Онлайн чтение книги Второе апреля
НА АТОМНОЙ. ЧЕТЫРЕ ПРЕДИСЛОВИЯ

В пригородном автобусе одна девушка сказала другой:

— И еще Федя с Атомной. Да знаешь ты его...

Меня вдруг поразила будничность этого сочетания: «Федя с Атомной». Так двадцать лет назад говорили: «Ну, Вася с Тракторного». Так через двадцать лет, может быть, будут говорить: «Ну, Миша с Луны».

Здесь уже привыкли и называют ее просто «Атомная». Ленятся титуловать полным именем: «Энская атомная электростанция». А ведь чудо из чудес: какая-то урановая кроха будет двигать машинищами!

Но я не стану здесь описывать атомные сложности. Я просто не сумею. Как говорили Ильф и Петров: «Не хочется вместо дела подсовывать читателю один лишь художественный орнамент».

Я хочу рассказать о тех, с кем познакомился на Атомной, на самой вершине века. Хотя бы о нескольких. И не самых выдающихся...

Рядом с великим научным чудом ждешь другого чуда, человеческого. И понимаешь, конечно, что люди здесь, как всюду, что набор на Атомную шел не по конкурсу. А все-таки ждешь!

Я однажды зашел по ошибке в невзрачный дом на краю городка. Оказалось, вместо третьего общежития я угодил в нарсуд. Там слушалось дело. В общем-то пустяковое. Мордатый молодец делил имущество с брошенной женой. Она сидела тут же, робкая, кажется беременная. Плакали старухи.

— Буфета не дам. Женского велосипеда не дам, — спокойно говорил он. — Она, что ли, в дом приносила, гражданин судья? Да она четверть зарплаты мамаше своей прекрасной посылала. Вот квитанции.

Где-то я его видел на Атомной, этого молодца. Кажется, в реакторном корпусе...

Конечно, ничего особенного, и в реакторном люди-человеки. А как-то дико. Даже не в том смысле, что исключительно или, как у нас любят говорить, «нетипично». Просто несовместимо, кричаще несовместимо: Атомная — и он!

Тут я вспомнил моего давнего приятеля Леву. Бодрый юноша с печальными глазами, Лева был фоторепортером нашей газеты «Социалистический Донбасс». И, мотаясь по заданиям редакции, он всегда таскал в кармане полосатый галстук с навечно завязанным толстым узлом.

Лева надевал этот галстук «для стирания граней» на тех, кого фотографировал. И рабочие, не имевшие привычки носить галстуки, покорно подставляли шею. Думали: так надо. Если посмотреть комплект газеты за пять лет — с сорок пятого па пятидесятый, то там почти все знатные труженики полей и штреков, мартенов и моря запечатлены в Левином полосатом галстуке.

— Так надо, — печально говорил Лева. — Это зримая черта.

... И, отправляясь в дорогу, я все боюсь, что он и у меня в кармане, этот Левин галстук. Полосатый галстук с навечно завязанным узлам.

И еще одно. Мой друг-летчик сообщил мне такую историю.

Недавно в Ленинграде был устроен для командиров авиации семинар по медицине. Целый цикл лекций — одна в терапевтической клинике, другая — в хирургической, третья — в психиатрической. Профессор-психиатр демонстрировал своих больных. И тут вышел один, серенький. А профессор объяснил:

— Мания величия. Задавайте ему вопросы.

Летчики спросили, как его фамилия. Ожидали услышать: «Наполеон», «Пушкин», «Гагарин». А он ответил: «Я — товарищ Панькин». Спросили о роде занятий. Ответил: «Заведующий Гатчинским трестом столовых». Спросили о семейных делах, о погоде, о тресте. Он отвечал что-то до скукоты обыкновенное. И летчики, уставшие изобретать вопросы, отпустили его, так ничего и не поняв.

— Что же у него такое? — спросили они профессора.

— Мания величия. Типичнейшая. Он на самом деле буфетчик, а возомнил себя заведующим.

— Значит, это у него предел мечтаний! — ужаснулся кто-то из летчиков. И другие летчики от души пожалели беднягу, у которого такая мечта.