Онлайн чтение книги Так держать, Дживз! Very good, Jeeves
ГЛАВА 2. Комплекс неполноценности старины Сиппи

Я смерил упрямого малого одним из своих взглядов. Я был поражён и шокирован.

— Ни слова, Дживз, — сказал я. — Ты зашёл слишком далеко. Шляпы — да. Носки — да. Пиджаки, брюки, рубашки, галстуки и штрипки — вне всяких сомнений. Что касается этих предметов моего туалета, я полагаюсь на тебя целиком и полностью. Но когда дело доходит до ваз — нет, и ещё раз нет.

— Слушаюсь, сэр.

— Ты говоришь, эта ваза не гармонирует с обстановкой комнаты, и хотя, по правде говоря, я не понимаю, что ты имеешь в виду, я отрицаю твое утверждение in toto. Мне нравится эта ваза. Я считаю, она декоративная, живописная и стоит куда дороже пятнадцати шиллингов, которые я за неё заплатил.

— Слушаюсь, сэр.

— Это всё, Дживз. Если кто-нибудь позвонит мне по телефону, в течение следующего получаса меня можно будет найти в редакции «Мейферского вестника» у мистера Сипперли.

Я ушёл с гордо поднятой головой, холодно кивнув Дживзу. Я был крайне недоволен строптивым малым. Вчера вечером, прогуливаясь по Стрэнду, я случайно зашёл в одно из крохотных помещений, где парни с громоподобными голосами целый день, ни разу не присев, продают с аукциона всякую всячину. Вообще-то я смутно представляю себе, как это получилось, но неожиданно я стал владельцем большой китайской вазы, расписанной красными драконами. Кроме драконов на ней были нарисованы птицы, собаки, змеи, а также зверь, похожий то ли на леопарда, то ли на кого-то другого. И весь этот зверинец стоял сейчас на полке над дверью в мою гостиную.

Я был очень доволен покупкой. Ваза сверкала и переливалась. Она радовала глаз и не могла не привлечь внимания. Поэтому, когда Дживз, сморщив нос, начал высказываться о ней хуже любого художественного критика, я резко его оборвал. Ne sutor ultra, — сказал бы я ему, если б знал, что это значило. Я имею в виду, где это видано, чтобы камердинер подвергал цензуре вазы? Разве в его обязанности входит подбирать фарфор для своего молодого господина? Естественно, нет, и я недвусмысленно дал понять Дживзу, чтобы он не совал нос не в своё дело.

Я всё ещё был в плохом настроении, когда вошёл в редакцию «Мейферского вестника», чтобы излить душу старине Сиппи, моему закадычному другу, который наверняка меня понял бы и не преминул бы мне посочувствовать. Но когда мальчик-посыльный провёл меня в святая святых и я увидел бедолагу, с головой погружённого в работу, у меня не хватило духу посетовать ему на мою жизнь.

Должно быть, все деятели, которые что-нибудь издают, очень быстро превращаются в задохликов. Шесть месяцев назад Сиппи был весёлым, жизнерадостным парнем, но в то время его называли внештатным журналистом. Он писал рассказы, стихи и прочую дребедень в разные журналы и наслаждался жизнью. Сейчас же бедняга стал издателем дурацкой газетёнки, и его было не узнать.

Сегодня он выглядел ещё более измученным, чем всегда, поэтому, позабыв о своих неприятностях, я решил развеселить его и сказал, что пришёл в полный восторг от последнего номера «Мейферского вестника». По правде говоря, я его не читал, но мы, Вустеры, способны прибегнуть к любым уловкам, чтобы подбодрить наших друзей.

Моё лекарство возымело действие. Он оживился, и глаза у него заблестели.

— Тебе действительно понравилось?

— Просто блеск, старина.

— Хорошая подборка, верно?

— Потрясающая.

— А как тебе поэма «Одиночество»?

— Шикарная вещь.

— Настоящий шедевр.

— Жемчужина из жемчужин. Кто её сочинил?

— Там стояла подпись, — несколько холодно ответил Сиппи.

— У меня плохая память на имена.

— Её написала, — с лёгкой дрожью в голосе произнёс бедолага, — мисс Гвендолен Мун. Ты не знаком с мисс Мун, Берти?

— По-моему, нет. Приятная девушка?

— Боже всемогущий! — воскликнул Сиппи.

Я пристально на него посмотрел. Если вы спросите мою тётю Агату, она вам скажет, — по правде говоря, она вам скажет, даже если вы её не спросите, — что я тупой бесчувственный бездельник. Едва разумное существо — так она однажды меня окрестила, и должен вам признаться, по большому счету в чём-то она права. Но есть область, в которой я разбираюсь не хуже детектива по кличке «Ястребиный Глаз». Влюблённых я распознаю быстрее, чем любой парень моего веса и возраста в Метрополии. За последние несколько лет я перевидал такое количество своих знакомых, поражённых этой болезнью, что теперь узнаю её за милю в густом тумане. Сиппи сидел, откинувшись на спинку кресла, и грыз карандаш, глядя в стену отсутствующим взглядом, так что мне нетрудно было поставить ему диагноз.

— Выкладывай, что у тебя стряслось, — сказал я.

— Берти, я её люблю.

— Ты ей признался?

— Что ты! Как я могу?

— Не вижу ничего сложного. Когда будешь с ней разговаривать, упомяни о своей любви между делом.

Сиппи глухо застонал.

— Знаешь ли ты, Берти, что значит чувствовать своё ничтожество?

— Конечно! Иногда это чувство возникает у меня, когда я беседую с Дживзом. Но сегодня он зашёл слишком далеко. Представляешь, у него хватило наглости раскритиковать вазу…

— Она намного выше меня.

— Да ну? Высокая девица?

— Духовно. Она небесное создание. А я кто? Жалкий, земляной червь.

— Ты в этом уверен?

— Да. Разве ты забыл, что год назад мне дали тридцать дней тюрьмы вместо штрафа за то, что я украл полицейский шлем?

— В то время ты был под мухой.

— Вот именно. Какое право имеет пьяница и закоренелый преступник мечтать о богине?

Я смотрел на бедолагу, и сердце моё обливалось кровью.

— Послушай, старина, а ты не преувеличиваешь? — спросил я. — Все, кто получает достойное воспитание, веселятся от души в ночь после регаты, и лучшие из нас имели неприятности с законом.

Он покачал головой.

— Не утешай меня, Берти. Это очень благородно с твоей стороны, но слова ничего не изменят. Нет, я могу лишь поклоняться ей издали. Когда я вижу её, мной овладевает странное оцепенение. Язык мой словно прилипает к гортани. Я так же не могу сделать ей предложение, как… Войдите! — крикнул он.

Только бедняга немного разговорился, как ему помешал стук в дверь. Вернее, не стук, а удар, причём весьма сильный. В комнату вошёл дородный, важного вида деятель с пронзительным взглядом, римским носом и высокими скулами. Властный тип, вот как я бы его назвал. Мне не понравился его воротничок, а Дживз наверняка неодобрительно отнёсся бы к его мешковатым штанам, но тем не менее вид у него был властный. В нём чувствовалась непреодолимая сила, совсем как в полисмене-регулировщике.

— А, Сипперли! — сказал он.

Старина Сиппи разволновался, дальше некуда. Он вскочил с кресла и встал по стойке смирно, закатив глаза.

— Садитесь, Сипперли, — милостиво разрешил регулировщик. Я не произвёл на него ни малейшего впечатления. Бросив на меня пронзительный взгляд и пошевелив носом, он раз и навсегда позабыл о существовании Бертрама. — Я принес вам ещё одно — ха! — приношение на алтарь искусства. Прочтёте мою статью, как только освободитесь, мой мальчик.

— Да, сэр, — сказал Сиппи.

— Думаю, вы получите огромное удовольствие. Но я вот на что хотел обратить ваше внимание: мою новую статью следует поместить на более достойное место, чем предыдущую. Я, конечно, понимаю, что в еженедельнике это сделать нелегко, но мне совсем не нравится, когда мой труд печатают вместе с рекламой всяких там увеселительных заведений. — Он на мгновение умолк, и в его глазах появился угрожающий блеск. — Вы ведь учтёте моё пожелание, Сипперли?

— Да, сэр.

— Очень вам обязан, мой мальчик, — снисходительно произнёс регулировщик, благодушно улыбаясь. — Вы должны простить меня за настойчивость. Я никогда в жизни не стану диктовать издателю, как надо — ха! — издавать, но… Это всё, Сипперли. До свидания. Я зайду узнать о вашем решении завтра в три часа пополудни.

Он удалился, оставив после себя дыру в воздухе размером примерно десять на шесть футов. Когда, по моим подсчётам, дыра затянулась, я уселся на стул и спросил:

— Что это было?

Внезапно мне показалось, что старина Сиппи спятил. Он поднял руки над головой, затем вцепился себе в волосы, изо всех сил пнул стол ногой и повалился в кресло.

— Будь он проклят! — воскликнул бедолага. — О боже, сделай так, чтобы по дороге в церковь он поскользнулся на банановой кожуре и вывихнул обе лодыжки!

— Кто он такой?

— О боже, сделай так, чтобы он осип и не смог больше сказать ни слова!

— Да, но кто он такой?

— Директор моей школы.

— Знаешь, старина, может, тебе лучше…

— Директор школы, в которой я учился, — поправился Сиппи и смущённо на меня посмотрел. — О, господи! Ты хоть понимаешь, как я влип?

— По правде говоря, не очень.

Сиппи вскочил с кресла и забегал по комнате.

— Что ты чувствуешь, — спросил он, — встречаясь с директором школы, в которой ты учился?

— Я с ним не встречаюсь. Он давно умер.

— Тогда я скажу тебе, что чувствую я. Мне кажется, я снова стал учеником, и учитель вытурил меня из класса за учинённые мной беспорядки. Однажды так и случилось, Берти, и я не забыл об этом до сих пор. Словно вчера помню, как я стучу в дверь кабинета старика Уотербери и слышу: «Войдите», напоминающее рык льва при встрече с первыми христианами; а затем я вхожу и останавливаюсь перед ним и объясняю, за что меня выгнали, переминаясь с ноги на ногу, и наклоняюсь, ожидая целую вечность, и получаю шесть смачных ударов по одному месту тростью, жалящей хуже гадюки. И когда сейчас я вижу Уотербери, моя старая рана начинает ныть, и я могу лишь сказать ему «Да, сэр» или «Нет, сэр», чувствуя себя при этом четырнадцатилетним мальчишкой.

Теперь я разобрался, что к чему. Беда таких парней, как Сиппи, занимающихся писаниной и всем прочим, заключается в том, что они обладают артистическим темпераментом и поэтому могут упасть духом в любую секунду.

— Он заваливает меня статьями вроде «Школы в старых монастырях» или «Малоизученные выражения Тацита» и требует, чтобы я напечатал эту дребедень, а у меня не хватает силы воли ему отказать. При этом считается, что мой еженедельник должен служить интересам высшего общества.

— Ты должен быть твёрд, Сиппи. Твёрд и непреклонен, старина.

— Не могу. Рядом с ним я чувствую себя изжёванной промокашкой. Когда он смотрит на меня, выставив нос, моя душа уходит в пятки и я снова становлюсь школьником. Он меня просто преследует, Берти. И как только владелец «Мейферского вестника» обнаружит в газете хоть одну такую статью, он справедливо решит, что я свихнулся, и уволит меня в ту же секунду.

Я задумался. Проблема была не из лёгких.

— А что, если?… — предложил я.

— Ничего не выйдет.

— А жаль, — произнёс я со вздохом.

* * *

— Дживз, — сказал я, вернувшись домой — напряги свой ум.

— Сэр?

— Тебе придётся пошевелить мозгами. Дело необычайно сложное. Ты когда-нибудь слышал о мисс Гвендолен Мун?

— Поэтессе, написавшей «Осенние листья», «Это было в Англии в июне» и другие поэмы?

— Великие небеса, Дживз! По-моему, ты знаешь всё!

— Большое спасибо, сэр.

— Ну так вот, мистер Сипперли влюбился в мисс Мун.

— Да, сэр.

— Но он боится сказать ей о своей любви.

— Частый случай, сэр.

— Считает себя недостойным её.

— Вот именно, сэр.

— Но это ещё не всё! Запомни то, что я тебе сейчас сказал, и слушай дальше. Мистер Сипперли, как ты знаешь, издает еженедельную газету, выражающую интересы высшего общества. А в последнее время директор его бывшей школы повадился ходить к нему в редакцию и заваливать его статьями о монастырях и Тацитах, на которые высшему обществу наплевать. Тебе всё ясно?

— Я внимательно слежу за ходом вашей мысли, сэр.

— И эту ахинею мистер Сипперли вынужден печатать, потому что у него не хватает духу послать старого директора сам понимаешь куда. Вся беда в том, Дживз, что у старины Сиппи эта самая штука, которая так часто бывает у многих парней… у меня на кончике языка вертится название.

— Комплекс неполноценности, сэр?

— Вот-вот. Комплекс неполноценности. У меня он тоже имеется, Дживз, по отношению к моей тёте Агате. Ты ведь знаешь меня, Дживз. Тебе известно, что, если потребуются добровольцы для спасения утопающих, я первый брошусь в лодку. Если кто-нибудь скажет: «Не спускайся в шахту, там опасно», я не обращу на…

— Несомненно, сэр.

— И тем не менее, — слушай меня внимательно, Дживз, — когда я узнаю, что тётя Агата точит топор, что бы изрубить меня на мелкие кусочки, я бегу, как вспугнутая лань. А почему? Потому что она вызывает во мне комплекс неполноценности. И мистер Сипперли находится точно в таком же положении. Он бросится в бушующее море, и на лице его не дрогнет ни один мускул, но он не может заставить себя объясниться с мисс Мун и указать на дверь директору своей бывшей школы, потому что у него комплекс неполноценности. Ну, что ты посоветуешь, Дживз?

— Боюсь, сэр, я не смогу предложить план действий экспромтом.

— Ты имеешь в виду, тебе нужно время для обдумывания?

— Да, сэр.

— Думай, Дживз, думай. Может, к утру в мозгах у тебя прояснится. Что Шекспир говорит о сне, Дживз?

— «Естества утомлённого нежный целитель», сэр.

— Вот-вот. Именно это я и хотел сказать.

* * *

Знаете, если всласть выспаться, любая проблема утром кажется простой, дальше некуда. Не успел я открыть глаза, как понял, что составил во сне шикарнейший план действий, которым мог бы гордиться сам Фуше. Я нажал на кнопку звонка, недоумевая, почему Дживз не подал мне вовремя чай.

Затем я позвонил ещё раз, но прошло не меньше пяти минут, прежде чем забывчивый малый принёс мне чашку живительной влаги.

— Прошу прощенья, сэр, — сказал он, выслушав мой справедливый упрёк. — Я находился в гостиной, сэр.

— Ах! — произнёс я, с наслаждением делая первый глоток. — Занимался важными делами, что?

— Я вытирал пыль с вашей новой вазы, сэр.

Хотите верьте, хотите нет, я сразу оттаял. На душе у меня потеплело. Если мне кто и нравится, так это тот, кто, забывая о гордости, смело признаётся в своей ошибке. Само собой, Дживз прямо ничего не сказал, но мы, Вустеры, умеем читать между строк. Я видел, что он готов полюбить мою вазу.

— Ну, и как она тебе?

— Да, сэр.

Немного загадочный ответ, но я не стал ничего уточнять.

— Дживз, — сказал я.

— Сэр?

— Помнишь дело, о котором мы вчера говорили?

— Вы имеете в виду комплекс неполноценности мистера Сипперли, сэр?

— Точно. Так вот, можешь больше не беспокоиться. Дай своим мозгам отдохнуть. Я нашёл решение проблемы, так что мне твои услуги не понадобятся, Меня осенило.

— Вот как, сэр?

— Да, осенило. В делах такого рода первым делом надо изучить… какое слово я хочу сказать?

— Не могу знать, сэр.

— Очень частое слово, хоть и длинное.

— Психология, сэр?

— Совершенно верно. Именно это существительное вертелось у меня на кончике языка. Ведь это существительное, Дживз?

— Да, сэр.

— Молодец! Так вот, Дживз, обрати внимание на психологию старины Сиппи. Мистер Сипперли, так сказать, находится в положении человека, у которого пелена не упала с глаз. Передо мной, Дживз, стояла задача найти способ заставить эту пелену упасть, Ты меня понял?

— Не совсем, сэр.

— Сейчас объясню. В настоящий момент этот бывший директор, этот Уотербери, кажется бедолаге величественным, дальше некуда, если ты понимаешь, что я имею в виду. Прошли годы, сейчас мистер Сипперли бреется каждый день и занимает ответственный пост редактора, но он никак не может забыть, что когда-то получил от вышеупомянутого деятеля шесть смачных ударов по одному месту. Результат — комплекс неполноценности, а бороться с этим комплексом можно единственным способом: надо заставить мистера Уотербери предстать перед мистером Сипперли в жалком виде. Тогда пелена упадёт с его глаз. Ты не можешь не понимать, о чём я говорю, Дживз. Возьмём, к примеру, тебя. Несомненно, некоторые твои друзья и родственники относятся к тебе с большим уважением. А теперь допустим, что однажды вечером они увидят, как ты, в стельку пьяный, танцуешь чарльстон в нижнем белье на Пикаддили.

— Вероятность этого весьма мала, сэр.

— Да, но допустим, что тебя увидят. Пелена упадёт с их глаз, что?

— Возможно, сэр.

— Возьмём другой случай. Ты помнишь, как примерно год назад моя тётя Агата обвинила служанку французского отеля в краже её драгоценностей, а затем обнаружила их в ящичке туалетного столика?

— Да, сэр.

— После чего моя тётя Агата выглядела глупее не придумаешь. Ты согласен, Дживз?

— Несомненно, я видел миссис Грегсон в более выгодном для неё свете, чем тогда, сэр.

— А теперь, следи за каждым моим словом, как кошка за мышкой, Дживз. Глядя на тётю Агату в минуты её падения, наблюдая, как лицо её медленно наливается краской, слушая, как владелец гостиницы на прекрасном французском языке высказывает всё, что о ней думает, а она при этом молчит, словно воды набрала в рот, я почувствовал, что с моих глаз упала пелена. Впервые в жизни, Дживз, страх, который эта женщина внушала мне с детства, пропал. Позже, не скрою, он вновь ко мне вернулся, но в ту минуту я увидел тётю Агату такой, как она есть на самом деле: не рыбиной, которая питается человечиной и чьё имя заставляет самых мужественных деятелей дрожать, как осиновые листы, а жалкой, ничтожной личностью, севшей в лужу. В ту минуту, Дживз, я смог бы послать её куда угодно, и только моё воспитание, а также уважение к слабому полу помешали мне так поступить. Надеюсь, ты не будешь спорить, что я верно обрисовал ситуацию?

— Нет, сэр.

— Ну вот, я твердо убеждён, что пелена упадёт с глаз мистера Сипперли, когда он увидит, как этот Уотербери, этот бывший директор, зайдёт к нему в редакцию с ног до головы обсыпанный мукой.

— Мукой, сэр?

— Мукой, Дживз.

— Но почему вы считаете, что он решится на такой опрометчивый шаг, сэр?

— Потому что у него не будет выхода. Пакет с мукой, сбалансированный на дверном косяке, упадёт вниз по закону земного притяжения. Я собираюсь устроить этому Уотербери ловушку, Дживз.

— Простите, сэр, я бы не рекомендовал вам…

Я поднял руку.

— Подожди, Дживз, я ещё не закончил. Ты помнишь, что мистер Сипперли любит мисс Гвендолен Мун, но боится признаться ей в своей любви? Могу поспорить, что забыл.

— Нет, сэр.

— Ну так вот, я уверен, что как только Сиппи перестанет испытывать благоговейный ужас перед директором Уотербери, он взбодрится до такой степени, что ему просто удержу не будет. Бедолага побежит прямо к ней и положит своё сердце к её ногам.

— Видите ли, сэр…

— Дживз, — довольно сурово произнёс я, — стоит мне предложить план, или проект, или программу действий, как ты тут же заявляешь «Видите ли, сэр» очень неприятным тоном, Это дурная привычка, Дживз, и я советую тебе от неё избавиться. В плане, или проекте, или программе действий, которую я предложил, нет ни одного изъяна. А если он есть, я рад буду услышать, какой именно.

— Видите ли, сэр…

— Дживз!

— Прошу прощенья, сэр. Я лишь хотел заметить, что, по моему мнению, вы приступили к решению проблемы мистера Сипперли не с того конца.

— В каком смысле «не с того конца»?

— Мне кажется, сэр, прежде всего необходимо, чтобы мистер Сипперли сделал предложение мисс Мун. Если молодая леди ответит согласием, я думаю, мистер Сипперли так воспрянет духом, что без труда справится со своим страхом перед мистером Уотербери.

— Да, но ты забываешь о самом главном. Как добиться, чтобы он сделал ей предложение.

— Мне пришло в голову, сэр, что мисс Мун, являясь поэтессой, обладает романтической натурой, поэтому она бросится к мистеру Сипперли, как только узнает, что он получил тяжёлую травму и в бессознательном состоянии всё время повторяет её имя.

— Ломающимся голосом?

— Совершенно верно, сэр, ломающимся голосом.

Я сел на кровати и довольно небрежно ткнул в направлении малого чайной ложкой.

— Дживз, — сказал я, — можешь поверить, никто, как я, не ценит твоих умственных способностей. Но сейчас ты несешь ахинею. Это на тебя непохоже, Дживз. Ты потерял форму. Твои мозги перестали шевелиться. Прежде чем мистер Сипперли получит тяжёлую травму, может пройти много лет.

— Безусловно, данное обстоятельство следует учесть, сэр.

— Я не верю своим ушам, Дживз. Ты ли это? От кого-кого, а от тебя я никак не ожидал совета покорно ожидать год за годом, в расчёте на то, что в один прекрасный день мистер Сипперли попадёт под грузовик. Нет! Мы станем придерживаться моего плана действий. Будь любезен, сразу после завтрака купи мне полтора фунта самой лучшей муки. Остальное я беру на себя.

— Слушаюсь, сэр.

* * *

Любой генерал вам скажет, что в делах такого рода самое важное — точное знание местности. Допустим, вы не знаете местности, и что дальше? Помните, как подвела Наполеона под Ватерлоо грязная дорога? Тупой осёл!

Местность редакции Сиппи я знал прекрасно. Я не собираюсь рисовать вам никаких планов, потому что по собственному опыту знаю: когда в детективах начерчены планы с крестиком, где лежит труп и как туда пройти, читатель обычно переворачивает страницу. Поэтому я объясню вам суть дела в двух словах.

Редакция «Мейферского вестника» находилась на втором этаже замшелого дома недалеко от Ковент Гарден. На первом этаже в конце длинного коридора располагалась контора «Братьев Беллами», торговавших семенами, рассадой и инвентарём для садоводов. Если вы подниметесь по лестнице, не доходя до конторы, то окажетесь перед двумя дверьми. На одной из них висит табличка: «Посторонним вход запрещён», и она ведёт в святая святых, а именно, в кабинет старины Сиппи; на второй написано «Редакция», и за ней находится небольшая комната, где сидит мальчик-посыльный, лузгая семечки и читая приключения Тарзана. В этой комнате есть ещё одна дверь, через которую тоже можно пройти в кабинет Сиппи. До смешного просто.

Пакет с мукой я намеревался установить над дверью в редакцию.

Чтобы устроить ловушку такому уважаемому господину, как директор школы (хоть и не такой престижной, как та, в которой я учился), надо подготовиться самым тщательным образом. По-моему, я ещё никогда так придирчиво не выбирал блюда, сидя за ленчем. А после отменной трапезы, перед которой я выпил два сухих мартини, я заказал полбутылки сухого шампанского и рюмку бренди. Теперь я был готов поймать в западню самого архиепископа.

Труднее всего было избавиться от мальчика-посыльного, но, естественно, я не собирался работать при свидетелях. В конце концов мне удалось отправить его домой за небольшое вознаграждение, и я, не теряя времени, встал на стул и взялся за дело.

Прошло много лет с тех пор, как я занимался подобными вещами, но старые навыки меня не подвели. Установив пакет с мукой таким образом, что он должен был упасть чуть ли не от прикосновения к двери, я спрыгнул со стула и через кабинет Сиппи вышел на улицу. Насколько мне было известно, бедолага приходил в редакцию где-то без пяти три. Я слонялся неподалёку от здания и вскоре увидел, как из-за угла появился старикан Уотербери. Мне не хотелось становиться участником событий, которые должны были произойти в недалёком будущем, поэтому я со спокойной совестью отправился погулять.

Побродив по Ковент Гарден около двадцати минут (по моим подсчётам пелена должна была упасть с глаз Сиппи что-то около четверти четвертого по Гринвичу), я вернулся в редакцию. Представьте себе моё изумление, когда, открыв дверь с табличкой «Посторонним вход запрещён», я увидел старикана Уотербери, который сидел за столом Сиппи и читал газету с таким видом, словно кабинет принадлежал ему лично. Более того, даже при самом тщательном осмотре на его костюме нельзя было бы обнаружить малейших следов муки.

— Боже всемогущий! — сказал я.

Меня постигла участь Наполеона. Но, прах побери, как мне могло прийти в голову, что у него хватит наглости войти в дверь с табличкой «Посторонним вход запрещён»? Ни один добропорядочный гражданин такого себе не позволил бы.

Он уставился на меня и пошевелил носом.

— Я вас слушаю?

— Я зашёл проведать старину Сиппи.

— Мистер Сипперли ещё не пришёл.

Он говорил раздражённым тоном, как человек, не привыкший ждать.

— Ну, как дела? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

Он уже успел уткнуться в газету и теперь снова поднял голову и пошевелил носом, ясно давая понять, что я здесь лишний.

— Простите?

— Нет, ничего.

— Вы что-то сказали.

— Я спросил, как дела, знаете ли.

— Какие дела?

— Вообще дела.

— Я вас не понимаю.

— Не будем об этом, — сказал я.

Поддерживать светский разговор с этим деятелем было необычайно трудно. Он не отличался многословием.

— Прекрасная стоит погода, — заметил я.

— Да, хорошая.

— Впрочем, говорят, посевам нужен дождь.

— Что?

— Посевам необходим дождь.

— Посевам?

— Посевам.

— Каким посевам?

— Вообще посевам.

Он отложил газету в сторону.

— Мне кажется, вы желаете сообщить мне нечто важное о посевах. Я вас слушаю.

— Говорят, им нужен дождь.

— Неужели?

На этом наша светская беседа закончилась. Он снова уткнулся в газету, а я сел на стул и принялся сосать набалдашник трости. Время шло.

Может, через два часа, а может, через пять минут на лестнице послышались какие-то странные завывания, — такие звуки издают существа, испытывающие мучительную боль. Уотербери встрепенулся. Я встрепенулся.

Вой слышался всё отчетливее. Затем дверь распахнулась настежь, и в кабинет ввалился Сиппи, поющий во весь голос: «…тебя люблю я, и это всё, что я хочу сказать. Тебя люблю, лю-у-блю я-аа. И это всё…»

Увидев нас, бедолага, слава богу, заткнулся.

— Привет! — жизнерадостно воскликнул он.

Я был потрясён до глубины души. Если помните, когда я в последний раз видел Сиппи, он имел жалкий вид. Осунувшееся лицо. Мученический взгляд. Круги под глазами. А сейчас, спустя всего двадцать четыре часа, он сиял, как медный таз. Глаза его сверкали. Он счастливо улыбался. Его запросто можно было сфотографировать на обложку журнала для преуспевающих мужчин.

— Привет, Берти! — сказал он. — Привет, Уотербери, старина! Извините, что опоздал!

Уотербери, более чем когда-либо напоминавший полисмена-регулировщика, явно не пришёл в восторг от фамильярного к нему обращения. Он поджал губы. — Вы значительно опоздали, Сипперли. Думаю, мне следует упомянуть, что я прождал вас более получаса, а мне время дорого.

— Простите, простите, простите, простите, простите! — весело произнёс Сиппи. — Вы хотели меня видеть насчёт статьи о драматургах Елизаветинской эпохи, верно? Я её прочитал, и, как мне ни прискорбно, дорогой мой Уотербери, она Н.П.

— Прошу прощенья?

— Не пойдёт. Нам она абсолютно не подходит. Не тот жанр. Наша газета представляет интересы высшего общества. А высшее общество, знаете ли, интересуют цвета жокеев в заездах на гудвудский кубок или, к примеру, леди Бетти Буттль, невестка герцогини Пибблз, которую близкие друзья называют «кукушкой». Вот такие пироги, дорогой мой Уотербери. Мои читатели и слышать не хотят о драматургах Елизаветинской эпохи.

— Сипперли!…

Старина Сиппи вытянул руку и снисходительно похлопал старикана по плечу.

— Дорогой мой, — добродушно сказал он, — можете поверить, мне жутко не хочется отказывать такому старому другу, как вы, но служебный долг превыше всего. Тем не менее не отчаивайтесь. Проявляйте настойчивость, и у вас всё будет хорошо. Вы многообещающий автор, но вам следует получше изучить рынок спроса и предложения. Держите ухо востро, Уотербери, и следите за тем, что нужно издателям. Вот, кстати, могу сделать вам деловое предложение. Напишите статью о комнатных собачках. Сейчас как раз в моду входят пекинки. Не сомневаюсь, если вы от души поработаете…

Старикан решительным шагом направился к выходу.

— У меня нет желания «поработать от души», благодарю вас, — чопорно заявил он. — Если вам не подходит моя статья о драматургах Елизаветинской эпохи, я, вне всяких сомнений, найду другого издателя, который сумеет оценить мой труд по достоинству.

— Вы умница! — воскликнул Сиппи и задушевно добавил: — Абсолютно правильное решение. Кто ищет, тот всегда найдёт. Если вашу статью примут, пошлите этому издателю другую статью. Если вашу статью не примут, пошлите её другому издателю. Вперёд, Уотербери, я с большим интересом буду следить за вашей карьерой.

— Благодарю вас, — с горечью в голосе произнёс директор-регулировщик. — Я не премину воспользоваться вашим ценным советом.

И он умотал, с силой хлопнув дверью, а я посмотрел на Сиппи, который носился по комнате как угорелый.

— Старина…

— А? Что? Прости, Берти, мне некогда. Забежал сюда только для того, чтобы сообщить тебе последние новости. Я пригласил Гвендолен на чашку чая в «Карлтон». Я самый счастливый человек на свете, Берти. Я помолвлен. Я обручился. Окончательно и бесповоротно. Свадьба первого июня в одиннадцать ноль-ноль, в церкви Святого Петра на Итон-сквер. Не забудь про подарок.

— Но, Сиппи! Угомонись хоть на секунду. Как это случилось? Я думал…

— Это долгая история, а у меня совсем нет времени. Спроси у Дживза. Он пришёл со мной и ждёт тебя внизу. Но когда я увидел, как она плачет, склонившись надо мной, я понял, что одно моё слово, и всё будет в порядке. Я взял её маленькую ручку…

— В каком это смысле, склонившись над тобой? Где?

— В твоей квартире.

— Почему?

— Что «почему?»

— Почему она над тобой склонилась?

— Потому, что я лежал на полу, осёл. Как может девушка не склониться над парнем, если он лежит на полу? Пока, Берти. Я убегаю.

И он исчез в мгновение ока. Я бросился за ним следом, но он выбежал из здания раньше, чем я успел спуститься по лестнице. Когда я вышел на улицу, там никого не было.

Впрочем, это неверно. Дживз стоял на тротуаре, мечтательно глядя на рассаду брюссельской капусты, выставленную в витрине.

— Мистер Сипперли только что ушёл, сэр, — сообщил он мне, когда я пулей вылетел из здания.

Я остановился и вытер своё чело.

— Дживз, — спросил я, — что произошло?

— Если вы имеете в виду любовный роман мистера Сипперли, сэр, я счастлив сообщить вам, что он закончился благополучно. Мистер Сипперли и мисс Мун обручились. Свадьба назначена на первое июня.

— Это я уже знаю. Но как это случилось?

— Я позволил себе позвонить мистеру Сипперли от вашего имени, сэр, и попросил его немедленно к вам прийти.

— Так вот почему он оказался в моей квартире! А дальше?

— Я также позволил себе позвонить мисс Мун, сэр. Я сообщил ей, что мистер Сипперли получил тяжёлую травму. Как я и предполагал, молодая леди чрезвычайно разволновалась и высказала пожелание немедленно проведать мистера Сипперли. Когда она приехала, на заключение помолвки ушло практически несколько секунд. Выяснилось, что мисс Мун давно любит мистера Сипперли, сэр, и…

— Неужели, приехав и убедившись, что он не получал никакой травмы, она не пришла в ярость?

— Но мистер Сипперли получил травму, сэр.

— Правда?

— Да, сэр.

— Странное совпадение. Я имею в виду, после того, о чём мы говорили сегодня утром.

— Не совсем так, сэр. Прежде, чем позвонить мисс Мун, я позволил себе ударить мистера Сипперли по голове клюшкой для гольфа, которая, к счастью, стояла в углу гостиной. Если помните, вы упражнялись с ней утром, оттачивая свой удар, сэр.

У меня отвалилась нижняя челюсть. Я всегда знал, что Дживз необычайно проницателен и умён; он, безусловно, был докой во всём, что касалось галстуков и штрипок; но до сих пор я даже не подозревал, что для решения проблемы он способен применить грубую физическую силу.

— Великие небеса, Дживз!

— Я пошёл на этот шаг с болью в сердце, сэр. Мне казалось, другого выхода нет.

— Но, послушай, Дживз, разве мистер Сипперли не всыпал тебе по первое число, когда пришёл в себя и понял, что ты поработал над ним клюшкой для гольфа?

— Мистер Сипперли ничего не понял, сэр. Я принял необходимые меры предосторожности и нанёс удар, когда он повернулся ко мне спиной.

— Но ведь он не мог не догадаться, что его стукнули по голове?

— Я объяснил, сэр, что на него свалилась ваша новая ваза.

— С какой стати он тебе поверил? Если б это произошло, ваза разбилась бы вдребезги.

— Она разбилась вдребезги, сэр.

— Что?!

— Желая добиться полной правдоподобности, я, к великому моему сожалению, вынужден был уронить вазу на пол, сэр.

Я распрямил плечи.

— Дживз!

— Простите, сэр, но, по-моему, вам следует надеть шляпу. Дует холодный ветер.

— Разве на мне нет шляпы?

— Нет, сэр.

Я поднял руку и дотронулся до своей черепушки. Дживз был абсолютно прав.

— Прах побери! Должно быть, я оставил её в редакции. Подожди меня здесь,

Дживз, я сейчас вернусь.

— Слушаюсь, сэр.

— Я ещё не всё тебе сказал.

— Благодарю вас, сэр.

Я помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и распахнул дверь. Что-то мягкое посыпалось мне за воротник, и в следующую секунду мир предстал передо мной в белом свете. Повсюду, куда хватало глаз, я видел только муку. Находясь в возбуждённом состоянии, я открыл не ту дверь, а вывод для себя я сделал следующий: если у кого-нибудь из моих друзей вдруг появится комплекс неполноценности, пусть избавляется от него сам. С Бертрама довольно.