Онлайн чтение книги Владимирские просёлки
День тридцать второй

Ночью опять пошел дождь. Может быть, он и смыл вечерние белые туманы. Утреннее Полушино, все из четких, явственных линий, купалось в прозрачном, легком после дождя воздухе.

Идти было почти невозможно. Ноги разъезжались на осклизлой дороге, и мы с трудом добрались до Ивановской – центра объединенного колхоза, в который входит и Полушино.

Деревня, казалось, спала, несмотря на поздний час – было около восьми утра. Кое-где, правда, курились на избах дымки.

Я забыл сказать, что, начиная с Сергеихи, мы оказались, если можно так выразиться, в краю деревянных кружев. Деревня Ивановская особенно поразила нас.

Вот стоит изба. Сама по себе она ничего особенного не представляет. Обыкновенный пятистенок, срубленный вкрест и обшитый тесом. Но хозяин, движимый признательностью и любовью к дому за то, что тот спасает его с семейством от стужи зимой, от дождливой сырости осенью, от посторонних глаз в любое время года, и уж за одно то, что дом этот его и перейдет от него к детям, а главным образом за то, что в дом вложено много труда и средств, – украсил свой дом, как иной жених не украшает любимой невесты.

Начнем с крыльца. Вы проходите по ступенькам между двумя деревянными столбами. Но это не простые столбы, они резные. Они сделаны так, как будто дерево скрутили в веревку. Винтообразность придает легкость. Кажется, столбам не тяжело поддерживать крышу крыльца, с которой спускается четверти на две кружевная оборка. Кружева сделаны из деревянной доски. На крыше крыльца, поднимающейся шатром, установлен деревянный шпиль. На острие шпиля сидит деревянный петух, он крутится по ветру, являясь и украшением и флюгером.

Кружевная оборка опоясала и весь дом по его карнизу. Но все это ничто по сравнению с наличниками. Главное украшение дома – наличники. Верхние наличники почти всегда напоминают то старинный женский кокошник, а то и королевскую корону. Так или иначе, каждому окну придана тем самым некая величественность и горделивость в выражении. Боковые наличники спускаются по сторонам окна, словно девичьи косы.

В деревянные кружева наличников и карнизов искусно вплетены и полевые цветы, и древесные листья, и певчие птицы.

Отдельное произведение искусства – слуховое окно. Обыкновенные украшения дома уменьшены там до изящной миниатюры. Резные столбики по бокам высотою в полметра. Крылечко или балкончик, на котором поместится лишь кукла. Резьба на всем мелкая, тонкая, кропотливая.

Не удовлетворившись украшениями деревянными, мастер работает по железу. Вдоль конька всего дома пущена стоячая железная полоска, пробитая насквозь орнаментальным рисунком. Может быть, и грубоватый вблизи, издали (а иначе и не посмотришь, не лезть же на крышу!) рисунок производит впечатление тонкой, ажурной работы. А так как небо сзади него голубое, то и рисунок кажется голубым по черному силуэтному железу.

Дом венчает труба. Побродив по одному только Камешковскому району, можно составить коллекцию оригинальных труб или, по крайней мере, фотографий с них. Железные колпаки то с шишаками по углам, то с одним шишаком на макушке, то с железными кистями, свисающими вниз, украшают их. Все это тоже резное, орнаментальное. Особо украшен верх каждой водосточной трубы. А так как их две и они спускаются по углам избы, то украшение их придает законченность, завершенность всему ансамблю. Нет двух одинаковых изб во всей деревне, как нет в ней двух одинаковых лиц. Так же как у человека, есть у каждого дома свое выражение, свой взгляд, свой характер. Один смотрит весело, другой угрюмо, третий равнодушно, четвертый подслеповато.

Наличники, оказывается, живут дольше, чем сами избы. И мы видели часто старые, почерневшие украшения, перенесенные на свежий, в смоляных капельках и потеках фасад.

Соблазн выпросить лошаденку был велик. Мы постучались в калитку председателевой избы.

Возле печи возилась женщина лет сорока. Руки ее были в тесте.

– Шут его знает, где он, пропал еще с вечера!

– Как так пропал?

– Сел на мотоциклет – и до свиданья! Может, в Тынцы поехал, мать у него там. А может, в Камешки, к жене. А может, и в Москву закатился.

Побывав в десятках колхозов, в разных концах страны, а теперь вот в десятках колхозов Владимирщины, наблюдая жизнь очень крепких и зажиточных, средних и просто плохих колхозов, можно прийти к выводу, что состояние колхозного хозяйства на десять десятых зависит от председателя.

Почему к Борисову, в Омутское, люди переселяются из города, а из Полушина да из Ивановской ходят работать на ближние фабричонки?! Не потому ли, что Борисов ни на секунду не выключается из жизни колхоза? Он держит в уме все мелочи, они помогают ему держать перед глазами картину общего состояния. А здесь бригадир, как известно читателям, третий день пьяный. Сегодня у него, надо полагать, тяжелое похмелье. А председатель «пропал на мотоциклете».

Разумеется, одного председательского старания тоже не хватило бы. Нужны еще хозяйская жилка, смекалка, расчет – одним словом, хорошая голова! Недаром председателей лучших в стране колхозов мы знаем поименно: Прозоров, Посмитный, Буркацкая, Пузанчиков, Генералов, Орловский, Аким Горшков…

Женщина угостила нас вареной, рассыпчатой (как бы в инее!), горячей картошкой, и мы вышли снова на улицу, пустовавшую, как и прежде.

Раскачиваясь и скрипя, въехал в село грузовик, нагруженный дровами гораздо выше кабины. За борта грузовика были вертикально подсунуты доски, они-то и не давали дровам рассыпаться.

У кого-то из нас невольно поднялась рука, и грузовик остановился.

– Садись, места не жалко.

– Не упадем мы оттуда?

– Вполне возможно, я не неволю.

Мы начали карабкаться и не успели еще пристроиться в выемках между поленьями, как нас сильно качнуло, и мы все трое судорожно уцепились кто за что мог. Потом качнуло в другую сторону, потом подбросило кверху. Так и не удалось усесться как следует. Дрова под нами передвигались в разных направлениях, подобно частям ткацкого станка. Коленки наши и руки начали покрываться ссадинами и синяками. От напряжения заболели мышцы спины и рук. Иногда кто-нибудь из нас умудрялся удариться о дрова даже и подбородком. Но ничего теперь не оставалось, кроме как терпеть и держаться.

Здесь, наверху, мы вдруг вспомнили, что второпях не успели спросить, куда едут эти дрова и мы вместе с ними.

К опасению свалиться с дров отдельно или вместе с ними прибавилась новая неприятность: грузовик въехал в лес, и нас начало хлестать ветками, из которых иные были довольно толсты.

Но все кончается. Грузовик остановился, и под ногами ощутилась твердая, неколеблющаяся опора. Мы снова стояли на земле, но уже далеко от того места, где отделились от нее.

Утренняя деревня с деревянными кружевами навсегда унеслась в наше прошлое и была как сон.

Ощутив под ногами твердую землю, огляделись. Полчаса тряски переместили нас в совершенно иной мир. На столбе – большие электрические часы, какие висят на перекрестках Москвы. Под часами – книжный киоск, тут же ларек «Галантерея», тут же хлебный ларек, тут же рядом столовая. Все это, вместе взятое, если присовокупить небольшую фабрику, называлось Володаркой. Мы впервые услышали это название, на карте никакой Володарки не было. Занесло нас сюда единственно волей случая. Нужно было подумать, как отсюда выбраться.

Парторг фабрики, мужчина с крупными рябинками по смуглому лицу, выслушал нашу просьбу, что вот, мол, хотели бы ознакомиться с производством марли и уехать дальше на вашем автомобиле. Осматривать фабрику, честно говоря, нам не хотелось. Но нельзя же просить машину ни с того ни с сего. Обычно все охотно откликаются на первую половину просьбы и совсем неохотно на вторую. Здесь все повернулось иначе.

– Ничего интересного мы вам показать не можем – перезаряжаем станки, все стоит без движения. Не советую портить впечатления и тратить время. Да и фабрика наша пустяковая и маленькая. А машину, пожалуйста, охотно, сию минуту, но грузовик… Не взыщите – грузовик!

Он же рассказал, что фабричек таких по здешним местам много. Все они возникли на базе дешевой рабочей силы до революции и работают на привозном хлопке. Основатель Володарки ограбил какого-то приказчика не то купца и, таким образом, получил в руки начальный капитал.

Странно было видеть разбросанные здесь, в лесных краях, за многие тысячи километров от узбекского хлопка, эти текстильные фабрики.

Вскоре был подан грузовик.

Роза ехала в кабине, а мы с Серегой тряслись в кузове. Доехав до реки Уводи, мы поблагодарили водителя и вновь остались одни.

Мост через Уводь ремонтировался. За ним оказалась давно не езжая каменная дорога. Трава пробивалась между камнями. По сторонам, в кустах смородины и малины, буйно разрослась валериана, так что мы шли по бело-розоватой валериановой аллее. Роза, хоть и врач, впервые увидела, как растет эта дивная трава, и сначала даже не верила. Пришлось выкопать один корень и, расщепив, дать ей понюхать. Пахло так же крепко и явственно, как если бы нюхать из пузырька.

До конца дня мы шли пешком по сырой, нехотя просыхающей земле, время от времени спрыскиваемой легким дождиком.

В одном месте, на краю деревни, высунувшись из окна, смотрели на улицу две отцветающие женщины, по виду московские дачницы, в шелковых ярких халатах, ярко крашенные. Они что-то сказали, вызывая на разговор.

Мы спросили, между прочим, в их ли деревне центр колхоза или здесь только бригада.

– А мы не знаем.

– Как не знаете, да вы сами-то чьи?

– А мы ничьи, мы сами по себе.

Тут из ворот выскочил обросший рыжей щетиной, краснорожий, с маленькими злыми глазками мужик, очень напоминающий бульдога. Он грубо, с матерщиной, заорал на нас:

– Чего надо? Небось ищете, где плохо лежит. Проваливайте, здесь вам ничего не обломится.

Очень хотелось двинуть его по рыжей скуле, но топор, предусмотрительно прихваченный им, остановил наши намерения.

Между прочим, только в этих местах (начиная с Полушина) мы узнали, что в деревнях бывают единоличники и что их может быть до половины деревни. Впрочем, единоличниками таких людей можно назвать лишь условно, ибо у них нет своей земли, кроме урезанной усадьбы. Единоличник хоть что-то производит, этот же ничего.

Из соседней деревни (мы ее увидели тотчас, как вышли из Панюхина) доносились через поле приглушенные расстоянием и потому непонятные звуки. То ли песни, то ли крики. Можно было предположить там переполох, если бы время от времени не прорывалась сквозь шум игра гармони.

Зайдя в деревню, мы увидели толпу парней, пьяных, качающихся, орущих песни. Отлично, по-городскому одетые девушки ходили отдельно стайками. На лавочках возле домов сидели пожилые мужчины и женщины. Трезвых не было. Клячково второй день самозабвенно и разгульно праздновало престол – Владимирскую богоматерь.

С опаской шли мы трое, возбуждающие всеобщее любопытство, через пьяную деревню.

На крылечке светлого аккуратного дома сидели, притулясь друг к дружке, дед и бабка. Настолько они, должно быть, остались одиноки, что даже во Владимирскую в доме их нет гостей. К ним мы и попросились на ночлег. Нашлась у старика престольная бражка, нашлась у бабки и бутылка смородинной наливки. Тоненько запел самовар, рядком улеглись в него куриные яйца.

– Вот и нам гостей на Владимирскую бог послал, – сказала бабка.

В этом доме впервые за все путешествие хозяева отказались взять деньги за ночлег.