ЧАСТЬ 3. УКРОЩЕННАЯ МОЛНИЯ

Онлайн чтение книги Властелин молний
ЧАСТЬ 3. УКРОЩЕННАЯ МОЛНИЯ

XVII. Лаборатория высоковольтных разрядов

Самые различные исследователи уже давно пытались не только теоретически объяснить происхождение шаровых молний, но и получать искусственно подобия их. Считали, что шаровая молния – это особое уплотненное соединение азота с кислородом, да еще вдобавок пропитанное гипотетической «молниевой материей». Другие полагали, что это шар из водяного пара, пропитанный гремучим газом. Иные рассматривали шаровую молнию, как ионизированные вихри воздуха или как газообразные лейденские банки.

Пытались воспроизвести шаровую молнию между двумя металлическими листками, заряженными под напряжением свыше трехсот тысяч вольт. Пробовали заряжать электричеством даже мыльные пузыри. Они лопались с оглушительным треском, но не обладали свечением, как шаровые молнии. В общем же тайна шаровой молнии так и оставалась нераскрытой.

Углубленная работа над вопросами высоковольтных разрядов натолкнула коллектив института на мысль сконструировать особый аппарат, благодаря которому наша лаборатория надеялась искусственно получить подлинную шаровую молнию.

Основу аппарата составляло приспособление, благодаря которому мощные потоки электронов приобретали необычайную скорость. Этот аппарат был назван после длительного обсуждения в коллективе мегалотроном. В нем на пути сверхскоростных электронов ставилось препятствие, и тогда…

Впрочем, последующее будет описано ниже.

Мегалотрон был приведен в боевую готовность. Каждая деталь отделки его блестела, как медаль на параде.

И вдруг опыт с получением шаровой неожиданно отменили. Грохотов собрал нас в кабинете. На столе у него лежал большой кусок хрусталя, а рядом все было заставлено пустыми рюмками, бокалами, графинами, колбами и пробирками.

Мы с Олей этому страшно удивились, но Леонид потихоньку шепнул нам, чтобы мы внимательно слушали и не высказывали изумления.

У Симона торжественный вид, будто он собирался защищать докторскую диссертацию.

– Мне было поручено изучить и сконструировать наиболее надежные изоляторы, – начал Симон, обращаясь к Леониду. Тот утвердительно кивнул головой. – И вот удалось получить вещество с необычайными, я бы сказал, свойствами.

Симон приподнял со стола глыбу и показал нам.

– Это наилучший изолирующий материал, – пояснил он. – По виду хрусталь, но это не хрусталь и даже не стекло, хотя я и назвал его «стеколь». Вещество это абсолютно прозрачно, но не хрупко. Вот эти рюмки, – улыбнулся Симон, взяв в руки несколько бокалов со стола, – сделаны из стеколя. Они довольно крепки.

И Симон изо всей силы бросил рюмку на пол. Я ахнула. Думала, что рюмка разлетится вдребезги. Но рюмка только звякнула и даже не треснула. За ней Симон побросал на пол и остальные рюмки и бокалы. Ни одна вещь не разбилась.

Потом протянул Грохотову колбу и молоток.

– Прошу, Степан Кузьмич, будьте любезны, разбейте эту колбу.

Под ударами молотка колба звенела, как стеклянная, но не разбивалась. А Симон с воодушевлением докладывал:

– Изделия из стеколя нельзя разбить, как стекло! И в то же время его можно штамповать и отливать из него что угодно. Но это не металл. Стеколь не обладает основным свойством металла – электропроводностью.

Мы понесли новые пробирки и колбы в лабораторию. При нагревании на бунзеновских горелках они вели себя как обычные, из добротного тугоплавкого стекла. В них можно было кипятить что угодно, производить любые химические реакции.

Симон рассказал о своей работе в лаборатории новейших пластмасс. Производство стеколя должно обходиться вчетверо дешевле стекла.

Мы поинтересовались сырьем для стеколя. Сырьем оказалась особая губчатая смола, недавно в изобилии найденная под Саратовом. К смоле прибавляется мельчайший янтарный порошок. Смесь нагревается, а затем охлаждается по определенной схеме.

Я смотрела на Леонида. Во время доклада Симона он забился глубоко в кресло и сидел молча, с закрытыми глазами.

Вдруг он медленно произнес:

– Товарищ Симон! Можете ли вы сделать для ртутного насоса трубку из стеколя?

– Будет готово через два дня.

– Разве тебе не нравятся обычные насосы? – спросил Грохотов.

Леонид приподнял веки, посмотрел на Симона.

– Просто думаю, что такую трубку сделать труднее, чем рюмку.

Ровно через два дня Симон принес сделанную, из стеколя широкую трубку. Вместе с Леонидом он смонтировал ртутный насос. На испытаниях насос дал исключительно высокий вакуум.

Посуду из стеколя Симон раздарил товарищам по институту. Несколько колб осталось на полках в нашей лаборатории.

Знаменательный день первого опыта получения шаровой начался как обычно. Мы проверили все мелочи, надели предохранительные очки. Замысел Леонида основывался на том, что форма искр должна зависеть от подбора плоскостей электродов мегалотрона.

Когда в первый раз Леонид включил напряжение, никакой шаровой молнии не получилось. Мы видели, как между электродами протянулась светящаяся голубая тесьма. Она брызгала мелкими искрами. Электроды накалились, и Леонид выключил ток.

Часа три отняла замена электродов. А потом нам посчастливилось.

Действительно, от одного из электродов вдруг оторвался огненный шарик и поднялся в воздух. Нужно было спешно, соблюдая крайнюю осторожность, направить фотоаппаратуру так, чтобы заснять его.

Шарик медленно подплыл к окну. Будто вихрем распахнуло верхнюю форточку в окне. И через нее шарик покинул лабораторию.

Мы бросились смотреть, куда девался шарик.

Улица была пуста. А мне все-таки показалось, что на противоположной стороне, сливаясь с колонной большого серого подъезда, стоял человек в коротком пальто с поднятым воротником. Лица его я не видела. Но медвежьи кривые ноги выдали его.

Я подавила невольный крик. А человек исчез в подъезде. В это мгновенье Леонид выбежал из лаборатории.

Тут я вспомнила, что напряжение еще не выключено, и поспешила выключить его.

Когда через несколько секунд я с Олей подошла опять к окну, то увидела Леонида с Грохотовым на противоположной стороне улицы. Промчался грузовик, и опять не было никого постороннего.

Грохотов и Леонид вернулись в лабораторию молча.

Они пытливо смотрели друг на друга, и казалось, что между ними происходит молчаливый, не слышный никому разговор.

– Жаль, что не успели заснять молнию, – осмелилась нарушить молчание Оля.

Грохотов только махнул на нее рукой в непонятной для меня досаде. А я успела уловить быстрый взгляд, который Леонид бросил в этот момент на Грохотова.

– Ничего не заметили интересного? – спросил меня Леонид.

Я с нарочитым удивлением пожала плечами.

XVIII. Вероятная невероятность

На следующий день с утра я застала в лаборатории тот хозяйственный разгром, который бывает, когда вдруг вздумают спешно производить запоздалый ремонт.

Рабочие вставляли во все рамы новые стекла. Распоряжался Симон. Молодой рабочий спросил его о чем-то.

Симон ответил:

– Эге!

И тут же изо всей силы ударил стулом в только что вставленное стекло. Ножки стула отскочили от стеколя, как от гранитной стены.

К обеденному перерыву наша лаборатория оказалась надежно изолирована от внешнего мира. Форточки заперли и плотно замазали специальной пастой.

Поздно вечером Леонид осмотрел каждый закоулок в лаборатории. Он, видимо, не доверял даже Симону. А под конец изумил нас. Вынул из кармана длинную шелковую белую тесьму и один конец ее прикрепил к ручке двери, которая вела в кабинет Грохотова.

Мы с Олей заняли свои места. Грохотов – у фотоаппарата, Симон – у ртутного насоса.

– Приготовились, – негромко, но властно произнес Леонид.

Я не заметила движения его руки, включившей напряжение. Красный огнистый лохматый шар возник между сблизившимися электродами. Вот он оторвался и медленно начал подниматься к потолку.

– Степан, – прошептал Леонид.

И это было сигналом, чтобы каждый из нас занялся своим делом. Я слышала стрекотание ленты в моем аппарате. Грохотов регулировал объективы фотоаппаратов.

Сначала шаровая медленно сделала круг под потолком, потом забилась, как испуганная птица, случайно залетевшая в комнату.

– Осторожно, товарищи! – тихо приказал Леонид.

Тут я поняла, что опыт грозит нам смертью.

Отчетливо помню непередаваемое выражение лица Леонида в тот момент, когда он взял в руку свободный конец тесьмы, потянул за нее, и дверь в кабинет приоткрылась. И тогда, будто повинуясь какому-то неслышному зову, шаровая проскользнула в щель приоткрытой двери. А через секунду там, за дверью, раздалось стрекотание, будто опытный мотоциклист пробовал заводить маломощный мотор. Леонид осторожно подошел к двери и заглянул в кабинет.

– Сюда, ко мне! – крикнул он.

Мы бросились к двери и столпились у нее. Никогда не забыть картины, представившейся нашим взорам.

Шаровая хозяйничала на письменном столе. Она бегала по нему, словно взбесившийся звереныш, описывая круги над письменным прибором. Потом вдруг она неожиданно подлетела к замку шкафа, стоявшего в углу, будто хотела пролезть в замочную скважину.

Леонид осторожно подошел к окну и вышиб раму форточки. Шаровая, перелетев через его голову, выскочила на улицу.

Я ждала, что сейчас Леонид объяснит нам случившееся, но поверх наших голов из лаборатории через дверь в форточку летели один за другими огненные крупные бусы, как тогда в моей хатке. Люстры и лампы на столах погасли. И только разноцветные мчавшиеся шарики освещали нас фантастическим светом.

Симон стоял сзади всех в лаборатории, и мы услыхали его голос:

– Я выключил мегалотрон! Откуда же они берутся? Расталкивая нас, Леонид подошел к общему выключателю энергии для всего института и дернул рычаг на себя. Поток шаровых прекратился.

– Вот такие эксперименты я люблю, – нервно потирая руки, улыбнулся Леонид.

Мы молчали, надо было прийти в себя. Потом все сразу заговорили. Откуда брались шаровые после того, как мощный мегалотрон был выключен? На это никто не мог ответить.

– Странно… Даже очень странно… – бормотал Грохотов, потирая руки, будто ему было холодно. – Что ж такое получается? Я же предупреждал, что даже сверхмощный мегалотрон, в сущности, не даст ничего, кроме внешних эффектов…

Леонид и Симон при свете ручных фонарей стали осматривать мегалотрон. Работали они молча. Не было слышно даже отрывочных восклицаний. А Грохотов продолжал:

– Теперь для меня ясно, что наш бедняжка мегалотрон…

Леонид махнул рукой и посмотрел на Грохотова.

– Вот что, Степан. Первая шаровая где-то проделала трассу. Поэтому, хотя мегалотрон и был отключен от сети, он продолжал работать за счет…

– За счет чего? – глухо спросил Грохотов.

– Во всяком случае, не от электросети, – быстро ответил Леонид. – Мы с тобой сделаем расчеты, и ты увидишь, какое колоссальное количество энергии прошло через мегалотрон.

Грохотов пожал плечами.

А Леонид отрывисто спросил Симона:

– Проба воздуха взята?

– Четыре пробы отправлены в газовую лабораторию.

– Поторопите!

Симон поспешно вышел с Олей. Пробы воздуха были взяты в те минуты, когда по лаборатории гуляла шаровая.

На листке, вырванном из карманного блокнота, Леонид написал несколько слов, свернул его плотно, как записку, и вручил мне:

– Спрячьте, не читая.

Грохотов изумленно посмотрел на нас. В глазах у Леонида мелькнул лукавый огонек:

– Ты скоро узнаешь секрет этой записки, Степан. А вы, Таня, прочтете ее вслух, когда я вам прикажу.

Пришли дежурные монтеры исправлять освещение. При свете ламп мы увидели, что натворила в кабинете шаровая молния. Позолота с багетных рам картин, украшавших стены, исчезла. Зато дубовая темная мебель была вызолочена и блестела, как в музее.

Грохотов подошел к столу, протянул руки и вскрикнул:

– Что случилось? – подбежали к нему я и Леонид.

В руках Грохотова темнел пепел от сгоревшей бумаги. Книги и ведомости, лежавшие на столе, сохраняли свой обычный вид. Но достаточно было дотронуться до них, и они рассыпались в пепел.

– Отопри, Степан, шкаф, – попросил Леонид.

Грохотов распахнул дверцу. На обугленной деревянной полке покоился знакомый мне футляр серо-свинцового цвета.

Грохотов дотронулся до футляра и отдернул руку. Примерно через час снизу, из газовой, лаборатории, вернулись Симон и Оля. Они принесли анализ проб воздуха.

– Разрешите прочитать? – спросил Симон, обращаясь к Грохотову.

Но Леонид вырвал протокол из рук Оли, спрятал его за спину.

– Прочитайте мою записку вслух, – обратился он ко мне.

Я прочитала.

– «Закись азота».

Тогда Леонид протянул листок протокола Грохотову.

– Теперь читай это, Степан…

Взглянув на протокол. Грохотов высоко поднял брови:

– Любопытно… Они тоже пишут; «Закись азота». Ну и что же?

Мы все смотрели на Леонида, ожидая от него ответа.

– Пока секрет, – произнес он. – Кое-что становится ясным. Напомню лишь один факт. Ведь и раньше, Степан, в ваших опытах при разрыве шаровидных искр между электродами можно было заметить ничтожную дымку. Иногда ощущался запах, характерный для окислов азота, серы… И нам с тобой известно, что после разрыва шаровой 11 июня 1950 года в районе Саялы ощущался сильный запах фтористого водорода. Ты сейчас меня будешь ругать, а я тебе скажу одно: азот к шаровидной молнии имеет такое же отношение, как и все остальные девяносто один элемент химической таблицы Менделеева.

Грохотов наморщил лоб и медленно опустился в кресло.

– Начинаю понимать, Леонид. Но это приводит к невероятности…

Леонид призакрыл глаза в раздумье и очень медленно выговорил:

– К невероятности, которая более чем вероятна.

XIX. Голова Медузы

Наша лаборатория бездействовала недели полторы. Грохотов сидел у себя в кабинете, не показывался и даже выключил телефоны. Его никто не смел беспокоить. Леонид и Симон проводили дни и ночи в стеколевой лаборатории и мастерили какие-то приспособления к мегалотрону.

Мне и Оле было поручено проверить всю аппаратуру в лаборатории. Может быть, шаровидная молния что-нибудь напортила?

На фотоснимках, сделанных Грохотовым, ничего не получилось. Пластинки моментально чернели, лишь только их погружали в проявитель.

Лабораторное хозяйство оказалось в порядке. Правда, один из ртутных насосов испортился. Это был как раз стеколевый насос, сделанный Симоном. Нужного вакуума не получилось. Вчетвером мы осмотрели насос. Леонид сказал:

– Очевидно, где-то образовалась ничтожная трещина. Через нее устанавливается нежелательное сообщение полости насоса с внешним воздухом…

Мы заменили стеколевый насос простым металлическим. А испорченный насос положили на полку.

Оля узнала, что Леонид придумывает новую обстановку для третьего опыта с шаровой. Это было заметно. В лаборатории рабочие устанавливали большой изоляционный колпак из стеколя. Он должен был прикрывать тех, кто будет находиться здесь при эксперименте.

Потом Леонид и Симон принесли из лаборатории широкогорлую стеколевую колбу. Ее поставили под новыми гребенчатыми электродами мегалотрона. Колбу можно было закрывать, нажимая кнопку, находившуюся на пульте управления. Это была своего рода ловушка, в которую предполагалось поймать молнию. Все детали ловушки были вылиты и отштампованы из стеколя.

Однажды я была одна в лаборатории. Вошел Леонид.

Он обратился ко мне:

– Прошу вас, Татьяна Ильинична, приходите сюда сегодня ровно к десяти вечера. Кроме вас и меня, в институте будет только Симон. Он остается в резерве вне лаборатории. На всякий случай…

– Что вы хотите делать? – пробормотала я.

– Хочу проверить одно предположение, – тихо ответил Леонид. – Мы будем под надежной защитой, – улыбнулся он, кивнув на стеколевый колпак. – Так или иначе, но шаровая не выйдет из стен лаборатории. Посмотрим, как она будет вести себя. Я не сделаю прежней глупости и не открою двери…

И вот наступил вечер. Я в лаборатории. Леонид пригласил меня занять место рядом с ним. Шаровая не могла выйти из лаборатории. Все стены были изолированы стеколем.

– Кажется, удачно подобрал форму электродов, – сказал Леонид.

Он закрыл дверцу изоляционного колпака. Включил подачу кислорода и аппарат для поглощения углекислоты. Двинул рукоятку рубильника. Часы показывали ровно 22.40.

Шаровая – редкостный экземпляр! – подлетела к колпаку. Нас от нее отделяла только толстая стеколевая стенка. Огненный шар весь светился изнутри, но не ослеплял глаз. Леонид осторожно выключил напряжение. Шаровая мягко и ласково, словно пушистый котенок, обогнула колпак, будто постучалась к нам: «Пустите меня к себе, пожалуйста».

Она не имела никакого желания прятаться в колбу и легко избегала ловушку, которую Леонид подставил ей у электродов. Вот она опустилась к углу и покатилась по полу, словно отыскивала, нельзя ли ей пролезть в щель у порога. Потом она стала резвиться под потолком и вдруг упала на полку с лабораторной посудой.

Я ожидала разряда шаровой. Но никакого разряда не произошло. Мне показалось, что шаровая упала с полки и все-таки нашла щелочку, чтобы незаметно исчезнуть.

Леонид засмеялся и неожиданно открыл дверцу:

– Прошу вас, – сказал он, приглашая меня выйти.

Я остановилась на пороге, пораженная необычайным зрелищем.

Шаровая мирно лежала на полке. Лаборатория была освещена таким необычайным светом, что я зажмурила глаза. Потом открыла их снова.

Свет излучался из прозрачной надтреснутой трубки насоса. Той самой, которую положили мы с Олей. И я не сразу сообразила, в чем дело.

Подошли ближе и увидели – шаровая молния забралась в трубку и сидела там.

– Симона! – приказал Леонид.

Я бросилась к двери. Тот явился через считанные секунды, готовый на все.

– Фото! – было второе приказание.

Симон приготовил аппарат.

– Раньше, чем документировать такую необычайную вещь, – серьезно произнес Леонид, – примем необходимые меры предосторожности. Вдруг шаровой надоест сидеть в заключении и она вздумает выскочить на свободу!

Симон умел понимать все с полуслова. Он быстро помог Леониду протянуть от заземлительного шпунта идеально изолированный трос. Мы подтягивали конец троса к полке с таким расчетом, чтобы шаровая при первой же попытке выбраться из цилиндра натолкнулась на трос и ушла по нему в землю.

– Отставить! – вдруг очень весело произнес Леонид и смело дотронулся пальцем до светящегося цилиндра. Трос выпал из рук Симона.

– Почему? – пробормотал он.

– А потому, что она попалась, милая! – усмехнулся Леонид.

Он гладил цилиндр, как любимую собачонку, и говорил нам:

– Видите? Понимаете? Шаровая, проникнув в цилиндр, запаяла за собой выход. Может быть, она сейчас разорвется и разнесет все вдребезги вокруг? Но у меня такое предчувствие, что нет! Думаю, обойдется благополучно! И еще одно условие: никому не говорить о происшествии. Степану я скажу сам.

– Ага, – отозвался Симон.

– Теперь давайте ее фотографировать, – предложил Леонид.

Это было нелегким делом. Симон снимал шаровую и справа и слева. Даже вскарабкался на стол и заснял цилиндр с шаровой сверху.

Это был очень торжественный момент, когда Симон, будто священнодействуя в фотолаборатории, освещенной таинственным густо-красным светом, опустил негатив в ванночку с проявителем. Мы все трое наклонились над ней.

Вот обозначился неясный контур взлохмаченного фантастического очертания, и я вспомнила про голову Медузы.

В середине ночи автомобиль отвез меня домой. Мне было разрешено явиться в лабораторию после полудня. Леонид с Симоном остались. Они были осторожны и предусмотрительны. При шаровой следовало дежурить, как около бомбы замедленного действия.

XX. Туманность в созвездии Южного Циркуля

Грохотов рассматривал негативы и отпечатки, которые подавал ему Симон. Леонид стоял рядом с самым непроницаемым видом. Голубые его глаза казались мне потемневшими и усталыми.

– Ну-с, дорогой Леонид, на темном фоне я вижу туманное, как бы слоистое, светлое пятно, неясный контур… – бормотал Грохотов со значительным видом. – Да, пожалуй, с намеками на спиральность. Но из этого ровно ничего сверхвероятного не следует.

Леонид слегка улыбнулся.

– Следствие придет само собой.

– О да, конечно, – заторопился Грохотов. – Случай требует тщательного изучения. – Он строго посмотрел на меня и Симона. – Прошу вас хранить эту тайну. Полагал бы поставить в известность академию.

– Я бы сам полагал так, – сухо произнес Леонид. – Но повременил бы. Я бы и тебя, Степан, просил хранить пока эту тайну. Всего только несколько дней. Мне хочется действовать наверняка… Кое-что проверить, посоветоваться кое с кем. И не открывать прежде времени секрета.

– Как ты полагаешь? – прищурился на него Грохотов. – Вряд ли согласятся физики…

Леонид смотрел на один снимок, далеко отставив его от себя. Наконец сказал неожиданно:

– Сейчас меня интересуют не физики и не химики.

– А кто же? – строго нахмурил брови Грохотов.

– Астрономы.

Это было неожиданно и необычайно. Больше Леонид не проронил ни слова. Он молча сложил фотоснимки в папку и вручил их мне.

Через час я сидела рядом с Леонидом в кабине двухместного автомобиля и бережно держала папку.

Леонид очень ловко управлял машиной. Он молчал, а мне не хотелось нарушать этого молчания. Мы выбрались за город и теперь неслись по темному, влажному асфальту между аллеями по-осеннему безлистных деревьев.

Ужасно хотелось знать, куда мы едем.

Леонид круто повернул руль, и мы свернули с шоссе. Впереди я увидела высокое здание и возле него какие-то башни с куполами.

Леонид умерил бег авто и пояснил:

– Перед нами ЦАИ, или, что то же, Центральный астрономический институт. Директор академик Лунин ждет нас. Вы слыхали о нем?

– Нет.

– Лунин – известнейший астрофизик. Сейчас у нас произойдет интересная встреча. И я вас взял, как своего доверенного свидетеля. Вы будете только слушать и молчать. Я покажу ему фото… – Леонид кивнул на папку. – Здесь имеются такие, которых вы еще не видели.

Академик Лунин поразил меня. Великолепная рыжеватая шевелюра, окладистая борода. Почему-то на его носу сидело две пары очков. С непостижимым проворством он вскидывал на лоб то одну, то другую, то обе вместе. А на его письменном столе лежало еще несколько очков и пенсне в самых причудливых оправах. Леонид мне потом объяснил, что Лунин любит рассматривать все в мельчайших подробностях и считает оптические стекла самым замечательным достижением человечества.

Мы были приняты чрезвычайно любезно. Леонид вынул одно фото и протянул академику.

Академик снял очки и вооружил глаз каким-то очень сложным пенсне.

– Разрешите продемонстрировать снимки, о которых я имел удовольствие сообщить вам по телефону.

– Посмотрим, посмотрим, – профессионально, почти безразличным тоном выговорил он, принимая фото из рук Леонида.

Посмотрел, погладил бороду, спросил:

– Интересная туманность… Откуда это? В северном полушарии нет такой…

– Вы правы, – ответил Леонид с суховатой вежливостью. – Снимки попали ко мне случайно. Они сделаны моим другом Пирсом в Антарктике… Туманность в созвездии Южного Циркуля…

– Любопытно, – пробормотал несколько раз академик, рассматривая ряд фото с точнейшим изображением нашей шаровой молнии, мастерски отпечатанных Симоном.

Я с интересом наблюдала за выражением лиц собеседников.

– Туманность? – спросил как бы вскользь Леонид.

– Самая обыкновенная туманность, – пробормотал сквозь густые усы академик, откладывая последнее фото. Он взглянул поверх пенсне на высокие стоячие часы очень сложного, видимо, устройства, с десятками циферблатов и циферблатиков. Академик делал этим взглядом недвусмысленный намек, что нам пора бы убираться отсюда, потому что побеспокоили мы знаменитого ученого по совершеннейшим пустякам.

– Считаю приятным долгом информировать вас и о дальнейшем, – каким-то ласкающим голосом произнес Леонид. Он открыл второе отделение папки и тщательно выбирал оттуда новые фото. – У меня имеется также и несколько спектрограмм этой туманности.

– Что вы говорите? – поднял лохматые брови академик, протягивая руки – одну к Леониду, другою к чрезвычайно выпуклым очкам, покоившимся среди других на столе.

А Леонид показал академику несколько негативных лент, говоря:

– Снято нашей южной экспедицией. Полагаю что это – результат полиспектрографа вашей конструкции.

– Вот как? – заинтересовался академик, заменяя на носу пенсне выпуклыми очками. – Посмотрим, посмотрим…

– Мне говорили, – невозмутимо прибавил Леонид, – что посредством вашего портативного прибора можно заснять спектральные линии любого светящегося предмета, будь то кончик зажженной сигары или блестящий Сириус.

Спектрограф, я знала, имелся у нас в институте. И не было ничего удивительного, что шаровая успела уже попозировать Симону и перед спектрографом.

Академик скользнул сперва небрежным взглядом по первой ленте. И внезапно приподнялся с кресла.

– Показывайте спектрограммы! – почти крикнул он на Леонида.

Тот развернул перед ним небольшую коллекцию.

К моему изумлению, в движениях академика не осталось и следа размеренности и солидности. Теперь он ожесточенно ерошил то свою шевелюру, то бороду. Рассматривал спектрограммы через очки и лупы. Наконец размашистым движением он изо всей силы надавил кнопку, которую держала бронзовая статуэтка Меркурия, стоявшая на столе. За дверью раздался оглушительный трезвон. И тотчас в кабинет вбежал молодой секретарь, сам чрезвычайно похожий на Меркурия. Академик буркнул какое-то приказание.

Через несколько минут спектрограммы были помещены на матовом стекле освещенного сзади экрана. Академик имел необычайно взволнованный вид. Рядом с ним склонился над снимками человек, про которого Леонид успел мне шепнуть, что это тоже известный ученый-астроном.

– Что это такое, по-вашему? – спрашивал Лунин, показывая на спектрограмму. – Как вам нравится общая картина?

Впоследствии я узнала, что спрашиваемый имел сорок восемь работ по анализу спектрограмм небесных светил.

– Нравится, – отозвался тот. – Картина сложна. Думаю, что перед нами линии…

Но академик перебил размеренную речь своего сотрудника. Быстро сказал:

– Вы правы. Перед нами спектр…

От необычайного волнения он не мог договорить, чем был замечателен спектр на экране. А в действительности спектр был замечателен…

Леонид спрятал все снимки в папку. Вручил ее мне. Тщетно академик с ассистентом упрашивали Леонида оставить фото им. Леонид дипломатично отговорился необходимостью получить дополнительную информацию от сотрудника, который должен вскоре вернуться к нам в институт.

Когда мы возвращались, Леонид улыбнулся;

– Будет очень жаль, если мой друг заставит себя долго ждать… Почему?

– Не знаю, – недоумевала я.

– Потому что никакого Пирса не существует. Придется извиниться перед Луниным за эту маленькую мистификацию. Но она была необходима.

XXI. Двенадцатый этюд Скрябина

Чем ближе присматривалась я к Грохотову, Леониду и другим сотрудникам института, тем большим уважением проникалась к работникам науки. Я поняла, что великие изобретения не валятся готовыми с неба. Знания и настойчивость в труде – вот что приносило успех.

Разными путями пришли в науку эти люди.

Случилось, что Леонид рассказал о себе:

– Мой отец работал учителем в большом селе, а мать там же врачом. Однако я не воспринял ни любви, ни простого влечения к этим профессиям. Сначала почему-то хотел сделаться шофером. Потом страстно отдался разведению кроликов. Видел раз, что отец мой всем знакомым с гордостью показывает свою статью в журнале «О правилах поведения учащихся». И я решил сам сделаться писателем. Старательно крупным почерком исписал я три толстые тетради и озаглавил этот опус так: «Руководство к разведению кроликов». Помню даже, как начиналось сочинение: «Пушистый дружок детства, милый кролик пришел к нам из стран Средиземного моря…»

– Вы много читали… Вы так много знаете… – вымолвила я, заинтересованная рассказом.

Леонид сидел на краю лабораторного стола, смотрел в окно и рассказывал, будто кому другому, а не мне.

– Читал все, что подвертывалось под руку. Многим я обязан книге. Но живое человеческое слово часто сильнее книги. Признаться, в детстве самое потрясающее впечатление произвела на меня не книга, а беседа со случайным прохожим. Вот и сейчас вижу ту встречу, как наяву. Летом раз в лесу попался мне старик-бродяга. Лохматый, бородатый, с красным опухшим носом, а я – мальчишка – собирал грибы. Бродяга попросил показать ему дорогу к станции, чтобы пройти покороче. Повел я его по тропинке, а в лесу у нас была одна достопримечательность: огромный дуб, расколотый пополам чудовищным ударом молнии. Словно великан разрубил огненным топором это дерево от вершины до корней. Но обе половинки дуба, опаленные молнией, продолжали жить, зеленели, и желудей под ним валялось страсть как много!

Мы остановились там с бродягой. Тот посмотрел на дуб и стал мне, мальчишке, рассказывать о молнии, об электричестве… Этот босой бородатый старик был талантлив. Он обладал настоящим даром педагога и пропагандиста.

– И вы забросили своих пушистых дружков?

– Не сразу. Но с того дня, после встречи в лесу, я стал бредить электричеством. Многое потом передумал я под ветвями того дуба. Часто навещал его. Решил, что обязательно стану инженером. У дяди моего в городе, куда меня отдали учиться, изобретал я электрические мышеловки, выдумывал звонки собственной системы. Понятно, в квартире перегорали предохранители. Дядя выговаривал мне, но я упорствовал в своем желании…

Кто-то вошел в лабораторию и помешал Леониду продолжать рассказ. И хотя потом он ни разу не возвращался к воспоминаниям своего детства, но с того дня я стала лучше понимать Леонида. Он всегда придумывал что-нибудь. Иногда мне казалось, что все ему дается очень легко.

Но, разумеется, я неправа. Работа его блестящего ума никогда не прерывалась именно потому, что он постоянно учился и трудился.

Грохотов обладал мягким, благодушным характером, но был способен вести ожесточенные споры, когда затрагивались принципиальные вопросы или речь заходила о достоверности научных фактов. Он поражал нас всех своей феноменальной усидчивостью и добросовестностью ученого. Часто он просиживал несколько вечеров за вычислениями, чтобы проверить какую-нибудь одну цифру в своих выводах. И он на самом деле исколесил весь Советский Союз, чтобы собрать исчерпывающие материалы для своей работы о физических явлениях в атмосфере, которую он задумал, будучи еще студентом третьего курса.

Достойным помощником обоих друзей был наш дорогой Симон. Когда-то он был скромным фотографом, работал в заводском парке культуры. И вот юноша, уличный фотограф, увлекшись цветной фотографией, задумал создать универсальный проявитель. Перечитал все книжки о проявителях, какие мог достать, перепробовал сто рецептов. Написал большую статью об этом. Редактор посоветовал ему учиться. Сложный путь прошел Симон, пока, наконец, не попал в техникум. В химическом кабинете он поразил всех своими способностями. Он окончил вуз, учился в аспирантуре, получил степень кандидата наук. На одной из конференций Симон встретился с Грохотовым и Леонидом. Он оказался для них драгоценнейшим помощником. У Симона был дар экспериментатора. Он знал мельчайшие детали аппаратуры, с которой приходилось иметь дело в институте. Без его согласия друзья не осмеливались приступить ни к одному опыту. Они слушались его в этом отношении беспрекословно. Раз Симон сказал «нельзя» – значит нельзя. Если «можно» – значит можно.

Прошел Новый год. Начинало пригревать солнце. Грохотов обмолвился, что придется опять отправляться на работу в горы.

Однажды поздно вечером я заканчивала затянувшуюся работу.

Вахтер снизу принес в лабораторию телеграмму.

– Передайте, пожалуйста, Леониду Михайловичу, – попросил он.

Взяв телеграмму, я пошла разыскивать Леонида. Знала, что он где-то в институте. Лаборатории были заперты, только в коридорах горело дежурное освещение. По одному из коридоров я прошла в пристройку института, где находится малый зал отдыха. И здесь услышала звуки рояля. Потихоньку приоткрыв дверь, я при свете небольшой лампы увидела, что над клавиатурой склонился Леонид…

Помните, друг мой, год назад в Колонном зале пианист Григорьев играл Скрябина? И вы тогда спросили, почему у меня слезы на глазах. Тогда я не ответила вам.

Хотите знать, почему? Теперь скажу. Григорьев играл дисмольный этюд № 12. И я, слушая, вспомнила, что Леонид в тот вечер тоже играл этот чудесный скрябинский этюд, энергичный, зовущий к жизни, утверждающий могущество человеческого чувства.

Леонид играл, весь отдавшись музыке. Вот отзвучал последний аккорд. Леонид не отнимал пальцев от клавишей. Он поднял голову и посмотрел поверх рояля, вероятно, забыв обо всем. А я замерла и боялась нарушить очарование минуты. В игре Леонида вдруг раскрылось мне все богатство его души. Я и не представляла себе раньше, что ученый может быть одновременно и художником, музыкантом.

Дверь скрипнула.

– Кто там? – повернулся на табурете Леонид.

– Простите, помешала вам, – пробормотала я, входя. – Вот телеграмма.

Леонид долго читал телеграмму. Это была обширная фотограмма, насколько я заметила, исписанная тонким женским почерком. Листок бумаги дрожал в его бледной руке.

– Что-нибудь неприятное? – осмелилась спросить я.

– Нет, – прошептал Леонид. – Это с Севера. Приходится решать новую задачу.

Крупными шагами Леонид ходил по залу и разговаривал как бы сам с собой, в своей обычной манере. Но я чувствовала, что он говорил это для меня:

– В далекой тундре… два года назад… найдены мощные залежи минерала… с огромным содержанием радия…

Он подошел и взял меня за руку. Я увидела его голубые глаза близко. И вдруг он заговорил как-то по-особому сердечно:

– Бывают минуты, когда хочется поделиться мыслями… Ищешь решения и не находишь. Тогда помогает музыка. Играешь, и чувство вытесняет мысль. А потом мысль с новой силой заполняет тебя всего. Хочется сказать вам…

– Говорите, слушаю, – пробормотала я, осторожно освобождая свою руку и отступая за рояль.

Леонид облокотился на разделявший нас рояль и заговорил, как бы посвящая меня в свои тайны:

– Лабораторные исследования образцов показали, что если наладить заводскую разработку на месте, то советского радия мы будем давать кило-полтора ежегодно.

Затаив дыхание, я слушала эту удивительную новость.

– В тундре за Полярным кругом пока трудно. Климатические условия там тяжелые. Ах, если бы рядом был уголь или хотя бы торф, можно было бы развернуть широкую добычу радия. Я ездил туда. В течение полугода с невероятными трудностями открыли мы экспериментальный завод. Уголь, продовольствие, материалы везли через топи, горы и овраги на грузовиках, вьюком на оленях и собаках, несли на себе. Дорог нет. Кое-что сделали, но автодорогу летом размывает, зимой заносит снегом, мороз – сорок шесть градусов. Я оставил там своих близких друзей. Мало о них сказать, что это энтузиасты. Это подвижники, герои. Сейчас они мне телеграфируют: «Если будет электроэнергия, засыплем мир радием. Давай электроэнергию». А нужно ее миллионы киловатт-часов, чтобы пустить хотя бы четверть проектной мощности завода. Ну, что молчите? Что думаете? – перегнулся Леонид ко мне через рояль.

Неожиданный прилив смелости нахлынул на меня:

– Вам будет неинтересно, что отвечу…

Я поправила непокорные кудряшки, выбивавшиеся из-под моей лабораторной шапочки, и продолжала:

– Я – глупая… фантазерка… Смейтесь надо мной, ругайте. Но если б имела ваши знания… я бы подумала об атмосферном электричестве…

– Ждал от вас этого ответа, – отозвался Леонид. – Вы любили своего отца и хотите, чтоб его мысли осуществились.

– Да. Не теряю надежды… Потому что записки, мне кажется, попали в надежные руки.

– Фантазируйте дальше, – серьезно вымолвил Леонид.

– Я бы подумала, как наладить транспортировку шаровых на аэропланах в тундру.

– Почему?

– Потому, – твердо сказала я, – что шаровые, мне думается, представляют собой электричество… электроны.

Леонид забарабанил пальцами по крышке рояля и очень тихо вымолвил:

– Может быть, вы отчасти и угадали. Но нужны не догадки, а факты. Я писал об этой возможности в одной своей статье. Вы, наверное, ее читали. Но… ваша идея насчет воздушного транспорта… это…

И Леонид засмеялся.

XXII. Светофильтры и фото

Я никак не ожидала, что Грохотов, потом, при случайной встрече, спросит меня:

– Вы серьезно надеетесь, что мы будем посылать в тундру грузы шаровых на аэроплане?

Я сделала вид, что не понимаю. Пожав плечами, постаралась придать лицу наивное выражение. Мне не нравилось, что Грохотов так обращается со мной.

Впрочем, он понял и в тот день был чрезвычайно любезен. Даже предложил билет на концерт, от которого я отказалась.

Однажды я случайно зашла в кабинет Грохотова и увидела на столике около окна новый макет. Это было точное изображение прошлогодней грохотовской станции в степи. Художники очень похоже сделали не только рельеф местности, но и рощу, и бугор, окраину поселка с садом, с моей хатой и омшаником, где, бывало, я мечтала. Изгиб степной речки из стекла блестел под кабинетной люстрой, как настоящая вода на солнце. За рощей, на бугре, была воспроизведена миниатюрная модель станции с антенной и домиками на грузовиках.

От дверей меня в этот момент окликнул голос Грохотова:

– Вас просит к себе Симон!

Это был замаскированный приказ выйти из кабинета.

Я сообразила это потом, когда оказалось, что Симон совершенно не нуждается в разговоре со мной.

Впрочем, в тот же день я нашла предлог снова зайти к Грохотову. Макет на столе у окна был прикрыт большим картонным футляром.

Позднее мне не раз приходилось видеть через приоткрытую дверь, как Леонид подолгу стоял около этого макета, рассматривая его. Иногда подходили Симон и Грохотов. Велись длинные разговоры. Если они замечали, что дверь приоткрыта, ее захлопывали.

Только раз мне удалось услышать обрывок разговора:

– Получится заколдованный круг?

– Проверим, но в более сложных условиях…

В лаборатории при мне произошел странный разговор.

– Где ты возьмешь шаровую? – бурчал Грохотов. – Я не дам тебе музейного аппарата. Это собственность института.

– Придется перевезти мегалотрон в поле, – невозмутимо отозвался Леонид.

Удивленно смотрел Грохотов на Леонида, будто хотел спросить, зачем тот насмехается над ним. Любой лаборантке ясно: мегалотрон громоздок, возить его нельзя.

Симон сохранял непроницаемое молчание, делая вид, что всецело занят проверкой прочности припоя.

В это время стеколевая пробирка выскользнула из рук Грохотова и покатилась со звоном. Грохотов выругался.

А Леонид улыбнулся:

– Ты, Степан, стал нервничать. И пошутить нельзя. Береги драгоценную пленницу. Как-нибудь обойдемся и без мегалотрона.

– Опять выдумываешь, Леонид, – уже мягче произнес Грохотов.

Стоял ранний март. Знакомые остроконечные антенны вонзились в глубокую синь неба. Влажная земля чавкала под ногами, когда приходилось ходить по низинам степи.

Впрочем, это не была степь, только пологая долина, похожая на старый, заброшенный полигон.

Ионизаторы «Р-2» были расставлены в одну линию.

Они как бы составляли радиус, исходящий из центра, где возвышалась антенна. «Р-2» представляли собой метровые пирамиды из пластмассы. В вершинах их были впаяны излучатели, работавшие от аккумуляторов. Так объяснил Симон.

Около антенны помещался знакомый домик на колесах.

В нем располагалась аппаратура, на которую Леонид, видимо, возлагал какие-то особые надежды.

– Попробуем направить разряд в нужном направлении, – строго сказал Леонид, посмотрев метеорологические сводки.

Ночью ждали грозы. Но это, кажется, не должно было мешать эксперименту.

Мой пост был расположен на опушке леса точно в одном километре от группы «Р-2» и в шести километрах от станции. Я должна была наблюдать за работой ионизаторов и заснять на ленте световые эффекты, если они будут ночью в моем секторе.

Ночь выдалась холодная. Гроза прошла стороной. Закутавшись в теплую кофту, я с нетерпением всматривалась в светящийся циферблат ручных часов, ожидая назначенной минуты. Ровно в 0.15 Леонид должен был приступить к опыту передачи искусственной молнии в заранее заданном направлении – вдоль ионизаторов «Р-2».

Время наступило. Но не произошло ничего особенного. По-прежнему высоко в небе мигали тусклые звезды. А вокруг расстилалась серая туманная мгла.

Начало опыта могло задержаться. На этот случай было предусмотрено запасное время – ровно 0.30.

Я напряженно вглядываюсь в серую мглу. Но в моем секторе все было спокойно. Вот и полчаса первого.

Вдруг из темноты ко мне донесся слабый крик. Я вздрогнула. Неожиданно застрекотал мой фотоаппарат. Вероятно, я нечаянно задела спусковой рычаг.

А вокруг лежала прежняя мгла. Она показалась мне еще более густой и жуткой. Я выключила фотоаппарат.

Вскоре на востоке стало светлеть. Я сильно продрогла, мысли были только о теплой постели, о стакане горячего сладкого кофе с ванильными сухарями.

Подъехал наш институтский маленький грузовик. Мы с Олей принялись складывать ионизаторы, чтобы отправить их обратно на станцию. Таково было распоряжение Леонида в записке, которую вручил мне шофер.

В тот же день в институте Леонид расспрашивал меня, как прошло ночное дежурство. Я узнала, что станция свертывается. Значит, из опыта ничего не вышло? Заикнулась об этом. Леонид утвердительно кивнул головой.

– Думаете, в науке все должно идти гладко, без сучка, без задоринки, как по писаному?

Я смолчала. Леонид по телефону вызвал Симона. Тот явился со свежепроявленной пленкой.

– Что вы хотели заснять? – строго спросил меня Леонид. – Почему пустили аппарат в ход?

– Я уже докладывала, что это произошло нечаянно, – ответила я. – Мне послышался крик. Я вздрогнула. Рука моя лежала на рычажке…

– Странно, – мягко сказал Леонид. – А теперь посмотрим, что получилось. Покажите, Симон.

На развернутых фотокадрах, которые проявил Симон, можно было заметить, что какая-то точка двигалась справа налево параллельно линии ионизаторов, но по направлению к станции.

– Значит, движение этой точки противоположно направлению, по которому должна была двигаться наша молния, – строго произнес Леонид, глядя в упор на меня. Что это такое, по-вашему? – спросил он.

– Не знаю, – ответила я, недовольная подобным экзаменом, а еще более настороженным тоном Леонида.

– Тогда думайте! Если даже придет в голову что-нибудь необыкновенное, скажите мне.

Я сочла это за окончание разговора и приподнялась со стула.

– Нет, пожалуйста, не уходите, – попросил Леонид. – Вы должны остаться. Хочу дать вам пищу для размышлений.

И Леонид обратился к Симону:

– Ну как, Симон, вы сможете выполнить работу, о которой я вам говорил?

– Разумеется. Я уже получил светофильтры.

– Ах, уже получили? Тогда, значит, можно сделать и…

Леонид взял трубку телефона, и я услыхала его разговор с Грохотовым:

– Степан, ты? Будь добр, пришли мне сейчас с Олей тетрадки, о которых я говорил вчера… Зачем? А меня интересуют некоторые цифры. Не могу их вспомнить…

Через несколько минут Леонид медленно перелистывал тетради моего отца. Вот он показал страницу, где больше половины строк было зачеркнуто.

– Вся надежда на вас, – обратился Леонид к Симону. – Здесь ничего нельзя разобрать. Требуется ваше искусство…

Симон взял тетрадь. Долго рассматривал строки. Смотрел страницу на свет. Потом вооружился лупой.

– Замазано очень основательно, – усмехнулся Симон. – Кто-то постарался, только не сумел. Замазано разными чернилами. Если подберу светофильтр, может быть, и удастся.

* * *

Через несколько дней мы снова встретились втроем. Симон положил на стол несколько больших фотографий.

– По вашему предложению, Леонид Михайлович, я применил фотографическую экспертизу. Это наилучший способ исследовать документы. Посмотрите. Вот здесь текст дневника был залит чернилами. В подлиннике разобрать ничего нельзя, сплошное черное пятно. – Я применил цветоделительное фотографирование, светофильтры в зависимости от цвета чернил… Леонид взял в руки фото.

– Спасибо, дорогой Симон. Вы – гений фотография. Не будем пока искать, кто зачеркнул строки в записях Ильи Акимовича. Главное вами сделано, Симон, – восстановлен текст.

– Что же там написано? – воскликнула я.

Леонид всматривался в фото и говорил:

– Ваш отец, Таня, приводил расчеты для использования атмосферного электричества и пишет о своей машине. Его машина должна была состоять из остроконечных гребенок, между которыми вращается тонкозубчатый вал. Он учитывал разницу потенциала в высоких слоях атмосферы и на поверхности Земли. Эта разница достигает почти полутора тысяч вольт. Вот Илья Акимович и ожидал, что вал придет во вращательное движение. Свой уловитель атмосферного электричества он сделал из легкой металлической кисти и поднимал его на змее в воздух. От кисти шел тонкий изолированный провод, вплетенный в бечевку для запускания змея. На земле конец провода прикрепляется к вводной клемме модели. По расчетам Ильи Акимовича, ток, раньше чем уйти по специальному заземлителю, должен был пробежать по зубцам гребенки. А они рассчитаны были у него так, что соответствующие зубцы на валу никогда не могли поставить его на «мертвую точку».

Мы просмотрели целую серию фотографий, в которых искусный Симон восстановил текст рукописи моего отца.

– Самое интересное, друзья мои, – сказал Леонид, – это одна фраза в записках Ильи Акимовича. Он пишет, как настоящий провидец: «Шаровая молния – не молния, а совсем другое».

– Но что же? – задала вопрос я.

– Чтобы узнать, мы должны работать. Я еще не нашел ответа на многие интересующие меня вопросы, – задумчиво сказал Леонид. – Какие опыты производил Илья Акимович в лесу? Может быть, он работал там со своей собственной «громовою машиной»? Был убит молнией, как самоотверженный служитель науки?

При этих словах у меня навернулись слезы на глазах.

Я представила себе отца, когда он спускался по ступенькам крыльца, быстро вскакивал на лошадь и приветливо махал рукой. Вспомнилось, как охотники привезли его из лесу мертвым.

– Еще у меня вопрос, на который ищу ответ, – очень тихо говорил Леонид. – Зачем Илья Акимович зачеркнул в своих записях самые важные строки?

* * *

Через несколько дней вышло распоряжение, чтобы наша лаборатория в полном составе выехала в Саялы.

XXIII. Догадка

Апрельское чистое небо расстилалось над знакомым мне саяльским лугом, сплошь покрытым большими, необычайно красивыми цветами. Лилии, орхидеи, колокольчики, горные фиалки огромной величины наполняли воздух тонким ароматом.

Был день отдыха, и Леонид придумал прогулку. Наверху, на станции, дежурил старый Лука, смотревший обычно за лошадьми. Мы оставили его, когда он возился со своей лошадью, смазывая ей копыта. Впятером мы спустились ниже на луг. Две огромные кавказские овчарки с забавными кличками Анод и Катод сопровождали нас.

Еще в прошлом году Симон достал их щенками. Они перезимовали здесь со стариком Лукой и теперь превратились в огромных лохматых псов. Каждый из них был способен разорвать волка. Они не любили лаять, а если видели чужого, предпочитали рычать и устрашающе скалить зубы. Это действовало, как гипноз, и чужак беспомощно застывал на месте. Псы были хорошо выдрессированы и нападали только по приказанию.

Наша компания выбрала место для привала около большого красного камня. Мы сидели и молчали. Вокруг было так хорошо, что не хотелось ни о чем говорить.

Я полузакрыла глаза. Вспомнила родной домик в алтайской тайге…

– Ты плачешь?– услыхала я голос Оли рядом.

Слабо улыбнувшись, я вытерла невольную слезу.

– Так, Ольгушка, что-то взгрустнулось.

– А ты посмотри, как красиво… На горах лиловые тени. Кушай шоколадку… – ласково говорила Оля. – Степан Кузьмич, где вы?

Грохотов сидел под тенью камня около корзинки с продовольствием. Мы только что позавтракали на свежем воздухе. И теперь Грохотов собирался оделять нас десертом.

Я задумчиво жевала шоколад и смотрела на Леонида.

Он растянулся на траве и мечтательно глядел в небо. Случайно поймал мой взгляд.

– Понимаю древнего Антея,– сказал он. – Вероятно, Антей тоже лежал среди подобной роскоши и молил: «Земля! Дай силы мне!» Честное слово, он прав. Лежу и чувствую, как в меня вливаются новые силы.

– Или ревматизм… – пробурчал Грохотов.

– У тебя окончательно испортился характер, Степан, пошутил Леонид. – Надо блаженствовать, а ты про ревматизм. Лучше дай сюда мою порцию сладкого.

– Кушай на здоровье, – вяло сказал Степан Кузьмич и бросил Леониду конфету, которую тот ловко поймал на лету. Сам Грохотов рассеянно грыз сорванную травинку.

Оля в венке из лилий сидела на высоком камне. Держала перед собой пышный букет орхидей. Симон восторженно смотрел на нее.

– Повелительница гор! – говорил он, сверкая глазами.

– Ага! – засмеялась Оля, передразнивая. – Вы, Симон, забыли фотоаппарат… Это вам не простится во веки веков. Здесь надо сняться на память…

– Вы уже сняты, повелительница, – ответил Симон. Завтра увидите серию снимков, где вся наша прогулка сплошная фотовыставка.

– Не сочиняйте.

– Зачем сочинять? – упрямо покачал головой Симон. – А это видали?

За бортом его куртки оказался крохотный аппарат. Объектив удачно имитировал пуговицу.

– Хочешь снимать, раз – и готово. Увеличить – пустяки.

Мы посмотрели аппарат. Он удачно пришелся к моему жакету. Я попробовала снять Олю. Симон перезарядил кассету на двадцать четыре снимка. Аппаратик остался на мне.

Леонид быстро вскочил.

– Хватит валяться. Пойдемте бродить! Давно собираюсь к западному перевалу.

Мне показалось, что Леонид слегка кивнул на Симона. Тот продолжал влюбленными глазами смотреть на Олю.

Я поняла и пошла среди густых трав. Леонид скоро нагнал меня.

– Они предпочитают сидеть на месте…

Я обернулась:

– А Степан Кузьмич?

– Он сегодня не в духе. Говорит, что устал, и отправляется домой спать…

И действительно, я увидала Грохотова, как он с корзинкой медленно поднимался к станции.

Леонид шел позади меня, потом обогнал.

– Надо выбирать расстояния покороче… Здесь есть тропка… Вот и перевал, – сказал Леонид. – Роскошный вид, не правда ли?

Горы будто раздвинулись. Прямо на западе, далеко-далеко расстилалась бирюзовая гладь, сливавшаяся со светло-синим небом.

– Что там? – воскликнула я, показывая в бирюзовую даль.

– Это море.

– Никогда не видела моря, – ответила я. – Оно прекрасно. Но горы лучше.

Я обернулась. Все пятигорье, со станцией на средней, самой низкой горе, показалось мне, не знаю почему, поразительно родным и близким.

Леонид кивнул на далекие вершины:

– Чап-Тау… Там помещается самый лучший в мире регистратор разрядов. Его показания автоматически передаются по радио на метеорологические станции в Тбилиси и Баку. Самая высокая точка на земном шаре, где имеется такой отметчик… А вот на том пике, чуть правее, и подальше… Киндар-гора… Ном-гора… Ор-Баш… Выше четырех тысяч метров над уровнем моря поставлены регистрирующие приборы… Сигналы с них может принимать Москва.

– Как высоко! Вокруг ледники… Вы поднимались? – спросила я.

– Только на Ор-Баш. Приборы ставили мои друзья альпинисты.

– У вас много друзей.

Леонид посмотрел на меня очень внимательно.

– Не хотелось, чтобы вы видели во мне одиночку… Я простой советский человек… Люблю науку, кое-что сделал, и мне предоставлены все возможности. Работаю здесь только с Грохотовым и тремя помощниками – вами, Олей и Симоном – потому лишь, что в данный момент так надо. Мы получили уже много важных данных. А разве мы вдвоем с Грохотовым сможем обработать колоссальный материал экспериментов и наблюдений? На основе наших материалов сейчас идет работа в нескольких институтах. Я не считал института в Москве… да еще на Крайнем Севере.

– Люблю, когда вы говорите так, – пробормотала я, сама удивляясь своей смелости.

Леонид рассказывал удивительные новости. Спектр шаровой, полученной у нас в лаборатории, оказался сходным со спектром одной из редких шаровидных космических туманностей. Здесь, на станции в горах, Леонид проектировал повторить опыты моего отца и попытаться получить шаровую прямо из земной атмосферы.

– Не уверен в успехе, – говорил Леонид, – но мне кажется, что я правильно понял содержание записок вашего отца и восстановил, – конечно, в измененном и улучшенном виде, – его примитивную аппаратуру.

– Что вас затрудняет? – спросила я.

– Нужно подобрать численное соотношение зубцов двух гребенок для концентрации энергии из атмосферы. Нужна какая-то пропорция. Отец ваш касается этого вопроса, но две строки в его записях так старательно зачеркнуты, что бумага прорвана, и восстановить цифры нет возможности. Если удастся последний эксперимент, то это будет большой успех.

– А вдруг не удастся так же, как не удался опыт с ионизаторами? – спросила я.

– Опыт с ионизаторами и не мог увенчаться успехом. Простите, я заставил вас тогда проскучать ночью. Вы на меня в претензии.

– Оля тоже ужасно продрогла на своем посту, – сообщила я. – Очень жаль, что опыт не удался…

Леонид улыбнулся.

– Напротив, опыт прекрасно удался, но только в особом отношении. Успеху способствовали вы.

– Я?

– Да. Вы засняли, хотя и случайно, очень интересную светящуюся двигающуюся точку.

– Она имеет отношение к шаровым?

– Пожалуй… Представьте, что кто-то, очень интересовавшийся нашими опытами, бродил по полю с карманным фонариком. Мы это предвидели, настоящего опыта и не думали производить. Но наши подозрения лишний раз подтвердились. И этот «опыт» мне удался. Вообще мы должны оберегать наши работы от чересчур любопытных посторонних взглядов.

Солнце коснулось вершины Чап-Тау. Длинная причудливая тень легла на луга.

Я любовалась, как темнели краски в долине.

– Не заблудимся мы в темноте? – спросила я с долей естественного беспокойства. Но, признаться, мне очень хотелось, чтобы солнце не спешило к закату.

– Пожалуй, пора… – отозвался Леонид. – Да вам, кажется, и неинтересно, что я рассказывал…

– Кое о чем и сама давно догадываюсь, – тихо отозвалась я.

Леонид молча ждал продолжения. Я чувствовала это по выражению его глаз. Он никогда раньше не смотрел так.

Неожиданный порыв смелости нахлынул на меня.

– Вы все считаете меня глупенькой девчонкой. Вижу, догадываюсь, и мне страшно, что все вы так покровительственно относитесь ко мне… Молчите! Дайте мне высказаться… Шаровая – скопление энергии. Вы хотите разгадать тайну моего отца. Узнать, в чем его изобретение, каково устройство его модели. Может быть, вы уже узнали. Не сомневаюсь, что если узнали, то улучшили… Ведь техника идет вперед…

Мне хотелось сейчас наговорить этому человеку как можно больше дерзостей. Я небрежно бросила ему его же фразу:

– Но вам кажется неинтересным то, что я рассказываю?

Леонид в волнении закусил нижнюю губу и процедил сквозь зубы:

– Договаривайте.

– Договорю… Хотите передавать шаровые в тундру. Это будет передача энергии без проводов…

– Совершенно верно, – очень серьезно произнес Леонид после большой паузы. – Я не ошибся в выборе, когда сделал вас своей помощницей… А пока дайте руку, догадливая девушка… Идемте. Не оступитесь…

ХХIV. Накануне решения

Наша станция бездействовала. Привезли новую аппаратуру. Вокруг площадки поставили зоны заграждений. Лишь только кто-либо посторонний вступал на территорию нашей горы, автоматически включались прожекторы и сигнал тревоги. Заградители были расположены так, что всякий приближавшийся к станции неизбежно пересекал луч телемеханического оборудования и включал реле тревоги. Видимо, на станции готовились важные опыты.

Когда оборудование было закончено, Леонид позвал меня в лабораторию:

– Посмотрите новый аппарат. Идея вашего отца получила современное техническое оформление. Смотрите, вот гребенки из иридиево-платинового сплава. Расчет зубцов мне подсказал Степан Кузьмич.

Не буду описывать, друг мой, всех технических подробностей. Наступил день, когда включена была новая аппаратура, и цилиндры из стеколя поймали двух новых пленниц. Они были выловлены прямо из атмосферы. Великолепные шаровые источали в лаборатории странное голубое сияние.

– Симон предложил для искусственной воздушной трассы использовать радиоволны, – сказал однажды Леонид, когда мы сидели за утренним завтраком.

Оля вспыхнула и взглянула на Симона с величайшей гордостью. Грохотов, медленно допивавший свой кофе, одобрительно буркнул:

– Любопытно. Пусть рассказывает… Хотя обстановка и неподходящая для научного доклада.

– Не стесняйтесь, Симон, – невозмутимо произнес Леонид. – Обстановка, по-моему, наоборот, самая подходящая. Довольно с нас кабинетных заседаний. Но если ты, пунктуальнейший Степан, хочешь, я могу сказать вступительное слово. А пока, девушки, налейте мне еще стаканчик.

Медленно размешивая сахар ложечкой, Леонид сказал:

– Теперь для нас нет сомнения, что шаровая – сгусток, скажем пока, энергии. На страницах журналов будут спорить. Пусть спорят. Но в институтском музее имеется препарат шаровой. Лунин подтвердил, что спектр шаровой близок к спектру космической туманности, в которой, по его мнению, нет строгой дифференциации на отдельные элементы, известные по таблице Менделеева… Но дело оказалось несколько сложнее, – продолжил Леонид после небольшой паузы.

Я заметила, что он стал говорить медленней, как будто подбирал слова для формулировок.

– Здесь у нас имеются две шаровых. Вы знаете, как они получены нами. В высокогорных районах, где воздух постоянно насыщен электричеством, ваша система воздушных антенн, включенная в приемники, обладает способностью собирать электроэнергию. Она как бы сгущается – я не настаиваю сейчас на точной формулировке – и стекает со стеколевыx хранилищ. По-видимому, стеколь создает наиболее благоприятные условия для такого сгущения. Как бы то ни было, мы уже сейчас имеем в нашем распоряжении два сгустка огромной мощности… И мечтаем передавать эту энергию. Возить на аэропланах стеколевые банки с энергией сложно…

– Ближе к делу, Леонид, – перебил Грохотов. – Говоря прямо. Нужно пересылать сгустки энергии непосредственно из места их образования к месту потребления? Так?

– Да, перед нами стоит такая задача, – сдвинул брови Леонид.

– И ты согласен, – продолжал Грохотов, – что нужна искусственная трасса. Ну что ж, можно ионизировать воздух, используя препарат радия…

– Я думал об этом, – произнес Леонид. – Но разве возможно, например, на протяжении трех тысяч километров, отделяющих нашу высокогорную станцию от радиозавода в тундре, уставить поверхность земли радиевыми иониагаторами, хотя бы они были в сотни раз мощнее старых «Р-2»? Понадобится громадное количество радия. А как мы будем фильтровать и дозировать нужные лучи радия? Гамма-лучи устремятся вверх к слою Хевисайда и пропадут там. Альфа– и бета-лучи беспорядочно рассеются в атмосфере на высоте не больше одного километра. Не сердись, Степан, но боюсь, что получится довольно смешная картина. Наши шаровые начнут прыгать по земле от одного ионизатора до другого, и трудно будет следить, чтобы трасса всегда была в полном порядке.

– А что предлагает Симон?

– Вам слово, – предложил Леонид Симону.

– С моей стороны, разумеется, большая дерзость вносить принципиально новое предложение, – начал Симон и обвел нас всех своими черными выразительными главами. – Но меня увлекает возможность передавать электромагнитную энергию по воздуху за сотые доля секунды. Я уже говорил Леониду Михайловичу, что пора нам от передачи ничтожно малых мощностей без проводов, как это делается в радиотехнике, перейти на беспроводниковую передачу больших доз энергии. Я попробовал подсчитать…

– Любопытно, – прервал его Грохотов. – Я мог бы помочь вам в вычислениях…

– Ориентировочные расчеты я уже сделал, – деликатно ответил Симон. – Коэффициент полезного действия будет минимум девяносто восемь процентов.

Грохотов в нескрываемом волнении оттолкнул от себя стакан и уставился на Симона.

– Более чем любопытно… Что же вы предлагаете?

Мне показался несколько туманным ответ Симона.

– Мы могли бы попробовать работать, используя некоторые достижения радиотехники.

Вынув портсигар, Грохотов начал медленно выбирать папиросу. Видимо, он обдумывал ответ Симона.

– Какое же именно достижение вы разумеете? – наконец спросил Грохотов, пряча портсигар в карман.

Симон любезно протянул Грохотову зажигалку.

– Имеется несколько возможностей.

И начал сыпать терминами, непонятными для меня.

Грохотов обрушился на Симона, обвиняя его в том, что он не продумал до конца своего предложения технически и даже не остановился на определенном варианте.

Начинался спор.

– Мне нравится задача освободить поверхность земли от опутавших ее электропроводов, от технической сверхсложности, – сказал, между прочим, Симон. – Представьте, Степан Кузьмич, хотя бы на минуту возможности будущего… Попробуйте хоть минуту помечтать… Когда думаю о будущем, мне хочется стать поэтом. Мы распахиваем с вами окно в будущее и видим, что электромагнитная энергия передается свободно, без проводов, что человек полностью овладевает колоссальной силой электричества… Земля становится цветущим садом… Как это красиво и увлекательно!

Никогда раньше не думала я, что наш немногословный Симон умеет так говорить. Как проникновенный художник, рисовал он перед нами грядущую красоту обновленной земли…

Ах, как спорил Грохотов с Симоном! Но когда Леонид подвел итог спору, Степан Кузьмин был вынужден согласиться с доводами своих друзей.

Он медленно поднялся со стула и покачал головой.

– Попробуем действовать. Но если ничего не выйдет, пеняйте на себя…

Леонид ответил ему:

– Без риска и без творческой фантазии нельзя браться ни за какое дело. Чудак ты, Степан! Как ты мог забыть наши первые с тобой опыты? Ведь тогда мы тоже о многом только мечтали.

Начались дни и ночи напряженной работы.

Из Саян прибыли ящики с радиоаппаратурой. К моему изумлению, Леонид и Симон не спешили распаковывать их. Грохотов, ожесточенно дымя папиросами, сидел за вычислениями. К Симону нельзя было приступиться. Он опять превратился в прежнего немногословного человека со своими «ага» и «ого».

Леонид в редкие свободные минуты уходил на южный склон нашей площадки и рассматривал оттуда в бинокль окрестные горы.

Особенно часто смотрел он туда, где начинался величественный ледник Чап-Тау.

ХХV. При вспышке фонаря

Кто-то прошел под моим окном. Утомленная событиями последних дней, я спала тревожным сном.

Я проснулась. Стрелка на светящихся часах показывала полночь. Мне послышалось, что голос Грохотова зовет меня. Я встала и тут только заметила, что спала, не раздеваясь.

Опять кто-то прошел под окном моей комнаты-купе.

Я знала шаги обитателей станции. Эти были мне незнакомы. По территории станции ночью мог ходить только Лука. Остальные спали. Но Лука уехал вниз еще засветло.

Я вспомнила, что собаки увязались за ним. Они иногда провожали его до леса, хотя Лука старался отучить их от этой привычки и даже драл их плеткой. Но это были упрямые псы.

Очень тихо я открыла дверь, чтобы не разбудить Олю. Вторая наружная дверь оказалась незапертой. Я приоткрыла ее. На меня пахнуло густой сыростью ночного тумана. Где-то смутно мелькнул огонек. Я подумала, что Грохотов с Леонидом засиделись в лаборатории. Они иногда сами передавали радиограммы в Москву в институт.

Меня словно кто-то подтолкнул, и я ступила на землю. Сразу же меня поглотил непроницаемый туман. Тьма вокруг была такая, что не описать.

На случай тумана, чтобы не заблудиться, у нас от дома к дому были протянуты веревки с условными узелками. Держась за них, можно было ходить по территории.

Я ухватилась за веревку и пошла. Два узла означали, что веревка приведет меня к лабораторному дому. Расстояние – тридцать шагов. На тридцать первом – приступок и дверь. Шагов я не считала. Шла ощупью, но смело, как ходят в темноте по знакомому коридору.

Двери не было.

Остановилась. Не выпуская веревки, сделала еще шаг.

Под ладонью снова два узла. Следовательно, иду правильно. Двигаюсь дальше, а веревка все тянется и тянется, и, кажется, ей нет конца. Под ногами зашуршали камни. Догадалась, что веревка привела меня на южный скат горы. Остановилась. Тут был обрыв, и скатиться с него – значило разбиться насмерть.

Надо возвращаться обратно к себе. Некогда раздумывать, почему и что такое произошло с веревкой. Только бы вернуться!

Но при повороте я сделала непростительную глупость: выпустила из рук веревку. Оставалось только кричать. Но все равно до утра никто из наших не доберется сюда в этом проклятом тумане.

Значит, выбора нет, надо опуститься на землю и ждать рассвета.

Зубы мои стали стучать от волнения и от холода. Туман пронизывал до костей. Одна защита – хорошая бурка. Но о ней оставалось только мечтать. Я похвалила себя, что догадалась накинуть жакетку. Надела ее в рукава, стала застегивать на пуговицы, и что-то попалось мне под руки. Это был крохотный фотоаппарат, который я не вернула Симону на прогулке.

Было ужасно холодно. Челюсти сводило судорогой.

Невдалеке послышался голос, как будто знакомый, и я услышала звуки шагов.

– Кто это? – спросила я, повернув голову по направлению голоса.

Трудно описать подробности того, что произошло дальше. Чья-то рука дотронулась до моей головы, нащупала мое лицо, потом взяла за руку. Молча прошла я несколько шагов с моим невидимым спутником.

– Садитесь, – прошептал он, и теплый бок лошади толкнул меня в плечо.

Я вскарабкалась, а в следующий миг мой спутник очутился позади меня. Лошадь помчалась.

– Симон, что вы делаете? – крикнула я. – Вы с ума сошли, Симон!..

В это мгновенье наверху, в тумане, вспыхнули три большие луны. Они двигались в разные стороны. Шарили своими лучами, но были бессильны пронзить туман. И я только потом догадалась, что это зажглись прожектора нашей защитной зоны.

– Симон!..

Мягкая рука плотно прикрыла мне рот. Луны погасли.

Под копытами лошади заплескалась вода.

– Не бойтесь, – услышала я за ухом незнакомый шепелявый голос. – С вами ничего не случится. Вот мы и приехали. Слезайте…

– Помогите мне слезть, – ответила я с суховатой грубостью. – Будьте учтивы, если даже вы – разбойник.

Опираясь на невидимую руку, я соскользнула на землю. Ощутила под ногами каменистую почву. Похититель, я слышала, прыгнул рядом со мною.

– Вы стоите на краю пропасти. Осторожнее. Один неверный шаг и… Вы понимаете? – услыхала я снова и теперь по голосу вполне убедилась, что этот человек – не Симон.

Но кто?

– Не собираюсь делать неверного шага, – медленно и сравнительно спокойно произнесла я. – Говорите, что вам надо от меня? Говорите же!

Как бы в нетерпеливом волнении я сделала резкое движение ногами. Из-под моих башмаков в разные стороны разлетелись камешки. Прислушалась – ни один из них не зашуршал так, как шуршит, скатываясь в овраг или в пропасть. На сердце стало легче. Я стояла вовсе не на краю пропасти. А запугать меня не удастся.

– Скажите, каким способом предполагают ионизировать воздух для искусственной трассы? – услышала я вопрос.

– Не понимаю, о чем вы меня спрашиваете, – обидчиво возразила я.

– Нет, вы отлично понимаете.

Я перебила неизвестного:

– Ничего не знаю.

Тут я сочла нужным заплакать. Слезы мне прекрасно удавались, и я очень естественно всхлипнула.

– Не хнычьте, отвечайте, – послышался из темноты голос. – Я не хочу знать технических подробностей. Мне достаточно даже слабого намека.

Я продолжала делать вид, что не могу прийти в себя и всхлипнула еще раз.

– Вы будете говорить?

В ответ я переменила тон:

– Что вы ко мне пристали? Это смешно. Каждый мелкий воришка, украв, спешит сначала удостовериться, то ли самое он украл, что хотел… А вы…

Свет от сильного фонаря ударил мне в лицо.

– Черт! – выругался голос. Мне послышалась в нем нотка удивления. – Вы и тут очутились?

– Ведите себя вежливее, – прервала я незнакомца.

– Извините, – пробормотал торопливо голос. – Но время дорого. В моем распоряжении две минуты…

«И в моем!» – остро подумала я.

Снова на мгновенье вспыхнул фонарь. Я увидела опушку леса, неоседланную лошадь и приземистую фигуру человека в низкой круглой шапке.

Свет погас. Фонарь полетел вверх, вышибленный мною из рук человека.

Я очень точно рассчитала все движения. Вскочила на лошадь, держась за ее гриву. Не было стремян, и пришпоривать лошадь было нечем. Но я знала от отца способ заставить даже уставшую лошадь мчаться вскачь.

Нащупав уздечку, я резко дернула ее, и лошадь рванула вперед, как угорелая. Пригнулась к лошадиной шее. Над моим левым ухом пронеслась тонкая огненная струйка, опалив волосы. Ветви деревьев исступленно хлестали меня по лицу.

О, это была прекрасная бешеная скачка! Я снова почувствовала себя озорной девчонкой. Казалось, лошадь мчит меня в бездну. Это было жутко и хорошо…

Я понимаю лошадей. Дала своему скакуну свободу.

Лошадь перешла на мелкую рысь. Но вот она оступилась, и я полетела через ее голову на землю.

«Только бы не камни!» – подумала я, падая. И тотчас же очутилась на траве. Больно ушиблась. Слышала, как испуганная лошадь быстрым аллюром, галопируя, убежала от меня. Я осталась лежать в мокрой траве. Встать и идти было бы с моей стороны неосторожностью. Потом услышала, как очень далеко лошадь заржала тонким нетерпеливым ржанием…

Наступало утро. Туман исчезал. Где-то лаяли чужие собаки. А я надеялась на своих, что они найдут меня. Все равно мне было трудно идти. Туман промочил платье до нитки. И оно плотно облепило меня.

Утомленная, закрыла глаза. Разбудил меня влажный поцелуй в щеку. Это милый Анод нашел меня и, нежно повизгивая, лизал мое лицо.

XXVI. Скучно быть улиткой!

Не знаю, какое поручение дал Леонид Грохотову и о чем просил его. Но вскоре после завтрака Грохотов в сопровождении Луки отправился на лошадях в Саялы.

Леонид вызвал меня к себе.

На столе перед ним лежали большой фотоснимок и маленькая овальная коробочка, похожая по форме на разрисованную пудреницу или табакерку, какие делают под Москвой, в Федоскинской артели.

Леонид протянул мне фотографию. Я слышала, как он пробормотал:

– Лучше и нельзя… Портрет хорош.

Такое начало разговора мне не понравилось. У Леонида взгляд был жестокий, острый и чужой. Но я успокоила себя тем, что Леонид сейчас раздумывает над новыми затруднениями, которые возникли в связи с ночным происшествием.

С фотографии на меня смотрело лицо человека, который тогда (помните?) обмахивался парусиновой кепкой, потом обрывал лепестки роз на пароме и ехал со мной через Зеленое озеро.

– Видели вы когда-нибудь этого человека раньше? До того, как он похитил вас? – спросил Леонид.

Мне показалось, что лучше не быть уверенной настолько, чтобы сказать твердое «да». Подумала и решила – пусть сначала Леонид узнает меня. Успею еще заняться узнаваниями малознакомых мне людей.

– Нет, – ответила я, глядя прямо в лицо Леониду.

Тот кивнул головой.

– Вполне вероятно.

Леонид отобрал у меня фото и показал пальцем на овальную коробочку.

– А это видали когда-нибудь?

– Нет.

– До настоящего момента не видали?

– Да, не видала до настоящего момента.

– Тогда возьмите в руки и внимательно рассмотрите.

Я взяла коробочку. Она раздвигалась, как пенал. Две крошечные кнопки на поверхности делали ее похожей на карманный фонарь.

– Обратите внимание на отверстие сбоку, – сухо выговорил Леонид. – С виду очень невинная, хотя и странная вещица. Ее вчера принес мне Анод.

– Что это? – спросила я.

Леонид насупился. Никогда раньше не замечала я, чтобы он мог смотреть таким, почти злым, взглядом. И голос его показался неприятным и чужим.

Нет, это не он! Это не прежний мой знакомый незнакомец!

Леонид ответил на мой вопрос очень официально, как обвинитель или следователь:

– Из этой маленькой вещицы в вас стреляли…

– Кто стрелял? – прошептала я, вздрогнув, будто от неожиданности.

– Тот, кто напал на вас вчера ночью. Тот, чью фотографию вы сейчас видели.

– Как стрелял? – невольно еще раз спросила я, хотя и знала, что огненная струйка, просвистевшая ночью мимо моего уха, вряд ли была игрушечным фейерверком.

– Очень просто, – произнес Леонид уже спокойнее. Аппарат примитивен, но не безопасен. Электронный разрядник, – так можно бы, пожалуй, назвать эту вещь.

Леонид не вдавался в подробности, а я считала излишним добавлять что-либо к тому, что уже было мною рассказано о похищении. Леонид не спросил даже, как это я ухитрилась сделать фотоснимок нападавшего. По-видимому, Леонид считал это вполне естественным даже в том положении, в каком я тогда очутилась. Втайне я гордилась, что сумела использовать маленький фотоаппарат Симона.

Но Симон, не говоря ни слова, отобрал его у меня, лишь только я вернулась из невольного ночного путешествия.

В ту минуту я внезапно осознала, что события, происшедшие со мною и описанные выше, тесно связаны между собою. А человек, которого я впервые увидела в Светлом, владеющий, как я теперь узнала, оружием нового типа, играл во всей этой истории не последнюю роль.

Незаряженный или, вернее, разряженный странный пистолет я держала сейчас в руках. Вероятно, из этого самого электронного пистолета человек убил там, на скамье, моего знакомого незнакомца. Может быть, незнакомец и Леонид – близнецы? Здесь начиналась тайна, в которую ввязываться было для меня, как мне тогда показалось, излишним.

Человек в кепке пытался застрелить меня!

Вдруг я вспомнила смерть Альфы.

Ведь у меня тогда создалось впечатление, что Альфа убита. А она умерла только на некоторое время и затем воскресла. Значит, и я могла очутиться в положении временно умершей.

– Вы не слушаете? – прервал мои размышления голос Леонида. – Очень жаль. Я надеялся, что это должно было бы заинтересовать вас…

– Простите, – пробормотала я. – События вчерашней ночи взволновали меня…

– Отлично понимаю, – тихо, как бы стараясь излишне не беспокоить меня и смягчаясь, произнес Леонид. Мы с Симоном подняли вас внизу и принесли сюда в очень плохом состоянии. Как вы чувствуете себя сейчас?

Мне хотелось скривить губы в озорной усмешке.

– Прекрасно, – пробормотала я. – Совершенно замечательно. Безумно заинтересована нашим разговором.

Леонид не обратил внимания на иронический тон моих слов. А я скрыла улыбку и, придавая голосу серьезность, добавила:

– Но в таком важном деле, по-моему, не следует уделять особого внимания деталям личного порядка. Если все существенное для вас ясно…

– Что вы предлагаете? – договорил за меня Леонид.

– Задержать человека, – самыми естественным тоном ответила я. – Потом поговорить с ним начистоту.

Леонид постучал карандашом по столу.

– Это было бы слишком просто и не очень дальновидно. Представьте себе, что этот субъект, – Леонид при этом показал на фото, – может быть, только и мечтает, как бы встретиться со мной и поговорить начистоту. А разговор этот пока преждевременный.

Он задумался, не обращая больше на меня никакого внимания. С моей стороны было бы бестактностью прерывать его и высказывать свое мнение. Я не смела сказать ему, что мне хочется знать все о взаимоотношениях этих людей. Становилось очевидным, что я уже не должна произносить более ни одного слова о человеке в парусиновой кепке и о тех обстоятельствах, при которых увидала его впервые. Это надо было со всей искренностью рассказать раньше. Момент упущен, и я кляла себя за наивную скрытность. Теперь, казалось мне, надо было продолжать молчать. Молчать еще упорнее и настойчивее.

Леонид посмотрел на меня.

– Скрытность хороша до поры до времени, – неожиданно выговорил он тоном, в котором я уловила мягкие нотки дружеского участия.

Я вздрогнула: Леонид совершенно точно отвечал на мои мысли.

– Искренность прекрасна всегда, – добавил он.

Я молчала. И тогда он сказал еще так:

– Но все-таки хорошо, что вы не знаете многих деталей нашей работы, планов и возможностей…

Я вскочила с табурета и воскликнула:

– Если б и знала, то смолчала бы!

Мне хотелось сказать Леониду, что я знаю гораздо больше, чем он полагает.

– Неужели вы сомневались? – вырвалось у меня.

И я укоризненно покачала головой.

Мне показалось в этот момент, что Леонид имел какие-то свои особые соображения, которыми не считал возможным делиться со мной. И мой похититель, человек в парусиновой кепке, тоже представился мне вдруг как некоторый объект эксперимента, который проводил Леонид.

Леонид посмотрел на меня снизу вверх:

– Вы сделали снимок в совершенно невероятных условиях. И этим оказали нам большую услугу.

Я решила не поддерживать разговора больше, потому что Леонид ускользнул от прямого ответа на мой вопрос.

Как скучно быть улиткой, замкнувшейся в свою скорлупу!

XXVII. Анод

К вечеру вернулся Грохотов. Он казался усталым. О чем-то переговорил короткими фразами с Леонидом и пошел к себе отдыхать.

Я помогала Оле монтировать небольшой прибор по схеме, которую дал нам Симон. Заработались до полуночи.

Вдруг рядом в кабинете, где занимался Леонид, зазвучали невидимые колокольчики. На стенном щитке перед нами вспыхнули три белые лампы. Через секунду средняя погасла, потом загорелась ярким сиреневым светом.

Сигнал тревоги!

В лабораторию вбежал Симон.

– Опять неблагополучно! – крикнул он возбужденно.

На пороге кабинета показался Леонид. Я увидела, как он торопливо выхватил из кармана револьвер, ахнула и застыла от неожиданности.

– Спокойно, друзья, – раздался властный голос Леонида. – Не торопитесь, Симон. Птичка попалась.

Симон потряс своими громадными кулаками. Его зубы скрипнули.

– Надо включить прожектор! Тогда увидим, что за птица.

– Вы правы. Надо посмотреть, в чем дело. Включайте.

Симон выскользнул из кабинета. Оля за ним. Леонид взял меня за руку:

– Идемте!

В непроглядной тьме мы остановились недалеко от крыльца лабораторного домика.

Тонкий яркий луч, как солнечный, просверлил темноту и начал быстро шарить по склонам горы. Потом остановился. Я напряженно вглядывалась, следя за лучом. Сердце мое нервно забилось. Показалось, что луч прожектора осветил лицо человека в кепке.

Прожектор погас. Я схватила Олю за руку.

– Тебе почудилось… – прошептал мне на ухо ее голос. Вероятно, я сказала вслух о том, что увидела.

Леонид вполголоса разговаривал с приблизившимся в темноте Симоном. Потом подошел Грохотов. Я могла расслышать только отдельные фразы:

– Кто-то лежит у реле…

– Пойду посмотрю…

– А если это приманка?

– Ага…

– Где наши собаки?

Послышался резкий свист Симона. Он звал собак.

– Это ты, Катод? А где Анод?

И опять свист и ответное беспокойное урчание Катода. Вторая собака пропала.

В ту ночь мы не ложились спать и с нетерпением дожидались рассвета. В темноте бесполезно было производить дальнейшие поиски.

Когда забрезжило, мы осторожно спустились по тому склону горы, откуда был дан сигнал тревоги.

Помню, по вершинам гор ползли прозрачные красноватые облака. Искрился дальний ледник. А вокруг нас лежала густая тень. Солнце как будто не хотело заглядывать сюда, за крутой склон горы. И вот мы остановились, пораженные неожиданным зрелищем.

В пасмурном полусвете увидали на каменистой площадке окровавленный труп нашего бедняжки Анода.

В плотно стиснутых, окоченевших челюстях собака держала кусок материи, по-видимому, вырванный из одежды.

Леонид показал по направлению к лесу:

– Кажется, не ошибусь в некоторых деталях происшествия. Милый наш Анод боролся там, ниже. Был смертельно ранен. Видите, кровавые следы? Но нашел в себе силы добраться сюда, чтобы дать нам знать об опасности.

Симон склонился над Анодом, разжал челюсти собаки, вынул клочок материи и протянул его Леониду. Грохотов пожал плечами:

– Что за тряпка?

Леонид развернул материю и показал нам.

– Но это же карман! – вскрикнула Оля.

– И притом вырванный из мужского пиджака, – добавил Симон.

– А внутри кармана клочок бумаги, – жестко усмехнулся Леонид.

– Что такое? – заинтересовался Грохотов.

Он посмотрел и пробурчал:

– Совершенно непонятно! Какие-то линии и зигзаги. А!.. Да ведь это более чем любопытно! Может быть, ты, Леонид, разберешь?

Леонид спрятал в карман клочок бумаги и предложил:

– Давайте похороним Анода здесь. Он был верным сторожем.

Мы принесли кирки и заступы. На холмик положили тяжелый красивый камень. Симон черной краской написал на камне одно лишь слово: «Анод».

Южное солнце ожесточенно жгло, когда мы, печальные, поднимались к себе на гору.

Вечером Оля шепнула мне новость:

– Получена радиограмма. Степан Кузьмич и я выезжаем в центр. Немедленно. Пойду укладываться. Ах, да!.. В таинственной записке был план нашей станции.

Рано утром, когда фигуры Грохотова, Оли и сопровождавшего их Луки исчезли внизу за деревьями, Леонид, как будто вскользь, сообщил мне:

– Придется преодолевать новые трудности. Не боитесь?

– Не боюсь, – ответила я. – Привыкла, и мне нравится здесь.

Леонид остро взглянул на меня:

– Будем работать не здесь.

– Где же?

– Строится пункт, откуда будут отправляться шаровые.

Период весенних гроз в Саяльском пятигорье кончился. Весенние грозы начинались, как по расписанию, ровно в половине двенадцатого дня по местному времени. Теперь же восточный ветер приносил громадные тучи по ночам. С вечера воздух густел. Становилось душно. Зарницы полыхали в горах, как пожары. А по остроконечным вершинам, ночью бегали разноцветные языки пламени. Но днем грозы прекращались.

Время за работой мчалось незаметно, без всяких происшествий.

Ежедневно Леонид и Симон подолгу разговаривали с кем-то по мощному радиотелефону.

Меня в подробности не посвящали, но я была даже довольна этим. Так было спокойнее. Правда, я знала, что постройка новой, постоянной станции где-то здесь поблизости, в горах, уже подходила к концу.

Однажды Симон сказал при мне Леониду:

– Послезавтра приступят к наружному монтажу.

– Тогда надо подумать, кто будет дежурить в большом гольдере, – отозвался Леонид.

– Где? – изумилась я.

Леонид указал пальцем на пол:

– Там, внизу.

Мне раньше и в голову не приходила мысль о подземных помещениях. Но ведь их здесь не было! Где же они? В другом месте?

Прошла приблизительно неделя.

Как-то Леонид сообщил, что я должна сопровождать его. Я так привыкла к неожиданностям, что не стала даже спрашивать, куда едем.

– Ага, – ответила я.

Мне казалось удобнее быть немногословной, как Симон.

XXVIII. Молнии в плену

Верхом на лошадях мы с Леонидом спускались в Саялы. В лесу встретилось несколько всадников, с которыми Леонид обменялся какими-то фразами.

– Ну, поехали! – весело предложил мне Леонид, кончив разговор. Мы помчались и скоро очутились в Саялах. Там пересели на машину и довольно долго кружили по хорошему, бетонированному шоссе.

– Сейчас мы будем на восточном склоне Чап-Тау, – обмолвился Леонид.

Авто остановилось. В темноте я успела рассмотреть, что стоим у подножия горы. Наверху слышались голоса и горели неясные огни. Мы вылезли из авто. Рука Леонида дотронулась до моего локтя:

– Где вы? Держитесь за меня. Не хочу зажигать фонаря…

Быстро темнело. Но я уже привыкла двигаться по территории станции в полнейшем мраке и смело сказала:

– Идемте.

При отсвете крупных звезд, выглянувших в просвет облаков, я спокойно шагала рядом с Леонидом. Невидимый шофер подошел к авто и стал пробовать мотор.

Мы прошли немного. Скрипнула дверь. По-видимому, Леонид открыл ход, который был ему отлично знаком.

– За мной… Не споткнитесь о порог. Нащупайте его ногой. Благополучно? Ну, мы, кажется, на площадке… Тогда…

Позади с легким скрипом закрылась дверь. И сейчас же ровный, приятный дневной свет поразил меня. Мы находились в красивом вестибюле. Розового мрамора стены окружали площадку, от которой вверх вела широкоступенчатая лестница. Тщетно искала я источники света. Их не было на потолке. Ни люстр, ни ламп, ни свечей. А стены словно сами излучали дневной свет…

– Что это? – могла только прошептать я.

Леонид улыбнулся. Этой улыбкой он задавал мне безмолвный вопрос.

Я всплеснула руками:

– Как замечательно!..

В тот момент мне хотелось говорить самые восторженные слова. Вероятно, лицо мое слишком ясно выразило все эти чувства, потому что Леонид сказал:

– Да, здесь хорошо… Взгляни… те!

Мы поднимались по ступеням в молчании. Леонид снял кожаную кепку, и я видела, что его волосы как будто потемнели.

Собственно говоря, продолговатый, не очень высокий вал, в котором, пройдя нижнюю площадку, мы очутились, не представлял собой на первый взгляд ничего потрясающего. Тот же приятный дневной свет озарял золотистосердоликовые стены. Вдоль них, как в музее, тянулись два ряда белоснежных мраморных столов, образуя довольно широкий проход. На столах покоились полуметровые прозрачные толстостенные колбы. Сначала они показались мне совершенно пустыми.

Леонид остановился посредине зала. Наши силуэты отражались от матовых плит, которыми был устлан пол. Леонид обвел глазами вокруг.

– Мы в помещении большого гольдера. Знаете, что называют гольдерами?

– Нет.

– Гольдер значит «хранилище», – объяснил Леонид. – В газотехнике большие сооружения, содержащие в себе какой-нибудь газ, называются газгольдерами.

– Понятно, – ответила я. – А в этих гольдерах тоже газ?

Леонид посмотрел на меня, чуть сдвинув брови.

– Нет. В колбах содержится то, что до сих пор обычно называли шаровыми молниями.

– Значит, это молниегольдеры? – сообразила я.

Леонид засмеялся:

– Хорошо сказано! Да, да…

Я склонилась над одной из этих цилиндрических колб. Но сейчас же отшатнулась.

Дневной свет в зале вдруг погас, и теперь ряды цилиндров на столах источали тонкое голубоватое сияние. В ближайшем цилиндре я ясно увидела небольшой огнистый шар, совершенно такой же, как тот, что в памятную ночь висел около меня на ветви яблони.

Шар медленно передвигался внутри цилиндра от одного края до другого, потом обратно. Он напоминал мне зверька, запертого в клетке и ищущего выхода на свободу.

Рядом, в другом цилиндре, маленький, с орех, желто-красный шарик прислонился к прозрачной стеколевой стенке и не двигался.

– Шаровые молнии? – пробормотала я. – Как же с ними…

Дальше я не могла говорить от волнения.

Незаметно для меня Леонид снова включил дневное освещение. Теперь я могла по достоинству оценить всю величественную простоту обстановки, всю торжественность геометрических линий, оттенявших изящество архитектуры.

– Этот зал я назвал большим гольдером. А вот как бы индивидуальные гольдеры – для каждой молнии. – Леонид показал на цилиндры. – Мы находимся под новой постоянной станцией. Мы получаем здесь шаровые молнии и будем использовать их. Это «склад» шаровых. Все стеколевые гольдеры, как видите, заряжены. Сегодня вам придется дежурить здесь. Не боитесь? Признаться, у меня сейчас доверенных лиц, кроме вас, нет никого…

Это было правдоподобно. Я хотела было упомянуть о других работниках института, но Леонид уже ответил, не дав мне раскрыть рта:

– Оля и Степан далеко… Поджидаю Симона. Он ведь едет следом за нами. Но мы с ним будем сегодня работать наверху.

Леонид прошел по залу, проверяя стеколевые хранилища. У него блестели глаза. Вдруг он повернулся ко мне на каблуках:

– Итак, не боитесь?

– Нет.

Мне очень хотелось выполнить его поручение.

– Ваше дежурство кончится к утру…

В дальнем, против входа с лестницы, конце зала увидела я широкое окно. А рядом дверь с надписью «Диспетчерская».

Леонид ввел меня туда.

Если сесть на мягкий удобный стул за столом, на котором расположены щитки со знакомыми мне контрольными лампами, то через окно диспетчерской можно отлично наблюдать всю внутренность большого гольдерзала.

– Что надо делать? – спросила я.

– Ваши обязанности несложны… Садитесь за стол.

Я села. Леонид объяснил:

– Вы заняли место диспетчера. Теперь слушайте внимательно. На столе перед вами двадцать четыре счетчика. Они фиксируют поведение шаровых молний, заключенных в стеколевые гольдеры. Ваша обязанность – смотреть на циферблаты. Следить за молниями. Вот здесь… Если стрелка двигается вправо от нуля, то все в порядке. Если же стрелка начнет двигаться влево, вы обязаны точно отметить время и цифру, на которой стрелка остановится.

Совершенно новенькая тетрадь и две прекрасные автоматические ручки лежали перед часами, вделанными в борт стола.

– Что значит, если стрелка двигается? – поинтересовалась я.

– Нуль наверху – состояние равновесия. Направо приток новой порции… шаровой молнии. Налево – утечка.

– Понимаю, – кивнула я головою, не столько понимая, сколько догадываясь.

Стрелки счетчиков мирно стояли примерно на нуле. Некоторые слегка вздрагивали. Две стрелки на крайних циферблатах медленно двигались вправо на несколько делений круга, потом также медленно возвращались к нулю. Я с любопытством наблюдала за движением стрелок. Это мне напомнило детство, когда отец поднимал меня на руках и показывал стрелку барометра, который всегда мне казался чудом: ведь он мог предсказывать погоду!

– Этот рычажок, – продолжал объяснять Леонид, выключатель ртутных ламп дневного света. Вот… – Леонид показал действие рычажка. – Можете управлять светом, как хотите. Здесь – указатель. Здесь – переключатель… Попробуйте.

Передвинув рычажки и выключив совершенно свет ртутных невидимых ламп, я полюбовалась волшебной перспективой молний, источавших все оттенки голубоватого неподражаемого сияния.

Леонид сверил показания своих ручных часов с показаниями часов диспетчерской.

– Двадцать два двадцать.

Мелодичный гудок заставил меня вздрогнуть. Леонид взял лежавшую направо от меня трубку телефона.

– Прибыл? – спросил в трубку Леонид. – Отлично… Что? Да, поняла все. Разумеется.

Он положил трубку.

– Симон срочно зовет меня. Он уже наверху. Поэтому – последние наставления. Телефон в вашем распоряжении. Он соединен наверху только с моим кабинетом. В столе ваш ужин. Вода в графине. Если надо вымыть руки, туалет рядом. Вентилятор и электроотопление – вот. Регулируйте температуру, как хотите.

Он взглянул на термометр:

– Девятнадцать Цельсия… Не холодно?

– Что вы? – засмеялась я.

– Ну и отлично! Принимайте дежурство. Пишите: «Двадцать два часа двадцать пять минут» – и так дальше, что полагается. До свиданья. – Леонид подошел было к двери из диспетчерской, потом повернулся: – Ах, забыл! Пожалуйста, не трогайте никаких других рычажков… Еще раз до свиданья. Выйду другим ходом.

Дверца в стене казалась похожей на дверцу большого шкафа.

– Здесь у нас лифт, – сказал он, открывая дверцу, за которой было темно, – Можно быстро подняться на вершину, особенно в случае… – Леонид вынул ключ из двери и держал его в руках, – в случае аварии.

Перешагнул через порог. Дверь бесшумно захлопнулась. Через секунду послышался звук поднимающегося лифта.

Я осталась совершенно одна.

XXIX. Необычное дежурство

Мертвую тишину диспетчерской нарушало лишь размеренное слабое тиканье механизмов. Я огляделась. Позади стояла удобная кушетка с кожаной подушкой. Рядом столик. На нем поднос, графин с водой и два чистых стакана.

Мне очень понравилось, что здесь предусмотрены все удобства для дежурного. Стало хорошо и приятно. Старательно рассмотрела показания приборов. Почти все стрелки дрожали рядом с нулем, отклоняясь иногда чуть вправо. Некоторые совершенно застыли на нуле и не двигались. Тогда я принялась записывать в тетрадь мою первую диспетчерскую вахту.

Стряхивая перо, я измазала палец в чернилах и решила, что надо вымыть руки. Да, пожалуй, и вообще хорошо бы умыться. Холодная вода освежает и прогоняет сон.

Быстро вошла я в комнату с умывальником и была обрадована, найдя душистое мыло и чистое полотенце… Чудесно!

Только что успела снова усесться за стол, как гудок заставил снять телефонную трубку.

– Слушаю.

Голос Леонида отчетливо проговорил:

– Дежурный диспетчер? Как дела?

– Прекрасно, Леонид Михайлович…

– Ничего прекрасного пока не вижу, товарищ дежурный… Вы что там за иллюминацию устроили? Сейчас же извольте выключить свет во всем помещении. Оставьте лишь лампу на столе. Выключатели у вас слева… Ну?

– Выключила, Леонид Михайлович, – сконфуженно ответила я, выполнив приказание.

– Так вам будет удобнее. Кстати, если к утру не пришлю Симона, то с шести можете вздремнуть… – Помолчав, Леонид добавил: – Но до шести часов извольте, как часовой на часах…

В голосе Леонида послышалась легкая усмешка. Я сама улыбнулась его не очень тонкому каламбуру.

Дежурство оказалось скучным и однообразным. Уже через час я привыкла к голубоватому мерцанию шаровых молний. Волшебное зрелище этих таинственных излучений в зале стало казаться мне ничем не примечательным.

Почти равнодушно посматривала я изредка в зал через толстое огромное стекло перед собою. Главное, надо было следить за циферблатами счетчиков. Так же скоро привыкла я и к дрожанию двадцати четырех стрелок. Они, по-видимому, не имели никакого намерения двигаться влево.

Пошарив в ящиках стола, я нашла несколько бисквитов и принялась грызть их.

Стрелка на одном из циферблатов так стремительно скакнула влево от нуля, что сначала я и не осознала этого. Стрелка застыла на девятом делении. Потом закачалась, как бы раздумывая, куда ей деваться, и вдруг мгновенно описала полный круг, подскочила справа к нулю и застыла.

Я поспешила сделать записи в тетради. Но мне показалось этого мало. Мелькнула тревожная мысль:

«Неужели полная утечка?.. Не лучше ли сообщить Леониду?»

Оказалось, что мы с ним взялись за телефонные трубки сразу оба и заговорили тоже сразу:

– Как дела, дежурный?

– Полная утечка из тринадцатого гольдера.

– Не тревожьтесь. Записывайте, выполняя указания.

Я бросила трубку, потому что стрелки еще на двух циферблатах стали вести себя безобразно. Они двигались влево, а потом перебегали через весь циферблат к нулю.

Я еле-еле успевала записывать. Шел третий час. Пальцы и голова моя устали от напряжения.

А потом вообще записывать в тетрадь стало невозможно. Стрелки словно взбесились. Они метались из стороны в сторону.

Мне захотелось доложить об этом наверх. Взяла трубку и стала трясти рычаг. Никто не отзывался. Решила, что никого в кабинете нет и, следовательно, до утра звонить бесполезно. Стрелки, как мертвые, торчали на нулях. Поинтересовалась, что в зале. Выключила свет в диспетчерской. Взглянула в окно гольдера. Ожидала увидеть голубое сияние молний. Но там была полная темнота.

Нащупала случайно какой-то рычажок и повернула. Вздрогнула: передо мной на оконном стекле, как на экране кино, показались лица Грохотова и какой-то женщины, не похожей на Олю.

Я остолбенела. И сейчас же где-то под потолком послышался резкий голос Леонида:

– Не включайте телевизор! Мешаете нам!

Лица на экране исчезли.

Шел пятый час.

Вскоре, к моему удивлению, стрелки некоторых циферблатов начали медленно двигаться направо.

Мне захотелось доложить об этом. Взяла трубку и тщетно звала Леонида. Никто не отзывался. Выждала пять минут. Опять попыталась связаться. Но опять никто не ответил. Значит, наверху, в кабинете, нет никого.

Нетерпеливо поглядывала я на часы. Вот придет Симон, и можно будет подышать свежим воздухом.

Без пяти шесть. Показалось, что кто-то идет от лестницы по залу. Торопливо передвинула я рычаг освещения на столе слева. Но за стеклянным окном в зале было по-прежнему темно, и лишь из некоторых гольдеров начинало лучиться нежное голубоватое сияние.

Вскочив со стула, я прильнула к стеклу, но никого не увидела. Подбежала к двери в зал, но она оказалась запертой. Повернулась к запасному выходу и вспомнила, что ключ Леонид взял с собою.

Схватила трубку.

– Леонид Михайлович! – кричала я.

И вдруг меня поразила мысль, простая и ужасная: «Заперта нарочно…»

XXX. Утро

Как очутилась я на кушетке, не помню. Очень хотелось плакать, но слезы куда-то пропали, и глаза мои были сухи. По-новому отчетливо стала я воспринимать окружающее. Часы на столе показались самым обыкновенным плохоньким будильником. Перспектива за окном выглядела уродливой. Голубые цилиндры искривились. Силуэты столов вдали приняли странные очертания. Сделалось страшно, как никогда в жизни. Хотелось оттолкнуть от себя этот кошмар. Протянула вперед руки, защищаясь. И вдруг то, что я видела, закачалось и запрыгало передо мною.

Я засмеялась, и раскатистые звуки смеха в этом изоляторе вернули меня к действительности.

Какая глупая!.. Сидела на кушетке и, оказывается, в упор смотрела на графин с водой. В нем все предметы, отражаясь, представлялись мне искаженными. А когда толкнула столик, то вода в графине закачалась и…

Показалось, что звонит телефон. Быстро подняла трубку и поднесла к уху:

– Алло!

В трубке щелкнуло, и снова наступило молчание – то характерное молчание, когда в аппарате нет тока.

Я опустила голову на стол и застыла. Сколько так просидела – не знаю. Помню, одна мысль сверлила меня:

«Наверху авария. Может быть, шаровые, вырвавшись на свободу, разрушили все… И Леонид с Симоном погибли…»

«Какая ты дура, Татьяна, – думала я о себе. -Почему сразу не рассказала все, что произошло с тобой?» Вероятно, вдали хлопнула дверь. Я еле приподняла усталую голову и увидела…

По ярко освещенному залу, прямо от лестницы, сюда, к диспетчерской, шел Леонид. Но я не поднялась со стула. Я была зла, как черт.

«Все расскажу, только не этому человеку, – подумала я почему-то. – Лишь бы мне выбраться из этого проклятого помещения…» Взяла ручку, начала выводить в тетради, предварительно посмотрев на часы.

«7 часов 38 минут. Телефон без тока. Освещение в зале стало работать. Вошел товарищ Леон…» Не успела записать. Сам Леонид стоял рядом теперь и заглядывал через мое плечо в тетрадку.

– Дописывайте: «Вошел и сказал, что дежурство закончено». Устали?

– Наоборот, готова просидеть здесь еще несколько суток, – смягчая сухость тона, ответила я и постаралась изобразить подобие любезной улыбки.

– В этом нет необходимости, – почти весело сказал Леонид. – Встряхнитесь – и скорей на воздух. Тут такая жара… Разве казалось холодно? Испортился вентилятор?

– Было испорчено освещение…

Леонид взглянул на выключатели.

– Вы, по-видимому, больше интересовались электроотоплением? Смотрите…

Мне оставалось только хлопать глазами. Действительно, я орудовала на столе не теми выключателями, какими нужно. Снова в уме я назвала себя дурой и выругала за невнимательность: «Какая ты никудышная девчонка!» Леонид что-то оживленно объяснял мне. Но я плохо понимала его. Мне было все равно, что вчерашние шаровые куда-то умчались из гольдеров и что теперь стеколевые цилиндры заряжаются снова. И никакой аварии наверху не произошло.

Самое главное – он жив!

Я стеснялась смотреть на него и задавать вопросы. Только бы он не заметил, что у меня пылают щеки. И совсем не от жары.

Но он не заметил.

Отпер дверцу, предложил:

– Прошу…

Лифт начал поднимать нас.

XXXI. «Эпсилон-4»

И вот мы вышли на террасу. Передо мною раскрылась незабываемая, освещенная солнцем картина. Слева величественно поднималась могучая вершина Чип-Тау. Прямо, как башни громадного города, возвышались острые, стройные пики Киндар-горы. А справа сиял ледниками угрюмый Ор-Баш. Внизу, на площадке, кипела работа. По дорогам непрестанно шли мощные тягачи с прицепами. Большие краны на автоплатформах поднимали готовые железобетонные блоки и складывали из них дома. Белые стены возвышались на склоне к югу.

– Главное здание, где мы сейчас с вами, вполне готово и оборудовано, – пояснил Леонид. – А там достраивают жилые дома для персонала станции…

Еще ниже, в долине, увидела я, как бесконечной лентой по шоссе движутся грузовики.

– А вон где, смотрите, наша старая станция, – мягко вымолвил Леонид. – Глядите в просвет между двух массивов. Возьмите бинокль… Не туда. Чуть левее. Там, где сосны…

Совсем ясно увидела я в бинокль: на скамейке под антенной сидит Лука, покуривает трубку. У ног его нежится на солнце лохматый Катод. Незнакомые люди стояли около домиков. Может быть, тоже искали в бинокль нашу новую станцию.

Кажется, Леонид хотел показать мне устройство станции, но я так непритворно зевнула от усталости, что он спохватился.

– Какой я неисправимый эгоист! – воскликнул он.– Ведь вам же нужен отдых. Великодушно простите…

И я отдыхала. После завтрака заперлась в предоставленной мне комнате. Растянувшись на походной узкой кровати, с непонятным для меня волнением думала, почему Леонид не интересуется моим дежурством. Пришла мысль, которую я постаралась отогнать:

«Дежурить тебе совсем было и не надо. Просто ты была удалена, как ненужный свидетель».

Чтоб отвязаться от этого назойливого впечатления, стала повторять в уме:

«Отдыхать… Спать… Отдыхать…»

И не заметила, как крепко заснула.

* * *

Разбудил меня Симон. Постучался. Когда вошел, показался уставшим и осунувшимся. Но говорил он бодро и ласково:

– Мы с Леонидом ждем вас. Решили разбудить.

– Что-нибудь случилось?

– Нет. Но мы хотели бы еще до темноты показать вам интересную вещь.

Я умела уже не надоедать расспросами и покорно пошла за Симоном.

Такой лаборатории я еще не видывала. Кроме знакомой уже мне аппаратуры, здесь были еще какие-то приборы, о назначении которых я могла только догадываться.

Я узнала телевизор. Рядом с ним было расположено еще какое-то сложное радиоустройство, очень мощное, судя по внешнему виду.

Леонид протянул мне руки навстречу. После обычных вопросов, как отдохнула, он сказал:

– Симон настаивает, чтобы мы показали вам то, над чем работали здесь сегодня ночью в то время, когда вы дежурили в диспетчерской.

Мне хотелось спросить, почему Симон, а не он, Леонид, додумался до такой простой вещи? Но в тот миг я снова почувствовала себя улиткой и только вопросительно посмотрела на обоих товарищей.

– Мы с Симоном пробовали, как происходит разрядка энергии из гольдеров, – пояснил Леонид. – Вы помните разговор о предложении Симона, как лучше ионизировать воздушную трассу для молний?

– Да, – коротко ответила я.

– Симон предложил направленный ультракоротковолновый радиолуч.

Это не вызвало во мне никаких особенно знакомых ассоциаций, но я постаралась сделать вид, что страшно заинтересована.

– Попробуем еще раз, – кивнул Леонид Симону. – Но направим энергию на объект… Да, на тот самый.

Симон сел за аппарат.

– Пока Симон готовится, посмотрите в стереотрубу, – предложил мне Леонид.

Приложив глаз к окулярам, я увидела величественный ледник Ор-Баш и посредине снежного ската темно-серую скалу.

– Луч, которым мы пользуемся, имеет некоторые особенности и преимущества, – говорил между тем Леонид. – Радисты называют его «Эпсилон-4». Сейчас Симон проверит, правильно ли работает «Эпсилон-4». Мы попробуем дать крошечную порцию энергии на скалу, которую вы видите.

Послышался голос Симона:

– У меня готово!

Мне показалось, что невидимая когтистая лапа начала царапать гранитную поверхность скалы.

– «Эпсилон-4» работает, – услышала я голос Симона. – Трасса готова. Даю чуточку…

Я ждала увидеть полет шаровой молнии. Но ничего подобного не увидала. Просто в скале стало просверливаться небольшое, но хорошо заметное отверстие. А снег вокруг начал исчезать.

– Ледник тает! – крикнула я.

– Зачем кричать? – отозвался Симон. – Ясно, если стало теплей, тает! Холодней – замерзает…

– А хорошенькое отверстие получилось, – заметил Леонид, глядя в стереотрубу. Он даже не попросил уступить ему окуляры, а просто наклонился и головой своей отодвинул мою.

На мгновенье я почувствовала мягкость его волос на моем виске.

Помню, вечером в тот день я вышла на террасу, прислонилась к мраморной колонне и любовалась ущербной луной, разливавшей вокруг свое чарующее сияние.

Из двери на террасу, мягко ступая, вышел Леонид. Он не заметил меня. Подошел к другому пролету террасы и так стоял, задумавшись.

При отсвете луны я отлично видела его лицо. На нем было выражение спокойствия и непоколебимой воли. И еще что-то светлое, одухотворенное… Так, по-моему, бывает у людей, которые работают и думают только радостно, думают не только о себе, но о всей стране, о всем народе, для которого они трудятся. И вот они уже накануне достижения своей цели, того дела, которому посвятили свою жизнь. Завтра наступит день окончательного торжества и заслуженной славы.

Ничем, никогда, ни одним неосторожным движением, ни лишним словом нельзя мешать человеку, когда он, вот так же, как Леонид, думает молча, думает о лучшем, о будущем…

Мне не хотелось уходить, хотя я и продрогла.

Я смотрела на Леонида и вдруг ощутила, что он дорог мне.


Читать далее

ЧАСТЬ 3. УКРОЩЕННАЯ МОЛНИЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть