Онлайн чтение книги Вишенка.
XII. ПЕРЕДЕЛКИ В ДЕЗЕРТИРЕ. ВЪЕЗД В НЕМУР

Между актерами вообще, а между комическими в особенности, разговоры никогда не прекращаются, они ведутся живо, умно, остро, весело. Понятно, что людям, которые так много видели и изведали в жизни, есть о чем переговорить.

Вишенка слушала с вниманием игривые шутки, злые эпиграммы, двусмысленные анекдоты, знаменитые изреченья, потоком лившееся из уст актеров с тех пор, как двинулся фургон. Дорога оказалась дурная, что сильно тревожило госпожу Гамбург, которая то и дело восклицала:

— Пуссемар, мой милый, не так скоро, мы сейчас вывалимся, наш фургон только о двух колесах, и это приводит меня в отчаяние.

— Колеса крепки.

— Смотри, держи крепче. Вертиго может понести.

— Вот так чудо! Вертиго понесет, — говорит Кюшо. — Однако правда, что Вертиго бежит лучше обыкновенного, верно овес у Шатулье недурен.

— Кстати, получил ли Анжело свою помочь, потерянную ночью…. в известном месте?

Вишенка, покраснев, надвинула шляпу на глаза.

— Вот она, Элодия ее узнала, — замечает Альбертина.

— Дайте мне ее, — улыбнулся Анжело, — ведь не запрещено ночью зайти на сеновал?

— Особенно когда там ожидает тебя такая милая встреча, — прибавил Монтезума, взглянув на Вишенку.

— Пуссемар, не гони Вертиго. Ты знаешь, нужно достойно въехать в Немур.

— Первое вступление весьма важно, — начал Дюрозо. — Въедем мы шагом в город — нас тотчас же подымут на смех, везде есть злые языки, сейчас пойдут толки: «Кто это въехал? Скоморохи, у них лошадь чуть жива, ее, кажется, не каждый день кормят» и тому подобное. Совсем не то, если мы рысью въедем в город, крича во все горло: «Берегись!» Все обратят на нас внимание, выскочат-из домов, подбегут к окнам и подумают, что мы едем на почтовых.

— Особенно если кто затрубит в рожок, — заметил Гранжерал.

— Будет трубить Кюшо, когда въедем в Немур.

— Я заиграю на всех инструментах.

— Я буду звонить в колокольчики.

— Я буду барабанить по сундуку.

— Я буду хлопать кнутом. Так мы въезжали в Фонтенебло. Помните, какой эффект мы произвели!

— Помню, — госпожа Гратанбуль пожала плечами, — как мы наехали на осла, навьюченного горшками с молоком, и опрокинули лоток яблок.

— Ну что ж. Это не повредило нам. Напротив. Со всех сторон сбегался народ, со всех сторон слышались возгласы: «Вот приехала труппа комедиантов. Черт возьми, они все уничтожают на своем пути». Эта новость распространилась с быстротой молнии по всему городу, о нас знали прежде, чем мы выставили афиши. Это славная штука, тем более что обошлось нам в безделицу: тридцать су заплатили мы той, кому принадлежал осел, и один су продавцу яблок. Прибавьте к тому, нам достались раздавленные яблоки, которые были очень вкусны. Потому, Пуссемар, въезжая в город, не церемонясь, валяй прямо на обозы, на лотки со съестными припасами.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое, я знаю свое дело, — отвечал Пуссемар, — опрокинуть тоже нужно умеючи, а то выйдет ненатурально.

— Конечно, конечно, Пуссемар знает свое дело, ему не привыкать. А скоро ли Немур?

— Нет, еще не скоро, сударыня, мы только проехали половину дороги.

— Фу, какая даль. Пуссемар, не гони Вертиго.

— Я ее не гоню! Что с нею случилось? Точно ирабская лошадь…

— Дети мои, — оживился Гранжерал, — Дюрозо упомянул об афишах, не пора ли нам заняться составлением их, как приедем в Немур, сейчас разошлем.

— Правда, нужно подумать о спектакле.

— Что же будем мы играть в Немуре?

— Господа, следует для дебюта назначить «Тартюфа».

— Помилуй, ты с ума сошел, Гранжерал, высоко залетел.

— Вы плохие ценители таланта. Жаль мне нас.

— Мы же неоднократно говорили, что почитаем Мольера. В Париже или там, где существуют постоянные театры, следует играть его комедии, а нам же никогда и двух раз не придется сыграть в одном городе, и потому нужно чем-нибудь пикантным, бросающимся в глаза привлечь публику. Пьесы же Мольера слишком известны, потому они для нас невыгодны — ноль франков двадцать пять сантимов, плохая выручка, как это не раз случалось.

— Разве Тартюф не по вкусу публике?

— У, какой он скучный, он все думает, что теперь царствует Людовик XIV, но времена великого короля прошли.

— Счастливы те, кто жил в то время.

— Мы уклонились от разговора, — заметила Элодия. — Немур — южный город, верно, там любят музыку, нужно дать оперу.

— А где у нас оркестр?

— Ну, оркестр можно найти в городе, Пуссемар будет дирижировать.

— К чему сразу выбирать такую пьесу, в которой нужны декорации, машины… А что делать с танцами?

— Без них обойдемся.

— А хор, где его взять?

— Устроим по обыкновению, кто не будет в то время на сцене — будет петь за кулисами.

— Не рассчитывайте на меня, петь я вам не буду. Достаточно того, что я буду суфлировать. Надрывать себе горло не желаю, чтоб потом сидеть целую неделю и не пить ни стакана вина.

— Матушка, на тебя никто и не рассчитывает.

— Вместо оперы дадим оперетку.

— Предлагаю представить «Дезертира».

— Гм… — бормочет Дюрозо, — для представления все готово, Монтезума — Алексис, Анжело — Монт-Сель, я двоюродный брат, Гранжерал — Жан-Луи.

— Я не знаю этой роли, — возразил Гранжерал обиженным тоном. — Для дебюта не хороша эта пьеса. «Тартюфа» находят устарелым, а «Дезертир» хорош, как вы жалки, господа.

— Мне все равно, я согласен играть и Жан-Луи, я знаю эту роль, — сказал Кюшо. — Хорошо, а кто же исполнит роль Луизы?

— Конечно, я — это мое амплуа, — произнесла Элодия.

— Да, если я тебе его уступлю, — возразила Зинзинета, — это роль первой певицы, там не надо вытягивать рулад.

— Ты, кажется, хочешь пуститься в драматизм.

— Отчего же нет? Легче вызвать слезы у публики, чем рассмешить ее.

— Делитесь, как знаете, милые дети, я не беру себе эту роль, я люблю эксцентричность.

— Ну, перестаньте, не ссоритесь, а то дело не пойдет на лад. Решено: Элодия — Луиза, Зинзинета — Жаннетта, госпожа Рамбур — тетушка. Остается роль тюремщика и Куршмена. Если Пуссемар не будет дирижировать оркестром, то он исполнит эту роль. Роль Куршмена можно выпустить, если Альбертина не согласится надеть жандармский костюм.

— Благодарю, вот гусаром я охотно бы нарядилась.

— Моя дочь восхитительна в гусарском мундире. Какая форма, словно по моей красавице сшита.

— Знаем, знаем, госпожа Гратанбуль.

— Ты была в гусарском мундире, когда князь Чемизаков впервые загляделся на тебя и прислал мне пуншу в комнату швейцара.

— Как, тебе присылали пунш в квартиру театрального швейцара? Это мило, я не знала этих подробностей.

— Отчего же нет, у театральных швейцаров всегда бездна угощений, не знаю, чего там только не пьют!

— А, мы заболтались…

— Согласны ли вы, чтобы я играла роль Куршмена в гусарской форме? В таком случае, я беру ее. Согласны, содержание пьесы не изменится, явится ли Куршмен гусаром или жандармом, эта перемена оживит пьесу. Итак, решено, я играю Куршмена в платье гусара.

— Споешь ли ты арию «Король проходил»?

— Конечно, спою, иначе роль моя не имела бы надлежащего значения, беды нет, что я не могу спеть этой арии, можно переложить слова на другую музыку, которая мне по голосу.

— У кого брошюра «Дезертира»?

— Вот она.

— Теперь надо подобрать музыку… — Элодия задумалась. — Нашла! Переложу на музыку арии «Женщины, хотите ль испытать».

— Нет, не то, не пойдет!

— Слушайте же лучше эту арию. — И Альбертина начинает петь: «Король проходил, и барабан бил».

— Браво, браво. Недурно придумано!

— Только моя дочь способна на такие идеи.

— А продолжение?

— Продолжение таким же образом я подберу… Прибавлю два куплета, и довольно.

— Знаете ли, господа, мы можем поставлять на сцену много опер, изменяя их по способу, изобретенному Альбертиной.

— В самом деле, надо попробовать.

— Да, — возразила Элодия, — попробуйте какую-нибудь серьезную арию в Руане или Париже переложить на арию тру ля-ля, тру ля-ля. Посмотрите, какой вам за это букет преподнесут.

— Мы знаем, что этого нельзя делать в больших городах, но в таких захолустьях все сойдет.

— Ну, теперь переменимте, господа, название щюсы «Дезертир». Как-то слишком коротко, не произведет на афише хорошего эффекта.

— Придумай, пожалуйста, Кюшо, ты не раз изобретал нам громкие названья.

— Кажется, и я не раз оказывал вам эту ус-лугу, — заметил Монтезума.

— Ну, так замени чем-нибудь «Дезертира».

— Постойте, постойте! Я, кажется, попал на мысль, назовем «Мнимая свадьба, или Жестокие последствия ошибки». Ну что, как вам это нра-кится, и как хорошо это выражает смысл пьесы.

— Я не восторгаюсь этим названием, оно напоминает «Невинная женщина, или Варвар муж».

— В таком случае поищите лучшее, критиковать легко.

— Придумал! — восклицает Кюшо, ударяя себя по лбу, — «Расстрелянный любовник».

— Славно! Очень хорошо!

— Вот прекрасное названье!

— Принято, браво.

— Вы находите, что это хорошее название? — возразил Монтезума. — Любовника не расстреливают, а прощают в конце пьесы.

— Это ничего не значит, он все-таки был осужден на смерть.

— Неужели к нам придерутся за такую безделицу?

— Название принято, господа! Займемтесь теперь другой пьесой.

— Я предлагаю «Фретильон», — отозвалась госпожа Гратанбуль.

— Невозможно, никто из нас не играл ее…

— Исключая моей дочери. Кто превзойдет ее в роли Дежазет… У нас был бы полон театр.

— У нас даже нет брошюр.

— Надо было запастись ими вместо всего этого старья.

— Как же мы решим со второй пьесой?

— Вот вам хорошенькая пьеса, которая всегда произведет эффект, потому что в ней появляются плуты и мошенники, — это будет публике по вкусу. Дадимте «Два слова, или Ночь в лесу».

— Это не забавно, — проворчал Монтезума.

— Не забавно, потому что ты в ней не участвуешь.

— Кто же будет Розой — ей нужно только два слова сказать.

— Нетрудно выучить эту роль.

— Нет, ошибаетесь, Зинзинета, — она вся в мимике, а это нелегко.

— Я ее уже играла.

— Да, Альбертина, но ты вместо двух слов много говорила, я думала, что твоей речи не будет конца.

— Можно озаглавить пьесу не «Два слова», а «Пятнадцать слов». Это ничего не значит.

— Лучше поставить «Немая, которая говорит». Как это пикантно, как остро!

— Господа, — вмешался Анжело, занятый до сих пор Вишенкой, — если позволите, то наша новая артистка исполнит роль, в которой приходится сказать два слова. Ей легко их будет запомнить, мимике я ее выучу, а между тем она познакомится со сценой.

После непродолжительного рассуждения все согласились с предложением Анжело. Сам же он взял роль молодого француза. Госпожа Рамбур будет хозяйкой, Дюрозо — лакеем, Пуссемар, Кюшо и благородный отец соглашаются представлять разбойников, Монтезума отказывается, потому что отвергнуто его название «Дезертир».

Выбирается третья пьеса.

— Мне кажется, «Плутни Скапена», — пробормотал Гранжерал.

— А, а! У нотариуса! Гранжерал!

— Он неисправим.

— Надо спектакль закончить водевилем.

— Если станете играть «Глухого, или Полная гостиница», моя дочь знает немного роль Петрунильи.

— Оставьте нас в покое, Гратанбуль, вы сами не участвуете, и репертуар наш вас не касается.

— Ты слишком важничаешь.

— Я предлагаю вам «Аземия, или Дикие».

— Это опера в трех актах.

— В ней только одна женская роль.

— Да, но мы написали бы на афише: «Все дамы являются в костюме диких», и я вам ручаюсь, что сбор будет большой.

— Мысль эта недурна, но применим ее к другой пьесе, нам некогда «Аземия» учить.

— Не хотите ли «Приказчик и гризетка»?

— Эта пьеса слишком известна, везде, где только есть театр, ее давали.

— Ну так «Цветочница из Елисейских полей».

— Она в трех актах, слишком длинна.

— Не взять ли нам «Мещанское свиданье»?

— Да, но тут слишком много мещанства.

— Кто дает заглавие?

— Конечно, не я, — буркнул Монтезума, — вы не приняли мою «Мнимая свадьба», а между тем название это гораздо лучше, чем «Расстрелянный любовник».

— Погодите, дайте вспомнить…

— Не возьмете ли «Дача купца, торгующего дровами»?

— Можно было бы, но недостаточно игриво.

— А, нашел, нашел «Воры в шутку, или Любовь в страх».

— Недурно!

— Решено! Итак, наша программа: «Расстрелянный любовник», «Немая, которая говорит, или Ночь в лесу» и «Воры в шутку, или Любовь в страх». Не забудьте написать в афишке, что в роли немой будет дебютировать особа, которая еще никогда не выступала на сцене.

— Хорошо, и прибавим, что эта роль создана для Марс — это придаст эффекту.

— Марс никогда не играла в опере буфф.

— Тем более.

— Вот и Немур, — сказала Вишенка.

— А, черт побери! Доставайте скорее инструменты.

Кюшо взял трубу, похожую на те, которыми продавцы одеколонов возвещают свое прибытие на площадь. Дюрозо схватил огромный колокольчик, Анжело забарабанил палочками по ящику, Альбертина вооружилась металлическим треугольником, а Монтезума громко щелкнул бичом — это условный знак для начала музыки. Начался шум, гам, звон, бой барабана наподобие пушечного выстрела. Прохожие останавливались, некоторые бросились наутек, принимая это за вступление неприятельской армии, дети радостно закричали. И чем ближе Немур, тем увеличивается толпа любопытных, тем усиливается всеобщее смятенье.

Наконец вот и город. Под влиянием музыки, ударов кнута и дерганья вожжей Вертиго рвется вперед, скачет галопом, чего не бывало с незапамятных времен. Пуссемар, не зная, в какую сторону ему ехать, и увидев перед собой большую улицу, предположил, что она ведет к центру города, и погнал по ней Вертиго. Изумленные жители спешно облепили окна, устремились к дверям, с ужасом наблюдая за происходящим. На пути Вертиго оказался воз, и Пуссемар задумался — наехать ли ему на этот воз или посторониться. Взглянув на лицо извозчика, он смекнул, что ему это не сойдет даром, но Вертиго уже не остановить. Застигнутый врасплох извозчик нанес ей сильный удар по голове, бедное животное, став на дыбы, опрокинуло фуру на лотки, полные лакомств. Госпожа Гратанбуль и благородный отец, сидевшие рядом с Пуссемаром, летят с козел и скатываются в груду чернослива и пролитой патоки.

Сначала все кричат, затем мало-помалу успокаиваются, оставшиеся невредимыми актеры выбираются из экипажа, чтобы оказать помощь упавшим товарищам. Благородный отец отделывается легким повреждением глаза; Пуссемар тоже особо не пострадал, однако госпожа Гратанбуль попала головою в кадку с патокой. Трое вытаскивают ее оттуда. Оригинальное зрелище: мать Альбертины, оставив в кадке свой чепчик и парик, явилась всем бритая и покрытая патокой. В первую минуту раздался громкий смех.

— Какая великолепная негритянка! — воскликнул Кюшо. — Смотрите, господа, как ей патока к лицу.

— Дураки вы такие, вытирайте же меня поскорее, пока не заели мухи, и так уже кусают!

— Упокойся, матушка, — и Альбертина обратилась к торговцу: — Дайте мне что-нибудь, чем бы обтереть эту патоку.

— Погодите, сударыня. — Он жестом подозвал стоявших на улице мальчишек. — Вот эти молодцы обожают патоку, надо видеть, с каким аппетитом они ее едят, даже вылижут всю бумажку, потерпите минутку, они вас всю очистят.

— Славная мысль! — рассмеялся Дюрозо. — Что ж, Гратанбуль, позволишь ли мальчишкам облизать твою голову?

— Все, что хотите, лишь бы меня избавили от этого!

Скоро мать Альбертины оказалась окружена толпой детей, все стараются пробраться к ней, становится тесно, между мальчишками завязывается драка, госпожа Гратанбуль в свою очередь наделяет их пинками, потому что они от жадности кусают ее за ухо. Наконец на помощь матери пришла Альбертина с ведром и губкой, она смыла остатки патоки, а воду вылила на мальчишек.

Пока все это происходило, актеры осведомились о лучшей гостинице, поставили Вертиго на ноги, благородный отец отлепил от левого глаза черносливинку, и все отправились в путь, наградив потерпевшего убыток торговца бесплатным билетом.

— А красив наш въезд в Немур! Не знаю, достанем ли мы здесь много денег, но мы уже произвели фурор.