Онлайн чтение книги Владетельница ливанского замка
IV

— Сверни направо, — приказал полковник Приэр. Автомобиль послушно повернул.

— Осторожно на втором повороте. Ты его знаешь? Маленький шофер в синей униформе утвердительно кивнул. Было девять часов утра. Мы выехали из Бейрута в восемь.

Накануне, перед моим уходом из Сераля, полковник Приэр сказал мне:

— Завтра работы нет? Я вас увезу.

— Куда, г-н полковник?

— В авиационный парк, в Райяк. Не возражаете?

— То есть…

— Что?

— Прежде всего, моя работа.

— Какая работа?

— Вы знаете, г-н полковник.

— Ваша «бедуинская карта»? Она почти отыграна.

— Завтра я жду сведений о племени сбаа.

— Хорошо. Они и без вас придут. Это все?

— Нет, г-н полковник.

— Что же еще?

— Вы, может быть, забыли, что завтра вечером прием в резиденции?

— Черт подери, не забыл! — буркнул полковник.

— Мы должны…

— Знаю, знаю. Мы вернемся вовремя к вашему приему. Я должен ехать завтра в Райяк. Дело идет о покупке участков для авиации. Я вам объясню по дороге. Значит, завтра в восемь часов, у подъезда. Мы позавтракаем у летчиков. Я только что звонил коменданту парка. Вернемся в семь. Успеем пообедать, надеть парадную форму… До завтра.

Мы выехали из Бейрута в условленный час. Ночью шел дождь. Он прибил пыль, не превратив ее в грязь. Кирпичные крыши ливанских домиков блестели, прелестные, красные. Оливковые деревья были зеленее обыкновенного. Рой белых облаков курчавился в лазури.

Я решил использовать для моих скрытых целей эту неожиданную прогулку. Но я никогда не представлял себе, что может быть так трудно задать вопрос — он жег мне губы. Я наметил себе сначала, как последнюю черту, сосны резиденции. Но мы переехали эту первую границу, а я все еще не мог победить свою странную стыдливость. Мы начали подниматься вверх по первым склонам Ливана. Переехали и вторую границу, кофейню на открытом воздухе, где автомобили запасаются бензином, недалеко от башенок сумасшедшего дома. Я рассеянно слушал полковника Приэра, рассказывавшего мне историю покупки участков: торговцы в Бекайе требовали от военного ведомства, кроме стоимости самих участков, цену урожая этого года да еще уплаты

наличными стоимости урожаев трех последующих лет, ввиду того, что сделка по приобретению необходимых семян была ими уже заключена на эти три года…

«Когда мы проедем Алей, — сказал я себе, — клянусь, я спрошу…»

— Вы представляете себе? Так я и преклонюсь перед волею этих господ! — воскликнул полковник Приэр. — Их трое: два маронита и один мусульманин. Я пригласил их к часу дня. Попрошу их вежливенько сесть, а потом…

— Полковник…

— Что?

— Кто эта графиня Орлова?

Автомобиль огибал в это время караван. Слева от нас — пропасть, справа — колыхающаяся цепь верблюдов. Один несчастный поворот одного из этих животных, нагруженных огромными ящиками, мог сбросить нас в бездну. Только когда мы проехали мимо верблюда-вожака, полковник Приэр сказал мне поддразнивающим тоном:

— Однако вы не обращаете внимания на мои великолепные истории.

— Г-н полковник…

— О, не смущайтесь! Дело идет ведь не об участках в Райяке. Это началось еще раньше — в первый же день, когда я вас принял в моем кабинете в Серале. Кажется, я говорил вам тогда о графине Орловой?

— Это правда. Я этого не забыл.

— Я-то, кажется, и обратил ваше внимание на нее. А сегодня вы хотите подробностей? Ведь я и на этот раз говорю с вами как с офицером из разведки, — не правда ли?

— Господин полковник, разве мой вопрос так уж необычен?

— Э, не вопрос, но то, как вы меня спросили. Позвольте мне сначала спросить вас.

— К вашим услугам.

— Мне кажется, в этот понедельник мы обедаем у полковника Эннкена.

— Да, в понедельник.

— Обед по случаю помолвки?

— То есть на этом обеде будет объявлена моя помолвка с Мишель нескольким друзьям, из которых вы — первый, г-н полковник.

— Понимаю. Ну, теперь спрашивайте. Я отвечу. Я был слегка сбит с толку. Полковник улыбнулся.

— Я очень, очень люблю Мишель, — сказал он.

— Она этого заслуживает. Но какое отношение имеет она к графине Орловой?

— О, никакого, надеюсь, — ответил он. — Я бы не хотел, чтобы она имела к этой женщине такое же отношение, как Жанна д'Обиан — вот и все.

— Жанна д'Обиан?

— Вы ее не знали? Дочь полковника д'Обиана, из авиационного отряда. Два года тому назад она была невестой лейтенанта Фабра, из того же отряда. Я должен был быть свидетелем Фабра. Но мне не пришлось, — на сцене появилась графиня Орлова.

— Графиня Орлова была любовницей Фабра?

— Вот именно.

— Он, вероятно, не скучал!

Полковник с удовлетворением похлопал меня по плечу.

— Я предпочитаю этот тон, — сказал он.

— Я не понимаю…

— Повторяю, что этот тон больше мне нравится. Я предпочитаю его странному, почти трагическому тону, каким вы только что спросили у меня, знаю ли я графиню Орлову. Теперь, когда я уверен, что меня спрашивает офицер из разведки, я отвечу. Но разве вы забыли, что я рассказал вам о ней в тот день, когда устроил вас на новую службу.

— Вы мне упомянули о ней случайно, г-н полковник, — в связи с леди Эстер Стэнхоп, леди Блэнт, мисс Белль.

— Быть может, это сопоставление и было случайным. А может быть, это и не так уж глупо — думать, что она сродни этому трио симпатичных англичанок.

— Она тоже англичанка?

— По происхождению. Но происхождения она, как вы увидите, довольно неясного.

— Она занимается политикой?

— Как сказать? По-своему. Как ей вздумается. Еще вчера, например, она всецело была с друзами. Это могло казаться нам подозрительным: ведь друзы испокон веков были излюбленной игрушкой англичан. Но, с другой стороны, можно допустить, что в этом народе, красивом, смелом и как нельзя более таинственном — достаточно черт, способных привлечь молодую романтическую женщину. Однако, по наведенным мною справкам, я не мог бы утверждать, что это была склонность исключительно сентиментального или, вернее, эстетического порядка. Вы знаете главного предводителя друзов, эмира Фарэса? Нельзя, конечно, отрицать, что он парень красивый, но…

— Графиня Орлова была любовницей эмира Фарэса?

— Вот именно.

— И теперь тоже?

— Э, милый мой, вы от меня требуете слишком многого. Это женщина исключительно независимая. Никто не может утверждать, что такой-то и такой-то не будет завтра ее любовником или, напротив, не будет ею отставлен… Вас это волнует?

— Это меня интересует и немного удивляет.

— Что вас удивляет?

— Что за два месяца мне ни разу не пришлось заняться графиней Орловой в силу моих служебных обязанностей.

Полковник присвистнул.

— Вот он и рассердился! Скажите, пожалуйста, уж не хотите ли вы в два месяца узнать все на свете?

— Конечно, г-н полковник…

— Я обратил ваше внимание на графиню Орлову. Мне было трудно при первом разговоре сделать больше. С ней нам надо действовать чрезвычайно осторожно. Например, мы не должны забывать, что год тому назад она получила от генерала Гуро «медаль французской признательности».

— Я знал эту подробность. Но она так плохо согласуется с тем, на что вы только что намекнули.

— И потом, знаете, все кажется просто в этой стране для людей, проживших здесь дней пятнадцать; но останьтесь вы на год, и увидите, как все усложняется, запутывается… Если та же рука, которая вручила медаль графине Орловой, подпишет завтра приказ подвергнуть ее военному надзору, — разве это сколько-нибудь удивит вас?

— А ваше мнение об этом, г-н полковник?

— Мое мнение? Скажу вам откровенно. У нас есть основание не выпускать из виду графиню Орлову — из-за разных подозрительных лиц, роковым образом окружающих эту странную особу. Но следить за нею — это значило бы попусту терять время и деньги.

— Потому что она не враждебна Франции?

— Нет, не потому. Просто она богата.

— Разве это достаточное основание?

— Да. Лучшее, какое я знаю.

— А леди Эстер Стенхоп?

— Я так и думал, что вы это скажете. Что ж, тот, кто захочет серьезно изучать ее историю, подтвердит мои слова: леди Стенхоп была разорена, когда приехала в Сирию. Ее роскошь, великолепие, которым она ослепляла бедуинов, — ведь деньги на все это доставляло ей английское правительство. Это кажущееся могущество бросилось ей в голову. Она сошла с ума. Когда англичане поняли, что нельзя больше ожидать от нее никакой пользы, они лишили ее своей поддержки, и несчастная царица Пальмиры умерла в самой мрачной нищете.

— Может быть, богатство графини Орловой тоже…

— Мне нравится, — сказал полковник, — мне нравится, что вы с таким спокойствием обсуждаете дело этой любопытной особы. Сначала тон вашего вопроса о ней, честное слово, испугал меня. Я думал, что вы попались… Вы ее знаете? Я хочу сказать: вы ее видели?

— Три раза.

— Где?

— В первый раз — у генерального секретаря Верховного комиссариата. Второй раз — в Курзале. Третий — у нее. Я посетил ее.

— В Бейруте?

— В Бейруте. Но в ее салоне было столько народу, что мы не обменялись и десятком слов.

— Сегодня вечером в резиденции вокруг нее будет побольше народу. О чем это мы говорили? Ах да, о ее состоянии. Последний банковский служащий в Бейруте скажет вам, что оно — одно из крупнейших во всей стране.

— А какое примерно?

— Не знаю. Сотня тысяч египетских фунтов, по крайней мере. По курсу дня — несколько миллионов на наши деньги.

— Откуда они у нее?

— Ну, это, милый мой, долго рассказывать. В этом — вся история графини Ательстаны.

— Что за странное имя!

— Она — англичанка. Говорю вам, официально, по рождению, она англичанка. Она сама рассказывала мне о своем рождении. Ее отец, сэр Френсис Уэбб, был английским посланником в Пекине. Когда леди Уэбб забеременела, он держал пари, что у него будет сын и что он назовет его Ательстаном. Это имя одного из героев «Айвенго» — книги, которою сэр Френсис был, кажется, немного ушиблен.

— С кем же он держал пари?

— Со своим коллегой, русским посланником. Это было в 1883 году, сообщаю точно. Ребенок родился. Девочка. Сэр Френсис, тем не менее, назвал ее Ательстан, так что выигрыш от второй части пари вознаградил его за потерю первой.

— Русский посланник, вероятно, был крепкого сложения…

— Но протестовать надлежащим образом он не мог: он был джентльмен. Да к тому же говорили, что…

— Что он замешан в деле рождения девочки?.. А как звали этого благородного спорщика?

— Граф Орлов.

— Как? Отец того, который…

— Нет, не отец. Он сам.

— О! — сказал я с отвращением.

— Люди очень злы, — серьезно сказал полковник Приэр. — Те, кто передает этот анекдот, сами будут тесниться сегодня вечером вокруг графини Ательстаны, вымаливая у нее приглашение на один из ее великолепных праздников. Но должен вам сказать, что и другие, менее подозрительные лица подтверждали мне подлинность этой гнусной истории. Во всяком случае, если она и позорит покойного графа Орлова, — она уменьшает ответственность молодой женщины, обреченной такой наследственностью на всякого рода сумасбродства…

— Графиня Ательстана не совсем нормальна?

— Я этого не говорил.

— Сколько лет было графу Орлову, когда она родилась?

— Тридцать семь или тридцать восемь. Он женился на ней, когда ей было восемнадцать. Умер он в 1918 году, во время войны, семидесяти двух лет от роду.

— Что за странная жизнь должна была быть у них!

— Они ездили по всему свету, то вместе, то отдельно. Когда они приехали жить в Бейрут в 1910 году, их состояние почти растаяло, граф восстановил его довольно скоро, даже слишком скоро. Потом вспыхнула война. Их не беспокоили, — напротив. Они были под всемогущим покровительством Джемаль-паши, завсегдатая салона графини.

— Как! И он тоже?..

— Как же! Это притча во языцех, мой милый. Джемаль и граф, действуя совместно, морили Бейрут и Ливан свирепыми спекуляциями на хлебе. Графиня Ательстана была ни при чем в этом преступлении, — допускаю. Но все-таки ее роскошь возникла из этих мерзких махинаций. Правда, она делала и делает также много добра. Во время войны, например, благодаря ее влиянию на Джемаля… А, вот уже и Софар!

Полковник вынул часы.

— Теперь всего около девяти. Мы быстро доехали.

Автомобиль остановился посреди деревни, у кофейни. Пока наш шофер лил воду в дымившийся резервуар, сидевшие на террасе почетные посетители кофейни встали, оставили свои кальяны и игру в трик-трак, окружили нас и стали расточать полковнику Приэру разные любезности и уверения в дружбе.

С удивлением смотрел я на эту крошечную площадь, придавленную фасадом огромного дворца. Киоск, аллея, усаженная чахлым кустарником, зеленые боскеты, курорт на европейский лад, — какой-то маленький прелестный парадокс, заброшенный на высоту нескольких тысяч метров посреди этих таинственных гор Азии.

Мы поехали дальше.

— Во дворце еще никого нет, — сказал полковник. — У нас теперь июнь. Мне кажется, в прошлом году, в это время, окна были уже открыты.

— Не могу вам сказать, г-н полковник, — я ведь первый раз в Софаре.

Он посмотрел на меня с изумлением.

— Да. Я проезжал здесь только по железной дороге, ночью, возвращаясь в глубь страны через Дамаск или Алеп.

— Как? Вы уже три года в Сирии и только в первый раз видите Ливан?

— Это преступно, но это так.

— Что ж, — сказал он с легкой насмешкой, — надо признаться, что для первой прогулки вы недостаточно обращали внимания на горы. Конечно, это очень лестно для меня, как для вашего собеседника, но… о чем это мы говорили?

— О состоянии графини Орловой.

— Так. Но, скажите, — раз вы никогда здесь не бывали, значит, вы не знаете еще Калаат-эль-Тахара?

— Ее замок на Ливане? Нет, г-н полковник.

— Знаете, он здесь совсем поблизости, на дороге в Аин-Захальта?

Он опять посмотрел на часы:

— А, собственно, почему бы и нет?.. Сейчас только десять минут десятого. Нам нет необходимости быть в Райяке до двенадцати. Время у нас есть. О! Не воображайте, что я повезу вас к ней сегодня утром, я даже не покажу вам ее знаменитого замка, — с дороги его не видно. Но вы увидите захватывающий пейзаж.

Мы приехали к какому-то обнаженному хребту, продырявленному туннелем, в который погружается линия дамасской железной дороги. Налево ныряла шоссейная дорога к зеленеющей долине, сиявшей розовыми крышами; другая дорога углублялась, змеясь справа от нас, посреди желтоватых бугров.

В эту минуту полковник Приэр приказал шоферу повернуть направо.

— Когда мы приехали в Софар, г-н полковник, вы сказали мне…

— Что?

— Что графиня Орлова сделала во время войны много добра.

— Черт возьми, у вас достаточно последовательности в ходе мыслей!.. Да, она сделала много добра.

— Вы мне сказали также, что она была награждена медалью «французской признательности». Это немалое отличие. Оно означает настоящие услуги, оказанные нашему делу.

— Графиня Орлова должна была бы получить орден Почетного легиона и, вероятно, получила бы его, если быисточник ее благодеяний не был столь нечистым.

— Что же такое она делала?

— Много добра… О, конечно, не в качестве сестры милосердия! Она делает добро как бы играя — по прихоти своей фантазии, когда ей вздумается, понимаете, и всегда театрально. Она использовала свое влияние на Джемаля для бедняков союзных национальностей, захваченных войною в Сирии, — в частности, для французов. Нельзя отрицать, — она отдает нам явное предпочтение. Если бы можно было составить более или менее полный список ее любовников, я убежден, что в нашу пользу обнаружилась бы пропорция, которой не найти нигде, например, в Лиге Наций. Французские женщины и девушки, которых Джемаль хотел выслать в анатолийские или евфратские степи, были избавлены, благодаря графине Орловой, от этой мрачной участи, а может быть, и от бесчестия. Под ее покровительством они были неприкосновенны. Любопытное время! Джемаль вешал, строил козни, спекулировал на хлебе с графом Орловым. Ательстана, со своей стороны, широко тратила деньги своего мужа и своего любовника одновременно на добрые дела и на разврат, и каждый вечер, в сопровождении разных бледных спутников, это чудовищное трио сходилось у стола для покера, здесь в Алейе, у Джемаля, или в городе, у графа. Вот вам, милый мой, эпизод из светской жизни в Бейруте за время войны. Однако довольно болтать. Ваши глаза будут вам теперь полезнее, чем уши. Что вы скажете об этих местах?

— Ах, я не представлял себе ничего подобного в полутора часах езды от Бейрута…

Проехав Райякскую дорогу, мы стали то подниматься, то опускаться, как по «американским горкам». Мало-помалу растительность исчезла. Там и сям только каперсовые кусты, за которые цеплялись черные козы. Направо от нас, в изрезанной долине, тянулись далекие друзские деревни. Налево — суровая преграда внезапно открывшегося Ливана, — Ливана диких скал, того особого цвета, который отличает львиную шкуру. Гигантские вершины вырисовывались на небе с четкостью карниза, которого, казалось, можно коснуться рукой. Разреженный воздух гор придавал каждой подробности — будь то горный хребет на расстоянии десяти миль — какую-то особую выпуклость, четкость, рельефность, какой я никогда не видел, ни в самых ясных пейзажах страны мавров, или Каталонии, ни в Сахаре.

— Что вы скажете? — пробурчал полковник Приэр. — Какие суровые, пустынные места… Проклятая баба!

— А замок?

— Э, я ведь предупредил, что мы его не увидим отсюда. Но вот дорога, которая ведет к нему.

Желтая лента отделялась от дороги, по которой мы ехали, уходя приблизительно на пятьсот метров в сторону. Она вела налево, исчезая на расстоянии километра за огромными складками почвы.

— Вон где замок, — сказал полковник, — в этой прорехе. Взгляните, — ни одного человека, ни одного зверя, ни одного растения. Нет, все-таки есть. Там, на горизонте. Посмотрите!

Вершина горы, на которую он мне указал, была усеяна черными точками.

— Кедры. Туристы оставляют их в покое. Их нет в Бедекере. Их можно было не окружать проволочными заграждениями, как их маронитских товарищей в Бшерре.

Молча разглядывал я удивительный пейзаж. Поднимаясь по небу, солнце посылало на склоны гор огромные синие тени. Большие хищные птицы носились в пропастях.

— Ястребы! — сказал полковник Приэр. — Но отличные ястребы. У них нет ничего общего с теми падальщиками пустынь. Графиня Орлова сняла одного совсем юного с правого утеса. Она поднесла его генералу Гуро. Красивая птица! Вы увидите ее в резиденции. Глу-глу, — его зовут Глу-глу. Она обещала Гуро еще медведя. Знаете, зимой, по снегу, волки и медведи спускаются к стенам Калаат-эль-Тахара.

— Калаат-эль-Тахара?

— Да, вы знаете — это название ее имения. Что оно обозначает, собственно говоря, — Калаат-эль-Тахара?

— Замок чистоты. Полковник кивнул головой.

— Как раз подходящее имя, — сказал он. — Остановимся немного здесь на мосту, — хотите?

Мы вышли из автомобиля и сели на перила напротив гор. По руслу Уэда, усеянному большими белыми камнями, между олеандрами торопливо струилась вода.

— Вы, конечно, поедете когда-нибудь в Джун, — сказал полковник, — туда, где стоял дом леди Стенхоп? Эго трагическая местность. Но по сравнению с этой она кажется почти веселой. У женщин здесь положительно не все дома, уверяю вас!

И он ударил себя указательным пальцем по лбу.

— А дорога в замок хорошо содержится, — сказал я.

— Еще бы. Она была пробита по приказанию Джемаль-паши. Четыреста пленников, среди которых, должно быть, немало людей нашей веры, неотступно работали над ней. Работа была быстро закончена. Турки — превосходные строители дорог. С тех пор Ательстане оставалось только сохранять ее в том же состоянии. Но ее содержание не доставляет много работ управляющему замка, потому что, кроме собственницы и ее гостей, никто ею не пользуется. Местным беднякам никогда не пришло бы в голову прогонять по ней своих баранов. Они видели здесь автомобиль Джемаля. А это лучше всякой надписи о воспрещении.

— А этот Уэд?

— Нагхр5Нагхар — река (араб.).-эль-Хайат, приток Лионтэса. Когда приходит пора дождей, этот ручеек так разливается и несется с такой быстротой, что один караван, неосторожно остановившийся в его русле, в несколько секунд был унесен.

— Он проходит у подножия Калаат-эль-Тахара?

— Да, или, вернее, замок был воздвигнут для наблюдения за долиной. Маленькая уловка франкской стратегии, не так ли? Наши предки, как вы можете себе представить, не случайно строили эти огромные крепости. Все преследовали одну цель: гарантировать свободу проезда к святым местам, поддерживая безопасность гарнизонов, несущих службу по этой охране. Таким образом, пятьдесят или шестьдесят укрепленных замков, развалинами которых усеяна Сирия, можно разделить на два рода: приморские крепости и сухопутные крепости. К первым принадлежат пункты, наблюдающие за побережьем и пристанями; ко вторым — крепости для защиты старинной дороги, ведущей через Антиохию, Алепо, Гхама, Гхомс, Дамаск к Иерусалиму. С юга на север вы встретите сначала замок Атлит, Castellum Peregrinorum6Замок поломников. (Примеч. пер.); замок храмовников; Сидон-ский замок, Джебайльский, Триполитанский, он же — замок принцессы Мелиссинды; Калаат-Язмур; укрепления Тортозские; огромный Маркаб, наконец.

— Я был в Калаат-Маркабе, когда ездил, месяц тому назад, к алауитам.

— Быстро съездили, мне помнится.

— Я провел там два часа.

— В два дня вы бы не осмотрели и половины этого чудовищного лабиринта. И это еще не самый большой. Рейнские «бурги», даже наше Куси, до того как немцы его взорвали, были детскими игрушками по сравнению с сооружениями крестоносцев в Сирии. Я посетил тридцать из них. Ни одно не похоже на другое. Но от всех остается то же впечатление, — впечатление, в котором чудовищный кошмар от этих развалин сочетается с какой-то меланхолической гордостью. Это наши — жители берегов Сомы, Марны — воздвигли этих великанов, жили в этих готических комнатах, умирали здесь, покоятся здесь. Один раз, когда в Сафите открыли крипту, я держал в руках берцовую кость одного из этих необыкновенных рыцарей Креста. Я бы хотел бросить ее на какой-нибудь стол международных конференций, за которым оспаривают наше право находиться теперь здесь… Но продолжим наше перечисление. С севера на юг, в глубь страны, Калаат-Сайюн, возвышающийся над прорывом от Алепо в Латтакие, над Калаат-Вагхрасом, который заграждает проход в Байлан. Потом «Белый замок» Сафиты. Потом, знаменитейший среди всех, Кала ат-эль-Хесн, на вершине дороги от Гхомса к Триполи. Он был центром странноприимных рыцарей, госпитальеров. Охраняет дороги от Сидона к Дамаску, через долину Леонтес, Калаат-екх-Шакиф, принадлежавший храмовникам; они называли его Бельфор. На дорогах Тирской и Иорданской — Калаат-эль-Субейде, который старые летописи называют Дворцом Немврода. Наконец, дорогу в Сен-Жан-д'Арк охраняет Каллаат-Карн, Mons fortis тевтонских рыцарей. Я называю вам только самые крупные, охраняющие важнейшие дороги. Их сеть дополняется системой второстепенных крепостей, охраняющих долины притоков. Так, долина Нагхр-эль-Хайат, приток Леонтеса, находится под защитой интересующего нас замка, Калаат-эль-Тахара, основанного в 1180 году храмовниками, — теперешней собственности графини Орловой. Большие Калааты могли приютить до четырех тысяч семейств, а эти крепости второй зоны по своим размерам могли рассчитывать на гарнизоны не более чем в сто пятьдесят человек. Это немного для цитадели. Но это недурно, надо признаться, для загородного дома.

— Но разве почти все эти замки не разрушены?

— Они действительно сильно пострадали. Калаат-эль-Тахара один из наиболее сохранившихся. Когда султан Бибарс отнял его у храмовников, в 1280 году, он не стер его с лица земли, овладев им, впрочем, изменой. Таким, каков он был в 1916 году, он здорово обошелся Орловым, когда они вздумали восстановить ого. Правда, благодаря тому же милому другу Джемалю, рабочая сила стоила не очень дорого. Кроме того, Джемаль предоставил в распоряжение графини молодого мобилизованного архитектора-немца; он очень ловко реставрировал замок в средневековом стиле, с налетом рококо, какой вы можете видеть в Гохкенигсбурге, например. Смеяться над ним не приходится, — вы увидите, это славная работа. Графиня Орлова приказала перенести в это громадное обиталище столько вещей, что можно было бы обставить ими штук сорок домов зажиточных буржуа. Там есть все — от кинематографа и шести пар лебедей со Шпрее, преподнесенных ей его превосходительством маршалом Фалькенгеймом, до старого евнуха из Хеджаза, любезно подаренного его величеством Гуссейном. Прибавьте телефон, паровое отопление, электричество, десятка четыре друзских слуг, преданных, как сенбернарские собаки, — и вы согласитесь, что этот чертовский Дворец Чистоты представляет собою достойнейшее жилище, с таким комфортом, какого мы не привыкли встречать на Востоке… Постойте, если бы у нас было время… Да нет, правда, мы не предупредили. Нельзя явиться так к женщине в десять часов утра. В другой раз. В дорогу, мой друг!

Элиас Кифмакиф, молодой шофер-сириец с отличными манерами, управлял в Захле гаражом, содержимое которого состояло всего из одного «Форда». Надо прибавить, справедливости ради, что чехол этого автомобиля был снабжен талисманами из зеленого стекла, а переднее стекло Элиас, как настоящий артист, разукрасил картинками.

В пять часов пополудни этот молодой человек взялся отвезти меня из Райяка в Бейрут так, чтобы я успел одеться и отправиться на вечер в резиденцию.

С утра, и даже накануне, у меня было такое впечатление, что полковник Приэр не чувствовал особенного влечения к этому вечеру. За завтраком это впечатление обратилось уже в уверенность. Сложные переговоры с продавцами бекайских участков мой начальник вел так, что было ясно, как он далек от мысли закончить их во что бы то ни стало в тот же день.

— Я назначил им прийти завтра утром. Утро вечера мудренее. На рассвете они явятся ко мне мягкими, как перчатки. Ах, черт! А вечер в резиденции! Я и забыл. Какая досада!.. Но долг прежде всего. Вы вернетесь, мой друг, и извинитесь за меня перед генералом. Комендант Галлер прикажет дать вам машину.

— Дело в том, г-н полковник…

— Что?

— Командующий авиационным отрядом запрещает нам давать автомобили из парка в распоряжение офицеров, не принадлежащих к отряду.

— Что вы мне поете, Галлер!.. А членов экономической комиссии — разве он не развозил их туда и сюда на ваших машинах, ваш командующий?

Комендант Галлер улыбнулся.

— То были парламентарии, г-н полковник.

— Ну так что ж?

— Я уверен, — сказал комендант, уклонившись от ответа, — что если вы протелефонируете в Бейрут, то, конечно…

— Ничего подобного я не сделаю, будьте покойны. Возьмите мою машину, Домэвр. Завтра я вернусь в Бейрут на собственные средства.

— Есть выход, комендант, — сказал один офицер.

— Какой?

— Элиас Кифмакиф, шофер из Захле, сейчас уезжает в Бейрут, где у него есть дела. Он не очень-то храбр и будет рад иметь спутника в военной форме. На прошлой неделе действительно одного шофера на этой дороге ограбили бандиты, переодетые сирийскими жандармами.

— Вы уверены, — спросил полковник, — что это был действительно переодетые бандиты?

— Мы велим сказать Кифмакифу, чтобы он заехал сюда за капитаном, — сказал комендант, смеясь. — Таким образом, он будет уверен, что с ним едет настоящий защитник.

Так и сделали, и через час я уже поднимался на маленьком «Форде» по первым откосам Ливана.

В феске набекрень, молодой Элиас, внимательный к виражам, мурлыкал гортанный напев. Забившись в угол автомобиля, я старался отвратить свой ум от мыслей, к которым он без конца неизбежно возвращался. Горы из сиреневых становились уже темно-фиолетовыми, когда я понял всю бесполезность моих усилий.

Я нагнулся к шоферу.

— Поезжай по дороге налево, — приказал я.

«Форд» остановился. Элиас посмотрел на меня со скорбным удивлением.

— Ты слышал? Сверни налево.

— Налево, капитан?

— Да, налево.

— Но ведь это дорога в Аин-Захальта.

— Ну так что ж?

— Разве мы едем не в Бейрут?

— Мы едем в Бейрут. Но сначала мы сделаем крюк в один час езды по дороге в Аин-Захальта.

— Она кишит друзскими разбойниками.

Религия Элиаса явно запрещала ему входить в какие бы то ни было сношения с этими неверными.

— Все равно, поворачивай. Там видно будет.

— Но…

— Довольно! Сверни. Маленький «Форд» повиновался.

Стало уже совсем темно. Луна начала пробиваться над горами, заливая их рыжеватым сиянием. Почти так же хорошо, как днем, виднелись очертания кедров.

Элиас больше не пел. Кто может предвидеть свое будущее? И все же в эти минуты, клянусь, я отдавал себе отчет в том влиянии, какое окажет на всю мою жизнь это «Сверни налево!». Я думал о Мишель. В этот час бедняжка должна готовиться к балу. И другая — там, совсем близко от меня, в своем высоком мрачном дворце — тоже.

А Вальтер…

Но если начал, надо идти до конца. Только так и в безумстве можно иногда достигнуть удачи. Пример — игра. Козырь, козырь, козырь, еще козырь. Ну, а если последняя карта, остающаяся в руке противника, больший козырь?.. Что ж, тогда надо платить, и все тут!

Луна поднималась на бледном небе, освещая печальную местность слева от нас, между дорогой и горами. Мы достигли пути Джемаля — моста, где утром мы останавливались, полковник и я.

— Стой!

Я спрыгнул на землю.

— Ты останешься и подождешь меня здесь. Поставь свою машину за дорогу и потуши фонари. Я вернусь раньше чем через час.

Иеремиады Элиаса возобновились:

— Остаться здесь, капитан?

Мне показалось, что, как только я отвернусь, у него хватит смелости умчаться одному в Бейрут.

— Да, остаться здесь. И без штук, если только ты дорожишь своим разрешением на право управлять автомобилем…

С большим достоинством он ответил:

— Я боюсь.

— Я оставлю тебе мой револьвер, болван.

По отчаянному ворчанию Элиаса я понял, что, по его убеждению, и револьвер ему не поможет, если рядом не будет никого, кто был бы способен владеть им.

Я пожал плечами.

— Ну ладно. До скорого свидания.

Полковник Приэр определил эту часть дороги в один километр. Я прошел ее меньше чем в четверть часа. Я шел через темное ущелье. Внизу тихо плакал в ночи Уэд. Вопли шакалов еще больше взвинчивали мои нервы.

Внезапно сердце у меня забилось. Совсем близко я увидел мрачную громаду дворца. Тогда я сошел с дороги и начал карабкаться по склону горы.

Облака прикрывали луну. Несколько секунд я ничего не видел. Потом облака рассеялись. Я продолжал подниматься.

Я остановился, только когда очутился на высоте приблизительно самой высокой башни. Отсюда я мог видеть всю постройку. В этом хаосе черных стен я различал во мраке первую ограду, потом — почетный двор; наконец, главный корпус здания, прорезанный стрельчатыми окнами, которые светились как золото. Во дворе сверкали две белые точки, как раскаленные глаза какого-то чудовища. Это был автомобиль графини Орловой; остановившись у главного входа, он ждал.

Крики шакалов умолкли. С исступленным вниманием глаза мои впивались во мрак, стараясь рассмотреть эту странную берлогу. Колючая ветка маленького камедного дерева, за которую я уцепился, оцарапала мне указательный палец левой руки.

У меня всегда было чувство времени. Даже в моменты наибольшего волнения в моей жизни я сохранял очень точное представление о количестве протекших минут. То же бывает с самыми расточительными людьми: они знают точное количество экю, которые швыряют на ветер. И все же швыряют их, и сладострастие их только усиливается от этого в своей остроте и горечи.

Одни окна погасли. Другие зажглись. В одном из них появилась тень и осталась неподвижной.

Тень! Может быть, это Ательстана, обнаженная…

Необходимость найти оправдание моей нелепой, школьнической проделке вызвала у меня одну мысль.

«В конце концов, — сказал я себе, — ведь это долг службы заставляет меня исследовать вблизи это странное сооружение с его восточными сюрпризами… Местность, где прошел Джемаль, а после него другие, — может быть, того же сорта…»

Я улыбнулся своему лицемерию. Джемаль, его вероятные преемники — разве они были так ненавистны мне в эту минуту потому, что я горел патриотизмом?.. Обманывать других — я еще понимаю, но обманывать себя самого…

Рядом с первой тенью появилась вторая. Наверное, горничная Ательстаны. Потом обе исчезли.

Пойдем. Пора!

Я нашел моего бедного шофера забившимся в овраг рядом с автомобилем. Голубые драгуны Блюхера, появившись за святой оградой, не так ободрили Веллингтона, как мое возвращение — этого молодого человека. Было половина восьмого.

Немного отъехав от Алея, мы услышали за собой повелительные и требовательные звуки сирены. Элиас быстро взял вправо, вплотную коснувшись края пропасти. Почти в ту же минуту на бешеной скорости нас опередил огромный автомобиль. Эго был «Мерседес» графини Орловой. Я успел заметить только силуэт молодой женщины и, налево от нее, второй силуэт, мужчины. Мне показалось… Но я не мог бы в этом поклясться.

В половине десятого, в парадной форме, я поднимался уже по лестнице резиденции. Генерал Гуро стоял у дверей левого зала, принимая приглашенных. Увидев меня, он сделал жест удовольствия:

— А полковник Приэр вернулся?

— Нет, генерал. Он просит вас извинить его. Служебное дело задержало его в Райяке. Он будет здесь завтра утром.

— Хорошо. Мне надо с вами поговорить сегодня же вечером. Важное дело, — шепнул он. — Приходите ко мне через час. Мы уединимся на несколько минут.

— Я в вашем распоряжении, генерал.

— Пока вам надо быть в распоряжении моих гостей. Танцоры премируются сегодня. До свидания.

Я поклонился и вошел в правый зал, оглашаемый темпами уанстэпа.

Первая пара, на которую я чуть не наткнулся при входе, были графиня Орлова и майор Гобсон.

Увлекательные контрасты представляет эта Сирия 1922 года. Меньше чем час езды в автомобиле — и вы переноситесь от глухих снежных вершин в теплые сверкающие залы, которые улыбаются вам на берегу моря, среди запахов тропических растений. От пустынных тропинок, где друзы и марониты продолжают сводить свои старые счеты ножами и карабинами, переходишь к ослепительным салонам, где одни шейхи флиртуют с женами других. Всего час езды — мягкие такты танго сменяет вой шакалов.

Еще немного ослепленный, я прислонился к одной из больших алебастровых колонн в зале. Я глядел на проходившие пары. Но видел только одну из них. Графиня Орлова была в черном бархатном платье, и ни одно украшение не нарушало его чистой гармонии. Необыкновенная роскошь шитья, перьев, тканей, благодаря которым в этот вечер залы Верховного комиссариата уж слишком походили на тропические острова, наполненные стаями ярких птиц, — еще сильнее подчеркивала всю ценность великолепной простоты этой темной лилии. Гобсон, с которым она танцевала, был в парадной форме своего полка: синие брюки с красными лампасами, суженные на лакированных сапогах, щетинившихся двумя гигантскими шпорами в виде опрокинутых вопросительных знаков. На нем был воротник, пластрон, черный галстук, пояс из красного атласа, узкий сюртук алого сукна, в петлице которого сверкали крошечные бриллиантовые ордена. Я вспомнил унтер-офицера Франческини, зарезанного шаммарами, Для которого Вальтер не смог получить медаль…

Когда в очередной раз эта танцующая пара приближалась ко мне, я видел, что они смеются. После заключительного аккорда, когда танцоры разошлись, Гобсон кивнул мне головой. Я подошел к ним обоим в буфете.

— Бокал шампанского, — сказал мне Гобсон.

Он громко хохотал. Обменялся несколькими словами по-английски с Ательстаной, — она тоже засмеялась.

У меня, должно быть, был довольно глупый, рассерженный вид. Гобсон захохотал еще сильнее.

— Какая ошибка для офицера из разведки — не знать английского языка! — сказал он.

Он наклонился ко мне.

— A la belle! — шепнул он мне на ухо — и чокнулся со мною.

— Ну, капитан, не пригласите ли вы меня танцевать?

— Если вы разрешите, мадам, — на следующий танец.

— Этот фокстрот я уже обещала. Но потом… я справлюсь в своей записной книжке. Ну, а пока идите же к мадемуазель Эннкен. Знаете, она положительно прелестна, ваша маленькая невеста.

И она оставила нас, похищенная своим новым партнером.

— Ну-с, — сказала мне Мишель, к которой я подошел в то время, когда она разговаривала в углу с двумя дочерьми ливанского губернатора, — вы думаете, что это хорошо — приходить так поздно? Я не видела вас уже два дня, сударь.

— Я был в Райяке. Только сейчас вернулся.

— Я надеюсь, мы танцуем вместе следующее танго?

— Конечно, Мишель.

Я вернулся к Гобсону, который опорожнял новый бокал шампанского. Он положительно был навеселе. В свою очередь, я нашел, что для офицера из разведки он пьет слишком много. Но, конечно, не мое дело было укорять его за это.

— A la belle! — повторил он со смехом, который в этот вечер я находил невыносимым.

Ательстана, танцуя, прошла мимо нас.

— Скажите, Гобсон, — прошептал я, — разве мы в самом деле разыграем здесь какую-нибудь красотку?

— О, забавно, право, — ухмыльнулся он. — А кто знает, в конце концов… Еще бокал шампанского?

Мы засмеялись оба. Ательстана подошла к нам одна. Мы продолжали хохотать…

— Вы невежливы! — сказала, она. — В вашем смехе я, кажется, чувствую какие-то намеки… Я — ваша на следующий танец, капитан.

Это было танго Мишель. Я едва успел пробраться к мадемуазель Эннкен:

— Мишель, прошу меня извинить. Я совершенно забыл. Я обещал это танго мадам Орловой.

И я быстро оставил ее, чтобы избежать удивленного взгляда, в котором еще не было того страдальческого оттенка, который, увы, впоследствии мне было дано видеть столько раз.

Музыка увлекла меня с Ательстаной. Угрызения мои быстро рассеялись. Мы были предметом общего внимания. Детское тщеславие примешивалось к волне смутных чувств, поднимавшихся во мне.

Графиня Орлова танцевала с легкой беспечностью, с затуманенными глазами. Вдруг я заметил, что ее взгляд остановился на моей левой руке, там, где была кровавая полоска, — глубокая царапина от колючего куста акации близ Калаат-эль-Тахара.

— Откуда у вас это? — спросила она.

И, продолжая танцевать, она слегка касалась своим пальцем маленькой красной полоски.

«Ах, — думал я, — придет ли минута, когда я ей в этом признаюсь?»