Онлайн чтение книги Верность
Глава двенадцатая

Вторая половина учебного года — самая напряженная для студентов: подготовка к экзаменам, сами экзамены, а для выпускников — завершение работ над дипломными проектами, защита их. Для Федора этот период в нынешнем году был вообще едва ли не самым трудным за все время учения в институте. Но никогда прежде он не испытывал такой бодрости, как сейчас. Федор работал, не щадя себя. Вместе с тем умелый распорядок дня позволял находить время — больше, чем раньше, — для ребенка, для семьи.

Разными путями к разным целям шли Федор и Марина в своей личной жизни: Федор — молчаливо боясь за Марину, она — ожидая Анатолия, лишь с ним связывая свое будущее.

— Марина поддержала твое предложение, — сказала Надя Степанова, — мы написали заметку о Прохорове. (Ах, Сережка, Сережка! В этой истории с ним Федор готов был теперь обвинять только себя.)

Надя рассказала о дальнейшем поведении Прохорова: декан разрешил ему сдать курс по химии, а Сережка и в ус не дует. Вместо того чтобы готовиться, он ходит и грозит, что куда-то пойдет и «потолкует», — имеет удовлетворительную отметку по химии, а его заставляют снова сдавать.

— Завтра появится заметка и сразу же — общее собрание, — сказал Федор.

Дальше Надя говорила о том, какой порядок установился в группе после избрания нового старосты. И хотя никто не устанавливал какого-то нового учебного режима, по рассказу Нади выходило, что он совершенно новый и очень хороший. Рассказывая, Надя останавливалась на тех подробностях, которые особенно должны были интересовать Федора, и вместе с тем так, как если бы это необходимо вытекало из существа дела.

Просто и открыто смотря в лицо Федору, Надя проговорила, качнув головой:

— Вот скажи, Федор, а? Чего бы, казалось, вам не жить?

Помолчав, добавила тихо и с удивлением.

— Чего не поделили, не знаю!

Федор, склонив голову, задумчиво водил карандашом по столу. Что он мог ответить?

— Я этого не понимаю! — сказала Надя уже у дверей. Постояла, думая о Викторе, и решительно вышла. У нее так не будет!

…Федор, особенно в-последнее время, часто раздумывал о Семене Бойцове; удивляла замкнутость товарища, желание остаться незаметным.

«Почему он чуждается людей? — думал Федор. — Почему малейшая товарищеская услуга вызывает у него такую болезненно-стыдливую реакцию?»

Он старался вызвать Семена на откровенный разговор. Однако с Семеном трудно говорить — он избегал бесед на темы, касающиеся его личности. Но и в беседах, не касающихся его, Бойцов не был словоохотливым. Федор запасся терпением: он был уверен, что Семен в конце концов откроется. Его что-то томило, это ясно. Ведь говорила Надя, что он раньше не был таким букой!

Несмотря на сдержанность товарища, Федор сумел уловить, что у него с Семеном общие взгляды на вещи.

Странными были их беседы: говорил один Федор, Семен слушал, короткими замечаниями поддерживая мысль товарища. Он умел слушать, и Федор не раз со смехом ловил себя:

— Э, да что это я один распространяюсь… Не наскучило, Семен? Ты что помалкиваешь?

— Ты правильно говоришь, — смущенно улыбаясь, отвечал Семен.

Бывали случаи, когда он не соглашался с Федором, — это было видно по его глазам. Федор настораживался:

— Не согласен? А по-твоему как?

Семен коротко и не совсем уверенно, точно стеснялся возражать товарищу, опровергал мысль Федора. Тот начинал спорить. Семен от спора уклонялся, говорил:

— Может быть, и так…

Но Федор видел, что он оставался при своем мнении. Это его сердило, и он выговаривал Семену:

— Если чувствуешь, что прав, — доказывай, спорь! Иначе не доберемся до истины. Истина, говорят, рождается в спорах. Так? Нет?

Семен пожимал плечами:

— Наверное, так.

А Федор думал: «Ах ты, хитрец!.. Все понимает, а отмалчивается».

Желание сблизиться с товарищем натолкнуло Федора на размышления: а что у него было в прошлом? Как жил, как учился, кто его товарищи?

Внимательно просматривая его документы, Федор подметил в них одну деталь: везде, где надо и не надо, Семен настойчиво указывал на свое социальное происхождение. Федор несколько раз перечитывал заявление Семена с просьбой принять его в институт. И здесь между строк чувствовалось сердитое, вызывающее: «Вот каков я! Смотрите не ошибитесь!»

«Ишь ты, — с улыбкой думал Федор, — воинственный, оказывается, мужчина!»

Он написал письмо на завод, где раньше, судя по анкете, работал Семен. Ответ пришел скоро. Директор сообщал уже известные факты. Давал краткую деловую характеристику, выражал свое удовольствие по поводу отличных успехов Бойцова и просил подробнее написать о его жизни.

Во втором своем письме Федор рассказал директору о странном поведении Бойцова, о том, что он чуждается товарищей, замкнулся в одной учебе.

Так вот, оказывается, в чем дело: возвращение отца! Директор писал об этом в полушутливом тоне, подтрунивая над Семеном. Но Федор не склонен был иронизировать. Он подумал:

«Я понимаю Семена. Доведись мне, я бы тоже не возрадовался…» Но тут же добавил про себя: «Но к людям, конечно, не изменил бы отношения. При чем тут люди?» Директор писал:

Припекло по-настоящему… Еще бы! Была у парня гордость — отец-коммунист, и вдруг все перевернулось.

Было еще одно обстоятельство, над которым думал Федор. Он не раз замечал косые взгляды Семена и его растерянность при встречах с Надей. А ее смущение, когда Федор завел разговор о Бойцове? Неразделенное чувство, что ли? Увы, здесь Федор ничем не может помочь…

После некоторого раздумья он решил начистоту поговорить с Семеном. Парень он неглупый, поймет. Можно сказать и о письмах директора, что тут особенного? Встретив Семена в коридоре, Федор сказал ему:

— Зайди ко мне. Есть одно интересное письмо. Тебя касается…

— Меня?

«Какое письмо? Почему меня касается?» — встревоженно думал Семен, идя вслед за Федором в комнату комитета комсомола. Федор сел за стол, выдвинул ящик, достал конверт. Семен стоял у дверей.

— Садись.

— Что за письмо?

— Ты сядь. Сейчас расскажу.

Семен опустился на стул. Что он, Федор, копается там в конверте? Ну вот, достал письмо, опять медлит, потирает лоб пальцами.

— Какое письмо? — тихо переспросил Семен.

— Пишет директор завода… Оттуда, где ты работал…

Директор завода! Семен выпрямился, сразу почувствовав облегчение; проводя ладонью по щеке, вздохнул. Директор завода! А он думал…

— Что он пишет?

Тревоги уже не было в лице Семена, оно выражало добрую, хотя немного и настороженную заинтересованность.

— Директор очень интересуется тобой. Это его второе письмо. В первом он спрашивал, как учишься, как поведение… Я написал, что учишься отлично… Поведение? Тоже ничего компрометирующего нет… Вот общественная работа… Я не знал, как написать… Лгать? Не хотелось. Огорчать? Тоже…

— Огорчать… — Смешанное чувство беспокойства и недоверия отразилось в чертах Семена. Он переменил позу — согнулся, подперев голову руками, но потом опять выпрямился.

Федор молчал, и от этого беспокойство Семена делалось заметней.

— Так ты ничего и не написал? — глухо спросил он.

— Нет! Об этом я ничего не написал.

— Ну, правильно! — вырвалось у Семена: он покраснел и отвернулся, с досадой сжав губы.

— Почему правильно? — Федор старался говорить беспечным тоном, словно речь шла о посторонних и неважных пустяках, не хотелось придавать беседе значительность — боялся отпугнуть товарища. — Почему ты думаешь, что правильно? — с наивным лукавством опять спросил он. — Ведь я обошел вопрос, а мог бы сказать прямо. Значит, я угадал, что мог бы этим его огорчить?

— Конечно. — В голосе Федора было что-то располагающее к нему Семена, но он еще колебался с ответом.

— Ну, — с улыбкой подбодрил его Федор, — почему бы он огорчился?

— Ну, как почему? — Семен качнул головой, словно удивляясь непонятливости Федора. — Ведь он обо мне так… хорошо думает, а я… видишь… не могу его… обрадовать…

При последних словах что-то вроде просительной, виноватой улыбки мелькнуло на лице Семена и пропало.

Это движение в лице товарища не ускользнуло от внимания Федора, оно будто приоткрыло в Семене какую-то слабую, незащищенную частицу души. Одно неосторожное слово, неверный шаг, и Семен готов был снова замкнуться. Он сидел, поникнув, и Федор чувствовал: чем дольше будет длиться молчание, тем меньше возможности откровенного разговора.

«Буду говорить прямо! — решил Федор. — Зачем лукавить? Да и не получается у меня…»

— Знаешь, Семен, что мне показалось? Ты думал, что письмо от отца? Я угадал?

Против ожидания Семен не растерялся и не смутился, он только как-то напрягся весь, да глаза посветлели.

— Да. Я думал: от него. А что? Разве это очень важно?

— Что значит важно? Мне показалось. Он тебе пишет?

— Два раза писал.

— Ты не ответил?

— Зачем он мне нужен? Я не хочу о нем думать и знать!

— Вот хорошо! — обрадовался Федор и, выйдя из-за стола, остановился перед товарищем.

Неожиданно для себя он обнаружил, что очень волнуется и не знает, как быть дальше. Препятствие, которое стояло перед ним — отец Семена, — было устранено, и с легкостью, которую он не мог предвидеть… Значит, «воинственность» Семена, которая сквозила в его анкетах и заявлении, — все это уже прошлое? Федор не знал, что же дальше делать. Но он видел теперь гораздо большее: с Семеном можно говорить без обиняков.

— Слушай, Семен. Ты очень уважаешь директора?

— Директора? Уважаю.

— Он пишет: ты не хотел учиться. Почему?

— Зачем ты это спрашиваешь?

— Да интересно. — Федор, смеясь, взял Семена за руки. — Кто же поверит, что ты не хотел учиться? Отчего же упрямился?

— Почему да отчего… Не все ли равно?..

— Нет, все-таки… И директор вот удивляется. Он тебя очень любит!

— Любит… — Какое-то воспоминание, может быть об отце, на миг изменило черты Семена, он сжал руки, трепетно вздохнул. Опустив голову, минуту посидел так, словно забылся, потом вдруг резко поднялся со стула и с неожиданной страстью проговорил: — Любит? Теперь я… вижу, хотя не знаю… за что. А тогда… Зачем мне это было, скажи! Я не хотел… так! Я хотел, как все! Зачем он меня выделял? Любит или не любит, но — как всех. — Видимо, накипело в душе Семена, он произносил эти слова почти с наслаждением, точно радуясь, что наконец может освободиться от их тяжести. — Он мне и деньги давал, я не брал… Почему мне? Что я ему? Я же все понимал: отец — такой, вот поэтому… — Он махнул рукой и отошел к стене, сел там на стул. Лицо его выражало досаду и утомление, он точно сожалел о чем-то… О вспышке своей, что ли?

— Говори, говори, — сказал Федор.

— Что говорить? Все ясно. Ты вот мне скажи: зачем обо всем этом спрашиваешь?

— Как зачем? Ты мой товарищ…

— Товарищ… — Семен вздохнул, махнул рукой. — Какой я тебе товарищ!..

Заметив возмущенное движение Федора, он испуганно поднялся:

— Федор! Я понимаю все… Я хотел сказать… Вы вот дружите, а я…

Он запнулся.

— Что ты?

— А я… ничем не могу ответить… вот!

— Почему? — спросил пораженный Федор. — Ты что глупости городишь? Чем ты хуже любого из нас?

— Не знаю… Отвык я как-то… от всего этого… Ты вот говоришь: общественная работа… А раньше я разве не участвовал? Ведь пионером был…

— Я знаю это. Я уверен, что ты и сейчас сможешь. Знаешь что? Прочти сначала письмо…

— А можно?

— Конечно. Какие могут быть секреты!

Семен взял конверт, осторожно развернул. Отошел к окну, принялся читать. Прочел и некоторое время стоял неподвижно, не оборачиваясь.

— Что ж, — наконец сказал он и медленно повернулся. Лицо его было добрым, глаза светились мягко и застенчиво. Он протянул письмо. — Возьми. Он правильно пишет. И вообще — он чудесный человек.

— Дай руку! — сказал Федор.

Семен подал руку и смутился.

— Ну, подумаешь… ладно, — заикаясь, сказал он.

Федор обнял его за плечи.

— Семушка! У меня есть друг Анатолий, он всегда в таких случаях говорит: «Наплевать и забыть». Вот и ты: наплюй и забудь! То, что ты придумал, не существует. Не надо сторониться людей. Не надо думать, что ты хуже товарищей, а потому недостоин их дружбы. Между нами говоря, хорошо еще, что никто не знает об этом, а то бы всыпали тебе по первое число. — Федор засмеялся. — Ишь, придумал! И обижаться не надо на людей. Директор вот пишет, что ты обиделся на людей… Зачем это? Разве они желают тебе зла? Но, может быть, некоторые иногда спешат, не замечают человека. — Федор подумал, нахмурился. — Есть такие! Но им за это вот от таких, как директор, здорово попадает: «Смотрите, черти, помогайте друг другу!» На отца ты правильно смотришь — оторвал и забыл. И тут тебе особенно нечего раздумывать и волноваться. Я давно хотел с тобой поговорить на эту тему, да разве с тобой столкуешься! — Федор, улыбаясь, сжал плечо Семена. — Мало того, что плетешься где-то в стороне, чуть что — сразу в свою норку, и ни за что не вытянешь… Но теперь, Семен, я от тебя не отстану. Да ты и сам подумай: зачем тебе эта поза? Что в ней хорошего? Иди к нам, давай работать вместе. Трудно сначала? Пересиль себя! Без умения жить с людьми, без постоянной потребности приносить пользу обществу ты не можешь стать хорошим инженером. Конечно, ты сам это хорошо понимаешь. Я тебя хочу спросить: у тебя есть желание помогать институту?

Семен ответил не сразу. Есть ли у него желание? Этот вопрос для него звучал сейчас так же, как если бы его спросили: хочешь ли быть таким, как все?

— Что я могу сделать для института? Я бы хотел, да разве я смогу? Я отвык, Федор.

— Вот и надо привыкать.

— Я ничего не могу. Ну что? Я только могу с книгами… учиться. И все.

— О! — подхватил Федор. — Это много. Это значит, ты все умеешь.

— Как так?

— А вот как! Ты член технического кружка?

— Нет.

— Почему?

— Да так. Что там интересного? Зады твердят.

— Вот! И я так думаю! Мы с Виктора снимаем обязанность руководителя, он только внешний лоск наводит, а дела не видно. Пусть занимается литературным кружком. А руководителем технического кружка назначим отличника Семена Бойцова!

— Это очень смело, — сказал Бойцов. Мысленно представив себя в роли руководителя, он усмехнулся: Бойцов — руководитель!

Но Федор говорил так («Ой, хитрый!» — подумал Семен), словно у него не только не было никаких сомнений, но даже как будто он был недоволен собой, что так поздно предложил Семену руководить кружком; он даже покачал головой и произнес:

— Черт возьми, а? — Сперва в досаде поморщился, а затем восхищенно посмотрел на Семена. — Согласен?

— Я не справлюсь.

— Не хочу и слушать! Через четыре года дадут тебе цех или конструкторское бюро, тоже скажешь: не справлюсь?

«А в самом деле? — подумал Семен. — Там цех, а здесь только еще кружок…»

— Ну, хорошо, — после минутного размышления сказал он и слегка покраснел: ему стало неловко оттого, что он так упирается.

— Теперь вот что, — продолжал Федор, — попрошу помочь нашей газете.

— Чем же я могу помочь?

— Ты хорошо рисуешь.

— Вот, заметил! — Семен засмеялся. — Ну и что же?

— Мы введем тебя в состав редколлегии. Согласен?

— Что ж, вводите. Теперь посыпалось!..

Он так смешно, растерянно махнул рукой при этом, что пришла очередь рассмеяться Федору.

— Ничего, ничего! Ты только окунись в эту работу… Я на себе испытал. Первая твоя работа в газете будет вот какая: на Сережку Прохорова поступила заметка. Изобрази его посмешней. Вот тебе фотография. Срисуй. Или, может, с натуры лучше?

Семен уткнулся в фотокарточку. Очкастый, с язвительной улыбкой, курносый, смотрел на него Сережка.

— Я его с натуры, — вдруг весело сказал Семен.

Федор взял его за локти, чуть притянул к себе, приподнимая, и опять легонько оттолкнул:

— Хлопочи!