С похорон миновало два дня. Дарио принес сыну снотворное.
– Прими таблетку, – попросил он. – Ты не можешь спать, так ведь?
– Могу, – прошептал Даниэль, хотя не смыкал глаз уже двое суток, но откуда отец узнал об этом?
Он вспомнил, что прошлой ночью слышал за дверью тихие шаги. И как же они раздражали его в разгар жесточайшей бессонницы! Отец всегда ходил бесшумно, как хищный зверь. И даже в детстве, когда он любил отца, эта бесшумная походка пугала его.
Дарио налил в стакан воду и бросил в нее две таблетки.
– Сейчас ты их выпьешь, но сначала выслушай меня – ты еще ребенок, ты сначала винишь других, потом клянешь себя, но прошу, не воображай, будто ты убил свою мать. Она была обречена. Я не должен бы тебе говорить… Разумнее оставить тебя под впечатлением этого… совпадения, чтобы ты стал в будущем более снисходительным, терпимым. Но я не могу… видеть, как ты страдаешь. Я люблю тебя, сынок.
– Я в отчаянии, папа. Сердце у меня разрывается. Но даже теперь, в присутствии мамы… Мне кажется, она здесь, – шепотом прибавил он.
Оба вздрогнули и невольно уставились в темный угол комнаты.
Дарио заговорил тоже шепотом:
– Ничего страшного. Такое нам видится, если мы любили усопшего… Это обман. Пустяки. Так что ты хотел сказать, сынок?
– Прошу тебя, будь жесток со мной. Мне легче выносить твою жестокость, чем твою доброту. Я не в силах тебя любить. Ужасно не то, что ненавидишь родителей. Ужасно, что стараешься и не можешь их полюбить.
– Из-за чего ты меня не любишь? Из-за чего? – с болью простонал Дарио.
Он не хотел спрашивать. Слова вырвались помимо воли.
– Будь ты бедняком, жалким, никому не нужным, будь ты неизвестным лекарем, что зарабатывает на жизнь подпольными абортами – видишь, я все про тебя знаю, от меня ничего не укрылось, – торгуй ты коврами или нугой где-нибудь на восточном базаре, я бы любил тебя. Будь ты темным, неграмотным, не ведай ты, что творишь… Но у тебя достало изворотливости и сил подняться с самых низов; свой ум, свою образованность – вдвойне драгоценную, поскольку она далась тебе неимоверным трудами, – ты поставил на службу успеху и богатству – в этом твое преступление! Богатство мне отвратительно, как отвратительны твои женщины, Элинор, толпа сумасшедших, что доверяет тебе свои грязные тайны!..
– Так и должно быть, потому что у тебя уже есть деньги и благополучие!
– Нет, не то, тысячу раз нет, – устало и брезгливо проговорил Даниэль.
– Лучше помолчи.
– Ты не понимаешь, что благополучие мне ненавистно.
Дарио хмыкнул.
– Я ненавижу деньги.
– Пф! Молчи лучше!
И опять фыркнул:
– Пф!
С Дарио в минуты волнения слетал весь лоск и воспитанность. Выражая презрение, он шипел по-кошачьи.
– Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? Подыхай с голоду, как я, с женой и ребенком! Узнай одиночество! Почувствуй, что ты один, и никто не позаботится о твоих близких, если ты умрешь, потому что у тебя нет ни родни, ни друзей, ты – чужак, на тебя смотрят с презрением. Когда твой первый сын умрет с голоду, когда появится вторая жалкая личинка – вот ты – и тоже захочет есть, а тебе неделями придется напрасно ждать пациентов, когда будешь таскаться из Бельвиля в Сент-Уэн, чтобы получить заработанное, а тебе откажут, когда все соседи обзовут тебя метеком, черномазым шарлатаном, хотя ты ничего плохого им не сделал, вот тогда говори о деньгах и благополучии! Тогда ты узнаешь им цену. И если и тогда скажешь: «Мне не нужны деньги», – я буду тебя уважать, потому что ты знаешь, о чем говоришь. Но сейчас молчи. Только мужчина может судить мужчину.
– Мы говорим на разных языках, – пробормотал Даниэль. – Мы с тобой люди разных племен.
– Я тоже считал, что не принадлежу к племени моего отца, что я выше, лучше. Только время нас рассудит.
Он подошел к Даниэлю и поцеловал его в лоб, похоже, не чувствуя, что сын вздрогнул от омерзения. Твердо и ласково заставил сына выпить снотворное и вышел так же бесшумно, как вошел.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления