Онлайн чтение книги Голоса летнего дня Voices of a Summer Day
1959 год

Случилось это в Париже. Его пригласили принять участие в международном конгрессе по планированию и застройке городов. Летел он дешевым чартерным рейсом, предварительно взяв двухнедельный отпуск, мечтая провести с Пегги в Париже начало мая. Именно в этом месяце всем почему-то советуют побывать в Париже. Но все складывалось наперекосяк. Конгресс оказался страшно скучным, они с Пегги постоянно спорили на протяжении всей первой недели. Она стремилась побывать в тех местах, куда ему вовсе не хотелось идти. При взгляде на девушек той весной в Париже просто останавливалось сердце, и он чувствовал себя полным дураком оттого, что притащился сюда с женой, которая к тому же большую часть времени была мрачна и раздражительна.

В полночь они сидели на террасе ресторана «Фуке», пили виски и дулись друг на друга. Из-за того, что отпуск явно не удался, что люди, с которыми приходилось общаться, казались им скучными и утомительными. И сами они, видимо, просто устали друг от друга. Пегги болтала, но он не слишком вслушивался в ее слова.

И не сводил глаз с соседнего столика, за которым сидели две просто ослепительные девушки в обществе крайне неприятного, слащаво-красивого молодого человека лет двадцати пяти. Девушки и их спутник вышли из дорогой спортивной машины, которую припарковали прямо у входа в «Фуке». Они много смеялись, и одна из девушек что-то нашептывала молодому человеку на ушко, а он улыбался. Вся эта сцена казалась просто невыносимой средних лет американцу, который сидел на террасе, почти ни слова не понимая по-французски. Сидел вместе с женой, которую следовало бы оставить дома.

— …полечу домой одна, а ты можешь остаться еще на неделю и… — Только сейчас до его сознания дошли слова Пегги.

— Что-что? — спросил он.

— Мог бы хотя бы на секунду перестать пялиться на тех девиц, — сказала Пегги.

— Что ты сказала? Ну, насчет того, что полетишь домой одна?

— Не слишком веселые получаются у нас каникулы, — поджав губы, укоризненно заметила Пегги. — Мы действуем друг другу на нервы. Стоит мне сказать хотя бы слово, и на лице у тебя возникает такое ледяное выражение, что…

— А тебе не кажется, что ты преувеличиваешь? Ледяное!.. Господи, это ж надо такое придумать!

— Прости. Я не подумала, что это сравнение может быть тебе неприятно. Тебя вообще раздражает мой стиль разговора, — заметила Пегги. — Но это поправимо. Завтра я улетаю домой, а ты можешь остаться еще на неделю. Развлекаться, отдыхать от меня, делать все, что тебе заблагорассудится и…

— Не валяй дурака! — резко сказал он, не решаясь признаться, что так действительно было бы лучше для них обоих. — Вообще-то недурная идея. Завтра я отвезу тебя в аэропорт, но полетим мы вместе, — добавил он. — Вместе прилетели, вместе и улетим.

— Там видно будет, — сказала Пегги. — Утро вечера мудренее.

— Мне и сейчас все ясно, — многозначительно сказал он. — Ладно, пошли отсюда.

Он расплатился по счету и двинулся вслед за Пегги к стоянке такси, что находилась на углу, сознательно избегая смотреть на тех двух девушек и неприятно-смазливого молодого человека. Такси оказалось маленькой дребезжащей «симкой», внутри нещадно воняло дешевыми сигаретами, которые курил водитель. Они доехали до площади Согласия, затем свернули по мосту на левый берег и не произнесли по дороге ни единого слова. И когда уже почти доехали до отеля, из темной боковой улочки вылетела, точно пуля, машина и врезалась в их «симку».

Неким необъяснимым образом он оказался на крыше такси. Медленно-медленно, как ему показалось, проплыл в воздухе, и при этом видел все вокруг так отчетливо, и даже сумел заметить, что, оказывается, успел сгруппироваться перед ударом, плотно прижал руки и ноги к животу. Приземлился он на согнутую в локте руку, перекатился и оказался на тротуаре. Он находился в состоянии шока. Знал, что что-то случилось с коленом, но никакой боли при этом не чувствовал. Поднялся и, немного прихрамывая, побежал к тому месту, где, смятая в гармошку, стояла «симка». Почти одновременно с той машиной она вылетела на тротуар и врезалась в опущенные металлические жалюзи на витрине аптеки. Водитель ползал по асфальту на четвереньках и повторял одно лишь слово — merde[34]дерьмо (фр.). — вполне внятным голосом. Пегги оказалась зажатой между сиденьями. Сидела, скорчившись, в какой-то совершенно неестественной позе, и еще в свете уличного фонаря он увидел кровь.

С помощью водителя ему кое-как удалось открыть заклинившую дверцу и вытащить жену. На Пегги было новое черное шелковое пальто, которое она купила накануне — с целью показать, что была в Париже. Теперь оно было порвано и залито кровью. Она застонала, когда ее опустили на тротуар и подложили под голову вместо подушки свитер водителя. Потом прижала руку к лицу, и Федров увидел, как сквозь пальцы сочится кровь. Но она двигалась, и кто-то из зевак сказал по-английски, что все в порядке, месье, полиция уже едет, префектура тут, недалеко, прямо за утлом.

Неуклюже опустившись на колени рядом с женой, Федров понял, что вовсе не полиция нужна им в данный момент. Но скудный набор французских слов и фраз напрочь вылетел из головы, и он не сводил глаз с Пегги, лежавшей на тротуаре с прижатой к лицу рукой.

— Пегги, — прошептал он, словно они уже были в больнице, где полагалось говорить тихо, — Пегги, ты в порядке?

Она сделала слабое движение головой — с натяжкой это можно было считать кивком. Потом отняла руку от лица. Огромный порез — он тянулся со лба вниз, по щеке, почти до самого подбородка. Пегги приподняла левую руку ладонью вверх, затем — правую и сделала жест, показывая, что пишет что-то на ладони, как в блокноте. Федров пошарил по карманам и достал записную книжку и карандаш. И, поддерживая руку жены, помог ей писать в свете уличного фонаря. Из небольшой группы человек в двадцать зевак донеслись сочувственные возгласы.

«Не могу говорить, — написала Пегги. Как ни странно, но почерк ее был вполне отчетлив и узнаваем. — Что-то сломано. Челюсть. Ты в порядке?»

— Да, — сказал Федров.

«Только не в городскую больницу, — написала она. — В американский госпиталь. В Нюилли».

— О’кей, — кивнул он.

«Позвони доктору Беренсону, — продолжала писать Пегги. — Улица Бальзака, 7347».

— О’кей, — снова кивнул Федров. А он еще смеялся над Пегги, когда та перед отъездом настояла, что надо позвонить отцу в Сан-Франциско, узнать в Париже имя и адрес хорошего врача, говорившего по-английски. «Мы же едем всего на две недели, Пегги, — сказал тогда Федров. — И думаю, не помрем, если что-то случится. Попросим в отеле найти нам врача».

Теперь же оказалось, что Пегги помнила не только имя Беренсона, но и адрес. А сам он не помнил даже, как сказать по-французски: «Принесите, пожалуйста, мне стакан воды».

Пегги продолжала строчить. «Если с тобой будут что-то делать, помни: никакого пенициллина. У тебя аллергия. Не забудь им сказать».

— Да, конечно, обязательно. — Сам Федров напрочь забыл, что у него аллергия на пенициллин.

«Позвони О’Коннору из „Трибюн“, — писала дальше Пегги. О’Коннор был другом ее детства и теперь работал в парижском отделении этой газеты. — Попроси, чтоб они не пропускали этого материала. Семья не должна знать».

— Позвоню, — обещал Федров.

Руки ее опустились. Она закрыла глаза. На секунду ему показалось, что она не дышит.

— Дорогая… — низко склонившись над ней, прошептал Федров.

Она открыла глаза, взглянула на него. И снова принялась писать в блокноте: «Ты порезал лоб. Больно?»

Он приложил ладонь ко лбу. Она тут же стала липкой от крови.

— Да нет, ерунда.

«Ну вот, всю свою красоту испортил, — написала она. — Ужасно. Люблю тебя. Просто не хотела уезжать завтра. Маленькая женская хитрость. Люблю тебя. Где же эта чертова „скорая“?»

Наконец машина приехала. Но это оказалась вовсе не «скорая», а маленький полицейский фургончик. В нем сидели четверо полицейских с автоматами. Очевидно, они патрулировали улицы, выискивая подозрительного вида алжирцев и людей из ОАС, которые нападали на полицейские участки и бросали бомбы в видных политических деятелей. Полицейские сложили свои автоматы на пол черного фургона, бережно уложили Пегги на брезентовые носилки и пристроили рядом с автоматами. Один из полицейских помог Федрову забраться в фургон. Теперь Федров сильно хромал, колено пронзала невыносимая боль. Водитель машины, что врезался в их такси, забрался в фургон без всякого принуждения. Это был молодой человек в черной рубашке — все это время в ожидании «скорой» он сидел на капоте своей разбитой машины и курил одну сигарету за другой с задумчивым выражением на лице. Видно, сочинял какую-то историю для страховой компании. Сам он совершенно не пострадал, если не считать пореза на большом пальце. Водитель такси остался на месте аварии, охотно объясняя всем и каждому, что произошло.

Полицейские вовсе не собирались ехать в такую даль, в Нюилли, чтобы доставить пострадавших в американский госпиталь. Вместо этого они повезли их в больницу Некер, где молодой человек в черной рубашке вышел. Но Федров не разрешил полицейским трогать Пегги. Те поворчали немного, но переубедить Федрова так и не смогли, да и вытаскивать раненую женщину силой им тоже не хотелось. И в конце концов поехали в Нюилли, включив фары и лампы внутри фургона — показать вооруженным алжирцам, что выполняют спасательную миссию, а потому просят их не открывать огня.

Проезжая по темным улицам в окружении полицейских, Федров держал жену за руку и глаз не сводил с окровавленного любимого лица, такого пугающе-бледного в свете лампы, привинченной к потолку. И тогда он поклялся: «Если она выкарабкается, никогда больше не буду обижать ее. Никогда».