Онлайн чтение книги Волчья жизнь, волчьи законы…
Глава 32

Арбузов стоял в туалете раздражённый. В сердце его закипала злость.

Кроме него, в туалете, было несколько «гусей» из других рот. Из «черепов» и «дедов» – никого.

Арбузова не так задевало, когда ему доставалось от Рыжего. Куриленко был физически крепок; он невольно всем своим видом внушал уважение. Арбузов нутром чувствовал в Рыжем силу. А сильному подчиняться не в тягость.

В Киме же такой силы он не ощущал ни грамма. Ким в его глазах был «лохом». Поэтому Арбузов чувствовал глубоко оскоблённым, когда был вынужден выполнять его прихоти, или хуже – получать от Кима тумаки.

– Я его завалю! – говорил он, гневно сверкая голубовато-серыми глазами. – Если б не Рыжий и Лебедько, я б давно его урыл. Я показал бы ему его место.

Вечно угрюмый Стиф вдруг улыбнулся. Ему вспомнилась сцена в тюремной камере из фильма «Джентельмены удачи».

– Деточка, а вам не кажется, что ваше место у параши? – сказал он с улыбкой. – Витёк, ты бы это сказал Киму?

Раздался дружный хохот. Арбузов повеселел, улыбнулся.

– Да, именно это я б ему и сказал. А потом бы ткнул его мордой в гавно.

– Пацаны, а не поднять ли нам бунт на корабле? – лениво улыбаясь, спросил светловолосый Буреломов.

Родом из Харькова, высокий, с болезненно-красным лицом, с широкими и приподнятыми, как у коршуна, плечами, он казался большим равнобедренным треугольником. С тяжёлым, выдвинутым подбородком, низким лбом и громадными кулаками, Буреломов был одним из самых здоровенных «гусей» в батальоне. Таким же крупным был только Вдовцов.

Буреломов был в «авторитете» среди их призыва. На гражданке он едва не ушёл по этапу за разбой. «Отмазали» родители, дав следователю взятку, и тот из «подозреваемого» переквалифицировал гражданина Буреломова в «свидетеля».

Арбузов его уважал.

За последние две недели батальон заметно поредел. Половину «дедов» уволили. Всего в БАТО и РМО «дедов» оставалось человек пятнадцать.

А вчерашних «гусей» – в два раза больше. Но половина из них, по своей сути, были «рабы». Другая половина мучилась вопросом: «Тварь ли я дрожащая… иль право имею?»

В человечестве не существует равенства. Общество изначально неравно. Есть сильный и слабый, есть умный и дурак. Есть здоровый и больной.

Есть те, кто всю жизнь будет рыть могилы, лепить пельмени, месить раствор, крутить гайки, получая за это гроши, возмущаться несправедливостью жизни, но так и останется на низах общества.

Есть вторые: кому с рождения не хочется делать грязную работу. Он лучше будет грабить, убивать себе подобных, но никогда не будет работать на стройке, в котельной, на комбинате у доменной печи или колхозе на комбайне, зарабатывая себе горб и трудовые мозоли. Он лучше будет охранником у сильных мира сего, вышибалой в баре, сутенёром, содержателем притона или бандитом с «большой дороги».

Есть и третьи… Кто не обладает крепкими кулаками, ловкостью, быстротой, но они умеют «держать нос по ветру». Как правило, такие… идут в политику. В любую относительно спокойную историческую эпоху, уловив суть господствующего на тот момент политического учения, они заявят себя его последовательными сторонниками и адептами, будут холуйски исполнять все прихоти и причуды своего начальства; будут вежливыми, исполнительными, преданными и… постепенно они добьются своего: займут хорошо оплачиваемые должности, мягкие кожаные кресла, роскошные кабинеты. Они будут обладать просторным жильём и красивыми женщинами. Столы их будут накрыты изысканной пищей и сладкими винами. Их жизни будут охранять люди из второй социальной категории. Личные водители на служебном транспорте будут развозить их домой после шикарных банкетов. Их не будут останавливать сотрудники ГАИ. Им многое будет сходить с рук, потому что они «сильные мира сего». Их основная функция заключается в том, что они, обладая знаниями в области экономики, политологии, государственного управления, юриспруденции, перераспределяют материальные средства, заработанные людьми первой категории. Большую часть гребут себе, гораздо меньше дают своим охранникам, любовницам и секретаршам, а жалкие крохи – всем остальным.

Так было, так есть и так будет.

Конечно, человеческое общество куда сложнее, чем изображённое в данном наброске, но тем не менее…

Есть и такие времена, смутные, нестабильные, когда Корабль Истории штормит. В этот время на авансцену вылезают четвёртые: те, кто не доволен существующим положением, кто сам хочет занимать места третьих. Для этого они кричат о необходимости «социальной справедливости», для этого из пыльных кладовых извлекаются потрёпанные лозунги «о всеобщем братсев, равенстве и счастье»; ораторы на митингах заводят толпы недовольных, взывая к их оскорбленным чувствам, направляют их гнев и злобу на вторых и третьих, бросая их на бунт. В такие моменты происходят революции. Идут массовые казни, кровавые разборки, суды Линча, черные переделы, «экспроприация экспроприаторов».

Потом революционная ситуация идёт на спад и исчезает полностью, как круги на воде. Впрочем, в отдельных случаях отголоски её могут раздаваться еще несколько лет. Но это частности. В целом же, жизнь расставляет всё на свои места. Крестьянин возвращается к плугу, сохе, колхозник – комбайну и трактору. Рабочий – к станку, землекоп – к лопате, алкоголик – к бутылке, свинья – к корыту.

Радетели о «народном благе», заняв кресла побеждённых, сами с годами обрастают жирком и новыми запросами.

Жизнь не меняет своей сути: во все времена и эпохи, в любой стране, на любом континенте были, есть и будут «господа». Цари, короли, вожди, премьер-министры, президенты, султаны, халифы, шахи, визири, кардиналы, цезари и т.д. В теории политической науки их называют «политической элитой».

На страже их интересов стояли, стоят и будут стоять «воины» – прокуроры и судьи, чекисты и жандармы, полицейские, фельдмаршалы и маршалы, генералы и полковники...

Во все времена были, есть и будут «рабы». И не важно как они будут называться – пролетариат, плебс, холопы, вассалы, крепостные крестьяне или чернь. Наивен тот, кто верит, что может быть иначе. Есть исключительные случаи, когда рабы, как это было с Меньшиковым, замеченным Царём Петром I, выбиваются «из грязи в князи». Ничего хорошего, увы, из этого не бывает. Казна трещит по швам и быстро истощается. Но при этом пухнут чьи-то карманы.

Неравенство было, есть и будет. Несправедливость была, есть и будет. Её может быть только меньше или больше. Но всё равно идеального общества на земле никогда не будет. Идеал – удел Небес… Идеален только Бог, и Царство Небесное, Им созданное…

На земле идеального общества не может быть, но всё равно человечество к нему упорно из века в век стремиться…

Половина «гусей» в БАТО, по натуре своей, были «рабы». Неважно куда они пойдут после армии: на завод, на рынок или в колхоз. Важно другое – смысл той социальной функции, какую они будут выполнять в постсоветском современном обществе. Смысл этой функции будет предельно прост: обеспечивать красивую, сытую жизнь политикам, экономистам, прокурорам, судьям, генералам, крупным чиновникам, партийным функционерам, оппозиционным вождям, артистам, спортсменам и многим другим…

Меньшая половина – среди которой был Бардо, Стиф, Арбузов, Куриленко – если повезёт, и они сумеют удержаться, не встав на скользкий путь преступности, они пойдут в охранники. Но чаще их путь будет кривым и скользким. Полжизни – на нарах. Тюрьма – «дом родной». Кто-то из лихих ребят заканчивает свою жизнь довольно рано, поймав глоткой пулю, или печенью нож. Кто-то, дожив до старости, одряхлев и обессилев, потеряв все воровские навыки, роется по мусоркам, собирает пустые бутылки, просит у ребят на «сто грамм» и за это рассказывает им своё лихое, бедовое прошлое. Такова суровая жизнь. Но это жизнь!

…Буреломов, скрестив на груди руки, стоял, широко расставив ноги, насмешливо глядел на остальных. Ему была интересна их реакция.

– А шо в натуре… – поддержал его Стиф. – Пошли валить дедов?

– Это дело надо обмозговать, – высказался Бардо. Соблазнительная мысль о бунте и о мести приятно взволновала его сознание. Он с наслаждением представил, как будет избивать Куриленко, Лебедько, Кима…

– Я против, – сухо возразил Арбузов. Он подождал, пока утихнут споры, и сказал: – Бунт – дело хорошее, слов нет. Но, пока в батальоне, есть Лебедько и Рыжий, я против бунта.

– Почему?

– Витёк, шо ты, натуре?

– Чем они лучше! Вспомни, как Лебедь отправлял тебя в будущее, а Рыжий – на сорок пят секунд в отпуск!

– Я на них зла не держу, – так же сухо и спокойно отвечал Арбузов. – Да, они нас с вами «строили». Но ведь год назад их тоже «строили» – их деды. Они своё отполучали. Ушли их деды, пришли мы. Настала их власть. Но их власть заканчивается. Через две недели максимум их здесь не будет. Нас больше никто не тронет. А кто попытается, получит сразу по зубам. Неужели мы не в состоянии потерпеть две недели? Всего две недели!.. Или вам нужно кровавое побоище, а потом военные суды, прокуратуры, трибуналы и дисбаты? Если вы этого хотите, что ж… пошли валить дедов! – Арбузов достал из голенища сапога тонкий нож. – Пошли! Ну! – Вид солдата был решителен. Взгляд дерзок. Арбузов всем дал понять, что, если «сходняк» решит «валить дедов», он первым пойдёт их «валить».

– Витёк прав, – сказал Бардо, положив руку на плечо Буреломову. – Подождём недельку. Пусть уволиться Лебедь и Рыжий. Остальных мы тогда «построим».

Так на этом и порешили.

Молодые «черепа» разошлись, обсуждая подробности…

Арбузов не испытывал зла к Рыжему. После увольненья Ржавина, Рудого, Лопатина, Куриленко ни разу не сказал ему обидного слова, не заставлял искать сигарету, не подгонял по утрам в кубрике, когда наводилась уборка. Рыжий на равных общался с Арбузовым, гонял с ним чифир, играл в карты, рассказывал про свою жизнь на гражданке, про то, как «ломил» квартиры. Из рассказов выяснилось, что Рыжий до армии квалифицировался на вора-домушника. Именно это в Рыжем у Арбузова вызывало симпатию. Преступник был симпатичен преступнику. «Пацан» Арбузов увидел в своём «старике» – «пацана» Куриленко. За последнюю неделю они, как никогда, сблизились, обменялись адресами, договорились, что после армии обязательно побывают друг у друга в гостях.

К Стецко Арбузов не испытывал ни симпатии, ни антипатии. Стецко ни разу за полгода его не ударил. Да, орал на него. Да, кричал матом. Да, заставлял искать себе сигарету, бегать за водкой, «запрягал» в наряде по столовой. Но это было нормой. Стецко был «дедом», но при этом он не требовал от Арбузова ничего сверхъестественного и унизительного.

Почему же тогда Арбузов не испытывал к нему симпатий? Прежде всего, потому, что Арбузов не чувствовал в Стецко «пацана». К тому же Стецько слушал тяжёлый металл и всякую рок-музыку. А для Арбузова, поклонника дворовых песен, «блатняков», творчества Круга и Шифутинского, все люди, сидевшие на «металле», – были «неправильными». К ним он всегда относился с подозрением.

Ким? Он был не совсем понятен Арбузову.

«Этот парень на своей волне»… На гражданке Ким, если не врал, вроде бы немного наркоманил. Курил «траву», глотал «колёса», два раза «ширялся». Это, безусловно, в глазах Арбузова было положительным моментом.

Арбузов несколько раз слышал, как Ким в разговорах с «дедами» рассказывал им о своих многочисленных похождениях по женщинам, как он попадал в неприятные истории. Как рассказчик Ким был интересен, он умел вызвать у слушателей улыбку, мог рассмешить, поднять настроение. Но чаще всего создавалось впечатление, что в большинстве случаев Ким – просто «тепло». «Балабол».

Арбузов никак не мог простить Киму, когда летом, после «карантина», в первом наряде по столовой, старослужащий издевался над ним, заставляя таскать в обеденный зал в вёдрах холодную воду, лить на пол, а потом её убирать. Ким заставил его принести в солдатский зал около пятидесяти ведёр воды. Когда «шнэкс» попытался возразить Киму, какой смысл, в таком количестве воды, то «дед» жестоко избил его и, схватив за шею, ткнул лицом в половую тряпку. Обиднее всего, что, кроме них, в зале было ещё зрители – повара и «гуси».

И сегодня, когда в каптёрке 2 ТР, отвесив подзатыльника и пинка, Ким выгнал его прочь, Арбузов моментально вспомнил о старом унижении.

«Ну, сука, Ким, я тебе этого так не оставлю. Умоешься кровавыми слезами, падла!»

На другой день уволился в запас Стецко.

Всё было как обычно. Он подписал у ротного рапорт об увольнении, отнёс в строевую часть. Побежал подписывать обходной лист. Печать, которую неделю назад вырезал сержант Ржавин, очень помогла – за рядовым Стецко был долг в библиотеке. Но он поставил на обходном поддельную печать и подпись, и это «прокатило».

На ужине под грохот ложек он отнёс грязную посуду. Подкинул сослуживцам деньжат на водку. После ужина на КПП ждал Дробышева.

Дробышев не хотел идти. Но Рыжий сказал:

– Дробь, не нарывайся на грубость? Оно тебе надо? Пошли…

И Дробышев уныло поплёлся

Вместе с ними двинулся Арбузов.

На КПП они зашли в комнату приёма посетителей, закрылись изнутри. Там со Стецко Дробышев поменялся формами.

– Не расстраивайся, Дробь, – весело сказал ему Стецко. – Через полгода придут твои шнэксы, снимешь с них «афганку».

– Ну, давай, брат, – сказал Рыжий, и сослуживцы по призыву обнялись.

Стецко обнялся и с Арбузовым.

– Давай, Витёк, служи и защищай мой мирный сон!

– Добро, – улыбнулся Арбузов. – Буду защищать! Спи спокойно, гражданин Стецко!

Стецко протянул на прощанье свою ладонь. Дробышев пожал её без особого энтузиазма.

– Что такой кислый, Дробь? Не грусти, будет и на твоей улице праздник. И ты пойдёшь на дембель.

Стецко переступил через порог КПП. Теперь он был свободен. Теперь он был гражданский человек. Менее чем через сутки он будет в родном Харькове.

– Андрюх, счастливо тебе там девок попортить! – крикнул на прощанье Арбузов. – Только осторожней там. Смотри трипак не подцепи!

…Солдаты вернулись в часть. Каждый из них по-своему грустил. Каждый из них тоже хотел скорей домой. Куриленко знал точно, что через неделю, максимум через две он будет дома.

Арбузов с Дробышевым, призвавшиеся в мае 1994 года, надеялись, что уйдут на дембель через год, в ноябре-декабре 1995-го. В любом случае, ждать год – это немало.

Дробышев вдруг задумался…

«А ради чего я служу? Зачем? В чем мой Долг перед Родиной? В том, что я каждый день, как полоумный, ношусь по территории ГСМ с ручным насосом? В том, что я вместо дедов стою ночью на тумбочке? В том, что я мою лестницу за этими дебилами? В том, что я отдаю Нытику в месяц по три пачки сигарет? В том, что я должен «летать в будущее»? В том, что с меня снимают мою форму? Как всё дебильно! Как всё слишком дебильно!

Когда Сергей шёл в Армию, он, насмотревшись в своё время ура-патриотических телепередач «Служу Советскому Союзу!», рассчитывал, что в Армии его будут учить воевать… Наступать и держать оборону. Готовить к войне… Он наивно думал, что его научат стрелять из всех основных видов стрелкового оружия, ознакомят с тактикой ночного боя, ориентированием на незнакомой местности, вождением автомобиля. Ему представлялась Армия с постоянными учениями, рытьём окопов, полигонами… Ему хотелось, чтобы с ними постоянно вели занятия по огневой и физической подготовке, чтобы их учили рукопашному бою, знакомили с теорией современного оружия, рассказывали о новейших моделях отечественных танков, самолётов, артиллерии, системе ПВО…

А вместо этого за все семь месяцев службы на стрельбах он был всего только раз… В Нижнеподольске, в учебке, на курсе молодого бойца, перед принятием Присяги… В тот день им дали всего по шесть патронов. Бойцы сделали три тренировочных и три зачётных выстрела. И всё! На этом вся огневая подготовка закончилась…. А между тем, на стендах, висящих в БАТО, – на стендах, где ротный каждую неделю вывешивал листки с запланированными занятиями, огневая подготовка числилась два раза…

«Всё это показуха. Очковтирательство. Если так и в 40-м году готовили солдат срочной службы к предстоящей войне с Гитлером, тогда неудивительно, что мы первые два года терпели поражение… Потому что всё это блеф… Солдат – это пушечное мясо.

Армия… Долг Родине?

А где у меня Родина? Где? Где она? Кто мне это скажет? Где? Ненька Украина? Почему я, русский по крови, служу в Украинской Армии? А если товарищу Кравчуку и Шмарову взбредёт в голову идти войной на Россию, как быть в этом случае мне? Я же присягал Украинской Армии? Или нарушить Присягу? Или стрелять в русских солдат? Так как же мне быть? Как? Как? Как?»