Онлайн чтение книги Воин из Киригуа
Глава четырнадцатая. В СТАРОЙ ХИЖИНЕ

Хун-Ахау много раз мечтал о радости, которую он испытает, встретившись с друзьями. Но эта радость оказалась омраченной услышанными им горькими вестями.

Умер, раздавленный упавшим камнем, Ах-Кукум — единственный в Тикале человек из его родных мест. Его похоронили две недели назад. Укан глухо кашлял, выплевывая кровь. «Демон засел во мне, — хрипло прошептал он, стараясь улыбнуться, — с тех пор как надсмотрщик ударил меня палкой по спине. Я почувствовал, что внутри у меня что-то разорвалось после этого удара, и вот в эту дырку вошел злой дух. Ни ночью, ни днем не дает он мне покоя…»

Хун-Ахау видел, что дни Укана сочтены. Только Шбаламке и великан Ах-Мис были здоровы, но и они выглядели страшно истощенными.

Когда Хун-Ахау в сопровождении управляющего царевны появился на строительстве храма, ни надсмотрщик, ни его друзья не узнали в этом высоком, чистом, хорошо одетом юноше прежнего раба. Только тогда, когда все отобранные им люди были отведены в хижину, где Хун-Ахау провел свою первую ночь в Тикале, и управляющий удалился, недоразумение рассеялось, и товарищи горячо обняли друг друга. Здесь Хун-Ахау узнал и о печальной судьбе Ах-Кукума.

Хун-Ахау не спешил посвящать друзей в доверенную ему тайну. На все расспросы он кратко отвечал, что ему удалось выхлопотать своим друзьям месяц отдыха, после чего у них будет другая работа. Этот месяц он проведет с ними, и поэтому у них еще будет время, чтобы подробно и спокойно рассказать друг другу все.

Сообщив надсмотрщику, что с этого дня выделенные им люди поступают в распоряжение царевны, юноша поспешил во дворец, к Эк-Лоль. Он рассказал ей, в каком состоянии нашел своих друзей, и горячо просил об оружии и пище — две вещи, без которых они останутся беспомощными. О втором царевна распорядилась сразу же, а оружие обещала прислать дня через два. «Пусть твои друзья побольше упражняются, — сказала она, — чтобы в нужный момент суметь прикрыть тебя: ты мне нужен живым. Когда наступит решительный час, я извещу тебя через Цуля. А теперь ступай, мы увидимся снова только перед нападением».

Перед уходом юноша добился разрешения царевны на то, чтобы увеличить свою группу до десяти человек, если он сумеет найти пригодных ему людей среди рабов на строительстве. Для каких целей он собирает их, он не скажет ни участникам, ни кому-нибудь другому даже под пыткой. Вызванному управляющему дочь правителя после отданного приказания сообщила, что она подбирает группу рабов для работы по улучшению старого храма в Йакна, дальнем поселении, принадлежавшем ей по наследству от матери.

Когда Хун-Ахау возвратился в хижину, его друзья уже сидели около большой миски с горячим варевом и наслаждались едой. Тоненькая, как тростинка, молодая рабыня, присланная из дворца, с почтительным удивлением взирала на усердствовавшего Ах-Миса, а когда он, закончив все, на всякий случай попросил еще, сконфуженно пролепетала, что завтра принесет больше. Это обещание привело добродушного великана в восторг. Доволен был и Шбаламке, два раза сумевший ввернуть девушке, что он не раб, а попавший в плен воин, и получивший от нее почтительный взгляд.

На следующее утро, после завтрака, Хун-Ахау рассказал товарищам, что он попал в услужение к царевне, дочери правителя Тикаля. Она обещала освободить его и его товарищей после того, как они окажут ей некоторые услуги. А для этого всем надо научиться хорошо владеть оружием, которое на днях будет доставлено сюда.

— А она не обманет нас, как уже обманул Экоамак? — спросил Укай, задумчиво грызя веточку.

— Нет, не думаю; я рассказал ей об Экоамаке, и ей это не понравилось. Вот что она подарила в залог своих слов.

Хун-Ахау вытащил из-за пазухи древний топор, с которым он не расставался ни на секунду с той памятной ночи. Несколько минут при восхищенном молчании топор переходил из рук в руки.

Наконец Укан воскликнул:

— Один этот топор стоит трех десятков таких рабов, как мы, кроме Ах-Миса. Поверь мне, Хун-Ахау, уж я знаю толк в подобных вещах! Если царевна дарит вперед такую ценность, то наверное она отпустит нас на свободу после того, как мы выполним ее желание. Я, наверное, скоро умру — болезнь мучит меня, но даже умирать легче свободным! Что нам надо будет делать?

— Сражаться! — кратко сказал Хун-Ахау.

— Сражаться? С кем? — спросил встревоженно Ах-Мис. — Я раб и не хочу сражаться с рабами!

— Нет, Ах-Мис, сражаться мы будем с воинами и знатными людьми, — ответил Хун-Ахау. — Неужели ты думаешь, что я уже все забыл? Ведь я тоже раб!

— Тогда надо учиться, — просто сказал Ах-Мис, — я не был воином и не знаю оружия.

— А что ты скажешь, Шбаламке? — обратился Хун-Ахау к своему названому брату, который сидел все время молча с надутым лицом.

— Что я скажу? — медленно повторил тот. — Сражаться за свободу — великое дело. Будем сражаться и добудем себе свободу! Я воин и научу вас владеть оружием, это нетрудно. Но вот чего я не могу понять… — продолжал Шбаламке недовольно. — Почему царевна выбрала именно тебя? Ведь я значительно красивее тебя? Ну, скажи, пожалуйста, что такого особенного она нашла в тебе? Я и умнее тебя во много раз и настоящий воин, а не земледелец…

Хун-Ахау молча пожал плечами.

— Не знаю, — сказал он после паузы.

— Наверное, потому, что у тебя в тот день лицо было очень залеплено грязью, — сказал невинным голосом Укан, — и твою красоту нельзя было разглядеть. Иначе царевна Эк-Лоль, конечно, остановилась бы на тебе!

— А ты помнишь, что я в этот день был очень грязный? — обрадованно спросил Шбаламке.

— Помню очень хорошо. Да вот и Ах-Мис тебе подтвердит это, — по-прежнему серьезно сказал Укан.

Послушный Ах-Мис подтвердил, что и было сущей правдой, так как рабы на строительстве ходили грязными каждый день.

Выяснив этот мучавший его самолюбие вопрос, Шбаламке успокоился, а через полчаса окончательно утешился мыслью, что он и Хун-Ахау — братья и, следовательно, все почести, касающиеся одного, в то же время возвышают и другого.

Теперь он горел желанием как можно быстрее получить оружие, показать товарищам свое умение и обучить их.

Укан подошел к Хун-Ахау, закашлялся, выплюнул кровь.

— Царевны обычно не дарят оружия своим рабам, — тихо сказал он, — даже если они умываются каждый день. Это, наверное, дворцовый заговор. Твоя юная владычица жаждет трона?

— Может быть, — неохотно сказал Хун-Ахау.

— Не может быть, а наверное, — возразил ему Укан. — И нас это очень касается. Если она выиграет, мы получим свободу. Если будет неудача…

— Я хочу получить оружие в наши руки — это первое, — сказал Хун-Ахау, — во-вторых, привлечь как можно больше рабов…

— Не делай этого, прошу тебя!

— Почему?

— Ты хочешь завоевать свободу себе и своим друзьям — или всем рабам в Тикале?

— Конечно, всем!

— А ты знаешь, сколько здесь всего рабов? И ты думаешь договориться с каждым и объяснить ему все? Не пройдет и трех дней, как тебя схватят, подвергнут пыткам и казнят, и даже царевна не сможет заступиться за тебя! Кто-нибудь из рабов — среди них есть очень разные люди, не забывай этого — донесет на тебя, и все погибнет. Ах-Кукум рассказывал мне, как ты останавливал их от преждевременных выступлений, когда вы плыли по Усумасинте. Что же ты теперь хочешь повторить их ошибку? Чтобы растолковать твои намерения всем рабам Тикаля, нужны годы, да кроме того, не всякий пойдет за тобой; один — из страха перед наказанием, другой — потому, что он просто не знает иной жизни. Со многими ты договорился во дворце?

— Ни с кем, — огорченно сказал Хун-Ахау, вспоминая наглые лица придворных рабов.

— Вот видишь! — Укан снова закашлялся. — Все это не так просто. Лучше удовольствуйся пока свободой для себя и нас, а дальше будет видно. Но снова прошу тебя, — не гонись за большим числом участников.

— Хорошо, — с усилием сказал Хун-Ахау, — но что будет с остальными?

— Если дела пойдут хорошо, то никому ничего не придется и растолковывать; к нам присоединятся все, ожидающие втайне удобного случая освободиться. Если же будет неудача…

Появившийся управитель прервал их беседу. За ним двое мускулистых рабов несли большой и длинный тюк, плотно закутанный в грубую ткань.

— Этот сверток посылает тебе наша милостивая владычица, — сказал управляющий, подойдя к Хун-Ахау. За последние дни его отношение к юноше совершенно изменилось. Он, видимо, никак не мог понять, почему один из самых младших рабов, пусть даже назначенный опахалоносцем царевны, удостоился какого-то важного и, очевидно, секретного поручения. Полуразрушенный храм в Иакна он хорошо знал и не мог представить себе, что же именно там можно и нужно было переделывать или сохранять.

Рабы свалили сверток в углу хижины около дремавшего Ах-Миса. Хун-Ахау учтиво поблагодарил, и управляющий медленно удалился, бросая любопытные взгляды на обитателей хижины. Как только он и его спутники скрылись из виду, Хун-Ахау, Укан и Шбаламке бросились к тюку. Через несколько мгновений его содержимое было аккуратно разложено на развернутой ткани, а трое юношей, затаив дыхание, созерцали находившееся перед ними богатство.

Да, лежавшее перед ними оружие было для рабов самой великой ценностью, потому что оно казалось им залогом будущей свободы. До самого последнего момента каждый из них в душе сомневался, действительно ли Эк-Лоль пришлет им оружие или это останется только обещанием. И каждый, боясь посеять сомнение в других, молчал. Но теперь оружие лежало перед ними.

Первым опомнился, как и подобало воину, Шбаламке.

— Его надо распределить, — сказал он. — У Хун-Ахау есть топор, его надо прикрепить к древку. Ты согласен биться священным топором? — обратился он к Хун-Ахау.

— Да! — И перед глазами Хун-Ахау мимолетно мелькнуло видение утренней битвы в родном селении, и его пальцы почувствовали крепко зажатое в них топорище. — Да, я буду биться топором!

— Прекрасно! Укан, силы у тебя мало, но ты ловок и гибок, как молодой ягуар. Ты будешь метать дротики. — Шбаламке широким жестом показал на две связки дротиков. — Я, чьи дротики никогда не знали промаха, научу, что надо делать!

— А что выберешь ты себе, прославленный воин? — спросил Укан.

— Моим будет вот это копье и этот топор, — Шбаламке любовно прикоснулся к ним, — а Ах-Мису очень пойдет палица…

Великан радостно улыбнулся.

— Я уже сам подумал о ней, — признался он. — Она будет летать у меня в воздухе как перышко.

— Прекрасно! — повторил Шбаламке. — Оставшееся оружие пойдет новичкам, о которых позаботится Хун-Ахау. А теперь давайте упражняться!

Несколько дней пролетели как вспугнутые птицы. Шбаламке заставлял друзей тренироваться с раннего утра до полной темноты, а они каждый день радовали его новыми успехами. Укан безошибочно метал пруты (настоящие дротики Шбаламке берег для битвы) в намалеванный глиной небольшой круг на стене хижины, а палица Ах-Миса то порхала бабочкой около головы наставника, то, со свистом разрезая воздух, со страшной силой обрушивалась на заранее подготовленную связку прутьев.

— Подождите, — говорил им гордый Шбаламке, — на днях я подниму вас ночью, и мы повторим все это в темноте. Настоящий воин должен сражаться при любых обстоятельствах.

Вскоре в хижине поселилось еще семь человек — молодых рабов, чьи сердца горели при мысли о свободе. Упражнения с оружием пришлись им по душе, и теперь Шбаламке не знал ни минуты покоя. Его новые ученики даже во время отдыха беспрерывно расспрашивали его, советовались, показывали ему свои достижения. А он устраивал им бой по парам, общее сражение, ночные вылазки, нападение на часового. И учитель, и ученики были безмерно довольны.

Шбаламке неизменно побеждал всех, кроме Ах-Миса и Хун-Ахау. Ах-Мис в самую горячую минуту вдруг просил своего наставника отойти, а то он «ударит по-настоящему», и тот, поглядев на поднятую палицу, всегда исполнял эту застенчивую просьбу. А Хун-Ахау показал такие способности, что Шбаламке никак не мог поверить, что, кроме одного раза, тот никогда не сражался.

— Уж очень у тебя тяжелая рука, — как бы оправдываясь, говорил он, — а это бывает только у опытных воинов!