Онлайн чтение книги Выигрыши
XXXV

– Tiens, tiens [95]Ну-ну (франц.). профессор, – сказала Паула. Лопес сел с ней рядом на краю бассейна.

– Дайте мне, пожалуйста, сигарету, я оставил свои в каюте, – сказал он, почти не глядя на нее.

– Этого еще не хватало! Кажется, я швырну в океан эту проклятую зажигалку. Ну ладно, а как мы почивали?

– Более или менее сносно, – ответил Лопес, все еще думая о снах, которые оставили у него привкус горечи. – А вы?

– Пинг-понг, – сказала Паула.

– Пинг-понг?

– Да. Я вас спрашиваю, как вы себя чувствуете, вы мне отвечаете, а потом спрашиваете, как я чувствую себя. Теперь я вам отвечаю: прекрасно, Ямайка Джон, прекрасно, несмотря ни на что. Светский пинг-понг так же приятен и глуп, как выкрики «бис» на концертах, открытки с поздравлениями и миллион подобных вещей. Восхитительная мазь, которая идеально смазывает колеса мировых машин, как говаривал Спиноза.

– Из всего сказанного мне больше всего понравилось, что меня назвали моим настоящим именем, – пошутил Лопес. – И я крайне сожалею, что не могу сказать «большое спасибо», выслушав ваши умозаключения.

– Настоящим именем? Ну что ж, Лопес, согласитесь, оно звучит довольно-таки ужасно. Так же, впрочем, как и Лавалье, хотя последнее… Да, герой стоял за дверью и получил целую обойму – как не вспомнить этого яркого эпизода из истории.

– Ну если мы обратились к истории, то Лопес был не менее ярким тираном, дорогая.

– Когда говорят «дорогая» таким тоном, каким вы только что изволили сказать, меня просто тошнит, Ямайка Джон.

– Дорогая, – повторил он, понизив голос.

– Вот так лучше. И все же, кабальеро, позвольте напомнить вам, что дама…

– Ну хватит, – сказал Лопес, – Довольно паясничать. Или поговорим серьезно, или я уйду. С какой стати мы со вчерашнего вечера подпускаем друг другу шпильки? Сегодня утром я встал с намерением никогда больше на вас не смотреть или сказать вам в лицо, что ваше поведение… – Он рассмеялся. – Ваше поведение… Впрочем, кто я такой, чтобы говорить о вашем поведении. Идите переоденьтесь, а я вас подожду в баре, здесь я вам ничего не скажу.

– Вы станете читать мне мораль? – спросила Паула кокетливо.

– Да. Идите переоденьтесь.

– Вы очень, очень, очень рассердились на бедненькую Паулу?

Лопес снова рассмеялся. Они посмотрели друг на друга, словно встретились впервые. Паула глубоко вздохнула. Давно уже она не испытывала желания подчиняться, и оно показалось ей странным, но почти приятным. Лопес ждал.

– Согласна, – сказала Паула. – Пойду переодеваться, профессор. Всякий раз, как вы возьмете менторский топ, я буду звать вас профессором. Но мы могли бы остаться и здесь, юный Лусио только что вышел из бассейна, никто нас не слышит, и если вы желаете сделать мне важное сообщение…

С какой стати она должна ему подчиняться?

– Бар всего лишь предлог, – сказал Лопес по-прежнему тихо. – Есть вещи, о которых уже нельзя говорить, Паула. Вчера, когда я дотронулся до вашей руки… Вот о чем надо говорить.

– Как вы прекрасно изъясняетесь, Ямайка Джон. Мне приятно слушать такие речи. Приятно, когда вы злитесь, но и приятно видеть, когда вы смеетесь. Не сердитесь на меня, Ямайка Джон.

– Вчера вечером, – сказал он, глядя ей в лицо, – я возненавидел вас. Из-за вас я видел дурные сны, из-за вас у меня во рту горько, и я чуть было не испортил себе утро. Я пошел в парикмахерскую, хотя мне это было совсем не нужно, просто чтобы чем-то занять себя.

– Вчера вечером, – сказала Паула, – вы вели себя очень глупо.

– А разве вам так необходимо было пойти с Лусио на палубу?

– А почему я не могу пойти с ним или с кем-то другим?

– Мне бы хотелось, чтобы вы догадались об этом сами.

– Лусио очень симпатичный молодой человек, – сказала Паула, гася сигарету. – В конце концов, я собиралась лишь посмотреть на звезды, и я их видела. И он тоже их видел, уверяю вас.

Лопес ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что Паула опустила глаза. Она подумала (скорее, даже не подумала, а почувствовала), что непременно должна отплатить ему за этот взгляд, но тут раздался крик Хорхе, а за ним и крик Персио. Они обернулись. Хорхе прыгал по палубе, показывая на капитанский мостик.

– Глицид! Глицид! Я же говорил, что видел там глицида. Медрано и Рауль, беседовавшие у тента, прибежали на крик.

Лопес спрыгнул на палубу и посмотрел наверх. Несмотря на ослепительные лучи солнца, он различил на капитанском мостике силуэт худого офицера с седым ежиком волос, который разговаривал о ними накануне. Лопес сложил ладони рупором и крикнул так громко, что офицеру пришлось посмотреть в его сторону. Потом сделал знак рукой, приглашая его спуститься на палубу. Офицер по-прежнему смотрел на него, и Лопес снова повторил свой жест, но так энергично, словно делал отмашку сигнальным флажком. Офицер исчез.

– Что с вами, Ямайка Джон? – спросила Паула, тоже спрыгивая вниз. – Для чего вы его позвали?

– Я позвал его, – сказал Лопес сухо, – потому что мне так захотелось.

Он направился к Медрано и Раулю, которые, по-видимому, одобряли его намерение, и показал им наверх. Лопес был так возбужден, что Рауль посмотрел па него с веселым удивлением.

– Вы думаете, он спустится?

– Не знаю, – ответил Лопес. – Может, и не спустится, но я хочу предупредить вас, что, если он не явится через десять минут, я швырну вот эту ганку в стекло.

– Превосходно, – сказал Медрано. – Это самое малое, что можно сделать.

Но офицер вскоре появился, как всегда немного нахмуренный и сдержанный, словно уже заранее отрепетировал свою роль и приготовил ответы па возможные вопросы. Оп спустился по трапу правого борта, извинился, проходя мимо Паулы, которая насмешливо поздоровалась с ним. И только тут Лопес заметил, что стоит почти голый и что ему в таком виде предстоит разговаривать с офицером; и это почему-то разозлило его еще больше.

– Добрый день, сеньоры, – сказал офицер, отвесив полупоклон в сторону Медрано, Рауля и Лопеса.

Стоя чуть поодаль, Клаудиа и Персио наблюдали за этой сценой, не принимая в ней участия. Лусио с Норой куда-то исчезли, а почтенные дамы, смеясь и кудахча, продолжали болтать с Атилио и доном Гало.

– Добрый день, – сказал Лопес. – Вчера, если не ошибаюсь, вы сказали, что нас посетит корабельный врач. Но он не пришел.

– О, весьма сожалею. – Офицер, казалось, был поглощен пушинкой на рукаве своего белого кителя. – Надеюсь, ваше здоровье в полном порядке.

– Не будем говорить о нашем здоровье. Почему не пришел врач?

– Полагаю, он был занят с нашими больными. Вы обнаружили что-нибудь… симптомы, которые вас обеспокоили?

– Да, – мягко сказал Рауль. – Вокруг нас чума, как в экзистенциалистском романе. И между прочим, вам не следовало давать обещания, раз вы их не выполняете.

– Врач обязательно придет, можете быть спокойны. Я но хотел бы говорить об этом, но по соображениям безопасности – надеюсь, вы понимаете – необходимо, чтобы вы и… мы, скажем так, как можно меньше вступали в контакт… хотя бы в эти первые дни.

– А, тиф, – сказал Медрано. – Но если кто-нибудь из нас, я например, готов рискнуть, почему бы не пойти вместе с вами па корму к врачу?

– Но затем вам надо будет вернуться назад, и в этом случае…

– Ну вот, опять все сначала, – сказал Лопес, проклиная Медрано и Рауля за их вмешательство. – Послушайте, я уже сыт по горло, понимаете, что это значит? Мне осточертело это путешествие и вы, да-да, вы и все остальные глициды, начиная с вашего капитана Смита. А теперь слушайте: может, у вас там, на корме, в самом деле что-то неладно, не знаю, тиф или какие-то крысы, я только хочу предупредить: если двери по-прежнему будут заперты, я готов пойти на все, лишь бы их открыть. И когда я говорю, что готов на все, так оно и есть. Учтите.

У Лопеса от гнева дрожали губы (Раулю даже стало жаль его), но Медрано, казалось, разделял его негодование, и офицер понял, что Лопес говорил не только от своего имени. Отступив на шаг, он с холодной любезностью поклонился.

– Я не желаю отвечать на ваши угрозы, сеньор, – сказал он, – но обо всем доложу начальству. Со своей стороны я глубоко сожалею, что…

– Полно, полно, оставьте ваши сожаления, – сказал Медрано, вставая между офицером и Лопесом, который сжал кулаки. – Лучше ступайте и, как вы правильно сказали, доложите обо всем начальству. Да поскорее.

Офицер вперил в Медрано глаза, и Раулю показалось, что он даже побледнел. Правда, на таком ярком солнце и при таком загаре это было довольно трудно определить. Офицер сухо отдал честь и повернулся. Паула пропустила его, освободив на ступеньке место, куда едва можно было поставить ногу, и затем подошла к мужчинам, которые растерянно переглядывались.

– Бунт на корабле, – сказала Паула. – Прекрасно, Лопес. Мы полностью на вашей стороне, безумие куда заразительней тифа 224.

Лопес посмотрел на нее, словно пробуждаясь от кошмарного сна. Клаудиа подошла к Медрано, слегка коснулась его руки.

– Мой сын в вас души не чает. Посмотрите, какое у него восторженное лицо.

– Я иду переодеться, – резко сказал Рауль, для которого происходящее, казалось, вдруг потеряло всякий интерес. Паула продолжала улыбаться.

– Я очень послушна, Ямайка Джон. Мы встретимся в баре.

Почти касаясь друг друга, они взбежали по трапу, оставив позади Бебу Трехо, которая притворилась, будто читает журнал. Полутьма в коридоре показалась Лопесу чернее ночи, не хватало только сновидений, где кто-то незаслуженно завладевал высоким постом. Он чувствовал себя одновременно и возбужденным и усталым. «Лучше бы я набил ему морду», – подумал Лопес, но теперь ему было почти все равно.

Когда он поднялся в бар, Паула уже заказала два пива и докуривала сигарету.

– Непостижимо, – сказал Лопес – Впервые вижу, чтобы женщина переоделась раньше меня.

– Вы, наверное, нежились под душем, как римлянин, если так запоздали.

– Возможно, не помню. Кажется, я действительно долго простоял под холодным душем, вода была такая приятная. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.

Сеньор Трехо прервал чтение Omnibook, чтобы поздороваться с ними вежливо, но прохладно, что, как отметила Паула, было весьма кстати в такую жару. Усевшись в самом дальнем от двери углу, они видели лишь сеньора Трехо и бармена, разливавшего по стаканам джин и вермут. Когда Лопес наклонился к Пауле, чтобы прикурить от ее сигареты, он ощутил, кроме табачного дыма и легкой качки, что-то еще, похожее на счастье. Но к этому сладостному чувству вдруг словно примешалась капля горечи, и, обескураженный, он отстранился.

Она продолжала спокойно и кокетливо ждать. И это ожидание длилось долго.

– Вы все еще жаждете прикончить этого несчастного глицида?

– А-а, плевать мне на него.

– Да, конечно. Этот глицид всего лишь предлог. Не его, а меня вы готовы были растерзать. Разумеется, в переносном смысле.

Лопес посмотрел па свое пиво.

– Значит, вы входите в каюту в купальнике, как ни в чем не бывало раздеваетесь, и он тоже входит и выходит, тоже раздевается, когда захочет, и так далее и тому подобное, да?

– Ямайка Джон, – сказала Паула с комическим упреком. – Manners, my dear [96]Что за манеры, мой дорогой (англ.)..

– Не понимаю, – сказал Лопес – Абсолютно ничего не понимаю. Ни этот пароход, ни вас, ни себя самого; все это какая-то сплошная нелепость.

– Дорогой мой, кто знает, что происходит за стенами домов Буэнос-Айреса. И не раздеваются ли девушки, которыми вы восхищались illo tempore [97]Некогда, в свое время (лат.), в присутствии сомнительных особ… Вам не кажется, что порой вы рассуждаете, как старая дева?

– Не говорите пошлостей.

– Но это так, Ямайка Джон, вы рассуждаете точно так же, как стали бы рассуждать эти несчастные толстухи, развалившиеся под тентом, если бы узнали, что мы с Раулем не женаты и вообще не связаны никакими узами.

– Мне противна одна мысль об этом, и я вам не верю, – сказал Лопес в бешенстве. – Я не могу поверить, что Коста… Но тогда в чем дело?

– Напрягите свой мозг, как выражаются в переводных детективных романах.

– Паула, можно свободно смотреть на вещи, это я прекрасно понимаю, но чтобы вы и Коста…

– А почему бы и нет? Пока тела не заразят души… Вас же беспокоят души. Души, которые заражают тела, и в результате одно тело начинает спать с другим.

– Вы же не спите с Костой?

– Нет, господин профессор, я не сплю с Костой, и Коста не ласкает мои кости. А теперь я отвечу за вас: «Я вам не верю». Видите, я сэкономила вам четыре слова. Ах, Ямайка Джон, какая тоска, как мне хочется сказать вам крепкое словцо, которое так и вертится у меня на языке. И подумайте, в романе такую ситуацию вы спокойно проглотили бы… Рауль считает, что я подхожу к жизни с литературной меркой. Вам не кажется, что разумней и вам поступить так же? Почему вы, Лопес, такой старомодный испанец? Ах вы, Лопес, архилопес, суперлопес! Почему вы так привержены к отжившим предрассудкам? Я читаю ваши мысли, как цыганка из парка Ретиро. Сейчас вы лихорадочно соображаете, а может, Рауль… ладно, скажем так – роковой недуг мешает ему оценить во мне то, что приводит в восторг других мужчин. Но вы ошибаетесь, это совсем не так.

– Я этого и не думал, – сказал, немного смутившись, Лопес – Но признайтесь, ведь вам самой должно казаться странным, что…

– Нет, мы дружим с Раулем уже десять лет. И мне это не кажется странным.

Лопес заказал еще две порции пива. Бармен напомнил, что приближается обеденный час и пиво может отбить у них аппетит, но они не послушали его. Лопес нежно погладил руку Паулы. Они переглянулись.

– Признаю, что не имею никакого права выступать в роли твоего судьи. Да, позволь мне говорить тебе «ты». Позволь, пожалуйста.

– Разумеется. Я чуть было сама не начала, а это, наверное, тоже тебя покоробило бы, потому что ты сегодня надулся как мышь на крупу, как говорит сынишка нашей прислуги.

– Дорогая, – сказал Лопес. – Любимая.

Паула с сомнением посмотрела на него.

– Как легко перейти от сомнений к нежности, всего один роковой шаг. Я это много раз замечала. Но маятник, Ямайка Джон, опять качается, и ты теперь начнешь сомневаться еще больше, чем прежде, потому что считаешь, что я стала тебе ближе. Но ты напрасно строишь иллюзии, я так далека от всего. Так далека, что мне самой становится противно.

– Нет, от меня ты не далека.

– Физическое чувство обманчиво, дорогой мой, одно дело, что ты сидишь рядом со мной, и совсем другое… Метрическая система мер никуда не годится, когда пытаешься применить ее в такой ситуации. Но минуту назад… Да, будет лучше, если я тебе скажу, очень странно, но во мне вдруг зародился проблеск искренности или благородства… Почему у тебя такое удивленное лицо? Ты же не станешь утверждать, что за два дня узнал меня лучше, чем я сама себя за двадцать пять лет. Я только сейчас поняла, что ты очаровательный парень, но намного честней, чем я думала.

– Как так честнее?

– Ну, очень искренний. А теперь признайся, что ломал обычную комедию. Садишься па пароход, изучаешь обстановку, выбираешь подходящую кандидатуру… Как в романах, хотя Рауль над этим и потешается. Ты именно так и поступил, и если бы на пароходе оказалось пять или шесть Паул (оставим Клаудию в стороне, ибо она не для тебя, и, пожалуйста, не строй оскорбленную мину), то сейчас я не имела бы чести пить холодное пиво с господином профессором.

– То, о чем ты говоришь, Паула, я называю судьбой. Ты тоже могла бы встретить на пароходе уйму мужчин, и мне оставалось бы только поглядывать на тебя издали.

– Ямайка Джон, всякий раз, как я слышу слово «судьба», у меня возникает желание вытащить зубную пасту и почистить зубы. Ты заметил, что имя Ямайка Джон уже не звучит так красиво, когда я обращаюсь к тебе на «ты». Для пиратов, по-моему, требуется более торжественное обращение. Ну а если я стану звать тебя Карлосом, то каждый раз буду вспоминать собачку моей тети Кармен-Росы. Чарльз… Нет, это уже снобизм. В общем, что-нибудь найдем, а пока ты останешься моим любимым пиратом. Нет, я не пойду.

– А разве я что-нибудь сказал? – пробормотал удивленный Лопес.

– Tes yeux, mon ch?ri [98]Твои глаза, мой милый. (франц.). В них ясно отражаются – нижний коридор, дверь и цифра один на ней. Как видишь, я хорошо запомнила номер твоей каюты.

– Паула, как можно.

– Дай мне еще сигарету. И не думай, ты не очень много выиграл от того, что я склонна считать, будто ты честнее, чем я предполагала. Просто я стала тебя уважать, чего раньше со мной не случалось. Ты отличный парень, и пусть-меня-накажет-небо, если я говорила это кому-то до тебя. Вообще я смотрю на мужчин с позиций тератологии. Они необходимы, как гигиенические салфетки или таблетки Вальда, но достойны сожаления.

Она говорила с забавными ужимками, словно желая умалить значение своих слов.

– Я думаю, ты ошибаешься, – сказал Лопес сумрачно. – Никакой я не отличный парень, как ты говоришь, но тем не менее я не привык обращаться с женщиной как с программкой.

– Но я и есть программка, Ямайка Джон.

– Нет.

– Да, представь себе. И твои глаза убедились в этом вопреки твоему отличному христианскому воспитанию. В конце концов, во мне никто не обманывается, и поверь, это большое преимущество.

– К чему такая горечь?

– А к чему такое приглашение?

– Я никуда тебя не приглашал, – взорвался Лопес,

– Нет, приглашал, приглашал, приглашал.

– Ой, как мне хочется оттаскать тебя за волосы, – с нежностью сказал он. – И очень хочется послать тебя к черту.

– Ты очень хороший, – сказала Паула убежденно. – И вообще мы оба мировые.

Не в силах больше сдерживаться, Лопес расхохотался.

– Мне нравится тебя слушать, – сказал он. – Мне нравится, что ты такая храбрая. Да, ты храбрая, ты все время стараешься наговорить на себя, чтобы люди тебя неправильно поняли, а это верх храбрости. Ну хотя бы твои отношения с Раулем. Я не стану настаивать: я верю тебе на слово. Я уже говорил это раньше и повторяю теперь. Да, я ничего не понимаю, если только… Вчера вечером мне пришло в голову…

Он рассказал ей о выражении лица Рауля, когда они возвращались из своего похода, и Паула слушала его молча, ссутулясь, разглядывая растущий меж ее пальцев столбик пепла. Альтернатива была проста: довериться ему или промолчать. Рауля бы это не очень задело, но речь шла о ней, а не о Рауле. Открыться Ямайке Джону или промолчать. Она решила открыться. Другого выхода не оставалось, это было утро откровений.