Онлайн чтение книги Возмущение Ислама
Песнь первая

Когда, как краткий блеск непрочной славы,

Во Франции последний сон увял,

От темных снов, исполненных отравы,

Я встал и поднялся к вершине скал,

На мыс, что над пещерами вздымался,

Вокруг которых пел седой прибой;

Рассвет вкруг каждой тучки занимался,

Горел в волнах, в пустыне голубой, —

Но вдруг Земля шатнулась в основанье,

Как бы в своем предсмертном содроганье.

Внезапно прошумел ворчащий гром,

В раскате он прошел над глубиною,

С поспешностью, вверху, внизу, кругом,

Туманы разрастались пеленою,

Они ползли и, сумрачно сплетясь,

Укрыли солнце молодое, —

Не слышалось ни звука; свет погас;

Застыло все в чудовищном покое,

Леса и воды; и густая мгла

Темней, чем ночь, страшней, чем ночь, была.

Чу, это ветер мчится над Землею

И океан метет. Вот глубь Небес

Разъята вспышкой молний; дальней мглою

Ниспослан дождь из облачных завес, и

Ветер хлещет зыбь, она блистает;

И все — бурун, и молния, и град —

В водоворот единый нарастает.

Миг тишины. Из тьмы пещер глядят

Морские птицы: что за тишь настала,

И что это на Небе возблистало?

Там, где вверху была разъята мгла

Дыханием неудержимой бури,

Меж белых облачков, нежна, светла,

Предстала глубь ликующей лазури,

Под тем просветом просиял туман,

Все замерло, как бы под властью чуда,

И призрачно-зеленый Океан

В себе качал оттенки изумруда;

Лишь там вверху несчетность облаков

Неслась быстрей оборванных листков.

Росла война меж ярой силой бури

И грудой туч; но вместе с тем росла

Блистательность проглянувшей лазури;

Громада облаков, тесна, бела,

Недвижной оставалась в отдаленье;

Меж тем воздушно-бледный1 серп луны

Всходил в неспешном царственном движенье,

Светясь с непостижимой вышины;

Над ним туманы таяли, как тает

Под солнцем снег и в таянье блистает.

Я не глядеть не мог; в луне, во всем

Какое-то очарованье было,

Я грезил и не знаю сам о чем,

Чего-то ждал; вдруг взор мой поразило,

Что в небе синем, в белизне луны,

Возникла тень, пятно, как бы виденье,

Оно росло в провалах вышины,

Неслось ко мне из бездны отдаленья;

Так в море, парусами шевеля,

Под солнцем мчится призрак корабля.

Да, как ладья, в расселине скалистой.

Несется по теченью, и река,

Набравшись новых сил в теснине мглистой,

Качает легкий облик челнока,

И весла мчат его над пеной белой, —

Так на ветрах, в лазури, предо мной

Крылатый Призрак мчался, онемелый,

Как будто опьяненный вышиной,

И гнал его порыв грозы могучий,

И молнии за ним рвались из тучи.

Как бешено, как быстро, как легко

Чудовищное мчалося виденье!

Я в воздухе увидел, высоко,

Орла и с ним Змею, одно сплетенье —

Они боролись, и пред той скалой,

Где я стоял, Орел, раскинув крылья,

Замедлил, с многоцветною Змеей,

Как бы изнемогая от усилья.

И так повис, как будто бы без сил,

И воздух диким криком огласил.

Стрелою луч, из дальних туч излитый,

Коснулся крыл, сияние струя,

Змея и Птица вместе были свиты,

Сверкнула, как кольчуга, чешуя:

Горя, как драгоценные каменья,

Сквозь перья золотые там и здесь

Просвечивали искристые звенья.

И вздутый узел был блестящим весь,

И, шею отклонив и вынув жало,

Змея свой взор в орлиный взор вперяла.

Кругом, кругом, срываясь и кружась,

Орел летал с неудержимым криком,

Порой высоко в Небо уносясь,

Почти скрываясь там, в порыве диком,

Порою, как бы выбившись из сил,

Он падал с громким воплем над волнами,

Змею до самой влаги доносил,

Ее терзая клювом и когтями;

Змея к Орлу не уставала льнуть,

Ища — его смертельно ранить в грудь.

Какая жизнь, какая сила в смене

Удачи этих сказочных врагов!

От схватки пар, подобный легкой пене,

Повис вкруг них в дыхании ветров;

Летали перья, в воздухе, далеко,

Блестела под когтями чешуя.

Орлиное светло горело око,

Во мгле мерцая, искрилась Змея;

И, где они летели над волною,

Виднелась кровь над пенной глубиною.

Каким борьба закончится концом?

Свершится бой, и каждый ровно бьется;

Порой бриллиантовым кольцом

Змея вкруг вражьей шеи обовьется,

Тогда Орел, сдержавши свой полет,

С своим врагом почти уже не споря,

С высот до пенной зыби упадет

И чуть не мочит крыл во влаге моря.

И у Змеи, в приливе торжества.

Вздут гребень и подъята голова.

Порою удушающие звенья

Змея разъять готова, чтоб хлестать

Всей силой искривленного движенья

Морскую, ветром схваченную гладь;

Чтобы порвать тяжелые оковы,

Всей шеей мускулистой, взмахом крыл,

Орел, изнеможенный и суровый.

Не раз напряг остаток гордых сил,

И, мнилось, вольный, он среди тумана

Взлетит, как дым из жаркого вулкана.

Так длился переменчивый тот бой,

На хитрость — хитрость, и на силу — сила;

Но та борьба конец имела свой:

Лампада дня почти уж погасила

Свой яркий свет, — как мощная Змея

Повисла высоко, изнемогая,

Потом упала, еле жизнь тая,

И влага приняла ее морская.

Орел вскричал, крылами шелестя,

И ветер прочь отнес его, свистя.

И вместе с тем свирепость дикой бури

Окончилась, заискрился простор

Земли, и Океана, и Лазури,

И только с удивленьем видел взор,

Как, точно горы, трепетали волны.

Над солнцем, снизошедшим с вышины;

Их гул врывался в тишь и мир безмолвный,

С высот спустясь, дошел я до волны, —

Был ясен вечер, воды моря пели

И спали, как ребенок в колыбели.

Там, на прибрежье, Женщина была,

Она внизу сидела, под скалами,

Прекрасная, как утренняя мгла

И как цветок, расцветший над снегами;

Прижавши руки нежные к груди,

Она глядела пристально на волны;

С волос завязка спала: впереди

Простор Небес раскинулся безмолвный;

А где волна ложилась на песок,

Дрожал красивый маленький челнок.

Казалось, это нежное Виденье

Следило за причудливой борьбой;

Теперь в глазах виднелось утомленье.

Для них был слишком силен свет дневной,

В них слезы трепетали молчаливо,

И, на песок сверкающий смотря,

Где в кружеве шуршащего прилива

Светилася вечерняя заря.

Она стонала, бледная от горя,

И с каждым стоном взор бросала в море.

Когда ж Змея упала с высоты,

У ней, бледнея, губы задрожали,

И дрогнули в ее лице черты,

Но, не издав ни возгласа печали,

Она привстала с места в тот же миг,

В ветрах ее одежды развевались,

И бросила она свой звонкий крик,

На голос тот пещеры отозвались,

И серебро тех звуков разлилось,

Как пряди теневых ее волос.

Напевность этой речи, полной странных

Нездешних чар, я слушал вновь и вновь.

В созвучиях, и нежных, и нежданных,

Я чувствовал — лишь я один — любовь.

Но для Змеи те сладостные звуки

Понятной были речью и родной;

Она уже не билась в дикой муке,

Средь пены, над зеленою волной,

А медлила среди теней прибрежных.

У ног ее, воздушно-белоснежных.

И Женщина вновь села на песке,

Заплакала опять, скрестила руки,

И в непостижной сказочной тоске

Согласные опять запели звуки;

Прекрасную она открыла грудь,

И к мрамору, с воздушной белизною,

Сверкнувши, поспешила тень прильнуть,

Рожденная зеленою волною:

Она к себе Змею из вод звала,

И на груди ее Змея легла.

Тогда она, вставая, с грустью ясной

Глазами улыбнулась нежно мне,

Как та звезда, что свет вечерне-красный

Своим пронзает светом в вышине.

И молвила: "Печалиться — разумно,

Но безнадежность, что тебя сюда

К пучине вод приводит многошумной,

Напрасна: ты поймешь меня, когда

Дерзнешь, со мной и с этою Змеею,

Пуститься в странный путь над глубиною".

Тот возглас был как самый грустный зов,

Как голос позабытый, но любимый.

Я плакал. Неужели в зыбь валов,

Она одна, над бездной нелюдимой,

Со страшною Змеею в путь пойдет?

Змея у ней над сердцем и, быть может,

Чтобы добычу съесть, лишь мига ждет?

Так думал я. Кто ей в беде поможет?

Тут встал прилив, качнула мощь волны

Челнок, что был как будто тень луны.

Челнок — мечта! Узорчато-воздушный,

Из лунного был камня иссечен

Перед его; и ветерок послушный

Как будто сходством с тканью был пленен,

Тот ветерок, которого не слышит,

Не чувствует никто, но по волне

Который мчит, когда чуть внятно дышит.

Вот мы в ладье, доверясь глубине;

Безмерное туманное пространство

Оделось в многозвездное убранство.

И Женщина рассказывала мне

Пугающий рассказ, пока мы плыли;

Кто сон такой увидит, тот во сне

Бледнеет! Но не сна, а странной были

То весть была. Настал полночный час,

Безбрежным Океан шумел потоком,

И, мне в глаза блеснув сияньем глаз,

Она о чем-то страшном и высоком

Вещала, и, еще не слыша слов,

Уж был я полон музыки и снов.

"Не говори, моим словам внимая,

Скажу я много повестью моей,

Но большее живет, свой лик скрывая

В туманной урне — к нам грядущих — Дней.

Узнай же: глубина времен безвестных

Над смертными две Власти вознесла,

Двух Гениев, бессмертных, повсеместных, —

Двум Духам равным в царство мир дала;

Когда возникли жизнь и мысль, в их зное

Ничто родило их, Ничто пустое.

Над хаосом, у грани, в этот миг

Стоял один первейший житель мира;

Двух метеоров бурный спор возник

Пред ним, над бездной, в пропастях эфира;

Боролась с Предрассветною Звездой

Кровавая огнистая Комета,

И, весь дрожа взволнованной душой,

Следил он за борением их света,

Вдруг лик Звезды в поток был устремлен,

И тотчас же кровь брата пролил он.

Так зло возликовало; многоликий,

Многоименный, мощный Гений зла

Взял верх; непостижимо-сложный, дикий

Царил над миром; всюду встала мгла;

Людей вчера родившееся племя

Скиталось, проклиная боль и мрак,

И ненависти волочило бремя,

Хуля добро, — а зла бессмертный враг

Из звездного Змеей стал нелюдимой,

С зверями и с людьми непримиримой.

Тот мрак, что над зарею всех вещей

Восстал, для Зла был жизнью и дыханьем;

Высоко, между облачных зыбей,

Оно взлетело теневым созданьем;

А Дух Добра великий ползать стал

Среди людей, везде встречал проклятья,

Никто добра от зла не отличал,

Хоть клички их вошли во все понятья

И значились на капище, где злой

Свирепый Демон властвовал толпой.

Неукротимый Дух терзаний разных,

Чье имя — легион: Смерть, Мрак, Зима,

Нужда, Землетрясенье, бич заразных

Болезней, Помешательство, Чума,

Крылатые и бледные недуги,

Змея в цветах, губительный самум

И то, что поощряет их услуги, —

Страх, Ненависть, и Суеверный Ум,

И Тирания тонкой паутиной

И жизнь и смерть сплетают в ад единый.

Он в них вошел как мощь их мрачных сил,

Они — его и слуги, и предтечи.

Во всем, от колыбели до могил,

В лучах, в ветрах, и в помыслах, и в речи,

Незримые: лишь иногда Кошмар

Их в зеркале эбеновом вздымает,

Пред деспотом, как духов темных чар,

И каждый — образ черный принимает,

И сонмы бед они свершить спешат,

На время покидая нижний ад.

На утре мира власть его слепая

Была, как этот самый мир, тверда;

Но Дух Добра, пучину покидая,

Змеею встал, отпрянула вода,

Бесформенная бездна отступила,

И с Духом крови снова страшный бой

Возник, в сердцах людей проснулась сила,

Надежды луч зажегся над толпой,

И Ужас, демон бледный и лукавый,

Покинул, вздрогнув, свой алтарь кровавый.

Тогда возникла Греция, чей свет

Восславлен мудрецами и певцами;

Им, спавшим в долгой тьме несчетных лет,

Во сне являлись Гении, с крылами

Воздушно-золотыми, — и огнем,

Зажженным, о святая Власть, тобою.

Сердца их наполнялись ярким днем;

Поздней, когда твой враг подъят был тьмою,

Над схваткою их свет благой светил,

Как светит Рай над сумраком могил.

Таков тот бой: когда, на гнет восставши,

С тиранами толпа ведет борьбу,

Когда, как пламя молний заблиставши,

Умы людей на суд зовут судьбу,

Когда отродий гидры суеверья

Теснят сердца, уставшие от лжи,

Когда свой страх, в улыбке лицемерья,

Скрывают притеснители-ханжи,

Змея с Орлом тогда во мгле эфира

Встречается — дрожат основы мира!

Ты видел эту схватку, — но, когда

Домой вернешься ты, пусть в сердце рана

Закроется, хоть велика беда;

Мир, скажут, стал добычею тирана,

И он его пособникам своим

В награду хочет дать, деля на доли.

Не бойся. Враг, чьим духом мир гоним,

Когда-то всепобедный бог неволи,

Теперь дрожит, схватился за венец

И видит, что идет к нему конец.

Вниманье, странник. Я, как ты, — земная,

Коснись меня — не бойся, — я не дух!

Моя рука тепла, в ней кровь людская,

Но речью зачарую я твой слух.

Уж много лет тому, как я впервые

Возжаждала тоскующей душой

Проникнуть мыслью в тайны мировые

И дрогнула над мукою чужой,

И мысль моя, над сном ребенка нежным,

Была полна томлением безбрежным.

Вдали от всех людей с своей мечтой

У моря, глубоко в долине горной,

Я вольной и счастливой сиротой

Жила одна; кругом был лес узорный;

В грозу, во тьме блуждала в чаще я,

Спокойная, когда гремели бури;

Но в час, когда, в усладе бытия,

Как будто был лучистый смех в лазури,

Я плакала, в восторг впадая вдруг,

И трепетали пальцы сжатых рук.

Предвестия моей судьбы — такие:

Пред тем как сердце женщины в груди

У девушки забилось, неземные

Оно вкусило знанья. Впереди

Просвет возник в мечтаниях. С кудрями

Седыми, бледный юноша-поэт

Пред смертью книги дал мне, и речами

Безумными в душе зажег он свет,

И, гость случайный, он во мне оставил

Как будто вихрь стремлений, дум и правил.

Так я узнала повесть скорбных дней,

Которую история вещает,

Узнала, но не как толпа людей,

Из них никто над нею не рыдает;

Пред Мудростью порвалась туча, — мгла,

Скрывающая смертные мученья;

Немногим ведом лик добра и зла,

Но я любила все огнем влеченья;

Когда же ключ Надежды заблистал

В людских умах, — мой дух затрепетал.

В моей крови огонь зажегся новый,

Когда восстала Франция в пыли,

Чтобы порвать тяжелые оковы,

Сковавшие народы всей Земли;

Я вскрикнула в восторге безграничном,

От своего вскочивши очага.

И криком, как напевом гармоничным,

Будила тучи, волны и луга.

Они смеялись всею силой света:

Томлением сменилась радость эта.

Безумие напало на меня,

Грусть нежная и сон непобедимый, —

Мои виденья были из огня,

И сон теней, сквозь мозг огнем гонимый,

Промчался, буря страсти пронеслась,

И глубь души спокойной стала снова,

Нежней в ней стала тьма, любовь зажглась,

Любила я — кого-то неземного!

В свое окно я глянула тогда.

Светилась Предрассветная Звезда.

Казалось мне, что чей-то взор лучистый

Мне светит, — я глядела на нее,

Пока она не скрылась в бездне мглистой

Средь волн, простерших царствие свое;

Но дух мой, воплотив весь мир безбрежный

В одной мечте, впил яркую любовь

Из тех лучей, и этот образ нежный —

Единый образ — светит вновь и вновь!

Как пышный день средь облачного дыма,

В моем уме Звезда неугасима.

Так день прошел; а в ночь приснился мне

Какой-то призрак сказочно-прекрасный,

Он был как свет, что дышит в вышине,

На тучах золотых, в лазури ясной;

С Предутренней Звездою на челе,

Он юношей крылатым мне явился,

Возник он опьяненьем в сладкой мгле.

И так дышал, так близко наклонился,

Взглянул, к губам прильнул, красив и смел,

И долгий поцелуй запечатлел.

И молвил: "Любит Дух тебя, о дева,

Как, смертная, достойна будешь ты?"

Восторг и сон исчезли — как от гнева,

Я грустные лелеяла мечты

И к берегу пошла, но, возрастая,

Иной восторг возник и мне светил,

Он путь мой, точно в чем-то убеждая,

От берега морского отвратил;

Казалось, голос Духа в сердце страстном

Шептал, маня идти путем неясным.

Как в город многолюдный я пришла,

Который полем был для битв священных,

Как средь живых и мертвых я была

Меж злых людей, меж раненых и пленных,

Как я была за истину борцом

И ангелом в пещере у дракона,

Как смело, не заботясь ни о чем,

Я шла на смерть, не издавая стона,

И как вернулась я, когда погас

Надежды луч, — то горестный рассказ.

Молчу. Скрываю слез порыв бесплодный.

Когда немного легче было мне,

Не стала я, как большинство, холодной;

Тот Дух, что я любила в тишине,

Поддерживал меня: в молчанье ночи,

В волнах, в объятых бурею лесах

Я чувствовала любящие очи

И нежный зов: когда же в Небесах

Простор сияньем звездным зажигался,

Я знала, это он светло смеялся.

В пустынных долах, возле мощных рек,

Во тьме ночей безлунных я узнала

Восторги, незабвенные вовек,

Всех слов людских, чтоб их поведать, мало;

Чуть вспомню — и бледнею: скорбный крик

Чрез годы разлучил меня со снами;

На мне покров таинственный возник,

Незримыми он брошен был руками;

И ярко предо мной зажглась Звезда —

Змея с своим врагом сошлась тогда".

"Ты, значит, с ней слилась одним стремленьем?!

Тебе Змея, — спросил я, — не страшна?"

"Страшна?" — она вскричала с изумленьем

И смолкла. Воцарилась тишина.

Я глянул. Мы неслись в пустыне мира,

Как облако меж небом и волной;

Цепь снежных гор, как будто из сафира,

Вздымалась там, далеко, под луной,

Весь горизонт обняв своей каймою;

Мы плыли к ним теперь над глубиною.

От быстроты в беспамятство тогда

Я впал; проснулся — музыкой разбужен:

Мы океан проплыли, что всегда

Вкруг полюса шумит и с ветром дружен, —

Природы отдаленнейший предел.

Мы плыли по равнине вод лазурной,

Оплот эфирных гор кругом блестел,

В средине Храм стоял, в тиши безбурной,

Грядою изумрудных островов

Окутан в зыбкой мгле морских валов.

Еще ни разу смертною рукою

Такой не воздвигался дивный Храм,

Взлелеян не был грезою людскою;

Он был во всем подобен Небесам,

Когда по зыби западного ската

Еще плывет пурпуровый поток,

И месяц между светлых туч заката

Готов поднять серебряный свой рог,

И звезды, обольстительно-безмолвны,

Глядят с небес на мраморные волны.

Лишь Гений, устремляя светлый взор

На свой очаг, среди пустынь Вселенной,

Увидеть мог огромный тот собор,

В мечте, в глубинах мысли сокровенной.

Но ни ваянье, ни могучий стих,

Ни живопись не в силах смертным чувствам

Понятье дать о тайнах мировых,

Что неземным сокрыты здесь искусством, —

Так этот непостижно-сложный вид

Стесняет грудь и разум тяготит.

Меж островов зеленых проскользая,

Из чьих лесов глядели вглубь цветы,

Ладья пристала к лестнице. Мелькая,

Ступени нисходили с высоты

До самых волн; в воздушную громаду

Через высокий мы прошли портал,

Свод входа — радость жаждущему взгляду —

Из лунного был камня и блистал

На изваянья, вставшие пред нами,

Как жизнь, как мысль, с глубокими глазами.

Мы в зал вошли; высокий потолок,

Из бриллианта, весь был озаренный.

Но глаз глядеть без напряженья мог,

Блеск этих молний негой жил смягченной, —

Как будто в своде туч была волна,

И в этой мягкой мгле, пленяя взоры,

Виднелся в круге круг, с луной луна,

Созвездия, планеты, метеоры, —

На черные колонны опершись,

Как будто небосвод спускался вниз!

Далеко лабиринтные приделы

Шли между этих призрачных колонн,

В своих извивах радостны и смелы, —

И Храм был весь, как Небо, озарен;

На яшмовых стенах блистали нежно

Картины, зачаровывая глаз,

В них повесть Духа зыблилась безбрежно,

Божественный и пламенный рассказ;

То Гении, в своей крылатой пляске,

Сплели стихийно ткань волшебной сказки.

Великие, что были меж людей,

Сидели на престолах из сапфира

Внизу; Совет могучий — снег кудрей

У них светился кротко негой мира;

И женщины, в чьих жестах ум дышал,

И юноши горячие, и дети;

У некоторых лиры, луч блистал

На тех струнах, мерцавших в мягком свете;

И в воздухе хрустальном тихий звон

Был каждый миг мерцаньем струн рожден.

Одно сиденье было там пустое;

На пирамиде, точно из огня,

В изваянном оно светилось зное;

Чуть Женщина вошла в тот зал, — стеня,

Назвавши Духа, вдруг она упала

И медленно сокрылася из глаз.

И мрак на месте том возник средь зала,

Он занял все, и слитный свет погас,

Тот мрак ушел к краям и к средоточью,

И Храм был скрыт непостижимой ночью.

Тогда на аметистовом полу

Два огонька зажглись; кружась, мерцая,

Змеиные глаза пронзали мглу;

Как метеор, — над речкой пробегая,

Все шли кругом, кругом, и все росли.

Потом слились, блеснули как планета,

И облако нависшее зажгли

Сияньем победительного света,

Пронзили тень, которой был смущен

Возникший на огне хрустальный трон.

Под тучею, тем светом разделенной,

Сидел Безвестный; нет, ни сном мечты,

Ни мыслями, ни речью исступленной

Не расскажу его я красоты;

Воздушной теплотой очарованья,

Как розоватой нежностью огня.

Он оживлял и Храм, и изваянья,

И всех сидевших в Храме, и меня;

Он пышен был, но кроток, как мечтанье,

Спокоен, но исполнен состраданья.

На миг в моих глазах померкнул свет.

Настолько был я полон изумленья,

Но кто-то мне, как бы тая привет,

Дал руку и сверкнул как утешенье.

Взгляд синих глаз — и кто-то мне сказал:

"Сегодня только слушай, будь безгласным.

В мирском буруне смолк гремучий вал,

Два мощных Духа к нам предвестьем ясным

Явились, чтоб открыть Надежды рай.

Людская власть сильна. Учись, внимай!"

Я посмотрел, и вот! Передо мною

Стоял Один; глубок был темный взор,

Чело сияло, как горят весною

И Небо, и Земля, и выси гор.

Движения его в ответ слагались

Его проникновенному уму,

Черты под властью мысли озарялись.

Владыке повинуясь своему,

Из уст полураскрытых, с силой жгучей,

Лилася речь, как некий ключ кипучий.

Так в темноте распущенных кудрей

Стоял он тенью светлою, а рядом

Другая тень была, светлей, нежней;

Взяв за руку его, лучистым взглядом

Она сливалась с ним; но этих глаз

Никто другой не видел; под покровом

Вся красота ее, едва светясь,

Манила взор очарованьем новым —

Воспоминанья встали в нем волной,

И так в тиши рассказ он начал свой.