Онлайн чтение книги Верная Рука
Глава II. В ОАЗИСЕ

Эта пустыня раскинулась между Индейской территорией 24Индейская территория — так официально назывались земли, выделенные федеральным правительством для расселения индейцев; в 1906 году эти земли вошли в состав вновь образованного штата Оклахома. и штатами американского Юго-Запада — Техасом, Аризоной и Нью-Мексико. Со всех сторон ее замыкают горные системы: Сьерра-Мадре, Сьерра-Гвадалупе, Озарк и Гуальпе. Где-то там, высоко в горах, берут начало большие реки — Рио-Пекос, Колорадо, Ред-Ривер, Брасос и Тринидад, но их воды обходят стороной огромную песчаную чащу, прозванную «Сахарой Соединенных Штатов».

Бескрайние равнины раскаленного песка чередуются здесь с нагромождениями голых скал, на которых не в силах укорениться даже самые выносливые и неприхотливые растения. Нигде — ни деревца, ни былинки, лишь камень да песок. Испепеляющий дневной зной резко, почти без сумерек, сменяется холодной ночью. Пейзаж не разнообразят ни барханы, ни русла высохших рек, и ни один колодец не манит путника живительной влагой. Всюду, куда ни кинь взгляд, однообразная, выжженная равнина, и единственный признак жизни, словно ненароком забытый природой в этом царстве смерти, — редкие, усеянные колючками пучки бизоньей травы, в которых и не сразу распознаешь живое растение. Недвижные, серые, без намека на листву, они не радуют глаз. Иногда в самых неожиданных местах попадаются кактусы — поодиночке или целыми группами. Выглядят они более привлекательно, но горе лошади, чей всадник будет столь неосторожен, что в поисках тени направит ее в эти заросли! Почти невидимые острые иглы, тонкие, как волос, и твердые, как сталь, уже через несколько минут изранят ноги несчастного животного так, что после этого владельцу останется только пристрелить внезапно охромевшую лошадь или бросить ее умирать от жажды под палящими лучами солнца.

Но все же находились и находятся люди, которые осмеливаются пересекать эти наводящие ужас места. Здесь не встретишь никаких дорог — ни на север, к Санта-Фе и Форт-Юниону, ни через горы к Эль-Пасо или вниз, на юг, к прериям и лесам Техаса. Впрочем, «дорога» в этой пустыне означает совсем не то, что привык понимать под этим словом европеец или уроженец восточных штатов. Это просто тропа, проложенная в песках безвестными путниками — золотоискателями, охотниками, индейцами. Временами она раздваивается, петляет, становится то уже, то шире; иногда на ней заметны следы колес — значит, здесь проезжали фургоны переселенцев или какого-нибудь отважного торговца, не побоявшегося рискнуть своими товарами (рисковать собственной жизнью — дело на Западе слишком обычное, чтобы о нем стоило говорить). В зависимости от конечной цели путешествия каждый волен уклониться от основного пути, ориентируясь по каким-то известным лишь ему признакам и приметам. А чтобы сделать тот или иной удобный маршрут всеобщим достоянием, было принято негласное правило — обозначать его колышками, вбитыми через определенные промежутки в твердую, как камень, землю.

Но все же пустыня собирает богатый урожай жертв. Число их, в пересчете на квадратную милю, намного превышает соответствующие показатели для африканской Сахары или великих азиатских пустынь — Гоби и Такла-Макан. Выбеленные солнцем скелеты людей и животных, остатки фургонов, упряжи и прочего снаряжения раскиданы вдоль дорог, являя собой наглядную летопись разыгравшихся здесь трагедий. А в бездонной синеве неба парят стервятники. За много десятков миль замечают они любое движение на земле и терпеливо следуют за каждым живым существом в твердой уверенности, что рано или поздно оно непременно станет их добычей.

Эту пустыню именуют по-разному, но наиболее употребительны два названия — английское Стэйкед-Плейнз и испанское Льяно-Эстакадо. Оба они обязаны своим возникновением тем самым колышкам, которые указывают человеку путь среди бескрайних песчаных просторов 25Оба названия идентичны друг другу; их можно перевести как Огороженные, или Размеченные Равнины. Эти названия мы будем использовать в нашем дальнейшем повествовании..

Примерно так писал я в одной из моих прежних книг, задавшись целью показать суровый нрав пустыни Льяно-Эстакадо. Но оказалось, что я ошибся, утверждая, будто вся эта пустыня состоит лишь сплошь из камня и песка. В самом центре ее имелся небольшой оазис, находившийся в единоличном владении Кровавого Лиса — человека, о котором сообщалось в найденной мною записке Виннету.

Кровавый Лис… Само имя — свидетельство необычной судьбы. Он был еще ребенком, когда очутился в пустыне вместе с караваном переселенцев. Вскоре на караван напали бандиты, они перебили всех, в том числе и родителей нашего героя. Через несколько часов к месту побоища подъехал некий скотовод по имени Хельмерс — проследив за поведением грифов, он заподозрил неладное. Среди множества трупов ему попался на глаза окровавленный мальчик. На голове у него была глубокая рана, но он еще подавал признаки жизни. Хельмерс, как умел, перевязал раненого и отвез его на свое ранчо.

Хороший уход спас ребенка, но пережитое потрясение не прошло для него бесследно. Мальчик начисто забыл все, что знал до момента нападения. Даже собственное имя изгладилось из его памяти. Но в первые дни, когда к нему еще не вернулось сознание, он часто в бреду произносил слово «Фокс». Хельмерс решил, что несчастный ребенок зовет своих погибших родителей, а Фокс 26Fox (англ.) — лис. — его фамилия. Так малыша стали звать. А обстоятельства их встречи закрепили за найденышем кличку «Кровавый». Скоро эти два слова соединились в одно прозвище — «Кровавый Лис».

Мальчик постепенно окреп и начал быстро развиваться, хотя вся его прошлая жизнь оставалась для него тайной за семью печатями. Однако он хорошо помнил момент нападения бандитов, помнил и человека, нанесшего ему роковой удар, и мог точно описать его внешность. Но вспомнить какое-нибудь более раннее событие или объяснить, откуда он знает фамилию Фокс, сирота не мог, сколько ни старался. Впрочем, Хельмерс и не прилагал особых усилий к тому, чтобы выяснить, каково происхождение своего питомца. Куда больше забот ему доставлял упрямый нрав мальчика. Его так и не удалось приучить к оседлой жизни. Ранчо Хельмерса располагалось у северной границы Льяно-Эстакадо, и с того дня, как маленький Фокс научился держаться в седле, он начал совершать вылазки в пустыню, каждый раз забираясь все дальше и дальше. Фермерское хозяйство его нисколько не интересовало, и никакие уговоры не действовали. Однажды, когда мальчик вернулся с очередной чересчур затянувшейся экскурсии, приемный отец рассердился не на шутку. Но его гнев нисколько не испугал Кровавого Лиса: глядя прямо в глаза Хельмерсу, он произнес:

— Всех моих родных убили «стервятники Льяно», и я должен отомстить им. Я истреблю их всех, до последнего, а для этого мне нужно знать пустыню.

В голосе подростка звучала такая решимость, что Хельмерс не нашел слов для возражения. Подумав, он рассудил за благо не препятствовать желанию «лисенка», а воспитать из него мужчину, действительно способного постоять за себя и внушать уважение к себе даже «стервятникам». С этих пор Кровавый Лис получил полную свободу действий, мог уходить, куда ему вздумается, и приходить, когда захочет. Его искусство в обращении с конем и оружием возрастало день ото дня и со временем достигло таких высот, что он удостоился похвалы самого Виннету (об их знакомстве я еще расскажу). Говорил Лис мало, поскольку из-за потери памяти был вынужден заново осваивать обыкновенную речь. Это вызывало удивление, однако немецкий язык давался ему даже легче, чем английский. Хельмерс, уроженец Германии, сразу отметил эту особенность, проливавшую некоторый свет на происхождение мальчика.

Но кто такие «стервятники Льяно-Эстакадо»? Гораздо чаще этот сброд определяли другим, более прозаическим словом «стрелочники». Как я уже говорил, дороги в пустыне издавна отмечались небольшими колышками — благодаря им даже неопытный путник мог определить верное направление и, по крайней мере, избегал опасности заблудиться в безводных песках. Но по дорогам ездят разные люди, в том числе и те, кто не в ладу с законом. Личности подобного сорта давно облюбовали эти края, поскольку здесь можно было не опасаться встречи с представителями власти. Немало осужденных преступников бежало сюда и из восточных штатов. Терять им было нечего, единственным средством существования для них становился обыкновенный разбой. Пустыня предоставляла для этого все возможности. Оборудовав себе тайные убежища на подступах к Льяно-Эстакадо, бандиты следили за дорогами и всегда могли рассчитывать на легкую добычу в виде путников, отважившихся пересечь пески. Грабили, как правило, уже убитых.

Нередко, чтобы гарантировать успех, один из негодяев нанимался к ничего не подозревающим путешественникам в качестве проводника. При этом он заранее размечал «ложную дорогу» — вбивал в землю несколько новых колышков. Взяв неверное направление, несчастные путешественники вскоре попадали в засаду или просто погибали от жажды, заблудившись в пустыне. В обоих случаях все их имущество доставалось бандитам. Этот нехитрый прием стоил жизни сотням людей, а «стервятники Льяно» получили благодаря ему новое прозвище — «стрелочники».

Истребление каравана, в котором находились родители Кровавого Лиса, также было делом рук «стрелочников». А поскольку память мальчика сохранила картины последних страшных минут, когда один за другим были перебиты все его родные и друзья, легко понять ту неугасимую ненависть к убийцам, которая завладела им и определяла отныне ход его жизни.

Изо дня в день рыскал он по пустыне, изучив ее вдоль и поперек. Ему был знаком каждый камень, он знал наперечет все опасности, подстерегающие человека в этих суровых краях. Но главным достижением Лиса стало открытие оазиса в самом сердце Льяно-Эстакадо. Этот маленький островок зелени среди безводных песков был для юноши куда более ценным приобретением, чем сотня вооруженных союзников.

Он сохранил свою находку в тайне, не сказав ни слова даже Хельмерсу. Со временем Кровавый Лис построил в оазисе, возле ручья, небольшую хижину. Уже через полгода стены ее сплошь заплели вьюнки, укрыв от случайных взглядов жилье сироты. Он ловил мустангов, приручал их и объезжал здесь же, на своем «ранчо». А поскольку вокруг расстилалась пустыня, можно было не бояться, что табун разбежится в отсутствие хозяина. Теперь у Лиса всегда имелась возможность, проскакав несколько десятков миль среди раскаленных песков, пересесть на свежую лошадь. Оазис дал ему такие возможности, о каких никто другой не мог и мечтать. В хижине хранились патроны, продовольствие, седла, упряжь и всякое иное снаряжение, которое может понадобиться в дальней дороге или в бою. В конце концов Фокс все же решил, что не годится надолго оставлять дом и лошадей без присмотра, и начал искать кого-нибудь, кто согласился бы ему помогать и кому он сам мог бы без опасений доверить свою тайну.

Его выбор пал на одну старую негритянку. Они знали друг друга уже давно. Санна хорошо помнила тот день, когда Хельмерс привез из пустыни окровавленного ребенка.

Впоследствии она очень привязалась к сироте, а жизнь в полном одиночестве была ей не в диковинку. Выслушав Лиса, Санна без колебаний переселилась в оазис — вести хозяйство своего любимца. Глядя на него, она вспоминала собственного сына, с которым ее разлучили много лет назад.

В молодости Санна, одна из тысяч чернокожих рабынь, гнула спину на хлопковых плантациях в штате Теннесси. Рядом с нею был и ее маленький Боб. Но бессердечный хозяин продал парнишку какому-то заезжему работорговцу, а спустя несколько лет такая же участь постигла и мать. Пережив много тяжелого и страшного, Санна уже под старость получила свободу. Но мысль о сыне не покидала ее ни днем, ни ночью, и она поклялась, что не умрет, пока не увидит его.

Небо услышало ее молитвы. Когда мы прибыли к окраинам Льяно-Эстакадо, в нашей компании находился один человек, которого всюду сопровождал преданный слуга — молодой негр по имени Боб. Прежде он был рабом, но, даже став свободным, не захотел покидать своего хозяина. И вот, ко всеобщему изумлению, оказалось, что этот высоченный парень и есть ее дорогой малыш, разлуку с которым Санна оплакивала столько лет. С этого момента они уже не расставались.

Но вернемся к Кровавому Лису. Поселив негритянку в оазисе среди песков, он смог приступить к осуществлению своего давнего плана. Теперь юноша все реже появлялся в доме Хельмерса. Когда же он приезжал на ранчо, приемный отец неизменно сообщал ему очередную новость о смерти одного из «стрелочников». С некоторых пор в округе то тут, то там начали находить трупы людей, не принадлежавших к числу местных жителей. А содержимое их карманов неопровержимо доказывало, что убитые промышляли грабежом. Человеческих следов поблизости, как правило, не было, но смерть, настигавшая бандитов, являлась к ним всегда в одном и том же обличье. Пулевое отверстие точно посреди лба стало как бы визитной карточкой таинственного истребителя «стрелочников», и по этой метке можно было, не вдаваясь в дальнейшие изыскания, определить род занятий покойника. Но кто этот неумолимый и неуловимый мститель, откуда он взялся и где скрывается — не знала ни одна живая душа. Как ни странно, не догадывался об этом и Хельмерс.

А слухи все множились. Уже появились люди, которым довелось видеть неведомого снайпера — правда, лишь издали. К примеру, сегодня какой-нибудь бродячий торговец замечал одинокого всадника у южной границы Льяно-Эстакадо. Промелькнув с быстротой молнии, он исчезал среди песчаных холмов, а часом позже, двигаясь в том же направлении, торговец натыкался на труп бандита с аккуратной дырочкой во лбу. Назавтра треск винтовочного выстрела слышала группа путешественников на восточной окраине пустыни. И снова одинокий всадник, на миг показавшись на горизонте, таял в знойном мареве подобно призраку, оставив по себе зримый след в виде очередного мертвого «стрелочника». А однажды двое работников с ранчо Хельмерса заблудились и были вынуждены заночевать в пустыне. Среди ночи их разбудил стук копыт, и в свете луны показался всадник. Он пронесся мимо лагеря, словно не замечая его, и скрылся во мраке. Все эти истории, наслаиваясь одна на другую, наполняли сердца суеверным страхом. Поговаривали, что неуловимый стрелок — вообще не человек, а карающий ангел или сам дух мести, обыкновенному смертному было бы не под силу появляться почти одновременно в разных концах пустыни, безошибочно отличать бандитов от честных людей и с легкостью расправляться с ними.

Для «стрелочников» наступили поистине черные дни. Они уже не отваживались показываться в одиночку и если все-таки покидали свои притоны, то лишь целыми отрядами, человек по двадцать, а то и больше. У них возникала некоторая иллюзия безопасности. Ну, а на практике… Чаще всего было так: шайка рыцарей большой дороги останавливалась где-нибудь в тени скалы — может быть, собираясь устроить засаду, а может, отдохнуть или просто переговорить друг с другом. Кругом — ни души, лишь высоко в небе кружат стервятники. Вдруг тишину пустыни разрывают два выстрела, и двое разбойников, выронив поводья, валятся наземь с простреленными головами. Удаляющийся стук копыт за далеким холмом — и невидимый стрелок скрылся, предоставив уцелевшим бандитам посылать во все стороны одинаково бесполезные пули и проклятия.

Так вот обстояли дела к тому моменту, когда мы, одиннадцать человек, прибыли на окраину Льяно и расположились передохнуть на ранчо Хельмерса. Он сообщил, что незадолго до нас здесь прошел караван переселенцев; часть из них отстала, а теперь собирается догонять своих товарищей. Но люди, на которых указал Хельмерс, показались мне довольно подозрительными личностями. Незаметно изучив следы, я убедился, что пришельцы лгут — они пришли сюда не вместе с караваном. Похоже, новичкам грозит беда: их преследуют «стрелочники», один из которых уже нанялся в караван в качестве проводника. Я в нескольких словах обрисовал положение моим друзьям, и мы немедленно двинулись в путь, чтобы предотвратить нападение.

А в это же время на другом конце пустыни мой приятель Виннету повстречался с отрядом команчей. Недавно племена заключили мир — так бывало уже не раз, но, как правило, мир воцарялся ненадолго. Воины рассказали ему, что едут навстречу своему вождю, которому угрожает опасность быть перехваченным и убитым бледнолицыми собаками — «стрелочниками». Виннету не сомневался, что я прочитал его записку и спешу на помощь Кровавому Лису, следовательно, мой путь идет через пески Льяно-Эстакадо, где я могу столкнуться с бандитами. Виннету забеспокоился и решил не ждать, а присоединиться к команчам, надеясь найти меня до того, как я углублюсь в пустыню. Те очень обрадовались его предложению, присутствие в отряде вождя и лучшего воина племени апачей было совсем нелишним, учитывая возможность стычки с бандой «стервятников Льяно».

Давно уже пустыня не знала такого скопления людей — ведь в глубь песков практически одновременно двигались четыре группы всадников. Первыми ехали переселенцы с предателем-проводником, они держали путь на юг. За ними, но по разным дорогам, спешили и друзья, и враги — наш отряд и шайка «стрелочников». А с запада мчались команчи и Виннету. Впрочем, сразу упомяну, что индейцы опоздали. Как выяснилось впоследствии, их вождь к тому времени был уже мертв.

Разумеется, Кровавый Лис не захотел остаться в стороне от назревающих событий. Мы находились примерно в десятке миль от его оазиса (о существовании которого и не подозревали), когда увидели молодого человека на взмыленном коне. Там и состоялось наше знакомство. Природная сметка и талант следопыта помогли юноше разобраться, что за гости останавливались на ранчо его приемного отца, и он, как и мы, помчался за караваном, желая предостеречь путешественников. Но он сбился с пути и едва не попал в лапы к «стрелочникам». На этот раз в роли дичи оказался сам Кровавый Лис, и его спасла только резвость и выносливость коня. Уходя от погони, он наткнулся на нас и, конечно, присоединился к нашему отряду. Дальше мы поехали вместе, но, как ни спешили, догнали переселенцев лишь через три часа бешеной скачки, когда уж совсем стемнело.

Мы успели вовремя. Проводник тайком пробуравил все бочонки с водой и сбежал, и люди, и животные изнемогали от жажды. Не в силах продолжать путь, переселенцы составили свои фургоны четырехугольником и остановились на ночлег. Настроение у всех было отвратительное.

Тем временем Виннету сумел подобраться вплотную к лагерю «стрелочников». Те, конечно, соблюдали все меры предосторожности и даже не разводили огня, но где им было тягаться с моим другом, лучшим следопытом на свете! Апач подкрался к ним как раз в тот момент, когда бандиты слушали рассказ своего сообщника — того, который изображал проводника. Узнав, что к каравану присоединились еще люди, «стрелочники» только обрадовались — чем больше жертв, тем богаче добыча. Они решили напасть рано утром, с первыми проблесками зари.

Собрав необходимые сведения, Виннету возвратился к команчам и без особого труда уговорил их временно объединиться с бледнолицыми для отпора общему врагу. В итоге еще до полуночи к лагерю переселенцев подъехал отряд меднокожих воинов, что увеличило наши силы почти вдвое. Но как описать мою радость при виде Виннету! Во-первых, я был к нему очень привязан, а во-вторых, понимал, что он один стоит сотни человек, будь то белые или индейцы.

Перед рассветом мы уже лежали за фургонами, заняв круговую оборону. Скоро появились «стрелочники». Их было тридцать пять человек — целый отряд. Впрочем, меньшей компанией они нигде и не появлялись из страха перед «духом мести Льяно-Эстакадо». Но сейчас они рассчитывали на легкую поживу, и наш первый залп, сделанный с дистанции в полсотни шагов, произвел на них ошеломляющее действие. Банда головорезов вмиг превратилась в жалкую кучку вопящих, обезумевших от ужаса трусов. Убитые и тяжелораненые повалились на землю. Лошади ржали, становясь на дыбы, а те, что остались без седоков, носились галопом взад-вперед, увеличивая сумятицу. Но вот пыль рассеялась, и мы увидели, что, нахлестывая лошадей, уцелевшие бандиты стремглав помчались на юг. Итак, враг даже не принял боя и позорно капитулировал. Через мгновение мы уже сидели в седлах, и началась погоня. Никому из «стрелочников» не удалось уйти от возмездия, все они, один за другим, пали под нашими пулями. Последний разбойник нашел свою смерть после довольно долгого преследования, это был главарь шайки, и ему принадлежала самая резвая лошадь. Волею случая он поскакал в сторону оазиса и даже успел достигнуть его. Там, среди деревьев, лошадь споткнулась и упала вместе с всадником. Он сломал шею, а мы, подъехав поближе, узнали в мертвеце знаменитого преступника по прозвищу Проныра-Лис. Глянув ему в лицо, Кровавый Лис пришел в неописуемое волнение — перед ним лежал тот самый человек, который когда-то убил его родителей и нанес ему самому рану, едва не ставшую причиной смерти, черты убийцы навсегда запечатлелись в детской памяти, заслонив все предыдущие воспоминания. Старый Хельмерс ошибся — мальчик, лежа в бреду, не призывал своих близких, а твердил прозвище того, кого он ненавидел и боялся больше всех на свете.

Следующим удивительным событием стала встреча Боба (молодой негр вместе со своим хозяином принимал участие в погоне за бандитами) и старой Санны. Но главное, чем был отмечен этот знаменательный день для нас, конечно, сам оазис — зеленый островок среди моря песка. Просто чудо! Впрочем, я вспомнил, что и раньше некоторые охотники рассказывали, будто в глубине Льяно-Эстакадо есть вода и растительность, но им никто не верил. Я тоже всегда считал выдумками эти истории о цветах и деревьях в середине пустыни, а теперь видел все это собственными глазами.

Убедившись, что оазис — не миф, я понял, как он возник. Известно, что под песками Сахары, над слоем непроницаемых скальных пород, скрываются большие запасы воды, целые подземные озера. Точно так же обстоит дело и здесь, в Америке. Пустыня отделена от Рио-Пекос горной цепью, которую во многих местах перерезают глубокие ущелья. По большинству из них бегут ручьи, но все они исчезают, достигнув сыпучих песков. Исчезают — не значит высыхают, они просто просачиваются вглубь, до самого каменного ложа Льяно-Эстакадо. Скальное основание пустыни не плоское, а имеет небольшой уклон к центру, наподобие гигантской чаши, там и скапливается вода, профильтрованная десятками тонн песка и ставшая после этого кристально чистой. Небольшой ключ, питающийся от этого подземного резервуара, выбивался на поверхность, давая жизнь оазису.

Теперь столь тщательно хранимая тайна Кровавого Лиса была раскрыта, что нисколько его не радовало. Впрочем, он быстро смирился с неизбежным и просил нас только об одном: никому не рассказывать об оазисе. Разумеется, все мы охотно дали такое обещание, хотя подобная мера предосторожности теперь уже не казалась столь необходимой, как прежде. Со «стрелочниками» было покончено, и «дух мести», карающий ангел Льяно-Эстакадо, мог отдохнуть от своей кровавой работы. А если где-то на окраинах пустыни еще и затаилось несколько разбойников, не участвовавших в нападении на караван, то они не скоро решатся высунуть носы из своих нор — в этом я не сомневался.

Путешественники провели в оазисе два дня и, отдохнув и пополнив запасы воды, двинулись дальше. Мы сопровождали их до самой Пекос. Отсюда они направились к равнинам Аризоны, а наш отряд повернул обратно, к Льяно. Станут ли переселенцы рассказывать об оазисе и поверит ли кто-нибудь их словам — предугадать было трудно, оставалось лишь положиться на сдержанность и порядочность этих людей. Ни один из моих спутников не страдал излишней болтливостью. На этот счет я был спокоен.

Но совсем иначе обстояло дело с команчами. Теперь они тоже знали тайну Кровавого Лиса, правда, они вместе с белыми поклялись молчать. Однако сдержат ли индейцы свое обещание? Вот в этом-то я сильно сомневался, понимая, насколько важен оазис для всего племени команчей.

Здесь требуется небольшое пояснение.

Примерно в полусотне миль от места, где мы находились, по ту сторону Пекос, начиналась область, считавшаяся самым опасным районом Дикого Запада. Это была спорная территория, на которую претендовали извечные противники — племена апачей и команчей. Как я уже говорил, состояние войны было для них вполне обычным, дети, едва научившиеся ходить, воспитывались в ненависти к старинному врагу. Время от времени вождям удавалось договориться о мире, но довольно было малейшего предлога, чтобы томагавк войны вновь являлся на свет, и набеги то с той, то с другой стороны продолжались с прежним ожесточением. А отыскать предлог было проще простого: владения обоих племен не имели четких границ, а то и вклинивались друг в друга. Вторжение в чужие охотничьи угодья, будь оно случайным или преднамеренным, считалось вполне достаточным поводом для войны. Имелись, конечно, и сотни иных причин, главной из которых было обоюдное желание перебить врагов до последнего человека. Среди белых поселенцев эта приграничная зона получила прозвание «ножницы», и точнее не скажешь. Здесь постоянно рыскали военные отряды обоих племен, границы то сдвигались, то расходились, подобно невидимым лезвиям, и путник, которого угораздило очутиться между ними, благодарил Бога, если ему удавалось выбраться оттуда живым.

Военные действия, вспыхнув в районе «ножниц», распространялись все дальше, за Пекос, и затихали лишь в Льяно-Эстакадо, куда обыкновенно устремлялись те, кто потерпел неудачу. В этих условиях стратегическая ценность оазиса была очевидной — то племя, которое первым приберет его к рукам, получало великолепную, хорошо укрытую от любопытных взоров базу. Там могли собираться отряды, готовясь к очередному набегу, и туда же можно было отступить в случае поражения, в то время как преследователи повернут обратно, будучи в уверенности, что разбитый враг погибнет от жажды в страшной пустыне. Смогут ли команчи пренебречь такими выгодами ради данного слова? Я в этом сильно сомневался, а потому сообщил о своих подозрениях Кровавому Лису. Он ответил, что доверять команчам было бы глупостью, и добавил:

— Вы правы, сэр, но я сам виноват в случившемся. Мне следовало еще вчера описать вам здешние места, и тогда для вас, наверное, не составило бы труда погнать «стервятников» в другом направлении.

Я согласился, что это было бы самым разумным.

— Поступи я так, про мой оазис узнали бы только вы и больше ни одна живая душа. А теперь гости ко мне могут нагрянуть аж с трех сторон.

— Думаю, вам надо опасаться только команчей.

— И еще апачей!

— Нет. Единственный апач, знающий вашу тайну, — это Виннету.

— Ну и что? Вы полагаете, он будет молчать?

— Конечно, если вы его об этом попросите.

— Попрошу обязательно. А что вы думаете насчет белых?

— Они не выдадут вас. Мои спутники не из болтливых, поверьте.

— Допустим, болтать они не станут. Но все-таки теперь им известно, где находится мой дом, и они могут появиться здесь в любое время. Мне это совсем не нравится.

— Однако вы не слишком гостеприимны!

— Поймите меня правильно, мистер Шеттерхэнд. Я ничего не имею против ваших друзей. Но гостя или его следы может заметить враг. Если ко мне будет приезжать каждый, кому вздумается, тайну не сохранить.

— Да, конечно. Что же, попросим их не только молчать про оазис, но и не обременять вас визитами.

— Пожалуй, так это прозвучит слишком жестоко. Как знать — может, кто-нибудь из ваших друзей однажды снова поедет через пустыню и попадет в трудное положение, например, у него кончится вода. При такой крайности — пусть приезжает, но только в порядке исключения. Вы возьметесь изложить им эти условия, сэр?

— Охотно.

— Ну а что касается лично вас и Виннету, тут другое дело. Заглядывайте ко мне, когда пожелаете, и чем чаще, тем лучше. Ни его, ни вас выследить невозможно, в этом я уверен.

— Благодарю, мы непременно воспользуемся вашей любезностью. Но скажите, что вы станете делать, если нападут команчи?

— Ничего. Не могу же я превратить мою хижину в крепость…

— Да, это было бы трудновато.

— Или нанять десяток-другой вооруженных парней и поселить тут в качестве гарнизона…

— Тоже нереально.

— Значит, остается только одно — предоставить событиям развиваться. Правда, теперь здесь останется Боб. Он поживет с матерью, и ей уже не будет так одиноко, когда я в отъезде. Да и мне не помешал бы помощник. Как вы думаете, сэр, можно ли на него положиться?

— На мой взгляд, вам не сделать лучшего выбора. Боб — преданный, неглупый и достаточно храбрый человек. Он был с нами во время небольшой переделки с сиу, и, хотя его не назовешь первоклассным бойцом, держался он неплохо. А что до обороны оазиса… В общем, вы правы — заранее тут ничего не предпримешь. Будьте поосмотрительней с команчами, вот пока и все. Возможно, они еще не разобрались в результатах нашей битвы со «стрелочниками» и полагают, что была уничтожена только часть бандитов. Если так, то без крайней нужды индейцы предпочтут не появляться в пустыне — по крайней мере, в ближайшие месяцы.

Кровавый Лис кивнул.

— Я и сам надеюсь на это, сэр. Хочется верить, что мы с вами не ошибаемся.

Потом я еще несколько раз наведывался в оазис и убедился, что команчи не доставляют Лису никаких хлопот. Белые — те, кто был посвящен в тайну, — также не нарушали его уединения, и все шло по-старому. Правда, за одним исключением: теперь на дорогах уже не хозяйничали шайки «стервятников Льяно». Некоторое время спустя какой-то осмелевший бандит решил возобновить грабежи, но успел обчистить только двух-трех путешественников. Лис очень скоро выследил его и разделался с ним точно так же, как и с его собратьями по ремеслу. Интересно, что окрестные жители так и остались в неведении относительно «духа мести Льяно-Эстакадо»: бывая в разных компаниях, я не раз слышал о нем самые фантастические истории. А это означало, что мои друзья, да и прочие участники битвы со «стрелочниками», не нарушили слова и сохранили тайну.

Следующие несколько лет я провел вдали от Америки, но частенько вспоминал отважного юношу. Первым моим делом по возвращении в Штаты было разыскать Виннету. От него я узнал, в частности, то, что Кровавый Лис здоров, а команчи за все эти годы даже не появлялись вблизи оазиса. Поохотившись в холмах Блэк-Хилс, мы с Виннету расстались, условившись встретиться через четыре месяца в Сьерра-Мадре. Там, как, наверное, помнят мои читатели, я обнаружил записку вождя, извещавшую, что он отправился предупредить Лиса о грозящем нападении команчей. Разумеется, я очень встревожился.

Что побудило индейцев вспомнить о зеленом островке среди песков и его молодом владельце? Почему они внезапно решились совершить набег после долгого и, казалось бы, ничем не омраченного мира? Исходила ли инициатива от самих команчей, или Кровавый Лис каким-то необдуманным поступком навлек на себя их гнев? Ответов на эти вопросы я не знал, да они мне и не требовались. Гораздо важнее было выяснить, поехал ли Виннету сразу в Льяно-Эстакадо или нет. Судя по записке, он не собирался где-либо задерживаться. Однако, хорошо зная своего друга, я был уверен — в его планы входит не только предупредить Лиса, но и обеспечить ему по возможности надежную защиту. А для этого нужно привести в оазис отряд воинов-апачей. Все зависело от того, каким резервом времени располагает Виннету. Если у него есть в запасе день или два, он использует их, чтобы доехать до лагеря апачей и собрать необходимое количество людей, если же команчи уже выступили в поход, он, скорее всего, поскакал прямо к Лису.

Но прежде чем выбрать тот или иной вариант действий, Виннету должен был узнать ближайшие планы противника. Я не сомневался, что ему известен лагерь команчей у Голубой воды. Непревзойденный следопыт, он читал окружающий мир, словно открытую книгу, и видел совершенно ясное указание там, где тысячи людей прошли бы, ничего не заметив. Даже если Виннету не смог (или не захотел) подслушивать разговоры команчей, он наверняка знает, что они ждут подкрепления — сотню воинов под командованием вождя Нале Масиуфа, и не выступят до их прихода. Следовательно, время еще есть, и мой друг, скорее всего, повернул коня к палаткам своих соплеменников, апачей-мескалерос.

Возможно, ему даже не пришлось ехать самому, чтобы вызвать подмогу, — он мог воспользоваться услугами гонца. Ведь с тех пор, как команчи откопали топор войны, племя апачей разослало лазутчиков во все концы, чтобы не быть захваченным врасплох. Встретив одного из них, Виннету, конечно, пошлет его обратно с приказом к совету племени, а сам поспешит в оазис.

Зная осмотрительность Виннету, я мог продолжить эту цепь умозаключений. День моего прибытия в Сьерра-Мадре был ему известен заранее, он понимал, что я найду его записку и последую за ним. Но еще нужно позаботиться о том, чтобы кто-то привел его воинов к ранчо Кровавого Лиса — ведь дорога знакома только нам двоим. Естественно, роль проводника отведена мне — больше ее доверить просто некому. Тогда, если мои предположения верны, люди Виннету уже ждут меня в каком-нибудь укромном месте на пути к Льяно.

Но это в будущем, а пока что я вместе с моими спутниками все еще находился возле Саскуан-куи. Когда наступит утро, нам предстоит меновая торговля с команчами — они возвращают оружие и прочие вещи Шурхэнда, а мы отпускаем их вождя Вупа-Умуги.

Памятуя об осторожности, мы предпочли покинуть берег озера, где густой подлесок позволил бы индейцам подобраться к нам почти вплотную, и перенесли стоянку на полмили назад, в прерию. Здесь мы были в относительной безопасности и улеглись спать, не забыв, разумеется, определить порядок дежурства и выставить часовых.

Я очень обрадовался возможности немного вздремнуть, поскольку завтрашний день мог оказаться довольно утомительным. Вместе с тем, мне не терпелось разглядеть при солнечном свете моего нового знакомого. Впоследствии Шурхэнд признался мне, что и он испытывал точно такие же чувства — одновременно усталость, возбуждение и любопытство. К тому же нам было о чем поговорить, ведь мы годами слышали самые невероятные истории друг о друге. Но сейчас я решил ограничиться только одним вопросом, от ответа на который частично зависели мои дальнейшие планы. Когда мы улеглись и все вокруг затихло, я обратился к Шурхэнду:

— Прежде чем вы уснете, сэр, мне хотелось бы спросить — какая нужда привела вас в эти края? Что-нибудь определенное или просто собирались пострелять бизонов?

— С удовольствием отвечу вам, мистер Шеттерхэнд, — отозвался Шурхэнд. — Я ехал в лагерь апачей-мескалерос, чтобы познакомиться с их вождем Виннету, а затем с его помощью — и с вами. Это ведь просто стыд и срам: уже столько лет я охочусь в лесах и прериях Запада, а с двумя самыми известными людьми, лучшими стрелками и следопытами, до сих пор не увиделся!

— Вот и мы, бывало, рассуждали о вас примерно так же. Ну, вторая часть вашего желания уже исполнилась, а что до первой, то можно осуществить и ее, причем даже без визита к мескалерос. Я ведь, собственно говоря, как раз направляюсь на встречу с Виннету.

— А куда? Где он сейчас?

— В Льяно-Эстакадо.

— Черт возьми, вот здорово! Не возьмете ли вы и меня с собой, мистер Шеттерхэнд?

— Конечно, и с величайшей охотой. Более того — я рассчитываю на вашу помощь, сэр. В чем именно, я объясню утром, а сейчас, полагаю, нам обоим не помешает немного вздремнуть — надо восстановить силы. Скажу только, что в Льяно придется иметь дело с команчами.

— Со здешними или с каким-то другим отрядом?

— И со здешними, и с другими, которые присоединятся к ним через пару дней. Но я думаю, вы уже в курсе их замыслов. Находясь в плену, вы должны были слышать, о чем беседуют ваши охранники.

— Говорить-то они говорили, но очень тихо, и я не мог разобрать ни слова. Однако после того, что вы сейчас сказали, я просто обязан поехать с вами в Льяно. Ради Бога, не отказывайте мне, сэр! Вы себе и представить не можете, как важно для меня поскорее расквитаться с команчами. Скрутили меня, словно щенка! Это же позор! Сколько лет мечтал с вами познакомиться, а теперь, когда это наконец произошло, я сгораю от стыда за обстоятельства, которыми ознаменовалась наша встреча.

— Право, не стоит так сокрушаться по этому поводу, мистер Шурхэнд. О стыде тут и речи быть не может. Меня, например, индейцы ловили много раз, да и Виннету тоже. И я счастлив, что благодаря этому случаю смог оказать вам маленькую услугу.

— Маленькую услугу! Желал бы я знать, что вы назовете большой. Дорого бы я дал, чтобы когда-нибудь оказать вам такую же.

— Ничего не имею против, мистер Шурхэнд. Я учту ваше пожелание и постараюсь попасть в плен к команчам, как только представится такая возможность. А теперь давайте поспим. Доброй ночи, сэр!

— Доброй ночи, мистер Шеттерхэнд! Полагаю, сегодня я высплюсь лучше, чем на том проклятом острове, который мне предстояло покинуть только для казни.

Ночь выдалась холодная, а моя одежда еще не высохла, но уснул я сразу и спал очень крепко, пока не пришел мой черед караулить. Небо на востоке уже побледнело, и к концу моей вахты было достаточно светло, чтобы я мог, наконец, рассмотреть нового знакомого.

Это был человек богатырского сложения, с длинными, как у Олд Уоббла, каштановыми волнистыми волосами. Костюм его состоял из замшевой куртки, распахнутой на могучей загорелой груди, и замшевых штанов. Даже во сне его лицо хранило отпечаток той неукротимой энергии, которая отличает всех истинных сынов Дикого Запада. Именно таким я его себе и представлял по многочисленным рассказам. Сейчас он казался мне почти нереальным существом — настолько полно выразились в его облике все отличительные качества первопроходца, привыкшего к жизни в прериях. Столь совершенное воплощение лучших черт вестмена встретишь не часто. До встречи с Олд Шурхэндом я знал лишь одного человека, несущего эти черты в той же степени, — Олд Файерхэнда. Внешность, увы, часто бывает обманчива: сплошь и рядом в могучем теле скрывается слабая, робкая душа, едва дело доходит до драки, великан пасует, в то время как какой-нибудь замухрышка с виду скорее даст разорвать себя на куски, чем обратится в бегство. Но, конечно, правилом это считать нельзя, хоть мне и доводилось видеть немало подобных примеров.

Настало время будить спящих. Шурхэнд встал, потягиваясь, и я вновь залюбовался его телосложением.

— Доброе утро, сэр! — произнес он, оглядывая меня с не меньшим интересом. — Наконец-то я вижу вас воочию. Вчера было слишком темно, и мы, можно сказать, познакомились на слух. Ну, еще раз спасибо вам за все, что вы для меня сделали. Вот моя рука!

— Я также очень рад нашей встрече, мистер Шурхэнд, — ответил я, пожимая протянутую руку. — И мне хотелось бы, чтобы отныне мы держались вместе и действовали заодно, если, конечно, это соответствует вашим намерениям.

— Как нельзя более. Надеюсь, наши пути уже не разойдутся, по крайней мере, я приложу к этому все старания. Могу сообщить, что выспался я отлично, а руки и ноги действуют нормально. Со мной полный порядок. С чего мы сегодня начнем?

— Думаю, объявим вождю наши требования и отправим в лагерь команчей того парня, которого взял в плен мистер Каттер.

— А в ожидании его возвращения как следует позавтракаем, — вставил Уоббл. Он тоже проснулся и поспешил присоединиться к разговору. — Зря, что ли, я притащил столько мяса? Имея еду, надо есть, this is clear! Или кто-нибудь не согласен со мною?

Возражений ни у кого не нашлось. Но прежде чем приступать к завтраку, мы договорились обо всем с Вупа-Умуги. Вождь охотно принял наши условия — он, видимо, не ждал, что так легко отделается, попав в руки бледнолицых. Затем я развязал молодого команча, и тот, выслушав приказ своего предводителя, быстро удалился в сторону озера.

Часа через два к нам пожаловали несколько индейцев. Они вели лошадь Шурхэнда, к седлу ее было приторочено ружье и все остальные вещи нашего друга а также его широкополая шляпа, которую мы второпях забыли на острове. Шурхэнд удостоверился, что все цело, и только после этого вождь получил свободу. Вначале мы собирались включить в условия его освобождения требование мира или хотя бы перемирия с племенем команчей, но потом отвергли эту идею. Команчи никогда не отличались верностью клятвам, и мы не выиграли бы ничего, а лишь затянули переговоры. Поэтому я ограничился заявлением о том, что мы не питаем враждебных намерений к индейцам. Вупа-Умуги уже направился было к своим воинам, но на полпути остановился и, обернувшись, спросил у меня:

— Сколько времени будет продолжаться мир, о котором говорят бледнолицые?

— Сколько ты захочешь, — ответил я. — Это зависит только от вас.

— У слов Шеттерхэнда два смысла. Почему ты не называешь определенный срок?

— Только лишь потому, что и сам не знаю его. Мы не желаем зла твоему племени и были бы рады всегда жить в мире и дружбе с индейцами. Однако нам известно, что не все воины и вожди думают так же, как мы. На них и лежит ответственность за поддержание мира. Если на нас не нападут, топор войны останется лежать в земле.

— Уфф! А сколько еще дней белые люди хотят пробыть здесь, у Голубой воды?

— Мы сейчас уезжаем.

— Куда? — выпалил вождь.

— Охотник подобен ветру, не знающему, где он будет завтра или через день. Может, тут, может, там…

— Шеттерхэнд уклоняется от ответа! — заявил Вупа-Умуги.

Разубеждать его я, конечно, не стал, а только заметил:

— Ты на моем месте отвечал бы точно так же.

— Нет, — упорствовал индеец, — я бы сказал тебе правду.

— В самом деле? — заинтересовался я. — Ну-ка, давай проверим. Скажи, сколько времени проведут твои воины возле Голубой воды?

— Еще несколько дней. Мы пришли сюда, чтобы наловить рыбы, и уйдем, как только закончим ловлю 27На самом деле индейцы прерий никогда не употребляли в пищу никакую рыбу, считая ее «нечистой» ..

— А куда вы направляетесь?

— В свои вигвамы, к нашим женам и детям.

— Ты утверждаешь, что все сказанное тобой — правда?

— Да, — твердо ответил Вупа-Умуги.

Продолжать эту беседу не имело смысла. Я сказал:

— Будь же мудр и исполни твои собственные слова! И помни, что всякая ложь подобна ореху, ядро которого — неотвратимое наказание. Ты говорил, что не боишься Шеттерхзнда, и бояться тебе действительно нечего — если только ты сам не вынудишь меня свести с тобой счеты. Я сказал. Хуг!

Вождь ничего не ответил. Сделав жест, выражающий презрение, он повернулся, вскочил на коня и уехал вместе со своими людьми. Мои спутники принялись на все лады обсуждать беспримерную наглость команча, но я прервал их, объяснив:

— Джентльмены, мы сможем поговорить об этом немного позже. Сейчас нам надо убираться отсюда, да поживее.

— Что, неужели дело настолько серьезное? — недоверчиво спросил Сэм Паркер.

— Да.

— Простите, сэр, но мне так не кажется. Мы преподали краснокожим хороший урок, и они теперь дважды подумают, прежде чем сунутся к нам.

— Неплохо сказано, мистер Паркер. Но вспомните, что нас всего лишь двенадцать человек, а их — полторы сотни.

— Верно, но среди этих двенадцати — Олд Шеттерхэнд, Олд Шурхэнд и Олд Уоббл. Одни эти имена чего-нибудь да стоят, даже если не упоминать о других. Команчи уже не посмеют надоедать нам, сэр!

— А я, напротив, уверен, что сейчас они думают только о мести. И пускай даже наши имена внушают им определенное почтение, соотношение сил — двенадцать их воинов на одного белого — известно команчам не хуже, чем нам. Они потеряли своего знаменитого пленника и вдобавок чувствуют себя оскорбленными. Нет сомнений, что теперь они постараются наверстать упущенное и заполучить не только его, но и всех нас. Здесь, в прерии, нам не найти ни малейшего прикрытия. В случае нападения команчей мы, конечно, успеем перестрелять десяток-другой, но затем все-таки неминуемо погибнем. Нет, нам надо уезжать.

Но Сэм уперся.

— Уж если они решили напасть, то отъезд нам не поможет. Команчи поскачут следом и догонят нас!

— Догонят, но к тому времени мы займем более удобную позицию для обороны, чем эта, — объяснил я. — А преследовать нас они будут в любом случае, чтобы узнать, куда мы направляемся. Но от своего лагеря индейцы удаляться не станут, им ведь еще предстоит поход в Льяно.

Шурхэнд и Олд Уоббл энергично поддержали меня, а Джош Холи и подавно посчитал бы кощунством высказать какое-либо мнение, отличное от моего. Остальные наши спутники также высказались за немедленный отъезд, и ясно было, что они охвачены единодушным желанием проложить как можно большее количество миль между собой и лагерем команчей. Это были обычные люди, не очень храброго десятка, и вся приносимая ими польза определялась только их численностью. Их присутствие отдавало в мое распоряжение несколько дополнительных винтовок, но зато прибавляло мне хлопот по обеспечению безопасности и лишало меня свободы маневра. Ни один из них не мог действовать самостоятельно — для этого они были слишком неопытны, и при нынешних обстоятельствах их дальнейшее пребывания в отряде могло принести только вред. Имелось и другое соображение — тайна оазиса. Могу ли я доверить ее случайным попутчикам, о которых знаю лишь то, что они не производят впечатления надежных людей? Значит, от них нужно поскорее отделаться. Но каким образом — вот вопрос. Не могу же я просто объявить, что меня перестало устраивать их общество! Поразмыслив, я решил повести дело так, чтобы спасительная мысль об уходе зародилась в их собственных головах. Задача не очень трудная, если учесть, что никто из них не блистал ни отчаянной отвагой, ни особой сообразительностью.

Итак, мы двинулись в путь, прихватив с собой всю добытую Олд Уобблом провизию. Я повел отряд прямо к броду и, не задерживаясь, направил лошадь в реку. Все потянулись за мной, не задавая никаких вопросов. Когда мы очутились на другом берегу, я слез, привязал лошадь к дереву и уселся на землю. Шурхэнд и Олд Уоббл последовали моему примеру, но Паркер остался в седле, глядя на меня с искренним изумлением. Наконец он произнес:

— В чем дело, сэр? Вы, я вижу, спешились и, кажется, хотите задержаться здесь надолго?

Отвечать мне не пришлось, потому что в разговор немедленно вступил Олд Уоббл.

— Да, Сэм, мы решили здесь задержаться. Тебя это немного удивляет, верно?

— Конечно!

— И ты не можешь понять, с какой стати мы опять двинулись на запад, когда нам нужно на восток?

— Зря вы считаете меня дураком, мистер Каттер. Мы повернули на запад, чтобы отвести глаза краснокожим, иначе они поймут, куда мы едем и зачем. Но для меня загадка, почему мы останавливаемся, не проехав и мили!

— Да для тебя все загадки! А как подумаешь, сколько их еще впереди, так прямо страх берет! Сначала ты никак не соглашаешься отъехать от озера, хотя там мы ежеминутно подвергались величайшей опасности, а здесь, где мы отделены от команчей широкой рекой и в придачу можем спрятаться за кустами, ты почему-то решил прилипнуть к седлу!

— Так вы хотите здесь дожидаться краснокожих? — удивился Сэм.

— Да, черт побери!

— Но какой в этом смысл? Нам придется отбиваться от них, и неизвестно, чем все это кончится. А если мы поедем дальше, не останавливаясь, то вообще избежим всякого нападения!

— Ты уверен? Индейцы помчатся по нашим следам и атакуют нас вечером или ночью, когда не видно ни зги. Ох, что за бестолковый тип! Слезай с лошади, кому говорю!

Паркер подчинился, недовольно бурча себе под нос, чем вызвал у старика новый приступ раздражения.

— Что вы там бурчите, уважаемый сэр? — ядовито осведомился Уоббл. — Может быть, вам тут не нравится? Тогда отправляйтесь куда пожелаете. Никто не станет удерживать вас, уж на этот счет будьте покойны!

— А я и не прошу, чтобы меня удерживали! — огрызнулся Сэм.

— Так прекрати бурчать! Твоя воркотня оскорбляет мистера Шеттерхэнда! Она ведь означает, что ты с ним не согласен и считаешь его глупее себя…

— Но я не имел в виду ничего подобного!

— А по-моему, очень даже имел! Подстрелив своего первого лося, ты вбил себе в голову, будто попадаешь в яблочко всегда и во всем; но поверь — это глубокое заблуждение! Лучше взгляни на меня: мне перевалило за девяносто, я пережил и повидал на своем веку такое, что другим и во сне не приснится! Однако я не позволяю себе критиковать мистера Шеттерхэнда, хотя по возрасту он годится мне во внуки. Когда он делает что-то, чего я не понимаю, я не ворчу, а задаю ему вопрос.

— Ну, это тоже не лучший выход, — заметил Сэм. — Мистеру Шеттерхэнду едва ли доставляет удовольствие праздная болтовня!

— Фред Каттер никогда зря не болтает, и уж кому-кому, а тебе это должно быть хорошо известно. Я спрашиваю лишь о том, что важно для всех присутствующих, и любой мой вопрос имеет целью научить вас чему-нибудь полезному. Ты сомневаешься? Тогда смотри и слушай. — И старик с напыщенным видом обратился ко мне: — Сэр, вчера вечером кое-что осталось для меня непонятным. Могу ли я попросить вас о небольшом разъяснении?

— Конечно, мистер Каттер.

— Вернувшись после подслушивания команчей, вы прихватили с собой некий предмет. Если не ошибаюсь, вы донесли его до нашей стоянки, где и спрятали в кустах. Скажите, что это было?

— Связка тростника, которую я надевал на голову для маскировки.

— Представьте, я так и думал! Но почему вы не выбросили эту вязанку сразу же, как только надобность в ней миновала?

— Чтобы ее не нашли индейцы.

— Так, так. А у вас были причины опасаться такого оборота дела?

— Разумеется. На все есть свои причины.

— Ну, не скажите. Я знавал немало людей, которые действовали без всякого толку. Да и теперь среди нас, если поискать, найдутся такие джентльмены. Но все же, почему нельзя было допустить, чтобы индейцы обнаружили тростник?

— Увидев его, они поняли бы, что кто-то подслушивал их разговоры.

— Вы хотите сказать, что для такого вывода им хватило бы брошенного пучка камышей?

— Вне всякого сомнения. Поставьте себя на место команчей, мистер Каттер. Кто срезал этот тростник? Какой-то чужак. Зачем? Они обшаривают береговые заросли, находят место, где я резал стебли для вязанки, и видят двойной след в направлении кустов, где мы с вами прятались…

— Но мы к тому времени были бы уже далеко, — вставил Уоббл.

— Конечно, только вот освободить мистера Шурхэнда нам бы, вероятно, не удалось. Убедившись, что поблизости враг, индейцы в первую очередь усилили бы охрану острова, да и те, кто остался в лагере, вели бы себя не столь беспечно.

— Верно, верно! Вот теперь мне понятно, какую причину вы имели в виду.

— Не только эту. Кроме нашей ближайшей цели — освобождения мистера Шурхэнда — мне нужно было позаботиться и о будущем.

— То есть?

— Подслушав вождя, я получил сведения, имеющие для нас немалую ценность. Но если бы индейцы догадались о моей осведомленности, добытые сведения разом потеряли бы всякое значение.

— Неужели вы думаете, будто они могли догадаться об этом, увидев брошенный тростник?

— Могли бы, и притом очень легко.

— Мистер Шеттерхэнд, я стар и, полагаю, довольно-таки опытен. И скажу вам одно: будь я на месте команчей, я не сообразил бы ничего, кроме того, что здесь был чужак, который, конечно, заметил лагерь на берегу озера. Но не более того!

— По-моему, вы сильно преуменьшаете свою догадливость, сэр. Вы стали бы рассуждать, не так ли?

— Допустим. Но к каким выводам я смог бы прийти?

— К правильным, мистер Каттер; лично я в этом убежден. А если бы даже в чем-то и ошиблись ночью, то днем, сопоставив события и еще разок осмотрев следы, без труда разобрались бы во всем. Итак, каким вопросом команчи зададутся в первую очередь?

— Кто на них напал, ясное дело!

— Это они уже знают. Им известно, что бледнолицые обнаружили их лагерь и следили за ним какое-то время. Не смогли ли мы подслушать их разговоры? Для них, как и для нас, это совсем небезразлично. И вот они начинают искать. Находят срезанный тростник, потом место, откуда он был взят, и видят, что мои следы уходят в воду. Зачем бледнолицый полез в озеро, нарезав перед этим целую охапку камышей? Конечно же, он хотел замаскироваться, иного ответа тут быть просто не может. Индейцы сами часто используют такой прием, и нам с вами далеко до их мастерства. Ну а коль скоро лазутчик использовал вязанку тростника, естественно, он намерен спрятаться в тростниковых зарослях, то есть где-то на берегу озера. Где именно? Конечно, напротив того костра, который разложен у самой воды. Это костер вождя. Поискав еще немного, они обнаруживают отпечаток моего тела на глинистом дне — вода в озере прозрачная, так что это нетрудно. Оттуда можно расслышать каждое слово, произнесенное возле костра. Итак, подозрение подтвердилось: враг не только наблюдал, но и подслушивал. Остается выяснить, когда он здесь был и что успел услышать.

— Ну, уж этого им нипочем не узнать! — уверенно заявил Олд Уоббл.

— Дело не очень легкое, согласен, но вполне осуществимое. Они могли бы прикинуть, сколько времени мне потребовалось, чтобы доплыть обратно, вернуться к нашей стоянке и затем, снова вплавь, добраться до острова. А там, как вы помните, уже через несколько минут поднялась тревога. Взяв этот момент за отправную точку, очень просто вычислить время моего визита в лагерь. Память у вождя, я думаю, неплохая, и он сумеет вспомнить, что и когда говорил в прошлую ночь. Как видите, мистер Каттер, не так уж все это сложно. Но можно решить задачу и другим путем. Свет от костра достигал моего наблюдательного пункта; значит, я мог занять и покинуть его лишь в те мгновения, когда внимание всех присутствующих чем-то отвлечено. А таких моментов было только три: во-первых, когда в лагере появились двое отпущенных нами воинов, во-вторых, когда они, закончив свой рассказ, отошли от костра вождя, и в-третьих, когда изжарилось мясо и все накинулись на еду. И как раз в промежутках между этими моментами вождь обсуждал самые важные дела. Следовательно, если враг подслушивал, то он наверняка узнал все, что могло его интересовать. Вот к каким выводам пришли бы индейцы, обнаружив срезанный тростник. Теперь вы понимаете, сэр, что у меня были веские основания унести вязанку подальше и хорошенько спрятать ее?

— Да, теперь понимаю, — медленно проговорил Уоббл. — Ну и хитрец же вы, мистер Шеттерхэнд! Не хотел бы я быть вашим врагом. Сдается мне, для вас вообще нет ничего невозможного, а каждый свой шаг вы рассчитываете так основательно, что не оставляете никаких шансов тягаться с вами. Ему, бедняге, остается лишь сразу задрать лапки кверху, ясное дело!

— Вынужден отклонить ваши похвалы, мистер Каттер. Я и сам очень часто допускаю промахи и, бывало, садился в лужу так крепко, что выбирался просто чудом.

— Но все-таки выбирались, иначе бы мы с вами сейчас не беседовали. Будем надеяться, что мы счастливо минуем и то болото, которое грозит нам на этот раз.

— Поясните, пожалуйста, вашу мысль, мистер Каттер. В какое болото нам предстоит угодить?

— Хм, согласен, сравнение не самое удачное. Пески Льяно и впрямь не слишком напоминают болото, а я имел в виду предстоящую прогулку в пустыню.

— Вы боитесь, мистер Каттер?

— Боюсь? Вы, наверное, шутите, мистер Шеттерхэнд. Желал бы я знать, чего может испугаться Олд Уоббл — разве что себя самого! Но я думаю, вы сами понимаете разницу между покойным креслом и раскаленной печью?

Я заверил его, что воображение у меня богатое и мне по силам постичь всю степень несходства названных предметов.

— Вот я и говорю, — продолжал старик, — у кого есть возможность понежиться в кресле, где-нибудь в прохладной комнате, тот не полезет в горячую печь и не захочет поджариваться, истекая соком, словно спелая слива. Ну, а треклятая пустыня Стейкед-Плейнз — та же печь, особенно по сравнению с лесом или даже прериями. И надо быть последним дураком, чтобы соваться туда по доброй воле!

— Отлично сказано, мистер Каттер! Но, если не ошибаюсь, вы как раз собираетесь исполнить подобную дурацкую роль, не так ли?

— Ни за что бы не поехал, не будь тут вас, мистер Шеттерхэнд! — проворчал старый охотник. — Ну да ладно. Кто из вас, джентльмены, уже бывал в Льяно-Эстакадо?

С этим вопросом он обратился к нашим спутникам, и вскоре выяснилось, что все они знают о пустыне только понаслышке. Олд Уоббл горестно покачал головой и пустился в воспоминания, рассказывая истории одна страшнее другой о нападениях бандитов, несчастных случаях, гибели от жажды и тому подобном. Всех пробрала дрожь, а я помалкивал, ведь мне был только на руку такой оборот дела. Чем сильнее Олд Уоббл напугает остальных, тем легче будет распрощаться с теми из них, от кого все равно нет никакого прока.

Наша теперешняя стоянка располагалась не у самой воды, а выше, среди прибрежных зарослей. Мы с Шурхэндом устроили себе удобную позицию под прикрытием двух раскидистых кустов, откуда хорошо просматривался весь брод. Олд Уоббл как раз начал очередную драматическую повесть, в которой среди других действующих лиц упоминался один мой знакомый. Слушая старика, я отвлекся и даже перестал следить за рекой. К счастью, Шурхэнд не повторил моей ошибки; в самый напряженный момент рассказа он тронул меня за плечо и произнес:

— Гляньте-ка, сэр. Вот и они.

Уоббл отвлекся на полуслове, и мы замерли, вглядываясь сквозь кустарник. На противоположном берегу показались команчи — примерно три десятка всадников с боевой раскраской на лицах. Их предводитель спешился, осмотрел следы и, убедившись, что мы перешли реку, снова сел в седло и направил своего коня в воду. За ним гуськом потянулись и остальные.

— Эти парни чертовски неосторожны! — вполголоса заметил Олд Уоббл.

— Почему, мистер Каттер? — поинтересовался Сэм.

— Потому, что сразу полезли в воду всей толпой, вместо того, чтобы выслать вперед разведчика и убедиться, ушли мы отсюда или нет. А теперь, как видишь, они у нас на мушке и деваться им некуда. Ну что ж, я к вашим услугам, ребята! — и с этими словами Уоббл взвел курок. Я поспешил вмешаться:

— Не стреляйте, сэр. Я ждал здесь индейцев совсем не затем, чтобы устраивать бойню. Уговорить команчей повернуть назад для нас целесообразнее, чем перестрелять их, иначе племя будет нам мстить. Как только первый из них подъедет поближе, я потолкую с ним. Вы тем временем держите индейцев на прицеле, но стреляйте только после меня, не иначе.

— Как вам угодно, — обиженно буркнул Олд Уоббл. — Куда лучше было бы перебить этих краснокожих псов без долгих разговоров.

Дождавшись, чтобы предводитель отряда приблизился к нам примерно на двадцать ярдов, мы встали и разом выступили из кустарника; стволы наших винтовок были направлены на команчей. Те сбились в кучу, сдерживая лошадей, и до нас донеслись возгласы изумления и испуга. Я крикнул на их языке:

— Кто сделает шаг вперед или поднимет оружие, будет убит!

— Уфф! — воскликнул предводитель. — Мы думали, Шеттерхэнд поехал дальше. Зачем он прячется здесь, в кустах?

— Ах, вы думали, что я уехал? Вы считали, я не настолько умен, чтобы догадаться! о погоне?

— Мы не гонимся за Шеттерхэндом.

— Да? За кем же тогда вы гонитесь?

— Ни за кем.

— А куда вы едете?

— На охоту.

— Я полагал, вы пришли на озеро, чтобы наловить рыбы. Так сказал мне ваш вождь.

— Одни ловят рыбу, другие охотятся. Нам нужно запастись мясом для наших вигвамов.

— Ответь мне, почему вы решили охотиться по эту сторону реки?

— Здесь больше дичи.

— Разумеется, и эта дичь — мы.

— Нет, Шеттерхэнд ошибается. Наша дичь — бизоны и вилороги в прериях.

— Пусть будет так. Но с каких это пор у воинов-команчей вошло в обычай покрывать лицо боевой раскраской, отправляясь на охоту?

— С каких пор… — растерянно повторил мой собеседник. Он не ожидал столь коварного вопроса. И вдруг снова вспомнил что-то, глаза его загорелись гневом, и он крикнул: — А с каких пор воины-команчи должны давать отчет в своих действиях какому-то следопыту?

— С тех пор, как Шеттерхэнд требует такого ответа! — в тон ему ответил я. — Твой вождь, Вупа-Умуги, слышал мои слова: я друг индейцев, но тот, кто осмелится на нас напасть, пусть не рассчитывает на снисхождение!

— Мы не собираемся на него нападать, — заявил команч.

— Тогда поворачивайте обратно!

— Этого мы не сделаем. Мы проедем мимо вас и отправимся на охоту.

— Попробуйте! Не пройдет и часа, как река вынесет на берег ваши трупы.

— Уфф! Кто распоряжается на этой земле — Шеттерхэнд или команчи?

— Шеттерхэнд. Взгляни: на вас направлены наши ружья. Стоит мне захотеть — и они заговорят, в том числе и мое волшебное ружье. Я даю тебе срок, называемый у бледнолицых «пять минут». Если по истечении этого времени вы не повернете лошадей, ни один из вас уже никогда не увидит свои вигвамы. Я сказал!

Штуцер был у меня в руке. Закончив речь, я, не поднимая его к плечу, направил дуло в грудь индейцу, чтобы он не сомневался в серьезности моих намерений. Предводитель отряда повернулся в седле и обменялся несколькими словами с ближайшими к нему воинами. Затем, обратившись ко мне, спросил:

— Надолго ли Шеттерхэнд собирается задержаться здесь, у реки?

— Пока не удостоверюсь, что племя команчей не замышляет против нас ничего плохого.

— Ты уже сейчас можешь убедиться в этом.

— О нет. Теперь выслушай меня: мы — я и мои друзья — разойдемся вверх и вниз по течению реки, так, чтобы занять как можно больший участок берега. Это позволит нам увидеть всякого, кто попробует переправиться на нашу сторону. При малейшем признаке опасности мы вновь объединимся и встретим нападающих свинцом. Если до завтрашнего вечера ваши воины не сделают попытки напасть на нас, мы поверим, что команчи действительно хотят мира, а не войны. Тогда мы покинем эту местность, куда пришли лишь затем, чтобы освободить нашего друга Шурхэнда.

— Уфф! — протестующе воскликнул индеец. — До завтрашнего вечера — это слишком долго.

— А для нас не слишком, — ответил я. — Нам спешить некуда.

— Но потом вы вправду уйдете отсюда?

— Да, и вы нас больше не увидите. Ты знаешь, я всегда держу свое слово.

Мгновение поколебавшись, предводитель спросил:

— Значит, ты пришел к Саскуан-куи только затем, чтобы выручить Шурхэнда?

— Да.

— И никакой иной цели у тебя не было? — допытывался команч. Видимо, его все еще терзали сомнения.

— Нет, не было. Я говорю правду.

Утверждая это, я не грешил против истины. Путь мой лежал в Льяно-Эстакадо, на ранчо Лиса, а эпизод с Шурхэндом заставил меня уклониться от намеченного маршрута.

Мой собеседник вновь посовещался со своими товарищами и решил сделать еще одну попытку перехитрить меня:

— Шеттерхэнд угрожает, ибо не доверяет нам. Но я знаю — он все-таки не станет стрелять, даже если мы двинемся вперед и переедем через реку…

— Я буду стрелять и даю тебе слово, что ты первый получишь пулю из моего ружья. А если не веришь мне — попробуй, ничего не имею против. В любом случае, ждать тебе осталось недолго, потому что пять минут уже истекли.

— Уфф! Мы поворачиваем назад. Но горе Шеттерхэнду и его бледнолицым, если до завтрашнего вечера кто-нибудь из них дерзнет приблизиться к Голубой воде. Мы тоже займем берег и будем убивать каждого, кого увидим на нашей стороне реки. Хуг! Я сказал!

Индейцы повернули лошадей и, проскакав по воде, один за другим скрылись в кустах на том берегу. Дав им удалиться, я обратился к Олд Уобблу.

— Ну, что скажете, мистер Каттер? Разве это не блистательный успех?

— Блистательный? — фыркнул Уоббл. — Я вообще не вижу никакого успеха.

— Но ведь они уехали!

— Уехали, чтобы вскоре вернуться.

— Сомневаюсь, что у них сразу возникнет такое намерение.

— Говорю вам, они вернутся, — настаивал Уоббл. — Просто переплывут реку в другом месте.

— Рискуя, что при переправе их всех перестреляют, как кроликов?

Старик поглядел на меня с изумлением.

— Вы что, и впрямь хотите, чтобы мы растянулись цепью и обороняли весь берег?

— Конечно, нет — это было бы опасно для нас.

— Ну вот. Значит, краснокожие смогут беспрепятственно перебраться через реку.

— Уверяю вас, они этого не сделают. Они приняли все за чистую монету.

— Если так, то они изрядные дураки!

— Дураки или умные, не в этом дело, глазное, что они останутся сидеть на том берегу. Кстати говоря, это можно понять и из прощальной угрозы их главаря.

— Какой угрозы?

— Да насчет того, что они тоже блокируют свой берег. Кроме того, они полагают, будто у нас не было и нет другой цели, помимо освобождения мистера Шурхэнда, и, следовательно, мы не торопимся. О наших планах индейцы не подозревают, и это дает нам немалое преимущество перед ними.

— Пусть так. Но с той стороны реки они мигом заметят, что наш берег пуст и никем не охраняется, перейдут брод и кинутся за нами, this is clear!

— Заметить-то заметят, но совсем не так быстро, как вы думаете. Сейчас они вынуждены действовать с большой осторожностью, а это несовместимо со спешкой. Что они могут предпринять? Переплывать реку слишком опасно — того и гляди, угодишь под пулю. Наблюдать за нами издали — тоже не выход. Далеко, да и всякому понятно, что мы не станем располагать наши посты на виду. Значит, остается только третий вариант. Не желаете ли отгадать его, сэр?

— Я? Ну нет, вряд ли, — отозвался Уоббл. — Разве что мистер Шурхэнд попробует.

Хитрость старика была понятна — ему хотелось испытать Шурхэнда на сообразительность. Ловушка была вполне очевидной, но, к моему удивлению, великий охотник даже не сделал попытки увернуться от расставленных сетей. Он лишь хлопнул старика по плечу и с улыбкой заметил:

— Что, задумали проэкзаменовать меня, мистер Каттер? Давайте, я не против. Это даже забавно.

— Очень рад, что вы не обижены моим предложением, — ответил Олд Уоббл, немного смущенный столь быстрым раскрытием своего замысла. — А то знаете, как послушаешь мистера Шеттерхэнда, начинает казаться, будто он ясновидец; вот мне и стало любопытно — есть ли на свете еще один такой же всезнайка.

— Ладно, доставлю вам это удовольствие. Я хоть и не всезнайка, но тоже кое-что соображаю.

— Что, например? — с невинным видом поинтересовался Уоббл.

— Да насчет той самой третьей возможности, о которой толкует мистер Шеттерхэнд. Все очень просто. Краснокожим нужно выяснить, действительно ли мы заняли этот участок берега или нет. Разглядеть с той стороны они ничего не могут, а переплывать реку здесь побоятся. Значит, им остается только одно: отмахать порядочный кусок вверх или вниз по течению и переправиться там, где нас заведомо нет, а затем тщательно прочесать берег.

— Ну и что они подумают, увидев, что здесь никого нет?

— Они поймут, что мы провели их и благополучно улизнули.

— Как раз об этом я и говорил: команчи поскачут следом за нами и нападут ночью!

— Да, этого сюрприза следует ожидать, — поддержал его Шурхэнд.

Согласиться с подобным выводом я никак не мог и потому возразил:

— Нет, мистер Шурхэнд, ночное нападение нам не грозит. Нынешним вечером погони не будет.

— Да? Раз вы это говорите, так и должно быть.

— Иначе просто не получится. Посудите сами. Солнце показывает, что сейчас как раз девять часов утра. Еще час пройдет, пока отбитый нами отряд доберется до Саскуан-куи. Им предстоит отчитаться перед вождем, ответить на вопросы, выслушать насмешки и упреки. Затем начнется совещание, которое также займет немалое время.

— Верно, сэр. Теперь я вас наконец понял. Значит, кладем еще пару часов на совещание и выработку нового плана.

— Хорошо. Итак, уже двенадцать часов. Команчи возвращаются к реке — еще час — и расставляют часовых на своем берегу — еще час, итого два пополудни. Потом вверх или вниз по долине отправляется небольшая группа лазутчиков.

— Найти безопасное место для переправы. Сколько времени им потребуется, чтобы скрытно пройти одну-две мили? Думаю, опять-таки не меньше часа. Переплыв реку, они приступают к прочесыванию берега, причем действуют в высшей степени осторожно — они же не знают, где мы попрятались. А осторожность несовместима со спешкой. Как вы полагаете, насколько быстро они сумеют обшарить все заросли и убедиться, что нас тут уже нет?

— Часа за три, не раньше.

— Допустим, только за два, все равно мы имеем уже пять пополудни. Следует новое совещание, и вождь посылает своих людей разведать обстановку в прерии и выяснить, в какую сторону мы поехали. Это дело им опять-таки придется выполнять не торопясь, очень осторожно — на случай, если мы сделали круг и вернулись на прежнее место, чтобы застать их врасплох и внезапно атаковать; индейцы обязательно учтут такую возможность. Думаю, пройдет по меньшей мере еще один час, пока команчи удостоверятся, что мы действительно покинули долину Пекос. Значит, преследование может начаться не ранее шести вечера, и мы выигрываем время до девяти часов — при условии нашего немедленного отъезда. Смогут ли они нас догнать, как вы полагаете, мистер Шурхэнд?

— Да ни за что на свете! — выпалил обрадованный гигант.

— Самое большее, в чем они преуспеют — это на протяжении нескольких миль полюбуются на наши следы. Потом станет слишком темно, и им придется поворачивать. А за ночь трава распрямится, так что возобновить погоню с рассветом они тоже не смогут. Если мы сейчас двинемся на запад, команчи волей-неволей придут к убеждению, что мы убрались туда, откуда пришли. К тому же они думают, что нашей единственной целью было освобождение мистера Шурхэнда, теперь эта цель достигнута, и, стало быть, уже ничто не задерживает нас в этих краях. Разве я не прав, джентльмены?

Шурхэнд кивнул.

— Ваши расчеты правильны, и мне нечего возразить, если только наше внезапное исчезновение не натолкнет их на верную мысль.

— На какую?

— Я хочу сказать — когда команчи увидят, что мы не стали охранять берег, то поймут, что бледнолицые их надули.

— Это они, разумеется, поймут, но ошибутся относительно цели такого надувательства. Им станет ясно, что мы пошли на хитрость, желая выиграть время. Но вот как мы собираемся использовать свой выигрыш, куда направляемся — об этом они не догадаются.

— Да, надо думать. Вы правы, мистер Шеттерхэнд. Если мы тронемся, не теряя ни минуты, то уже через пару часов можно будет поворачивать к Льяно. Команчи не дознаются ни о чем.

— То-то же. К сожалению, сейчас нам не удастся напоить лошадей — наши противники, скорее всего, еще не ушли от брода. Если они увидят, что мы привели коней к реке, то живо сообразят, о чем это свидетельствует. Но мы поедем отсюда не прежним путем, а направимся к тому ручью, вдоль которого ехали двое вчерашних команчей, там и устроим водопой. А теперь, когда мы все обсудили, нам пора.

Мы сели на лошадей и рысью тронулись вниз по реке, стараясь придерживаться мест, где густой кустарник скрывал нас от глаз наблюдателей с противоположного берега. Спустя час мы достигли устья безымянной речушки, и наши животные наконец получили возможность напиться. Повернув, мы поехали вверх по течению, то есть на запад. Пустыня Льяно-Эстакадо лежала к востоку от нас.

До сих пор у меня не было случая побеседовать с Шурхэндом; приходилось уделять много внимания и всем остальным моим спутникам. Впрочем, я чувствовал, что компания наша скоро поредеет: на многих произвели сильное впечатление рассказы Олд Уоббла.

Не довольствуясь произведенным эффектом, старик, едва мы отъехали от брода, возобновил свою бесконечную повесть об ужасах пустыни. Я вскользь обронил несколько замечаний на эту тему и был вознагражден общей просьбой — поведать о моих собственных приключениях в Льяно-Эстакадо. Разумеется, я не отказался, и по обилию леденящих кровь подробностей мой рассказ ничуть не уступал историям Уоббла. Это возымело действие: мои попутчики призадумались, и выражение меланхолии все явственнее проступало на их лицах. Можно было ручаться, что наша затея окончательно потеряла для них всякую привлекательность, они втихомолку обменивались взглядами, которые говорили об этом красноречивее слов.

Самый подходящий момент для расставания должен был наступить, по моим расчетам, часа через два, когда нам уже можно будет поворачивать к Льяно. Я постарался употребить это время с пользой и окончательно запугал наших друзей, а потом отъехал немного в сторону, чтобы дать им возможность посоветоваться без помех. Мой маневр удался: они сбились в тесную кучку и принялись оживленно беседовать — я без труда догадался, о чем.

Мы уже почти добрались до известного мне небольшого ручья, впадавшего в речку. Он тек в направлении, устраивающем нас, был неглубок и позволял скрыть следы, двигаясь вдоль русла, прямо по воде. Я натянул поводья и обратился к моим спутникам:

— Джентльмены, думаю, нам нет необходимости углубляться еще дальше на запад. Можно поворачивать. Вы согласны?

Шурхэнд, Олд Уоббл, Паркер и Холи единодушно поддержали меня, но остальные не выразили ни малейшего энтузиазма. Они мялись, переглядывались и наконец стали обмениваться молчаливыми тычками, побуждая друг друга объявить их общее решение. Весомость этих «аргументов», по мере того как они пробегали по цепочке, все возрастала, и самый крайний получил от соседа такого тумака, что едва удержался в седле. Но зато он сумел набраться решимости и приступил к переговорам, начав с деловитого вопроса:

— Скажите, сэр, вам доводилось бывать в Эль-Пасо?

— Несколько раз, — ответил я.

— А сколько времени потребуется, чтобы попасть туда? Я имею в виду — отсюда, где мы находимся…

— На хорошей лошади и зная дорогу — пять-шесть дней езды. Но почему вы спрашиваете об этом, мистер Рен?

Мой собеседник поглядел куда-то вбок и ответил:

— Я бы с радостью объяснил вам все, сэр, да боюсь, что вы подумаете о нас слишком уж худо…

— Плохо подумаю о вас? Но с какой стати? Сомневаюсь, чтобы за время нашего знакомства вы или ваши друзья успели запятнать себя каким-нибудь неблаговидным поступком.

— О нет, сэр, ничего подобного. Смею думать, мы еще не проштрафились, но вот сейчас задумали одно дело… в нем тоже нет ничего плохого, но я опасаюсь, что оно вам не очень-то понравится.

— Так объяснитесь, прошу вас. Как только я узнаю, о чем речь, будет ясно, одобряю я ваш замысел или нет.

— Да, пожалуй, лучше сказать все как есть. Так вот, дело в том — кхм! В общем… кхм, кхм!

Он несколько раз прокашлялся, потом яростно поскреб щетину на подбородке, слова явно не шли у него с языка. После минутной заминки Рен решил избрать окольный путь:

— Вы, наверное, помните, сэр, что прежде мы все собирались в Техас, но недавно мы посоветовались и переменили свое решение.

— Вот как!

— Да! Мы обсудили все вчера вечером, пока вы с мистером Каттером выслеживали команчей. Очутиться в Эль-Пасо для нас будет куда выгоднее, чем ехать в Техас. Или вы так не считаете?

— Мое мнение сейчас неважно, мистер Рен. Разговор лишь о том, что думаете делать вы и ваши друзья.

— Верно, верно, мистер Шеттерхэнд! Вот мы и думаем — не лучше ли нам податься в Эль-Пасо или вообще махнуть куда-нибудь за Рио-дель-Норте?

— И это — то самое дело, о котором вы стеснялись мне сообщить?

— Ну да. Ведь мы должны были вместе с вами отправиться в Льяно-Эстакадо.

— Должны? — подчеркнуто изумился я. — Я думал, вы хотите этого.

— Мы хотели, сэр. Хотели, ну а потом поняли, что малость погорячились. Но я надеюсь, вы не подумаете, будто нас испугала мысль о поездке в Льяно?

— А с чего мне так думать? Только из-за того, что вы переменили свое решение? Вы свободные люди и можете поступать, как вам угодно.

— Не могу выразить, сэр, как меня радуют эти ваши слова. Всем нам было бы очень горько, если бы вы, мистер Шеттерхэнд, заподозрили нас в недостатке смелости. Значит, вы не возражаете против того, чтобы мы отделились и поехали своей дорогой?

— Ничуть, ни в коей мере. Но позвольте узнать, когда вы намерены выполнить свое решение?

— Да прямо сейчас, — признался Рен.

— Как, уже сейчас?

— Ага.

— Но почему так внезапно?

— Видите ли, сэр, если мы промедлим, то потом нам придется сделать огромный крюк, да еще по незнакомой местности. Вы же хотите отсюда повернуть на восток?

— Да, вы правы. И как это я сразу не сообразил? Разумеется, чтобы попасть к Рио-дель-Норте, вам следует ехать в прежнем направлении.

— А поэтому, — подхватил Рен, — мы, как ни крути, должны расстаться именно здесь. Это решение далось нам нелегко, мистер Шеттерхэнд, и очень хотелось бы думать, что вы не в обиде на нас, сэр.

— В обиде? Да мне бы и в голову не пришло обижаться на вас. Сделать свободный выбор и поступать в соответствии с ним — право и обязанность каждого человека.

Это заявление окончательно успокоило моего собеседника, но закончить прощание на столь дружеской ноте ему все же не удалось. Правда, Олд Уоббл сидел в седле с непроницаемым видом, не выказывая ни малейшего желания вступить в разговор, а Шурхэнд, отъехав в сторону, разглядывал какие-то следы на берегу, зато Паркер и Холи кипели от негодования. Едва я умолк, Сэм воскликнул:

— Право и обязанность? И вы так спокойно говорите об этом, сэр? Они обещали ехать с нами в Льяно, и их долг — держать свое слово, а наше право — требовать от них выполнения обещанного. И не принимайте всерьез эту болтовню насчет Эль-Пасо, они туда вовсе не собираются. Просто им неохота рисковать своей шкурой, вот что!

— Ничего подобного, — заявил Рен. — О страхе и речи быть не может!

Я молчал, кляня про себя ретивость Паркера, который того и гляди сорвет весь мой план, а он продолжал гневно обличать отступников:

— Ах, не может? И у вас еще хватает наглости утверждать, будто вчера вы все обсудили и решили ехать в Эль-Пасо вместо Техаса? Что-то я не припомню ни словечка из этого разговора, хоть и ни на минуту не отлучался из лагеря.

Его поддержал Джош Холи, и дело грозило перерасти в нешуточную ссору. Мне пришлось вмешаться. Подмигнув как можно выразительнее и тому и другому, я непререкаемым тоном объявил:

— Каждый из нас волен действовать по собственному разумению, и мы не вправе препятствовать этим джентльменам, коль скоро им вздумалось отправиться по своим делам. Напротив, при расставании мы обязаны оказать им посильную помощь.

— Ах, еще помогать им! — фыркнул Сэм. — Могу ли я узнать, в чем должна состоять эта самая помощь?

— В том, что мы снабдим их провиантом на дорогу, — твердо ответил я.

Сэм даже задохнулся от возмущения.

— Ну, это уже было бы верхом глупости! Да я ни за что…

Тут Уоббл решил, что пора и ему сказать свое слово.

— Глупости, вот как? И кто же здесь глупее других? — грозно вопросил он. — Надо полагать, тот, кто не догадался позаботиться о провизии. А кто о ней позаботился? Я, черт побери! И я говорю тебе — эти люди получат ровно столько сушеного мяса, сколько мы сможем им дать. Мне плевать, по каким причинам они решили отделиться от нас — из страха или почему-нибудь еще. Они получат еду, потому что человеку, да еще в дороге, надо есть, this is clear! Но хватит болтать, давайте поскорее разберемся, кто с кем едет, и в путь!

Речь Уоббла немного остудила спорщиков. Как я и предполагал, поход в Льяно нам предстояло совершить впятером; восемь наших попутчиков выбывали из отряда. Паркер и Холи в один голос заявили, что отныне им стыдно даже вспоминать о своей дружбе с такими трусами, и прощание получилось не вполне дружеским. Впрочем, никто из них не отказался взять запас вяленого мяса, после чего они ускакали, ни разу не оглянувшись.

Холи молчал, но Паркер, хмуря брови, продолжал бормотать себе под нос что-то нелестное про наших бывших товарищей. Я обратился к нему:

— Мистер Паркер, вы заметили, как я подмигнул вам несколько минут назад?

— Да, заметил, — буркнул Сэм.

— И поняли меня правильно?

— Да.

— Что я хотел этим сказать, как вы считаете?

— Чтобы я не спорил с теми типами, а дал им спокойно убраться на все четыре стороны.

— Почему же вы не послушались, да и сейчас не перестаете ворчать?

— Очень уж я на них разозлился, — простодушно объяснил Сэм.

— Ваш гнев неуместен, мистер Паркер. Мы все только рады тому, что избавились от этой публики. Впереди у нас отнюдь не увеселительная прогулка, и наш отряд должен состоять из настоящих мужчин, а не из трусов. Возможно, трусы — слишком сильное выражение, но все же это были явно совсем не те люди, на которых можно полагаться в трудную минуту.

Паркер заметно повеселел и сказал:

— Когда я положил лося…

— Детеныша? — язвительно спросил Уоббл.

— Детеныша… детеныша… Тысяча дьяволов, что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что ты соврал. Тебе и в голову не приходило стрелять по лосю; ты удирал от него во все лопатки!

— Я? У-ди-рал?!

— Да, именно удирал! — подтвердил безжалостный Уоббл.

— Да это оскорбление, — забормотал Сэм, затравленно озираясь по сторонам. — Такое оскорбление, такое, такое…

— Ну, что дальше? Какое такое? Или, может быть, ты не протискивался в дыру, куда следом за тобой сунул морду ужасный зверь, который так страшно фыркнул, что ты от страха чуть не хлопнулся в обморок?

— Дыру? В какую еще дыру?

— Да ту, в скале, куда ты юркнул так стремительно, как не пролезал ни в одну другую дырку на своем веку!

Паркер судорожно вздохнул и произнес, слегка заикаясь от волнения:

— Мистер Каттер, я не понимаю, чего вы хотите от меня. Ведь вы собственными глазами видели убитого мною лося!

— Да, видел собственными глазами — но лося, убитого вождем паначей!

— Паначей? Да пусть меня унесут черти, если я…

— Способен подстрелить матерого лося! — закончил Уоббл, не дав ему договорить. — Я и сам так думаю, Сэмми, более того — я в этом просто убежден. В благодарность за то, что ты спас его от меня, вождь подарил тебе свою добычу и разрешил хвастаться, будто это и в самом деле твой охотничий трофей. Так или нет, мистер Паркер?

— Если… а… а… но… — забормотал Сэм, окончательно припертый к стенке. Он готов был провалиться сквозь землю, но старик не унимался.

— Отвечайте мне, как положено, уважаемый сэр, без всяких «если»!

— Я отвечаю как положено! — взвыл Сэм. — Вам, видать, наплели каких-то сказок!

— Ах вот как, сказок. Это и впрямь походит на сказку — увидеть огромного лося, а потом выслушать, как ты его подстрелил. Слыханное ли дело — чтобы желторотый новичок управился с этаким зверем! И я, старый дурак, все-таки поверил, потому что потом тебе везло несколько раз подряд, и ты попадал в цель. Но уж теперь-то я не буду таким легковерным, нет!

— Это я убил лося! Кто тот мерзавец, который оболгал меня?

— Мерзавец? Да еще и оболгал? Ты суров, Сэм, но сказано верно. Этот мерзавец — ты сам, и никто другой.

— Я? Да вы понимаете, что вы несете?

— Представь себе, понимаю! Или ты будешь отрицать, что сам рассказывал эту историю?

— Я рассказывал? Кому, где?

— Да кому же, как не тем парням, которые ускакали десять минут назад. Ты спрашиваешь, где? В лагере драгун, за каньоном Мистэйк.

— Так вот в чем дело! Какая жалость, что они уехали! Я вбил бы им обратно в глотки эту гнусную ложь и заставил ответить за нее. Кто из них наговорил вам все это?

— Рен, храбрый Рен, который так беспокоился, чтобы его не заподозрили в трусости.

— А когда?

— Нынче ночью, пока мы караулили лагерь и коротали время, рассказывая всякие истории.

— Вы хотите сказать — небылицы!

— Ха! Думаешь, тебе удастся вывернуться, раз часть свидетелей уехала? Но ведь остались другие, и они здесь!

— О ком это вы?

— О мистере Шеттерхэнде и о Джоше Холи, которые слушали тебя вместе со всеми. Правда это или нет, Джош?

Обращаться за поддержкой ко мне Олд Уоббл не рискнул, зная, что я не захочу добивать и без того несчастного Паркера и отделаюсь какой-нибудь шуткой, А честный Джош вздохнул и серьезно ответил:

— Верно, сэр, он рассказывал нам это. Что было, то было.

— Заткнись, баранья голова! — в отчаянье взревел Паркер. — Тебе-то откуда знать, подстрелил я того лося или нет?

— Но ты же сам говорил… — защищался Джош.

— Чепуха! Мало ли что я говорил? Разве все, что я кому-то говорю, обязательно должно быть правдой?

— Я думаю, что да, — ответил Джош.

— Нечего тут думать. Ты что, мальчик наивный, никогда не слышал, что иной раз люди болтают всякое, чего и не было на самом деле?

— Но зачем им это, не пойму.

— Иногда просто не знают, как оно все было на самом деле, а иногда потому, что хотят пошутить. Вот и я — решил подшутить над вами, только и всего.

— Хватит! — заявил Олд Уоббл. — Ни один охотник не станет рассказывать, будто он промазал по зверю, если на самом деле уложил его наповал. Да еще и приплетать сюда какого-то краснокожего. Нет, Сэм, тебе уже поздно отрекаться от своих слов. И что я знаю, то знаю. Ну а теперь займемся более важными вещами. Итак, мистер Шеттерхэнд, мы поворачиваем?

— Не здесь, — сказал я. — Надо проехать еще немного, до ручья.

— Это зачем же?

— Вода скроет отпечатки копыт, и, если индейцы все-таки появятся здесь до вечера, они окончательно потеряют след.

— Хм! Толково, не спорю. Команчи увидят лишь следы наших восьмерых приятелей. Да, это хорошая мысль, сэр, настолько хорошая, что хоть в книжке ее печатай.

Минут через десять мы добрались до ручья и, въехав в него, пустили лошадей по воде. Тут старик снова обратился ко мне:

— Сдается мне, мистер Шеттерхэнд, что я разгадал одну из ваших хитростей.

— Какую же? — осведомился я.

— Да с этими типами, которых вы отправили восвояси. Вы ведь неспроста сделали это там, а не здесь, не правда ли?

— Почему вы так думаете, мистер Каттер?

— Когда команчи поскачут по нашим следам, они заметят, что мы остановились, слезут и начнут осматривать землю, чтобы выяснить причину задержки. Верно?

— Верно.

— Ну вот. Если бы наш отрад разделился у ручья, то после внимательного изучения следов индейцы увидели бы, что путь на запад продолжают только восемь из тринадцати. Теперь же это менее вероятно, поскольку мы тоже двигались по следам тех парней вплоть до самой воды.

— Да, вы правы, мистер Каттер. Именно такой ход событий я и имел в виду. Надеюсь, что мы с вами и впредь будем столь же хорошо понимать друг друга.

Течение в ручье было сильным, а глубина и ширина русла все время менялись, так что нашим лошадям приходилось нелегко. Но лишь через час я направил коня на берег, выбрав место, где каменные уступы спускались к самой воде. Копыта лошадей простучали по ним, не оставляя отпечатков, и теперь мы были надежно застрахованы от погони и обнаружения. Ручей увел нас к югу. Оказавшись на суше, мы, наконец, свернули на восток, обратно к Пекос. По моим расчетам, отряд должен был выйти к реке примерно в двух часах езды от брода, где нам вряд ли мог встретиться хоть один команч.

Обе речные долины, по которым лежал наш путь, были весьма извилистыми, и мы, двигаясь вверх по течению, следовали всем этим изгибам. Но теперь, оторвавшись от возможной погони, мы поехали напрямик, сберегая время и силы лошадей. Около половины второго перед нами опять блеснула серебряная лента Пекос. Найдя участок со спокойным течением и отлогими берегами, мы переправились на ту сторону и, уже не скрываясь, галопом понеслись по прерии, простиравшейся от реки до цепи далеких холмов на горизонте. Все молчали, тишину нарушал лишь глухой стук двух десятков копыт по твердой земле. Жаркий ветер бил в лицо, вздымая снежно-белые седины Олд Уоббла и столь же длинные темно-каштановые волосы Шурхэнда. Его могучий рыжий конь мексиканских кровей был под стать всаднику, он шутя справлялся с этой достаточно долгой скачкой, хотя и не был таким же неутомимым, как мой жеребец.

На моей стороне Шурхэнд и Олд Уоббл — двое лучших наездников и стрелков Запада! Эта мысль так воодушевила меня, что я закричал от радости и, подбросив вверх шляпу, опять поймал ее на скаку.

— Кажется, вы в хорошем расположении духа, мистер Шеттерхэнд? — с улыбкой заметил Шурхэнд.

— О да, — ответил я. — И оно станет еще лучше, когда к нам присоединится Виннету. Хочу, чтобы вокруг меня развевались три гривы трех разных цветов.

— А когда мы встретим обладателя черной?

— Точно сказать не могу, но думаю, еще сегодня мы наткнемся на кого-нибудь из его людей.

— Где? Место определено заранее?

— Не место, а направление, так я полагаю. Виннету знает, что я поеду от каньона Мистэйк прямо к оазису, и если он отправил мне навстречу гонца, тот будет ждать где-нибудь на этой линии.

— А мы уже вышли на нее?

— Еще нет. Мне ведь пришлось отклониться к Голубой воде, чтобы пригласить вас принять участие в поездке. Но мы быстро приближаемся к этой линии и достигнем ее примерно через час. Можно бы и поскорее, но тогда за нами не поспеют Паркер и Холи. К вечеру мы доберемся до одного укромного уголка; апачи называют его Альчезе-чи. Это самое подходящее место для разведчика, вынужденного долго ожидать кого-то, и я не удивлюсь, если человек Виннету прячется именно там.

— А в этом укромном уголке есть кусты и деревья? — осведомился Шурхэнд.

— Да, есть.

— Так я и думал, — пробормотал вестмен.

— Позвольте полюбопытствовать — почему вы так думали?

— Очень просто — на языке апачей эти два слова обозначают «Маленький лес».

— Так вы владеете их языком?

— Более или менее.

— Очень рад это слышать. А я-то думал, что вам еще не приходилось бывать на земле апачей!

— Вы угадали. Я охотился по большей части на севере, но среди моих тамошних знакомых были люди, свободно говорившие на разных диалектах апачей. Я у них кое-чему научился, так что смогу беседовать с Виннету на его родном языке. А ему известно мое имя?

— Известно, и очень хорошо. Могу добавить, что он о вас очень высокого мнения.

— Благодарю вас, сэр.

— В наших странствиях мы с Виннету иногда забирались далеко на север, вплоть до канадской границы. Можно только удивляться, как это нам ни разу не удалось встретиться с вами.

— А по-моему, ничего странного в этом нет. Да вы и сами увидите, что удивляться тут нечему, если когда-нибудь получше узнаете мой образ жизни.

— Если узнаю? Разве это тайна?

— И да и нет, как посмотреть. Но я предпочел бы не говорить об этом, да и вообще я не принадлежу к людям, получающим удовольствие от долгой болтовни.

Шурхэнд отвернулся, но я успел заметить, что по лицу его как будто тень пробежала. Мы замолчали. Мой спутник в прошлом, без сомнения, пережил какую-то драму, одно лишь воспоминание о которой причиняло ему боль. Этому человеку, столь незаурядному по своим физическим и душевным качествам, досталась и незаурядная судьба. Впрочем, найдется ли хоть один старожил Запада, чей жизненный путь походил бы на ровную, прямую колею и чью судьбу можно назвать «обычной».

Прошел час, и зеленая долина Пекос осталась позади. Теперь мы мчались по сухой, выжженной солнцем прерии, плоской, как стол. На мили кругом не было ничего, за что мог бы зацепиться взгляд, и все-таки я твердо знал — мы уже вышли на ту прямую, на которой нас ждет посланец Виннету. Такая уверенность не поддается рациональному объяснению, она сродни инстинкту перелетных птиц и, подобно ему, никогда не подводит опытного путешественника. Человек, не обладающий этим шестым чувством, никогда не сможет стать выдающимся охотником или первопроходцем.

Было уже около трех часов пополудни. Если бы кто-нибудь сказал мне, что команчи, несмотря на все принятые мной меры предосторожности, все же сумеют отыскать наши следы и начнут погоню — я рассмеялся бы ему в лицо. По моим расчетам, в данный момент индейцы едва успели переправиться на правый берег Пекос и сейчас обшаривали его в тщетной надежде обнаружить наши посты.

Шурхэнд, казалось, был по-прежнему погружен в какие-то невеселые воспоминания. Он скакал впереди, не произнося ни слова и опустив голову. Но внезапно он натянул поводья, слез с коня и принялся рассматривать землю. Подъехав поближе и проследив за его взглядом, я увидел узкую дорожку следов, уходящую вдаль.

Олд Уоббл проворно спрыгнул с седла, несколько минут изучал выгоревшую траву, а потом объявил:

— Джентльмены, тут проехали рысью шесть всадников. Лошади индейские. Эти прохвосты старались держаться друг за другом, в затылок, но мои старые глаза меня не обманывают — их было шестеро. Они проехали за два часа до нас, с запада на восток.

Мы с Шурхэндом переглянулись, пораженные зоркостью и проницательностью старика. К сказанному им никто из нас не мог бы добавить ни слова. Здесь, в прерии, король ковбоев очутился, наконец-то, в родной стихии и сразу показал себя во всей красе. Не заметив взглядов, которыми мы обменялись, старик спросил у меня:

— Вы придерживаетесь иного мнения, сэр?

— Нет-нет, — поспешно ответил я. — Вы совершенно правы.

— В том, что касается чтения следов, я вряд ли ошибаюсь, — скромно согласился Уоббл. — Но в остальном решать придется вам. Я здесь прежде не бывал и не знаю ни местности, ни племен, обитающих в этой округе.

— Речь может идти только об апачах или команчах.

— Ну, и к которому из уважаемых на Западе племен принадлежат наши попутчики?

— Вы так спрашиваете, мистер Каттер, словно у меня есть готовый ответ!

— Я полагал, что Шеттерхэнд не спасует ни перед каким вопросом, потому и спрашиваю.

— Спасибо за комплимент, но все-таки мне надо подумать. Значит, так: команчи уже выступили в поход и находятся где-то неподалеку, в нескольких милях за нами. Апачи знают, что их враги вышли на тропу войны, и разослали разведчиков…

— Все верно, но это не проясняет дела.

— Погодите, я еще не закончил. Следы ведут на восток, в Льяно-Эстакадо. Какое из двух племен проявляет особый интерес к этой пустыне?

— Команчи, this is clear!

— Вот именно. И я уверен, что о планах команчей, связанных с оазисом, знает только один апач — сам Виннету. Он, конечно, уже вызвал на помощь своих воинов-мескалерос, но добраться сюда так быстро они никоим образом не могли. А посылать дозорных в сторону Льяно апачам незачем, да если бы они их и послали, то поехали бы другой дорогой, ведь селения клана мескалерос лежат к югу отсюда…

— Вы хотите сказать, что сейчас мы имеем дело с команчами?

— Думаю, да.

— Ну что ж, отлично. Раз мы это выяснили…

— Стоп, — прервал я Уоббла. — Все сказанное мной — только предположения, а нам нужна полная ясность. Это настолько важно, что мы можем пойти даже на небольшую потерю времени. Мистер Каттер, сумеете ли вы удержать эти следы в поле зрения, находясь в седле, при быстром галопе?

— Я пока еще не совсем ослеп, — обиделся Олд Уоббл.

— Тогда прошу вас, садитесь на лошадь и пустите ее вскачь по следам в обратную сторону. Пяти минут, наверное, хватит. Нам надо поточнее определить направление их пути, а также установить, едут ли они прямо или постепенно заворачивают.

— Хорошо!

Старик птицей взлетел в седло и понесся прочь по тропе, оставленной шестью всадниками. Его силуэт быстро уменьшался, превращаясь постепенно в темную точку на горизонте бурой равнины, и вскоре и совсем исчез из вида. Прошло несколько минут, и он снова появился на горизонте, доскакал до нас и осадил разгоряченного коня.

— Ну как? — спросил я.

— След прямой, как стрела, — заверил Олд Уоббл.

— Это решает вопрос. Догадываетесь, куда мы упремся, если проведем отсюда прямую линию?

— В Голубую воду, this is clear!

— Точно. Значит, этих людей послал не кто иной, как вождь Вупа-Умуги. Мы должны поспешить за ними.

— Зачем? Надеетесь их перехватить?

— Да.

— Это будет ошибкой, уверяю вас. Большой ошибкой, сэр!

— Почему вы так считаете?

— Мистер Шеттерхэнд, вы же противник убийства индейцев!

— Конечно.

— И все-таки стремитесь их догнать. Неужели вы сами не видите, что одно противоречит другому?

— В чем же тут противоречие?

— В том, что, догнав их, мы будем вынуждены истребить всех шестерых. Если хоть один из них ускользнет, команчи узнают о нашем местонахождении, и все пойдет прахом. Нам выгодно укрепить Вупа-Умуги в его убеждении, что мы ушли на запад — так зачем же нам гнаться за этими команчами?

— Вы правы лишь отчасти, мистер Каттер, — ответил я. — Все зависит от того, увидят они нас или нет. В зависимости от обстоятельств мы выберем тот или иной вариант действий. Они едут к Альчезе-чи — Маленькому лесу, где, скорее всего, меня ждет посланец Виннету. Если они проедут мимо, не заметив его — прекрасно, но если им на глаза попадется апач или просто какой-нибудь признак его присутствия, они устроят за ним настоящую охоту. Один против шестерых — сами понимаете, чем это может кончиться. Они убьют его или захватят живым. В этом случае мы обязаны спасти его, хотя бы для того, чтобы рассчитывать в дальнейшем на дружбу апачей. Кроме того, мне необходимо знать, что сообщает Виннету. И если для этого мне придется пожертвовать жизнями шестерых команчей, я заплачу и такую цену. А теперь — вперед, джентльмены!

Мы прыгнули в седла и помчались на восток. Индейцы имели преимущество во времени, но ехали медленнее, чем мы, судя по характеру следов. Значит, можно было надеяться догнать их еще до Альчезе-чи, если только они не прибавят ходу.

Вдруг возникло неожиданное и досадное затруднение: вскоре лошади Паркера и Холи начали отставать, не выдержав взятый нами темп. Тогда, чтобы не задерживать движение всего отряда, решено было разделиться — мы втроем продолжим погоню, а Сэм и Джош поедут по нашим следам на предельной для их лошадей скорости. После этого я, Шурхэнд и Олд Уоббл пустили коней во весь опор, лишь изредка поглядывая на тропу, оставленную нашими противниками. К моему разочарованию, через пару миль выяснилось, что они также перешли с рыси на галоп. До сих пор у меня теплилась надежда остановить их или попросту обойти, сделав круговой объезд, но теперь с ней пришлось проститься.

Миновал час, за ним второй, и лошади начали уставать. Мы поехали медленнее, и вот на исходе третьего часа на горизонте появилось темное пятнышко. Я показал на него моим спутникам и произнес:

— Вот он, тот самый Маленький лес — цель нашего броска. Если мы поскачем, никуда не сворачивая, то доберемся туда минут за пятнадцать…

— Но делать этого не следует, — вставил Олд Уоббл.

— Конечно, поскольку команчи, вероятно, уже расположились там на отдых.

— И все-таки нам нужно проникнуть в этот лес! Что будем делать?

— К счастью, я неплохо знаю здешние края. Давайте-ка свернем вправо, дадим небольшой крюк и попробуем приблизиться к роще с юга.

— Вы полагаете, что так нам удастся подъехать незамеченными? — недоверчиво спросил Уоббл, пока мы выполняли этот маневр.

— Да, все дело в том, что Маленький лес имеет разную густоту с разных сторон. Он вырос вокруг озерца — совсем маленького, шагов пятьдесят в поперечнике. Вода дает жизнь деревьям, а они, в свою очередь, затеняют водоем, предохраняя его от высыхания. Не знаю почему, но с востока и с запада растительность гораздо реже, чем в северной и особенно в южной части этой рощи. С юга деревья стоят так плотно, что там нелегко пробраться даже индейцу. Таким был этот Альчезе-чи три года назад, когда я проезжал тут в последний раз.

— За три года многое могло измениться, — проворчал старик. — Сейчас речь идет о нашей жизни, и не худо бы поточнее разузнать обстановку.

— Ну а что здесь могло измениться? — возразил я. — Разве что лес стал погуще, но это нам только на руку. Подъедем с юга, с той стороны, где заросли непроходимые. Устроить лагерь в такой чаще невозможно, а прерия сквозь нее не просматривается. Я, по крайней мере, не вижу другого способа проникнуть в Альчезе-чи, если мы не собираемся дожидаться ночи.

— Ладно, пожалуй, вы правы. Ох, чует мое сердце, что заработаем мы с вами по доброй порции свинца, пока доскачем до этой рощи! Но ничего не поделаешь — кто хочет чего-нибудь добиться, должен рисковать, this is clear!

Шурхэнд по-прежнему молчал, но на лице его читалась уже не задумчивость, а непреклонная решимость, я это понял так, что не существует для него сейчас опасности, которая заставила бы его отступить. Этот человек явно предпочитал поступки словам — черта, роднившая его с Виннету. Впоследствии я еще не раз убеждался в удивительном сходстве их характеров.

Итак, мы описали полукруг, не приближаясь к видневшемуся вдали лесу, и остановились на том же расстоянии, точно к югу от него. Я достал из седельной сумки мою подзорную трубу, верно служившую мне во всех странствиях, и внимательно оглядел границы зарослей. Ничего подозрительного я не заметил.

— Что-нибудь видите, сэр? — спросил Олд Уоббл.

— Нет, все спокойно, ни людей, ни животных.

— А нас оттуда можно рассмотреть?

— Странный вопрос, сэр! Вы сами смогли бы увидеть отсюда находящегося там человека?

— Пожалуй, нет,

— Точно так же и нас с вами нельзя различить невооруженным глазом. Мы здесь невидимы, если только у команчей нет подзорных труб.

— Да ни одному краснокожему и в голову не придет оснаститься подобной штукой!

— Вы ошибаетесь. У Виннету, например, она всегда при себе, и притом превосходного качества. Ну что ж, думаю, нам пора совершить рывок вперед. Возражений нет?

— Раз уж вам ничего другого не приходит в голову, поехали. Но все-таки это чертовски рискованно!

Тут Шурхэнд внезапно прервал свое затянувшееся молчание.

— Да бросьте вы осторожничать, перестраховщик несчастный! — нетерпеливо воскликнул он. — Чтобы научиться плавать, надо сначала прыгнуть в воду. Если боитесь, оставайтесь здесь, пока мы будем брать штурмом этот лесок. Вперед, мистер Шеттерхэнд, вперед!

И он хлестнул поводьями по шее коня. Я последовал за ним. Разумеется, Олд Уоббл не отстал от нас ни на шаг, он скакал рядом, ворчливо приговаривая:

— Перестраховщик! И чего только не вообразят эти мальчишки! Да я никогда в жизни ничего не боялся — ни в материнской утробе, ни потом, родившись на свет. До чего нелепыми идеями одержима нынешняя молодежь — просто диву даешься!

— Это мы-то с Шурхэндом — мальчишки! — Я не смог удержаться от смеха, несмотря на всю серьезность нашего положения. Старик заметил это и рассвирепел еще больше:

— Я желал бы знать, сэр, что это вас так развеселило! Смейтесь на здоровье, когда мы с целой шкурой доберемся до леса, а не теперь!

В запальчивости он слишком повысил голос, и мне пришлось одернуть его:

— Прошу вас, мистер Каттер, замолчите. А то команчи, даже ничего не видя, услышат, как вы нас браните, и приготовятся к бою.

— Ладно, молчу, — буркнул Уоббл. — Но моя смерть будет на вашей совести. То-то вы намучаетесь, когда вам придется тащить обратно мой хладный труп!

Мы так гнали лошадей, что казалось, будто Маленький лес летит нам навстречу. Травяной покров приглушал стук копыт, так что слух едва ли мог известить команчей о нашем приближении. Мы изо всех сил напрягали зрение, вглядываясь в край леса, чтобы вовремя обнаружить любую опасность, но впереди царили тишина и спокойствие. Достигнув первых деревьев, мы спрыгнули с лошадей и прислушались, держа ружья на изготовку. Нигде поблизости не замечалось ничего подозрительного, а проникнуть взглядом сквозь зеленую стену кустарников нам не удавалось. Шурхэнд осмотрелся по сторонам и шепнул:

— Подержите мою лошадь! Я сейчас вернусь.

— Куда вы?

— Поискать следы. Не беспокойтесь, я знаю толк в этом деле.

Я понимал, что удерживать его или предлагать мое сопровождение значило бы оскорбить самолюбие вестмена, поэтому я предоставил ему свободу действий. Потянулись бесконечно долгие минуты ожидания. Наконец Шурхэнд вынырнул из кустов и сообщил:

— Нам чертовски повезло, что мы остались незамеченными. Команчи здесь, в лесу.

— Вы видели их?

— Нет. Но я не видел и следов, ведущих наружу, в прерию, а что индейцы приехали сюда — это мы уже знаем. Они где-то там, в чаще.

— Верно, — кивнул Олд Уоббл. — Но подобраться поближе к ним смогут только двое из нас. Кому-нибудь надо остаться при лошадях. Кто будет сторожить их, мистер Шеттерхэнд?

— Вы, — отрезал Шурхэнд, хотя вопрос был обращен ко мне.

— А меня это не устраивает! — вскипел старик. — Я собираюсь отправиться в лес, чтобы вы не воображали, будто я трусливее вас!

— Мы это отлично знаем, мистер Каттер, — поспешно сказал я, видя, что Уоббл уже готов ввязаться в очередную перепалку. — Никто не сомневается в вашей храбрости, и новые доказательства здесь просто излишни. Думаю, мне незачем говорить, как я вас ценю и уважаю, и надеюсь, вы не рассердитесь, если я напомню, что действия в густом лесу — не самое сильное из ваших умений, в то время как в открытой прерии у вас нет и не может быть соперников. Ну а сейчас я прошу вас остаться постеречь лошадей.

— Ладно, как хотите, — сердито ответил Уоббл, нетерпеливо передернув плечами. — Здесь не место и не время для споров, и я подчиняюсь. Сами будете виноваты, если вернетесь с изрешеченными шкурами!

После этого напутствия он взял поводья и отошел в сторону. Шурхэнд вопросительно посмотрел на меня, и я сказал:

— Полагаю, разделяться нам не стоит. Еще светло, и команчи легко могут заметить любого из нас, на этот случай надо предусмотреть, как мы сможем быстро прийти друг другу на помощь.

— Верно, мистер Шеттерхэнд. Ну, а куда мы пойдем?

— Скажите, когда вы осматривали следы, не нашли ли вы в зарослях какого-нибудь просвета, позволяющего без особого шума углубиться в лес?

— Вроде бы есть тут одно такое местечко. Идемте!

Мы пошли вдоль края леса и скоро заметили нечто вроде узкого извилистого коридора между кустами, где ветви переплетались не так густо. Я лег на землю и пополз вперед, Шурхэнд последовал за мной. Ружья мы оставили под надзором Олд Уоббла, но при мне были оба револьвера и охотничий нож, и я надеялся, что этого хватит при любом развитии событий.

Дневной свет осложнял нашу задачу, поскольку любое движение ветвей могло привлечь внимание индейцев. Ползти приходилось очень медленно, за полчаса мы одолели не больше одной трети расстояния до водоема в середине леса (именно там я ожидал увидеть команчей). Но потом кусты поредели, и дело пошло лучше. Еще через четверть часа до моего слуха донеслось лошадиное фырканье — верный признак того, что наша цель не за горами. Оставалось лишь гадать, фыркнуло ли животное случайно, или же по обычаю индейских лошадей предупреждало своего хозяина о близкой опасности? Если так, нам надо действовать с удвоенной осторожностью.

Шурхэнд также услышал этот звук и тронул меня за плечо, безмолвно призывая к бдительности; к этому времени он уже обогнал меня и полз впереди, чуть сбоку. Я поглядывал на него с изумлением — ни у одного белого мне еще не приходилось видеть такой выдержки, ловкости и выносливости. Он использовал каждую лазейку, легко преодолевал любое препятствие. Иногда при необходимости Шурхэнд пускал в дело нож и удалял какую-нибудь нависшую ветку или острый сучок, но столь плавно и аккуратно, что никто, кроме меня, не заметил бы ничего. Я испытывал истинную радость, наблюдая за ним.

Мы продвинулись еще на десяток-другой ярдов и услышали голоса. Разобрать слова мы не могли, но зато взяли точное направление. Прижимаясь к земле, мы подкрадывались к собеседникам, пока наконец не увидели их. Собственно говоря, зрелище, которое открылось нашим глазам, нельзя было назвать беседой: мы очутились в положении зрителей на заседании «трибунала прерий».

Сквозь кусты, за которыми мы теперь притаились, поблескивала гладь пруда. Направо, привязанные к деревьям, стояли шесть команчских лошадей, а левее — стреноженный конь их врага — апача. Но из шестерых всадников, по чьим следам мы ехали последние два часа, в живых осталось только трое; окровавленные тела их товарищей лежали здесь же, на поляне. Уцелевшие команчи сидели в ряд, вполоборота к нам, лицами к высокой сосне. К ее стволу был накрепко прикручен ремнями пленный апач, по-видимому, раненый, у его ног растеклась кровавая лужица. Однако потеря крови не лишила этого человека ни сил, ни присутствия духа, а голос его звучал твердо. Он говорил:

— Собаки-команчи убьют меня, но цели своей все равно не достигнут. Длинный Нож смеется над ними. Их было шестеро, но осталось лишь трое, прежде чем они смогли осилить его. Теперь он умрет спокойно, не моргнув, с песней смерти на губах, и души убитых врагов будут служить ему в Стране Вечной Охоты.

Длинный Нож! Я отлично знал этого человека — знаменитого воина клана мескалерос, опытного и удачливого предводителя военных отрядов. Кроме того, он славился как превосходный разведчик, и совет вождей часто поручал ему дела, требовавшие в равной мере сообразительности и мужества. Значит, вот на кого пал выбор Виннету!

Один из. команчей, сопроводив свои слова жестом, выражающим презрение, произнес:

— Длинный Нож смердит, словно кусок протухшего мяса. Его душа будет извергнута из этого мира, но в Стране Вечной Охоты у нее не будет ни одного раба, потому что он потеряет свой скальп, прежде чем в муках расстанется с жизнью. Ему удалось убить трех наших воинов, потому что он трусливо спрятался, завидев нас. В открытом бою он испустил бы дух, не успев пролить и капли крови команчей.

— О да, команчи отважились бы на открытый бой, лишь имея двенадцать рук против двух моих. А будь их меньше, я расшвырял бы их, словно койотов, которые могут тявкать, но боятся напасть. Страна Вечной Охоты — только для храбрых, и я встречу там моих братьев-апачей, но ни одного команча, ибо все они трусы. Я покажу вам, кто вы такие на самом деле. Смотри на меня, собака!

И он трижды плюнул в их сторону. Но команч даже бровью не повел и продолжал тем же тоном:

— Это относится не к нам, а к тебе. Ты бросаешься громкими словами, чтобы скрыть свою трусость, но страх все равно написан у тебя на лице. Ты знаешь, что легкой смерти не получишь, твоя кожа будет содрана с тела маленькими кусочками, и потому пытаешься заносчивыми, но пустыми словами заглушить дрожь ужаса, которая пробирает тебя до костей. Но мы готовы позволить тебе умереть быстро и без мучений, если ты правдиво ответишь на мои вопросы.

Длинный Нож помедлил секунду, потом вскинул голову и произнес:

— Пусть команч спрашивает.

— Ваши воины выступили в поход против нашего племени? — прозвучал первый вопрос.

— Нет.

— Это правда?

— Да.

— Я не верю тебе.

— Можешь проверить. Горному ягуару не придет на ум готовиться к бою с больной крысой.

— Уфф! Не жди снисхождения, если будешь по-прежнему оскорблять нас. Где сейчас апачи-мескалерос?

— Дома, в своих вигвамах.

— А их вождь Виннету?

— Далеко на севере, с людьми племени снейк.

Апач явно водил их за нос.

— И снова ложь! Виннету здесь, — команча оказалось не так легко провести.

— Нет, — упорствовал апач, — Виннету на севере.

— Мы видели Олд Шеттерхэнда, а Виннету всегда держится где-нибудь поблизости от него.

Тут я заметил, что Длинный Нож с заметным усилием подавил радостный возглас. К счастью, Off вовремя овладел собой и произнес непререкаемым тоном:

— Команч лжет, он хочет обмануть меня. Олд Шеттерхэнда нет ни в долинах, ни в прерии, ни в горах. Он уехал к себе на родину, за Великую воду, и вернется не раньше, чем через две или три зимы. Таковы были его собственные слова.

Команч обиделся.

— Я не лгу, — заявил он.

— Нет, лжешь! Я тебе не верю.

— И все-таки, я говорю правду! — вышел из себя команч. — Мы сами видели его, своими глазами!

— Где!

— В нашем лагере. Он явился туда, чтобы выслеживать нас, но был схвачен и скоро умрет у столба пыток.

— Шеттерхэнд умрет у столба? — насмешливо переспросил Длинный Нож. — Да все ваши воины, вместе взятые, не смогут отнять жизнь у этого бледнолицего охотника. Даже если команчам и удалось бы схватить его, он вырвется на свободу. Или ты думаешь, что десяти тысячам воробьев будет под силу удержать в плену одного-единственного орла?

Расчет его был ясен — он хотел разозлить своих палачей и тем самым заставить их проговориться. И Длинный Нож достиг поставленной цели, потому что команч гневно возразил:

— Он у нас в руках! Воины команчей — не воробьи, а орлы, разрывающие и пожирающие воробьев вроде тебя или Шеттерхэнда! Я говорю чистую правду, а ты лжешь. Кого ты хочешь провести, когда говоришь, будто ваши люди спокойно сидят в своих вигвамах! Они уже в пути, иначе не стали бы высылать разведчиков.

— А разве они это сделали? — невозмутимо осведомился апач.

— Да, сделали.

— Но когда же?

— Недавно!

— Ха! Да известно ли вам хоть об одном лазутчике нашего племени?

— Известно. Ты — один из них.

— Я? Но кто сказал вам, что Длинный Нож приехал в Альчезе-чи на разведку?

— Никто не говорил, но тем не менее это так.

— Или вы ослепли? Разве на моем лице боевая раскраска?

— У тебя хватило хитрости не наносить ее! — рявкнул команч.

— Тогда вспомни, — продолжал пленник, — где живет твое племя и где мое. Команчи — на севере, апачи — на юге. А я приехал на восток. Зачем мне было забираться так далеко в сторону, если я послан выслеживать врагов, живущих к северу от нас?

— Ваши вожди хотели узнать, куда мы направились!

— Уфф! Ты даже не замечаешь, как выдаешь себя? Выходит, команчи выползли из своих нор не ради войны с апачами; нет, они спешат на восток! А куда и зачем, об этом я сам могу догадаться.

Команч понял, что пленник перехитрил его, и пришел в ярость.

— Молчи, собака! — завопил он, сверкая глазами. — Я могу повторить то, что сказал. Могу, ибо знаю — тебе уже не удастся разболтать ни слова из услышанного. Мы прихватим тебя с собой, и ты сдохнешь у столба пыток рядом с Шеттерхэндом.

— В таком случае, — заметил Длинный Нож, — я проживу еще очень долго, ведь все твои россказни, будто Шеттерхэнд в плену, — явная ложь.

— Он у нас, и это правда.

— Хау!

— И не только он, но и другие бледнолицые, которых ждет такая же смерть.

— Назови их! — потребовал апач.

— Во-первых, Олд Уоббл, свирепый убийца наших братьев, враг всех племен в прериях!

— Уфф!

— Потом — Олд Шурхэнд, бледнолицый огромного роста…

— Уфф, уфф! Дальше!

— Дальше? Тебе этого мало?

— О нет, вполне достаточно. Если вы действительно поймали этих великих охотников и я присоединюсь к ним в вашем лагере, то никто из нас не умрет. Мы сумеем найти дорогу к свободе. Мы пройдем сквозь толпы команчей, подобно тому как могучие бизоны прорываются сквозь стаю волков. Еще никто не побеждал Шеттерхэнда; но…

— Мы ловили его уже много раз! — перебил пленника команч.

— Ловили, но потом он почему-то всегда оказывался на свободе. А Шурхэнд может разом придушить шестерых команчей, по трое на каждую руку. Для него…

— Помолчи об этой собаке! — сердито крикнул один из сидящих. — Еще не было случая, чтобы он победил воина из нашего племени!

— Не было, потому что вы ему пока не попадались. Ну, а Олд Уоббл, самый хитрый и ловкий из бледнолицых, неуловимый и не знающий жалости к врагу, — он…

— Он умрет! А если и не умрет, то лишь потому, что это дряхлый бледнолицый — не более чем злобная дворняжка, которую прогоняют пинками, чтобы не тратить на него пули. Этот трус…

Тут говоривший внезапно умолк, но помешал ему не апач, а новое действующее лицо. В продолжение всей сцены мы с Шурхэндом смотрели на команча и теперь, когда он прервал свою речь и с ужасом воззрился куда-то в сторону, пытались понять, что его так напугало. Но наше замешательство было недолгим, ибо мы услышали хорошо знакомый голос:

— Так кто я? Трус, дворняжка? Ах ты краснокожая тварь! Вот сейчас мы узнаем, трус я или нет. Руки вверх! А кто попробует схватить оружие или хотя бы пошевелиться, тут же получит пулю в лоб.

Это был, конечно же, Олд Уоббл. Он не стал продираться сквозь сплошной кустарник, как мы, а пошел в обход и без всяких затруднений вышел к пруду с запада, редколесьем. До него этим же путем воспользовались и команчи. Держа ружье навскидку, с пальцем на спусковом крючке, старик неторопливыми шагами приблизился к индейцам.

— Руки вверх! — повторил он, видя, что ошеломленные команчи замешкались с выполнением его приказа. Те беспрекословно повиновались, и морщинистое лицо Уоббла расплылось в довольной улыбке.

— Вот вы и попались, негодяи, — продолжал он. — Стойте смирно, а кто попробует опустить руки, мигом получит пулю, я не шучу. Стало быть, говорите, я трус! Так, так. И вы уже изловили меня, а заодно и Олд Шеттерхэнда с Олд Шурхэндом. Это ведь твои слова, бездельник?

Но команч не удостоил его ответом.

— Ага! У тебя, кажется, даже дух перехватило! Погоди, сейчас мы приведем тебя в чувство. Хочу показать вам моих друзей — оба они знаменитые вестмены, и вы будете рады-радешеньки увидеть их целыми и невредимыми. Только вот куда же они запропастились?

Последняя реплика Уоббла относилась, вне всякого сомнения, к нам. Произнося эти слова, старик пристально вглядывался в заросли и в то же время держал на прицеле индейцев. Впрочем, они были так поражены его внезапным появлением, что и не думали обороняться. Один только вид Уоббла мог внушить страх кому угодно: он ощетинился винтовками, словно дикобраз иглами. Одну, как уже сказано, он держал в руках, а за плечами у него торчали еще три — весь наш арсенал.

Надо было признать, что со своей задачей Олд Уоббл справился вполне успешно, и все-таки меня немало раздосадовала его выходка. Я решил при первом же удобном случае поговорить с самолюбивым стариком, чтобы исключить подобные сюрпризы в будущем. Ну а сейчас оставалось только поддержать его игру. Я кивнул Шурхэнду, мы поднялись с земли и вышли на поляну.

Увидев нас, Олд Уоббл обратился к индейцам:

— Вот те люди, которых я хотел вам показать. Вы их как будто знаете?

— Олд Шеттерхэнд! — ликующе воскликнул Длинный Нож.

— Олд Шурхэнд! — охнул команч.

Я повернулся к нему.

— Да, это мы, ваши пленники, ожидающие казни… Мистер Каттер, возьмите-ка их оружие!

Достав револьвер, я направил его на команчей и приглядывал за ними, пока Уоббл собирал ружья и томагавки и складывал их под кустом.

— А теперь, мистер Каттер, я попрошу вас развязать апача.

Но едва старик сделал то, о чем я его попросил, как произошло непредвиденное. Почувствовав себя свободным, Длинный Нож бросился вперед, поднял ближайший томагавк, взмахнул им раз, другой — и двое команчей, не пикнув, опрокинулись навзничь с разрубленными головами. Я схватил его за руку и крикнул:

— Что делаешь, брат мой! Я хочу говорить с этим воином, он…

Но Длинный Нож не слушал меня. Вырвавшись, он обрушил такой же страшный удар на последнего из своих врагов. Лишь после этого, отбросив томагавк, апач как ни в чем не бывало обратился ко мне:

— Да простит мне мой прославленный белый брат, если я поступил наперекор его желанию. Но я знаю, что мой брат не любит проливать кровь, и решил сделать это за него.

— Гораздо лучше было бы вообще обойтись без кровопролития, — с горечью ответил я.

Индеец указал на глубокую рану у себя на груди:

— А моя кровь разве ничего не стоит? Когда вырыт топор войны, за кровь платят кровью, за жизнь — жизнью.

— Тогда уж убивай тех, кого сам победил, — возразил я. — Ну а эти трое принадлежали не тебе, а нам. С каких пор воины племени апачей настолько утратили гордость, что казнят врагов, взятых в плен кем-то другим? Может быть, за время моего отсутствия у вас вошло в обычай приписывать себе чужие подвиги?

Пристыженный апач поник головой и начал оправдываться:

— Один из этих трех ранил меня. Мог ли я оставить его в живых? Да и что стал бы делать Шеттерхэнд с этими собаками, будь они еще живы? Брать их с собой — только лишняя обуза. Или Шеттерхэнд намеревался отпустить команчей? Тогда они ускакали бы к своим и обо всем рассказали.

Его аргументы были довольно вескими, и я решил сменить тактику.

— Ты говоришь разумно, — произнес я, — но не забыл ли ты, что Шеттерхэнд уже много зим является одним из вождей племени апачей? Может ли воин тотчас исполнять все, что взбредет ему в голову, не узнав мнения своего вождя? Зачем тогда вожди, если даже в их присутствии каждый волен делать, что захочет? И что скажет великий вождь апачей Виннету, выслушав мой рассказ о сегодняшнем деле?

Эти слова не пропали впустую — гордый индеец смиренно склонился передо мной и заговорил тоном глубокого раскаяния:

— Я был не прав и признаю, что поступил дурно. Простит ли Шеттерхэнд мою поспешность?

— Что было, — ответил я, — того не изменить. И я тебя прощаю, хотя твои действия причинили нам немалый вред.

— О каком вреде говорит мой белый брат? — удивился апач.

— Я собирался потолковать с этими людьми и кое-что выяснить у них.

— Но они бы тебе все равно ничего не сказали!

— Сказали бы. Или мой брат считает меня столь неразумным, что думает, будто я стал бы открывать команчам мои истинные цели? Разве мой брат не знает, что речи и вопросы хитрого человека — это раскинутая сеть, в которой запутываются его противники?

— Я знаю об этом, но Шеттерхэнду не придется расспрашивать собак-команчей.

— Конечно, не придется, поскольку они мертвы!

— Не пришлось бы, и будь они в живых. Я знаю все, что знали они.

— От кого?

— От них.

— Ты говорил с ними?

— Нет.

— Значит, подслушивал?

— Олд Шеттерхэнд не ошибается.

— Ладно, скоро увидим, сможешь ли ты удовлетворить мое любопытство. А теперь покажи-ка свою рану. Она глубокая?

— Не знаю, — равнодушно ответил индеец. — Но смертельной она быть не может.

Он оказался прав — ранение было нетяжелым. Нож скользнул по ребру и разрезал мышцы на правой стороне груди, для любого краснокожего это почти царапина. Все же ее следовало поскорее обработать, дабы избежать воспаления и лихорадки. Пока я промывал и перевязывал рану, из зарослей появился «второй эшелон» нашего отряда — Сэм Паркер и Джош Холи. Оба они, конечно, были поражены открывшимся зрелищем. Олд Уоббл немедля обратился к новоприбывшим.

— Как видите, джентльмены, я быстро управился с этими негодяями, — и он небрежным жестом указал на убитых команчей. — Жаль, к моему приходу их оставалось лишь трое, но и с шестерыми я бы разделался точно так же… Видели бы вы, как здорово они умеют тянуть руки вверх!

— И как легко они могли бы угробить вас, мистер Каттер! — добавил я.

— Угробить? — удивленно спросил Уоббл.

— Да, да, угробить.

— Это как же?

— Очень просто. Скажите, что бы вы делали, если бы команчи не подняли руки вверх?

— Перестрелял бы их, как кроликов!

— А скольких, позвольте узнать?

— Всех троих, this is clear!

— Одного — пожалуй, да, ну а двое других быстренько спровадили бы вас в Страну Вечной Охоты.

— Пусть бы только попробовали! — возмутился Уоббл.

— А почему бы и нет? Та винтовка, что у вас в руках, была бы уже разряжена, правда, оставалось еще три, но они за спиной, и требовалось бы несколько секунд, чтобы снять хоть одну, взвести курок и прицелиться. Не будь команчи так ошарашены вашим появлением, их разговор с вами получился бы очень коротким.

— Постойте, постойте… — запротестовал Уоббл.

— А если бы индейцев было не трое, а шестеро — что тогда?

— Дайте же мне сказать! Я ведь не сразу вышел на поляну — сперва хорошенько рассмотрел из-за кустов, что тут происходит, и был наготове. И поступил бы точно так же, будь здесь шесть команчей.

— И тогда вас изрубили бы на кусочки.

— Хау! Я не ребенок. Припомните лучше свои похождения, мистер Шеттерхэнд. Вам доводилось принимать бой и с большим числом краснокожих.

— Доводилось, не спорю, но при других обстоятельствах, когда уже не оставалось иного выхода. К тому же индейцы считают мою винтовку «волшебным ружьем», один вид ее парализует их.

— Хм, это верно. И все-таки, мистер Шеттерхэнд, я не сделал никакой ошибки, подойдя к команчам. На самом деле я находился в полной безопасности.

— Уж не потому ли, что где-то рядом были мы с мистером Шурхэндом?

— Разумеется!

— И опять вы не правы. Если бы команчи не так перепугались и решили драться, ваша участь была бы плачевной. Раньше, чем кто-нибудь из нас успел бы прийти к вам на помощь, нож уже торчал бы у вас в груди. Но дело даже не в этом. Вы виноваты хотя бы потому, что, нарушив уговор, явились сюда, вместо того чтобы стеречь лошадей.

— Очень уж медленно тянулось время, — по-мальчишески беззаботно заявил Уоббл.

— Это не основание для подобных дурацких выходок!

— Дурацких? Я попрошу вас выбирать выражения, мистер Шеттерхэнд! Делать глупости — не занятие для Фреда Каттера!

— Вы были обязаны оставаться на посту, — продолжал я, демонстративно не реагируя на негодующий возглас Уоббла. — К чему мы придем, если каждый из нас в любой момент будет бросать порученное дело и удирать, потому что ему, видите ли, стало скучно? А ведь вы знаете, что мы ввязались в опасное дело, и у нас ничего не выйдет, если мы не сможем полагаться друг на друга. Если вам на это наплевать — оставайтесь здесь, а я поеду дальше.

Сэм Паркер слушал, как я отчитываю его обидчика и притеснителя, с блаженным видом, как только я закончил, он громко крикнул «браво!». Старик накинулся на него:

— А ты-то чего так распелся? Кажется, я уже однажды просил избавить меня от подобных воплей!

— Да уж конечно! — отвечал Сэм. — Мне вы то и дело грозите «оставлением здесь», а сами не желаете выслушивать замечаний, так ведь, мистер Каттер? Что вы тут успели натворить, пока нас не было?

— Ничего! Но если ты не заткнешься сию же минуту, то натворю, и не с кем-нибудь, а с тобой!

И разгневанный Олд Уоббл, гордо держа свою седую голову, отвернулся.

Теперь следовало позаботиться о нашей безопасности, и я велел привести всех лошадей на поляну и выставить возле них часового. Джош вызвался караулить первым; ему было поручено патрулировать рощу и наблюдать за обстановкой в прерии. Затем мы осмотрели команчей и, убедившись, что все они мертвы, оттащили их подальше в сторону. Покончив с этим неприятным делом, мы присели, чтобы обсудить положение. Близился вечер, но разжечь костер было нельзя — не из-за отблесков пламени (Маленький лес надежно скрыл бы их от постороннего взгляда), а потому, что скоро сюда придут команчи, и они не должны заметить никаких следов нашего лагеря.

Мне хотелось поскорее услышать рассказ Длинного Ножа, и я спросил, виделся ли он с Виннету. Индеец кивнул:

— Да. Когда команчи вышли на тропу войны, воины-апачи послали разведчиков, чтобы узнать, на кого готовится нападение. Я был в их числе, и один из младших воинов пошел вместе со мной. Мы добрались до Пекос и обнаружили лагерь наших врагов возле Саскуан-куи, Голубой воды, которую апачи называют Доклис-то. Но ни подкрасться к ним вплотную, ни тем более подслушать их нам не удалось — команчи решили запастись мясом в дорогу и все время рыскали по окрестностям.

— Но ведь к ночи все охотничьи отряды возвращаются в лагерь?

— Олд Шеттерхэнд прав. И мы рассуждали так же. Мы отъехали назад, спрятали лошадей в укромном месте, а когда стемнело, вернулись к Голубой воде.

— Ну и как? Смогли что-нибудь выяснить?

— Нет. Мы очень старались, но нам не везло. Пусть мой белый брат не сомневается — мы приложили все наше умение и не жалели сил, но удача повернулась к нам спиной. Такое бывает и с самыми храбрыми и опытными воинами.

— Конечно. Мне и в голову не приходило подозревать или упрекать тебя. А где ты встретил Виннету?

— Там, у Голубой воды. На второй вечер мы опять пошли к лагерю команчей, но на полпути столкнулись с Виннету, великий вождь ждал нас. Он приказал нам прекратить слежку и идти за ним.

— О, значит, Виннету провел там время не зря!

— Да, он узнал новость, которая изумит даже моего белого брата. В самом сердце огромной пустыни — той, что на языке бледнолицых зовется Льяно-Эстакадо, — есть маленький зеленый остров, где вдоволь чистой воды, растет сочная трава и есть даже деревья. Там стоит хижина, и в ней живут трое — чернокожий мужчина, чернокожая женщина, его мать, и белый охотник по имени Кровавый Лис. Он — хозяин этого места. Виннету виделся и говорил с ним, и они выкурили трубку дружбы.

— Я тоже знаком с этим человеком.

— Уфф! — воскликнул удивленный апач. — Шеттерхэнд знает его?

— Да.

— И знает про ручей в пустыне, про хижину и ее обитателей?

— Мой брат не ошибся.

— Но в таком случае моему белому вождю, наверное, известна и дорога туда.

— Разумеется, я бывал там, и не однажды. Но разве Виннету не сказал тебе, как туда ехать.

— Нет. Великий вождь Виннету не любит длинных разговоров и не произносит ни слова сверх необходимого. Так Шеттерхэнд знает дорогу к зеленому острову в пустыне! Вот, оказывается, почему Виннету велел мне дожидаться тебя!

Оправившись от изумления, индеец продолжал свой рассказ.

— Как я понял со слов великого вождя, команчи тоже когда-то видели дом Кровавого Лиса…

— Конечно. Они были там вместе с Виннету и со мной. В тот день ими предводительствовал молодой вождь Большой Шиба.

— Память Шеттерхэнда верна, как всегда. Именно Большой Шиба должен теперь возглавить военный отряд, направляющийся в глубь пустыни.

— А не знаешь ли ты, что побудило команчей начать войну с Кровавым Лисом?

— Дело было так: как-то раз, охотясь, Кровавый Лис случайно встретился с несколькими команчами, и они напали на него. Он защищался; его пули попадают без промаха точно в середину лба, и большинство нападавших погибло в этом бою.

— Но кто-то из уцелевших узнал его…

— Да, один из тех, кто был тогда с вами в пустыне.

— Удалось ли команчам ранить Кровавого Лиса?

— Ни пуля, ни нож даже не коснулись его.

— Слава Богу! Ну а теперь они решили отомстить?

— Да. Они хотят убить его, сжечь его дом и срубить деревья, чтобы пустыня навсегда поглотила это место. Так сказал мне великий вождь Виннету, который слышал разговоры собак-команчей.

— Когда же он это успел? Во всяком случае, не у Голубой воды. Я получил от него весть о походе команчей еще несколько дней назад, в горах Сьерра-Мадре.

— Он повстречал там двух охотников-команчей, — ответил Длинный Нож. — Они приняли его за человека племени айова и без всякой опаски обсуждали при нем все свои дела.

— Видно, разум совсем покинул их головы. Неужели Виннету можно с кем-то спутать? Но пусть мой брат продолжает.

— Виннету тотчас же отправился предупредить Кровавого Лиса. По дороге он увидел следы команчей и поехал по ним до Голубой воды, до их лагеря. Он дождался темноты, подкрался к лагерю и послушал, о чем говорят враги, а затем пополз обратно. Тут он заметил нас. Виннету очень обрадовался этой встрече, потому что теперь он мог передать новые приказы. Моего товарища он послал домой, велев, чтобы триста воинов, хорошо вооруженных и с запасами продовольствия, выступили к Нарголете-циль 28Гора Дождей. и, придя, ждали там Шеттерхэнда. А мы с Виннету приехали сюда, в Маленький лес, и здесь расстались. Великий вождь поскакал дальше, поручив мне передать тебе его слова. Теперь Шеттерхэнд должен поспешить к горе Дождей, возглавить отряд наших воинов и повести их в пустыню Льяно, вслед за Виннету.

— Отлично, так я и думал. Это все, что ты должен был передать мне?

— Да, все.

— Итак, к горе Дождей. Место мне знакомо, к тому же оно недалеко отсюда — до него полдня хорошей езды, не больше. Там может спрятаться и тысяча человек, да так, что их не заметит никакой враг. Эх, как жаль, что мой брат убил этих троих команчей! Будь они живы, мне бы наверняка удалось выпытать у них кое-какие нужные нам сведения.

— Что именно желает узнать Шеттерхэнд?

— Ну, например, кто возглавит команчей.

— Я же сказал — вождь Большой Шиба, или Железное Сердце, как его еще называют. Или мой брат забыл?

— Я не забыл, но сомневаюсь, что это произойдет. Железное Сердце слишком молод. В лагере у Голубой воды приказы отдает только вождь Вупа-Умуги, и вряд ли он легко согласится признать главенство воина намного моложе себя. А скоро прибудет и Нале Масиуф со своими людьми — он, я думаю, тоже слишком горд, чтобы подчиняться Железному Сердцу.

— Нале Масиуф? Это тот, у которого лишь но четыре пальца на каждой руке? Мой брат говорит о нем?

— Да, о нем. Он приведет еще сотню человек.

— Но откуда это стало известно Олд Шеттерхэнду?

— Я подслушивал команчей возле Голубой воды.

— Уфф, уфф! Шеттерхэнд уже был там, и ему удалось проникнуть в лагерь этих собак? Да, на такое способны только двое — мой белый брат и великий вождь Виннету.

— О нет, прости, но я должен отклонить твою похвалу. Белые воины, которых ты здесь видишь, были там вместе со мной.

— Да уж, были! — не выдержал Шурхэнд. — Были в качестве…

— Тихо! — прервал я его. — Лучше будет, если все, что мы видели и пережили, останется между нами. Вернемся к делу. Итак, для нас важно узнать, кто в действительности поведет команчей. От Вупа-Умуги и Нале Масиуфа ничего хорошего ждать не приходится, но с Большим Шибай все обстоит иначе. Он обязан мне, в тот раз мы спасли ему жизнь и провели через пустыню. Железное Сердце молод, но он — сын великого вождя Тевуа-Шое, Огненной Звезды, командовавшего объединенными отрядами всех кланов племени команчей. Не исключено, что отблеск отцовской славы дал сыну определенные преимущества в борьбе за власть. Удалось ли ему взять верх над двумя другими вождями? Если бы наши сегодняшние пленники остались в живых, я уже знал бы точный ответ на этот вопрос.

Длинный Нож, очевидно, воспринял мои слова как завуалированный упрек, потому что произнес, не поднимая глаз:

— Шеттерхэнд сказал, что прощает меня. Могу ли я говорить об этих шести убитых команчах?

— Да, сделай это. Расскажи все по порядку — кто нападал, кто оборонялся.

— Я увидел их первым. Я знал, что команчи могут приехать в Альчезе-чи в любую минуту, и был очень осторожен, пока ждал Шеттерхэнда. Мою лошадь я привязал в густом кустарнике и очень старался не оставлять следов. Но время от времени надо было выходить к краю леса и осматривать прерию, а позднее потребовалось отвести лошадь на водопой. Это и явилось причиной моего обнаружения. Я оставил лошадь у пруда, вышел на опушку и, оглядевшись, увидел этих шестерых собак, они были уже совсем близко. Я едва успел увести лошадь, но уже не смог вернуться и заровнять отпечатки копыт. Команчи пошли по следу, а бежать мне было некуда. Первого из них я застрелил, второго и третьего — заколол ножом, но остальные навалились на меня, обезоружили и привязали к дереву. А потом пришли вы, я получил свободу и тут же расквитался с врагами. Шеттерхэнд не спросит их уже ни о чем, но я могу рассказать ему то, что успел здесь услышать.

— Я слушаю тебя.

— Они собирались ехать в пустыню, к дому Кровавого Лиса, чтобы захватить в плен его самого и старую женщину с черной кожей. Пленников они собирались отвезти в селение команчей, и здесь прозвучало название этого места.

— Очень важное известие. Где же их селение?

— Где оно, я не знаю, ибо прежде никогда не слыхал о таком. Они назвали его Каам-Кулано.

— Мой брат ошибается, он прекрасно знает это место. Апачи зовут его Качо-настла, Заячья долина.

— Заячья долина? Конечно, я знаю ее! Она к северу отсюда, и до нее всего день хорошей езды. Вот в ней-то команчи и хотели казнить Кровавого Лиса и старуху. А чернокожий мужчина уже там.

— Что? — испугался я. — Какой чернокожий?

— Ну, сын этой женщины, — объяснил апач. — Тот, который жил вместе с ней в доме Кровавого Лиса.

— Ох! Вот так новость! Столь же важная, сколь и плохая! Но не ошибается ли мой брат, верно ли он понял слова команчей?

— Мои уши еще никогда не обманывали меня.

— Может быть, речь шла о каком-нибудь другом негре?

— Нет, об этом. В пустыне нет других чернокожих, кроме него. И к тому же команчи называли имя пленника.

— Как его зовут? Говори быстро!

— Имя очень странное, и я забыл его, — смущенно ответил Длинный Нож.

— Не Боб?

— Да, да, Боб. Это самое странное слово произносили собаки-команчи, — подтвердил мой собеседник.

— Как же он попал к ним в руки? Или об этом они не говорили?

— Говорили. Он был на охоте вместе с Кровавым Лисом в тот день, когда команчи решили на них напасть. Как помнит мой брат, Лис убил в перестрелке много их воинов и ускакал, а черного человека взяли в плен и увезли в Заячью долину. Его не казнят, пока не поймают остальных — старую женщину и бледнолицего охотника. Тогда все трое умрут у столба пыток.

— Ну, до столба пыток не дойдет, об этом я позабочусь. Надо немедленно ехать туда!

И я вскочил в сильном волнении, хотя обычно вывести меня из равновесия совсем нелегко. Такая бурная реакция очень озадачила моих спутников, включая и индейца — ведь краснокожие презирают негров даже сильнее, чем белых. Однако Длинный Нож промолчал. Но Олд Уоббл, для которого понятия «негр» и «собака» были практически равнозначны, не собирался довольствоваться ролью молчаливого наблюдателя.

— Что с вами, сэр? — поинтересовался король ковбоев. — Можно подумать, вы не в себе из-за этого Боба.

— Не из-за него самого, а из-за того, что он в плену и может погибнуть! — резко ответил я.

— Ну и что! Какой-то черномазый, ниггер!

— Ниггер? Вы, вероятно, хотите сказать — негр, мистер Каттер!

— Что я хотел сказать, то и сказал. Ниггер есть ниггер, и я ни разу в жизни не назвал никого из них как-то иначе.

— Очень жаль! Похоже, вы вообще отказываете неграм в принадлежности к человеческому роду?

— Если слушать всяких там ученых, то их, может, и следует считать за людей, но, Бог мой, какие это люди?

— Ничуть не хуже всех прочих, просто с иным цветом кожи.

— Бросьте! Ни один ниггер не стоит того, чтобы вообще говорить о нем.

— Вы действительно так думаете?

— Да!

— Мне очень прискорбно слышать это, мистер Каттер. Ваше утверждение доказывает, что по своему развитию вы ниже любого негра.

— Тысяча дьяволов! Не советую вам, сэр, так шутить!

— Я говорю вполне серьезно.

— Тогда вы обидели меня еще больше, чем я вас. Как вы можете принимать цветных за настоящих людей, коли сам Господь пометил их черным цветом?

— Но ведь негр с еще большим правом мог бы сказать: белые — недочеловеки, раз у Бога не хватило на них краски. Я повидал много стран, мистер Каттер, и среди черных, коричневых, красных и желтых народов мне встречалось по меньшей мере столько же хороших, достойных людей, как и среди белых. Я подчеркиваю — по меньшей мере! Вы понимаете меня, сэр?

— Плевать мне на то, что вы там видели, — отрезал Уоббл. — Скажу одно — мне еще никогда не попадался такой ниггер, рядом с которым я согласился бы присесть!

— Ничего удивительного. Встретив чернокожего, вы с первой же минуты ведете себя так, что он никак не может испытывать к вам дружеские чувства. Поэтому в данном случае ваш опыт — не доказательство. А что касается Боба, то он — честный, храбрый парень; если бы вы вместе с ним попали в какую-нибудь переделку, то очень возможно, что сначала я поспешил бы на помощь к нему и лишь потом — к вам!

— Ну и комплимент, разрази меня гром! Вы иногда бываете исключительно вежливы, мистер Шеттерхэнд, чертовски вежливы и почтительны, сэр!

— Не хочу вас обманывать, мистер Каттер — у меня нет никакого желания быть вежливым с теми, кто презирает других людей из-за цвета их кожи. Когда вашу персону в один прекрасный день зароют в землю, вы сгниете и истлеете точно так же, как любой негр, но, может быть, у вас есть перед ними какие-нибудь иные природные преимущества? Тогда потрудитесь их назвать! Все мы, все люди — творения Божьи и дети Его. Если же вы считаете, будто изготовлены из какого-то особого, сверхценного материала и являетесь поэтому любимчиком самого Творца, то вы пребываете в заблуждении, сэр, и столь глубоком, что я не могу постичь, как вообще могла в вашей голове зародиться подобная мысль. Я был очень рад познакомиться с вами, мистер Каттер, и буду, поверьте, очень огорчен, если нашей дружбе придет конец.

Уже смеркалось, и я не мог разглядеть выражение на морщинистом лице Уоббла, но, очевидно, мои слова не пропали даром. Старый король ковбоев понурил свою седую голову и тихонько проворчал:

— Черт возьми, как жаль, что вы предпочли сделаться охотником на Диком Западе, а не проповедником. Это занятие удавалось бы вам куда лучше, this is clear!

— Ну, охотником я стал случайно. Прежде всего я — человек, и если вижу, что могу помочь другому человеку, попавшему в беду, то не спрашиваю, какого цвета у него кожа — белая, зеленая или голубая. И этого Боба я у команчей не оставлю!

— Конечно, конечно! — поспешно сказал старик. — Я не собираюсь вам мешать и охотно помогу, но теперь у нас просто нет для этого времени.

— И тем не менее мы должны заняться этим прямо сейчас.

— Как так? Уже сейчас?

— Да.

— Но ведь нам нужно ехать к горе Дождей на встречу с вашими друзьями — апачами!

— Это не столь срочно.

— Сэр, я отказываюсь вас понимать! — рассердился Олд Уоббл.

— Вы умеете считать, мистер Каттер? Полагаете, апачи уже ждут нас?

— Это вам виднее. Я думаю не столько о них, сколько о команчах, которых нам следует опередить.

— И здесь тоже нет нужды в особой спешке. Нале Масиуф приведет свою сотню воинов к Голубой воде только послезавтра вечером. Как, по-вашему, выступят ли они сразу же в новый поход?

— Разумеется, нет. И людям, и лошадям необходим отдых.

— Причем основательный — не только ночью, но и в течение всего следующего дня. Значит, в запасе у нас не меньше трех суток, а чтобы вызволить Боба, мне хватит и двух.

Старик хотел было что-то возразить, но его перебил Олд Шурхэнд, обратившийся ко мне с вопросом:

— Мистер Шеттерхэнд, я слыхал о вашей стычке с индейцами-сиу — там, на севере, в национальном парке. Говорят, с вами было несколько храбрых парней и среди них один негр по имени Боб. Я не ошибаюсь?

— Нет, все верно.

— Это тот самый Боб?

— Да.

— О, в таком случае вы поступаете совершенно правильно! Его нужно выручать, и поскорее!

— Хотите отправиться со мной?

— Конечно, само собой. Когда мы выезжаем?

— С рассветом.

— А не поздно будет?

— Нет. Правда, отсюда до Каам-Кулано не меньше дня быстрой скачки, но лошади у нас отличные, и дорогу я знаю. Мы доберемся туда ближе к вечеру, в самое подходящее время.

— Да, предвечерний час, пожалуй, удобнее всего. Успеем осмотреть местность и сообразим, как лучше действовать. Тут как раз стемнеет, и можно будет приниматься за дело. Превосходно! А сколько их там живет, вы не знаете?

— Не имею понятия. Но это — селение вождя Вупа-Умуги, и я полагаю, что сейчас там осталось не так уж много взрослых мужчин.

— Ах вот как! Значит, нам предстоит сражаться с женщинами и стариками?

— Вряд ли, так что не огорчайтесь раньше времени. При всяком походе часть воинов остается дома — защищать лагерь от возможных набегов или в данном случае для охраны пленника. С ними-то нам и придется иметь дело.

— Одно меня тревожит: выдержат ли наши лошади такой бросок?

— А скольких лошадей вы имеете в виду?

— Всех, какие у нас есть, — с недоумением ответил Шурхэнд.

— То есть двух, — уточнил я.

— Как? Почему двух?

— Очень просто — я считал только вашего коня и моего вороного.

— Хау! Так в этой вылазке участвуем только мы?

— Конечно, мы. Кто же еще?

— Я-то думал, что мы поедем все вместе.

— Вы же знаете, что только наши кони могут проскакать без остановки целый день, поэтому об участии мистера Паркера и мистера Холи даже говорить не стоит. Их лошади уже утомлены и падут на половине дороги.

Сэм промолчал, зная, что я ничуть не преувеличиваю, но Джош, привязавшийся ко мне всем сердцем, сдался не так легко.

— А может, я все-таки поеду, сэр? — попросил он. — Не хотелось бы опять расставаться с вами.

— Как мне ни жаль, но это невозможно, мистер Холи. Вы загоните своего коня.

— Мистер Каттер одолжит мне своего ради такого случая.

— Это кто тебе сказал? — вскипел Олд Уоббл. — Я сам поеду с ними!

— Вы? — удивился я. На этот раз мое удивление было непритворным.

— Да, я!

— Но мне кажется, вам лучше остаться здесь.

— Почему, хотел бы я знать? Мой коняга не хуже ваших. Или вы думаете, он не выдержит долгого пути?

— Выдержать-то он выдержит, но наверняка заупрямится и не захочет вести вас туда, куда мы едем.

— Заупрямится? Что за чепуха! Да на всем белом свете не сыщешь лошади, которая посмела бы упираться под Фредом Каттером!

— А на этот раз все-таки упрется. Ведь мы едем спасать какого-то нигтера!

— Ха, вот вы о чем! — ухмыльнулся старик. — Ну, тут можно было бы опасаться скорее того, что упрусь я.

— Или я, мистер Каттер! Не хочу обременять вас заботами о черномазом.

— Вы меня нисколько этим не обремените, — нетерпеливо произнес Уоббл. — Напротив, я сделаю это с большой охотой.

— Но совсем недавно вы были настроены по-другому.

— Недавно… кхм, да. Я могу быть с вами откровенным, мистер Шеттерхэнд?

— Конечно. Итак?

— С вашей стороны было чертовски бестактно рассуждать о том, как я буду гнить в земле, но все же в ваших словах много справедливого, и они запали мне в душу. Поэтому я хочу исправить свою прежнюю глупость и выручить вашего Боба. Ну как, теперь возьмете меня с собой?

— Хм, такой разговор меняет дело. Я взял бы вас с радостью, но есть еще одно препятствие.

— Какое?

— На вас нельзя надеяться, мистер Каттер.

— Ну, знаете ли! Этаких заявлений я не слышал еще ни от кого!

— Значит, я буду первым. И не далее, как сегодня, вы сами доказали мою правоту. Вы хоть понимаете, что за дело нам предстоит? Мы собираемся выкрасть пленника из стойбища команчей — уже этого было бы вполне достаточно. Но в придачу ко всему мы стеснены во времени, и у нас не будет возможности выжидать удобного и безопасного момента. Риск удваивается, один неверный шаг — и мы пропали.

— Я сам это знаю…

— А раз знаете, то должны согласиться со мной — ехать вам нельзя.

— Думаете, я боюсь смерти?

— Нет, этого я не думаю. Но я опасаюсь, что вы, сами того не желая, сделаетесь причиной нашей гибели. Не бояться смерти и погибнуть по неосторожности — совершенно разные вещи. А полагаться на вас я уже не могу.

— Из-за того, что я не остался тогда при лошадях? Сэр, поверьте мне, это больше не повторится!

Уоббл говорил так кротко, а тон его был столь искренним, что сердце мое дрогнуло. Мог ли я после таких слов не поверить старому, знаменитому на Западе человеку, сухо отказать ему, словно какому-нибудь неопытному новичку? Я протянул руку и сказал:

— Ладно, едем. Надеюсь, что доводы рассудка одержат верх над вашей склонностью к мальчишеским выходкам.

— Ну вот и чудесно! — воскликнул старик. — Вы будете довольны мной, вот увидите. Но что станут делать остальные? Подождут нас здесь?

— Нет, они тоже отправятся в путь.

— Куда?

— К горе Дождей, где нам следует встретиться с апачами. Длинный Нож знает дорогу туда?

— Знаю, — отозвался индеец, услышав мой вопрос. — Когда нам выезжать?

— Рано утром, сразу же после нас.

— Оставим ли мы здесь на виду мертвых собак-команчей?

— Нет-нет, они должны бесследно исчезнуть. Но хоронить их здесь тоже нельзя — по дороге в пустыню команчи завернут в эту рощу и увидят могилы.

— Может ли простой воин предложить Шеттерхэнду свой совет?

— Конечно, говори.

— Мы навьючим их тела на их же лошадей, отвезем к горе Дождей и там закопаем.

— Да, это самое разумное решение. Возьмите команчей с собой.

— Кому принадлежат теперь их лошади и все другие вещи?

— Тебе. Нам ничего не нужно, разве что мои друзья, мистер Паркер и мистер Холи, пожелают обменять своих лошадей на индейских. Тогда пусть выберут двух, какие им понравятся.

— Хау! Я согласен. И еще я сниму с убитых скальпы; будь я на их месте, они сделали бы то же самое со мной.

На том и порешили. Закончив совещание, мы поели и улеглись спать. Паркер, Холи и Длинный Нож вызвались посменно караулить до самого рассвета, поскольку нам троим предстоял завтра трудный день. Мы, естественно, не возражали.

Заяц американского Запада отличается от своего европейского сородича — он крупнее, с более длинными ушами. В те времена в Штатах, и особенно в Техасе, их водилось несметное множество, ведь все внимание охотников было обращено на крупную дичь вроде бизонов, и никто не стал бы тратить пулю на какого-то зайчишку. Но нигде их не встречалось больше, чем в верховьях Буффало-Спринг, на одном из ее притоков. Эта речушка брала начало в огромной скалистой котловине, и здесь длинноухие грызуны прямо-таки кишмя кишели — причина, по которой вся прилегающая местность получила среди белых охотников название Хэй-Пэн, то есть Заячье Корыто. В этой долине почти круглый год сохранялась густая, сочная трава, а ее крутые склоны сплошь заросли колючим кустарником — одним словом, это было райское место, с точки зрения любого зайца. Такова была Каам-Кулано, Заячья долина, где сейчас поставили свои палатки команчи из клана Вупа-Умуги.

На следующий день, часа за два до заката, мы уже прибыли к истокам Буффало-Спринг. Кругом простиралась ровная, побуревшая от солнца прерия, и во избежание нежелательных встреч нам требовалось поскорее отыскать какое-нибудь укрытие. Спрятаться мы могли только в кустах, а ближайшие кусты росли по берегам той самой речки, которая вытекала из каменного «корыта». Мы поехали вдоль нее и почти сразу увидели местечко, как нельзя более подходившее для наших целей. Здесь можно было наконец спешиться, напоить лошадей, а затем, когда усталые животные начали пастись на свежей траве, и самим впервые за день немного перекусить вяленым мясом.

От нашей стоянки до котловины было не больше четверти часа ходьбы, что заключало в себе немалый риск. День еще не кончился, и нас могли заметить. Но выбирать не приходилось. Время поджимало, а до наступления темноты следовало разведать обстановку и выработать план действия.

Ни один из моих спутников прежде не бывал в этих местах. Я поручил им сидеть тихо и ни под каким видом не покидать нашего убежища, а сам отправился на рекогносцировку.

Там, где из долины вытекал ручей, склоны ее раздавались в стороны и поднимались довольно полого. Сверху донизу их покрывал густой кустарник — обстоятельство, весьма благоприятное для моих целей. Однако трудность состояла в том, что мне нельзя было оставлять следов или оставлять только такие, по которым не разберешь — отпечаток ли это мокасина или сапога. Если меня выследят и начнут преследовать, дело обернется плохо — ведь кругом расстилается ровная прерия, и спрятаться там будет негде. Занятый этими мыслями, я осторожно продвигался вперед, не забывая внимательно поглядывать по сторонам. К моей радости, людей поблизости не замечалось — ни мужчин, ни женщин, ни детей. Видимо, уже наступил тот вечерний час, когда все население поселка собирается возле вигвамов, чтобы поужинать и отойти ко сну. Если воины ушли в поход, то их семьям безопаснее не слишком удаляться от своего жилья — таково незыблемое, проверенное веками правило, соблюдаемое во всех индейских племенах.

Достигнув входа в долину, я взял немного правее и полез по склону наверх. Интересно, нет ли тут часовых? Но беглый осмотр убедил меня, что тревога напрасна. Заячья долина имела около мили в длину, и можно было думать, что сам лагерь расположен в ее средней, самой широкой части, а позади него, в замкнутом отвесными скалами тупике — выгон для лошадей. Я пошел дальше, по-прежнему не встречая ни индейцев, ни даже их свежих следов.

Вскоре в самом низу долины показались первые палатки, а еще через несколько шагов я уже мог охватить взглядом весь лагерь. Вигвамы были летние, то есть полотняные (покрытия для зимних вигвамов шьются из бизоньих шкур). Пересчитывать их все до одного у меня не было времени, а на первый взгляд я оценил количество палаток в сто — сто пятьдесят. Кое-где меж ними играла детвора, ходили женщины, те немногие мужчины, которые попадались мне на глаза, выглядели довольно пожилыми. Неужели Вупа-Умуги увел к Голубой воде всех своих воинов, оставив селение без всякой защиты? Трудно поверить, чтобы опытный вождь проявил такую беспечность.

Я перебрался на другое место, дававшее лучший обзор. Отсюда можно было видеть не только поселок, но и пастбище — как я и думал, оно располагалось в глухом конце долины, и там пасся табун лошадей. Теперь следовало определить, в какой из палаток команчи держат своего чернокожего пленника. Рассуждал я, следуя простой логике: где узник, там и стража. И действительно, скоро я заметил двух воинов, лежавших на траве перед входом в одну из палаток. Чуть поодаль от нее возвышалась другая палатка, намного больше прочих; возле нее торчали два врытых в землю столба, на которых висели какие-то странные, причудливой формы предметы. Скорее всего, это — палатка вождя, а в таком случае вещицы на столбах должны быть его родовыми амулетами. Подобный амулет есть у каждого индейца, и его утрата означает страшное несчастье и позор. Если вернуть потерю почему-либо невозможно, воин обязан добыть себе новый амулет, например, сняв его с убитого врага. Когда владелец амулетов умирает, все принадлежавшие ему священные предметы хоронят вместе с ним. Но такой обычай практикуется не у всех племен — в некоторых, напротив, амулеты переходят по наследству от отца к сыну, становясь с годами все более ценными и почитаемыми. Они связывают мир живых с духами великих предков, и нет для индейца большей беды, чем лишиться своей семейной реликвии. Это влечет за собой, если искать аналогии в европейских понятиях, что-то вроде гражданской смерти — человек теряет уважение соплеменников и становится бесправным изгоем.

Но если я прав и там, внизу, действительно развешаны родовые амулеты вождя Вупа-Умуги, то это — обстоятельство огромной важности. Я должен непременно завладеть ими; упустить такой козырь было бы непростительно.

Увлеченный открывающимися перспективами, я прошел еще немного вперед и тут увидел на земле отпечаток босой ноги — судя по его размеру, женской или детской. След казался совсем свежим. Быть преждевременно обнаруженным не входило в мои планы, и я повернулся, собираясь тихо удалиться тем же путем, каким пришел. Но в этот миг в кустах послышался шорох и передо мной возникло удивительное существо.

Это была женщина, старая женщина. Я уже протянул руку, чтобы схватить ее за горло и оглушить — в сложившейся обстановке не приходилось думать о рыцарском обращении с дамой. Но странное выражение ее глаз удержало меня, и мы застыли, напряженно разглядывая друг друга.

Высокая, худая, плечистая, она была одета в мешковатое и выцветшее синее платье; с непокрытой головы свисали спутанные космы серых волос. Несмотря на густой загар, черты ее лица показались мне не вполне индейскими, а скорее соответствовали бы представительнице кавказской расы 29В немецкой антропологии термин «кавказская раса» означает «белая раса».. Встретив эту женщину где-нибудь в иных краях, я бы, вероятно, и не подумал, что она может принадлежать к какому-либо из краснокожих племен. Более того, она явно напоминала мне кого-то, кого я видел совсем недавно! Это изможденное, испуганное лицо… А глаза, что за глаза! Мне был хорошо знаком такой взгляд — настойчивый, горящий, одновременно дикий и несчастный, я не раз наблюдал его в больницах для умалишенных. Да, передо мной стояла сумасшедшая, в этом не было никаких сомнений.

Прошло несколько томительных секунд. Наконец выражение ее лица смягчилось, и на бледных губах мелькнуло подобие улыбки. Бронзового оттенка палец, тощий, как у скелета, согнулся и поманил меня; я услышал тихий голос:

— Иди сюда, иди скорее! Мне надо спросить тебя.

Она говорила на языке команчей. Я подошел к ней вплотную.

— Ты бледнолицый?

— Да, — ответил я. — А кто ты?

— Я Тибо-вете-Элен, — шепнула безумная.

«Вете» на языке команчей означает женщина; но что такое «Тибо» и «Элен», я не представлял даже приблизительно. Эти слова не встречались ни в одном из известных мне индейских диалектов.

— У тебя есть муж? — спросил я.

— Да. Его зовут Тибо-така.

Опять это непонятное «Тибо»! «Така» значит просто «мужчина».

— А где он сейчас? — продолжал я, видя, что она отвечает охотно и как будто не боится меня.

Тут женщина приблизила губы к моему уху и еле слышно произнесла:

— Он ловит Кровавого Лиса там, в пустыне. Он — шаман нашего племени.

Проговорив это — а ни одна индеанка в здравом уме не стала бы сообщать такие сведения какому-то неведомому бледнолицему, — она вцепилась в мой рукав и, пытливо глядя мае в глаза, спросила:

— Ты знаешь моего брата Деррика?

О Господи, что еще за Деррик? Имя, конечно, искажено, но все же оно явно европейского происхождения. Но почему брат этой несчастной, индеец, зовется христианским именем? Нет, видимо, «Деррик» — не имя, а какое-то неизвестное мне понятие.

Я покачал головой.

— Нет, я его не знаю.

— Ты — бледнолицый, а ничего не знаешь о нем? — изумилась женщина. — Ну вспомни же! Ты должен его знать! О, вспомни, вспомни! Смотри…

Сломив тонкую веточку с куста, она свернула ее, переплетя концы; получился маленький обруч, который она возложила себе на голову со словами:

— Это мой myrtle wreath! 30Миртовый венок (англ.). Он нравится тебе? Скажи, он тебе нравится?

Ну, уж это не лезло решительно ни в какие ворота! С чего бы женщине из племени команчей употреблять английские выражения? И откуда ей знать о свадебных миртовых веночках? Я схватил ее за руку и спросил:

— Может быть, ты белая? Ответь!

Женщина захихикала, и в этом смехе неописуемым образом сочетались отчаяние и самодовольство.

— Ты принимаешь меня за белую, потому что я так прекрасна? — бормотала она. — О да, я прекрасна и ношу на голове чудесный венок. Но не смотри мне в глаза, а то тебя сожжет тоска, сжигающая меня. Ты знаешь моего брата Деррика? А хочешь, я покажу тебе вигвам, где я живу?

— Да, покажи мне его, — с трудом выговорил я.

— Идем, но держись у края долины. Если кто-нибудь увидит тебя, ты умрешь. Наши воины убивают всех бледнолицых. Но я рада, что встретила тебя, я не скажу никому ни слова, потому что ты сделаешь то, о чем я прошу.

— Конечно, сделаю. Чего ты хочешь?

Она сняла с головы свернутый кольцом прутик, протянула его мне и потребовала:

— Когда встретишь моего брата Деррика, отдай ему этот myrtle wreath. Ты запомнишь?

— Запомню и сделаю, — ответил я, принимая «миртовый венок». — Но где он, твой брат?

— Да… кажется, он в… я не знаю… я забыла. Но ты найдешь его, правда?

— Найду, — заверил я, надеясь хоть немного порадовать эту несчастную. — А что мне ему сказать?

— Ты скажешь ему… скажешь, что… Нет, говорить ничего не надо. Когда он увидит myrtle wreath, он сам все поймет. А теперь гляди. Видишь — вон там, во втором ряду — вигвам, расписанный знаками шаманского могущества?

— Да, вижу.

— В этой палатке живет Тибо-така. А я его жена, и меня зовут Тибо-вете-Элен. Не забудь!

— Я не забуду. А кто живет в большой палатке со столбами перед входом?

— Наш вождь Вупа-Умуги.

— Но ведь он в отъезде. Кто же сейчас там, внутри?

— Его жена и дочери, больше никого.

— А почему вон ту палатку, самую дальнюю, охраняют два воина?

— Там живет чернокожий, — объяснила женщина. — Его убьют, когда поймают его господина, Кровавого Лиса.

— О, вот как! Ну а пока стерегут, чтобы он не сбежал?

— Да, да! — с важностью подтвердила Тибо-вете-Элен. — Стерегут воины… днем и ночью.

— И много здесь таких воинов? — словно невзначай поинтересовался я.

— Нет, сейчас только эти двое. Большой отряд ушел в пустыню вместе с вождем, а другие поехали на охоту в прерию. Они вернутся завтра, а может быть, через день. Но ты не потеряешь мой myrtle wreath, ты будешь бережно обращаться с ним?

— Не беспокойся, я держу его крепко и не потеряю.

— И отдашь его Деррику, да?

— Как только найду твоего брата.

— Ты обязательно найдешь его… — Она запнулась и опустила глаза, словно отыскивая что-то в своей больной памяти, потом продолжала: — И передай ему… передай ему еще одну вещь, ладно?

— Конечно, передам… — начал я, но тут женщина внезапно обвила руками мою шею и поцеловала меня так стремительно, что я не успел бы ее оттолкнуть, даже если бы и решился на подобную жестокость.

— А теперь мне надо идти, — произнесла она, отпрянув. — Иди и ты, но смотри, не рассказывай никому о нашей встрече. И не бойся — от меня никто ни о чем не узнает.

— Ты будешь молчать?

— Да, я клянусь! А ты?

— Буду, если ты действительно этого хочешь, — ответил я.

— Не говори никому, ни одному человеку, кроме моего Вава-Деррика! 31Вава — брат на языке команчей. Только он должен знать, и никто другой. Обещай мне и дай на том руку!

Я протянул руку; простившись со мной порывистым рукопожатием, женщина повернулась и побежала вниз, но через несколько шагов оглянулась и, приложив палец к губам, повторила:

— Помни — ни одному человеку! И не потеряй мой myrtle wreath!

Она исчезла в кустах, а я, позабыв об осторожности, еще целую минуту стоял на открытом склоне. Мысли кружились в голове беспорядочным вихрем. Кто эта женщина — индеанка или белая? Но как она может быть белой? Конечно, она безумна, и все же ее слова, да и весь облик произвели на меня глубокое впечатление; я чувствовал, что здесь кроется какая-то трагедия. Однако решать загадку у меня не было времени, да и сомнительно, чтобы я сейчас сумел это сделать.

Слишком много здесь неясного. Во всяком случае, Вава-Деррик, похоже, существует не только в ее воображении. Но где его искать и кто он? Индеец, команч? Об этом как будто свидетельствует слово «вава», но почему Деррик? А при чем здесь миртовый венок? Неужели он был на ней в ту самую минуту, когда она потеряла разум? Если так, то это действительно белая женщина.

Я двинулся в обратный путь, утешая себя надеждой, что во время ночного визита в лагерь мне удастся еще раз увидеться с Тибо-вете-Элен и получить более вразумительные сведения о ее прошлом. По дороге я раздумывал, как мне вести себя с моими спутниками — промолчать или рассказать об удивительной встрече? Можно ли считать обязательством слово, которое я дал сумасшедшей? С житейской точки зрения — нельзя, и не будет большого греха его нарушить. Но я всегда сдерживал свои обещания и к тому же, проведя столько лет среди индейцев, во многом перенял их правила поведения и взгляды. А они уверены, что душевная болезнь сродни святости. Значит, безумие этой женщины не снимает, а усиливает мою ответственность перед ней. Придя к такому выводу, я укрепился в мысли сохранить тайну и не нарушать обещания.

Встреча с Тибо-вете-Элен задержала меня, и уже смеркалось, когда я, никем не замеченный, добрался до места нашей стоянки. Олд Шурхэнд ничего не сказал, только поднял на меня вопросительный взгляд, а Олд Уоббл явно обрадовался.

— Наконец-то, наконец-то! — говорил он, дергаясь от возбуждения. — А я уже начал беспокоиться о вас, сэр!

— Для беспокойства нет никаких причин, — ответил я, садясь на землю.

— Стало быть, все спокойно. И ниггер там?

— Негр, хотите вы сказать? Да, там.

— Но, конечно, под надзором?

— На сегодня во всем лагере осталось лишь двое взрослых мужчин, которые стерегут его, не отходя ни на шаг. Все прочие уехали за мясом. К ночи внимание сторожей ослабеет, и мы сможем легко осуществить наш замысел.

— Так, так! С чего же мы начнем?

— Дайте мне немного подумать, мистер Каттер.

На самом деле у меня уже имелся готовый план действий, но разговаривать не хотелось, а объяснять ему причину моей задумчивости я не собирался. Из головы никак не шла загадочная индеанка. В эту минуту мой взгляд случайно упал на Шурхэнда — он сидел прямо передо мной, и багровый свет заката озарял его красивое, мужественное лицо, из-за необычного освещения оно казалось еще печальнее и строже. И вдруг я понял — так вот на кого была похожа безумная индеанка, Тибо-вете-Элен! Но не мерещится ли это мне? Всматриваясь в лицо Шурхэнда, я словно видел те же самые черты: такой же лоб, глаза, губы — но конечно, в мужском и более молодом варианте. Мне до сих пор еще никогда не приходилось испытывать такого потрясения; я сидел, боясь пошелохнуться. Но в следующий миг ко мне вернулось мое обычное хладнокровие, и я решил, что заблуждаюсь или обманут случайным сходством.

Закат погас, и все окружающее потонуло во мраке. Теперь, уже не видя лица Шурхэнда, я окончательно успокоился и был рад, что не поддался минутному порыву и не рассказал о своей встрече с индеанкой. А ведь сделай я тогда это — и в ту же ночь один человек мог бы освободиться от груза, многие годы лежавшего у него на душе, а другой — вырваться из тьмы безумия. Но нам не дано знать наперед, что выходит из наших поступков.

Довольно долго мы просидели в молчании. Наконец терпение старика истощилось, и он заговорил:

— Что-то затянулись ваши размышления, сэр. Могу ли я предложить свою скромную помощь?

— Не утруждайте себя, Олд Уоббл, — заметил Шурхэнд, относившийся к королю ковбоев с явной, хотя и сдержанной иронией. — Мистер Шеттерхэнд справится и без вашей помощи.

— Справится, но когда! Вечер проходит, а нам нельзя терять времени.

Я повернулся к Уобблу.

— Потерпите еще немного, мистер Каттер. Пускай индейцы заснут.

— Они уснут, а что потом? Как мы будем действовать?

— Очень просто: я знаю палатку, в которой они держат Боба; мы подкрадемся к ней, обезвредим часовых…

— То есть прикончим их? — деловито уточнил дотошный старик.

— Зачем же? Вполне достаточно оглушить их.

— Ну, этим вы занимайтесь сами! Такие номера не по моей части. Послушать вас, так все проще некуда: подкрались, оглушили…

— И забрали пленника! — закончил я.

— И это все?

— Нет, еще сделать кое-что. Сходить к палатке вождя Вупа-Умуги и стащить его амулеты. Они висят там перед входом, на столбах.

Олд Уоббл вытаращил на меня глаза.

— Да-да. Не удивляйтесь. Это необходимо.

— Тысяча чертей! Вот взбесится он, когда об этом узнает! Да для краснокожего такое — все равно что заживо помереть!

— Не взбесится, — коротко ответил я.

— Вы что, собираетесь их вернуть?

— Да.

— Сэр, что за бессмыслица!

— Никакой бессмыслицы, мистер Каттер.

— Ну-ну! Чем возвращать амулеты, лучше оставить их спокойно висеть, где висели.

Мне пришлось сознаться, что на амулетах вождя я строю определенный план, и Уоббл очень заинтересовался:

— Какое же применение вы нашли для этих штуковин?

— Хочу остановить кровопролитие.

— Дикарскими амулетами? Вы большой оригинал, мистер Шеттерхэнд! Может, объясните мне все толком?

— Скажите, мистер Каттер, — начал я, — что произойдет, когда вождь узнает о пропаже?

— Он придет в ужас, this is clear!

— И пойдет на все, лишь бы снова завладеть ими. Так?

— Само собой. Ради этого он будет готов на любые жертвы.

— Вот именно. А потребуется от него совсем немного — без промедления заключить мир с апачами и оставить в покое Кровавого Лиса.

— Мистер Шеттерхэнд, — восхищенно заявил старик, — вы большой чудак, но вместе с тем чертовски хитрый парень. Это я вам говорю! Он, как пить дать, согласится на ваши условия.

— Вот и я так думаю.

— Да, согласится; как ни жаль, а он вынужден будет это сделать.

— Почему жаль?

— Потому что я лишаюсь удовольствия — огромного, ни с чем не сравнимого удовольствия, сэр.

— О чем вы, мистер Каттер?

— О возможности преподать краснокожим хороший урок. Знаю, вы относитесь к ним по-другому, ну, а я повторяю: это мерзкие твари, вредители, и они должны исчезнуть с лица земли!

— В вас опять заговорил не привыкший рассуждать ковбой, мистер Каттер, — заметил я. — И в том самом тоне, который раздражает меня, как вы уже могли заметить.

— Оставьте свое раздражение при себе! — огрызнулся старик. — Будь вы ковбоем, так узнали бы, что всякий индеец — прирожденный конокрад. Ох, сколько я намучился с этими негодяями!

— Похоже, не так уж сильно они вам навредили, вы благополучно дожили до глубокой старости.

— Да, мучения пошли мне впрок, — скорбно подтвердил Олд Уоббл. — Тут я не спорю. И все-таки я ненавижу этих краснокожих ублюдков и радуюсь, когда мне удается истребить хоть нескольких из них — чем больше, тем лучше. Но не могу не признать, что ваша идея великолепна, хотя лично я жду от нее только неприятностей. Впрочем, одна маленькая надежда у меня еще осталась.

— Какая надежда? — забеспокоился я. — Признайтесь, на что это вы надеетесь, мистер Каттер?

— На то, что другие вожди команчей не пойдут на соглашение.

— Да, они могут и заартачиться, особенно Нале Масиуф.

— Этот тоже. Но я имел в виду молодого вождя Железное Сердце, или Большого Шибу.

— Интересно, почему именно его?

— Как раз из-за возраста. Его отец был верховным вождем племени, и теперь сын хочет занять такое же положение, но с ним соперничают другие вожди. А потеря Вупа-Умуги амулетов даст ему прекрасный повод вывести его из игры.

— Ваши рассуждения логичны, но в данном случае вас ждет разочарование. Я ведь уже говорил, что Большой Шиба мне многим обязан, если потолковать с ним серьезно, по душам, он, я думаю, пойдет мне навстречу.

— Потолковать серьезно? Вы хотите припугнуть его?

— Если потребуется, то да.

— Чем же?

— Ну, во-первых, нашими апачами.

— Этим его не проймешь. Команчи и так воюют с апачами.

— Тогда я выставлю аргументы морального порядка.

— Да вы что? Неужели вы и вправду думаете, будто слово «мораль» хоть что-нибудь значит для краснокожего?

— Уверен в этом.

— Вы здорово ошибаетесь!

— Как-никак, я выкурил с ним не только трубку мира, но и трубку дружбы. Вы полагаете, это не стоит принимать в расчет?

— Трубку дружбы? Это меняет дело. Да, да. По их дикарским понятиям, теперь вы — братья и уже никогда не должны сражаться друг против друга.

— Ну вот, видите. Если Большой Шиба мне откажет, все будут знать, что он нарушил древний обычай, преступил клятву; об этом станут говорить в каждом вигваме, у каждого лагерного костра. Сами понимаете, какие последствия ждут тогда молодого вождя.

— Хм, пожалуй. Его заклеймят позором, как клятвопреступника, и уже никто, ни белый, ни индеец, не захочет курить его табак.

— Совершенно верно. Поэтому я убежден, что он откажется от борьбы с нами — если не из добрых чувств, то хотя бы вняв голосу рассудка. Не так ли, мистер Каттер?

— Похоже, что так. Значит, все мои надежды окончательно идут прахом… Хотя нет — у меня есть еще один шанс: а вдруг вам не удастся стащить эти чертовы амулеты!

— На это лучше не надейтесь. Так или иначе, я их заполучу.

— Не будьте так самоуверенны, сэр! Заранее никогда не знаешь, на каком месте споткнется твоя лошадь.

— Здесь никаких неожиданностей не предвидится, да и обстановку я изучил. Имеется только одно препятствие, которое способно помешать мне добыть амулеты, только одно, о многоуважаемый мистер Каттер!

Старик опешил.

— Что это вам вздумалось так ко мне обращаться?

— Просто вы и есть то самое препятствие, сэр. Если вам опять придет на ум какая-нибудь затея вроде вчерашней, мы наверняка потерпим неудачу. Ну а если нет — все будет в порядке.

— На этот счет не беспокойтесь, — обиженно сказал Уоббл. — Я буду делать то, что вы велите.

— Вы уверены, мистер Каттер? Я спрашиваю еще раз: вы действительно в этом уверены?

— Да, черт подери! А то вы потом опять начнете читать мне мораль перед всеми ребятами, а я этого совсем не хочу, this is clear!

— Вы меня чрезвычайно обяжете, если сделаете, как сказали. Тогда я смогу быть спокоен за судьбу нашего предприятия.

— Ладно, ладно. Но вот послушайте-ка, мистер Шеттерхэнд — вы такой хитрец и всезнайка, а позабыли об одном очень важном пункте, от которого зависит успех.

— Но вы-то вспомнили о нем, сэр?

— Вспомнил, хотя, к сожалению, только сейчас.

— Что же это за пункт, мистер Каттер?

— Лошадь! — выпалил старик.

— Лошадь? Какая лошадь?

— Та, которая повезет вашего ниггера… то есть негра. На чем ему ехать отсюда? Или он побежит рядом с вами, держась за стремя?

— Ах, вот вы о чем. Да, забыть о такой вещи мог бы только самый зеленый новичок.

— Нам надо было взять еще одну лошадь! — торжествующе заявил Олд Уоббл.

— Нет, сэр. Все остальные, кроме тех, на которых мы приехали, недостаточно выносливы. Ни одна из них не выдержала бы дороги в оба конца, а отдыхать нам некогда! Мы возьмем лошадь здесь.

— У краснокожих?

— Конечно. Ведь манежей в прерии нет, и получить коня напрокат тут негде.

— Хм! Занятная идея! Украсть лошадь у индейцев! Но это очень рискованно, мистер Шеттерхэнд. А что, если она тоже окажется не слишком резвой?

— Не беспокойтесь, мистер Каттер. Я уже присмотрел одну, и она нам вполне подойдет.

— О, вы даже успели выбрать подходящую?

— Да, и это великолепное животное. Она привязана отдельно от табуна, рядом с палаткой Вупа-Умуги. Думаю, обычно на ней ездит сам вождь. Лошадь очень хороша, и ему, наверно, не хотелось рисковать ею в долгом и опасном походе в Льяно. Поэтому он оставил ее дома.

— Так негр поедет на ней?

— Нет, на ней поеду я, а он на моей.

— Well, но тогда возникает еще одно затруднение.

— Как, опять?

— Да, на этот раз последнее. Допустим, все у нас прошло удачно: вы оглушили часовых, мы вытаскиваем из вигвама негра, забираем амулеты вождя, и все это так незаметно, что ни одна живая душа ничего не заподозрила. Но с лошадью дело без шума не обойдется. Это я знаю наверняка.

— Я тоже это знаю.

— Индейская скотина, никогда не носившая на себе белого человека, и близко вас к себе не подпустит.

— Подпустит.

— А если вы все-таки изловчитесь и заберетесь на нее, она не будет вас слушаться.

— Будет.

— Ого! Вы так уверены в своих силах? В таком случае вас можно сравнить лишь с одним наездником, лучшим в мире.

— Кто же этот джентльмен?

— Это… это… Не сочтите за хвастовство, но это не кто иной, как Олд Уоббл, он же король ковбоев.

Я улыбнулся.

— Да! — продолжал старик. — Это я! Вам кажется, хватил лишку? Но тем не менее это так. Известно вам, что значит получить прозвище короля ковбоев? Да то, что нет такой лошади, от которой я не добился бы всего, чего захочу! Можете ли вы сказать о себе то же самое?

— К чему это, мистер Каттер? Слова немногого стоят.

— Что ж, вы правы. За мужчину должны говорить его дела. Я давно уже слышал, да и видел, что вы неплохой наездник, ну, а теперь…

— Охотно верю, что вы это слышали, но видеть пока не могли, — вставил я.

— Как это не мог видеть? За последние дни у меня было достаточно возможностей посмотреть на вас в седле.

— Тогда я правил своим собственным конем, а сегодня сяду на чужого.

— Пошли вам Бог удачу! Надеюсь, что этот конь не увезет вас, а заодно и нас прямиком в пекло!

— Не тревожьтесь, мистер Каттер. В тот миг, когда я окажусь на нем, вы уже будете далеко.

— Где именно? О чем это вы?

— Часовых мы оглушим, но через какое-то время они придут в себя, — объяснил я. — Да и поймать лошадь вряд ли можно совсем бесшумно. В общем, не исключено, что в лагере поднимется тревога и за нами устроят погоню. Преследователями будут юноши и подростки, но оружие-то у них все-таки есть. А шальная пуля разит не хуже прицельной. Поэтому нам не стоит тут задерживаться после того, как сделаем все, что наметили.

— Конечно, и я так думаю.

— Значит, поступим следующим образом: как только выручим пленника и завладеем амулетами, вы трое должны быстро покинуть долину. Вы, мистер Каттер, поведете негра, чтобы он не оступился в темноте, а мистер Шурхэнд понесет амулеты. Возвращайтесь сюда, садитесь на коней и уезжайте.

— Боб на вашем жеребце?

— Да.

— А парень сумеет удержаться в седле? Насколько я помню, ваш конь никого чужого и близко не подпустит.

— Они с Бобом старые знакомые.

— Ладно, пускай так. Ну а вы?

— Я подожду, пока вы не окажетесь в безопасности, потом изловлю лошадь Вупа-Умуги и поскачу следом.

— О Господи! Мистер Шеттерхэнд, я предупреждаю вас в последний раз: одумайтесь! Взгляните на вещи здраво: вы остаетесь посреди вражеского лагеря. Лошадь вождя постарается удрать от вас; придется ее ловить, а когда вы запрыгнете ей на спину, она начнет вертеть задом, лягаться и брыкаться, чтобы вас скинуть. Прикиньте время, которое потребуется на укрощение этой зверюги, и кутерьму, которая поднимется в лагере! Все индейские мальчишки проснутся, выбегут из вигвамов и откроют пальбу. Да вас изрешетят, прежде чем вы повернете ее мордой к выходу из долины!

— Я повторяю, мистер Каттер: эта лошадь повезет меня.

— О да, повезет, вот только куда и как? Она будет скакать взад-вперед, потом забежит в табун, и все другие лошади тут же начнут лягаться и кусаться, потом станет носиться между палатками, наконец повалится на землю и будет кататься по ней, пока не сломает вам шею и сама не покалечится, и тогда…

— Хватит, сэр, довольно! — перебил я. — Даю вам слово, что из всех столь ярко описанных вами событий не произойдет ни одного. Вы слышите — ни одного!

— Что ж, прекрасно, — проговорил Уоббл, глубоко уязвленный моим равнодушием к его аргументам. — Хотите поступать по-своему — поступайте, но вы наживете беду, я это предчувствую. В лучшем случае вы отделаетесь переломами ног и ребер, да еще парочкой вывихов. Кто не слушает добрых советов, тому нельзя помочь, this is clear!

— Помощь мне не нужна. Единственное, о чем я вас попрошу, это возвращаться той же дорогой, по какой мы сюда приехали. Иначе я могу потерять вас в темноте.

Тут в разговор вступил молчавший до сей поры Олд Шурхэнд.

— Я почему-то совершенно не беспокоюсь за вас, мистер Шеттерхэнд, — заметил он. — Дело, конечно, очень опасное, но я знаю, что вы не взялись бы за него, если бы не были уверены в успехе. Так что, думаю, все пройдет как надо. Но мне хотелось бы, если вы не против, внести одно предложение.

— Буду вам только признателен, — ответил я.

— Скажите, какой длины вся долина?

— За полчаса быстрой ходьбы ее можно пересечь.

— А сколько времени нужно, чтобы дойти отсюда до ее начала?

— Еще четверть часа.

— Лошади, наверное, находятся в дальнем конце ее, в тупике?

— Да.

— Значит, исполнив все, что следует, нам придется еще почти час добираться до наших лошадей. Не слишком ли много времени потребует это от нас?

— Хм. Можно сберечь время, если подвести их к самому устью долины.

— Вот это я и хотел предложить вам, сэр.

— Благодарю и безоговорочно соглашаюсь. Ну а теперь, джентльмены, нам пора. Одиннадцатый час, и население лагеря, вероятно, уже отправилось на покой. Возражений нет? Тогда вперед!

Мы забросили за спины ружья, взяли лошадей под уздцы и двинулись к вигвамам команчей. Перед входом в долину я остановил моих спутников, а сам прошел еще несколько десятков шагов и, поднявшись по склону, огляделся и прислушался. Но поблизости все было тихо, в лагере команчей ни звука, ни огонька. Убедившись, что индейцы действительно спят, я вернулся к моим друзьям. Мы привязали конец к дереву и тихо проскользнули в долину, навстречу предприятию, которое лично для меня должно было, по мнению Олд Уоббла, завершиться бесславным и горестным стратегическим поражением.

Звезды давали как раз столько света, сколько нам требовалось, ни больше и ни меньше. Мы держались левой стороны долины, днем, идя по правому склону, я успел изучить ее во всех подробностях. Да и кустарник здесь был гуще и доходил почти до вигвамов, что позволяло нам избежать немедленного обнаружения — в том случае, если кто-нибудь из команчей еще не заснул. Очутившись на одной линии с вигвамами, мы легли на землю и поползли к тому из них, где находился Боб. Движение наше было очень медленным, его вдобавок сильно затрудняли винтовки. Но они могли понадобиться для обороны, и оставлять их снаружи, при лошадях, было бы рискованно. Если в лагере начнется тревога, то одними револьверами не обойтись.

Шурхэнд полз впереди. Когда нас отделяло от цели всего лишь несколько шагов, он замер на месте, дожидаясь меня, и шепнул:

— Вы видите часовых? Вон они, лежат у входа и дрыхнут. Вам помочь? Хотя, думаю, ваши кулаки более привычны к драке, чем мои.

— Я справлюсь. Побудьте здесь, а как услышите два глухих удара, можете идти к палатке.

Тихонько подкравшись вплотную, я увидел обоих команчей — они крепко спали. Схватив одного за глотку, я стукнул его в висок; он даже глаз не открыл, только дернулся и обмяк у меня в руках. Так же гладко получилось все и со вторым. Через минуту рядом со мной стояли Шурхэнд и Олд Уоббл.

— Посидите с ними, джентльмены, — попросил я. — И посматривайте, чтобы ни тот, ни другой не вздумал шуметь, пока я буду в вигваме.

— Шуметь? — удивился старик. — Они же оглушены!

— Да, но надолго ли? Я боялся проломить им черепа и потому бил несильно. Если кто-то из них очнется, пригрозите ему ножом.

С этими словами я откинул входной полог и шагнул в вигвам. Внутри было темно, и слышалось только глубокое дыхание спящего человека.

— Боб! — позвал я.

Никакого ответа. Я нащупал в кромешном мраке чью-то ногу и подергал за нее.

— Эй, Боб! — на этот раз спящий заворочался.

— Боб, это ты?

— Кто?.. Что?.. Где?.. — пробормотал сонный голос. Но говорил он по-английски, значит, я не ошибся адресом.

— Боб, проснись скорее и слушай меня! Ты один?

— Да, Боб один, совсем один. А кто это?

Тут я вспомнил, что этот славный парень всегда изъясняется о себе в третьем лице — «массер Боб»; к тем же, кого считал выше себя, он обращался «масса», как это принято среди негров американского Юга.

— Говори как можно тише. Я пришел освободить тебя.

— О-ох! Освободить Боба! Массер Боб станет свободным, взаправду свободным?

— Да, взаправду, — прошептал я.

— Но кто вы?

— Ты знаешь меня и будешь рад услышать мое имя. Но смотри, не завопи на радостях, не то нам конец.

— Боб будет вести себя тихо, так тихо, что никто не проснется. Это вы, масса Лие?

— Нет, не угадал.

— Тогда… тогда масса Шеттерхэнд!

— Верно, это я.

— У-у-ух! — трудно описать всю ту богатую гамму чувств, которую негр ухитрился вложить в этот долгий стон облегчения. Он сжал зубы, но от возбуждения так взбрыкнул ногами, что я еле успел отодвинуться в сторону. Боб был очень сильным парнем, и его пинок мог сравниться с ударом лошадиного копыта.

— Уймись! — велел я. — Радоваться будешь, когда мы выберемся отсюда. Твои ступни связаны, это я уже понял. А как по части всего остального?

— Они привязали руки Боба к шестам своего дома, — шепотом сообщил негр. — И еще обвязали ремень вокруг тела.

— Как с тобой обращались?

— Плохо, масса. Очень плохо. Боб получил много тумаков.

— Но хотя бы кормили?

— Боб все время голодал.

— Ладно, полежи минутку спокойно, пока я развяжу тебя. Ремни нам понадобятся.

— А их здесь еще много, — ответил Боб. — Они висят тут рядом, наверху.

— Well! Они пригодятся для твоих сторожей. Скажи мне, сумеешь ли ты сладить с моим конем? Он стоит неподалеку, чтобы увезти тебя отсюда.

— Жеребец Хататитла? О, мы с ним друзья! — с энтузиазмом отозвался Боб.

— Вот и прекрасно. А теперь хватит разговоров, нужно спешить. Как ты попал в плен, расскажешь потом.

Я перерезал его путы. Он поднялся, потянулся всем своим сильным телом и снова тихонько застонал — то ли от боли в онемевших членах, то ли от радости.

— Где ремни, о которых ты говорил? Давай их сюда.

Боб протянул мне пучок тонких сыромятных ремней, и мы вдвоем вынырнули из палатки. Он, по-видимому, сразу же сообразил, что Олд Шурхэнд и Олд Уоббл прибыли вместе со мной и бояться их не надо. Но, разглядев в темноте оглушенных команчей, Боб произнес:

— А, вот они, эти индейские собаки, которые все время били массера Боба и пинали его ногами! Масса Шеттерхэнд накажет их?

— Да. А пока мы их свяжем.

— О, о! Боб хочет сделать это сам! Да так, что ремни дойдут им до костей!

И негр, набросившись на своих мучителей, мгновенно скрутил их ремнями, да с таким усердием, что от боли оба индейца пришли в себя. Но это было уже неважно. Мы запихнули им во рты кляпы (на которые употребили куски их собственных рубашек), затащили в вигвам и бросили там, удостоверившись, что они не смогут ни позвать на помощь, ни освободиться своими силами.

Первая часть нашего предприятия завершилась вполне успешно, теперь нужно было завладеть амулетами. Велев Бобу и старику ждать, мы с Шурхэндом прокрались к вигваму вождя. Здесь все было спокойно, и мы без помех вывернули из земли оба шеста с реликвиями предков Вупа-Умуги. Вернувшись с этой добычей к нашим товарищам, мы сняли амулеты с шестов и нанизали их на ремень, чтобы было удобней нести.

— У нас все готово, — проговорил Олд Уоббл. — Ну а вам, мистер Шеттерхэнд, остается самая трудная задача. Поверьте, мне действительно не по себе. Далеко отсюда лошадь вождя?

— Нет. Я сейчас видел ее — она лежит в траве за его вигвамом.

— А можно нам взглянуть на нее?

— Хотите узнать, как она себя поведет, заметив чужих?

— Да.

— Хорошо, пошли. Думаю, это ничем нам не грозит. Только не подходите слишком близко, а то будет много шума.

Мы беззвучно двинулись вперед. Когда между нами и лошадью осталось всего около двадцати шагов, она подняла голову и фыркнула; еще три шага — и вскочила, отбежала в сторону, натянув лассо, и угрожающе взбрыкнула задними ногами.

— Отойдите назад, сэр, — прошептал я. — Видите, она уже готова заржать. Это животное вышколено на совесть.

— Вышколено! — пробормотал Уоббл. — Черт бы побрал такую школу, где коней учат ломать кости всякому белому человеку. И вы хотите попытать счастья с этой бестией?

— Да.

— Да еще в такой темноте!

— Вы полагаете, что мне следует дождаться дня?

— Бросьте шутить, дело очень серьезное. Я чертовски боюсь за вас. Послушайтесь доброго совета: вам лучше…

Тут Олд Шурхэнд прервал старика, не дав ему закончить очередное, заведомо бесполезное поучение:

— Довольно разговоров, сэр. Нам нужно уходить. Возьмите за руку Боба и ведите его, а я понесу амулеты. Скорее, вперед!

— Ладно, ладно, — отозвался Олд Уоббл. — Уже иду и веду негра… Но хотелось бы мне посмотреть, чем тут все кончится! Как бы то ни было, я сделал все, что мог, а теперь умываю руки!

Они скрылись в ночи, и я мог приступать к исполнению задуманного. Конечно, мне и в голову не приходило действовать так, как предполагал Олд Уоббл — это значило бы попусту рисковать жизнью. Лошадь была выдрессирована на индейский манер, то есть привыкла шарахаться от каждого белого. Если бы я, не зная об этом, все-таки сумел каким-нибудь чудом вспрыгнуть на нее, животное действительно принялось бы яростно обороняться, ржать, кататься по земле — словом, проделывать то, о чем со знанием дела предупреждал меня старик. В придачу ко всему на ней не было ни седла, ни уздечки — вообще никакой сбруи, только лассо, привязывавшее ее к вбитому в землю колышку. Значит, я мог бы рассчитывать только на силу собственных ног, стараясь, как говорят кавалеристы, удержать лошадь в шенкелях 32Шенкель — обращенная к лошади часть ноги всадника (от колена до щиколотки); нажимом шенкеля всадник управляет лошадью при одновременном использовании повода.. Но какой в этом смысл, если я все равно не сумею заставить ее скакать в нужном направлении? Укрощение коня требует времени, и весь лагерь всполошится задолго до того, как я добьюсь хоть малейшего успеха.

Здесь был необходим особый подход, и я, к счастью, знал, какой именно. Виннету научил меня обращению с индейскими лошадьми. Для того, чтобы справиться с ней без лишнего шума, мне следовало временно превратиться в индейца — по крайней мере, с лошадиной точки зрения. А средства для такого превращения я высмотрел еще днем, возвращаясь после разговора с сумасшедшей. Это была, во-первых, полынь, густые заросли которой покрывали оба склона долины, и, во-вторых, несколько индейских одеял, расстеленных на траве за палаткой вождя — вероятно, чтобы посушить и проветрить, как это принято во всех племенах, живущих в прерии.

Я начал с того, что лег и хорошенько вывалялся в свежей полыни, затем сорвал несколько растений и намазал их резко пахнущим соком кисти рук и лицо. Теперь можно было больше не бояться, что запах выдаст во мне чужака. Потом я взял одно из одеял и завернулся в него на индейский лад — в холодную или дождливую погоду одеяло всегда служит индейцу плащом. В довершение маскарада я снял шляпу и спрятал ее под куртку. Теперь можно было приближаться к лошади.

Заметив человека, она перестала жевать траву, с любопытством поглядела на меня и потянула ноздрями воздух. Я ждал. Лошадь не вскочила — она по-прежнему лежит, значит, приняла меня за индейца! Я медленно подошел к ней вплотную.

— Оми энок, оми энок! — Будь хорошей, будь хорошей! — тихонько проговорил я, садясь рядом и поглаживая ее. Благородное животное приняло мою ласку благосклонно, не проявляя никаких признаков тревоги. Так прошло около получаса, мои спутники, вероятно, уже вскочили в седла и помчались прочь, и мне пора догонять их. Я отвязал лассо, разрезал его на несколько кусков и сделал нечто вроде уздечки с поводьями. Лошадь спокойно позволила взнуздать себя. Теперь все приготовления были закончены. Я выпрямился, переступил через лошадиную спину, так что ее туловище оказалось между моими ногами, и произнес:

— Наба, наба! — Вставай, вставай!

Она послушно поднялась, и вот я уже сижу верхом, правда, без седла, но вполне надежно. Несколько пробных движений поводьями показали, что я могу управлять ею даже без помощи ног.

Я пустил лошадь иноходью по краю долины, подальше от палаток, чтобы чье-нибудь ухо не уловило удары копыт по мягкой земле. Скоро показалось место нашей стоянки — здесь уже никого не было. Заячья долина осталась позади, и я, больше не таясь, испустил тот пронзительный вопль, которым краснокожие наездники посылают своих лошадей в галоп. Мы понеслись в прерию.

Да, лошадь была великолепна. После получасовой скачки я не замечал в ней ни малейших признаков усталости; ее дыхание оставалось ровным и почти неслышным. Но где же мои друзья? Едва я успел об этом подумать, как неподалеку раздался протяжный крик. Я ответил и, двинувшись в том направлении, увидел неясные силуэты трех всадников.

— Это команч! — заорал Олд Уоббл, заметив меня. — Он гонится за Шеттерхэндом, да, видать, слегка заблудился! Ну, сейчас мы его как следует угостим.

И старик сдернул с плеча винтовку.

— Не стреляйте, сэр! — закричал я. — Мне хотелось бы еще немного пожить!

— Что за дьявольщина! — ахнул Уоббл. — Голос Шеттерхэнда!

— Вы не ошиблись, — отозвался я. — Только голос мне не удалось изменить.

— Он, он, действительно он! Сэр, вы видите, что я совершенно окоченел?

— Вам холодно, мистер Каттер?

— Я окоченел от изумления!

— Что же вас так удивило, сэр?

— То, что вы как ни в чем не бывало догоняете нас на этом скакуне и едете на нем так уверенно, словно уже съели вместе с ним не один пуд соли. Признайтесь: это какая-то другая лошадь, а не та, которую вы хотели увести у вождя?

— Та самая… Посмотрите!

— Хм, да! Клянусь душой, это она и есть! Просто чудо какое-то — укротить лошадь в считанные минуты!

— Никакого укрощения не потребовалось.

— Как? Неужели совсем никакого?

— Да, она не оказала мне никакого сопротивления.

— Но это же невозможно! Не пытайтесь надуть меня, сэр; что-что, а лошадей я знаю.

— У меня такого и в мыслях нет. Но если бы я ее объездил, она выглядела бы совсем иначе, чем сейчас, да и вела бы себя по-другому.

— Темно, ничего не разглядишь, — проворчал Уоббл, и в его тоне ясно слышалось недоверие. — Хм, кажется, она даже не взмокла…

— Нет, ничего подобного.

— Колдовство, да и только! Что-то здесь не так; я хотел прикоснуться к крупу вашей лошади, но она дико фыркнула и сделала резкий скачок вперед.

— Оставьте ее в покое, сэр, — попросил я. — Это же индейская лошадь, она не переносит общества белых людей.

— А разве вы не один из них?

— Конечно, я белый, но она считает меня индейцем.

— Ах, вот в чем дело! Вот зачем этот маскарад с одеялом! Хитро, очень хитро; у вас можно многому научиться. Да, но запах! Ведь любой краснокожий воняет грязью и дикостью, в то время как белый человек пахнет… пахнет…

— Цивилизацией? — со смехом подсказал я.

— Да, именно цивилизацией! И на какие бы уловки вы ни пускались, лошадь должна была бы почуять, что вы не индеец.

— А я изменил свой запах.

— Чепуха!

— Нет, не чепуха. Для этого есть проверенное средство, позволяющее обмануть даже животное.

— Что же это такое?

— Мой секрет.

— И вы его не раскроете?

— Нет, не раскрою, по крайней мере, сейчас. Но не исключено, что я сообщу его вам когда-нибудь потом. Впрочем, ничего мудреного в нем нет, и до него легко додумается каждый, кто даст себе труд немного поразмыслить.

— И вы сами открыли это средство?

— Никто мне об этом не говорил, я сам вспомнил; это мое собственное открытие.

— Стало быть, вы его только что сделали?

— Нет, уже давно. И не впервые я так обманываю индейскую лошадь. Через несколько часов этот запах исчезнет, а когда потом я сниму одеяло и надену шляпу, лошадь догадается об обмане и начнет всячески проявлять свой норов. Вот тогда и начнется настоящее ее укрощение.

— Мне бы хотелось посмотреть на то, как вы станете это делать.

— Пожалуйста. Мне нужно только место, всего лишь чуточку свободного пространства. Но сейчас не до разговоров, нам надо скорее ехать. Пропустите-ка меня вперед, чтобы моя кобылка не пугалась ваших!

Чтобы вырваться вперед, мне надо было проехать мимо них, и тогда Боб сказал:

— Почему масса Шеттерхэнд не хочет говорить со своим Бобом? Массер Боб хочет выразить ему благодарность!

— Не надо этого, милый Боб.

— Но я хочу рассказать, как краснокожие пленили массера Боба.

— Главное, чтобы ты поладил с моим вороным.

— О… о… о! Вороной — очень хорошая лошадь, а Боб хороший наездник. Мы оба хорошо знаем друг друга и помчимся вперед, словно молния над прерией!

Да, бравый Боб держался теперь значительно лучше, чем в тот день, когда он впервые сел в седло. Тогда он обеими руками уцепился за шею и гриву лошади, но тем не менее постоянно сползал назад и наконец соскользнул с хвоста. Это принесло ему прозвище Скользящий Боб. Позднее он подучился верховой езде, а у Кровавого Лиса прошел даже очень хорошую школу. И теперь скакал, нисколько не отставая от нас, что было больше заслугой жеребца, чем всадника.

С того момента, когда я оставил Заячью долину, нам нечего уже было опасаться, потому что наши лошади не позволили бы себя догнать, а возможные преследователи были еще молоды и не могли тягаться с нами в искусстве верховой езды. Тем не менее мы непрерывно скакали в течение нескольких часов вперед и остановились только потому, что такая скачка не могла быть очень долгой. С того места, где мы остановились, нам оставался еще полный день езды до горы Дождей, где мы должны были встретиться с апачами.

Мы привязали лошадей к колышкам, но за такие длинные поводки, чтобы позволить им свободно пастись. Свою лошадь я должен был отвести в сторону, потому что она не хотела оставаться рядом с остальными; она старалась лягнуть их и укусить.

Как только мы наконец сели у костра, Боб спросил:

— Ну, теперь время есть, значит, массер Боб может рассказать, как его пленили индейцы?

— Да, расскажи, — ответил я, потому что он все равно не оставил бы нас в покое. — Меня только очень удивляет, что Кровавый Лис бросил тебя на произвол судьбы.

— Разве Лис меня бросил?

— Конечно!

— И масса Шеттерхэнд этому удивляется?

— И даже очень!

— Массер Боб не удивляется.

— Ты просто не понимаешь. Вы поехали на охоту?

— Да, на охоту.

— Значит, были вдвоем?

— Вдвоем, — кивнул он.

— Тебя взяли в плен, а он вывернулся?

— Да.

— Тогда он должен был преследовать краснокожих и сделать все, чтобы спасти тебя. Пытался ли он это сделать?

— Нет.

— Вот и доказательство, что он за вами не последовал. Сколько краснокожих на тебя напало?

— Десять, и еще десять, и еще один раз десять. Может быть, даже больше. Боб не считал хорошенько.

— Стало быть, около тридцати. Насколько я знаю Кровавого Лиса, это не тот человек, который испугается трех десятков индейцев. Он, безусловно, попытался бы узнать, что они собираются с тобой сделать.

— Может быть, масса Лис так и поступил!

— Нет. Он изучил науку подкрадывания, и если бы ему нельзя было тебя освободить, он каким-нибудь образом дал бы тебе знак. Видел ты нечто подобное? Или, может быть, слышал?

— Массер Боб ничего не видел и не слышал.

— Значит, он тебя бросил в беде, и вот это-то меня как раз и удивляет… В таком случае, можно предположить, что он вообще не знает, что тебя взяли в плен.

— Масса Лис, может быть, и не знает.

— Нет? Он не видел этого?

— Нет

— Но вы же были вместе!

— Когда пришли краснокожие, его не было с массером Бобом, а меня не было с массой Лисом.

— О, это же совсем другое дело! Значит, вы расстались?

— Да. Мы уехали из дома, потому что у нас кончалось мясо. Матушка Санна осталась одна. Мы долго не находили дичи, пока не добрались до самой горы Дождей.

— И там вы охотились?

— Да, мы убили двух бизонов. Мяса было много. Мы разрезали его на куски и подвесили к ремням, которые прихватили с собой. У нас была и вьючная лошадь, чтобы увезти мясо. Когда мы управились, то решили отыскать новые бизоньи следы. Масса Лис был слева, а массер Боб справа.

— Вы поступили неумно. Либо вам вообще не стоило разделяться, либо один из вас, скорее всего ты, должен был оставаться с лошадьми, с мясом.

— Может быть, и так. Масса Шеттерхэнд понимает в этом гораздо лучше Кровавого Лиса и значительно лучше массера Боба. Боб ушел далеко, очень далеко, но не нашел следов бизонов, наконец он повернул, потому что пошел дождь. Тут появились команчи и окружили его. Он защищался, но они все же взяли массера Боба в плен. Они спрашивали его, что он здесь делает, что ему надо. Он ничего не сказал. Тогда они стали бить массера Боба, но он молчал. И они поехали по его следу к горе Дождей и выслали вперед разведчиков. Те вернулись и очень тихо рассказали о том, что они видели у горы. Потом они поскакали, и очень быстро. Трое ехали помедленней вместе с массером Бобом. Как только мы добрались до горы Дождей, массер Боб услышал выстрелы. Потом команчи приехали в лагерь массы Лиса, к его мясу, но самого его не было. На земле лежали только мертвые индейцы, убитые Лисом.

— Так вот, значит, как все случилось! Он вернулся раньше тебя, и они на него напали. Он убил нескольких из них и скрылся.

— Да, он ушел, совсем ушел. Индейцы пошли за ним, но потом вернулись, а его не нашли.

— Что стали делать краснокожие потом?

— Они привязали массера Боба к лошади, погрузили мясо на другую лошадь и уехали.

— Куда?

— Мы ехали почти два дня, пока Боб не оказался в шалаше. Они сказали ему, что хотят поймать Кровавого Лиса, а когда доставят его сюда, то масса Лис и массер Боб должны умереть у столба пыток.

— Хм! А дождь был сильный?

— Очень. Дождь достал массера Боба до кожи.

— Теперь мне все понятно. В какое время дня это случилось, Боб?

— Когда массер Боб обернулся, наступал вечер. А когда мы с индейцами подошли к горе Дождей, стало уже очень темно.

— Конечно, Лис вернулся, но не осмелился подойти к самому лагерю. А когда отважился и, значит, заметил, что они уехали, то все же не поспешил за ними, потому что в темноте не мог различить их следы. А на следующий день, уже утром, следы исчезли, потому что примятая трава после дождя снова выпрямилась. Он не знал о том, что индейцы встретили и взяли в плен тебя, думал, что ты заблудился, и искал тебя. Может быть, он целый день ждал твоего возвращения. А когда ты не пришел, он подумал, что ты, возможно, заметил краснокожих.

— Да, пожалуй, он так и подумал.

— Ведь ты же мог вернуться как раз в тот момент, когда на него напали. Тебя они не заметили. Ты увидел, что он скрылся, и тоже ускакал.

— Да, домой к матушке Санне!

— Такое могло случиться, а поскольку индейцев он преследовать не мог, потому что не знал, куда они направились, ему не оставалось ничего другого, как вернуться домой, чтобы убедиться, добрался ли ты туда.

— Но когда масса Кровавый Лис увидит, что массера Боба нет с матушкой Санной?

— Скорее всего, тогда он снова уедет разыскивать тебя. Кто знает, где и сколько времени он будет скитаться, не находя тебя!

— Но теперь он меня увидит. О… о… о! Ведь масса Шеттерхэнд отвезет массера Боба назад к матушке Санне и массе Лису, да?

— Хорошо, мы отвезем тебя туда. Краснокожие выступили в поход, чтобы напасть на ваш дом, поймать и убить Кровавого Лиса.

— На такое они не отважатся! Массер Боб всех постреляет! Всех! Никто из них не должен остаться в живых, ни одного человека!

Он заскрежетал зубами, а это кое о чем говорило, потому что его челюсть могла бы сделать честь и пантере. Он продолжил:

— Да, все они, все должны умереть, потому что они били массера Боба и ничего не давали ему есть. Он был очень голодный, а они над этим только смеялись.

— Ну, теперь время у нас есть, чтобы исправить это. В моих седельных сумках хватит для тебя мяса. Пойди и возьми столько, сколько сможешь съесть!

— Да, массер Боб возьмет. Он как раз был очень голоден, когда в шалаш зашел масса Шеттерхэнд и освободил его.

— Ну, я этого не заметил. Я еще должен был разбудить тебя, потому что ты крепко спал.

— О… о… о! Массер Боб был страшно голоден, хотя и спал. Он даже сон видел о голоде!

Он достал кусок мяса и съел его, потом еще кусок, он ел… ел… ел, пока мяса совсем не осталось. Но подобную порцию, и я знал это, он еще никогда в жизни не заглатывал!

При этом он успевал рассказывать нам какие-то подробности своего пленения в Заячьей долине, но для нас в них не содержалось ничего важного. Мы спросили его, не заметил ли он чего интересного, но опять не получили полезных сведений. Он был добрый и верный парень, добродушный и по-своему умный, но, конечно, вести наблюдение, как вестмен, не умел.

Когда занялся день, мы встали, чтобы продолжить путь.

— Теперь мне интересно, что скажет ваша лошадь, — заявил Олд Уоббл. — Ведь с маскарадом теперь, пожалуй, покончено?

— Да, и не хотите ли взять мою индейскую попону на свою лошадь, мистер Каттер?

— Да, давайте ее сюда!

— Еще не сейчас, сначала я должен сесть ей на спину.

— Хорошо! А то она еще вас сбросит!

— Возможно, во всяком случае, я потерял бы время, а это совсем некстати; я брошу ее вам.

Я подошел к лошади, чтобы приласкать ее. Она держалась недоверчиво, выказывая очевидное беспокойство: грива ее топорщилась; лошадь фыркала и рвалась с привязи. Запах полыни испарился, и теперь животное вводило в заблуждение только индейское одеяло. Я выдернул колышек из травы и положил его в седельную сумку, отвязал лассо от шеи лошади и свернул его в моток. Остальные с интересом наблюдали за моими действиями, оставаясь, однако, на безопасном расстоянии, чтобы не быть задетыми лошадью, если вдруг она вырвется. А животное как-то по-особому подрагивало. Я узнал такое подрагивание — это было предвкушение близкой борьбы. В один момент я сорвал одеяло и швырнул его Олд Уобблу, столь же быстро перебросил лассо себе на плечи, потом одной рукой схватился за импровизированную уздечку, а другой вытащил из-под полы шляпу и надел ее на голову поглубже. Тут лошадь резко повернула голову, на один короткий миг увидела меня, потом громко и гневно заржала и рванулась вперед. Я ухватился за узду обеими руками и изо всех сил дал ей шенкелей. Она чуть было не опрокинулась; я послал ее вперед, но при этом с такой силой рванул повод в сторону, что кобыла обернулась вокруг собственной оси. Потом она попыталась наклониться вперед, взбрыкнуть задом — все напрасно. Она заупрямилась, выгнула спину и на всех четырех ногах подпрыгнула, потом резко замерла, чтобы обмануть меня, и вдруг внезапно скакнула в сторону на негнущихся ногах, причем я должен был слететь в другую — и снова напрасно! Она пускалась на всякие причуды, каким только можно выучить лошадь, но я крепко держался.

— Браво, браво, сэр! — закричал старик Уоббл. — У вас прекрасная посадка, должен вам сказать. Плутовка изматывает вас, в ней просто дьявол сидит!

— О, пока-то еще ничего, — ответил я. — То ли еще будет — подождите!

Тут лошадь, словно расслышав мои слова, бросилась на землю и принялась кататься по ней, стараясь при этом задеть меня ногами. Я — и это было моим единственным спасением — встал на землю и, по мере того, как она перекатывалась, прыгал то вправо, то влево, так что животное постоянно оставалось между моих широко расставленных ног. Это было не так-то просто, требовалось напрячь глазомер, да и надо было уметь предугадать, куда повернется лошадь в следующую секунду, а при этом еще смотреть, чтобы она не заехала тебе копытом. Еще труднее бывает догадаться, когда она захочет снова вскочить на ноги, иначе она рванется в сторону — и все пропало.

Вот она вскочила, подняв на себе и меня; я снова схватился за поводок, который вынужден был отпустить, пока она каталась по земле.

— Браво, браво! — все кричал старик. — Гром и молния! Вот это скотинка! Никто не сможет с вами сравниться, кроме Олд Уоббла!

— Самое трудное еще впереди, сэр! — ответил я. — Сначала я ее утомлю, а потом разрешу побегать. Садитесь в седло, чтобы побыстрей поехать за мной!

Когда я сказал эти слова, лошадь решила повторить еще разок уже описанные хитрости; и на землю она снова бросилась, и опять резко вскочила. До сих пор человеческий разум боролся с волей животного — теперь должно было последовать силовое единоборство, что мне всегда удавалось и в чем со мной никто не мог сравниться. Я покрепче натянул повод, наклонился глубже вперед и изо всех своих сил зажал бока лошади шенкелями. Она застыла. Я вслушивался. Раздастся ли тот звук, которого я ожидал, или нет? Да, вот он. Это был долгий, тихий, болезненный стон, вырвавшийся из тесно сжатой груди, верный признак победы, которая достанется мне, если только у меня хватит сил довести дело до конца. Животное хотело было взвиться вверх, броситься вперед, назад, подпрыгнуть на всех четырех ногах сразу, но не смогло. После каждого тщетного усилия лошадь громко стонала, с трудом переводя дыхание. Так длилось минут пять или чуть больше; пот струился изо всех лошадиных пор; показалась пена, ее белые клочья летели во все стороны.

— Замечательно, замечательно! — восторженно кричал Олд Уоббл. — Ничего подобного я еще не видывал!

Да уж, «великолепно»! Хорошо ему говорить. Сел бы он на мое место! Легкие у меня разрывались, я обливался потом, но не сдавался. Тут лошадь хотела, видно, опять шлепнуться на землю и покататься, да не смогла; еще одно долгое нажатие шенкелем, из последних сил… Человеческие мускулы и желание победили — лошадь сдалась.

— Грандиозно, грандиозно! — восхищался старик. — Я бы тут не справился. Видимо, сэр, вы действительно всадник получше меня.

Олд Шурхэнд стоял тихо и ничего не говорил, но глаза его сияли.

— Хорошо, хорошо, о, как хорошо! — кричал Боб. — Масса Шеттерхэнд часто выделывал такое с чужими и дикими лошадьми. Массер Боб был при этом и видел все!

— Я еще не все сделал, — ответил я. — Смотрите продолжение!

Я встал на спину лошади, широко расставив ноги, нагнувшись вперед и взяв повод в руки. Лошадь отдохнула, поднялась и вместе с собой вскинула вверх и меня. Какое-то мгновение она стояла неподвижно, потом рванулась, словно вытолкнутая какой-то мощной пружиной. Я прочно сидел у нее на хребте, позволив ей мчаться и заботясь только о том, чтобы она выбирала нужное нам направление. Трое других поспешали за мной. Но через какое-то время лошадь внезапно остановилась; прыжки и катания начались заново. Она вскочила и снова понеслась, но опять остановилась и делала все, чтобы меня скинуть. Я дал ей волю, пока не посчитал, что хватит. Тогда я опять зажал ее шенкелями, как прежде. Она стояла неподвижно, а я истекал потом. Она стонала, потела, плевалась пеной, пока не рухнула во второй раз. Теперь я знал, что новых попыток не будет, никакое сопротивление больше невозможно, и спокойно стоял возле нее, пока ко мне не подъехали мои спутники. Они осадили своих лошадей, и Олд Уоббл спросил:

— Вы выпустили повод из рук и позволяете ей лежать свободной? А если она убежит, сэр?

— Она останется, она побеждена, она моя! — ответил я.

— Не верьте плутовке! Было бы жаль, чертовски жаль, если бы после такого гигантского напряжения всех ваших сил она от вас убежала!

— Она не убежит!

— Ого!

— Посмотрим! Я знаю толк в дрессировке!

Я положил лошади руку на голову и сказал:

— Наба, наба!

Она вскочила. Я медленно отошел и приказал:

— Эта, эта! 33Подойди, подойди!

Она пошла за мной направо и налево, вперед и назад, пока я не остановился, тогда и она остановилась.

— Великолепно, действительно великолепно! — воскликнул Уоббл. — Если бы я не видел это собственными глазами, я бы не поверил, что такое возможно.

— Значит, вы согласны, что я укротил ее?

— Да, да!

— И при этом не сломал ни руку, ни ногу, ни даже шею!

— Не говорите об этом, сэр! Не мог же я знать, что в верховой езде вы превосходите даже старика Уоббла!

— Даже! Вы, кажется, считаете себя лучшим наездником на всем земном шаре! Я превосхожу вас, это я и сам скажу, но не из самолюбия или высокомерия, потому что сейчас же добавлю: встречал я и всадников, куда более искусных, чем я.

— Тысяча чертей! А мог бы я посмотреть на такого парня?

— Я сидел на лошадях, стоивших пятьдесят тысяч долларов, а то и больше, если их вообще можно было купить. Так судите, каков мог быть всадник! Попытались бы вы сесть на объезженную киргизскую лошадь, на курдского боевого жеребца или хотя бы на персидскую кобылу, выдрессированную по древнепарфянскому способу! По здешним понятиям, вы можете быть великолепным наездником, но там вас высмеют!

— Киргизский, курдский, древнепарфянский?.. Пусть меня повесят, если я знаю, что это такое! И вы сидели на таких лошадях?

— Да, а наш Боб на моем месте сказал бы: «Мы хорошо едем один на другом».

— О… о… о! — смутился негр. — Массер Боб не сказал бы так, потому что он при этом не присутствовал!

— Хм, хм, хм! — пробурчал старик. — Живешь-живешь, считаешь себя парнем хоть куда, а на самом-то деле ты, оказывается, никто!

— Пожалуйста, не говорите так, мистер Каттер. Вы очень хороший наездник, особенно — в ковбойской манере. Краснокожие ездят по-другому, согласитесь!

— Да.

— Эту кобылку я смог укротить только потому, что овладел в совершенстве индейской школой воспитания лошадей. Но не думаю, чтобы вам удалось такое.

— Нет, я бы не справился, с этим я согласен.

— Правильно! Ну, а теперь подумайте, что есть ведь множество сдружившихся с лошадьми народов: арабы, бедуины, туареги, персы, туркмены, киргизы, монголы и так далее. И у каждого из этих народов — своя школа верховой езды. И некто, овладевший одной из таких школ и считающий себя лучшим всадником вообще, внезапно встречает наездника поискуснее себя. Может ли он в таком случае сказать о другом: «Он лучше меня»?

— Нет, сэр! Я слышу, вы опять пустились в проповеди, потому что я согласен со всем, что вы тут сказали. Все это верно, да вот только направлено против меня одного. Это могло выглядеть проще, например, так: «Не хвастай, старик Уоббл!»

— Рад, что вы почувствовали укол.

— Значит, действительно был укол! А почему вы задели меня?

— Совсем не потому, что я больше знаю и умею, а для того, чтобы немного сдержать вас. Скажу вам откровенно, это из-за напрасного ожидания. Там, в Каам-Кулано, вы захотели дать мне хороший урок, но очень некстати — в такое время и в таких обстоятельствах, когда вы все могли погубить. Я стерпел ваши «фокусы», потому что не мог тогда доказать ненужность такой попытки. Теперь я привел это доказательство, мы опять вместе, и я был бы очень рад, если бы вы потрудились оказывать мне впредь чуть больше доверия. Недостаток его в нашем предприятии может иметь роковые последствия!

— Ладно, вы правы, мистер Шеттерхэнд, — согласился он. — Я был старым упрямцем, потому что мне еще не приходилось встречать такого учителя. Вы дали мне урок — на словах, а еще больше на деле — и я его учту. Делайте, что хотите; я не стану вмешиваться. И если вам захочется закатить пощечину Луне, она получит такую же от меня, только по другой щеке; потому что все возможное для вас возможно и для меня.

— Это вы хорошо сказали! — согласился Олд Шурхэнд. — Я не привык быть многословным, но все, что потребует от меня мистер Шеттерхэнд, я сделаю, даже если не пойму смысла этого. Искусство, с каким он укротил лошадь, достойно удивления, однако есть по меньшей мере еще один человек, который управился бы с ней точно так же. Я имею в виду Виннету. Кроме него, с Олд Шеттерхэндом никто, абсолютно никто, не сравнится, лошадь, которую он хочет подчинить себе, стонет, брызжет слюной и пеной, а в итоге валится, как подкошенная! Я и повыше его и посильнее, но, если бы я стал утверждать, что смогу подобным образом укротить лошадь, это было бы ложью, чудовищной ложью! А как лошадь повинуется ему! Словно бы он уже много лет был ее хозяином!

— Да, вы увидите, что теперь она будет относиться ко мне, как верная и покорная собака, — сказал я. — Но не надо подобным образом говорить обо мне, мистер Шурхэнд. Каждый делает, что может: один умеет лучше то, а другой — совсем иное, и если каждый сделает свое, то все закончится хорошо. А теперь поехали дальше!

— Сначала к Альчезе-чи, откуда мы вчера утром выехали? — спросил Олд Уоббл.

— Нет, к Маленькому лесу мы больше не поедем.

— Почему? Если мы хотим попасть к горе Дождей, то этот лесочек окажется как раз у нас на пути.

— Подумайте о разведчиках, убитых там! Они не вернулись. Это вызвало подозрение у команчей. Убежден, что Вупа-Умуги послал туда нескольких воинов. Могут они напасть на наш след?

— Нет, потому что тогда они проследуют за нами до самой горы Дождей и все выведают. Но Паркер, Холи и Длинный Нож также оставили следы, ведущие туда!

— Это было вчера, значит, теперь эти следы незаметны.

— И следовательно, нам надо сделать крюк. Вот только в какую сторону?

— Разве это не ясно?

— Хм! Пожалуй, между Маленьким лесом и Голубой водой? Нет, это не пойдет, потому что в этом случае наши следы раскроют еще раньше.

— Мы должны отклониться еще дальше вправо.

— Стало быть, перебраться через Рио-Пекос?

— Да.

— Но это какая же петля! Не слишком ли это далеко, сэр?

Тогда Олд Шурхэнд, покачав головой, сказал:

— Вы неисправимы, Олд Уоббл! Только что вы соглашались влепить пощечину Луне, если мистер Шеттерхэнд посчитает это нужным, а теперь вы снова не соглашаетесь с тем, что он задумал.

— Хорошо, я не скажу больше ни слова, ни единого словечка!

— Я полностью согласен с мистером Шеттерхэндом. Велик или нет этот объезд, но мы должны на него согласиться. И разве вы не заметили, что таким образом мистер Шеттерхэнд хочет одним ударом убить двух зайцев?

— Двух зайцев? Какой же будет первым?

— Наши следы никто не увидит.

— Хорошо! А второй заяц?

— Нале Масиуф.

— Нале Масиуф? Он должен стать зайцем? Почему это?

— Сегодня же третий день!

— А, верно! Сегодня как раз третий день с того вечера у Голубой воды, когда должен прибыть со своей сотней краснокожих Нале Масиуф! Мы будем его искать?

— Да, — ответил я. — Нам выгодно узнать, там он уже или еще не подошел.

— Почему это, сэр?

— Потому что я могу предположить, что вскоре после прибытия сюда краснокожие должны выступить в Льяно-Эстакадо. Мы бы могли отправиться туда за ними. Теперь, начиная с этого места, мы должны все больше и больше забирать вправо. Поехали, нам пора, джентльмены!

— «Джентльмены»! — повторил негр. — Масса Шеттерхэнд думал и про массера Боба?

— Разумеется, да.

— Значит, массер Боб тоже «джентльмен»?

— Само собой разумеется, милый Боб!

— О… о… о! Боб тоже «джентльмен»! Черный Боб — такой же джентльмен, как и белые господа! Он очень рад этому и теперь покажет, что он столь же отважный и смелый, как и белые охотники. К сожалению, у него нет ружья, чтобы убивать краснокожих!

— Ты что-нибудь получишь. В Маленьком лесу у нас много добычи. Какой-нибудь трофей я для тебя выберу. Еще тебе не хватает ножа, и я тоже тебе подберу подходящий.

Когда я теперь ласкал свою лошадь, она переносила это спокойно, без явных признаков недовольства. Я проверил ее копыта, и при этом она вела себя так мирно, словно была обычной крестьянской лошадью, давно сжившейся со своим хозяином. Когда я вскочил на нее, она осталась неподвижной; короче, вела себя так, как это положено лошади, характеризуемой известным выражением «к военной службе годна». Она признала меня своим повелителем. Олд Уоббл в удивлении покачал головой, но ничего не сказал.

Поскольку теперь лошадь больше не пугалась других животных и их всадников, и у меня не было причины держаться в стороне; мы съехались вместе, и то один из нас, то другой рассказывал забавные случаи из своей жизни. Кое-что из своих приключений рассказал и Олд Шурхэнд. При этом у него был особый, сжатый стиль разговора, когда слова исходили только по нашей просьбе, но ничуть не раньше. Это были скорее официальные сообщения, чем рассказы. При этом Олд Уоббл не раз находил возможность задать такой вопрос, ответ на который затрагивал детали о происхождении и родственных связях рассказчика, что и было наверняка целью старика. Впрочем, Олд Шурхэнд умел очень ловко выворачиваться, я понял это и заметил ему, что не в его интересах отделываться одними намеками. О своей жизни на Диком Западе и о своих приключениях он говорил, но больше старик ничего не узнал. Я, со своей стороны, постеснялся задавать вопросы, которые выставили бы меня слишком любопытным.

Так прошло у нас все утро и большая часть послеполуденного времени; уже под вечер мы добрались до Рио-Пекос, примерно в миле от Голубой воды. Мы переплыли через реку, а потом обогнули Голубую воду по противоположному, правому, берегу Рио-Пекос.

Там мы натолкнулись на следы, шедшие поблизости от реки, вниз по течению.

— Привет! — сказал Олд Уоббл. — Нале Масиуф со своими краснокожими уже прошел здесь.

Олд Шурхэнд, бросив мельком взгляд на следы, возразил:

— Это не он.

— Не он? Почему это?

— Сколько краснокожих он должен был привести с собой?

— Сотню.

— И разве это следы сотни всадников?

— Я это вижу. Но если это не так, то хотел бы я знать, кто… Хм! Должно быть, их тут проехала целая толпа, и мне кажется, они двигались рысью.

— Вполне возможно.

— Но кто-то другой может обнаружить потом наши следы здесь. Давайте посоветуемся, что делать дальше.

— Это пусть решает мистер Шеттерхэнд.

Я соскочил с коня, чтобы получше осмотреть следы, и, сделав это, сказал:

— Здесь проехало около двадцати всадников, причем они чувствовали себя абсолютно спокойно, потому что ни разу не переходили на галоп. Но уже смеркается, они должны расположиться лагерем где-то неподалеку. Нам надо бы найти их и познакомиться с ними получше.

Мы двинулись дальше по следам и скоро обнаружили место, где неизвестные всадники ссаживались с лошадей, это было на берегу речки, пробивавшей неширокий коридор в густых зарослях кустарника.

— И здесь оставили следы примерно двадцать человек, — повторил я свою версию о численности отряда всадников, — но дальше следов не разглядеть.

— И шли они рысью?

— Я предпочел бы в этом усомниться.

— Почему?

— Потому что мне непонятно, с какой это стати Нале Масиуф разделил свой отряд, да еще и выслал вперед авангард. Так поступают обычно перед боем или в каких-то других сложных обстоятельствах.

Вряд ли здесь можно думать о бое, если я правильно понимаю этих людей, а я надеюсь, что это все-таки так. Если бы они собирались вступить в бой, они должны были скакать совершенно по-другому. Мы проделали тот же путь, не пуская лошадей рысью, а люди Нале Масиуфа почему-то сделали это.

— Хм! Я думаю сейчас о молодом вожде Большом Шибе, или, как его еще зовут, Железном Сердце, который тоже должен стремиться к Голубой воде, если хочет быть вместе с Вупа-Умуги. Это может быть он.

— Вполне вероятно. Но что нам-то теперь делать? Продолжать ехать по их следам?

— Это было бы полезно, но одновременно и опасно для нас.

— Чем же опасно?

— Если индейцы, идущие по нашим следам, догонят нас еще до наступления темноты, они прочитают по ним все, что их интересует.

— Если мы будем вести себя беспечно, то да, прочитают, конечно. Но мы должны остановиться там, где наши следы будут совершенно незаметны.

— Где же это?

— Здесь.

— Здесь?

— Да, именно здесь. Вам не кажется, что этот коридор в зарослях предоставляет нам прекрасную возможность для того, чтобы скрыть следы? Посмотрите: у самой воды кустарник совсем невысокий, наши лошади запросто перемахнут через него. Нам нужно въехать в кусты не медленно, а, наоборот, пустить лошадей вскачь, не так-то просто обнаружить последовательность следов, если они отстоят довольно далеко друг от друга, да еще среди кустарника.

— Well, это здорово придумано. Кто поскачет первым?

— Я. Скачите прямо за мной и делайте все то же самое, что и я.

Я поднял своею лошадь на дыбы, и мы с ней длинным прыжком перенеслись через кусты, правда, не совсем на то место, куда я предполагал попасть вначале. Остальные мои спутники успешно повторили этот маневр, и скоро мы собрались все вместе на открытой поляне. А потом поехали уже одной, непрерывной цепью вдоль речки. Следуя по ее течению, мы снова вышли к Пекос. Темнело, и надо было принять какие-то меры предосторожности. Мы слезли с лошадей и дальше пошли пешком.

И скоро убедились, что эта предосторожность излишней не была. Как только мы остановились, тут же ощутили всем нам хорошо известный специфический запах. Где-то недалеко горел костер. Мы с Олд Шурхэндом, оставив оружие, поползли на запах. Он становился все сильнее, и вскоре мы увидели огонь. Он горел у самого берега, отражаясь в воде. А вот кто сидел у него, я не смог разглядеть, лица людей заслоняли кусты.

Мы продвинулись еще немного вперед, и кусты раздвинулись. У костра сидели два индейца, строго друг против друга, к нам в профиль. Это были команчи. Что им нужно было здесь, возле брода? Зачем они разожгли костер?

Олд Шурхэнд прошептал мне на ухо:

— Нале Масиуфа здесь еще нет. Вы были правы, сэр.

— Нам надо дождаться его здесь обязательно.

— Но почему именно здесь?

— Это же просто. Нале Масиуф принадлежит совсем к другому клану, чем Вупа-Умуги, здешних мест он не знает. И эти двое дожидаются его здесь специально для того, чтобы показать ему брод. Огонь, который они развели, означает, что они ничего не остерегаются, к тому же, взгляните, всегда осторожные, эти индейцы совсем не озираются, а посматривают лишь в одну сторону. Да уж, могли бы быть поосторожнее, зная, что мы находимся где-то поблизости. Недалекие парни — эти двое!

— Подождем, пока они заговорят?

— Да, только так мы и сможем хоть что-то узнать. Кстати, тот, что справа от нас, — знаменитый воин.

— Вы знаете его?

— Когда мы были у Голубой воды в прошлый раз, он сидел рядом с вождем и принимал участие в разговоре наряду со старейшинами. Но тихо, кажется, он собирается что-то сказать.

Краснокожий, о котором мы только что говорили, произнес какое-то слово, но быстро и невнятно, я его не расслышал. Другой что-то ответил ему, но мы этого опять не поняли. Они замолчали, а мы приложили уши к земле, чтобы, когда им захочется еще что-нибудь сказать, мы уже все расслышали.

И тут Олд Шурхэнд толкнул меня локтем. Он дал мне понять то, что я уже и сам успел заметить: послышался стук копыт, причем по характеру звука можно было не сомневаться, что лошади были не подкованы.

— Не наши ли это лошади? — спросил Олд Шурхэнд.

— Нет, звуки доносятся с противоположной стороны.

— Тогда, наверное, это индейцы.

— Наверное.

— И скорее всего команчи.

— Это команчи, но они не знают, что здесь их ждут соплеменники.

— Но разве они не видят огня?

— Представьте себе, нет. Звук доходит к нам с расстояния самое малое в восемьдесят шагов, а там очень густые заросли, сквозь которые огонь не просматривается.

— Но они могут ощутить запах горящих ветвей.

— Тоже нет, потому что ветер дует как раз с той стороны, откуда они едут.

— Очень любопытно, кто же это все-таки.

— Я тоже сгораю от нетерпения. Ну приготовьтесь слушать и наблюдать: как только они заметят костер, сойдут на землю и пройдут мимо нас.

Мы стали ждать. Характерный стук копыт приближался, Но оба команча у костра ничего не слышали, оно и понятно, они ведь не прижимали своих ушей к земле, как мы. И вдруг все стихло. Прошло несколько минут, и появились пришельцы, подползавшие к костру. Что-то зашумело в близлежащих кустах, и послышалось громкое «Хи-и-и-и-!». Оба индейца у костра вскочили с перепуганными лицами.

Из кустов донеслось: «Вупа, Вупа?»

Один из индейцев ответил: «Умуги, Умуги!»

Это был пароль. Мы вздохнули с облегчением.

Два всадника выехали из зарослей, сошли с лошадей и подошли к костру, не произнеся ни слова, но в этом нет ничего удивительного — так уж принято у индейцев. И только после того, как в молчании прошло минут пять, заговорил тот индеец, что завоевал свой авторитет у соплеменников в сражениях:

— Мои краснокожие братья уже заждались. Вупа-Умуги полон нетерпения.

— Воин тоже выражает нам свое нетерпение?

— Я — нет, а вождь охвачен им. Но разве я сказал вам, что он его как-то проявляет?

— Этого мой брат не говорил.

— Мы ждем вас с полудня. Наконец прибыл ваш авангард. А когда прибудет сам Нале Масиуф?

— Сегодня не прибудет.

— Уфф!

— Мы не авангард, а его послы. Где Вупа-Умуги, с которым мы должны разговаривать?

— Его лагерь у Голубой воды.

— Отведите нас к нему!

— Нет, мы подождем делать это. Неужели мои братья не знают, что я пользуюсь полным доверием вождя? Если вы не хотите, чтобы он встретил вас с гневом, вы должны сказать мне, с чем вы прибыли, и я подготовлю вождя к вашей встрече.

Оба посла выглядели озадаченными. Наконец один из них произнес:

— Да, мы знаем, что ты — глаза и рот вождя Вупа-Умуги, поэтому ты должен разъяснить нам, чего ты хочешь от нас, несмотря на то, что у нас поручение говорить только с вождем. Сегодня вам не следует ждать Нале Масиуфа с его сотней воинов.

— Уфф! Почему?

— Потому что его удерживают бледнолицые.

— Бледнолицые где-то близко?

— Нет, близко их нет. Но по ту сторону каньона Мистэйк стоит много солдат бледнолицых, которые преследуют нас. Нас и так было значительно меньше, чем их, да еще когда мы уходили от них, многие были убиты или ранены. К вечеру у вождя останется не больше пятидесяти воинов.

— Уфф, уфф, уфф! Что скажет об этом Вупа-Умуги? Не сможет ли Нале Масиуф посчитаться с бледнолицыми?

— Он не может сделать этого и послал нас передать это Вупа-Умуги. Бледнолицые не вестмены, а обученные солдаты. Чтобы с ними посчитаться, нужно уничтожить их всех до единого.

— У Нале Масиуфа есть план, как это сделать?

— Да.

— Ты знаком с ним?

— Да, и я послан сюда для того, чтобы позвать Вупа-Умуги на помощь.

— Могу я узнать, в чем состоит этот план?

— Вы все должны его узнать, почему я должен говорить о нем только с тобой?

— Потому что мои уши уже открыты для того, чтобы выслушать тебя.

— Ну так слушай: надо загнать солдат бледнолицых в пустыню, чтобы они умерли там от жары.

— Уфф, уфф, уфф! Нашему вождю этот план понравится. Эти белые собаки полягут там все, никто из них не вернется и не расскажет, как все было на самом деле.

— Мой краснокожий брат прав. Но надо подумать вот о чем: раз мы хотим загнать бледнолицых в пустыню, но сами при этом не погибнуть от жажды, то должны запастись водой, которая есть в оазисе у Кровавого Лиса. Молодой вождь Большой Шиба, знает дорогу к воде и сможет предоставить Вупа-Умуги столько воинов, сколько необходимо, чтобы добраться туда и разыскать Кровавого Лиса. А Вупа-Умуги за это время может дождаться здесь Нале Масиуфа.

— Хорошо, а что потом?

— Когда мы соберемся все вместе, сотню воинов надо выделить для тайного преследования бледнолицых до тех пор, пока они не окажутся в пустыне. Через день после этого мы нападем на них, а потом вернемся к Голубой воде, где будут находиться несколько наших воинов и ваших сто пятьдесят воинов. И тут сто воинов, которых пошлет Нале Масиуф, со свежими силами добьют бледнолицых в пустыне.

— Уфф, уфф! План хорош, очень хорош!

— А мой краснокожий брат может поручиться за то, что Вупа-Умуги согласится с этим планом?

— Да, я могу за это поручиться. И вождь, и совет старейшин поддержат его.

— Тогда мы должны как можно скорее увидеться с вождем, чтобы я смог отвезти его ответ Нале Масиуфу.

— Мой брат должен набраться еще немного терпения. План хорош, но в нем все же есть одно уязвимое место.

— Какое же?

— Большой Шиба поедет во главе большого отряда в оазис Кровавого Лиса. А как мы попадем туда?

— Он вернется и покажет нам дорогу.

— А у него будет время для этого?

— И это Нале Масиуф предусмотрел. Когда трое вождей обсуждали план, Большой Шиба сказал, что возле последнего холма перед границей пустыни есть такое место, Сто деревьев называется, где он видел небольшое озеро. Многие из воинов команчей тоже знают это место.

— Я бывал там.

— Вот и хорошо. Возле Ста деревьев много кустов и молодых деревьев. Из них мы наделаем кольев, которые укажут вам дорогу в оазис через пустыню.

— Уфф! А если ими воспользуются бледнолицые?

— Слышал ли мой брат о тех, кого называют «стрелочниками»?

— Да.

— А знает он, что делают эти бледнолицые, чтобы погубить путешественников?

— Они переставляют колья в неверном направлении.

— А разве краснокожие воины не могут повторить то, что делают бледнолицые?

— Уфф! Могут.

— У моего брата есть еще вопросы?

— Нет.

— Это все, что мы хотели сказать вождю Вупа-Умуги.

— Он сделает все, что предложил ему вождь Нале Масиуф. Я сказал! Хуг!

— Мы здесь больше не задержимся. Нале Масиуф ждет нас.

— А мы погасим костер. Мы жгли его потому, что ждали ваших воинов, чтобы перевести их через брод.

И они разошлись в разные стороны. Когда индейцы были уже довольно далеко, я и Шурхэнд внимательно посмотрели друг на друга, хотя в темноте это не имело никакого смысла, выражения лиц уловить было невозможно. Получилось смешно, но нам было не до смеха: то, что мы только что услышали, имело для нас огромное значение.

— Индеец сейчас обязательно произнес бы «Уфф, уфф, уфф!», — сказал Олд Шурхэнд.

— Но я бы этого на его месте не сказал, — возразил я.

— Да что вы? Такой план!

— Я был в лагере драгун, и скажу, что Нале Масиуф просто не представляет, кого он хочет обвести вокруг пальца. И вообще он мне не особенно нравится. Этот парень заносчив и заслуживает того, чтобы его проучили. Скорее всего, именно так и получится: то, что собираются сделать краснокожие с его подачи, вряд ли удастся.

— Вы встречались когда-нибудь раньше с ним?

— Приходилось.

— А он знает, кто вы?

— Нет.

— Вы не назвали себя ему?

— Мне это и в голову не приходило.

— Значит, и план его вам, как я понял, не нравится?

— Толковым его никак не назовешь.

— Что ж, тогда примите во внимание мое замечание. Драгунский капитан — не вестмен, не забывайте это, мне кажется, индейцам не составит большого труда заманить его в Льяно-Эстакадо.

— А я даже убежден в этом. И отозвался неодобрительно о его плане вовсе не потому, что план никуда не годится. Просто мы с вами придумали бы все гораздо лучше. Однако драгуны как миленькие попадутся в приготовленную для них ловушку.

— Потому-то Вупа-Умуги согласился с Нале Масиуфом! А вам не кажется, что нам сейчас же надо тоже отправиться к Голубой воде, чтобы понаблюдать за тем, что там будет происходить?

— В других обстоятельствах это нужно было бы сделать обязательно.

— Какие же обстоятельства препятствуют нам в данном случае?

— Их два. Во-первых, мы можем не сомневаться, что, если от имени Вупа-Умуги сказано, что он поддерживает план Нале Масиуфа, значит, так оно и будет, то есть ничего нового мы там не узнаем. Во-вторых, мы просто-напросто не располагаем временем для того, чтобы ехать туда. Я убежден, что Большой Шиба завтра утром или даже еще сегодня ночью отправится к Ста деревьям, и если мы хотим оказаться там раньше его, нам надо спешить, чтобы убедиться в том, есть там апачи или нет. Если да, то к утру мы должны быть в Льяно.

— А вам знакомо это место, которое команчи называют «Сто деревьев»?

— Очень хорошо знакомо. Я всегда останавливаюсь там, когда еду к Кровавому Лису или от него. Интересно, что и на языке апачей это место зовется тоже Сто деревьев.

— Значит, там растет лес?

— Леса в обычном значении этого слова там, конечно, нет, если же учесть близость пустыни, то, пожалуй, тамошнюю поросль можно назвать леском, хотя настоящих деревьев там очень мало, но растет довольно высокий и густой кустарник, из толстых ветвей которого Большой Шиба и собирается наделать кольев. А сейчас нам нужно вернуться к нашим спутникам и перевести их через брод, благо теперь путь свободен. Поехали!

Когда мы снова оказались рядом, Олд Уоббл сказал:

— Если бы ваше отсутствие продлилось еще хоть немного, я бы последовал за вами.

— Ну да, и впутали бы нас в какую-нибудь новую историю, — ответил я. — Это как раз то, чего я больше всего опасаюсь и от чего вас предостерегал. Мне не дает покоя предчувствие, что ваша ошибка будет иметь еще какие-нибудь печальные последствия.

— Олд Уоббл — и печальные последствия? Такого быть не может!

Он был совершенно искренен, этот седовласый авантюрист, невзирая на свой возраст, сохранивший юношеское легкомыслие и ковбойский кураж. Если бы он тогда мне поверил! Мое предчувствие, увы, сбылось.

Мы перешли брод и медленно поехали вдоль берега. Звезды светили достаточно ярко, путь был виден хорошо, и до горы Дождей мы добрались даже скорее, чем рассчитывали. Ближе к полуночи перед нами всплыли две невзрачные вершины этой самой горы.

Подножие горы заросло кустарником. Поднявшись, мы услышали возглас на языке апачей:

— Ти арку? 34Кто идет?

— Олд Шеттерхэнд, — ответил я.

— Ован устах архунда! 35Проходи.

Мы проехали немного. К нам вышел краснокожий и, подойдя почти вплотную, принялся бесцеремонно разглядывать меня.

— Да, это Олд Шеттерхэнд, великий вождь апачей, — наконец констатировал он. — Ожидая вас, мы расставили на разных склонах горы свои посты.

— Воины апачей уже здесь?

— Да, их три раза по сто.

— С провиантом?

— Мяса и муки у них на несколько недель.

— А кто их ведет?

— Энчар-Ро, Большой Олень, друг Виннету, как известно моему другу Олд Шеттерхэнду.

— А не встречался ли вам здесь Длинный Нож с двумя бледнолицыми?

— Они здесь и уже рассказали о делах Олд Шеттерхэнда. Мои братья могут следовать за мной.

Он провел нас по узкой низине, вьющейся между гор, и вскоре мы оказались в лагере апачей.

Энчар-Ро был не только другом Виннету, но и моим давним приятелем. Мы оба искренне были рады встрече, и он объяснил мне, что весь его отряд переходит под мое командование. Тут подошли и Паркер с Холи. Мы в нескольких фразах рассказали о том, как нам удалось освободить Боба, и они порадовались вместе с нами.

Подробное обсуждение наших планов даже не понадобилось. Я ввел Энчар-Ро в курс дела и попросил его отдать соответствующее распоряжение своим воинам — выступить в Льяно рано утром.

Когда взошло солнце, мы были уже далеко от горы Дождей и наш караван все быстрее и быстрее продвигался по долине к уже упоминавшемуся высокогорному проходу, откуда можно было спускаться в Льяно. На восточных его склонах текли ручьи, вскоре исчезающие в песке, потом, наверное, впадающие в озеро, на берегу которого Кровавый Лис построил свое засекреченное жилище.

Олд Шурхэнд не мог нарадоваться на наших апачей. Он заметил, что они практически все прошли военную выучку. Таким опытом по запасению провианта не обладало ни одно индейское племя, и когда я рассказал, сколько усилий затратил Виннету, чтобы сделать из простых индейцев образцовый воинский отряд, все прониклись к нему еще большим уважением. Ведь у них имелись даже мешочки с водой из кожи вилорога, чтобы не страдать от жажды в дальних походах в безводной местности.

После полудня мы перевалили те самые высоты. Я вел отряд в одну, только мне известную, долину, в которой мы расположились на отдых — возле небольшого прохладного ручейка, текшего затем в Льяно-Эстакадо, к беловато-желтым пескам. Долина лежала в нескольких часах пути к югу от Ста деревьев, куда собирались подойти команчи.

Когда солнце зашло, мы сделали в пустыне привал. Она лежала вокруг нас, не нарушаемая ничем песчаная равнина, горизонт которой образовывал выписанную, как по циркулю, дугу, — огромный, посыпанный манной крупой и сахаром кухонный противень. По-моему, очень удачное сравнение, когда речь идет о пышущей, как печка, Льяно-Эстакадо!

Мы выставили часовых, хотя опасаться нам было нечего, и улеглись спать, дав лошадям воды и кукурузных початков, которых у нас с собой было великое множество. Прохладная ночь дала нам возможность хорошо выспаться, наутро мы были бодры и готовы к дальнейшему маршу.

Дорога привела нас в густые заросли кактусов, где пришлось во все глаза следить за нашими лошадьми, чтобы те не поранили ноги. Кактусы росли так тесно, что порой между ними просто невозможно было протиснуться. Тот, кто не знаком с их природой, не знает, как они растут, в каком порядке обычно располагаются, может запросто заблудиться среди этих колючих великанов и погибнуть без пищи и воды.

После полудня зной стал совершенно невыносимым. Дул обжигающий ветер, наполнявший воздух плотным мелким песком. Моя задача была самой сложной, потому как я нес ответственность за все происходящее, и прежде всего за людей. Сквозь пыльный горячий воздух невозможно было ничего разглядеть, но по отдельным признакам мне все же удавалось ориентироваться. Со мной, правда, был негр, он уже пересекал пустыню вместе с Кровавым Лисом, но тогда все решения принимал Лис, и Боб не мог мне ничем помочь. К тому же, с тех пор, как это было, какие-то кактусовые заросли исчезли, новые появились. Полагаться на компас мне не хотелось: чутье вестмена часто оказывается куда надежнее, чем прыгающая стрелка магнитного прибора.

Нам обязательно нужно было попасть туда, где между двух массивов кактусов начиналась тропа к источнику, но этого места я не нашел. Наверное, просто обознался, это и немудрено в такой темени. Я снова обратился к Бобу, и после нескольких наводящих вопросов он наконец сказал мне все, что должен был сказать раньше.

Кровавый Лис приложил максимум усилий, чтобы засадить кактусами все возможные пути к его убежищу. Каналы с водой он расположил таким образом, что кактусовая ограда вокруг его дома стала практически непреодолимой. Естественно, Лис оставил какие-то проходы в зарослях для себя и своих слуг, но отыскать их несведущему человеку было практически невозможно. Кроме того, проходы были такие узкие и шли такими зигзагами, что чужак, даже найдя их, тут же запутался бы в них.

Повторяю, все это стало возможным исключительно благодаря искусно спланированной сети ирригационных каналов. Теперь я знал, как мне добраться до дома Кровавого Лиса. Апачей брать с собой было нельзя, местоположение своего дома он скрывал даже от них. Апачи расположились лагерем. Я оставил с ними и всех белых и взял с собой только негра, чтобы он смог увидеть свою мать и Кровавого Лиса. Мы галопом обогнули обширные колючие заросли и скоро оказались на их восточной стороне. Это заняло примерно около часа. Мы нашли проход, и теперь ехали уже медленнее, уклоняясь от основного направления то вправо, то влево, как вели нас причудливые повороты. Наконец я заметил зеленые кроны деревьев, правда, все же слегка припорошенные песком, а потом, в их тени, и сам дом. Перед ним что-то делала чернокожая женщина. Увидев ее, Боб остановил лошадь и закричал:

— О! Матушка, Санна! Санна! Твой Боб возвращается. Боб здесь, снова здесь!

Она повернулась, увидела его и раскрыла объятия. Так она и стояла, не в силах проронить ни слова от радости. Сын подъехал к ней, спрыгнул с лошади и обнял Санну. На шум вышел тот, для кого возвращение негра представлялось загадкой. Но лицо этого человека оставалось бесстрастно.

Он неподвижно стоял в дверях, не сводя темных глаз с матери и сына. Его длинные, густые, иссиня-черные волосы были связаны в некое подобие пучка на затылке, прядь из которого свисала сзади ему на плечи. Ни одно перо, ни один знак отличия не украшал эту простую индейскую прическу. Любой человек, бросив на него хотя бы беглый взгляд, сразу понял бы, что перед ним необычный человек. Одет он был в кожу, как и я. На груди у него висели вышитые бисером мешочки, трубка и тройная нитка когтей и зубов гризли, которых он убил. Черты его по-мужски красивого лица можно было назвать римскими, правда, на нем немного выдавались скулы. Цвет его кожи был матовым, светло-коричневым, с бронзовым оттенком. Это был мой большой друг Виннету, вождь апачей, самый красивый и мужественный из всех индейцев, каких я знал за всю свою жизнь. Это славное имя на Диком Западе было в те времена известно каждому. Справедливый, верный и умный, мужественный до самоотверженности, друг и защитник всех обездоленных, какого бы они ни были цвета кожи, и в то же время противник любой несправедливости — таким его знали индейцы и вестмены, фермеры и путешественники, солдаты и золотоискатели. Какое счастье быть другом этого человека!

Боб продолжал обниматься с матерью, я же тем временем подошел ближе, и Виннету, узнав поступь моего коня, повернулся и посмотрел на меня, но по-прежнему ни одна мышца не дрогнула на его красивом лице. Я слез с лошади, он дотронулся до моих рук, потом сделал полшага назад, посмотрел на меня сверху вниз и произнес:

— Мой белый брат Шеттерхэнд приходит как роса к цветку, сохнущему в пустыне, и как орел охраняет гнездо своих птенцов. Ты нашел там, наверху в горах Сьерра-Мадре, мое послание?

Я ответил:

— Брат Виннету всегда в моем сердце, как солнечный луч у постели больного, и верен моей душе, как сын матери, которая его родила. Прошло много лун с тех пор, как я видел тебя в последний раз. Там, наверху, в Сьерре, я прочитал под елью твои знаки. Я пришел с тремя сотнями апачей, которых ведет храбрый Энчар-Ро, чтобы передать их под твое командование. Кровавого Лиса здесь нет?

— Он выезжает несколько раз за день, чтобы встретить тебя. Сейчас его тоже нет, и…

Он прервался на полуслове и поглядел в другую сторону. Показались всадники — Олд Шурхэнд, Олд Уоббл, Холи и Энчар-Ро. А впереди всех ехал Кровавый Лис, одетый, как мексиканский вакеро на карнавале: его одежда была украшена бахромой, широкая красная лента заменяла ему пояс и свешивалась длинным концом с левого бока. На этой ленте висел нож-боуи 36Нож-боуи — тяжелый охотничий нож с длиной лезвия от 22 до 27 см, изобретенный полковником федеральной армии Боуи. и два инкрустированных серебром револьвера. На голове красовалось широкополое сомбреро. Были на нем и двойные, до колен, штаны, какие носят в Кентукки, кожаные щитки на ногах защищали их от стрел и возможных ударов копьями. Ему было двадцать пять лет. Над верхней губой пробивались усики. Довольно массивная нижняя челюсть свидетельствовала о твердой воле, глаза его блестели и смотрели на мир открыто и миролюбиво, как у ребенка, впервые открывшего для себя червячка или бабочку и не желающего причинять им боль. И тем не менее этот молодой человек оставался призраком, чья верная рука посылала пулю прямо в лоб любому «стервятнику» Льяно-Эстакадо!

Он спрыгнул с лошади и протянул мне руку. После нашего рукопожатия он обратился к Виннету:

— Я вижу, здесь не только воины апачей. Знает ли Виннету, что за важных людей привел с собой Олд Шеттерхэнд?

Вождь ответил ему едва заметным кивком головы.

Кровавый Лис представил их всех.

— Вот стоит Олд Шурхэнд, известнейший из белых охотников. Он шел на юг, чтобы познакомиться с вождем апачей, и по дороге встретил Олд Шеттерхэнда.

Виннету пожал Шурхэнду руку и сказал:

— Любой, кого приведет с собой Олд Шеттерхэнд, будет доброжелательно принят здесь. Я много слышал о тебе, теперь дела займут место слов, как сегодня человек встал на место легенд о нем.

Я понял, что Шурхэнду понравились его слова — Виннету произвел на него большое впечатление.

— А это, — продолжал Кровавый Лис, — Олд Уоббл, которого еще называют королем ковбоев. Он помогал Олд Шурхэнду и Олд Шеттерхэнду освобождать Боба.

По лицу Виннету мелькнула странная, я бы сказал, лукавая улыбка, когда он подавал старику руку со словами:

— Олд Уоббл известен вождю апачей, он хитер, как лис, скачет, как черт, и охотно курит сигареты 37Сигарета — речь идет не о сигарете в современном понимании слова (папироса без мундштука), а об «особом разборе мелких сигар» (В. И. Даль), маленькой тонкой сигаре, закручивавшейся на машинах..

Лицо старика было засветилось от радости, но при упоминании о сигаретах черты его вновь омрачились, и он закричал:

— Дьявольщина, а ведь это так и есть! Но я уже несколько месяцев ни одной не держал во рту. Где их взять в этой Богом проклятой стране? Если так и дальше пойдет, перейду на сигары, this is clear!

Этот заядлый курильщик без сигареты не мог прожить и часа.

Кровавый Лис представил Виннету Паркера и Холи, которым также было сказано несколько добрых слов. Вождь апачей сделал большой крюк, чтобы взглянуть на меня и апачей.

Сколько нам, Виннету, Лису и мне, нужно было всего порассказать друг другу! Но для этого совершенно не было времени. Боб и Санна должны были отвести наших лошадей на водопой, и мы расположились перед домом, чтобы посоветоваться. Тут стоял грубо сколоченный стол и две лавки. За ним мы и устроились.

Лис пошел в дом, чтобы принести нам что-нибудь поесть. Внимание же остальных было приковано к той необычной обстановке, которая их окружала. Они с удивлением озирались. Это был островок настоящего рая в горячей, как печь, пустыне! Тут располагался природный водоем почти круглой формы, диаметром около восьмидесяти шагов, до краев наполненный светлой драгоценной влагой, поверхность которой искрилась на солнце. Над ней сновали стрекозы. На берегу лошади с удовольствием щипали свежую травку. Низкорослые пальмы отражались в воде. Над ними образовывали густую крону стройные сосны и сикоморы. За домом лежало кукурузное поле, где на золотистых початках паслась целая стая карликовых попугаев.

Сам домик был невелик, но одному Кровавому Лису его вполне хватало. Совершенно неясно было, из какого материала он сделан, все его стены заросли ползучими растениями и побегами с яркими белыми и красными цветками. Кое-где уже поспели пестрые плоды. Там, где плодов не было, над цветками зависали, как изумруды, яркие колибри, нашедшие сюда дорогу. Сикоморы, кипарисы и сосны у воды все были старыми деревьями, семена которых доставили сюда птицы, когда человек еще понятия не имел об этом оазисе в пустыне. Кроме того, здесь росли каштаны, миндальные, апельсиновые и лавровые деревья. Последние Кровавый Лис посадил давным-давно, так же как и стелющиеся по грунту и воде быстрорастущие кустарники, призванные сдерживать песок. Лис провел от пруда во все стороны небольшие канальцы, чтобы обводнить как можно больше безжизненного пространства.

Этот затерянный в песках мир напоминал джунгли Бразилии или Боливии.

Насладившись этим зрелищем, мы прошли в дом. Открыв дверь, обрамленную плющом, мы увидели, что все его внутреннее пространство состоит из одной комнаты, стены которой отделаны тростником, скрепленным нежной глиной, взятой из пруда. Потолок тоже покрывали длинные стебли тростника. В трех стенах были прорублены окна. Напротив двери располагался вылепленный из глины очаг, а над ним — дымоход. Над очагом висел также железный котел.

Пол был выложен выдубленными шкурами. На местах лежанок были натянуты на деревянные каркасы медвежьи шкуры. Под потолком висело сушеное мясо, а на стенах — всевозможное оружие, какое только можно было приобрести на Западе. Несколько ящиков служили комодами и шкафами. Имелся также самодельный стол со стульями.

Особым украшением комнаты являлась белая шкура бизона с черепом. Это был особый наряд Лиса — «духа Льяно-Эстакадо», в него он обряжался, когда выезжал карать «стрелочников». По обе стороны шкуры в стену было воткнуто множество ножей — мрачная летопись его встреч со «стрелочниками», у которых он забирал эти ножи, сразив хозяев метким выстрелом в лоб. Недалеко от дома Кровавого Лиса было выложенное изнутри шкурами углубление в песке, где в свинцовом ящике хранилась амуниция «стрелочников».

На северной стене дома, куда не доходило солнце, висело множество кожаных мешочков для хранения воды. Их содержимым Лис спас от смерти не одного затерявшегося в песках Льяно путешественника.

Таким был этот остров в пустыне, и таким был дом на этом острове.

Потом все мы сели и с аппетитом пообедали. Лис пошел в дом и вернулся с картонной коробкой, вручил ее Олд Уобблу и заявил:

— Это, мистер Каттер, для вас, я желал бы, чтобы мои гости чувствовали себя у меня как дома,

Олд Уоббл взял картонку, подержал ее в руках и произнес с сомнением:

— Хорошо себя чувствовали? Вы полагаете, что у вас есть что-то такое, что обрадует меня?

— Я просто убежден в этом.

— А что же это такое?

— Откройте и увидите.

— Хм!

Он открыл коробку, снял бумажку и испустил крик радости:

— Боже, сигареты! Это сигареты! Целых пятьдесят штук! И это все мне?

— Все — вам.

— Вы благородный юноша. Дайте, я вас расцелую.

Он притянул Лиса к себе и влепил ему в щеку смачный поцелуй. Потом он закурил и с наслаждением выпустил дым, каждой черточкой своего лица изображая полнейшее блаженство.

По лицу Виннету опять промелькнула лишь тень улыбки. У него не было никаких страстей и привязанностей, и ему было совершенно непонятно, почему это сам король ковбоев приходит в неописуемый восторг от такой чепухи, как сигареты.