Глава 17

Онлайн чтение книги Волчья жизнь, волчьи законы…
Глава 17

На другой день была зарплата. Солдаты по очереди заходили в каптёрку, расписывались в ведомости, и старшина отсчитывал их кровные. Часть денег он оставлял у себя под предлогом покупки одинаковых мыльных принадлежностей на роту. Хитрый прапорщик уже в уме высчитал, сколько требуется денег на закупку и сколько он намерен оставить себе от собранной суммы.

Когда Дробышев, получив у старшины деньги, вошёл в кубрик, лежавшие на койках Ржавин и Рыжий нетерпеливо спросили:

– Ну?

Дробышев подошёл к ним и молча отдал свою зарплату.

Это же сделали и остальные «гуси».

«Старики» сложили все деньги и поделили на пятерых. Лопатину они ничего не дали. Лопатин считался «чмырём». В своё время, ещё по «молодости», он прогнулся – постирал своим «дедам» афганку, и потому теперь он не имел своего слова в роте. Это был «чмошный дед». «Гусям» категорически запрещалось выполнять его просьбы. Требовать от них он ничего не мог. Ему не носили сигарет, за ним не заправляли койки, в наряде по столовой его всегда оправляли на посудомойку. Единственно, в посудомойке ему доставалось «козырное» место – стоять на приёме грязной посуды. Это гораздо легче, чем мыть тарелки и подносы. Ещё полгода назад он вместе с призывом Штырбы, Найды и Пуха делал уборку, «шуршал» во всю. Но с приходом Вдовцова, Арбузова и Вербина «деды», посовещавшись между собой, решили немного облегчить Лопатину службу, освободив его от унизительных обязанностей наведения уборки в кубрике.

В столовой Лопатин сидел в одиночку. Его сторонились другие солдаты.

И сейчас, глядя на то, как его однопризывники делят деньги «гусей», Лопатин сотый раз проклинал себя, когда он впервые сломался, не выдержав ударов старослужащего Лимона, взял его грязную афганку и поплёлся стирать в умывальник.

Заметив хмурое лицо Лопатина, Куриленко догадался, о чем тот сейчас думает, и посмотрел на Дробышева, пристально и зло.

Дробышев был расстроен.

Рыжему это не понравилось. В этот момент в его сознании всплыла сцена того утра, когда Дробышев, впервые появился в РМО и между ними возник конфликт.

Рыжий был злопамятен. Он не любил Дробышева и решил сейчас проверить его на «прочность».

– Дробь, иди сюда, – требовательно сказал он, снимая с себя китель.– На, постирай!

– Я не буду.

– Дробь, я не понял?

– Я не буду стирать!

– Что-о-о? – повысив голос, сказал рыжий. – Вербин, ну-ка, быстро на фишку!

Вербин метнулся к дверям и вышел в коридор.

– Я не буду! – твёрдо повторил Дробышев. Лицо его было решительно, глаза горели уверенно и гневно.

– А ну бери, сука! Живо! – ударив ладонью по лицу, крикнул Куриленко. – Ты шо, обурел, гусяра?!

– Я не буду!

Куриленко, бросив свой китель, схватил Дробышева за грудки и ударил коленом в живот.

Сергей согнулся.

– Стирай, сука!

– Не буду!

– Я кому сказал, стирай! – кричал Рыжий, нанося удар за ударом.

Он свалил Дробышева с ног.

Сергей, лёжа на полу, корчился от боли. Он, как мог, прикрывал своё тело руками. Рыжий, нагнувшись над ним, бил его кулаками по спине.

На них смотрела почти вся рота.

Вербин стоял на «фишке». Снаружи кубрика. Как только в коридоре появятся офицеры или прапорщики, Вербин тут же забежит в кубрик и предупредит своих. Его разбирало любопытство, чем всё дело закончится. Но он боялся заглянуть в кубрик и стоял лицом к дверям батальона и дневальному.

Арбузов со злорадством глядел на корчившегося от боли Дробышева. Он не испытывал к нему ни капли сострадания. Напротив, Арбузов хотел, чтобы Дробышев сейчас сломался. «Сломайся, мразь! Сломайся! – с ненавистью думал он, глядя на Дробышева. – Иди, постирай афганку старому. И тогда я всю оставшуюся службу буду тебя чмырить! Ну, же!»

Вдовцову, напротив, было жалко сослуживца. «Серёга, держись, – с мольбой глядя на Дробышева, сжав кулаки, думал он.– Ещё немного. Ты молодец! Потерпи ещё. Сейчас всё кончится. Только не сломайся».

Всем остальным было глубоко наплевать. Их одолевало только любопытство, сломается или нет. Жалости не было.

Но Дробышев не сломался. Он лежал на полу, корчась от боли, но пощады не просил.

– Хватит! – встав с койки, потребовал сержант Ржавин. – Всё, Рыжий, остынь! – сказал он, подойдя, и взял Рыжего крепко за локоть.

Куриленко, весь красный и взмыленный, отошёл в сторону. По щекам и по шее его струился пот. «Дед» тяжело опустился на койку. Он был зол: ему не удалось сломать Дробышева. А во второй раз проверку на «твёрдость» проводить не полагалось. Он упустил свой единственный шанс. И сейчас это больше всего угнетало Рыжего.

Через десять минут рота, как ни в чём не бывало, занималась своими делами. Куриленко, отдышавшись, раздражённо позвал Вербина, швырнув свою афганку на пол, сухо приказал:

– Бебик, постирать!

– Я не буду!

– Шо? Сука, ты шо сказал? – Рыжий ударом кулака сшиб Вербина с ног, двинул носком сапога под живот. – Стирай, сука, и не ломайся, как целка! Кто хоть раз зачмырился, тот уже никогда не поднимется!

С искаженным от боли лицом, Вербин поднялся с пола, взял афганку Рыжего и ушёл в умывальник. Там он положил афганку в раковину, открыл кран и стал в дверях. Он смотрел, не идёт ли сюда Куриленко. Но Рыжего в коридоре БАТО не было.

Вербин раза два брезгливо теранул афганку одёжной щёткой, слегка намылил, смыл пену под холодной водой, выжал и повесил в сушилку.

– Всё! – сказал он, вернувшись в кубрик.

– Молодец! – похвалил его Рыжий. Он сидел с Кимом за доской шашек.

Дробышев стоял в коридоре на лестнице, как рыба, выброшенная волной на берег, с трудом хватая воздух.

К нему пошёл Вдовцов.

– Молоток, Серёга! Ты выдержал. Больше он тебя трогать не будет. Дай, пять!

Дробышев протянул руку. Вдовцов, обняв своей широкой лапой руку товарища, крепко пожал. Дружески потрепал за шею и оттолкнул.

– Молоток, братуха! Так держать!

Он от всего сердца был рад за сослуживца, что тот сегодня не сломался.

Сергей прочитал это чувство в его серых сияющих глазах и был благодарен Вдовцову за это.

Когда Вдовцов ушёл в батальон, Сергей спустился на улицу.

Ему хотелось сейчас побыть наедине. Привести в порядок растрёпанные мысли. Он с ненавистью думал сейчас о Рыжем. В воспалённом воображении рисовал сладостные картины расправы. «Сука, устроить бы тебе казнь, как в Древнем Китае. Привязать тебе на пузе чашу, а в неё сунуть крысу, некормленую в течение недели. О, с какими удовольствием я смотрел бы на твои страдания! О, как бы я наслаждался!» – злорадно думал Сергей и мысленно бил каблуком сапога Рыжего по зубам. – «Сука, что за дебильные порядки в этой долбанной армии! Я этим гнусным подонкам, – так думал Дробышев о «дедах», – должен отдавать свою зарплату. А старшина… тоже гусь… на мыльные принадлежности деньги заныкал… Сука! Гадина! Ненавижу!»


Между тем, Арбузов, стоя в туалете, рассказал о Дробышеве «гусям» из других рот.

На что Бардо, закурив и медленно и важно выпустив в потолок кольцо дыма, сказал:

– Что ж… поживём-увидим. Мне, кажется, он ещё зачмыриться. Я лично это дело под свой контроль возьму.

– А я тебе в этом помогу, – сказал мрачный Стиф. Этот солдат очень редко улыбался.

Стиф был одного с Бардо призыва. Они оба родом были из Мариуполя и на «гражданке» «сидели на игле». Стиф, Бардо и Арбузов были из тех людей, которые уважают только силу. Грубую, тупую физическую силу. Втроём они «чмырили» в карантине Вербина и других, слабых духом, солдат. И сейчас здесь, в БАТО, они старались держаться вместе. Кроме Бардо и Стифа, мариупольских «гусей» в дивизии было человек двадцать. И через одного они были либо наркоманы, либо алкоголики.


Читать далее

Глава 17

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть