Онлайн чтение книги Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.
ПРЕДИСЛОВИЕ

О Чхунхян и Сим Чхон, Хон Кильдоне и Хынбу знает каждый кореец. В давние времена о них слагали песни, рассказывали истории и разыгрывали представления, а в Корее XIX века у городских ворот или на базаре часто можно было видеть человека, который читал вслух или декламировал повести, где описываются необыкновенные приключения любимых героев корейского народа. Послушать такого чтеца или рассказчика всегда собиралась толпа взрослых и детей. Кто сочинял эти повести и когда они были созданы, сейчас, за редким исключением, мы не знаем. Во всяком случае, миру не известны тексты, изданные ранее XIX века.

Корейские повести распространялись в рукописях и ксилографах — своеобразном способе печати, широко распространенном на Дальнем Востоке. Зеркальное изображение текста вырезалось на доске, затем смазывалось тушью и отпечатывалось на бумаге. Листы бумаги складывались пополам, и каждая половина составляла одну страницу, а потом их сшивали вместе с обложкой из плотной бумаги желтого цвета — получалась книжка. Таким образом печатали и делали все корейские книги — от дорогих королевских изданий до дешевых, рассчитанных на читателя из простого народа. Разница была лишь в качестве бумаги. Повести в старой Корее относились к «низкой», простонародной литературе, поэтому и печатали их на тонкой серой бумаге очень плохого качества, но зато они стоили дешево и были доступны даже беднякам.

Надо сказать, что в Корее издавна существовало два типа грамотности. Одна связана с китайской иероглифической письменностью и языком, которые проникли в Корею в начале нашей эры. На китайском созданы многие произведения поэзии и прозы, он был признанным официальным литературным языком вплоть до XX века и получил название «ханмун». Сочинения, написанные на «ханмуне» предназначались для образованных сословий. В 1445 году корейцы создают свою оригинальную письменность, которая и стимулировала развитие литературы на родном языке. В корейском традиционном обществе написанное по-корейски всегда считалось ниже созданного на «ханмуне», корейский алфавит даже презрительно называли «онмун» — «грубые письмена» и считали, что пользоваться им прилично лишь женщинам да простолюдинам. Действительно, корейская буквенная письменность, которая состоит из небольшого количества знаков, не трудных для написания и запоминания, усваивается очень легко, поэтому в старой Корее низшие сословия были в общем «грамотными по-корейски». Это население и было основным читателем повестей.

Сюжеты многих корейских повестей авторы не придумывали сами, а использовали уже известные в литературе или фольклоре. Например, повесть «Достойный Хон Кильдон» была написана еще в XVI веке на «ханмуне». Ее автор — Хо Гюн (1569—1618), поэт и прозаик, прославился как общественный деятель, участник «движения худородных», требовавших «официального признания детей наложниц», которые в средневековой Корее считались людьми «второго сорта» и не имели права занимать государственные посты. Деятельность Хо Гюна и его сподвижников была осуждена властями, и по приказу короля в 1618 году Хо Гюна казнили.

Оригинальный текст повести «Достойный Хон Кильдон» на «ханмуне» был со временем утрачен, сохранились лишь его переводы на корейский язык, которые вот уже несколько столетий читают и слушают в народе. В те времена, разумеется, не существовало понятия авторского права, неприкосновенности текста, поэтому многочисленные переписчики и рассказчики вносили в повесть изменения в соответствии со своими вкусами и образованностью. Естественно, ксилографическое издание XIX века на корейском языке вряд ли имеет много общего с исчезнувшим произведением Хо Гюна, написанным высоким литературным языком. Ныне известную повесть «Достойный Хон Кильдон» скорее следует рассматривать как произведение, созданное по мотивам сочинения Хо Гюна.

«История фазана» является типичным примером корейской аллегорической литературы. Еще в XII веке в Корее появляются сочинения, герои которых — животные, растения, вещи — действуют как люди. В аллегориях, как правило, осуждались пороки общества и те, кто стремятся к высоким постам и материальным благам. Почти все ведущие писатели прошлого отдали дань этому критическому жанру, ими были созданы произведения — от коротеньких миниатюр до больших повествований со многими действующими лицами. Писали их только на «ханмуне», но некоторые сочинения в дальнейшем были переведены на корейский язык. Возможно, так случилось и с повестью «История фазана», во всяком случае, ее иносказательная форма и сатирическая направленность выдержаны в традициях классической корейской аллегории.

В давние времена пришла в Корею из Индии история капризной жены морского чудища-макары, пожелавшей отведать обезьяньего сердца, и хитроумной обезьяны, обманувшей морское чудище. Эта индийская притча привлекала внимание корейских писателей. Например, историк Ким Бусик (1075—1151) включил ее в свой труд «Исторические записи Трех государств» как притчу — совет подданного попавшему в беду сыну государя.

Корейцы сохранили индийский сюжет, но заменили персонажей — зверей: вместо макары и обезьяны — более привычные для корейцев черепаха и заяц, и уже с этими героями история несколько веков странствовала по Корее, и только на рубеже XVIII—XIX веков этот сюжет был оформлен в виде повести, получившей название «Заяц» — по-корейски «Тхокки чжон», а в нашем сборнике — «Приключения зайца». В начале XX века ее услышал и записал русский писатель Н. Г. Гарин-Михайловский, путешествовавший по Маньчжурии и Корее.

Некоторые корейские повести написаны по мотивам народных преданий. Так, в повестях «Чанхва и ее сестра Хоннён» и «Братья Хынбу и Нольбу» читатель сразу узнает известные многим народам мира сказки о злой мачехе и гонимой падчерице и о двух братьях — злом старшем и добром младшем.

Некогда на юге Кореи в провинции Чолла было очень популярно сказание о девушке Чхунхян, актеры читали его нараспев, отбивая такт веером. В нем рассказывалось о том, как сын правителя уезда Намвон повстречал юную певичку Чхунхян. Молодые люди полюбили друг друга. Чхунхян хранила ему верность, и новый правитель за это ее убил. История необыкновенной преданности в любви вдохновила многих корейских поэтов XVIII—XIX веков. На этот сюжет литературным языком «ханмун» были написаны поэма и драма в стихах, на корейском языке создан песенный сказ — пхансори, который исполнялся актерами, и множество повестей — коротких и длинных. Чхунхян стала самой любимой литературной героиней в Корее, в ее честь в Намвоне (ныне провинция Северная Чолла) была даже построена кумирня, куда и по сей день приходят многочисленные поклонники, чтобы принести жертвы ее духу.

История девушки из бедной семьи, которая пожертвовала собой ради исцеления слепого отца (повесть «Подвижница Сим Чхон»), некогда была связана с основанием буддийского монастыря Кваным в провинции Чолла. В храмовой легенде рассказывается о том, как дочь слепого бедняка решила продать себя китайским купцам, чтобы заплатить настоятелю буддийского монастыря, который обещал исцелить отца. Купцы, пораженные необыкновенной красотой девушки, подарили ее китайскому императору, и она стала женой государя, но не забыла о родине. Хончжан (так звали девушку) поставила в лодку изображение бодхисаттвы Кваным — «Милосердной Печальницы», которая в Корее представляется в виде женщины и почитается как покровительница убогих и страждущих, — лодку течением прибило к берегам Кореи, и тогда по случаю этого удивительного события был построен монастырь, а отцу девушки Кваным ниспослала прозрение.

Фольклорные произведения на этот сюжет — песенные и прозаические сказы — были распространены в XVIII—XIX веках, а в конце XIX века появляются первые повести.

В основе сюжета «Подвижницы Сим Чхон» лежит, таким образом, религиозная буддийская легенда, проповедующая милосердные деяния бодхисаттвы Кваным.

Буддийские мотивы не случайны в этом произведении. Дело в том, что невозможно понять особенности корейской повести, как и всей традиционной литературы, не коснувшись вопроса роли трех ведущих религиозно-философских учений Дальнего Востока — конфуцианства, даосизма и буддизма.

Конфуцианство пришло в Корею в первых веках нашей эры, в период становления корейской государственности. Рассматривая человека как члена коллектива, конфуцианство выработало правила социального поведения, создало идеал образцовой личности, гармонично сочетающей в себе нравственность и культуру, а также представления об устройстве общества на справедливых и гуманных началах.

Буддизм и даосизм также начали распространяться в Корее в начале нашей эры. Эти учения, напротив, отвергают идею общественного назначения человека. Буддизм рассматривает жизнь как страдание, он призывает человека избавиться от привязанности к мирским благам и встать на путь к просветлению, чтобы уйти за пределы моря мучений, которым человек подвержен в земной жизни.

Даосское учение осуждает цивилизацию и связанные с нею институты. Оно не признает долг, служение, призывая отказаться от ложных отношений и обратиться к природе, которая в противоположность обществу всегда естественна, неизменна и гармонична.

Эти три разные идеологии сосуществовали и в повседневной жизни корейцев, и в их литературных творениях, поскольку обслуживали разные сферы деятельности. Так, в семейных отношениях и на государственной службе они придерживались конфуцианских правил поведения в коллективе, а когда оставались наедине с собой и начинали размышлять о проблемах мироздания, своем месте в природе, они обращались к даосизму или буддизму. Не случайно буддийские и даосские воззрения так привлекали корейское ученое сословие в периоды смут и личных неудач на службе: эти два учения позволяли взглянуть на смысл социальной активности с иных позиций, увидеть быстротечность успеха и предлагали взамен непрочной суетной жизни иные, более стабильные ценности.

Известно, что композиция художественного произведения и комплекс проблем, которые в нем обсуждаются, связаны с мировоззрением автора и всем кругом культурных представлений данного общества, поэтому сами повести лучше всего расскажут о своеобразии духовной жизни Кореи того времени.

Повести, включенные в сборник, полны драматических коллизий, которые, казалось бы, должны привести к трагическому концу, но этого не происходит. Каждое из произведений, проведя своих героев через опасные ситуации, в конце концов спасает их и награждает счастьем. Попытаемся объяснить, почему так происходит, на примере двух произведений.

История корейского «благородного разбойника» Хон Кильдона во многом напоминает драму Ф. Шиллера «Разбойники». В центре обоих произведений стоит бунтарь, объявивший войну несправедливости в обществе. Оба героя для борьбы выбрали путь «нарушителей порядка» — стали разбойниками, оба не стремились найти в разбое путь к личному обогащению — и тот и другой помогают бедным и обиженным, наказывают жестоких и богатых. И Карл Моор, и Хон Кильдон мечтали о таком обществе, где отношения между людьми были бы гармоничными. Однако в драме Шиллера развитие действия приводит к трагической развязке, а повесть «Достойный Хон Кильдон» оканчивается всеобщим благоденствием.

В «Разбойниках» Шиллера прежде всего бросается в глаза сильное индивидуалистическое начало. Конфликт Карла Моора с обществом вырос из его личных отношений с семьей — отцом и братом — и окружающими. Неудовлетворенность Хон Кильдона кроется не в особенностях личных взглядов, а в низком социальном статусе его, как сына наложницы.

В герое Шиллера постоянно подчеркивается его «неслияние» с окружающим миром, начиная с вражды с младшим братом и кончая несоответствием его идеалов и интересов разбойников, которых он возглавляет. Ничего подобного нет в корейской повести. Хон Кильдон расстался с семьей, но при этом не возникли враждебные отношения ни с отцом, ни с братом. Правда, непосредственным поводом для ухода послужило покушение на его жизнь, но пыталась убить его наложница — традиционный в корейской повести персонаж завистницы и злодейки, которая в дальнейшем исчезает со страниц повести. Что касается отношений Кильдона с разбойниками — «бедняцкими заступниками», то все они действуют как единое целое. Из всей «разбойничьей шайки» не выделено ни одной фигуры, ни один не назван по имени: Кильдон и его разбойники — единый организм, люди одних стремлений. Показателен в этом отношении мотив создания путем волшебства семи Хон Кильдонов, действующих одновременно и одинаково во всех провинциях Кореи.

Путь борьбы с беззаконием с помощью беззакония — разбой в конце концов оказался неприемлемым для Карла Моора, привел его к конфликту с самим собой. У Хон Кильдона действия, нарушающие общественный порядок, не вызывали никаких угрызений совести. Напротив, в результате герой создает гармоничное общество. Причина этого, очевидно, кроется в особенностях корейских представлений: поведение человека, который, разочаровавшись в существующем общественном порядке, отвергает установленные нормы отношений, оценивается как «разбойничье» с точки зрения официальной конфуцианской системы ценностей; для даоса было естественным освобождение от общественных обязательств, и Хон Кильдон, нарушая порядок, в отличие от героя Шиллера, оказывается в собственных глазах не законопреступником, а человеком, который обратился к другой системе взглядов, где ценным считается как раз свободное поведение.

Поэтому корейские разбойники изображены не как бунтари, нарушители порядка, а как люди «другого мира», где все ведут простую вольную жизнь и никто никого не притесняет. Их мир даже отделен от общества обычных людей каменной дверью, и утопическое царство, организованное Кильдоном, тоже находится за пределами Кореи, на некоем острове Юльдо в море. Это тот же «иной мир разбойников», который из идеального сообщества, противопоставленного всем остальным людям, превращается в государство, где весь народ занят простой полезной работой, и правит там мудрый монарх.

На Дальнем Востоке человеку, разочарованному в официальной деятельности, видевшему несовершенство социальных институтов, даосское учение предлагает возможность отойти от общественной жизни и связанных с нею норм поведения. Поэтому, в отличие от героя Шиллера, который оказался один против всех, Хон Кильдон отвергает неустроенное общество с позиций человека, придерживающегося принципов естественного поведения.

В повести идеи социальной утопии — гармонических отношений между людьми — в какой-то мере переплелись с даосским отрицанием общественной жизни как зла и поисками совершенного мира, который должен находиться где-то вдали от несправедливого общества.

Основа для трагической коллизии есть и в повести «Верная Чхунхян». Здесь рассказывается о запретной любви. Он — сын уездного правителя, она — дочь кисэн — певицы и танцовщицы, которая в традиционном обществе находилась на самой низкой ступени. Между героями — социальный барьер, но они любят друг друга, невзирая на этот барьер, вопреки воле отца юноши, встречаются тайно, втайне заключают брак. Потом молодого человека увозят в столицу, а Чхунхян домогается новый правитель. Действие в повести развивается так, что, казалось бы, трагическая развязка неизбежна. В каком-то смысле перед нами корейские Ромео и Джульетта. Но герои в конце концов соединяются и оставляют большое потомство. Трагедия Ромео и Джульетты не состоялась. Почему?

Дело в том, что Шекспир развивает собственно ренессансную тему — показывает свободную человеческую личность, ее возможности, дерзания и гибель в столкновении с бесчеловечным обществом. Подчеркивается необыкновенный индивидуализм героев, отказ от всего, что не связано с их чувством. Поэтому старая родовая вражда семей и сама принадлежность к той или иной фамилии для них не имеет значения. Герой ради любви отказывается даже от своего имени.

Для Моннёна же родовое имя, традиции — это живая реальность, ему и в голову не приходит, что можно ими пренебречь. Он продолжает оставаться включенным в систему рода и социальной группы чиновников и не собирается отказаться от своего положения во имя любви, как это делает Ромео.

В корейской повести незыблемость устоев общества не вызывает сомнений. Персонажи не бунтуют против общества, не пытаются освободиться от его власти и не вступают в трагический конфликт с ним. Изначальная коллизия здесь — в несоответствии между личными качествами героини и ее низким социальным статусом: по своей природе она конфуцианская «образцовая жена», а по положению — дочь кисэн. Коллизия разрешается в этическом плане: героиня проходит испытания, терпит мучения во имя верности и выходит из них как преданная жена по конфуцианским понятиям. Ее образцовость получает официальное признание, а статус приходит в соответствие с ее природой — она получает высокое социальное положение жены чиновника.

Но в повести речь идет о любви. Обратим, кстати, внимание на то, что в корейской литературе никогда не было деления на чувственную и платоническую любовь. Любовь всегда чувственная и время ее — весна. В повести «Верная Чхунхян» само имя героини уже дает понять читателю, что в ней рассказывается о любви. Девушку зовут Чхунхян, что значит «Весенний аромат». Весной встретились герои и полюбили друг друга с первого взгляда. Не случайно встреча и любовь Чхунхян и Моннёна описывается на фоне весеннего кипения жизни, когда все в природе одержимо стремлением к любви. Поэтому эротические сцены в повести, песни и монологи с эротическим подтекстом служат не только завлекательным чтением, но и прежде всего показывают «правильность» поведения персонажей, которые в своих поступках ориентируются на природу. То есть любовь рассматривается в одном ряду с естественным, весенним зарождением жизни: весной небо соединяется с землей, чтобы дать жизнь всем существам, — и поведение людей должно находиться в гармонии с природой.

Итак, непременное счастливое разрешение драматических конфликтов повести подсказано представлениями корейской культуры о свойственной миру гармонии. Любопытно, что даже в том случае, когда герои повести погибают, как это произошло с девушкой Сим Чхон и двумя героинями повести «Чанхва и ее сестра Хоннён», буддийская идея перерождения позволяет неизвестным авторам вновь вернуть их к жизни, но уже в новом качестве: девушки-близнецы растут любимыми детьми в семье и счастливо выходят замуж, а Сим Чхон становится женой государя — героев одаривают благами, которых они были лишены в прошлой жизни.

Действие в корейской повести, таким образом, всегда имеет два полюса — страдания героя и благополучный конец. Такая особенность строения связана с представлениями корейцев о развитии природы и общества, когда происходит постоянная смена хаоса и гармонии, а жизнь человека тоже оказывается включенной в этот круговорот. Но нельзя думать, будто ритм перемен идет независимо от деятельности людей. Напротив, от поступков человека зависит состояние космоса. Как же должен вести себя человек, чтобы в мире «ветры и дожди случались в свое время»? Образец такого поведения дают герои повестей.

Так, Чхунхян, чтобы объединиться с любимым, должна была раскрыться как верная жена. Этот нравственный подвиг, давший ей право на высокий статус, иллюстрирует необыкновенную добродетельность героини, о которой было сказано в начале повести. Высокое положение императорской жены и исцеление отца — это воздаяние Сим Чхон за ее необыкновенную дочернюю преданность. Гибель девушки не была обязательной (отдать храму обещанный отцом рис готова была и ее покровительница — госпожа Чан), но она необходима для иллюстрации поведения героини — образцовой дочери. Хынбу терпеливо сносит побои и унижения Нольбу и отваживается только на робкие просьбы. Он почтителен к старшему брату и не смеет осуждать его — не нарушает конфуцианскую заповедь об отношениях старшего и младшего братьев. Все события повести — это следующие одно за другим испытания достоинства терпения, гуманности и прежде всего братской почтительности. Поэтому в конце концов герой получает вознаграждение: ласточка, спасенная Хынбу, приносит ему чудесное семечко тыквы, из него вырастают плоды, в которых герой находит богатые дары. Таким образом, в повести месть жадному и жестокому старшему брату осуществляет ласточка, а сам Хынбу, увидев брата в беде, дарит ему дом и прочее имущество — младший брат до конца остается верным своей «природе» — гуманности, преданности старшему.

Смирением и почтительностью к старшим в семье отличается и поведение Чанхва и Хоннён из повести «Чанхва и ее сестра Хоннён». Они не ропщут даже тогда, когда мачеха приказывает их убить. Как предписывают конфуцианские правила, образцовая дочь всегда должна быть покорна воле родителей, но правила социального поведения обязательны для мира людей, духи живут по своим законам. Они-то и мстят за погубленных падчериц — раскрывают преступление мачехи, рассказывают о невиновности девушек и в конце концов добиваются наказания злодеев.

Герои этих двух повестей пассивны, они не стремятся постоять за себя и наказать обидчиков, их поведение соответствует конфуцианским нормам этики — гуманности, справедливости, почитания старших. Главная задача персонажей — не отомстить или уничтожить «злодея», а сохранить свою «образцовость», потому что именно знак причастности к «образцу», а не личная победа над врагом, дает ему высокое положение и устанавливает гармонию.

В духе конфуцианских представлений о том, что каждый человек должен соответствовать месту, которое он занимает, повесть описывает и поведение «злодеев». Все они нарушают установленные отношения между людьми, и это приводит к беспорядкам и страданиям. Так, в «Верной Чхунхян» уездный правитель вместо того, чтобы поступать как «отец народа», старается принудить добродетельную женщину стать его наложницей, в «Братьях Хынбу и Нольбу» старший брат, преследуя Хынбу, не выполняет свою обязанность заботиться о младшем брате, а в повести «Чанхва и ее сестра Хоннён» неправильно ведет себя мачеха — не соблюдает родительский долг по отношению к детям мужа.

Итак, в четырех повестях счастливую развязку обеспечивает прежде всего правильное поведение персонажей, среди которых мы находим выделенные конфуцианством социальные типы верной жены, преданной дочери и послушного младшего брата.

Совсем по-другому выглядит поведение Хон Кильдона, зайца и фазаночки. Никто из них не собирается пожертвовать собой во имя преданности престолу, супругу или самоотверженного служения родителям. Напротив, Хон Кильдон, например, разрушает установленные нормы отношений с отцом и государем — уходит из семьи и, разбойничая, устраивает беспорядки в государстве. Фазаночка пренебрегает конфуцианским принципом «добродетельная женщина не выходит замуж второй раз» и, оставшись вдовой, снова избирает себе в мужья другого фазана, а заяц хитрит и обманывает, чтобы спастись от гибели в подводном царстве Дракона. Все эти персонажи необыкновенно активны, они всегда знают, что им нужно, и добиваются этого сами, причем любыми средствами, даже обманом. У них нет помощников, которые готовы дать им мудрый совет, покарать врага или указать верный путь к спасению. Герои этих трех повестей сообразительны и в трудных ситуациях сами находят нужные решения.

Заяц, например, попадает в беду по собственной вине. Он соблазнился обещанными черепахой высокими должностями и почестями и решил отправиться за «сладкой жизнью» в подводное царство. В повести сталкиваются две разных системы взглядов на мир и место в нем человека. Одну представляет черепаха — чиновник при дворе на службе у государя-дракона, другую — заяц, который живет сам по себе среди «гор и рек» — вольное существо, не обремененное никакими обязательствами перед другими. Заяц, решив сделать карьеру чиновника, оказался не на своем месте — вольное существо попало в придворную среду с четкой, строгой иерархией. Повесть разыгрывает эту ситуацию в комическом плане, при этом сначала обманывают зайца, а потом он дурачит придворных и самого царя-дракона.

Черепаха высмеивает «блаженство на лоне природы», которое проповедует заяц, и показывает несостоятельность стремлений к жизни вне общества. Комический эффект спора черепахи с зайцем достигается за счет снижения высоких понятий, которыми манипулирует заяц, — описание красот природы, подкрепленное литературными образами и цитатами из стихов знаменитых китайских поэтов. Заяц же дурачит морского царя и его приближенных, воспользовавшись тем, что те не имеют ни малейшего представления о жизни за пределами подводного дворца. Но корейская повесть — серьезный жанр, она не может допустить, чтобы обманутый так и остался бы в дураках: в мире должна царить гармония. Вот потому после того, как заяц «шмыгнул в сосновую рощу и был таков», неожиданно появляется даосский отшельник и одаривает черепаху за ее верность государю целительной веткой боярышника, которая и должна излечить Дракона.

Повесть «История фазана» направлена прежде всего против схоластов, «цитатчиков». Здесь осмеивается пристрастие людей из ученого сословия мотивировать свои действия непременной ссылкой на образец — поступки героев и мудрецов древнего Китая, описанные в классической литературе. Фазан и фазаночка толкуют знамения и древние события так, как им удобно, при этом соединение «высокого» — литературных примеров и цитат из сочинений — с «низким» — обсуждением бытовых, житейских дел — создает в повести комический эффект.

Герои «Истории фазана» — вольные обитатели зеленых гор, их жизнь проста и естественна, и фазан гибнет лишь потому, что пренебрег своей природой свободной птицы, вступил в контакт с чуждым ему миром людей и перенял их обычаи. Вот поэтому он утратил способность видеть окружающие вещи такими, как они есть, — живое течение жизни заслонила книжная ученость. Фазаночка, напротив, практична и естественна. В противоположность супругу и птицам-женихам, озабоченным карьерой и местом в иерархическом обществе, она думает о практических вещах — благополучии собственном и своих детей. Поэтому, отвергнув ложную мораль, требующую от женщины сохранения верности покойному супругу, она снова выходит замуж за фазана. Правильность ее решения подтверждают счастливо прожитые годы и превращение после смерти в двустворчатую раковину — символ постоянства супружеской пары.

Образ зайца, который живет среди природы и следует ее законам, естественность поступков фазаночки весьма напоминает даосский идеал поведения. Наверное, не случайно героями повестей стали животные. Это связано с традицией корейской классической аллегории, в которой ощущается влияние даосского мировоззрения, а для него именно существа, населяющие природу, были носителями истины. Не случайно поведение всех ее персонажей идет вразрез с провозглашенными конфуцианством социальными нормами. Вспомним, что и образ Хон Кильдона, нарушающего обязательства по отношению к отцу и государю, имеет даосские черты.

Обратим внимание еще и на то, что три повести заканчиваются всеобщим умиротворением, причем счастливый конец наступает лишь после того, как «свободные» герои уходят из того мира, где они испытывали страдания (заяц и фазаночка — в зеленые горы, а отверженный Хон Кильдон — на остров в море). Повесть не может оставить персонажей с «естественным» поведением внутри общества: мир должен быть гармоничным и все в нем должно иметь свое место. Поэтому в обществе не может быть человека, свободного от социальных связей и пренебрегающего правилами поведения человека. Иного вида свободы корейская традиционная повесть не показывает. Надо сказать, что в корейской литературе «свободный» герой не был порождением какой-то новой эпохи в духовном развитии общества, он не пришел на смену человеку с нормативным поведением. Эти два типа сосуществовали в корейской литературе параллельно.

Итак, герои корейской повести — гонимые в традиционном обществе, но их злоключения кончаются благополучно либо потому, что сами персонажи обладают высокими внутренними достоинствами, являются «социальным образцом», или благодаря собственной активности и практицизму.

Для культурной жизни Кореи XVIII—XIX веков была характерна мысль о том, что благородство человека не определяется его социальным положением. В это время особенно активно провозглашались индивидуализм и практицизм — идеи «естественного человека», занятого полезной деятельностью, как основы общественного благоденствия. Наиболее ярким явлением эпохи было движение «сирхак» — сторонников практических знаний, которое развивалось в среде критически настроенных представителей образованного сословия. Эти сторонники преобразований критиковали традиционную систему обучения, построенного на изучении китайских классических сочинений, пропагандировали практические знания, а также обсуждали проблему ценности личности, независимо от ее положения в обществе. Не случаен в это время интерес к судьбе человека, его частной жизни и взаимоотношениям с другими людьми. Поэтому XVIII—XIX века отмечены расцветом повествовательных жанров — романа и повести. Именно проза давала возможность описать сложные перипетии судьбы героя, рассказать о его переживаниях, а вместе с тем в художественной форме преподнести читателю идеи сторонников движения «сирхак» о соответствии внутренних качеств человека его месту в обществе, дать критику бесполезной учености и нерадивых чиновников, властвующих в стране, а также привести положительный пример активной личности, которая разумно правит народом.

При знакомстве с произведениями корейской литературы можно заметить, что в них постоянно встречаются имена китайских героев, намеки на события, описанные в китайской литературе, цитаты из древней поэзии и прозы. Эта особенность художественного языка повестей связана с корейскими представлениями о литературных ценностях, которые образованный кореец того времени видел не в родной литературе, а искал их в сфере «китайской классики». В число образцов, составляющих мир литературных ценностей, для корейского писателя и читателя входили китайские романы, новеллы, стихи, философские и исторические трактаты. Образованный кореец был хорошо начитан в китайской классике, без таких знаний было немыслимо сдать государственные экзамены и сделать карьеру чиновника, поэтому он легко ориентировался в ней и получал эстетическое удовольствие, узнавая в тексте то или иное название, эпизод, имя. Использование «китаизмов» в корейских произведениях стало традицией, которой следовали поэты и прозаики на протяжении всей истории традиционной литературы. Традицией был выделен определенный набор имен, эпизодов, устойчивых выражений, которые в поэтическом языке корейских произведений играли роль символов — знаков определенных ситуаций, человеческих характеров и поступков. Подобный набор обычно переходил из произведения в произведение и был хорошо известен читателю. Упоминание имени или короткая цитата вызывали целую серию ассоциаций — с самим китайским сочинением, его автором, кругом определенных произведений, наконец, с эпохой «образцовой литературы». Использование такого рода намеков делало текст гораздо более емким. Надо сказать, что все эти китайские символы с легкостью расшифровывал образованный человек, читатель же из простого народа, которому и была адресована повесть, был в основном «неграмотным по-китайски». Поэтому изречения и стихи на китайском языке, обильно цитированные в повестях, по-видимому, не всегда были понятны. Однако написанное на китайском языке считалось красивым, потому что было выражено на языке, который считался «образцовым», и рассматривалось как «высокое», «истинно ценное», в противоположность корейскому — «повседневному», «обыденному».

Повесть, наиболее популярная среди низов общества, возглавила распространение литературы в народе. Из всей традиционной прозы, пожалуй, только повесть излагала на родном языке в занимательной форме идеи социальной гармонии, представления о том, что благодаря «правильному» поведению и «высокой внутренней природе» человек может в конце концов «подняться наверх», как бы он ни был унижен сейчас. Она рассказывала и о свободной личности, которая обретает счастье привольной жизни в единении с природой.

Конечно, повесть привлекала читателя не только потому, что в ней обсуждались волновавшие его проблемы. Ее популярность обеспечивали и увлекательные сюжеты, описания приключений, когда попадал герой в острые ситуации, грозящие гибелью. Немалое место в повести отводится и внутреннему миру персонажей, который раскрывается в эмоциональных монологах. Читатель сострадал горю Чхунхян, покинутой любимым, и несчастной доле Сим Чхон. Корейская повесть не отказывается и весело посмеяться над провинциальными властями, как, например, в сцене появления ревизора и панического бегства чиновников в «Верной Чхунхян». В «Истории фазана» и «Приключениях зайца» все диалоги построены на комическом переосмыслении и снижении тех понятий, которые в средневековом мире почитались как высокие духовные ценности.

Вот поэтому в Корее никогда не угасал интерес к повестям. В XX веке их издают уже типографским способом, большими тиражами в виде тонких книжек с яркими лубочными картинками. Лучшие писатели использовали старые известные сюжеты для своих произведений, а в современной Корее классические повести публикуют с комментариями и предисловиями для широкого круга читателей и адаптируют для детей. На сюжеты этих произведений создают сценарии кинофильмов и даже детские «мультики».

А. Троцевич