Онлайн чтение книги Ветер в ивах
XII. ВОЗВРАЩЕНИЕ ОДИССЕЯ

Когда начало смеркаться, Крыс с таинственным видом созвал всех в гостиную, расставил у соответствующих кучек и приступил к облачению в доспехи. К делу он отнёсся со всею серьезностью и усердием, так что процедура заняла немало времени. Во-первых, нужно было каждого опоясать портупеей, затем прикрепить меч и уравновесить его кортиком с другой стороны. Далее — навесить пару пистолетов, полицейскую дубинку, комплект наручников, индивидуальный пакет, флягу и жестянку для сэндвичей.

Барсук, добродушно посмеиваясь, позволил всё это нацепить на себя и сказал:

— Ну, хорошо, Крысси. Вам удовольствие, а мне не обуза. Развлекайтесь. Но я лично обойдусь вот этой тростью.

— Пожалуйста, Барсук, прекратите, — хмурился Крыс. — Я не хочу, чтоб меня потом упрекали: все, мол, позабыл этот Крыс.

Когда все было готово, Барсук в одну лапу взял тусклый фонарь, другой схватил изрядную трость и скомандовал:

— Ну-с, следуйте за мной! Первым Крот, потому что я им очень доволен, далее — Крыс, а Жабб — последним. И смотрите у меня, Жабб! Будете языком болтать — обратно вернетесь! Как миленький!

Жаббу очень хотелось участвовать в операции, и он, не пикнув, смирился с унизительным местом в строю. Отряд двинулся.

Барсук некоторое время шел берегом, а затем неожиданно подтянулся на лапах, ухватившись за край какой-то дыры, и исчез. Крот и Крыс последовали за ним, и не менее ловко, а когда настал черед Жабба, он, естественно, сорвался и с визгом бухнулся в воду. Друзья вытащили его, поспешно выжали и успокоили; Барсук, однако, разгневался не на шутку и оглушительным шёпотом предупредил Жабба, что если тот не прекратит валять дурака, его оставят.

Наконец все они оказались в подземелье, и операция по вытеснению противника началась. В тоннеле царили холод, мгла и сырость, он был удручающе низок и тесен, — бедный Жабби трясся частью от страха, частью от того, что промок до нитки. Фонарь мерцал далеко впереди, и он, ничего не видя под ногами, волочил их, словно плохо пригнанные лыжи. Жабб услышал, как Крыс предостерегающе крикнул: «Подтянитесь, старина!» — и, охваченный ужасом перед перспективой остаться в столь мрачном одиночестве, он подтянулся, да так резво, что вмял Крыса в Крота, а Крота в г-на Барсука. В суматохе Барсук решил, что отряд атакован с тыла, и, поскольку с кортиком или тростью было не развернуться, он выхватил из-за пояса пистолет и едва не всадил пулю в Жабба. Разобравшись, в чем дело, он рассвирепел.

— Все! — сказал он. — Эта бестолочь пусть остается, остальные за мной!

Но Жабби заныл, а «остальные» принялись наперебой ручаться за его хорошее поведение, так что через некоторое время Барсук поостыл, и они тронулись. Только на этот раз ее замыкал Крыс, крепко державший Жабба за плечо.

Они шли и шли, задрав головы, словно бродячие слепцы, насторожив уши, держа лапы на рукоятках пистолетов, пока Барсук, наконец, не прошептал:

— Судя по времени, мы уже где-то близко.

Они услышали как бы издалека и в то же время прямо над головами неясный гул и гомон — будто кто-то кричал и смеялся, барабанил по столу и топал. У Жабба опять затряслись поджилки, а Барсук спокойно шепнул:

— Ай да хорьки! Дают жару.

Тоннель взял круто вверх, и пройдя еще немного, животные услышали новый взрыв хохота и криков. Теперь можно было различить громогласное «Ур-рр-ра!» и даже звон бокалов.

— Хорошо сидят, — осклабился Барсук. — Вперёд! Они поспешили вперёд и скоро оказались под потайной половицей. В зале стоял такой гвалт, что таиться было нечего.

— А теперь, мальчики, раз-два — взяли! — скомандовал Барсук, и друзья совместными усилиями откинули половицу.

Помогая друг другу, они выбрались из подземного хода и стояли теперь посреди винной кладовой, лишь дверью отделённые от ничего не подозревавших врагов.

Постепенно шум в зале утих, и зазвучал неприятный голосок:

— Я не намерен злоупотреблять вашим вниманием, друзья (гром аплодисментов), но прежде чем я вернусь на свое место (возгласы одобрения), мне хотелось бы сказать несколько слов о нашем гостеприимном хозяине, мистере Жаббе. Все мы хорошо знаем мистера Жабба (взрыв хохота)! — послушного, скромного, честного Жабба (визг восторга)!

— Не держите меня! — скрипел зубами Жабб.

— Спокойно! — буркнул Барсук, с трудом удерживая его: и распорядился. — Готовность номер один. Сейчас начнем.

— С вашего позволения я пропою куплеты, — продолжал голосок, — сочиненные мной, так сказать, на злобу дня (продолжительные аплодисменты)!

Затем Крестный Хорь — а это был он — пронзительно и дребезливо затянул:

— Это что за идиот вдоль по улице идет?.. Барсук напрягся весь, ухватил трость обеими лапами и, обдав друзей нехорошим взглядом, заревел:

— Час пробил! За мной!

И распахнул дверь.

О-ёй! Что тут было!

Какой писк, какой визг поднялся! А какой вой!

Ох, и понапрыгались из окон до смерти напуганные хорьки, ох, и понаползались под столами! Ох, и понабилось же их в камин — аж труба трещала! То-то стульев наломали, фарфора-хрусталя пораздавили, — как только четверка Героев, пылая гневом и сея ужас, ворвалась в зал: статный г-н Барсук с усами торчком, играючи, со свистом месивший палицей воздух; мрачно-черный Крот, сотрясавший стеком с душераздирающим боевым кличем «Кротытут! Кротытут!»; Крыс, увешанный оружием всех времен и народов, с железным, словно кованым, взором — надежно прикрытые с тыла неистовым Жаббом: до неузнаваемости разбухший от возмущения, он подпрыгивал, баюкая раненое самолюбие, и голосил такое, что кровь стыла в жилах.

— Что за идиот, спрашиваете?! — захлебывался Жабби. — Сейчас узнаете.

И он поскакал прямо на Крестного Хорька.

Их было всего-навсего четверо, но у страха глаза велики, и хорькам казалось, зал кишмя кишит черными, зелеными, серобуромалиновыми чудовищами, чей леденящий рык с помощью сокрушительного дубья пробирал разбойников до мозга костей. Неудивительно, что они дрогнули и бросились наутек, завывая от ужаса и позора, кто куда: по трубе, по потолку, через окна — лишь бы подальше от побоища.

Вскоре операция завершилась. Шагая размашисто и твердо, Герои прочесали поле битвы, по мере необходимости пуская в ход трости, и через пять минут зал был очищен. Сквозь разбитые окна ещё доносился далекий визг мафиози, убегавших по газону к реке, а Крот уже деловито щелкал наручниками на трясущихся лапках пленных: около дюжины хорьков так и осталось валяться на загаженном паркете, поверженные кто — ударом, кто — обмороком.

Барсук отёр пот с мохнатых бровей и оперся о дубину, вознамерившись отдохнуть от трудов праведных.

— Вы молодчина, Крот, — сказал он, все еще тяжело поводя боками. — Слетайте-ка в парк, разведайте, как там ваши горностаи поживают. Сдается мне, их нам опасаться нечего, — вашими стараниями, мой мальчик!

Крот ловко выпрыгнул в окно и исчез; Барсук, ласковым взором проводив его, повернулся к прочим и велел поставить стол на ноги, разгрести горы битой посуды, — короче, чтоб порядок был, а не вилки-ложки на полу и ни крошки хлеба!

— Мне пожрать бы, вот что я вам скажу, — закончил он в своей обычной грубоватой манере. — Ноги в лапы, Жабби, да поживей. Мы вам дом отвоевали, а вы, честное слово! — хоть бы сэндвич!

Барсук не сказал Жаббу ни одного приятного слова, как, например, Кроту, и не похвалил его: хороший ты, дескать, парень, дрался, дескать, как лев, — и это обстоятельство больно задело Жабби, который был как никогда доволен собой и особенно тем, как он взял, подскочил прямо к Крестному да ка-а-ак даст! — тот аж через стол перелетел и — хрясь! — в блюдо с заливным!.. Но… Жабб беспрекословно засуетился вместе с Крысом, и вскоре они разжились банановым желе на хрустальном блюде, охлаждённым цыплёнком, солидным куском языка — его и нарезать не успели, — бисквитным тортом и салатом из омаров. Кроме того, в кладовой была обнаружена полная корзина французских булочек и целая бездна сыра, масла и сельдерея. Не успели они усесться за стол, как с подоконника спрыгнул Крот — хихикающий, с вязанкой винчестеров.

— Порядочек! — доложил он. — Как я понял, горностаи с утра места себе не находили, а когда услыхали крики, вой да повизгивания, — одни побросали ружья и убежали, другие еще немного продержались бы, но тут на них хорьки налетели. Бедняги часовые решили, что их предали и насмерть сцепились со своими! Те бежать хотят — эти держат! В общем, катались по газону, боролись-извивались, пока друг на друге в реку не скатились. Парк очищен. А винтовки я, естественно, с собой прихватил.

— Блестящее, достойнейшее животное! — взволнованно пробубнил Барсук (рот его был набит до отказа салатом и тортом). — Я поручаю вам, Крот, еще одно дельце, прежде чем вы к нам присоединитесь. Я б вас не беспокоил, но я вам как себе верю, вы паренёк надежный, дай бог каждому… — Барсук покосился на Жабба. — Я бы Крыса послал, но он, к сожалению, поэт. Прихватите наверх этих ребят, что на полу валяются, и сделайте так, чтобы в спальнях прибрано было, чистенько, — чин-чинарем, короче. Проследите, чтоб из-под кроватей вымели, а то махнут веником туда-сюда, — вроде и чисто, а на самом деле вся дрянь под кроватью. Уголок одеяла пускай отогнут, подушка пирожком, — как должно, — вам объяснять не надо. Что еще? Чистые полотенца, вода горячая, непочатые куски мыла, — чтоб в каждой спальне! Ну, а потом, если захотите, выдайте им по зуботычине и вышвырните с черного хода. Мы их больше не увидим, так мне кажется.

Улыбнувшись, Крот развернулся на каблуках, построил пленных в шеренгу, гаркнул: «Бегом, арш!» — и повёл свою бригаду наверх. Спустя немного времени он появился снова, и с тою же великодушной улыбкой доложил, что комнаты приготовлены и чисты «досконально».

— Мне даже не пришлось раздавать зуботычины, — добавил он. — Я решил, что в целом с них на сегодня хватит. Хорьки полностью согласились с этим соображением и пообещали не злить меня. Они были расстроены и сказали мне, что мучительно раскаиваются в содеянном, хотя виной всему горностаи и Крестный Хорь, а они, мол, если надо, все для нас сделают, в любое время, только свистни. Ну, дал я каждому по пенделю, ругнул вслед, они и удрали.

Крот присел к столу и ткнулся мордочкой в блюдо с языком; Жабби, уже сытый, сочувственно взглянул на него и по-джентльменски простил — то есть перестал ему завидовать.

— Сердечное вам спасибо, Кротти, — с чувством сказал он, — за ваше усердие и труды нынешним вечером, но в особенности за вашу находчивость сегодня утром.

Барсуку пришёлся по вкусу хороший поступок Жабба.

— Вот это я понимаю! — осклабился он. — Речи не юноши, но мужа. Молодец, Жабб.

Непринужденно и весело закончив ужин, друзья отошли ко сну в антикварных кроватях родового гнезда Жаббов, отвоёванного посредством неслыханной отваги, совершенства стратегии и виртуозного владения, подручными средствами.

Следующее утро Жабб, как всегда, проспал самым постыдным образом и, спустившись к завтраку, только-то и нашел, что гору яичной скорлупы, огрызки остывших, нехрумких гренков да кофейник, на три четверти пустой. Все это плохо способствовало улучшению настроения, так как, в конце концов, он у себя дома или что?!

Через французские окна комнаты, где был сервирован завтрак, он увидел Крота и Водяного Крыса: болтая короткими ножками, они сидели на венских стульях и, по их веселью судя, забавляли друг друга свеженькими анекдотами. Барсук при виде Жабба из кресла не встал и ограничился кивком головы поверх газеты. Жабб, зная его тяжелый нрав, молча сел за стол и позавтракал, чем мог, утешая себя надеждами на близкое возмездие. Когда на столе не осталось съестного, Барсук опустил газету и довольно резко произнес:

— Сожалею, Жабб, но сегодня утром вам предстоит хорошо поработать. Так мне кажется. Следует срочно дать банкет. В честь победы. Его ждут, и вы обязаны дать его. Таков обычай предков.

— О чем речь? — с готовностью отозвался Жабб. — Все, что угодно! Хотя я, признаться, не понимаю: с чего это вдруг по утрам банкеты закатывать? Но: живу я не для себя — я раб желаний собственных друзей, и вы это знаете, бесценный мой Барсук.

— Не прикидывайтесь глупее, чем вы есть, — оборвал Барсук. — Хмыкать, когда разговариваете, и опускать в кофе верхнюю губу тоже не надо. Это дурной тон. Я имею в виду, что банкет состоится вечером, а приглашения должны быть написаны незамедлительно — причём, вами, Жабб. А потому попрошу за стол — там стопка бумаги приготовлена с голубой надписью наверху «Жаббз-Холл» и золотым вензелем — садитесь и пишите приглашение нашим друзьям. До ленча управитесь, если подналяжете. Я тоже не намерен сидеть сложа лапы, тоже внесу лепту: меню продумаю и сделаю заказ.

— Что? — в отчаянье вскричал Жабб. — Стану я торчать в духоте и корпеть над письмами в такое утро, вместо того чтобы обойти владения, порядок навести, работников пожурить и с соседями потолковать в свое удовольствие! Ну, нет! Да чтоб меня… Да подите вы… Впрочем, подождите минутку… Ну, конечно, дорогой Барсук! Что суть мои желанья по сравнению с желаньями других? Вы хотите, значит так тому и быть. Ступайте, закажите ужин — заказывайте все, что душа пожелает, не скупитесь, — а потом составьте компанию нашим юным друзьям в их невинных забавах. И не думайте о моих заботах и хлопотах: я жертвую это чудесное утро на алтарь великой дружбы моей.

Барсук испытующе глянул на него. В этом ясном, открытом лице трудно было отыскать хоть облачко, которое позволило бы заподозрить недостойный умысел в столь быстрой перемене настроения Жабба. Барсук нерешительно потоптался и вышел, соответственно, в сторону кухни, и как только его шаги стихли, Жабб бросился к письменному столу.

Прекрасная мысль посетила его, пока он препирался! Он таки напишет пригласительные письма: подчеркнёт ту решающую роль, которую довелось сыграть в сражении именно ему; опишет Крестного Хоря, некрасиво распростертого в блюде с заливным; не забудет вскользь упомянуть о своих приключениях и о том, что подробное жизнеописание героя предусмотрено программой вечера, которую он замыслил вложить в конверт на отдельном листочке и вчерне представлял себе примерно так.

Идея так захватила Жабби, что работал он с увлечением, и к полудню с письмами было покончено, — а тут, как нельзя более кстати, вошел камердинер и доложил, что-де какой-то чумазый мафиози интересуется, не сможет ли он быть полезным для джентльменов. Жабб прошествовал на крыльцо и увидел одного из недавних пленников, который, подобострастно склонив головенку, жаждал распоряжений. Жабб потрепал его по щеке, всучил ему пачку писем и велел попроворнее их доставить; если же ему вздумается зайти вечерком, что ж, возможно, для него найдется шиллинг, а может, и не найдется — всяко бывает, — и хорек, весьма польщенный, преданно поспешил исполнять поручение.

Когда животные, бодрые и посвежевшие после купания, вернулись к ленчу, Крот, которого мучили угрызения совести, неуверенно поглядывал на Жабба, рассчитывая увидеть его обозленным и подавленным. Вопреки ожиданиям, Жабб вел себя с такою светской спесью, что Крот заподозрил что-то нехорошее, а Крыс обменялся с Барсуком многозначительным взглядом.

Молча откушав, Жабб шумно встал из-за стола, утопил лапки в карманах брюк и, небрежно бросив: «Ну-с, чувствуйте себя, как дома. Прислуга в вашем распоряжении», — продефилировал в оранжерею, намереваясь отредактировать речи в тени экзотических растений.

Но тут подоспел Крыс и взял его под пухлый локоток. Жабб догадывался, что это может означать, а потому предпринял энергичную попытку высвободиться, но когда справа подошел еще и г-н Барсук, он понял, что сопротивление бесполезно. Животные, почти оторвав Жабби от пола, препроводили его в курительную и втиснули в кресло. Захлопнув двери, они приблизились к Жаббу и молча встали у него над душой. Жабби переводил недобрый взгляд с одного на другого.

— А теперь послушайте, Жабб, — заговорил Крыс. — Речь пойдет о банкете, и я сожалею, что вынужден разговаривать с вами в таком тоне. Нам хотелось бы, чтоб вы со всей ясностью, раз и навсегда поняли, что никаких спичей и никаких песен не будет. Потрудитесь уловить, что в данном случае мы не обсуждаем вопрос, а просто-напросто закрываем его.

«Конец!» — уныло подумал Жабб. — «Они обо всём догадались, они обошли его, они насквозь его видят — друзья, называется. Мечты растоптаны».

— Нельзя ли мне спеть хоть одну коротенькую частушку? — жалостливо спросил он.

— Ни одной, — отрезал Крыс, но сердце его обливалось кровью, и он поспешил отвести глаза от искажённого горем лица друга. — Не надо, Жабби. Вы же знаете: все ваши песни — сплошное бахвальство, хвастовство и чванство, а речи — самовосхваление и… и… гиперболы, что ли, и…

— И газы, — вставил верный себе Барсук.

— Это для вашей же пользы, Жабби, — продолжал Крыс. — Рано или поздно, вам предстоит начать новую жизнь, а сейчас самое подходящее время. Поворотный пункт в вашей жизни. Веха… Пожалуйста, не думайте, что говорить всё это мне менее тяжело, чем вам выслушивать.

Жабб думал долго-предолго. Наконец, он поднял голову: его собранное лицо еще сохраняло следы беспощадной борьбы с самим собой.

— Вы одержали верх, друзья мои, — голос Жабба дрожал. — Тот пустяк, о котором я осмелился просить вас… пожить полноценной жизнью ещё один вечер, в последний раз побыть собою и услышать гром аплодисментов, которые всегда казались мне — до некоторой степени — признанием моих достоинств… Но вы правы; не прав я. С этой минуты вы перестанете узнавать меня. У вас больше не будет повода краснеть за Жабби. Но, боже мой, как жесток, как черств этот мир!

Закрыв лицо лапками, он на нетвердых ногах вышел из комнаты.

— Барсук, — окликнул Крыс. — Я чувствую себя скотиной. А вы? — вы что-нибудь чувствуете?

— Понимаю, понимаю, — угрюмо кивнул Барсук. — Мы выполняли свой долг. Пареньку здесь жить да жить. А для этого необходимо остепениться и заслужить всеобщее уважение. Вы же не хотите, чтоб он прослыл за дурачка, над которым даже хорьки потешаются?

— Только не это, — содрогнулся Крысси. — Кстати, о мафии: как вовремя мы с Кротом встретили этого чумазого! Памятуя о ваших опасениях, я заглянул в парочку конвертов — позорище! Все до единого пришлось изъять, и сейчас старина Крот в голубой гостиной заполняет стандартные пригласительные билеты.

Час банкета близился, а Жабб, уединившись в спальне, все сидел и сидел, не шелохнувшись, погруженный в меланхоличные раздумья. Положив голову на лапы и широко раскрыв пересохшие глаза, он тосковал, время от времени испуская невероятно тяжелые вздохи. Впрочем, с каждым новым вздохом лицо его светлело и вскоре расцвело долгой улыбкой, потом еще одной, и еще. До ушей Жабба стало доноситься неловкое, застенчивое хихиканье, и он, сообразив, что хихикать, кроме него, было некому, встал, запер двери и опустил шторы. Осторожно, стараясь не шуметь, он выстроил стулья полукругом и, встав перед ними, заметно выпятил грудь. Затем он поклонился, два раза кашлянул в кулачок и в полузабытьи лирическим тенором запел перед завороженной публикой о том, что его воображению виделось так ясно!

Последняя песенка национального героя

Пел он громко, с большим пылом, почти яростно, а когда песня кончилась, он не замедлил исполнить ее на бис.

Потом он глубоко вздохнул — так глубоко, что воздуха хватило бы на третье исполнение песни — обмакнул расческу в стакан с минеральной водой, расчесал волосы на пробор и придавил их лапками ко лбу. Отперев дверь, он медленно спустился по лестнице в гостиную встречать гостей.

Животные чрезвычайно оживились при виде хозяина, столпились вокруг него, осыпая поздравлениями и комплементами его мужеству, хитроумию и бойцовским качествам, однако Жабб лишь слабо улыбался в ответ: «Отнюдь!» или, для разнообразия: «Напротив!».

Выдр, стоя на ступеньке камина в кружке восхищенных слушателей, излагал свой план сражения, который непременно бы осуществил, окажись он на месте сутками раньше. Увидев Жабба, он протиснулся к нему, со слезами обнял и попытался сделать с ним круг почета, но Жабб с мягкой бесцеремонностью отстранил его, скромно заметив, что мозгом операции был г-н Барсук, поделивший тяготы подвигов с Водяным Крысом и Кротом, а он, Жабб, всего лишь рядовой, ничего, или почти ничего для победы не сделавший. Животных явно обескуражила такая позиция, и Жабби, переходя от гостя к гостю и вежливо отклоняя их похвалы, чувствовал, что стал объектом всеобщего и самого пристального внимания.

Барсук заказал все самое лучшее, так что банкет имел обычный для Жаббз-Холла успех. Гости много говорили, много смеялись, а Жабб, сидевший, естественно, во главе стола, смотрел в тарелку, изредка обмениваясь с соседями ничего не значащими фразами. Порой он воровато стрелял глазами в сторону Барсука и Крыса, и всякий раз чувство жгучего удовлетворения переполняло его: они сидели, уставившись друг на друга с разинутыми ртами.

Некоторые из гостей, — те, что были помоложе да порезвее, — вскоре начали шушукаться: на их взгляд, банкету недоставало былой разухабистости. Послышался ропот и недовольные выкрики с мест:

— Жабб! Речь давай! Возьмите слово, Жабби! Песню! Даешь песню!

Но Жабб, отечески улыбаясь, отрицательно двигал головой, поднимал лапу в знак немого протеста и, посредством настойчивых просьб отведать деликатесов, негромких переговоров с родителями юнцов, несозревших для светских раутов, ему удалось дать понять всем присутствующим, что неофициальной части вечера ждать не следует.

Жабби действительно переменился!

После всех этих перипетий животные вернулись к повседневной жизни, которую так грубо оборвала гражданская война, — к жизни яркой и радостной, мирной и безмятежной. Жабб, должным образом обсудив вопрос с друзьями, приобрел красивую золотую цепочку и медальон, усыпанный жемчугом, что и отослал дочери тюремщика с сопроводительным письмом, которое даже г-н Барсук признал скромным, благодарным и весьма теплым. Труды машиниста тоже были вознаграждены, — больше того, под суровым нажимом Барсука разыскали тучную владелицу баржи и возместили ей убытки, хотя сам Жабби решительно протестовал, выдавая себя за орудие Судьбы, ниспосланное наказать рябую толстуху за то, что она не разбирается в джентльменах. Сумма, надо признать, была пустяковая: в своей оценке местные знатоки были почти единодушны с цыганом.

Порою в теплые летние вечера друзья прогуливались по Лесу Дремучему, теперь совершенно безопасному — для них, по крайней мере, — и было приятно наблюдать, с каким уважением лесные жители здоровались с ними, а мамы-хорихи выносили своих малюток из нор и говорили:

— Взгляни, малыш: это идет великий мистер Жабб! А справа — железный Крыс, гроза мафии. Чуть позади — прославленный господин Крот, — папа часто рассказывал о его доблести и доброте.

А когда детки капризничали или озорничали, мамы грозили им, что если они тотчас же не угомонятся, придет страшный господин Барсук и заберет их. И хотя это было откровенной клеветой — Барсук мало интересовался обществом, но детишек любил, и весьма, — такие угрозы всегда действовали мгновенно.