть его проводником до Санта-Жуаны, и результатом ссоры было убийство.

Все это было внушено Гомо, и он, по-видимому, понял, чего от него хотели, так как глаза его блестели смышленостью.

Как удивились сержант Мартьяль, Жан и Герман Патерн, когда Жак Хелло представил им, вернувшись в лагерь, Гомо и рассказал его историю, как это было условлено!

Все встретили молодого индейца самым радушным образом. Когда Жан узнал, что мальчик теперь сирота, он привлек его к себе и осыпал ласками…

Прибытие Гомо могло быть даже принято за хорошее предзнаменование, так как на вопрос Жана, не знает ли он миссии Санта-Жуана, он ответил:.

— Я знаю ее и несколько раз бывал там с моим отцом.

— Ты проводишь нас туда?

— Да… да! Вы не такие, как этот злой человек, который хотел, чтобы мы были его проводниками…

По знаку Вальдеса Гомо остерегся сказать лишнее. Что касается виновника убийства индейца, то ни Жак Хелло, ни Вальдес после сделанного мальчиком описания не могли сомневаться в том, кто он. А если бы такие сомнения и возникли, то они должны были исчезнуть после того, как обнаружилось, что из каюты «Галлинетты» пропал один револьвер.

Это был револьвер сержанта Мартьяля.

— Украден мой револьвер! — воскликнул он. — Украден этим разбойником, который убил из него несчастного индейца!.. Револьвер, который мне дал полковник!..

Гомо был глубоко тронут оказанным ему вниманием и заботами.

После завтрака были окончены организация лагеря, в котором должны были остаться гребцы пирог, и приготовления к дальнейшему путешествию пассажиров. Разлука предстояла, может быть, долгая…

Между тем Гомо узнал от Жана, какую цель преследовала экспедиция, направляясь в миссию Санта-Жуана.

Его лицо тотчас же омрачилось.

— Вы увидите вашего отца? — спросил он.

— Да, мое дитя!

— Вы увидите его, а я… я никогда уже не увижу моего… никогда!

После полудня Жак Хелло, Герман Патерн и гребцы «Моригпи» покинули лагерь и направились к поляне.

Гомо шел с ними. Жан тоже получил разрешение присоединиться к ним.

Через полчаса достигли того места, где под пальмой лежало тело индейца. Гребцы, захватившие с собой лопаты, вырыли могилу, достаточно глубокую, чтобы ее не могли разрыть хищники.

После того как Гомо, весь в слезах, в последний раз простился с телом отца, труп был опущен в могилу.

После этого вернулись в лагерь.

Жана ходьба особенно не утомила. Он ручался за себя. Во время путешествия силы не изменят ему. Он уверял в этом Жака Хелло и сержанта Мартьяля…

— У меня есть надежда на хороший исход! — повторял он.

Когда наступила ночь, пассажиры разместились в каютах пирог, а гребцы должны были стеречь лагерь.

На «Галлинетте» было отведено место и для Гомо. Но бедный мальчик почти не спал: его тяжелые вздохи раздавались всю ночь.

Глава девятая. ЧЕРЕЗ СЬЕРРУ

Жак Хелло и его спутники оставили лагерь пика Монуар в шесть часов утра, вверив его охрану Паршалю, которому можно было довериться вполне.

Под командой Паршаля остались гребцы «Галлинетты» и «Мориши» — всего пятнадцать человек. Остальные два гребца, которым было поручено нести багаж, отправились вместе с путешественниками. В случае нападения индейцев или Альфаниза Паршаль, если бы он не мог защититься, должен был оставить лагерь и по возможности отступить к миссии Сайта— Жуана…

Не могло быть сомнения — Жак Хелло был в этом уверен, — что миссия могла сопротивляться квивасам, которые бродили в этой части венесуэльской территории.

После переговоров с Вальдесом Жак Хелло имел основания думать, что путешествие пройдет благополучно. Конечно, самой большой опасностью в пути через леса Сьерра-Паримы было бы встретить шайку Альфаниза. Но, судя по словам Гомо и по тому, что ответил его отец Жиро, эта шайка вблизи Сьерры не показывалась. Правда, испанец, направившись к северу, надеялся соединиться с Альфанизом, который был, может быть, его товарищем по каторге. Но если квиваеы и были недалеко, то и миссия была близко — всего в каких-нибудь 50 километрах. Таким образом, делая по 25 километров в сутки, пешеходы могли, вероятно, пройти это расстояние в два — два с половиной дня. Выйдя 30 октября с восходом солнца, путешественники могли достигнуть Санта-Жуаны после обеда 1 ноября, если только погода не создаст им препятствий.

Итак, при небольшой удаче маленький отряд мог рассчитывать совершить это путешествие без каких-либо неприятных встреч.

Отряд состоял из 8 человек. Жак Хелло и Вальдес шли впереди, Жан и Гомо — за ними, следуя по направлению, которое указывал молодой индеец. Сзади них шли Герман Патерн и сержант Мартьяль. А за ними — два гребца с «Галлинетты», несшие мешки, в которых находилось все самое необходимое для дороги: одеяла для ночевок, сушеное мясо и достаточное количество муки маниока; кроме того, у каждого было по фляжке с водкой.

Конечно, в этих наполненных дичью лесах пропитание путешественникам могла бы обеспечить охота. Но на всякий случай лучше было не обнаруживать своего присутствия выстрелами.

Если какой-нибудь пекари или морская свинка попались бы в руки без выстрелов, то, конечно, им были бы только рады. Таким образом, эхо Сьерры не должно было разнести ни одного звука выстрелов.

Само собой разумеется, Жак Хелло, сержант Мартьяль и Вальдес были вооружены карабинами, имея при этом полные патронташи зарядов и по револьверу и ножу за поясом. Герман Патерн взял охотничье ружье и ящик для гербаризации, с которым он никогда не расставался.

Погода благоприятствовала ходьбе. Ничто не угрожало дождем или грозой. Высокие облака умеряли солнечные лучи. Свежий ветер бежал по верхушкам деревьев, проникая под листву и срывая сухие листья. Почва поднималась к северо-востоку, и если саванна не обнаружила бы дальше резкого понижения, то не встретилось бы ни одного из тех болотистых мест, которые чаще всего встречаются на низинах льяносов.

Недостатка воды в пути тоже не предполагалось. По словам Гомо, Рио-Торрида, начиная с самого устья у Ориноко, тянулась по направлению к Санта-Жуане. Это была бурная и несудоходная речка, загроможденная гранитными скалами, не проходимая ни для пирог, ни даже для маленьких лодочек. Она развертывалась по лесу капризными зигзагами. Путешественники шли по ее правому берегу.

Под руководством молодого индейца отряд двинулся к северо-востоку, обогнув слева покинутую хижину, и начал пересекать территорию Сьерры.

Идти по почве, заросшей кустарником и покрытой иногда толстым слоем сухих листьев и веток, которые чубаско ломают здесь сотнями, было не особенно легко. Впрочем, Жак Хелло, скорее, старался умерить скорость движения отряда, чтобы сберечь силы молодой девушки. Когда последняя делала ему по этому поводу замечание, он говорил:

— Конечно, надо идти скоро, но еще важнее не задержаться вследствие усталости.

— Я совершенно теперь поправился. Не бойтесь, что я явлюсь причиной задержки…

— Я вас прошу… мой дорогой Жан, — отвечал он, — позволить мне принимать относительно вас те меры предосторожности, которые я считаю нужными… Переговорив с Гомо, я смог установить положение Санта-Жуаны и наметить нашу дорогу, от этапа к этапу, которые я тщательно вычислил. Если мы не встретим никого, на что я надеюсь, то нам не нужно будет увеличивать число этих этапов… Между тем, если окажется нужным, мы будем рады, что поберегли свои силы, особенно ваши. Я сожалею только о том, что нельзя было достать лошади: это избавило бы вас от путешествия пешком…

— Благодарю вас, — ответила Жанна. — Это все, чем я могу вам ответить на то, что вы делаете для меня!.. Право, если подумать о всех этих трудностях, которых я не предвидела сначала, то невольно спрашиваешь себя: каким образом сержант и его племянник могли бы достичь своей цели, если бы им не встретились вы в пути?.. А между тем… вы ведь не должны были ехать дальше Сан-Фернандо…

— Я должен был отправиться туда, куда отправлялась дочь Кермора. Вы должны теперь положиться на меня во всем, что касается этого путешествия до миссии.

— Хорошо, Хелло! Какому же более надежному другу я могла бы довериться? — отвечала молодая девушка.

К полудню отряд остановился для отдыха на берегу Рио-Торриды, которую невозможно было бы перейти вследствие ее бурного течения. Ширина реки не превосходила 15 метров. Над ее поверхностью летали утки и птицы павас. Молодой индеец убил несколько штук своими стрелами. Их приберегли к обеду и удовольствовались холодным мясом и маниоковым хлебом.

После часового отдыха отряд снова пустился в дорогу. Хотя почва все поднималась, густота леса не уменьшалась. Попадались все те же деревья, та же чаща, те же кусты. Во всяком случае, идя по берегу Торриды, путешественники избегали многих препятствий, которые встретились бы им в глубине леса. Не могло быть сомнения, что при отсутствии осложнений к вечеру отряд пройдет предположенное на этот день Жаком Хелло расстояние.

Лес был весь оживлен. Тысячи птиц порхали с ветки на ветку, оглашая воздух криками. В зелени деревьев кувыркались обезьяны, главным образом ревуны, которые ревут не днем, а задают свои оглушительные концерты вечером или утром. Среди многочисленных пернатых Герман Патерн с удовольствием заметил стаи птиц гуачарос, присутствие которых свидетельствовало о приближении к восточному берегу. Потревоженные в своем дневном покое — чаще всего они вылетают из расщелин скал лишь ночью, — они прятались на вершинах кустов патакас, ягоды которых, обладающие тем же свойством, что и кора колорадито, служат им пищей.

Между прочим, Герман Патерн заметил также несколько гнезд, висевших на тонких лианах. Из них вылетали целые тучи трупиалов, чудесных певцов местного царства, напоминавших соловьев.

Соблазн залезть рукой в одно из этих гнезд был слишком велик, чтобы Герман Патерн мог воздержаться. Но в тот момент, как он хотел это сделать, Гомо крикнул:

— Берегитесь… берегитесь!..

Действительно, с полдюжины этих птиц бросились на отважного натуралиста, стараясь выклевать ему глаза. Вальдесу и молодому индейцу пришлось прибежать на помощь, чтобы избавить его от этого нападения.

— Будь осторожен, — обратился к нему Жак Хелло, — не то вернешься в Европу кривым или слепым.

Герман Патерн принял, конечно, этот совет к сведению.

Он хорошо также делал, что не лазил по кустам, которые росли около реки. Слово «мириады» не преувеличивает количество змей, которые ползают здесь в траве. Они так же опасны, как кайманы в водах или по берегам Ориноко. Если последние летом прячутся в глубине сырых мест и спят там до дождливого времени года, то змеи не засыпают в толще сухих листьев, а держатся всегда настороже; путешественники заметили их несколько штук — между прочим, одного тригоноцефала, длиной до двух метров, которого Вальдес своевременно заметил и обратил в бегство.

Что касается тигров, медведей и других хищников, то ни один из них не показывался в окрестностях. Но весьма возможно было, что с наступлением ночи следовало ожидать услышать их рычание, и было необходимо охранять лагерь.

До сих пор Жак Хелло и его товарищи избегали всякой опасной встречи как с хищными животными, так и с недобрыми людьми, которые еще опаснее хищников. Правда, не сказав ничего товарищам о Жиро и Альфанизе, Жак Хелло и Вальдес решили быть все время настороже. Довольно часто рулевой «Галлинетты», шедший впереди отряда, уходил влево и осматривал окрестности, чтобы предупредить неожиданное нападение. Не заметив ничего подозрительного, хотя он и удалялся иногда на расстояние полукилометра, Вальдес занимал свое место около Жака Хелло, и одного взгляда было достаточно, чтобы они друг друга поняли.

Путешественники держались сомкнутой группой, насколько это позволяла узкая тропинка, проложенная параллельно реке Торрида. Несколько раз пришлось, однако, углубляться в лес, чтобы обойти высокие скалы или глубокие впадины берега. Направление течения реки все время было на северо-восток, проходя вдоль склонов Сьерра-Паримы. Другая сторона берега поднималась лесистыми этажами, над которыми высились местами гигантские пальмы, а еще выше их виднелась вершина горы, северный хребет которой должен был находиться в связи с орографической системой Рораймы.

Жан и Гомо шли рядом у самого берега, достаточно широкого для двух пешеходов.

Они говорили о миссии Санта-Жуана. Молодой индеец давал очень подробные указания об этом учреждении и о самом отце Эсперанте.

— Ты его хорошо знаешь? — спросил Жан.

— Да… я его знаю… Я часто его видел… Мой отец и я находились в Санта-Жуане целый год…

— Это было давно?

— Нет… перед сезоном дождей прошлого года… Это случилось после несчастья, когда наша деревня, Сан-Сальвадор, была разграблена квивасами… Несколько индейцев и мы бежали в миссию…

— И вас укрыл в Санта-Жуане отец Эсперанте?

— Да. Он хотел нас оставить. Несколько человек и остались.

— Почему же вы ушли?

— Так хотел мой отец… Мы банивасы… Его желание было — вернуться на свою территорию… Он был лодочником на реке… Я уже знал… Я умел грести маленьким веслом… Все четыре года я греб с ним.

То, что говорил мальчик, не могло удивить Жака Хелло и его товарищей. По рассказам французского путешественника, они знали характер банивасов, лучших лодочников Ориноко, честных и смышленых индейцев. Только в силу особых обстоятельств, — и потому, что мать Гомо принадлежала к восточному племени, отец мальчика поселился в деревне Сан-Сальвадор, за истоками реки. Принимая решение оставить Санта-Жуану, он подчинялся инстинкту, который тянул его вернуться в льяносы, лежащие между Сан-Фернандо и Кайкарой.

Таким образом, он лишь временно поселился в своей хижине, поджидая случая, когда придет какая-нибудь пирога, на которую он мог наняться гребцом.

Что бы сталось с его мальчиком после убийства этого индейца разбойником Жиро, если бы пироги не были вынуждены остановиться в лагере пика Монуар?

Слушая молодого индейца, Жанна Кермор думала обо всем этом. Затем она вновь направляла разговор на миссию, главным образом на отца Эсперанте. Гомо охотно и откровенно отвечал на все ее вопросы. Он описывал испанского миссионера как человека высокого роста, сильного, несмотря на его шестьдесят лет, красивого, — очень красивого, повторял он, — с седой бородой, с блестящими глазами, — таким, каким обрисовали его Мануэль Ассомпсион и негодяй Жиро. И тогда, принимая свои мечты за действительность, Жанна видела себя уже в Санта-Жуане… Отец Эсперанте встречает ее с распростертыми объятиями… он сообщает ей, что сталось с полковником Кермором со времени его последнего пребывания в Сан-Фернандо, она узнает от него, куда скрылся ее отец, оставив Санта-Жуану…

В шесть часов вечера, после второго дневного перехода, Жак Хелло дал сигнал к остановке.

Индейцы занялись устройством ночевки. Место казалось благоприятным. Глубокая расщелина, прорезавшая берег, выходила воронкой к самой реке. Над расщелиной высокие деревья наклоняли ветви, точно полог. Внизу было нечто вроде ниши, в которой могла улечься молодая девушка. Подстилка из сухих листьев и травы могла служить ей постелью, и девушка могла отдохнуть на ней не хуже, чем в каюте «Галлиетты».

Конечно, Жан протестовал против таких забот о нем. Но Жак Хелло ничего не хотел слышать и прибег к авторитету сержанта Мартьяля. Племяннику пришлось послушаться дядюшки…

Герман Патерн и Вальдес приготовили ужин. Река изобиловала рыбой. Гомо убил несколько штук стрелами, по индейскому обычаю, и они были изжарены на вертеле, на маленьком костре, разложенном у скалы. Вместе с консервами и маниоковым хлебом, вынутым из мешков носильщиков, обед благодаря разыгравшемуся после пятичасовой ходьбы аппетиту показался вкуснее, чем…

— …Чем последний! — объявил Герман Патерн, для которого все обеды были хороши, лишь бы они утоляли голод.

С наступлением ночи, как только Жан улегся в своей нише, все остальные тоже устроились на ночлег. Молодой индеец улегся у входа. Так как нельзя было оставить лагерь без стражи, то решено было, что стоять первые часы на карауле будут Вальдес и один из его гребцов, а вторую часть ночи — Жак Хелло с другим гребцом.

В самом деле, как со стороны леса на берегу, так и со стороны реки и ее противоположного берега необходимо было остерегаться всего, что могло внушить подозрение.

Хотя сержант Мартьяль и требовал, чтобы ему была предоставлена очередь стоять в карауле, он должен был согласиться отдыхать до утра. Решено было поставить его и Германа Патерна в следующую ночь. Жака Хелло и Вальдеса на две смены было достаточно. Поэтому старый солдат улегся у скалы, как можно ближе к молодой девушке.

Рычание хищников, к которому присоединился рев обезьян, началось, как только наступила темнота, и должно было закончиться лишь с первыми проблесками восхода. Самым лучшим средством против этих животных было зажечь яркий костер и поддерживать огонь всю ночь сухим валежником. Все знали об этом, но согласились этого не делать. Этот костер, правда, отогнал бы хищных зверей, но, с другой стороны, он мог привлечь недобрых людей, может быть, квивасов, если они бродили по этой территории, — а от них-то больше всего и нужно было скрываться!

Вскоре все, за исключением Вальдеса, расположившегося на крутизне берега, и гребца, который бодрствовал около него, погрузились в глубокий сон.

Около полуночи их обоих сменили Жак Хелло и второй носильщик.

Вальдес ничего подозрительного не заметил и не услышал. Впрочем, услышать что-нибудь среди шума речных волн, плескавшихся о скалы, было трудно.

Жак Хелло посоветовал Вальдесу отдохнуть несколько часов, а сам поднялся на крутизну берега.

Оттуда он мог наблюдать не только опушку леса, но также и левый берег Торриды.

Была ли это его галлюцинация или нет, но около четырех часов утра, когда восточный горизонт начал белеть, его внимание было привлечено какими-то движениями на противоположном берегу, который был не так крут. Ему показалось, что какие-то тени передвигались между деревьями. Были ли это животные?.. Или это были люди?..

Он встал, подполз к обрыву, на расстоянии двух-трех метров от берега, и остановился, вглядываясь.

Он не мог разобрать ничего определенного, но убедился, что на опушке противоположного берега происходило какое-то движение. Что ему оставалось делать? Поднять тревогу или же только разбудить Вальдеса, который спал в нескольких шагах?

Он остановился на последнем решении и, тронув индейца за плечи, разбудил его.

— Не двигайтесь, Вальдес, — сказал он шепотом, — и осмотрите противоположный берег реки.

Вальдес, растянувшийся во всю длину, повернул голову в в этом направлении. В течение минуты об всматривался в густую чащу.

— Я не ошибаюсь, — сказал он наконец, — там три или четыре человека бродят по берегу.

— Что делать?

— Не будем никого будить. В этом месте перейти реку невозможно, и если нет брода выше…

— А с другой стороны? — спросил Жак Хелло, показывая на лес, который расстилался к северо-западу.

— Я ничего не видел… ничего не вижу… — ответил Вальдес, который повернулся, не вставая. — Может быть, это только два-три индейца бравос.

— Что им тут делать ночью, на этом берегу? Нет, для меня ясно: наш лагерь открыт. Вот смотрите, Вальдес, один из этих людей пытается спуститься к самой реке…

— В самом деле… — пробормотал Вальдес, — и он не индеец! Это легко узнать по его походке…

Первые отблески зари, охватив горизонт, осветили в этот момент и русло реки. Вальдес не мог ошибиться относительно человека, замеченного им на противоположном берегу.

— Это квивасы Альфаниза, — сказал Жак Хелло. — Только они могут стремиться узнать, все ли гребцы сопровождают нас.

— Было бы лучше, если бы они все были здесь! — ответил рулевой «Галлинетты».

— Конечно, Вальдес, но если послать за помощью в лагерь… Нет, если мы замечены, то уже поздно посылать кого-либо из наших людей в лагерь… на нас нападут раньше, чем к нам подоспеет помощь.

Вальдес быстро схватил за руку Жака Хелло, который тотчас же умолк.

Приближающийся рассвет все большее освещал берега Торриды, тогда как расщелина, в глубине которой спали Жун, Гомо, сержант Мартьяль, Термаи Патертт и второй носильщик, была еще окутана глубокой тьмой.

— Кажется, — сказал Вальдес, — кажется, я узнаю. Да!.. Зрение у меня хорошее, оно не может меня обмануть!.. Я узнаю этого человека!.. Это испанец!..

— Жиро?

— Он самый!

— Пусть не скажут, что он ушел от меня, этот негодяй!

Жак Хелло схватил свой карабин, который стоял у скалы, и быстрым движением вскинул его к плечу…

— Нет… нет!.. — сказал Вальдес. — Это означало бы только одним меньше, а их, может быть, там, под деревьями, сотни!.. К тому же им невозможно перебраться через реку.

— Здесь нет, но выше… кто знает!

Однако Жак Хелло подчинился мнению Вальдеса, тем более что рулевой «Галлинетты» был хорошим советником и обладал в удивительной степени хитростью и осторожностью — этими замечательными качествами банивасов.

К тому же и Жиро, если это был он, стремясь рассмотреть лагерь ближе, рисковал быть замеченным сам. Поэтому он вернулся под деревья в тот самый момент, когда стоявший у берега Торриды лодочник двинулся вперед, точно что-то заметив.

В течение четверти часа Жак Хелло и Вальдес оставались на том же месте без движения.

Ни Жиро, ни кто-либо другой не показывались больше на противоположном берегу. Ничто не шевелилось у опушки леса, который стал выступать из мрака.

Но с наступлением утра испанец, если допустить, что Вальдес не ошибся, мог заметить, что пассажиров сопровождают всего только два гребца, и убедиться в малочисленности отряда.

Как же было продолжать путешествие при таких неблагоприятных условиях?

Путешественники были открыты… за ними следили… Жиро настиг Жака Хелло и его спутников на дороге к миссии Санта-Жуана… Теперь он уже не потеряет их следов!..

Все это создавало крайне сложное положение, которое ухудшалось особенно тем, что испанец, очевидно, успел присоединиться к шайке квивасов, которые бродили по этой территории под начальством Альфаниза.

Глава десятая. БРОД ФРАСКАЭС

В пять часов лагерь проснулся.

Первым встал и пошел прогуливаться по берегу Жан; сержант Мартьяль, Герман Патерн и молодой индеец спали еще, накрывшись одеялами и надвинув шляпы на глаза.

Гребец, стоявший на карауле у берега, подошел к Жаку Хелло и Вальдесу и сообщил им о том, что он видел на своей вахте. Он подтвердил сказанное Вальдесом. Он тоже узнал Жиро в человеке, бродившем по берегу Торриды.

Прежде всего Жак Хелло внушил обоим, чтобы они никому ничего не говорили. Было бесполезно обнаруживать перед всеми опасность, которая создавалась этой встречей. Достаточно было того, что знали об этом они, которые и должны были принять меры, чтобы обезопасить товарищей.

После тщательного обсуждения этого вопроса решено было, что маленький отряд будет продолжать свой путь к миссии Санта-Жуана.

В самом деле, если Альфаниз занимал окрестности, если Жак Хелло и его товарищи должны были подвергнуться нападению, то это нападение оказалось бы возможным как при движении вперед, так и в случае возвращения назад. Правда, при возвращении на Ориноко путешественники прикрывались рекой Торрида, если только ее нельзя было перейти выше. В последнем случае ничто не могло помешать квивасам спуститься до лагеря Монуар, и, конечно, отбить их нападение, даже вместе с гребцами пирог, было бы невозможно.

Идти к Санта-Жуане все же было несколько выгоднее. Во-первых, оставалась прикрытием Рио-Торрида, пока не окажется брода. Об этом решено было справиться у Гомо. Во-вторых, это значило приблизиться к цели и, может быть, достигнуть ее, а тогда бояться было бы уже нечего. Миссия Санта-Жуана насчитывала население в несколько сот гуахарибосов. Она представляла собой верное убежище от нападения Альфаниза.

Таким образом, нужно было бы во что бы то ни стало как можно скорее добраться до миссии, по возможности до ближайшей ночи, делая двойные переходы. Двадцать пять — тридцать километров — неужели их нельзя было пройти в двадцать часов?

Жак Хелло вернулся в лагерь, чтобы немедленно же приготовиться в путь.

— Они еще спят, Хелло, — сказала молодая девушка, выходя к нему навстречу.

— А вы встали первой, Жанна? — ответил Жак Хелло. — Я сейчас разбужу их, и мы отправимся в путь…

— Вы не заметили ничего подозрительного?

— Нет, ничего… ничего… Но надо отправляться… Я рассчитал, что если мы пойдем не останавливаясь, то мы можем прибыть в Санта-Жуану сегодня вечером или сегодня в ночь…

— Ах, Хелло, как мне хочется скорее быть в миссии!

— Где Гомо? — спросил Жак Хелло.

— Там… в этом углу! Он так хорошо спит, бедный мальчик!

— Мне нужно с ним поговорить… Мне нужно получить от него кое-какие указания…

— Хотите, я поговорю с ним? — предложила Жанна Кермор. И прибавила: — Вы, кажется, озабочены сегодня, Хелло! Разве есть дурные вести?

— Нет, уверяю вас, Жанна… нет!

Молодая девушка хотела расспросить его, но, поняв, что это стеснило бы Жака, направилась к Гомо и осторожно разбудила его.

Сержант Мартьяль потянулся, крепко зевнул несколько раз и немедленно встал.

Разбудить Германа Патерна оказалось труднее. Завернувшись в одеяло и положив голову на свой гербарий вместо подушки, он спал, как соня, — животное (сонливая белка), которое пользуется репутацией первого сонливца из всего животного царства.

В это время Вальдес закрывал мешки, вынув из них предварительно остатки вчерашнего ужина, которые предназначались на завтрак.

Когда молодой индеец проснулся, он вместе с Жаном подошел к Жаку Хелло, сидевшему около скалы перед раскрытой картой. Это была карта территории между Сьерра-Паримой и горой Рорайма, с обозначенной на ней зигзагообразной рекой.

Гомо умел читать и писать, и он мог дать довольно точные указания относительно этой местности.

— Ты видел когда-нибудь карты, которые изображают части света с морями, материками, горами, реками? — спросил его Жак Хелло.

— Да, нам показывали их в школе в Санта-Жу-ане, — ответил молодой индеец.

— Так посмотри на эту карту и подумай… Это большая река, нарисованная здесь полукругом, — Ориноко, которое ты знаешь…

— Которую я знаю и люблю!..

— Да, ты молодец!.. Настоящий индеец!.. И ты любишь свою красавицу реку!.. Обрати внимание на гору, расположенную в конце этой реки… Тут начинаются ее истоки…

— Сьерра-Парима, я знаю… Вот пороги, через которые мы часто переваливали с отцом..

— Да… это порог Сальваху.

— А потом есть пик…

— Пик Лессепса… но смотри не ошибись… Мы на наших пирогах так далеко не поднимались.

— Нет… не так далеко.

— Зачем вы задаете все эти вопросы Гомо, Хелло?.. — спросила Жанна.

— Я хочу знать точно о течении Торриды. Может быть, Гомо сможет дать мне нужные указания…

Молодая девушка бросила на Жака Хелло вопросительный взгляд, который заставил его опустить голову.

— Теперь, Гомо, — сказал он, — вот место, где мы оставили наши пироги… вот лес, где была хижина твоего отца… вот устье Торриды…

— Тут… Тут… — ответил молодой индеец, указывая пальцем по карте.

— Да, тут, Гомо! Будь же внимателен!.. Я провожу теперь направление реки в сторону Сэнта-Жуаны. Если я сделаю ошибку, останови меня, Жак Хелло стал двигать пальцем по карте проведя кривую на северо-восток, обогнув сначала, на протяжении пятидесяти километров, основание Сьерра-Паримы. В этом пункте он сделал карандашом крест и сказал:

— Здесь должна находиться миссия?

— Да… здесь…

— И Рио-Торрида вытекает около нее?

— Да… как это обозначено.

— Но не вытекает ли она еще выше?

— Конечно, выше, мы несколько раз поднимались там по реке.

— Значит, Санта-Жуана находится на левом берегу?

— На левом.

— И, значит, нужно будет перейти реку, так как мы находимся на правом берегу?

— Да… Это очень легко.

— Как?..

— Есть… выше… проход по скалам… когда стоит низкая вода… брод, называемый бродом Фраскаэс.

— Ты знаешь этот брод?

— Да. Мы будем там до полудня.

Ответы молодого индейца относительно этого брода были очень точны, так как он сам переходил его.

Его утверждение должно было сильно обеспокоить Жака Хелло. Если брод Фраскаэс позволял маленькому отряду перейти на левый берег Торриды, то он позволял также и квивасам перебраться на правый берег. Таким образом, Жак Хелло и его спутники не были прикрыты рекой до самой миссии.

Положение ухудшалось. Тем не менее оно не давало все же основания возвращаться назад, где возможность нападения оставалась та же. В Санта-Жуане положение маленького отряда было безопаснее… Необходимо было поэтому в 24 часа достигнуть миссии.

— Ты говоришь, — в последний раз спросил Жак Хелло, — что мы можем дойти до брода Фраскаэс еще до полудня?

— Да… если мы отправимся немедленно.

Расстояние, отделявшее лагерь от брода, равнялось 12 километрам. И так как решено было ускорить шаг в надежде достигнуть цели к полуночи, то было очень важно перейти брод до первого привала.

Дали сигнал к отправлению. Все было уже готово. Мешки находились за плечами гребцов, одеяла были скатаны за спинами путешественников, гербарий ботаника висел на ремне сбоку у Германа Патерна, оружие было приведено в готовность.

— Вы думаете, Хелло, что можно дойти до Санта-Жуаны в десять часов? — спросил сержант Мартьяль.

— Надеюсь, если вы не пожалеете своих ног; они успеют потом отдохнуть.

— Я вас не задержу, Хелло! Но будет ли в силах он… Жан?..

— Ваш племянник, сержант Мартьяль? — воскликнул Герман Патерн. — Полноте!.. Он обгонит нас всех. Видно, что он прошел хорошую школу… Вы дали ему солдатские ноги, а шаг у него гимнастический!

До сих пор Гомо, по-видимому, не знал, какая родственная связь — фиктивная связь — соединяла сына полковника Кермора с сержантом Мартьялем.

Поэтому, посмотрев на последнего, он спросил:

— Вы его дядюшка?

— Немножко… мальчик!

— Значит, брат его отца?

— Да, его брат, именно поэтому Жан — мой племянник. Ты понимаешь?

Мальчик наклонил голову в знак того, что он понял.

Погода стояла пасмурная. Подгоняемые юго-восточным ветром тучи неслись низко, угрожая дождем. За их серым пологом исчезла вершина Сьерр а-Паримы, а к югу сквозь деревья едва виднелась вершина пика Монуар.

Жак Хелло бросил беспокойный взгляд в ту сторону, откуда дул ветер. Если бы разразился столь обычный в южных саваннах ливень, движение прекратилось и было бы трудно достичь Санта-Жуаны в назначенный срок.

Маленький отряд двинулся в путь по той же тропинке, между Рио-Торридой и опушкой непроходимого леса. Шли в таком же порядке, как и накануне. Вальдес и Жак Хелло шли впереди отряда. Оба они в последний раз оглядели противоположный берег. Он был безлюден. Безлюдной казалась и раскинувшаяся влево чаща леса. Ни одного живого существа, если не считать шумно порхающих птиц, пение которых перемешивалось с криками ревунов, встречавших восход солнца.

Все были полны надежды дойти до миссии в ближайшую ночь. Этого можно было достичь лишь усиленной ходьбой с короткой остановкой на завтрак. Приходилось, таким образом, ускорить шаг, и никто не жаловался на это. Под облачным небом температура стояла умеренная. Это было счастливое обстоятельство, так как берег не был защищен ни одним деревом.

Время от времени Жак Хелло, которого пожирало беспокойство, оборачивался и спрашивал:

— Мы не слишком скоро для вас идем, мой дорогой Жан?

— Нет, Хелло, нет, — отвечала ему девушка. — Не беспокойтесь ни обо мне, ни о моем друге Гомо, у которого ноги молодого оленя.

— Жан, — сказал Гомо, — если бы нужно было, я мог бы сегодня же вечером быть в Санта-Жуане…

— Какой же ты скороход! — воскликнул Герман Патерн, который не отличался быстротой шага и иногда отставал.

Жак Хелло относился к нему без всякого снисхождения. Он звал его, понукал, окрикивал:

— Послушай, Герман!.. Ты отстаешь!..

Патерн отвечал:

— Нам всего осталось идти час!

— Откуда ты знаешь?

И так как Герман Патерн действительно не знал, то ему оставалось только повиноваться.

На мгновение Жаку Хелло пришли в голову последние слова молодого индейца: «Сегодня вечером я мог бы быть в Санта-Жуане».

Значит, через шесть-семь часов Гомо был бы уже в Санта-Жуане. Не следовало ли воспользоваться этим благоприятным обстоятельством?

Жак Хелло сообщил Вальдесу ответ мальчика.

— Да… через шесть или семь часов, — сказал он, — отец Эсперанте был бы предупрежден, что наш маленький отряд направляется в Санта-Жуану, и послал бы, конечно, нам подкрепление… Он сам бы пошел нам навстречу…

— В самом деле, — ответил Вальдес. — Но отпустить мальчика — значило бы лишиться проводника, а мне кажется, что он нужен нам, так как знает местность…

— Вы правы, Вальдес! Гомо нам необходим, в особенности для перехода брода Фраскаэс…

— Мы будем там в полдень. А раз мы перейдем брод, тогда посмотрим…

— Да, посмотрим, Вальдес!.. Может быть, опасность именно у этого брода…

А может быть, Жаку Хелло и его товарищам угрожала и более близкая опасность? Разве Жиро, обнаружив расположенный на правом берегу Торриды лагерь, не мог подняться по левому берегу с шайкой Альфаниза? И так как квивасы имели преимущество в несколько часов, то не перешли ли они уже брод Фраскаэс? И не спускаются ли теперь по правому берегу, где они должны встретиться с маленьким отрядом? Это предположение было очень вероятным.

Однако в девять часов Вальдес, отходивший на несколько сот шагов в сторону, сообщил, что путь свободен. Что касается другого берега, то ничто не указывало на присутствие на нем квивасов.

Жаку Хелло пришла тогда в голову мысль сделать привал здесь, и он спросил Гомо:

— На каком расстоянии от брода мы находимся?

— В двух часах пути, — ответил молодой индеец, который умел определять расстояние лишь по времени.

— Сделаем привал, — скомандовал Жак Хелло, — и позавтракаем поскорее остатками провизии… Бесполезно разводить огонь.

В действительности это значило бы выдать свое присутствие, но этот аргумент Жак Хелло оставил при себе.

— Надо торопиться, друзья мои… надо торопиться! — повторил он. — Привал всего на четверть часа!

Молодая девушка отлично понимала, что Жак Хелло чем-то сильно обеспокоен, но чем именно — она не знала. Конечно, она слышала, что квивасы бродили по территории, знала, что Жиро исчез, он она не могла предположить, чтобы испанец поднялся по Ориноко на «Галлинетте» лишь с целью присоединиться к Альфанизу, как не могла думать, что между Жиро и этим беглым каторжником существовали давнишние отношения.

Несколько раз она готова была крикнуть: «Что случилось, Хелло?» Но молчала, надеясь на ум Жака Хелло, на его храбрость, преданность и желание как можно скорее достичь цели.

Завтрак был окончен очень скоро. Герман Патерн, который охотно продолжал бы его, примирился с неизбежным.

В девять часов с четвертью, завязав и взвалив на плечи мешки, путешественники двинулись опять в дорогу.

Жак Хелло и Вальдес не переставали следить за другим берегом, не оставляя без внимания и того берега, по которому они шли сами.

Ничего подозрительного не замечалось, Быть может, квивасы ожидали отряд у брода Фраскаэс?

Около часа пополудни Гомо указал в нескольких стах шагах изгиб реки, который, повернув к востоку, скрывался за группой голых скал.

— Там, — сказал он.

— Там!.. — ответил Жак Хелло, сделав знак товарищам остановиться.

Подойдя настолько, чтобы видеть русло Рио-Торриды, он убедился, что дно реки усеяно камнями и песком, между которыми текли лишь струйки воды, легко переходимые вброд.

— Хотите, я пойду осмотрю окрестности брода? — предложил Вальдес Жаку Хелло.

— Идите, Вальдес, но из осторожности не переходите на другую сторону и возвращайтесь тотчас же, как только убедитесь, что путь свободен.

Вальдес пошел и через несколько минут исчез из виду за поворотом Торриды.

Жак Хелло, Жан, сержант Мартьяль, Гомо и носильщики поджидали его, остановившись тесной группой на берегу. Герман Патерн уселся на землю.

Как ни владел собой Жак Хелло, он не мог скрыть своего беспокойства. Гомо спросил его:

— Почему мы не идем вперед?

— Да, почему? — прибавил Жан. — И почему Вальдес пошел на рекогносцировку?

Жак Хелло ничего не ответил. Он отделился от группы и сделал несколько шагов к реке, желая осмотреть левый берег.

Прошло пять минут, — минут, которые кажутся часами.

Жанна подошла к Жаку Хелло.

— Отчего Вальдес не возвращается? — спросила она, стараясь поймать его взгляд.

— Он должен сейчас вернуться, — ответил Жак Хелло.

Прошло еще пять минут, потом еще. Никто не произнес ни слова…

Вальдес имел достаточно времени, чтобы дойти до брода и вернуться, а его все не было.

Между тем никто не слыхал ни крика, ничего, что могло бы возбудить тревогу.

Жак Хелло имел столько хладнокровия, что выждал еще пять минут.

Очевидно, идти по броду было не более опасно, чем оставаться на месте или повернуть назад. Если маленький отряд должен был ожидать нападения, то оно случилось бы и тут, и там.

— Идем! — сказал наконец Жак Хелло.

Он пошел впереди, а его товарищи — за ним, не говоря ни слова. Они поднялись вдоль берега на протяжении трехсот шагов и достигли поворота Рио-Торриды. В этом месте нужно было сойти к броду.

Молодой индеец шагах в пяти впереди подполз к первым скалам, которые омывало течение.

Вдруг на левом берегу, к которому шли Жак Хелло и его товарищи, раздались громкие крики.

Около сотни квивасов сбежались со всех сторон и бросились через брод, потрясая оружием и издавая воинственные крики…

Жак Хелло не успел даже выстрелить. Да и что могли сделать ружья Германа Патерна и сержанта Мартьяля? Что могли сделать револьверы гребцов против сотни людей, которые занимали подступы к броду?

Жак Хелло и его товарищи, тотчас же окруженные со всех сторон, поставлены были в необходимость сдаться.

Как раз в этот момент среди группы воюющих квивасов появился Вальдес.

— Вальдес! — воскликнул Жак Хелло.

— Эти негодяи взяли меня в западню!.. — ответил рулевой «Галлинетты».

— А с кем мы имеем дело? — спросил Герман Патерн.

— С шайкой квивасов… — ответил Вальдес.

— И с ее атаманом! — перебил чей-то угрожающий голос.

На берегу стоял человек рядом с двумя другими, так же, как и он, неиндейцами.

— Жиро! — воскликнул Жак Хелло.

— Называйте меня моим настоящим именем: Альфаниз.

— Альфаниз! — повторил сержант Мартьяль.

И его взгляд, так же как и взгляд Жака Хелло, с ужасом обратился на дочь полковника Кермора.

Жиро и был тем самым Альфанизом, который бежал из Кайенны с тремя другими каторжниками, его товарищами по заключению.

Заместив начальника квивасов, Мету Саррапиа, убитого при встрече шайки с венесуэльской полицией, испанец уже больше года бродил по саванне.

Пять месяцев назад — читатель не забыл этого — квивасы решили возвратиться на территорию, лежащую к западу от Ориноко, откуда они были выгнаны колумбийскими войсками. Но прежде чем покинуть горную область Рораймы, их новый атаман хотел обследовать восточное побережье реки. Для этого он отделился от своей шайки и спустился по льяносам до Сан-Фернандо на Атабапо, пройдя через Кариду, где индеец барэ действительно видел его. В Сан-Фернандо он ждал случая, чтобы вернуться к источникам Орино— ко, когда пироги «Галлинетта» и «Мориша» готовились к отплытию в миссию Санта-Жуана.

Альфаниз, известный под именем Жиро, заявив, что желает добраться до миссии, предложил свои услуги рулевому «Галлинетты», который нанимал себе экипаж, и, как уже известно, был им — на несчастье тех, кто отправлялся к верховьям реки, — принят.

Имея, таким образом, возможность вернуться к квивасам, Альфаниз вместе с тем мог наконец осуществить и свою месть по отношению к полковнику Кермору.

Действительно, он узнал, что юноша, ехавший на «Галлинетте» с сержантом Мартьялем, отправился на поиски отца, который своими показаниями дал суду возможность осудить его на вечные каторжные работы в остроге Кайенны.

Представлялся редкий, едва ли не единственный случай завладеть юношей, а может быть, и полковником, если в миссии Санта-Жуана обнаружились бы его следы, и, во всяком случае, отомстить отцу посредством сына.

Остальное известно. Встретив одного из сообщников в ночь, проведенную им на берегу в Янаме, Альфаниз бежал с пирог, как только они прибыли к пику Монуар. Затем, убив индейца, который отказывался стать его проводником, он поднялся вверх по течению Торриды, перешел брод Фраскаэс и присоединился к шайке квивасов…

Теперь, завладев Жаком Хелло и его товарищами, этот негодяй рассчитывал захватить и их пироги на Ориноко.

Кроме того, в его руках был сын, вернее — дочь полковника Кермора.

Глава одиннадцатая. МИССИЯ САНТА-ЖУАНА

За тринадцать лет до начала этой истории в области, через которую протекает Рио-Торрида, не было ни одной деревни, ни одного поселка, ни одной плантации. Редко-редко появлялись здесь только индейцы, когда необходимость заставляла их перегонять скот. На поверхности этой территории были лишь обширные льняносы, плодородные, но не обработанные, непроходимые леса, болотистые равнины, залитые зимой избытком вод соседних рек. Из животного царства здесь встречались лишь хищники да обезьяны и дичь, не говоря, конечно, о насекомых, особенно о комарах. В сущности говоря, это была пустыня, куда не отваживались проникать ни купцы, ни промышленники Венесуэльской Республики.

Такова была эта отдаленная часть Венесуэлы, когда иностранец-миссионер вступил во владение ею.

Разбросанные на этой территории индейцы принадлежали большей частью к племени гуахарибосов. Обыкновенно они бродили по льяносам, в глубине лесов, к северу от правого берега Ориноко. Они имели только подобие хижин для жилья и лишь кору в виде одежды. Их пища состояла из корней, пальмовых почек, муравьев и лесных вшей; они не знали даже употребления маниокового хлеба, являющегося главной пищей в Центральной Америке. Они, казалось, стояли на первой ступени человеческого развития. Рост у них был маленький, сложение слабое, живот раздутый, как у землеедов. И действительно, зимой они часто бывали вынуждены от голода есть землю. Волосы у них были красноватые и длинные, до плеч; лицо, на котором наблюдатель мог бы заметить признаки смышлености, хотя и оставшиеся в недоразвитом состоянии, имело цвет более белый, чем у других индейцев, как то: квивасов, пиароанцев, баресов, марикитаросов и банивасов. Все, одним словом, подтверждало, что это — одна из самых низких по культурному уровню расовых разновидностей.

Однако эти туземцы считались до такой степени страшными, что даже их соплеменники едва осмеливались проникать на занятую ими территорию, и их считали настолько склонными к грабежам и убийствам, что купцы Сан-Фернандо не поднимались выше Окамо и Маваки.

Так установилась та ужасная репутация, которая сохранялась еще пять-шесть лет назад, когда Шаффаньон, пренебрегши страхом гребцов, решился продолжать свою эскпедицию по Ориноко до истоков этой реки. Встретив их у пика Монуар, он убедился, что возводимые против этих несчастных и безобидных индейцев обвинения обоснованы очень плохо.

Уже в то время некоторые из них, собранные испанским миссионером, образовали первую ячейку миссии Санта-Жуана.

Отец Эсперанте задумал обратить гуахарибосов в христианство, а попутно и использовать их труд для устройства плантаций. С этой целью он и поселился в самой глубине этих саванн Сьерра-Паримы. Здесь он решил основать деревню, которая с течением времени должна была обратиться в городок.

Когда отец Эсперанте прибыл в эту пустыню, с ним был только один товарищ, по имени Анжелос, послушник иностранных миссий, которому было двадцать лет. Оба они основали, расширили, организовали миссию Санта-Жуана и создали обширное хозяйство. Привлекли к труду индейцев, образовав из них сплоченное население, которое ко времени настоящего рассказа исчислялось в тысячу человек, включая сюда и жителей соседних льяносов.

Место для будущего городка миссионер избрал в пятидесяти километрах к северо-востоку от истоков Ориноко и в таком же расстоянии от устья Торриды. Выбор этот был удачен. Почва здесь необыкновенно плодородная; на ней растут самые полезные растения, как деревья, так и кусты. Тут можно было встретить и так называемый маринас, кора которого образует род естественного войлока, и банановые деревья, и платаны, и кофейное дерево, каучуковое дерево, какао, поля сахарного тростника, плантации табака и т. п. При небольшой затрате труда эти поля, вспаханные и засеянные, могли дать в изобилии маниоку, сахарный тростник и маис, который дает ежегодно четыре жатвы по «сам-четыреста».

Это удивительное плодородие, которое от хороших способов обработки могло еще больше увеличиться, происходило оттого, что почва здесь была совсем девственная. Ничто не истощало ее естественной мощи. По ее поверхности протекали, даже летом, многочисленные ручьи и, впадая в Рио-Торриду зимой, вливали через нее обильные потоки воды в Ориноко.

Первые постройки миссии расположились на левом берегу реки, которая стекает со склонов Рораймы. Постройки эти были не простыми хижинами, а настоящими домами, не уступавшими лучшим постройкам банивасов или марикитаросов. Урбана, Кайкара, Сан-Фернандо на Атабапо могли бы позавидовать этим крепким и удобным жилищам.

Деревня находилась вблизи горной цепи, отделившейся от Сьерра-Паримы, первые склоны которой были очень удобны для здорового и приятного местожительства.

Испанский язык здесь стал мало-помалу вытеснять собой местное наречие гуахарибосов. Кроме того, здесь жило около 50 белых, венесуэльцев по происхождению, явившихся, чтобы обосноваться в миссии, и хорошо принятых ее начальником.

Все, что нужно было для создания этого поселения, из года в год привозилось по Ориноко. Вполне понятно, что известность миссии распространилась сначала до Сан-Фернандо, потом до Боливара и Каракаса.

Не следует, однако, думать, что миссия Санта-Жуана никогда не подвергалась тяжелым испытаниям. Она выросла ценой непрерывного изнурительного труда индейцев. И сколько опасностей было вначале! Приходилось защищать деревню от других племен, которых тянуло сюда на грабежи и убийства, явившиеся, впрочем, естественным ответом на вторжение европейцев в эти искони свободные земли. Население миссии должно было отражать нападения, которые грозили разрушить все дело в зародыше.

Чтобы противостоять бродящим около Ориноко индейским племенам, были предприняты самые решительные меры. Миссионер проявил себя как человек решительного действия.

Все взрослые гуахарибосы были зарегистрированы, дисциплинированы, обучены владеть оружием. Безопасность миссии была обеспечена постоянным отрядом-сотней отличных стрелков, снабженных современными ружьями, при достаточном количестве патронов. Они обладали верным индейским глазом, и никакое нападение на миссию не имело шансов на успех.

Доказательством этого явилось нападение на миссию Альфаниза с его сообщниками и шайкой квивасов год назад. Хотя они и были в одинаковом числе, когда отец Эсперанте дрался с ними во главе своего вооруженного отряда, однако квивасы понесли крупные потери, тогда как со стороны гуахарибосов почти не было жертв.

Именно вследствие этой неудачи квивасы решили покинуть местность и вернуться на территорию, расположенную к западу от Ориноко, тем более что миссия Санта-Жуана была организована не только для защиты, но и для нападений.

Выше было сказано о растениях, которые так сильно способствовали процветанию миссии Санта-Жуана. Однако это не был единственный источник ее богатства. К полям примыкали громадные равнины; на них паслись стада коров и быков, пропитание которых было обеспечено травой саванн и растительностью леса. Скот составлял крупную отрасль торговли, как, впрочем, и во всех провинциях Венесуэльской республики. Затем гуахарибосы имели известное количество лошадей, которые когда-то водились здесь в изобилии. Часть этих лошадей служила для перевозки и разведок гуахарибосов, которые очень быстро сделались отличными наездниками. Это обстоятельство позволяло делать частые рекогносцировки в окрестностях миссии и нападать на «сомнительные» племена.

Отец Эсперанте был действительно таким, каким его описали Мирабаль, молодой Гомо, а также лже-Жиро. Его лицо, осанка, его движения показывали в нем человека действия, необычайной силы воли начальника, привыкшего командовать. Он обладал железной энергией. Его строгие глаза смотрели прямо и решительно. Хотя ему и перевалило за 60, но его высокая фигура, широкие плечи, развитая грудь и крепкие члены свидетельствовали о большой физической силе и выносливости.

Какова была жизнь этого миссионера прежде, чем он стал начальником миссии, — этого никто не знал. Относительно своего прошлого он хранил абсолютное молчание. Но по той грусти, которая иногда набегала на его лицо, можно было понять, что он носил в себе какую-то тайну…

Нужно заметить, что отец Эсперанте имел достойного сподвижника в лице своего помощника. Брат Анжелос был предан ему и имел право на значительную часть доходов этого предприятия.

Вместе с ними в охране порядка в поселке принимали участие несколько индейцев, но их роль была, скорее, фиктивной. Вернее было бы сказать, что отец Эсперанте, будучи одновременно и мэром, и священником, исполнял все официальные обязанности в миссии.

Со времени нападения квивасов ничто не беспокоило жителей Санта-Жуаны, и, казалось, нельзя было ожидать никаких нападений и в ближайшем будущем.

Но вот около 8 часов вечера 1 ноября, на другой день после того, как Жак Хелло и его спутники попали в руки Альфаниза, в поселке стала замечаться если не паника, то по крайней мере беспокойство.

На саванне, с юго-востока, был замечен молодой индеец, который бежал со всех ног, точно его преследовали.

Несколько гуахарибосов вышли из своих жилищ. Как только молодой индеец заметил их, он закричал:

— Эсперанте… отец Эсперанте!..

Минуту спустя брат Анжелос вводил его к миссионеру. Последний тотчас же узнал в нем мальчика, который прилежно посещал школу миссии, когда жил со своим отцом в Санта-Жуане.

— Ты… Гомо? — сказал миссионер. Мальчик едва мог говорить.

— Откуда ты?

— Я убежал… с этого утра… я бежал, чтобы попасть сюда…

Молодому индейцу не хватало дыхания.

— Отдохни. Ты умираешь от усталости… Хочешь поесть?

— Только после того, как я скажу вам, зачем я пришел сюда… Нужна помощь.

— Помощь?..

— Квивасы там… в трех часах отсюда… в Сьерре… со стороны реки…

— Квивасы! — воскликнул брат Анжелос.

— И их начальник тоже… — прибавил Гомо.

— И их начальник?.. — повторил отец Эсперанте. — Беглый каторжник Альфаниз?

— Он присоединился к ним несколько дней назад и вчера вечером с шайкой напал на отряд путешественников, которых я вел к Санта-Жуане…

— Путешественников, которые направлялись в миссию?

— Да, отец! Путешественники — французы…

— Французы?!..

Лицо миссионера покрылось внезапной бледностью, и глаза на мгновение закрылись.

Он взял молодого индейца за руку, привлек к себе и, смотря на него, произнес голосом, который от невольного волнения дрожал:

— Скажи все, что ты знаешь! Гомо продолжал:

— Четыре дня назад в хижину, в которой мы жили с отцом около Ориноко, пришел человек… Он нас спросил, где находятся квивасы, и просил проводить его… Это были те самые, которые разрушили нашу деревню Сан-Сальвадор, которые убили мою мать… Мой отец отказался… и выстрелом из револьвера был убит…

— Убит!.. — пробормотал брат Анжелос.

— Да… Альфанизом…

— Альфанизом!.. А откуда пришел он, этот негодяй? — спросил отец Эсперанте.

— Из Сан-Фернандо.

— А каким образом он поднялся по Ориноко?

— В качестве гребца, под именем Жиро… На одной из двух пирог, которые везли этих путешественников…

— Ты говоришь, что эти путешественники — французы?.. — Да, французы, которые не могли плыть дальше устья Рио-Торриды… Они оставили свои пироги у устья, и один из них, начальник, сопровождаемый рулевым одной из пирог, нашел меня в лесу, около тела моего отца… Они сжалились… увели меня с собой… они похоронили моего отца… Затем они предложили мне проводить их в Санта-Жуану… Мы отправились… и вчера, когда мы достигли Фраскаэса, на нас напали квивасы и взяли в плен…

— И с тех пор?.. — спросил отец Эсперанте.

— …с тех пор квивасы направились в сторону Сьерры… и только сегодня утром я смог убежать…

Миссионер слушал молодого индейца с чрезвычайным вниманием. Блеск его глаз показывал, какой гнев возбуждали в нем разбойники.

— Ты верно говоришь, мое дитя, — спросил он в третий раз, — что эти путешественники — французы?

— Да, отец!

— Сколько же их было?

— Четверо.

— И с ними были…

— …рулевой одной из пирог, банивас, по имени Вальдес, и два гребца, которые несли их багаж…

— Откуда они приехали?..

— Из Боливара, откуда они отправились два месяца назад с целью достичь Сан-Фернандо, а оттуда подняться по реке до Сьерра-Паримы.

Отец Эсперанте, погруженный в свои размышления, на несколько мгновений замолчал. Затем он спросил:

— Ты говорил о начальнике, Гомо? Значит, этот маленький отряд имеет начальника?..

— Да, это один из путешественников.

— Как его зовут?..

— Жак Хелло.

— У него есть товарищ?

— Да, его зовут Герман Патерн; он занимается собиранием растений в саванне…

— А кто два других путешественника?

— Один молодой человек, который был со мной очень дружен… которого я очень люблю…

Черты Гомо выразили самую живую благодарность.

— Этого молодого человека, — прибавил он, — зовут Жан Кермор.

Едва он произнес это имя, как миссионер поднялся с выражением крайнего удивления.

— Жан Кермор? — повторил он. — Это его имя? — Да, Жан Кермор.

— Этот молодой человек, говоришь ты, приехал из Франции с Хелло и Патерном?

— Нет, отец, как мне рассказал мой друг Жан, они встретились по дороге на Ориноко, в деревне Урбана…

— Они прибыли в Сан-Фернандо?

— Да… и оттуда вместе отправились в миссию.

— А что делает этот молодой человек?

— Он ищет своего отца…

— Своего отца? Ты говоришь: отца?

— Да, полковника Кермора.

— Полковника Кермора! — воскликнул миссионер.

Тот, кто посмотрел бы в этот момент на отца Эспе-ранте, заметил бы, как его удивление сменилось чрезвычайным волнением. Несмотря на всю свою энергию и самообладание, отец Эсперанте в крайнем смущении, которого он не мог скрыть, шагал взад и вперед по комнате.

Наконец, сделав над собой усилие, он успокоился и продолжал свои расспросы.

— Зачем, — спросил он Гомо, — зачем Жан Кермор едет в Санта-Жуану?

— В надежде получить здесь указания, которые помогут ему отыскать отца…

— Значит, он не знает, где его отец?

— Нет. Вот уже четырнадцать лет, как полковник Кермор покинул Францию, уехал в Венесуэлу, и его сын не знает, где он находится…

— Его сын… его сын! — пробормотал миссионер, который тер себе лоб, точно стараясь что-то припомнить.

Наконец он опять обратился к Гомо:

— Что же, он отправился один… этот молодой человек… один в такое путешествие?..

— Нет.

— Кто же сопровождает его?..

— Старый солдат.

— Старый солдат?..

— Да, сержант Мартьяль…

— Сержант Мартьяль! — повторил отец Эсперанте.

На этот раз, если бы отец Анжелос не поддержал его, он упал бы как пораженный громом на пол.

Глава двенадцатая. В ПУТИ

Колебаться в оказании помощи французам после столь определенных ответов молодого индейца было невозможно.

Миссионер, если бы он знал, в каком направлении вести преследование, бросился бы в путь через саванну в этот же вечер.

В самом деле, где сейчас находился Альфаниз? Около брода Фраскаэс? Нет! Судя по словам Гомо, он ушел оттуда на другой день после нападения. К тому же в его интересах было уйти подальше от Санта-Жуаны, углубиться в соседний лес саванны, а может быть, спуститься к устью Торриды, чтобы захватить пироги и их экипаж.

Отец Эсперанте понял, что прежде, чем пускаться в путь, необходимо было выяснить положение.

В 6 часов два индейца верхами были отправлены к броду Фраскаэс.

Три часа спустя эти всадники вернулись обратно, не найдя никаких следов квивасов.

Перешел ли Альфаниз реку, чтобы углубиться в западный лес или он спускался к Сьерра-Париме, чтобы подойти с левого берега к лагерю пика Монуар?

Это было неизвестно, но это нужно было узнать, хотя бы пришлось потерять ночь.

Два других индейца оставили миссию с приказанием осмотреть саванну в сторону истоков Ориноко, так как не могло быть, чтобы Альфаниз спустился прямо к реке.

С рассветом эти два индейца, сделавшие конец в 25 километров, вернулись в Санта-Жуану. Они не нашли квивасов, но, во всяком случае, узнали от нескольких индейцев бравос, встреченных ими в саванне, что шайка направилась к Сьерра-Париме. Альфаниз, значит, хотел достичь истоков Ориноко, намереваясь напасть на лагерь Монуар.

Таким образом, его можно было захватить у Сьерра-Паримы и избавить территорию от этого сброда каторжников.

Солнце только что встало, когда отец Эсперанте покинул миссию.

Его отряд состоял из сотни гуахарибосов, специально обученных владеть современным оружием. Эти храбрые люди знали, что они идут против квивасов, своих давнишних врагов, и не только для того, чтобы их рассеять, но и чтобы истребить их всех до одного.

Около двадцати индейцев были верхами и охраняли телеги с провиантом на несколько дней.

Поселок был оставлен под начальством брата Анжелоса, который через разведчиков должен был по возможности поддерживать сношения с экспедицией, Отец Эсперанте ехал верхом во главе своего отряда, одетый в более удобный костюм, чем миссионерское платье. На нем была полотняная каска, сапоги; у седла висел двухзарядный карабин, за поясом был револьвер.

Он ехал молчаливый и задумчивый, нравственно потрясенный, стараясь скрыть свое волнение. Сообщения молодого индейца путались у него в голове. Он был точно слепой, который прозрел, но разучился видеть.

Выйдя из Санта-Жуаны, отряд направился черев саванну к юго-востоку. Привыкшие к ходьбе индейцы шли быстрым шагом, не задерживая верховых.

Почва постепенно понижалась; подъем ее начинался лишь с приближением к Сьерра-Париме. Эта болотистая местность, наполняющаяся водой лишь в дождливое время года, представляла теперь, вследствие сухой погоды, довольно твердую почву, что позволяло идти по ней, не делая обходов, Дорога шла под острым углом к той, по которой Гомо вел Жака Хелло и его спутников. Это был кратчайший путь от миссии к горным массивам Паримы. По некоторым признакам можно было 1заметить, что здесь недавно прошел значительный отряд, Гуахарибосы, таким образом, удалялись от Рио-Торриды, которая текла к юго-востоку… На их пути встречались маленькие притоки этой реки с левой стороны. Пересохшие, они не представляли никакого препятствия движению. Приходилось только избегать некоторых водоемов, наполненных стоячей водой.

После получасовой остановки в полдень отец Эсперанте двинулся дальше: отряд так торопился, что около пяти часов гуахарибосы остановились у подножия гор Паримы, недалеко от того места, где поднимается гора, названная Шаффаньоном горой Фердинанда Лессепса.

Тут замечены были следы недавно оставленного лагеря. Остывшая зола, остатки еды, смятая трава свидетельствовали, что какие-то люди здесь провели прошлую ночь. Таким образом, не могло оставаться сомнений, что квивасы Альфаниза — а значит, и пленники — направлялись к Ориноко.

Во время привала, который продолжался час и дал возможность покормить лошадей, отец Эсперанте прохаживался в стороне от лагеря.

Все его мысли сосредоточились на этих двух именах, которые произнес молодой индеец.

— Сержант Мартьяль, — повторял он. — Сержант здесь и направляется в Санта-Жуану!

Затем он переносился мыслью к Жану Кермору. Кто был этот юноша? У полковника не было сына! Нет! Гомо ошибся! Во всяком случае, там были пленные французы, соотечественники, которых нужно было освободить из рук квивасов!

Отряд снова двинулся в путь и около шести часов достиг правого берега Ориноко, Эта часть Сьерры была покрыта старыми деревьями, которым суждено было пасть от собственной ветхости, так как никакой дровосек не пошел бы, конечно, с топором в эту отдаленную область.

Место казалось совершенно пустынным. Ни одна пирога, никакая лодочка не могли бы подняться сюда в засуху, и фальки должны были остановиться на пятьдесят километров по течению ниже.

Эти пятьдесят километров — если бы гуахарибосы были воодушевлены таким же рвением, как и их начальник, — могли быть пройдены за ночь, и отряд прибыл бы к лагерю пика Монуар с рассветом. Заблудиться было невозможно. Достаточно было идти вдоль правого берега реки, высохшие притоки которой не представляли препятствия.

Отцу Эсперанте не нужно было даже спрашивать индейцев, хотят ли они сделать это усилие. Он встал и двинулся вперед. Всадники и пешеходы двинулись за ним.

Ориноко, весьма узкое в своем начале, не превышало в этом месте нескольких метров ширины и текло между крутыми берегами из глины и скал. На этом протяжении, в пору сильных дождей, пирога могла подняться по течению, только пройдя несколько порогов, и притом ценой больших усилий.

Около 8 часов вечера, с наступлением темноты, гуахарибосы перешли вброд Креспо, названный так на карте французским путешественником в честь президента Венесуэльской Республики.

Солнце зашло на чистом небе, скрывшись за безоблачным горизонтом, и звезды должны были скоро поблекнуть при свете восходящего полного месяца.

Пользуясь светлой ночью, гуахарибосы могли сделать быстрый и большой переход. Их не стесняли даже травянистые болота, в которых в темноте можно было завязнуть по пояс.

На рассвете, около пяти часов утра, отец Эсперанте достиг поворота реки, в 12 километрах от устья Рио-Торриды.

Меньше чем в три часа он мог добраться теперь до Паршаля и оставшихся у пирог гребцов.

К юго-западу, на другом берегу Ориноко, виднелся пик Монуар, вершина которого освещалась первыми лучами солнца.

Об отдыхе — хотя бы на час — не было и речи. Если квивасы направились вдоль реки, чтобы достичь лагеря, то были ли они еще там или, разграбив пироги, ушли в саванну?.. Кто знает, может быть, Альфаниз и решил привести в исполнение свой план: вернуться на западную территорию Венесуэлы, уведя с собой и пленников?..

Шли уже около часа, и отец Эсперанте, конечно, не сделал бы привала, не достигнув устья Торрмды, если бы около 6 часов утра не случилось одного происшествия.

Молодой индеец шел по берегу шагах в пятидесяти впереди отряда. Он старался проследить путь квивасов. Вдруг он остановился, нагнулся к земле и крикнул.

В этом месте, у основания дерева, лежал на земле человек — не то мертвый, не то заснувший.

При крике Гомо отец Эсперанте погнал свою лошадь и немедленно догнал молодого индейца.

— Это он… он! — кричал юноша.

— Он? — воскликнул отец Эсперанте.

Он спрыгнул на землю и подошел к лежавшему человеку.

— Сержант… сержант Мартъяль! — воскликнул он.

Старый солдат с простреленной грудью, может быть мертвый, лежал на этом месте, залитом кровью.

— Мартьяль… Мартьяль!.. — повторял отец Эсперанте, из глаз которого текли крупные слезы.

Он стал поднимать несчастного и наклонил свое лицо к его лицу, стараясь уловить признаки дыхания… Затем он произнес:

— Он жив!.. Жив!

В самом деле, сержант Мартьяль слабо вздохнул. В этот момент его рука поднялась и снова бессильно опустилась. Затем его глаза на секунду раскрылись, и он взглянул на миссионера…

— Вы… полковник!.. Там… Альфаниз!..

И он потерял сознание, произнеся эту отрывистую фразу.

Отец Эсперанте поднялся, охваченный страшным смущением, теряясь в мыслях и догадках. Сержант Мартьяль тут… но кто тот юноша, который отправился с ним на розыски своего отца и которого не было с ним?.. Почему оба они в этой отдаленной области Венесуэлы?.. Кто объяснит ему все эти непонятные вещи, если несчастный умрет, не сказав больше ни слова?.. Нет, он не умрет!.. Миссионер спасет его еще раз, как он уже спас его однажды на поле сражения… Он будет бороться со смертью…

По его приказанию подъехала одна из телег, и сержант Мартьяль был уложен в нее на подстилку из травы. Ни глаза, ни губы его не открылись. Но слабое дыхание все же колебало его грудь.

Движение вперед продолжалось. Отец Эсперанте держался около телеги, где лежал его старый товарищ по оружию, узнавший его после такой продолжительной разлуки, — сержант, оставленный им четырнадцать лет назад в Бретани, которую полковник Кермор покинул с мыслью никогда не вернуться!.. И вот он находит его здесь, в этом потерянном краю… раненого… может быть, рукой этого негодяя Альфаниза…

«Итак, — думал он, — Гомо не ошибся, когда говорил о сержанте Мартьяле… Но что он хотел сказать?.. Этот ребенок… сын, в поисках своего отца… Сын… сын…».

Обратившись к молодому индейцу, который шел рядом с ним, он сказал:

— Этот солдат, как ты мне сказал, приехал сюда не один? С ним был юноша?

— Да. Мой друг Жан…

— И оба они направлялись в миссию?

— Да, оба шли в миссию, чтобы найти полковника Кермора.

— И этот юноша — сын полковника?.

— Да, его сын.

От таких определенных ответов сердце у отца Эсперанте забилось так, что готово было лопнуть. Оставалось ждать. Может быть, эта тайна разъяснится к вечеру…

Напасть на квивасов, если они были в лагере пика Монуар, — несколько слов, сказанных сержантом, давали уверенность, что это было так, — вырвать у них пленников — все сосредоточилось на этой цели.

Гуахарибосы пустились вперед беглым шагом, а телеги были оставлены сзади с достаточным прикрытием.

Незадолго до восьми часов отец Эсперанте остановился, а гуахарибосы умерили шаг, достигнув обширной поляны, за которой начинался поворот.

Напротив, на другом берегу возвышался пик Монуар. Вдоль правого берега не было видно никого. На реке не заметно было ни одной лодки.

За поворотом реки поднимался вертикально столб дыма, так как ветра не было.

Значит, в ста пятидесяти метрах, на левом берегу Торриды, был расположен какой-то лагерь.

Это должен был быть лагерь квивасов, но в этом надо было убедиться.

Несколько гуахарибосов поползли в кусты и минуты три спустя вернулись, сообщив, что этот лагерь действительно занят шайкой Альфаниза.

Отряд отца Эсперанте собрался в глубине поляны. Телеги присоединились к нему, и та, которая везла сержанта Мартьяля, была поставлена в середину.

Убедившись, что состояние больного не ухудшилось, полковник Кермор отдал распоряжение окружить Альфаниза и его шайку.

Несколько минут спустя раздались страшные крики, смешавшиеся с ружейными выстрелами.

Гуахарибосы налетели на Альфаниза прежде, чем он успел подумать о защите. Если численность обоих отрядов и была одинакова, то зато гуахарибосы были лучше вооружены и имели лучшего начальника. Оружие, которым располагал испанец, состояло из захваченных в пирогах нескольких револьверов, оставленных Жаком Хелло, и тех ружей и револьверов, которые были отобраны у пленников.

Борьба не могла быть продолжительной. Захваченная врасплох шайка неминуемо должна была быть разбита. Большая часть квивасов бросилась в бегство после слабого сопротивления. Одни бросились в лес, другие побежали через почти пересохшую реку, чтобы достичь противоположной саванны, причем многие из них были смертельно ранены.

В то же время Жак Хелло, Герман Патерн, Вальдес, Паршаль и гребцы пирог бросились на тех квивасов, которые их стерегли.

Гомо первым подбежал к ним, крича:

— Санта-Жуана… Санта-Жуана!

Таким образом, вся борьба сосредоточилась в центре лагеря.

Тут, окруженный своими сообщниками из Кайенны и квивасами, Алъфаниз защищался выстрелами из револьверов. Вследствие этого несколько гуахарибосов получили раны, к счастью неопасные.

В этот момент отец Эсперанте бросился в окружавшую испанца группу.

Жанна Кермор почувствовала непреодолимое влечение к миссионеру… Она хотела броситься к нему, не Жак Хелло удержал ее…

Альфаниз, покинутый квивасами, которые издали наполняли воздух своими криками, еще сопротивлялся. Двое его товарищей по каторге были только что убиты около него.

Отец Эсперанте оказался как раз против испанца и жестом остановил гуахарибосов, которые уже окружали его.

Альфаниз отступил к берегу реки, держа в руке револьвер с несколькими зарядами.

Среди наступившей тишины раздался могучий голос отца Эсперанте:

— Альфаниз, это я! — сказал он.

— Миссионер Санта-Жуаны! — воскликнул испанец.

Подняв револьвер, он хотел уже выстрелить, но Жак Хелло схватил его за руку, и пуля пролетела мимо.

— Да… Альфаниз… отец миссии Санта-Жуаны, а также полковник Кермор!..

Альфаниз, увидев в нескольких шагах Жана, которого он считал сыном полковника, прицелился в него…

Но раньше, чем он успел выстрелить, раздался другой выстрел, и негодяй упал, сраженный пулей отца Эсперанте.

В этот момент на место сражения прибыла телега с сержантом Мартьялем.

Жанна бросилась в объятия полковнику Кермору… Она называла его отцом…

Последний же не мог признать в этом юноше своей дочери, которую он считал погибшей, которой он никогда не видел, и повторял:

— У меня нет сына…

В этот момент сержант Мартьяль приподнялся и, протянув руку к Жанне, сказал:

— Нет, полковник, но у вас была дочь… Это она!

Глава тринадцатая. ДВА МЕСЯЦА В МИССИИ

Со времени исчезновения полковника Кермора, со времени его отъезда в Америку, прошло четырнадцать лет, и история этих четырнадцати лет может быть рассказана в нескольких строках.

В 1872 году полковник Кермор узнал о гибели своей жены и ребенка при крушении «Нортона». Условия, в которых произошла эта катастрофа, были таковы, что он никак не мог думать, что одно из дорогих ему существ, его дочь Жанна, совсем еще тогда маленькая, оказалась спасенной. Он даже не знал ее, так как должен был покинуть Мартинику за несколько месяцев до ее рождения.

Еще в течение года полковник Кермор оставался командиром полка. Затем, подав в отставку и не будучи связан никакими родственными отношениями, решил посвятить остаток своей жизни миссионерству.

Полковник Кермор, не сообщив об этом никому, даже сержанту Мартьялю, тайно оставил Францию в 1875 году и направился в Венесуэлу.

Как только он окончил свое богословское образование в этой стране, он получил посвящение и вошел членом в общество иностранных миссионеров под именем отца Эсперанте, которое обеспечивало тайну его нового существования.

Он вышел в отставку в 1873 году, а был посвящен в 1878 году, когда ему было 49 лет.

В Каракасе отец Эсперанте принял решение отправиться на жительство в почти неизвестную южную область Венесуэлы, где миссионеры показывались очень редко. Он отправился по назначению в начале 1879 года, сохранив тайну своего прошлого.

Поднявшись по среднему течению Ориноко, отец Эсперанте, который говорил по-испански как на родном языке, прибыл в Сан-Фернандо, где прожил несколько месяцев. Из этого города он написал письмо одному из своих друзей, нотариусу Нанта. Это письмо — последнее, которое должно было быть подписано его настоящим именем и которое было вынуждено его семейными делами, — он просил адресата сохранить в тайне.

Нужно напомнить здесь, что это письмо, найденное в бумагах нотариуса, было передано сержанту Мартьялю лишь в 1891 году, тогда, когда с ним уже шесть лет жила Жанна Кермор.

В Сан-Фернандо отцу Эсперанте удалось благодаря своим личным средствам раздобыть все необходимое для основания миссии за истоками реки. В этом же городе он привлек к своему делу брата Анжелоса, хороню уже знакомого с индейскими нравами, который оказал ему впоследствии большую помощь.

Брат Анжелос обратил внимание отца Эсперанте на гуахарибосов, большая часть которых бродила вдоль берегов верхнего Ориноко и по соседству Сьерра-Паримы. Гуахарибосы имели репутацию убийц и грабителей, даже людоедов, — репутацию, которой они на самом деле не заслуживали. Во всяком случае, это обстоятельство не могло остановить такого энергичного человека, как полковник Кермор, и он решил сосредоточить центр миссионерской деятельности к северу от Рораймы, привлекая сюда туземцев области.

Отец Эсперанте и брат Анжелос отправились из Сан-Фернандо на двух пирогах, обильно снабженных всем необходимым для основания миссии. Остальное им должно было присылаться по мере надобности. Пироги поднялись вверх по реке, останавливаясь по пути в главнейших городах и поселках, и достигли Рио-Торриды на территории гуахарибосов.

После многих бесплодных попыток, неудач и опасностей индейцы мало-помалу потянулись к отцу Эсперанте. Образовалась деревня, которой миссионер дал имя Санта-Жуана, — Жанна было имя его дочери…

Прошло 14 лет. Миссия процветала. Казалось, что ничто не свяжет вновь отца Эсперанте с его тяжелым прошлым, как вдруг случилось событие, рассказанное выше.

После слов сержанта Мартьяля полковник обнял Жанну, не будучи в силах удержаться от слез. В нескольких словах молодая девушка рассказала ему о своей жизни, спасении на пароходе «Виго», пребывании в семье Эредиа в Гаване, о возвращении во Францию, о нескольких годах, проведенных ею в доме в Шантенэ, о решении, которое было ею принято тотчас после того, как сержант Мартьяль и она узнали о письме, написанном из Сан-Фернандо, о своем отъезде в Венесуэлу под именем Жана, о путешествии по Ориноко, нападении каторжника Альфаниза и квивасов у брода Фраскаэс.

После этого оба подошли к телеге, где лежал старый солдат. Сержант Мартьяль чувствовал себя бодрее, он сиял… он плакал и говорил:

— Полковник!.. Теперь, когда наша Жанна нашла своего отца, я могу умереть…

— Я запрещаю тебе это, мой старый товарищ!

— Ну, если вы запрешаете…

— Мы будем ухаживать за тобой, мы вылечим тебя…

— Если вы будете ухаживать за мной, я не умру… наверное…

— Но тебе нужен покой.

— Я спокоен, полковник!.. Смотрите… вот меня уже клонит ко сну… и к хорошему сну… на этот раз.

— Спи, мой старый друг! Мы сейчас отправимся в Санта-Жуану. Дорога тебя не утомит, и через несколько дней ты будешь на ногах.

Полковник Кермор наклонился над раненым, поцеловал сержанта Мартьяля в лоб, и его старый друг уснул с улыбкой на устах.

— Отец! — воскликнула Жанна. — Мы спасем его!

— Да, дорогая Жанна, мы сделаем для этого все, что возможно, — ответил миссионер.

Вместе с Германом Патерном полковник осмотрел рану сержанта Мартьяля. Она показалась им несмертельной.

Тут же стало известно, что ранил сержанта Альфаниз в тот момент, когда Мартьяль в припадке гнева бросился на него.

После этого отец Эсперанте сказал:

— Сегодня мои храбрые индейцы, а также и ваши спутники, господин Хелло, должны отдохнуть. Завтра утром мы отправимся в миссию. Гомо поведет нас кратчайшим путем.

— Мы обязаны нашим спасением этому храброму мальчику, — заметила Жанна.

— Я знаю, — ответил отец Эсперанте. Подозвав молодого индейца, он сказал:

— Подойди, Гомо, подойди ко мне! Я поцелую тебя за всех тех, кого ты спас!

После объятий отца Эсперанте Гомо перешел в объятия Жанны, которую он в смущении продолжал называть «мой друг Жан».

Так как молодая девушка не успела еще снять мужской одежды, которую она носила с самого начала путешествия, то отец ее спрашивал себя, знают ли ее спутники, что «господин Жан» был дочерью Кермора.

Он скоро узнал это.

Как только полковник пожал руки Жаку Хелло и Герману Патерну, Паршалю и Вальдесу, Жанна сказала:

— Отец, я должна рассказать вам, чем я обязана двум моим соотечественникам, с которыми я никогда не смогу расплатиться.

— Сударыня, — ответил Жак Хелло, голос которого дрожал, — прошу вас… я ничего не сделал…

— Дайте мне говорить, Хелло!

— Тогда уж говорите о Жаке, но не обо мне, мадемуазель Кермор, — воскликнул Герман Патерн, смеясь, — потому что я не заслуживаю никакой награды!..

— Я обязана вам обоим, мои дорогие товарищи, — продолжала Жанна, — да, обоим, отец! Жак Хелло спас мне жизнь…

— Вы спасли мою дочь? — воскликнул полковник Кермор.

Кермору пришлось выслушать рассказ Жанны об аварии пирог и о том, как благодаря самоотверженности Хелло она спаслась от смерти.

После этого молодая девушка прибавила:

— Я сказала, отец, что Хелло спас мне жизнь. Но он сделал еще больше, решив с господином Патерном сопровождать меня и Мартьяля в наших поисках.

— Совсем нет! — возразил последний, протестуя. — Поверьте, сударыня, мы и без того имели намерение подняться к истокам Ориноко. Это входило в нашу задачу… Министр народного просвещения…

— Нет, Герман, нет! — ответила Жанна, улыбаясь. — Вы должны были остановиться в Сан-Фернандо, и если вы продолжили ваше путешествие до Санта-Жуаны…

— …то это была наша обязанность! — просто докончил Жак Хелло.

Само собой разумеется, что подробно обо всех приключениях этого путешествия полковник должен был узнать позже. Но уже и теперь, несмотря на сдержанность Жака Хелло, отец Жанны мог уловить те чувства, которыми была полна душа его дочери.

Пока Жанна Кермор, Жак Хелло, Герман Патерн и полковник говорили обо всем этом, Паршаль и Вальдес устраивали лагерь, в котором предстояло провести этот день и ближайшую ночь. Их гребцы перенесли в лес всех убитых.

Что касается раненых гуахарибосов, то ими занялся Герман Патерн.

Затем, после того как из телег была вынута и распределена провизия и были зажжены в нескольких местах костры, Жак Хелло и Герман Патерн в сопровождении полковника Кермора и его дочери направились к обеим пирогам, которые стояли на обсохшем дне реки. Не были ли они разграблены или уничтожены квивасами?

Ничего этого не случилось, так как Альфаниз думал ими воспользоваться, чтобы возвратиться на западную территорию, поднявшись по течению Вентуари. Стоило прибыть воде, и обе фальки могли бы пуститься в плавание.

— Спасибо этим мошенникам, — воскликнул Герман Патерн, — что они сохранили мои коллекции! Вы представляете себе мое возвращение без них? Сделав в пути столько фотографических снимков, вернуться без единого негатива! Я никогда не решился бы явиться к министру народного просвещения!

Читатель поймет эту радость натуралиста, так же как и удовольствие пассажиров «Галлинетты» и «Моринга», нашедших в целости весь свой багаж, не говоря уж об оружии, которое они подобрали на поляне.

Теперь, под охраной экипажа, пироги могли остаться у устья Рио-Торриды в полной безопасности. И когда пришло бы время — по крайней мере для «Мориши» — отправляться в обратное плавание, Жаку Хелло и Патерну оставалось бы только сесть в пирогу.

Впрочем, об обратном путешествии думать было рано. Отец Эсперанте должен был вернуться в Санта-Жуану со своей дочерью, сержантом Мартьялем, молодым Гомо и большей частью своих индейцев. И как было обоим французам отказаться от приглашения провести несколько дней или даже недель в миссии?

Они приняли приглашение.

— Так нужно, — заметил Жаку Хелло Герман Патерн. — Разве мы можем вернуться в Европу, не побывав в Санта-Жуане? Никогда я не решусь явиться к министру. Да и ты тоже, Жак!

— И я, Герман!

— Еще бы!

В течение этого дня обедали и ужинали все вместе, пользуясь провизией, взятой с пирог и из телег. За столом отсутствовал один только сержант Мартьяль, но он был и без того счастлив, что вновь увидел полковника, — хотя бы и в одежде отца Эсперанте! Хороший воздух Санта-Жуаны должен был восстановить его силы в несколько дней. Он в этом не сомневался.

Нечего и говорить, что Жак Хелло и Жанна должны были дать полковнику Кермору самый подробный отчет о путешествии. Он слушал, наблюдал их, догадывался о чувствах Жака Хелло и был задумчив. В самом деле, какие новые обязанности наложат на него эти новые обстоятельства?

Само собой разумеется, молодая девушка в тот же день облачилась в женское платье, которое хранилось в одном из чемоданов, стоявших в каюте «Галлинетты».

По этому поводу Герман Патерн не преминул заметить своему другу:

— Мила мальчиком, мила и девушкой! Впрочем, я ведь ничего в этих делах не понимаю!..

На другой день, распростившись с Паршалем и Вальдесом, которые предпочли остаться с пирогами для их охраны, отец Эсперанте, его гости и гуахарибосы оставили лагерь пика Монуар. С лошадьми и телегами переход через леса и саванны не представлял трудностей.

Отряд направился не по старой дороге, ведущей к истокам Ориноко. Кратчайший путь лежал вдоль правого берега реки, по которому шел Жак Хелло по указанию молодого индейца. Шли так быстро, что к полудню достигли брода Фраскаэс.

Никаких следов квивасов, теперь рассеянных, замечено не было; впрочем, бояться их было уже нечего.

У брода сделали небольшую остановку и, так как движение телеги не очень утомило сержанта Мартьяля, вновь двинулись в путь к Санта-Жуане.

Расстояние от брода до поселка можно было пройти в несколько часов, и еще засветло отряд достиг миссии.

Две комнаты в миссии были отведены Жанне Кермор и сержанту Мартьялю, другие две — Жаку Хелло и Герману Патерну — в соседней постройке, где их принял брат Анжелос.

Бесполезно рассказывать шаг за шагом жизнь последующих дней в миссии. Здоровье раненого быстро поправилось, уже в конце недели ему было дано позволение сидеть в мягком кресле из оленьей кожи под тенью пальм.

Полковник Кермор и его дочь вели длинные беседы о прошлом. Жанна узнала, как ее отец, лишившись жены и ребенка, решил заняться миссионерством. Мог ли он теперь оставить свое незаконченное дело?.. Нет, конечно… Жанна останется с ним, она посвятит ему всю свою жизнь…

Эти беседы отца с дочерью сменялись беседами миссионера с сержантом Мартьялем.

Миссионер благодарил старого солдата за все, что он сделал для его дочери… Он благодарил его за то, что тот согласился на это путешествие… Затем расспрашивал о Жаке Хелло… расспрашивал, не наблюдал ли сержант за ними… им и Жанной…

— Что вы хотите, полковник! — отвечал сержает Мартьяль. — Я принял все предосторожности… Это был Жан… молодой бретонец… племянник, которого дядюшка взял с собой в путешествие по этим диким странам… Случилось, что Жак Хелло и ваша дорогая дочь встретились в дороге… Я делал все, чтобы помешать, но ничего не мог сделать!..

Между тем время шло, а положение вещей не менялось. В общем, почему Жак Хелло не решался поговорить обо всем открыто? Ошибался он?.. Нет, ни в своих собственных чувствах, ни в чувствах, внушенных им Жанне Кермор, он не ошибался. Но из чувства деликатности, которое отличало его, он молчал… Ему казалось, что его предложение может показаться требованием вознаграждения за оказанные им услуги.

Весьма кстати разрешил вопрос Герман Патера. Однажды он сказал своему другу:

— Когда же мы отправляемся?

— Когда хочешь, Герман!

— Хорошо! Но ведь когда я захочу этого, то не захочешь этого ты…

— Почему?

— Потому что дочь Кермора будет уже замужем.

— Замужем?..

— Да, потому что я намерен просить ее руки…

— Ты сделаешь это?.. — воскликнул Жак Хелло.

— Не для себя, конечно, а для тебя!

И он сделал, как говорил, не слушая никаких возражений.

Жак Хелло и Жанна Кермор предстали перед миссионером в присутствии Германа Патерна и сержанта Мартьяля. Затем на вопрос отца Жанна сказала растроганным голосом:

— Жак, я готова стать вашей женой… и всей моей жизни едва хватит, чтобы выразить вам мою благодарность.

— Жанна… моя дорогая Жанна! — ответил Жак Хелло. — Я люблю вас… да!.. Я люблю вас…

— Довольно, замолчи, дорогой друг! — воскликнул Герман Патерн. — Лучшей жены ты все равно не нашел бы.

Полковник Кермор обнял обоих.

Было решено, что свадьба будет отпразднована через две недели в Санта-Жуане. О согласии ничем не связанного Жака Хелло, семью которого полковник знал раньше, спрашивать не приходилось. Несколько недель спустя после свадьбы молодые должны были уехать, с тем чтобы по дороге в Европу заглянуть в Гавану, повидать семью Эредиа. Оттуда они направлялись во Францию, в Бретань, чтобы устроить свои дела. После этого они должны были вернуться в Санта-Жуану, к полковнику Кермору и сержанту Мартьялю.

Двадцать пятого ноября в присутствии Германа Патерна и сержанта Мартьяля в качестве шаферов миссионер совершил акт гражданского и церковного бракосочетания Жанны Кермор и Жака Хелло.

После этого прошло около месяца, когда Герман Патерн решил, что уже пришло время давать отчет о научной экспедиции, которая была поручена ему и его товарищу министром народного просвещения. Без министра, как видно, Герман Патерн обойтись не мог.

— Уже? — спросил Жак Хелло.

Дело в том, что он не считал дней… Он был слишком счастлив, чтобы заниматься такими вычислениями!..

— Да… уже, — повторил Герман Патерн. — Министр, вероятно, думает, что нас съели хищные звери или что мы кончили свою научную карьеру в желудках людоедов.

После переговоров с отцом Эсперанте отъезд из миссии был назначен на 22 декабря.

С грустью и болью ждал полковник Кермор часа разлуки с дочерью, хотя она и должна была вернуться к нему через несколько месяцев. Правда, это путешествие должно было совершиться при благоприятных обстоятельствах, и г-же Хелло не предстояло испытать тех опасностей, которые пережила Жанна Кермор. Спуститься вниз по течению реки до Боливара было нетрудно. На этот раз надо было лишиться общества Мигуэля, Фелипе и Варинаса, так как они, вероятно, покинули уже Сан-Фернандо.

Впрочем, достигнуть Кайкары пироги могли в пять недель, а оттуда предстояло уже ехать на пароходе по нижнему Ориноко. Что касается возвращения в Санта-Жуану, то в этом отношении можно было положиться на Жака Хелло: оно должно было совершиться при наилучших условиях как в смысле скорости, так и в смысле безопасности.

— И потом, полковник, — заметил сержант Мартьяль, — ваша дочь имеет хорошего мужа, который сумеет защитить ее, а это лучше, чем старый, глупый солдат, который не мог даже спасти ее ни из вод Ориноко, ни от любви этого храбреца, Жака Хелла!

Глава четырнадцатая. ДО СВИДАНИЯ!

Двадцать пятого декабря, утром пироги были готовы начать свое обратное плавание вниз по течению Ориноко.

В это время года разливы еще не поднимают уровня реки. Пришлось поэтому тащить «Галлинетту» и «Моришу» пять километров к устью маленького притока правого берега, где глубина была достаточна. Дальше они уже не рисковали сесть на мель до дождливого времени года; самое большее, что им грозило, — это остановка на несколько часов.

Отец Эсперанте пожелал проводить своих детей в новый лагерь. Сержант Мартьяль, который вполне окреп, присоединился к нему, так же как и молодой индеец, сделавшийся приемышем миссии Санта-Жуана.

Их сопровождал конвой из пятидесяти гуахарибосов, и они благополучно прибыли к устью реки.

Ко времени отправления Вальдес занял свое место на «Галлинетте», на которой должны были поместиться Жак Хелло с женой. Паршаль сел за руль «Мориши», в каюте которой должны были поместиться драгоценные коллекции Германа Патерна и не менее ценная особа самого натуралиста.

Так как обе фальки должны были идти вместе и чаще всего борт о борт, то Герман Патерн не был осужден на одиночество. Он мог, когда хотел, быть в обществе молодых супругов. Кроме того, само собой разумеется, обеды и ужины должны были происходить сообща на «Галлинетте», за исключением тех случаев, когда Жак и Жанна Хелло были бы приглашены Германом Патерном на «Моришу».

Погода стояла благоприятная, то есть ветер дул с востока, и довольно свежий, заволакивавшие солнце легкие облака делали температуру очень сносной.

Полковник Кермор и сержант Мартьяль спустились к самому берегу, чтобы проститься со своими детьми. Ни те, ни другие не скрывали своего, вполне естественного, волнения. Жанна, несмотря на всю свою энергию, тихо плакала.

— Я тебя привезу к отцу опять, моя дорогая Жанна! — сказал Жак Хелло. — Через несколько месяцев мы оба снова будем в Санта-Fуане…

— Все трое, — прибавил Герман Патерн, — так как я, кажется, забыл собрать некоторые растения, которые растут только на территории миссии, и я докажу министру народного просвещения…

— До свидания, мой добрый Мартьяль, до свидания! — сказала молодая женщина, целуя старого солдата.

— Да, Жанна, не забывай своего дядюшку, который тебя никогда не забудет!..

Затем наступила очередь Гомо, который тоже получил свою долю поцелуев.

— До свидания, отец, — сказал Жак Хелло, пожимая руку миссионера, — до свидания… до свидания!

Наконец Жак Хелло с женой и Герман Патерн заняли места на «Галлинетте».

Паруса были поставлены, чалки отданы, и обе пироги начали спускаться по течению.

Затем сержант Мартьяль, Гомо и миссионер, сопровождаемые гуахарибосами, двинулись по дороге к миссии.

Не стоит рассказывать подробно об этом плавании пирог вниз по Ориноко. Благодаря течению путешествие потребовало в три или четыре раза меньше времени, в десять раз меньше усилий и представляло в десять раз меньше опасностей, чем при движении к истокам. Употребление бечевы для пирог стало совсем ненужным, а когда поднимался ветер, то достаточно было шестов.

Какой контраст представляло это путешествие по сравнению с совершенным несколько недель назад! Молодая женщина и ее муж вспоминали все беспокойства и опасности своего первого плавания!

У плантации кептэна барэ Жанна вспомнила, что, если бы Жак Хелло не раздобыл драгоценного колорадито, который предупредил смертельный кризис, она умерла бы от лихорадки…

Недалеко от горы Гуарако пассажиры узнали то место, где стадо быков было атаковано ужасными электрическими угрями…

Затем в Данако Жак Хелло представил свою жену Мануэлю Ассомпсиону, у которого они в обществе Германа Патерна провели в гостях один день. Каково было удивление радушных жителей плантации, когда они узнали в красивой молодой женщине «племянника Жана», который вместе со своим дядюшкой Мартьялем останавливался в одной из хижин селения марикитаросов!

Наконец, 4 января «Галлинетта» и «Мориша» вошли в Атабапо и остановились у набережной Сан-Фернандо.

Жак Хелло и его спутники оставили этот город три месяца назад. Находились ли еще здесь Мигуэль, Фелипе и Варинас?.. Это казалось невероятным. Обсудив со всех сторон вопрос об Ориноко, Гуавьяре и Атабапо, они давно уже должны были вернуться в Боливар.

Герман Патерн очень хотел узнать, какая из трех рек оказалась победительницей. И так как пироги должны были простоять здесь несколько дней, чтобы возобновить запас провизии до Кайкары, то было время удовлетворить это любопытство.

Жак Хелло, его жена и Герман Патерн высадились на берег и остановились в том же доме, где уже жил сержант Мартьяль.

В этот же день они отправились с визитом к губернатору, который с удовольствием узнал о событиях, происшедших в миссии Санта-Жуана: с одной стороны, о почти полном истреблении шайки Аль-фаниза, с другой — об удачном результате путешествия.

Что касается Мигуэля, Фелипе и Варинаса, то они — пусть не удивятся этому — все еще оставались в городе, менее чем когда-либо согласные относительно гидрографического вопроса о трех реках.

В тот же вечер пассажиры «Галлинетты» и «Мориши» смогли пожать руку трем пассажирам «Марипара».

Как хорошо встретили Мигуэль и его коллеги своих старых товарищей по путешествию! Можно также представить себе изумление, когда они увидели Жана… их милого Жана… под руку с Жаком Хелло, в дамской одежде.

— Почему он так переоделся? — спросил Варинас.

— Потому что я женился на нем, — ответил Жак Хелло.

— Вы женились на Жане Керморе? — воскликнул Фелипе, глаза которого буквально полезли на лоб.

— Нет, на мадемуазель Жанне Кермор.

— Что? — изумился Мигуэль. — На мадемуазель Кермор?..

— Она сестра Жана! — ответил, смеясь, Герман Патерн. — Не правда ли, как они похожи!

Все объяснилось, и самые сердечные поздравления посылались как на новобрачных, так и особенно на г-жу Хелло, нашедшую своего отца в лице миссионера Санта-Жуаны.

— А Ориноко? — спросил Герман Патерн. — Оно все на том же месте?

— Все на том же, — ответил, смеясь, Мигуэль.

— Ну так как же? Это его воды донесли наши пироги до истоков Сьерра-Паримы?

При этом вопросе лица Варинаса и Фелипе нахмурились. Глаза их метнули молнии, предвещавшие грозу; Мигуэль покачал головой.

И опять начался спор, горячность которого не уменьшилась от времени, — спор между сторонником Атабапо и сторонником Гуавьяре.

Нет!.. Они не были согласны между собой и никогда не будут согласны. Они охотнее уступили бы мнению Мигуэля в пользу Ориноко, чем один другому!

— Отвечайте, сударь, — воскликнул Варинас, — и отвергните, если решитесь на это, что Гуавьяре не обозначается много раз под именем восточного Ориноко чрезвычайно компетентными географами!

— Такими же некомпетентными, как вы сами, сударь! — воскликнул Фелипе.

— Брать свое начало в Сьерра-Сума-Паце, к востоку от верхней Магдалены, на территории Колумбии, — это гораздо почетнее, чем вытекать черт знает откуда…

— Черт знает откуда, сударь? — ядовито повторил Фелипе. — И вы имеете смелость употреблять подобные выражения, когда дело идет об Атабапо, которьи! спускается с льяносов, орошаемых Рио-Негро, и который является соединительной ветвью с бассейном Амазонки?

— Но воды вашего Атабапо черны и не могут даже смешаться с водами Ориноко!

— А воды вашего Гуавьяре желтоваты, и вы не могли бы их отличить в нескольких километрах ниже Сан-Фернандо! Ваш Гуавьяре не имеет даже черепах…

— А ваш Атабапо не имеет даже комаров…

— Наконец, Гуавьяре впадает в Атабапо — именно здесь… и это общее мнение.

— Нет, это Атабапо впадает в Гуавьяре, как с этим согласны все разумные люди, и количество несомой Гуавьяре воды не меньше трех тысяч двухсот кубических метров…

— И, как Дунай, — сказал Герман Патерн, цитируя поэта «Ориенталис», — он течет с запада на восток.

Этим аргументом Варинас еще не пользовался, но он не преминул включить его в актив Гуавьяре.

Во время этого обмена возражениями в пользу обоих притоков Мигуэль не переставал улыбаться, предоставляя спокойно течь Ориноко на расстоянии 2500 километров между Сьерра-Паримой и дельтой его 50 рукавов, которыми он впадает в Атлантический океан.

Между тем приготовления продвигались вперед. Пироги были осмотрены, исправлены, приведены в полную пригодность, снабжены провизией и к 9 января могли двинуться в путь.

Жак и Жанна Хелло написали тогда своему отцу письмо, в котором не были забыты ни сержант Мартьяль, ни молодой индеец. Это письмо должны были доставить в Санта-Жуану купцы, которые обыкновенно поднимаются по реке в начале сезона дождей. В этом письме было высказано все, что могли сказать два счастливых человека.

Накануне отъезда пассажиры были в последний раз приглашены к губернатору Сан-Фернандо.

В течение этого вечера произошло перемирие, и гидрографический спор не возобновился. Не потому, что он исчерпался, а потому, что спорщики имели впереди еще месяцы и годы для его продолжения.

— Итак, Мигуэль, — спросила молодая женщина, — ваш «Марипар» не уйдет вместе с «Галлинеттой» и «Моришей»?..

— По-видимому, нет, — ответил Мигуэль, решивший продолжить свое пребывание у слияния Атабапо и Гуавьяре.

— Нам нужно еще установить несколько важных моментов, — заявил Варинас.

— И произвести еще некоторые обследования, — прибавил Фелипе.

— Тогда до свидания! — сказал Жак Хелло.

— До свидания? — спросил Мигуэль.

— Да, — ответил Герман Патерн, — в Сан-Фернандо, когда мы будем возвращаться… через шесть месяцев… потому что не может быть, чтобы бесконечные споры об Ориноко не задержали вас здесь до нашего возвращения.

На другой день, 9 января, простившись с губернатором, Мигуэлем и его товарищами, путешественники сели в пироги и, увлекаемые быстрым течением реки — Ориноко, Атабапо или Гуавьяре, — скоро потеряли из виду Сан-Фернандо. Они без труда прошли пороги Мэпюр и Атур, миновали устья Меты и деревню Карибен, Изобиловавшие дичью острова и рыбная ловля доставляли им вкусную провизию.

Прибыв к поселку Мирабаля в Тигре, пассажиры пирог ввиду ранее данного обещания провели здесь в гостях сутки. С какой радостью Мирабаль поздравил их с успешным окончанием предприятия, которое привело не только к отысканию полковника Кермора, но и «ко всем дальнейшим последствиям».

В Урбане пироги должны были возобновить запас провизии на последнюю часть пути.

— А черепахи? — воскликнул Герман Патерн. — Жак, ты помнишь черепах?.. Эти тысячи черепах!.. Недурно… прибыть сюда на черепахах!..

— В этой деревне мы в первый раз встретились, Герман, — сказала молодая женщина.

— Благодаря этим великолепным животным… которым мы так обязаны… — объявил Жак Хелло.

— И мы докажем им свою благодарность, съев их, так как они очень вкусны, эти оринокские черепахи! — воскликнул Герман Патерн, который на все смотрел со специальной точки зрения.

Наконец, 25 января пироги достигли Кайкары.

В этом городе Жак Хелло, Жанна и Герман Патерн расстались с рулевыми пирог и их экипажами, поблагодарив их от всего сердца за самоотверженную службу и щедро наградив их.

Из Кайкары пароход доставил путешественников в два дня до Боливара, а оттуда они доехали по железной дороге до Каракаса.

Десять дней спустя они были в Гаване, в семье Эредиа, а через месяц — в Европе, во Франции, в Бретани, в Сен-Назере, в Нанте.

Затем Герман Патерн сказал:

— Знаешь, Жак, не показались тебе эти пять тысяч километров, которые мы сделали по Ориноко, слишком длинными?

— Когда мы ехали обратно — нет! — ответил Жак, взглянув при этом на счастливо улыбающуюся Жанну.