Онлайн чтение книги Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)
Глава двадцатая

На следующее утро между одиннадцатью и двенадцатью Вера Петровна по обыкновению лежала на диване вблизи окна в своем небольшом будуаре. Будуар располагался в угловой комнате у задней стены дома. Это было ее любимое занятие. Здесь было тихо и уединенно, вдали от шума большого русского домашнего обихода. В этой комнате, обставленной просто и со вкусом, проводила она большую часть дня, предаваясь любимым воспоминаниям.

Насколько безутешнее и печальнее был вид из окон другой стороны дома, выходящей на «большую площадь», настолько приятнее был вид из окна Вериного будуара на парк и широкое зеркало Волги. Долгие часы смотрела она в печальных раздумьях на волны, провожая их взглядом в широкую даль реки.

Так было и в это утро. На коленях лежала книга, которую она небрежно перелистывала пальцами, в то время как мысли ее неизменно возвращались в прошлое. Ни улыбки, ни радости не было на ее прекрасном лице. На сердце было так же мрачно, как мрачно было небо в то утро.

Вдруг среди тяжелых облаков выглянуло солнце и брызнуло в комнату ярким светом. На мгновение лицо ее просияло. Не проблеск ли надежды на лучшие дни?… Но нет… Это невозможно! Надежды на будущее не было, и она снова погрузилась в меланхолию. Контраст между печальными мыслями и ярким солнечным светом оскорбил ее, принес новую боль. Только тогда, когда земля и небо смешались в один безысходный серый цвет, она почувствовала гармонию души и природы.

Это была уже не та полная юмора Вера, в которой жизнь била ключом, чей радостный голос с утра до вечера наполнял и веселил родительский дом. Ее красота не изменилась, а для многих, возможно, стала еще ярче. Формы ее юной фигуры развились и округлились, и краски лица, всегда живые, стали мягче, нежнее. Но выражение глубокой печали пролегло между бровями и наложило отпечаток на все лицо. Редко кому удавалось остроумным, живым разговором на короткое время заставить ее забыть настоящее и вызвать воспоминание о солнечном свете, который раньше всегда озарял ее лицо.

В общественной жизни она вела себя с достоинством и спокойно, даже апатично, а свои светские обязанности исполняла по привычке. Только живительная сила молодости помогала ей переносить эту жизнь, и она думала, что эта сила скоро иссякнет…

Быстро приближающиеся шаги вывели Веру из мечтательной дремоты. Она торопливо подняла книгу с колен и начала читать. Ее лицо потемнело и застыло при звуке хорошо знакомых шагов.

Открылась с шумом дверь, и, придерживая ее рукой, в комнату заглянул Борис Беклешов. Это была их первая встреча в то утро. Вера не оторвалась от чтения. Вместо того чтобы поздороваться, Беклешов грубо спросил:

— Где же Любочка? Я рассчитывал найти ее здесь!

— Мне кажется, что ты лучше знаешь, где ее искать, — ответила Вера с легкой иронией.

Борис нетерпеливо передернул плечами и хлопнул дверью так, что задрожали петли. И удалился.

Вера в своей семейной жизни вдоволь насмотрелась таких сцен. И эта была не из худших. Ее нельзя было вывести из себя, и она не пугалась резкого хлопанья дверьми. Едва Борис исчез, она снова отложила книгу и снова взглянула на реку. Как и прежде, стала думать о своем.

Борис вышел в очень плохом настроении, не найдя Любочку у жены. Идя по длинному коридору, он размышлял, куда она могла подеваться, как вдруг одна из дверей отворилась и девушка вышла ему навстречу. При виде его радость озарила ее лицо. Она быстро посмотрела в оба конца коридора. Никого не было. Одним прыжком она бросилась Борису на шею, обняла его и сказала:

— А я только что думала о тебе, мой милый.

— А я тебя искал, Любочка.

— То, что мы думали друг о друге и встретились, предвещает хороший день, — сказала Любочка и снова его обняла.

— Будь осторожна, Любочка, — сказал Борис, освобождаясь из ее объятий, — нас могут увидеть.

— Ты стал холодным и благоразумным, Борис… Раньше был другим! Ты мне испортил все удовольствие от встречи… или ты больше меня не любишь?

Сказав это, она не стала ни печальной, ни подавленной. Рассерженно смотрела на лицо Бориса, стараясь отгадать его мысли.

— Голубка моя, откуда у тебя это скверное настроение? Что, опять овладел тобой дьявол ревности?

Он заставил себя рассмеяться. А Любочка не могла так быстро измениться и продолжала испытующе смотреть на него.

— Ах, Борис, — сказала она в наплыве чувств мягким и покаянным тоном, — ты знаешь, как безгранично я люблю тебя. Эта любовь — мое сокровище. Можешь ты понять, что я дрожу из-за него. Я постоянно боюсь его потерять. Любишь ли ты меня, как прежде?

— А ты сомневаешься, Любочка?

— Вопрос это не ответ. Скажи, что ты по-прежнему любишь меня.

— Так оно и есть. Эх ты, Фома неверующий!

— Этим ты успокаиваешь мое сердце. Но, прошу тебя, не будь так любезен с дамами, особенно с Дарьей Алексеевной. Мне кажется, что ты к ней неравнодушен.

При этом имени глаза Любочки снова заметали молнии. Ее миролюбивое настроение, которого добился Борис, снова было расстроено подозрением. Терпение Бориса готово было лопнуть.

— Не пугай себя призраками, моя радость, — сказал он ласково. — Как ты можешь допустить, что я обращаю внимание на жену чиновника? Если я и уделяю ей внимание, то только для того, чтобы отвести подозрение от тебя. Из-за твоей неосторожности здесь уже ходят слухи.

— Мне совершенно безразлично, что думают обо мне люди, — пылко ответила Любочка. — Но я не хочу, чтобы ты ухаживал за этой вульгарной мерзкой Дарьей.

— Успокойся, дорогая. Ты горячишься напрасно. Твои предположения ложны, а опасения ни на чем не основаны. Оставим эти мрачные мысли и пойдем со мной в зал. Там идут последние приготовления к сегодняшнему театральному представлению.

Любочка пошла за ним и вдруг, остановившись, спросила:

— Ты меня только что искал. Зачем?

— Хорошо, что ты мне об этом напомнила. Я почти забыл. Хочу обсудить с тобой одну мысль, которая сегодня пришла мне в голову.

— Надеюсь, хорошая и приятная мысль. О ком это?

— Конечно, о тебе.

— Ну, скажи быстрее, что ты придумал?

— Помнишь ли ты Илью Гавриловича, с которым мы познакомились в Ярославле вскоре после приезда?

— Если ты говоришь о богатом Дьякове, который, как крестьянин, привязан к своей земле, то я его хорошо помню. Что общего между ним и твоей хорошей мыслью?

— Немного потерпи. Этот богатый Дьяков был у меня по делам этим утром. Он — красивый и очень приятный мужчина. Во время нашего разговора я к нему внимательно присмотрелся, и меня внезапно осенила мысль…

Он осекся.

— Ну?

— Что Илья Гаврилович был бы очень подходящим кандидатом тебе в мужья. Как ты считаешь?

Любочка удивленно, широко раскрытыми глазами уставилась на него, как будто не поняла. Наступила тишина, предвестник бури. Она спросила глухим голосом:

— Ты хочешь меня замуж выдать, Борис? Хочешь избавиться от меня? Я тебе вот что на это скажу. Ты меня больше не любишь! Я — бедное, несчастное создание!

И она разразилась рыданиями. Борис оказался в довольно трудном положении. В любой момент мимо могла пройти прислуга. Что подумают об этой сцене? Он проклинал свое предложение и никак не предполагал, что оно вызовет такую реакцию. Теперь он не знал, что сказать.

Любочка избавила его от сомнений. Ее слезы мгновенно иссякли. Бледное лицо было серьезным и строгим, и только по странному зловещему блеску ее глаз можно было догадаться о бушевавшей в ней страсти.

— Борис, — сказала она, — годами я говорила тебе одно и то же — я люблю тебя от всего сердца, я твоя навеки. Что бы ты ни говорил, что бы ни делал, я не мыслю своей жизни без тебя. И эти же чувства владеют мной и сегодня. Ты — моя жизнь, мое счастье. Я не могу расстаться с тобой и не хочу, чтобы ты покинул меня. Подумай, какое это было бы несчастье, если только преступление приковало нас друг к другу, как цепь — галерных каторжников. Все мое счастье я поставила на одну карту, на нашу взаимную любовь. Если я ее потеряю, то мне ничего не остается, кроме смерти. Запомни это на будущее, Борис Иванович.

И погрозив пальцем, она добавила:

— Остерегайся возбудить мою ревность, вызвать мою месть. Она будет ужасна и приведет к нашей общей гибели. Не забудь, что ты в моих руках!

— А ты в моих, — сказал с затаенной яростью Борис.

— Конечно. Но тебе больше терять, чем мне, так как я с радостью пожертвую своей жизнью, если должна буду отомстить… Теперь позволь мне уйти, Борис. Я должна побыть одна.

Эти последние слова она сказала в своей обычной манере. Ужасное возбуждение и нервное напряжение, которые ее поддерживали, сразу исчезли, как только она выговорилась.

— Любочка, оставайся со мной. Ты меня совсем не поняла, я не думал…

Но она выскользнула из его рук и ушла. Борис остался на месте, как будто прирос. Когда Любочка исчезла из вида, он дал волю своей ярости. В неистовстве топал ногами и протянул в сторону ушедшей Любочки кулак.

— Проклятая ведьма, — говорил он ей вслед. — Ты осмеливаешься грозить мне? Говоришь, что я у тебя в руках? Дура! Ничего нет у тебя в руках. Письма сожжены, никаких доказательств против меня нет, а твоим глупым словам никто не поверит. Не буди во мне тигра, глупое создание, а иначе без сожаления уничтожу тебя.

Он продолжал, стоя, размышлять. «И из-за этой влюбленной девчонки я не могу ухаживать за прелестной Дарьей. Неслыханная тирания!.. Но нужно быть осторожным, чтобы малышка не затеяла скандал».

Потом он повернулся и пошел в зал.

Огромный зал, в котором устраивалось театральное представление, занимал два этажа в центре дворца. Справа и слева от зала располагались комнаты для приема. Так как планы строительства делались в Петербурге, то тамошние архитекторы в оценке масштаба руководствовались запросами столичного города.

При предшественнике Беклешова, старом и жадном, боковые комнаты едва ли когда-нибудь открывались. Борис, напротив, как ярый кутила, умел всеми возможными способами занять и себя и других. Он был сердцем и душой всех увеселений. Их проведение он сам разрабатывал во всех деталях. У Веры не было охоты заниматься такого рода делами.

Мастеровые работали вовсю, чтобы закончить все приготовления к вечеру. На сцене плотничали, стучали молотками. В зале суетилось много людей, чтобы расставить стулья, лампы и цветы в нужном месте. Борис стоял посреди этого хаоса, как полководец, и отдавал приказы. И пока все его указания не были выполнены, он не сдвинулся с места. Наконец, увидев Карцова, входящего в зал, он решил, что может уйти.

— Даже здесь преследуете меня с делами, Федор Васильевич? — шутя крикнул Борис. — Ну, давайте, только быстро, у меня для вас мало времени.

— Извините, ваше превосходительство, что мешаю, но я к вам не по делам службы. Моя жена поручила мне…

— Как идут дела у любезной Дарьи Алексеевны? — перебил его Борис. — Я надеюсь, она хорошо выучила свою роль!

— Свою роль она знает превосходно, — отвечал Карпов, очень польщенный тем восхищением, которое высокий шеф питает к его жене. — К сожалению, Дарья Алексеевна не вполне здорова и просила меня передать вашему превосходительству, что она опасается, что не сможет прийти на вечер.

— Это был бы ужасный удар, ведь она должна играть, — рассерженно сказал Борис. — А что случилось с вашей женой, Федор Васильевич?

— Сильная мигрень, ваше превосходительство.

— Ах, старая история! К счастью, я знаю, как лечить эту самую мигрень. Ваша жена должна на вечере присутствовать, ведь она играет! Я поспешу к ней, захватив средство из моей домашней аптеки, оно должно помочь… Вы можете пока пройти в мой кабинет, Карцев. Там вы найдете на моем письменном столе акты, которыми мы с вами потом займемся. Пожалуйста, прочтите их до моего возвращения. Я тут же вернусь.

— Ваше превосходительство так любезны, — сказал директор канцелярии, провожая Беклешова глубоким поклоном.

Карцов последовал данному ему приказанию и пошел в кабинет губернатора. Там он провел много времени. Его хватило на то, чтобы не только прочитать акты, но и выучить их наизусть. Наконец вбежал Борис.

— Я заставил вас ждать, дорогой Федор Васильевич. Но мое лекарство, слава Богу, опять отлично помогло. Мигрень почти совсем прошла, и ваша жена появится на вечере… Но, однако, сейчас позже, чем я думал, — сказал он, посмотрев на часы. — Наши дела перенесем на завтра. А сейчас займемся туалетом… До свидания.

Он кивком головы попрощался со своим директором канцелярии, который, будучи счастлив в связи со столь быстрым выздоровлением своей жены, поспешил домой.

Беклешов быстро переоделся и направился к жене, которая еще была в туалетной комнате. Любочка лежала в маленьком кресле и, болтая, ждала окончания туалета. С веселым лицом вошел Борис.

— Вера, — сказал он, — забыл тебе сегодня утром сказать, что я пригласил одного помещика из нашей губернии, господина Дьякова. Он остановился по делам на несколько дней в Ярославле. Ты не возражаешь?

Иногда даже в домашней обстановке он вел себя с женой вежливо и по-дружески. Но, как правило, солнечный свет появлялся ненадолго.

— Хоть я и не знаю господина Дьякова, хорошо, что ты его пригласил. Не забудь только мне его представить.

Борис украдкой посмотрел на Любочку, чтобы узнать, в каком она сейчас настроении. Она была в хорошем настроении, и то имя, которое несколько часов тому назад послужило поводом к скандалу, казалось, не оставило никакого следа. Поговорили еще о каких-то пустяках. Вдруг внимание Бориса привлекло платье Веры.

— Как, ты хочешь появиться на празднике в этом простом платье?

— Как видишь, это мое желание, — отвечала Вера. — Но почему я не могу его надеть?

— Потому что я нахожу это смешным и неуместным. Ты, жена губернатора, появляешься в платье, которое пристало носить девчонке. Не правда ли, Любочка? — обратился он к ней. — Вы ведь разделяете мое мнение?

При свидетелях он не говорил Любочке «ты».

— Я нахожу, — сказала Любочка, — что белое платье без украшений очень идет Вере.

— Может быть, — сказал Борис, все больше выходя из себя, — но я считаю его неподходящим и хочу, Вера, чтобы ты надела другое платье.

— Я бы исполнила твое желание, — ответила Вера тем спокойнее, чем больше накалялся Борис, — но я боюсь, не хватит времени переодеться.

— Итак, ты меня слушать не хочешь?! — закричал он, вне себя от ярости, накинулся на жену и мгновенно обеими руками разорвал платье в клочья.

— Вот тебе! Теперь попробуй, появись перед гостями в этом платье, — сказал Борис и, разорвав платье, тут же успокоился.

— Как ты хочешь, Борис, чтобы я оделась? — спросила Вера, не глядя на него, не удостаивая даже упрека.

— К сегодняшнему вечеру лучше всего подойдет черное бархатное платье с сапфирами… Пойдемте, Любочка, уже поздно. Надо идти приветствовать гостей… Вера придет потом.