Онлайн чтение книги Перед заходом солнца Vor Sonnenuntergang
Действие третье

Та же большая комната, что и в первом действии. В одной ее части накрыт стол к завтраку на девять приборов. Поздняя осень. Начало октября.

Входят санитарный советник Штейниц и фрау Петерс. Он в визитке, она – в черном костюме.

Фрау Петерс (глубоко опечаленная). Я-то хотела, чтобы брат согласился с предложением хозяев на перевод его в польское поместье.

Штейниц. Не угодно ли вам раздеться, фрау Петерс?

Фрау Петерс. Нет, я уже сказала тайному советнику. Ведь я сначала думала, что мы будем одни. Я боюсь этого семейного завтрака. Инкен согласилась со мной. Шофер ждет; он отвезет меня домой.

Штейниц. Пожалуй, этот завтрак не доставил бы вам большого удовольствия…

Фрау Петерс. Я еще хочу вам кое-что показать, чтобы вы видели, как меня исподтишка преследуют и позорят. (Вытаскивает из сумочки открытку и протягивает Штейницу.) Это анонимная открытка.

Штейниц (с открыткой в руках). Не нужно быть графологом, чтобы узнать почерк. Открытка написана той же рукой, что и первая, полученная Инкен несколько недель назад.

Фрау Петерс. Это непостижимо! В открытом письме… Подумайте, в чем меня обвиняют: будто это я при переезде облила керосином фургон с нашим имуществом. И якобы есть доказательства. Мне грозят судебным процессом…

Штейниц. Оставьте мне этот документ. «Что за преимущество гнусным сокрушаться, – говорит кумир этого дома, – гнусность есть могущество, надо в нем признаться».[38]Цитата из стихотворения Гёте «Душевный покой странника». (Перевод С.В. Шервинского.) (Кладет открытку в карман.) Но вы не должны придавать этому никакого значения. Я провожу вас до автомобиля, фрау Петерс.

Оба уходят. Тихо входит Винтер, осматривает стол и раскладывает салфетки. Через некоторое время так же на цыпочках входит Эрих Кламрот.

Кламрот. Винтер!

Винтер. Слушаю, господин директор.

Кламрот. Кто в кабинете у тайного советника?

Винтер. Кажется, доктор Вуттке.

Кламрот. Вуттке выходил из дома, когда мы с женой подъехали в автомобиле. И к тому же я слышал женский голос.

Винтер. Быть может, это фрейлейн Беттина зашла к отцу.

Кламрот. Да вы с ума сошли! Я прекрасно знаю пискливый голосок Беттины.

Винтер. Простите, господин директор, в таком случае я не знаю, кто находится у господина тайного советника.

Кламрот. Вы не знаете? Так я вам и поверил! Стоит в этом доме блохе чихнуть, и то вы будете знать.

Винтер. Это слишком большая честь для моего слуха.

Кламрот. Только что Штейниц посадил в автомобиль какую-то даму в черном. Ее повез шофер тайного советника. Кто эта дама, вы тоже не знаете?

Винтер. Во всяком случае, не могу вам точно сказать.

Кламрот. Что это значит – да или нет? При такой изворотливости вы могли бы стать посланником. Тогда я вам скажу, кто она. Эта была мать Инкен Петерс.

Винтер. Это, конечно, возможно.

Кламрот. А сама Инкен Петерс у тайного советника в кабинете. Ну, теперь без обиняков: сколько раз в неделю приходит сюда эта швейка?

Винтер. Если она приходит, то без моего ведома. В последний раз я видел ее в день семидесятилетия господина тайного советника.

Кламрот. И вы не знаете, она ли в его кабинете?

Винтер. Возможно. Если господин директор так считает, не смею спорить. (Уходит.)

Кламрот (кричит ему вслед). Эй вы, человек-змея! При всей вашей изворотливости стрелку часов вам не повернуть назад. (Несколько раз проходит по комнате, затем останавливается у стола и пальцем считает приборы. Покончив с этим, обдумывает, снова считает, изумленно качает головой, как человек, которому что-то непонятно.)

Входят под руку Беттина и Оттилия.

Беттина. Я очень рада, что мы все собрались здесь. Я не случайно настаивала перед папой на том, чтобы возобновить эти ежемесячные семейные завтраки…

Кламрот (быстро поворачивается и подходит к сестрам). Вы знаете, в кабинете вашего отца, кажется, сидит Инкен Петерс.

Беттина (бледнея). Кто это сказал? Я не могу этому поверить.

Кламрот. Я узнал ее по голосу. Когда я проходил мимо, дверь из коридора была неплотно закрыта.

Беттина. Инкен Петерс ни разу не была здесь со дня рождения отца. Что это может значить? Как раз сегодня, в день нашего семейного завтрака…

Кламрот. Это может означать многое… о чем и подумать страшно.

Беттина. Извините, я пойду за Винтером. (Уходит.)

Кламрот. Оттилия, будь любезна, подойди. (Подводит ее к столу.) Сколько приборов ты здесь видишь?

Оттилия (считает). Один, два, три… девять приборов.

Кламрот. Сколько человек в нашей семье?

Оттилия (как бы рассаживая всех за столом). Отец, Беттина, ты и я – четверо… Эгерт, Вольфганг и его Клотильда – это семь. Здесь сидит «брюзга», как папа называет Штейница, но без него папа никак не может обойтись.

Кламрот. Черт с ним, с «брюзгой»! Кого будут кормить здесь, за девятым прибором?

Оттилия. Не знаю.

Кламрот. Знаешь, но не хочешь этого знать, Оттилия.

Оттилия. Нет, клянусь тебе, Эрих, отец нас так не оскорбит!

Кламрот. Что мне от твоих клятв, Оттилия? А впрочем, я просто не буду присутствовать. У меня и так нет лишнего времени. Застольная философия вашего отца и профессорские разглагольствования Вольфганга меня не интересуют. У вас я всегда опрокидываю бокал за бокалом потому, что от скуки чуть не валюсь со стула. Лучшие куски не лезут в глотку, будто их в песке вываляли.

Оттилия (боязливо). Ты ведь сам говорил, что в интересах семьи хочешь присутствовать на этом завтраке.

Кламрот. Да. Я должен присутствовать, потому что мрачно смотрю на будущее. Я должен знать все, что здесь творится, чтобы предупредить хотя бы худшее! Фантазии и сентиментальные бредни Клаузена постепенно становятся опасными для жизни.

Оттилия. Ты только не волнуйся, Эрих.

Кламрот. Вы не понимаете духа времени. Все витаете в облаках, а на нашего брата смотрите свысока.

Оттилия. Никто не смотрит на тебя свысока. Просто нашей семье свойствен некоторый идеализм…

Кламрот. Ты думаешь, это объясняет, почему твой отец тратит сумасшедшие деньги на шелковые рубашки и кальсоны? И делает себя и вас общим посмешищем?

Оттилия. Как так? Что все это значит, Эрих?

Кламрот. Над этим потешается весь город. Ну, мне здесь слишком душно! Пойду в сад. (Уходит.)

Оттилия. Эрих, не убегай! Прошу тебя!

Возвращается Беттина.

Беттина. Не верится, но у отца действительно какая-то дама. Пойдем со мной. Я закроюсь у себя в комнате. Если твой муж прав, меня сегодня напрасно будут ждать к завтраку. (Уходит, уводя с собой Оттилию. Обе взволнованы.)

Снова появляется Винтер: возится у стола. Прислушивается к далеким голосам. Немного погодя входят Штейниц и Инкен. Винтер ведет себя так, будто он увидел привидение, и в страхе удаляется. Инкен этого не замечает, но Штейниц весело смеется.

Инкен. Что с вами, господин Штейниц?

Штейниц. Мне вспомнилось кое-что смешное. Так вот, это библиотека, фрейлейн Инкен…

Инкен. Где я уже раз была.

Штейниц. А вот портрет покойной фрау Клаузен… Когда она была молодой, невинной девушкой.

Инкен. Я боюсь этой женщины, доктор.

Штейниц. Ее больше нет, чего же вам бояться? Правда, она была важная дама. Так же как и обе ее сестры. Одна сумела стать настоящей английской леди, другая играла первую скрипку в Бохуме.[39] Бохум – город в Германии, один из крупных угольно-металлургических центров Рура. Они сумели выбрать себе супругов. Их мужья были тихие, тонко мыслящие люди, которые имели все данные для большой карьеры. Они ее и сделали. Наша тайная советница была душой города. Сюда съезжалось столько гостей, что тайному советнику иногда приходилось искать себе ночлег в отеле. Музыканты, художники, крупные ученые и государственные деятели – все прошли через ее дом.

Инкен. После этого кажешься себе особенно ничтожной.

Штейниц и Инкен идут в соседнюю комнату.

Штейниц. А тут был ее будуар. Как видите, здесь много ценных вещей. Не только супруг, – все осыпали ее подарками.

Оба уходят. Снова входит Винтер, продолжает сервировать стол. Затем появляются Бетти на, Оттилия , профессор Вольфганг Клаузен, Паула Клотильда, урожденная фон Рюбзамен. Паула Клотильда большими шагами направляется к камину и ставит под портретом покойной фрау Клаузен пышный и безвкусный букет цветов.

Паула Клотильда. Первым долгом почтим память моей превосходной незабвенной свекрови.

Беттина. Как ты меня тронула, моя добрая Паула!

Паула Клотильда (поднимая глаза к портрету). Будь с нами! Будь с нами! Пусть твой дух сплотит нас воедино.

Оттилия. И Эрих говорит: «Мы должны решительно держаться вместе, не обращая ни на что внимания и без сентиментальностей».

Беттина (прикладывает платок к глазам). О, если бы это не было так тяжело! Ах, как мне тяжело! (Плачет.)

Паула Клотильда. Успокойся, дорогая, все будет хорошо.

Вольфганг. Что случилось? Почему ты так печальна, Беттина?

Беттина. Ничего, ровно ничего, Вольфганг! Ничего не случилось.

Вольфганг. Для меня здесь слишком много волнений. Лучше бы я сюда не приезжал. Такая напряженная атмосфера не соответствует тихой жизни ученого.

Паула Клотильда. Иначе нельзя было. Ты должен был приехать.

Беттина. Так бесконечно жаль отца. Я теряю в нем больше, чем вы все. Этот возвышенный, чистый человек, на которого я взирала с изумлением!.. Нет, такого разочарования я не перенесу!..

Вольфганг. Разве отец все еще не образумился?

Оттилия. Нас ждет еще одно неслыханное оскорбление. Не угодно ли вам будет взглянуть на этот стол и сказать, кто будет сидеть за этим лишним прибором?

Входит Винтер.

Вольфганг. Вот и Винтер! Можете вы сказать нам, кого еще ждут кроме доктора и нас?

Винтер. Нет, господин профессор, этого я не могу вам сказать. Сначала было накрыто на десять персон, потом тайный советник велел один прибор убрать. Я сказал господину тайному советнику: «Простите, но все еще один прибор лишний». Тогда господин тайный советник набросился на меня: «Ничего нет лишнего! Замолчи!» (Проходит по комнате и удаляется.)

Паула Клотильда (стремительно ходит взад и вперед). Сесть с этой швейкой за один стол?!

Вольфганг. С дочерями каторжников обычно за стол не садятся. Это может стоить мне служебного положения.

Беттина. Нет, нет и еще раз нет! Я не поверю, чтобы отец мог от нас этого потребовать.

Входит Эгмонт.

Эгмонт. Что случилось? Что здесь происходит, господа! Вы похожи на потревоженных ос… Эрих Кламрот как одержимый носится по саду, да и вы здесь наверху словно с ума сошли.

Вольфганг. Да, бывают вещи, превышающие меру терпения даже почтительного сына.

Оттилия. Тебе известно, зачем здесь девятый прибор?

Эгмонт. Думаю, придет Инкен Петерс. Может быть, она уже в доме.

Паула Клотильда. Ты так просто говоришь об этом, дорогой Эгерт.

Эгмонт. Да, я говорю об этом просто.

Паула Клотильда. Ты не понимаешь всего значения этого шага. Страшные времена наступят, мой милый мальчик, когда ты должен будешь назвать эту продавщицу мамой.

Эгмонт. У тебя фантазия, поистине достойная Данте.[40]Имеется в виду искусство изображать ужасы. Мой совет тебе – не преувеличивай.

Паула Клотильда. А ты, Эгмонт, не понимаешь, что говоришь! Нужно взять в оборот старую Петерс. Эта ведьма знает, чего хочет. Ей предлагали целое состояние, лишь бы она убралась отсюда вместе со своей дочкой. Наотрез отказалась. Дочь – ее капитал, и она через нее надеется выручить гораздо больше.

Эгмонт. Паула, ты всюду видишь утонченную хитрость, на которую эти простые люди не способны. Присмотрись к ним поближе. О деньгах я ничего не знаю. Но Инкен такой прямодушный и скромный человек, что за нее я готов ответить головой! Мы с папой и Инкен были втроем в зоологическом саду и чудесно провели там полчаса!..

Паула Клотильда. Возможно, дочь еще не так испорчена. Но у матери Инкен многое на совести.

Беттина. Что ты говоришь? На что ты намекаешь?

Паула Клотильда. Муж старой Петерс умер в следственной тюрьме. Как известно, он покончил с собой. Недавно Ганефельдт ознакомился с материалами судебного следствия. Этого человека – железнодорожного инспектора – обвиняли в поджоге собственного имущества при переезде семьи. Но говорят, что это дело ее рук. Подозрение все больше и больше падает на Петерс. Вероятно, ее присудили бы к каторжным работам, если бы не окочурился единственный свидетель – ее муж.

Эгмонт. Я верю больше Штейницу, чем Ганефельдту. А Штейниц не допускает и мысли о виновности фрау Петерс.

Паула Клотильда. Она марионетка в его руках. Он в этом заинтересован. И хорошо знает, почему это делает. А у нас совсем другие сведения.

Входит Штейниц.

Штейниц. Прошу вас спокойно указать мне на дверь, если я здесь лишний.

Эгмонт. Вы пришли как раз вовремя, доктор. Моя уважаемая невестка только что прошлась по адресу фрау Петерс.

Паула Клотильда. Я говорила только о том, что написано в документах и уже доказано…

Штейниц. Что же написано в документах? Что доказано?

Вольфганг. Паула, не будем касаться таких вопросов.

Эгмонт. Моя невестка считает, что фрау Петерс виновна в поджоге! А муж ее в тюрьме покончил с собой будто бы для того, чтобы спасти жену.

Штейниц. Такими утверждениями в последнее время стали запугивать почтенную фрау Петерс даже посредством анонимных писем, составленных в самых площадных выражениях. Одно из этих писем она мне показала. Я собираю подобные документы человеческой подлости. Кажется, открытка при мне. (Достает открытку из кармана и протягивает ее Пауле Клотильде.) Да вот она, если кому-нибудь интересно.

Паула Клотильда (немного растерявшись, так как открытка написана ею). Мне неинтересно. Почему это может меня интересовать?

Штейниц. Я думал, что открытка вас заинтересует; автор этой недостойной мазни высказывает то же мнение, что и вы.

Паула Клотильда. Как так «мазни»? Кто мог написать эту анонимную открытку?

Штейниц. Не знаю, – ведь она анонимная.

Вольфганг (Штейницу). Надеюсь, вы не хотели этим сказать, что образ мыслей моей жены совпадает с образом мыслей анонимного автора?

Штейниц. Разумеется, нет. Я, конечно, далек от этого.

Паула Клотильда. Подобные вещи просто швыряют в камин. (Пытается это сделать, но открытка падает на пол.)

Штейниц. Я хотел бы, чтобы вы так же поступили с вашим ошибочным мнением о фрау Петерс. А открытку я должен сохранить. (Поднимает ее.) Возможно, она еще пригодится фрау Петерс для защиты.

Паула Клотильда. Пригодится или нет – мне безразлично.

Во время этой сцены профессор Вольфганг Клаузен и Беттина под руку прогуливаются по комнате и оживленно шепчутся. У Беттины на глазах слезы. Вольфганг останавливается и пристально смотрит на Беттину.

Вольфганг. То, что ты говоришь, невозможно.

Беттина. Клянусь Богом, чистая правда, Вольфганг!

Вольфганг. Это было бы расхищением самого дорогого, самого священного, что у нас осталось.

Беттина. Я прошу тебя, Вольфганг, молчи!

Оттилия. Можно узнать, о чем вы говорите?

Беттина. Прошу тебя, не спрашивай. Пусть об этом знаю я одна.

Вольфганг. Оттилия – наша сестра, Беттина. Даже хорошо, чтобы она узнала. Отец взял и отдал этой девушке кольца и драгоценности покойной мамы! Следовало бы завесить портрет матери, если вы переживаете это так же, как я.

Оттилия. О Господи! Мне это так же тяжело, как тебе!

Паула Клотильда (сильно встревоженная тем, что Штейниц подозревает в ней автора анонимной открытки). Вольфганг, пожалуйста, возьми меня под руку. Я с утра плохо себя чувствую. Пожалуй, лучше было бы остаться дома.

Вольфганг (берет жену под руку и водит ее взад и вперед по комнате). Тебе часто помогает рюмка коньяку, Паула. Да, впрочем, я тебе уже говорил: драгоценности нашей матери постепенно переходят к любовнице отца.

Паула Клотильда. Вздор! Это совершенно невозможно! Ты меня не уверишь в этом, Вольфганг! Какой скандал!..

Эгмонт (Оттилии). Ради Бога, не поднимайте шума из-за пустяков! Пусть маленькая Инкен позавтракает с нами, всем хватит!..

Оттилия. Ты слыхал? Теперь я окончательно боюсь за рассудок папы!

Эгмонт. Что еще я должен был слышать?

Оттилия. Отец разбазаривает драгоценности покойной мамы. Эта Инкен уже носит ее кольца, браслеты, брошки… Если я скажу мужу, Эрих будет вне себя. (Быстро уходит искать мужа.)

Вольфганг. Скажите откровенно, доктор, верны ли слухи, будто отец купил на Цугском озере[41] Цугское озеро – живописное озеро в Швейцарии между кантонами Швиц, Цуг и Люцерн. старый замок и поручил берлинскому архитектору реставрировать его?

Штейниц. Я знаю только, что подобные планы у тайного советника были. Он не раз говорил, что хочет на старости лет иметь уединенный уголок.

Эгмонт (обнимает за плечи доктора). Дядя Штейниц, ведь вы не можете одобрить, если отец действительно дарит Инкен наши и мамины фамильные драгоценности? Наверно, и вам это кажется непонятным.

Штейниц. Все это нисколько меня не касается. Вы давно знаете, что я не вмешиваюсь в интимную жизнь семьи Клаузен.

Эгмонт. Тогда нужно завесить портрет мамы. (Подходит к Беттине.) Ты слышала, Беттина, что произошло с мамиными драгоценностями?

Беттина. Ради всего святого, не говори об этом! Я доверилась Вольфгангу, а он, к сожалению, не скрыл от Оттилии.

Эгмонт. Сомнений нет – отец безумный!

Беттина. Эгерт, умоляю тебя, не говори так! Это терзает мне душу. Я не могу выдержать! Только бы Оттилия не сообщила Кламроту. Я не выношу его манеру говорить об отце. Оставь меня, я ненадолго пойду к себе. (Уходит.)

Входят Кламрот и Оттилия.

Кламрот. Это уж слишком! Он еще начал раздавать фамильные драгоценности!

Оттилия. Говорят, от них осталась только половина.

Кламрот. Быть может, еще хуже другие дела, в которые он пускается. Я говорю о бессмысленных затратах, угрожающих всему его состоянию! Он уже не может всего охватить; у него неполная или пониженная вменяемость.

Вольфганг (Штейницу). Скажите, нельзя ли аннулировать покупку замка, если она действительно состоялась?

Кламрот (вмешиваясь в разговор). Я был у юстиции советника Ганефельдта. Закон не дает нам таких прав. Или должно произойти нечто невероятное!

Вольфганг. Я уже считаю отца невменяемым.

Паула Клотильда (у стола). Я сдерживаюсь, а то я бы вышвырнула с балкона этот прибор. Мне хочется закричать: «К черту! К черту!»

Входит Винтер.

Вольфганг. Ты права. Винтер, уберите эти тарелки, эту салфетку, эти вилки и ножи! За семейным столом нас только восемь.

Винтер. Простите, но мне строго приказано…

Вольфганг. Если вы не хотите, я сделаю сам. Будете упрямиться, придет время – я вам припомню.

Винтер убирает прибор.

Паула Клотильда. Надо стремиться вверх, а не опускаться.

Эгмонт (хватается за голову). Я начинаю думать, что каждая семья – это замаскированный сумасшедший дом!

Кламрот. Тише, немыслимое, кажется, свершается!

Клаузен вводит Инкен Петерс.

Клаузен (принужденно весело). Доброе утро! Потеряли терпение? Наверно, проголодались? Который час? Я привел к вам Инкен Петерс. Мы с ней и с Эгертом побывали в зоологическом саду. Доставили себе это детское удовольствие. – Очень мило, что ты пришел, Вольфганг! – С добрым утром, милая невестка! (Обращаясь к Вольфгангу.) Кстати, какие у тебя дела с советником юстиции Ганефельдтом? Говорят, он встречал тебя на вокзале?

Вольфганг. Как ты знаешь, мы друзья детства.

Клаузен. Значит, как я и Гейгер. Это чрезвычайно редкий случай – молодость и дружба исчезают одновременно. Итак, сядем. (Замечает отсутствие Беттины.) Где Беттина? Пора уже начать завтрак. Эгерт, милый, скажи Беттине, что мы все в сборе.

Эгмонт уходит.

Какие новости ты привез из Фрейбурга,[42] Фрейбург – университетский город в Германии. дорогой Вольфганг?

Вольфганг. Там все как всегда – ровно ничего нового.

Клаузен (Кламроту). Хорошо ли работает новая ротационная машина? Но об этом поговорим после завтрака. Если Беттина не придет, давайте сядем за стол.

Вольфганг. Мне все же хотелось бы подождать Беттину.

Возвращается Эгмонт.

Эгмонт. Беттина просила передать, что ей сегодня не по себе. Просит начать без нее.

Клаузен (подчеркнуто, Штейницу). Я прошу Беттину прийти… Ведь она должна заменять хозяйку дома. Дорогой Штейниц, надеюсь, вы скажете мне, что с ней случилось?

Штейниц уходит.

Эгмонт. Думаю, обычная мигрень.

Инкен. Господин тайный советник, вы не очень рассердитесь, если я попрошу вас отпустить меня? Вы помните, я уже просила вас об этом. Меня ждет дома мама. У нее срочные дела. С детьми останется только дядя.

Клаузен. В садоводстве есть телефон. Эгерт, будь добр, позвони фрау Петерс.

Инкен. Я ведь сказала: мама должна уйти, у мамы срочные дела.

Клаузен. Ах да, у фрау Петерс срочные дела… (Бледнеет, тяжело дышит, хочет говорить, многозначительно смотрит то на одного, то на другого, собираясь что-то сказать, но сдерживается, с возрастающим нетерпением молча ходит взад и вперед. Внезапно останавливается перед Вольфгангом.) Ты, собственно, знаком с фрейлейн Инкен?

Вольфганг. Нет. В день твоего рождения фрейлейн не была представлена мне.

Клаузен (с ударением). Тебя не представили даме? Итак, я хочу тебя представить: это мой сын Вольфганг, фрейлейн Инкен.

Входят доктор Штейниц и Беттина.

Штейниц. Господин тайный советник, я привел вам исцеленную.

Беттина. Прости, папа, я охотно пришла бы, но только думала, что я больше здесь не нужна.

Клаузен. Почему ты так думала?

Беттина. Почему? На это трудно ответить.

Клаузен. Прошу к столу. (Беттине.) Об этом после.

Все садятся. Инкен остается без места. Клаузен замечает это и быстро вскакивает.

Клаузен. Что это значит? Пожалуйста, сюда, на мое место, Инкен!

Винтер. Прошу прощения, я сначала накрыл на девять приборов, и…

Клаузен. И что же?… Куда он делся? Я спрашиваю о девятом приборе.

Винтер. По приказу господина профессора Вольфганга я…

Тяжелая пауза.

Клаузен (ударяет кулаком по столу так, что падают бокалы). Черт возьми! Подать его сюда!

Инкен поспешно ускользает.

Штейниц. Успокойтесь, ради Бога, дорогой тайный советник.

Клаузен (приходит в себя, замечает отсутствие Инкен). Куда исчезла фрейлейн Инкен?

Эгмонт. Ничего удивительного, если она сбежала от такой гостеприимной семьи.

Клаузен (с глубоким негодованием, угрожающе). Скорее вы все, один за другим, покинете мой дом, чем оттолкнете ее от этого порога! (Идет за Инкен, чтобы вернуть ее.) Общее волнение и смятение.

Штейниц. Итак, чего вы добились, господа?

Вольфганг. Никто не может требовать от меня, чтобы здесь, перед портретом покойной матери, я подавлял в себе чувство возмущения и отвращения.

Кламрот. Могу только сказать, что в этом есть и хорошее. Мы теперь все ясно слышали, какая судьба нас ожидает.

Штейниц. Да, вы это слышали ясно. И было бы большой ошибкой сомневаться в значении слов, сказанных таким человеком, как тайный советник.

Беттина (хватается за голову). Я больше ничего не понимаю! Я как безумная!..

Вольфганг. Этого понять нельзя. Или, может быть, вы, доктор, объясните мне, как уста нашего отца, который выше всего на свете ставил свою семью, могли произнести такую угрозу?

Штейниц. Его тягчайшим образом оскорбили. Он раздражен.

Эгмонт. И все же – это слишком! Он грозит выгнать из родного дома всех своих детей.

Штейниц (прислушивается). Петерс уехала – тайный советник возвращается один.

Вольфганг. Я решился – я ему отвечу!

Все ждут страшного взрыва гнева. Однако тайный советник входит совершенно изменившийся, спокойный и непринужденный, будто ничего не произошло.

Клаузен. Мы опоздали, сядем.

Все садятся вокруг стола. Винтер и второй лакей начинают подавать. Некоторое время едят молча. Наконец тайный советник начинает.

Что нового в Женеве, господин Кламрот?

Кламрот. В Женеве… в данную минуту… я, право, не знаю.

Клаузен. Оттилия, у твоего младшего ребенка была свинка? Надеюсь, он выздоровел?

Оттилия. Уже давно, папочка! Уже восемь дней, как он играет в песке.

Клаузен. Вольфганг, ты читал прекрасную статью доктора Августа Вейсмана?[43] Вейсман Август (1834–1914) – немецкий биолог. Он, кажется, был профессором у вас в Фрейбурге?

Вольфганг. Чтобы ответить, я должен знать, о чем эта статья!

Клаузен. О чем? О жизни и смерти.

Вольфганг. Это тема вообще всей литературы.

Клаузен. Вейсман, однако, утверждает, что существует только жизнь.

Вольфганг. Что, конечно, несколько преувеличено.

Клаузен. Он отрицает смерть. Он отрицает, что смерть – необходимый перерыв для продолжения и обновления жизни.

Вольфганг. Для молодых смерть – возможность, для стариков – неизбежность.

Клаузен. Я вижу, ты ровно ничего в этом не понимаешь. – Надеюсь, ты теперь совершенно здорова, Беттина?

Беттина. Ты знаешь, у меня бывают приступы слабости.

Клаузен (сдерживая волнение, отрывисто). Головная боль, сердцебиение, тошнота… Рад, что ты снова в порядке. Послушай, Эгерт, тебе неплохо было бы совершить путешествие по следам Фильхнера[44] Филъхнер Вильгельм (род. 1877) – немецкий географ, исследователь Центральной Азии (Тибет, малоизвестные районы Китая), а также руководитель одной из ранних экспедиций в Антарктиду (1911–1912). или Свена Гедина.[45] Гедин Свен (1865–1952) – шведский географ, исследователь Азии. В одной из его книг описано озеро Лоб-Нор. В пустыне Гоби есть блуждающее озеро… оно называется Лоб-Нор. За несколько десятилетий оно перешло с крайнего севера пустыни на крайний юг и снова тем же загадочным путем вернулось на крайний север.

Штейниц. Свен Гедин писал об этом.

Клаузен (Кламроту). Объясните, почему эту хорошую статью мы не поместили в наших газетах?

Кламрот. Я не могу за всем усмотреть.

Клаузен. Этого и не нужно. В конечном счете, общее руководство за мной. Пусть только каждый будет на своем месте.

Кламрот. Хочу думать, я на своем.

Клаузен. Продолжается, Беттина?

Беттина: недоумении). Что ты хочешь этим сказать?

Клаузен. Твое хорошее самочувствие продолжается?

Беттина (борется с волнением). Ты, может быть, думаешь, что я притворялась? Я только человек, отец. Жизнь иногда ставит нелегкие задачи. Ты этого не будешь отрицать.

Клаузен. Конечно, не буду. Но, кстати, вопрос, Беттина: как по-твоему, соблюдение приличий, самых простых, обычных приличий… ты считаешь тяжелой или легкой задачей?

Беттина. Соблюдение приличий для воспитанных людей вовсе не задача, это нечто само собой разумеющееся.

Клаузен. А вы все воспитаны, Беттина?

Беттина. Я думаю, ты не можешь отказать в воспитании нашему кругу.

Клаузен. Слишком немецком воспитании: в образцовой детской комнате; хотя кое-кто из вас сидит наклонив стул и при этом еще кладет локти на стол.

Кламрот, который сидит именно таким образом, медленно убирает локти со стола и выпрямляет стул.

Нет, в воспитании я вам не отказываю, но в нем, как и в ваших манерах, есть некоторые пробелы. Поговорим лучше о другом. Одно время у меня была мысль совершенно уйти от дел. Как бы вы к этому отнеслись, уважаемый зять? Кламрот. Если бы это случилось, то какое имело бы ко мне отношение? В лучшем случае это коснулось бы Оттилии.

Клаузен. Что если я, как тот безумный старый король, раздам все свое имущество? Кто из вас окажется Корделией?[46]Намек на шекспировского короля Лира, при жизни раздавшего свое царство двум дочерям, которые отплатили ему черной неблагодарностью. Корделия – третья дочь Лира, бескорыстно любившая своего отца.

Эгмонт. Я вижу, папа, ты склонен заниматься остротами.

Клаузен. Предположим, я ушел от дел…

Вольфганг. Ты не должен уходить, дорогой отец.

Клаузен. Твое мнение, что я не должен?

Вольфганг. Я ничего не понимаю в делах. До сих пор среди нас нет никого, у кого хватило бы сил тебя заменить.

Клаузен. К сожалению, я должен это полностью подтвердить.

Беттина (взволнованно). Я бы хотела, чтобы ты заглянул в наши души, отец, и увидел, что без тебя мы совершенно не мыслим жизни. Ты не знаешь, как трепещет за тебя мое сердце. Ты – наше самое большое сокровище, и мы не хотим лишиться его.

Вольфганг. Мы хотим только успокоения. Рассей волнующие нас страхи. Ты можешь это сделать одним ласковым словом. Я женат, у меня дети, у Оттилии дети. Мы боимся за наше существование; нам кажется, будто мы стали для тебя чужими.

Клаузен. А позвольте спросить вас всех: кто возьмет на себя заботу о моем существовании?

Кламрот. Времена тяжелые, господин тайный советник. Однако нет никаких оснований для серьезных беспокойств за нашу добрую, старую фирму. Возможно, моя деятельность не всегда вполне соответствует вашей точке зрения, но в общем я могу нести полную ответственность. Кроме того, я знаю, что мне делать. Мои идеи, мои поступки, мое влияние на все предприятие – в этом нет никаких сомнений – основаны на моей непоколебимой воле.

Клаузен. Я понимаю все значение этого заявления, уважаемый зять. Значит, вы пригласили уже своих поверенных?

Кламрот (вытирает рот салфеткой, взволнованно вскакивает, шагает по комнате). Довольно! Я больше не хочу этого слушать. Прикажете проглотить и это ваше оскорбительное подозрение?

Беттина (примирительно). Не надо так волноваться, Эрих. Ведь речь идет только о том, сохранилось ли у отца прежнее отношение к нам, можем ли мы по-прежнему рассчитывать на отцовскую любовь? Может быть, он скажет, как он представляет наше будущее. Конечно, в духе согласия и любви.

Клаузен. Это ты, дитя, говоришь о согласии и любви?

Кламрот. А я коснулся только деловых вопросов. В делах, Беттина, властвует реальное; одним согласием и любовью тут ничего не сделаешь.

Клаузен. Принимаю к сведению ваш боевой вызов, господин Кламрот. Но он не беспокоит меня.

Кламрот. Я пока еще очень далек от боевого вызова, господин тайный советник.

Клаузен. Вношу в протокол также ваше «пока».

Эгмонт. Ради самого неба, между нами ведь нет борьбы! Мы все уверены, что ты по-прежнему питаешь к нам самые лучшие отеческие чувства.

Клаузен. Ты оказываешь мне такую же честь, как если бы выдал свидетельство, что я не кабан, пожирающий своих детенышей.

Вольфганг. Мы не можем больше бродить в потемках. Мы хотим одного – доверия.

Клаузен. Оно было бы оказано вам давным-давно, но я не чувствую в этом потребности.

Вольфганг. Значит, ты считаешь нас недостойными твоего доверия? Такой обиды никто из нас не заслужил.

Паула Клотильда. Этим заявлением отец указывает, что наше место в людской.

Клаузен (встает бледнея, в припадке яростного гнева). Да, да и да, именно в людской! Там ваше место после того, как вы обошлись с этой ни в чем не повинной девушкой и с вашим отцом! Там вам место! Что дает вам право так бесстыдно вести себя? Не то ли, что вы избалованные, вскормленные трудами и заботами ваших родителей, жадные эгоисты? Вы хотите вывернуть наизнанку четвертую заповедь и заменить ее словами: «Обесчести мать и отца своих!» Ибо во мне вы обесчестили и вашу мать. Разве я ваше создание? Ваша вещь? Ваша собственность? Разве я не свободный человек с правом свободного решения? Разве по отношению ко мне вы имеете права инквизиции или наказания? Разве вы имеете право направлять мои шаги, пускать по моему следу ищеек и тайком устанавливать надо мной наблюдение, как над преступником? Или вы воображаете, что я все это стерплю? Что я позволю вам распоряжаться жизнью и смертью вашего отца?

Кламрот. Мы не претендуем на право жизни и смерти, но мы не можем спокойно смотреть…

Беттина. Отец, отец, взгляни на портрет матери!

Клаузен. Не злоупотребляй тем, что свято!

Вольфганг. А я считаю злоупотреблением, когда через этот священный для нас порог приводят дочь человека, покончившего с собой в тюрьме!

Беттина. Папа, у меня разрывается сердце! Подумай о маминых драгоценностях!

Клаузен (сжимая кулаки). Вон! Сию минуту вон! Все, все!

Эгмонт. Но, дорогой отец…

Вольфганг. Если так, то в тысячу раз лучше нищета! Лучше уйти с женой и детьми куда глаза глядят, чем терпеть такое обращение!

Кламрот. Да, в тысячу раз лучше уйти и терпеть нужду! Впрочем, у меня найдется достаточно сил, чтобы оградить от нее себя и свою семью. Этим вам не повернуть часовой стрелки назад. Зачем мне тратить силы, служа на тонущем корабле?

Клаузен. Этого и не требуется. Вон, вон! Я лишаю вас всех полномочий. Забирайте свои пожитки! Забирайте свои пожитки! Вон, вон!

Все уходят. Остается только доктор Штейниц.

Штейниц. Мой дорогой, мой старый уважаемый друг…

Клаузен (кладя руки ему на плечи). Я никому не позволю погасить свет моей жизни.

Занавес