Онлайн чтение книги Возмущение Ислама
Песнь пятая

Я наконец прошел последний скат,

Уклон обширный снеговой вершины;

Под низкою луной увидел взгляд,

И Стан, и Город, и простор долины,

А по краям верхи Азийских гор,

Полночное мерцанье Океана,

Домов и крыш причудливый узор,

Светильники, как звезды средь тумана,

И, вырвавшись как будто из Земли,

Костры горели там и сям вдали.

Не спали лишь одни сторожевые

Да те, что за огнем на маяке

Смотрели; редко возгласы живые,

То там вдали, то здесь невдалеке,

Вставали; тишина потом полнее

Была средь этой спящей темноты.

Какая ночь! Квакая власть, лелея

Умы людей, питала в них мечты!

Добро и зло, в страстях переплетенных,

Свой вечный бой вели в тех душах сонных.

Победной Власть Добра теперь была;

По множеству тропинок и уклонов.

Среди шатров, где были ночь и мгла,

Я шел среди безмолвных миллионов;

Луна, окончив странствие свое.

Сошла с Небес; восток белел зарею;

И юноша, склоненный на копье,

В редевшей мгле предстал передо мною;

Я вскрикнул: "Друг!" — и этот крик сейчас

Стал лозунгом живых надежд для нас.

Я сел с ним, и до самого рассвета

О чаяньях мы говорили с ним,

Как высока была беседа эта!

И звезды уходили в светлый дым;

И мнилось мне, пока мы говорили,

Что голос у него как бы тонул

В какой-то давней, мне знакомой, были;

Когда ж рассвет широкий нам блеснул,

Он посмотрел и, точно пред виденьем,

"Так это ты!" — воскликнул с изумленьем.

Тогда я вдруг узнал, что это он,

Тот юноша, с кем первые надежды

Мой дух связал; но был он отдален

Словами клеветы; и он в одежды

Холодного молчания замкнул

Свою любовь, а я, как оскорбленный,

Стыдился, — и надолго потонул

Наш свет во тьме, клеветником сгущенной;

Нам истина теперь открылась вдруг,

И снова каждый был и брат и друг.

В то время как, с блестящими глазами,

Беседовали мы, раздался зов;

Встав точно из земли, он вдруг над нами

Промчался, исходя из всех шатров:

"К оружию!" Средь полчищ, распростертых

Во сне, прокрались воры-палачи.

И в быстрой схватке десять тысяч мертвых

Оставили их подлые мечи;

Те самые сердца они топтали,

Что жизнь щадили их и свет им дали.

Подобно как ребенок для змеи

Приносит пищу и встречает жало,

Они рубились в диком забытьи.

И в воздухе проклятие дрожало;

Людей свободных дрогнули ряды,

Как вдруг: "Лаон!" — раздался крик могучий,

И точно под сверканием звезды

Раздвинулись густеющие тучи, —

Как будто вестник послан был с Небес,

И дерзостный порыв врагов исчез.

Убийцы, точно жалких мошек стая

Под ветром, — скрылись прочь, их строй бежал,

Но наше войско, их опережая,

Замкнуло их в ущелье между скал;

Отчаянье, в усилиях бесплодных,

Прорвалось, но отмщение пришло,

И на мгновенье у бойцов свободных

Душа была способна сделать зло,

Один уж на врага копье наметил, —

"Стой, стой!" — вскричал я и удар тот встретил.

Я руку поднял, и удар копья

Ее пронзил; я улыбнулся ясно,

Увидев кровь на стали острия;

Я молвил: "Влага жизни, ты прекрасна,

Такое красноречие в тебе,

Что с ним бороться сердцу невозможно;

Пока тебя могу пролить в борьбе,

Стремление мое живет не ложно;

Вы плачете — бледнеете — вот так:

Вам правда подала теперь свой знак.

Солдаты, вами спящие убиты

Друзья и братья наши. Для чего?

Когда б вы были тернием увиты,

Они бы с вас хотели снять его;

Вы погасили взоры, что лучами

Сочувствия хотели вам светить,

Пролить бальзам над вашими сердцами,

И светлую в ваш мрак забросить нить.

А вы? Благих во сне вы закололи.

Но мстить не будут духи светлой воли.

Зачем из зла исходит вечно зло,

Из пытки боль еще острейшей пытки?

Мы братья все — и ежели могло

Чье сердце только смерть в житейском свитке

Читать и по наему убивать,

Пусть и оно узнает, в чем свобода.

Несчастье — злом за злое воздавать.

О, Небо, о, Земля, и ты, Природа,

Все через вас: и тот, кто сделал зло,

И кто, отмщенью чужд, глядит светло!

Друг другу дайте руки: мрак и злоба

Пусть в прошлом — сном задремлют вековым,

Как мертвые, что не встают из гроба!"

Тут ум мой погрузился в смутный дым,

Внезапно тенью взор мой затемнился, —

Так много крови вытекло моей;

Когда ж от забытья я пробудился,

Я был среди врагов и меж друзей,

Смотрели все с участьем и с любовью.

Заботливо склоняясь к изголовью.

Тот воин, что пронзил меня копьем.

Сидел печальный, с влажными глазами;

Как братья, что в оазисе одном

Сошлись, идя различными путями,

Глядели дружно все, и я им был

Отец, и брат, и вождь, я в бой опасный

Как будто бы за них, за всех, вступил

И, ранен, спас от смерти их ужасной.

Так в этот день, восторгом братских уз.

Соединился мощный тот союз.

И с возгласами бурными пошли мы

По направленью к Городу, толпой.

Желанием единственным томимы —

В добре быть превосходней, чем любой;

Свободные те воинства блистали

Прекрасней, чем омытые в крови

Рабы тирана, — мы лишь мира ждали,

Мы вольности хотели и любви;

Мы шли теперь не от резни позорной,

В сердцах у всех был свет, не сумрак черный.

Была толпа на городских стенах,

На каждой башне были мириады,

И светлые знамена в Небесах

Качались, услаждая наши взгляды, —

Там, там, на шпилях; и, как голос бурь,

В толпе раздался общий крик привета,

Казалось, он наполнил всю Лазурь,

Им точно вся Земля была одета,

Как будто бы тот гулкий крик исторг

Безбрежный нескончаемый восторг.

По сотням улиц Города, мелькая,

Мы разлились, — как горные ручьи

В тишь озера, со скатов убегая,

Скользят со звоном, льются в забытьи;

Живых лучей ласкала позолота,

И между тем как мы все шли и шли,

Венки бросали нам, венки без счета,

Прекраснейшие руки их сплели,

Нам ангелы любви смеялись нежно,

Над нами Небо высилось безбрежно.

Я шел — как зачарован в странном сне:

Толпы людей, недавно столь враждебных,

Так дружно шли, и было видно мне,

Что все полны любви и чувств целебных,

И так как каждый раньше делал зло,

Они смотрели кротко друг на друга,

И было в сердце каждого светло,

Легка была бы каждая услуга,

Нас жизнь манила тысячью утех.

Закон свободы — равенство для всех.

И все они запели песнопенье.

Приветствуя Свободу и меня.

"Друг вольных, светлый дух освобожденья,

Виновник столь пленительного дня!"

Как лики, что чарующим искусством

Воссозданы, — сияли мне кругом

Прекрасные глаза, блистая чувством.

Что было зажжено ее лучом.

Той дивной Девы, бывшей ярким светом.

Но где ж она? Никто не знал об этом.

Лаоною она себя звала,

Она была без имени, без рода.

Но где ж Лаона в этот день была.

Когда победу празднует Свобода?

Была мне и желанна, и страшна

Мечта, что, может быть, я встречусь с нею.

Да, завтра всем покажется она,

Сказали мне. Что сделать я сумею

Для войска, начал думать я тогда;

Уж выступала за звездой звезда.

Но все заботы были бесполезны.

Хотя велик наш строй безмерный был:

Закон необходимости железный

Заботливости братской уступил.

И в полумгле направился тогда я

К Дворцу Тирана и нашел его:

Он был один, уныло восседая

На ступенях престола своего,

Горевшего в сияньях переменных

Металла и каменьев драгоценных.

Лишь маленькая девочка пред ним

Кружилась в грациозной легкой пляске;

Еще вчера толпой он был любим,

Еще вчера он знал и лесть, и ласки,

Сегодня он один. О вот она, —

За то, что он хвалил ее когда-то

За пляску, — вся бледна, истомлена,

Кружилась, грустью скорбною объята, —

Он слишком занят был душой своей,

Ни разу он не улыбнулся ей.

Она к нему испуганно прижалась,

Услышав шум шагов; но он был нем.

Во взорах ничего не отражалось,

Он больше тронут быть не мог ничем;

Не поднял взгляда он на наши лица,

Хотя, когда вступили мы толпой,

На звук шагов, как пышная гробница,

Резные стены дали отклик свой:

И, как внутри собора склеп угрюмый,

Лелеял сумрак тягостные думы.

Как бледно было детское чело,

И эти губы, и худые щеки.

Но темные глаза, горя светло,

У ней прекрасны были и глубоки;

Она очарованья своего

Как будто бы совсем не сознавала.

Тиран глядел сурово, рот его

Давнишнее презренье искривляло:

Казалось, эти созданы черты

В вулкане и в провалах темноты.

Она пред ним, как радуга, стояла.

Рожденная грозою, что едва

Прошла, и солнце в тучах воссияло;

Казалось, Цитна в ней была жива,

Ее улыбка, этот свет мгновенный,

Что сердце взволновал в моей груди;

Я видел счастья призрак незабвенный,

Что в прошлом был, там, где-то позади;

Все вдруг припомнил я, когда, волнуем,

Я к ней прильнул отцовским поцелуем.

Венчанного злодея я повел

Оттуда прочь и, искренно жалея,

Стал утешать его, но он был зол,

И в гордости, и в страхе цепенея,

Неловко злобу мрачную тая,

Он так смотрел, как посмотреть могла бы

Своих зубов лишенная змея,

Свирепей, чем смотреть умеют жабы;

Разумным не внимавший голосам,

Других губивший, вот, погиб он сам.

Дворец его давил бы, как гробница;

Мы вышли сквозь изваянный портал,

Прекрасные на нем виднелись лица,

Там точно сон, застыв, чего-то ждал;

И тени, что следят за грезой сонной,

Как стражи, молча стали по углам.

Ребенок шел походкой утомленной.

Растерянно глядел вослед он нам,

В слезах дрожало звездное сиянье,

В ответ на мой вопрос — одни рыданья.

Тиран вскричал: "Убей ее скорей

Иль дай ей хлеба, раб, она не ела!"

Лишь в гробе можно звук таких речей

Услышать. Это истина глядела

Ужасными глазами на меня.

Одни во всем дворце, забыты, оба

Не ели ничего в теченье дня:

Он — так как гордость в нем была, и злоба,

И страх — сидел у трона своего.

Она совсем не знала ничего.

Тиран смущен был тем, что так могильно

Мир глянул на него, что власть прошла,

Что стало даже золото бессильно, —

Дивился он пресекновенью зла;

Столь быстрое и тяжкое паденье

Того, кто так недавно страшен был,

Пугало и внушало изумленье;

Его несчастный вид в сердцах будил

Смущенность удивления; как пена,

Исчезло все — настала перемена.

Толпа, какая в доблестной стране

В тысячелетье раз один бывает,

Сошлась вокруг Тирана; в тишине —

Как дождь и град весною упадает —

Был слышен частый гулкий звук шагов,

Но все хранили строгое молчанье,

И этот одинокий меж врагов

Постиг впервые тяжкий гнет страданья.

Почувствовал, как силен стыд и страх,

И скрыл лицо, от взглядов острых, в прах.

Лишился чувств; я на земле сел рядом,

Ребенка взял из слабых рук его

И посмотрел кругом спокойным взглядом,

Чтоб им никто не сделал ничего;

Когда им пищу принесли, хотела

Она его кормить, но отвратил

Он от нее лицо; малютка ела

И плакала; в нем голод победил

Отчаянье, и так, изнеможенный,

Сидел он, как в дремоту погруженный.

Молчанье пошатнулося в рядах;

Так, медленно, как бы придя из дали,

Шум ветра собирается в лесах.

"Низвергнут деспот наш! — они вскричали. —

Тот, кто в дома к нам посылал чуму,

Тот, кто заставил нас изведать голод.

Убийца, пал! Проклятие ему!

Он нас ввергал в смертельный страх и холод,

Но в бездне тот, кто слезы пил и кровь,

Никто его не восстановит вновь!"

И крик раздался: "Кто судил, пусть будет

Влеком на суд, чтобы ответ был дан!

Земля его деяний не забудет, —

Ужели безнаказан лишь Осман?

Ужели только те, что, надрываясь,

Богатства исторгали из земли, —

Чтоб жить он мог, пороком наслаждаясь, —

Как черви погибать должны в пыли,

А кровь его кипит, и он свободен?

Встань! Ты суду, ты палачу угоден!"

"Что нужно вам? — тут я, привстав, вскричал. —

Чего боитесь вы? Зачем вам надо,

Чтобы Осман вас кровью запятнал?

Раз вольность — вашим помыслам отрада,

Не бойтесь, что один, кто жил во зле.

Вам может повредить; под Небесами,

Чей свет для всех, на Матери-Земле,

Пусть он теперь живет, свободный, с вами;

И, видя смену новой жизни, он

Как бы вторично будет в мир рожден.

Что вы судом зовете? Неужели

Никто из вас другому, втайне, зла

Не пожелал? — Неужто вы сумели

Так сделать, чтоб вся жизнь была светла?

Когда же нет, — а это нет, наверно, —

Как можете желать убийства вы?

Негодованье ваше лицемерно,

И, ежели вы сердцем не мертвы,

Поймете вы, что истина в прощенье,

В любви, не в злобе, и не в страшном мщенье".

Умолк народный ропот, и кругом

Стоявшие, разлучены с враждою,

Участливо склонились над врагом,

Что был в пыли, с покрытой головою;

Рыданья зазвучали в тишине,

И многие, в безумье состраданья,

Склоняясь, целовали ноги мне,

Исполнены надежд и ожиданья.

Нашли слова сочувствия в себе

К тому, кто был жесток и пал в борьбе

Тогда, безмолвной окружен толпою,

В просторный дом он был сопровожден,

Где, пышною отравлен мишурою.

Подобие ее увидел он;

И если б обладал душой он ясной,

Как те, кем был прощен он в этот час,

Конец его мог быть зарей прекрасной;

Но в глубине его обманных глаз,

Как говорили мне, скрывалось что-то,

Измена и зловещая забота.

Настал канун торжественного дня,

Когда решили братские народы,

Что жили раньше плача и стеня,

Отпраздновать священный миг Свободы,

Провозглашенье равенства для всех.

Настала полночь. По домам все скрылись,

И сновиденья, полные утех,

Над спящими, воздушные, носились.

Но чуждой сна была душа моя,

Тревожно о Лаоне думал я.

Взошла заря, прогнала тьму ночную,

Надежду пил в ее сиянье взор,

И вышел я за стену городскую,

На светлую равнину между гор;

То — зрелище пленительное было,

Оно рыданья вызвать бы могло;

Давнишняя завеса отступила

От власти человека, и, светло

Глядя на мир, все вольны без изъятья,

Толпились в дружных чувствах люди-братья.

В лучах зари, над утреннею мглой,

Бесчисленные веяли знамена,

Все возгласы в единый клик, живой,

Слились и вознеслись до небосклона;

А между тем верхи бессмертных гор,

Просторы моря в трепетном сиянье,

Как бы сплелись в один сплошной узор,

Участвуя в безмерном ликованье;

Сочувственно восторг людей деля,

Казалось, ликовала вся Земля.

Как остров над пустыней Океана,

Алтарь Союза средь равнины встал,

Вздымаясь пирамидой из тумана;

Народ ему рожденье дружно дал

В теченье ночи, волей миллионов;

Так на востоке зрима иногда

Над сонмом гор, над цепью их уклонов,

Огромных туч немая череда;

В той мощной глыбе чувствовался гений,

До кораблей — ее тянулись тени!

Везде кругом толпа у Алтаря

Шумела, поминутно возрастая;

Так под зарей, вкруг острова, горя,

Атлантика трепещет золотая;

Как бы возникши где-то в вышине,

Идя из светлой выси отдаленья,

Воздушные, как музыка во сне,

Сребрились и звучали песнопенья;

Так из плывущих сверху облаков

Идут лучи, лаская зыбь валов.

То было счастьем, что дает нам Лета, —

В то утро видеть, чувствовать и жить!

Все слилось связью нового привета,

Воспоминаний всех порвалась нить.

Лишь у двоих, в тревоге возбужденной,

От собственной мечты горела грудь,

Я был одним, — и пусть я, пробужденный,

Дышал легко, но я хотел вздохнуть

Еще полней, хотел иного счастья,

Утраченного бывшего участья.

Великой Пирамиды я достиг;

На ступенях ее сидели хором

Прекраснейшие женщины; в тот миг,

Всем овладев заоблачным простором,

Залило светом солнце небосклон,

Алтарь сверкнул вершиной огневою:

Из далей Самофракии Афон

Так видят виноградари, с зарею;

Резной престол горел там, как огнем,

И женский Призрак виден был на нем, —

Как сказочное светлое Виденье,

Сплетенное из света и теней,

Рожденное во мгле воображенья,

Чтоб чаровать мечтающих людей.

Все смертные к ней взоры приковались:

Так моряки, плывя сквозь бурный мрак,

В котором сотни дней они метались,

Глядят на загоревшийся маяк;

Лишь дрогнул я один в терзанье новом:

Тот дивный лик закутан был покровом.

И не слыхал приветственный я крик,

В котором, вдруг, нарушивши молчанье,

Двух родственных имен союз возник,

Ее и моего, одно слиянье;

Я не слыхал, как возглашали нам,

Что мы освободили все народы,

Привыкшие к томительным цепям,

И не видал я празднества Свободы;

На друга опираясь, я молчал;

Но вот волшебный голос зазвучал.

И вдруг я был исполнен упоений.

Тот голос тем же был, войдя в мой слух,

Что музыка небесных песнопений

Тому, кого терзает злобный дух.

Как в зеркале, в моем предстали взоре

Три статуи, во всей красе своей,

То место, где стояли мы, и море,

И горы, и бесчисленность людей;

Так в час, когда окончится затменье,

Хрустально все сияет, как виденье.

Сперва была Лаона смущена,

И трепетность в словах ее звучала;

Но вскоре успокоилась она.

"О, наш избранник, я тебя искала!

Любила брата я, но умер он;

Из всех людей, что на земле я знаю,

Ты сходством с ним один соединен;

Себя покровом я теперь скрываю,

Чтоб мог себе представить ты под ним

Того, кем был ты некогда любим.

Того, кто, верно, умер. Ты мне это

Простишь? Отраду нежную прими,

Не отвечая на слова привета.

Была я Жрицей избрана людьми,

Но почему, не знаю; мне известно

Лишь то, что жизнерадостной волной

Сюда принесена я столь чудесно,

Чтобы могла я встретиться с тобой,

Желанный: дай теперь свою мне руку,

И в радости живой забудем муку.

Пусть боль застигнет нас, восторг губя,

Коль в наших душах оскверним мы волю,

Коли других не будем, как себя,

Любить, деля сочувственно их долю".

И строго указала мне она

Три изваянья стройные близ трона:

Одно — Гигант, как будто в грезах сна,

Пред ним лежали скипетр и корона,

Он разрушал их: кто-то льнул к нему,

Не знал, скорбеть, смеяться ли ему.

Другое — Женский Образ в центре диска

Земли; была прекрасна та Жена,

Дитя и молодого василиска

Кормила грудью нежною она;

В ее глазах пленительная нега,

Осенний вечер, мнилось, в них светил.

И третий Образ, точно в хлопья снега,

Одет был белизною быстрых крыл;

Топтал он Ложь, и вился червь ползучий,

Но он глядел на облик Солнца жгучий.

Я сел пред этим Образом, пред ней,

Она стояла, а толпа, с волненьем,

Как свет звезды среди морских теней,

Обменивается зыбким восхищеньем.

В душе у всех был незабвенный сон,

В толпе пленительная чара,

И тот обряд, под Солнцем, был свершен;

Потом закат, как заревом пожара,

Зажег средь волн лазурных острова,

И слышались волшебные слова.

Во всех сердцах одна любовь светила,

В созвучье нежных слов дышала сила,

Прекрасная Лаона говорила.

"О, Мудрость, ты ясна, как тот закат,

Сильна, быстра, смела, неукротима.

Как те Орлы, что, юные, летят

В лучах превыше облачного дыма;

Безумие, Обычай, мрачный Ад,

И Суеверье, и Печаль бледнеют;

Смотри, основы всей Земли дрожат,

Они твой голос разумеют.

Все духи вольные ее

Обетование твое

Хранят в одной надежде жгучей,

Твой зов вошел во все сердца,

Они стремятся без конца,

Как туча мчится вдаль за тучей;

Один их ветер быстрый мчит,

О, Мудрость, посмотри, твои восстали чада,

Стихии — слуги им, тебе привет звучит,

Их воля — вся твоя, ты их умам — отрада.

О, Дух, обширный, как покров Ночной,

Глубокий, как бездонности Лазури,

Мать и душа всего, в чем свет живой,

Блаженство бытия, красивость бури,

Ты снова на престол восходишь свой.

В душе людской, где чувства еле тлели;

О, в дивных снах, чуть встретя призрак твой,

Поэты старых дней бледнели —

Теперь всевластна мощь твоя,

Лучистым блеском бытия,

Дрожа, прониклись миллионы;

Природа, Бог, Любовь, Восторг

Иль кто б ты ни был, ты исторг

Там счастья крик, где были стоны;

Ты нас смеяться научил;

Презренье, Ненависть, Бездушие и Мщенье

Забыты навсегда, и в блеске новых сил

В сердцах свободных — Мир, Любовь и Упоенье.

Старейшее из всех вещей,

Божественное Равенство! Ты знаешь:

Любовь и Мудрость, полные огней,

Твои рабы, лишь ты их озаряешь;

Сокровища из помыслов людей,

Со Звезд, из темной бездны Океана

Они несут как дань красе твоей;

Все те, что жили без обмана,

Хранили свет, за годом год,

И приближали твой приход,

Дождались твоего возврата,

Ты появилась как весна,

И вся земля оживлена.

Ты все дыханья аромата

В одно сливаешь для людей;

Сияния твои не лживы и не зыбки,

Все детища Земли хотят твоих лучей,

И льнут к твоим стопам, и ждут твоей улыбки.

О, братья, мы свободны! Сонмы гор.

Леса, равнины и прибрежье моря —

Приют счастливых, радостный простор.

Где вольные блаженствуют не споря;

Низвергнут рабства тягостный позор,

Ни женщинам оков нет, ни мужчинам,

И без условий взор встречает взор

Меж двух существ огнем единым.

И пусть, пока земные мы,

Не чужды боли мы и тьмы,

Настало утро после ночи,

Сияет солнце за грозой,

И беспечальною слезой

Горят проснувшиеся очи;

Улыбки детские в сердцах,

Мечты влюбленные согласны и слиянны,

Заря ума горит, и тонет мир в лучах,

Те пропасти зажглись, что были так туманны.

О, братья, мы свободны! Как горят

Под звездами плоды! Как ветры дышат

Над спелой рожью! Там, за рядом ряд,

Колосья спят, и зов их еле слышат,

И звери, и на ветках птицы спят,

Теперь их кровь не будет больше литься,

Вкушать не будут люди жгучий яд,

Что обвинением дымится,

Крича о мести к Небесам;

Где род людской, не будут там

Царить безумье и недуги,

И все, что дышит на земле,

Что носится в воздушной мгле,

В одном замкнется светлом круге,

Толпиться будет возле нас;

И Знание, светясь от мыслей благородных,

Поэзия, огнем своих лучистых глаз,

Преобразят поля и города свободных.

Победа всем, кто был повержен ниц,

Свидетель — Ночь, свидетели — Созвездья,

Глядящие с хрустальных колесниц.

И, вольные, мы не хотим возмездья,

Мы лишь гласим: "Победа!" — До границ,

Незримых взору, до пределов южных,

До западных прибрежий и станиц,

Земля услышит — наших дружных

Освобожденных мыслей зов;

Он донесется до песков,

До всех шумящих океанов,

И побледнеют, услыхав,

И задрожат, как стебли трав,

Ряды испуганных тиранов.

Когда-то всемогущий Страх,

Тень капищ, Дьявол-Бог, исчезнет в бездне мглистой!

От наших чар живых растает он в лучах,

И Радость с Правдою взойдут на трон лучистый".

Ночной туман соткал свой дымный кров

И над толпой простерся мглой безбрежной,

Но слышалась еще напевность слов,

В молчании звучал тот голос нежный,

Лелеял зачарованный он слух.

Как будто шепот ветра отдаленный,

И вся она светилась, точно дух,

Кто этой речи, из огня сплетенной,

Внимал, тот слышал, как он восхищен,

Как сладко тем огнем и он зажжен.

Тот звучный голос был как ключ звенящий,

Что, с гор струясь, осенние листы

С собою мчит, чтоб кончить бег блестящий

В зеркальной глади озера — Мечты;

И так, как эти листья под волною

Впивают влагу, чтоб ожить потом

На берегу, веселою весною,

И вглубь глядят травою и цветком, —

Так все внимали множеством согласным,

И шепот пробегал в восторге ясном,

Теперь все разошлись среди костров.

Которые от берега морского

Тянулись в полумраке, полном снов.

До гор, до их оплота теневого;

У темных кипарисов, чьи стволы

Мерцали в ярко-красном зыбком свете,

Средь дрогнувшей от этих вспышек мглы,

Земли счастливой радостные дети

Вели беседу; в ней, как светлый сон,

Вставали — Счастье, Вольность и Лаон.

И пировали все; их пир был ясный,

Безгрешный, как способна дать Земля,

Когда улыбкой Осени прекрасной

Озолотит она свои поля;

Иль как отец, исполненный участья.

Мирит своих враждующих детей,

И в их блеснувших взорах слезы счастья,

И пир их светел кротостью своей;

Все существа могли б в том слиться Пире,

Что на земле, иль в водах, иль в эфире.

Там не были обычные яды,

Кровь не была, отсутствовали стоны,

Там громоздились пышные плоды,

Гранаты, апельсины, и лимоны,

И финики, и множество корней

Питательных, и гроздья винограда,

Который не был пагубой огней

В напиток превращен с проклятьем яда;

Не затемнен рассудок был питьем,

Кто жаждал, тот склонился над ручьем.

Лаона со святилища спустилась,

И ею был прикован каждый взор,

И в каждом с нежной лаской сердце билось,

Хоть отблистал певучих слов узор;

В толпе она сняла покров свой белый,

И, как цветок, прекрасный лик расцвел,

Но я какой-то грезою несмелой

Удержан был и к ней не подошел,

К костру близ волн, что пенились широко,

Я на краю равнины сел, далеко.

Наш праздник был весельем оживлен.

Улыбками, и шутками, и пеньем,

Пока горел далекий Орион

Над островами, над морским волненьем;

И нежной связью были слиты мы,

Пока не скрылся он среди тумана,

Не спрятал пояс свой средь дымной тьмы,

Что курится над грудью Океана;

Толпы людей пошли домой тогда,

И прошлый день светил им, как звезда.