Онлайн чтение книги Это - убийство? Was It Murder? (=Murder At School)
Глава VI. Дело Ламберна

Ривелл решил не поступаться своей независимостью. Хотя он относился к Гатри с уважением, но не хотел стать просто его помощником или отказаться от своего активного участия в расследовании, которое с каждым часом становилось все более интересным.

При встрече с Гатри тем вечером на одной из проселочных дорог неподалеку от школы он пересказал в деталях свой разговор с Роузвером. Гатри понимающе кивнул:

— Значит, вам удалось кое-что из него вытянуть! Вот только вопрос — правда ли все это?

Ривелл и сам так думал, но все же его удивила спокойная, как бы сама собой разумеющаяся недоверчивость Гатри.

— Вы его подозреваете? — невольно вырвалось у него.

— Я этого не говорю. Но во мне всегда просыпается подозрительность, когда я слышу странные речи. Кто эта женщина? Как вы полагаете?

Ривелл медлил с ответом:

— Э-э-э, не уверен, что я имею право…

— Конечно имеете! — со смехом перебил Гатри. — Ведь наш разговор неофициальный, так сказать, обмен мнениями. Ну ладно, если хотите, я сам скажу: скорее всего это жена Эллингтона. Разбитная брюнеточка со вздернутым носиком, не так ли?

Описание миссис Эллингтон, услышанное из уст Гатри, так поразило Ривелла, что он потерял дар речи. Гатри счел его молчание за знак согласия.

— Итак, почему она пошла к директору и завела дурацкий разговор? Если, конечно, он не врет. Мы должны учесть, что один из них или они оба могут быть абсолютными лжецами. А кстати, когда вы здесь учились, Роузвер уже был директором?

— Нет. Он приехал сюда через несколько лет после окончания войны. Думаю, вы многое знаете о его деятельности на войне?

— Да, он был важной птицей в те годы. Честно сказать, я изучил его досье и за предвоенное время. Это тоже очень интересно… — Гатри остановился и закурил трубку. — Между прочим, здесь в кустах могут скрываться юные любовники, а они, вопреки обычным представлениям, гораздо меньше увлечены любовными переживаниями, чем подслушиванием чужих разговоров… Поэтому давайте говорить тише. Позвольте сообщить некоторые детали из жизни нашего друга Роузвера. Во-первых, у него нет ученой степени — приставка «доктор» означает лишь его некоторое отношение к медицине.

— Я знаю.

— Неужели? Пойдем дальше. У него не было никакого опыта преподавания, когда он появился в Оукингтоне. Кем он только не был в свое время — врачом, политиком, бизнесменом, но никогда раньше не работал в школе… — Гатри умолк, задумчиво попыхивая трубкой. — Конечно, вы знаете, почему его взяли сюда, в Оукингтон? Здесь все пришло в запустение при прежнем директоре Джури, и попечители школы вообразили, будто Роузвер, став диктатором, вытащит хозяйство из болота. Что, в общем, он и сделал.

— По-моему, он интересная личность.

— Без сомнений. Не подумайте, что я пытаюсь его очернить. Я просто хочу указать на то, что мы имеем дело не с обычным выпускником Итона или Оксфорда, ставшим директором школы и сочиняющим эпиграммы на греческом… Роузвер многое познал в жизни, у него богатый опыт. По меньшей мере дважды ему удавалось сколотить состояние — и дважды он разорялся — в Америке и в Новой Зеландии. Он, однако, умеет убеждать людей. В Америке успел создать не одну фирму.

— Теперь я понимаю его интерес к биржевым сводкам…

Гатри улыбнулся:

— Само по себе это мало что значит. В Англии найдется не один директор школы, который ни пытался бы играть на бирже… Но Роузвер действительно был когда-то своего рода финансистом. Конечно, честным финансистом, насколько финансист вообще может быть честным… Однако в конце концов ему не повезло, и он отправился в Новую Зеландию. Там он занялся врачебной деятельностью в маленьком городке, где экономом школы работал некий Эллингтон…

— Позвольте, тот самый Эллингтон, который работает сейчас в Оукингтоне? — воскликнул Ривелл.

— Да. Более того, когда Роузвер добился определенных успехов и переехал в большой город, Эллингтон последовал за ним. Они стали близкими друзьями. Единственно, куда Эллингтон не последовал за Роузвером, — это на войну. Эллингтон оставался в Новой Зеландии, где не проводилась мобилизация. А позже, в 1921 году, когда Роузвера назначили директором в Оукингтоне, Эллингтон примчался с другого конца света, чтобы занять тут место эконома. Любопытно, не правда ли?

— Очень любопытно. А вам не кажется, что тут попахивает шантажом? Предположим, Эллингтон знает о каких-то неблаговидных фактах из жизни Роузвера… Ведь человек с такой богатой биографией наверняка не всегда соблюдал законы…

— Да, возможно, только тому нет ни малейших доказательств, вот в чем беда.

Ривеллу пришла вдруг в голову мысль, которую он не мог не высказать:

— Помните, я вам рассказывал, что мальчик возвратился неожиданно и никто в дортуаре не знал о его появлении? Во всяком случае, Роузвер точно об этом не знал. И рассмотрим вариант с угрозой шантажа. Роузвер, зная, что Эллингтон будет спать на кровати Маршалла, подготовил «несчастный случай» для своего дружка. Он ведь не знал, что мальчишка вернется раньше, чем ожидалось…

Гатри расхохотался:

— Вы умны и проницательны, Ривелл, и если бы к вашим словам были приложены какие-либо улики, я бы сказал, что с работой вы справились блестяще. Но ведь никаких улик нет? Более того, я не согласен с вами по поводу второго убийства — какие могли быть у директора школы мотивы убивать второго брата после первого?

— Мотивы были! — Ривелл говорил с возбуждением, краска прилила к его щекам. — Необязательно именно он убил их обоих! Разве не могло существовать двух убийц — по одному на каждый случай?

— Оставьте меня в покое с вашими головоломками, они слишком сложны для такого старого простака, как я… напридумывать можно много, а вот фактов по-прежнему недостает. И чем скорее мы раздобудем улики, тем лучше. А теперь пора отдохнуть и хорошенько выпить перед сном.

Больше Гатри ничего не сказал и только заметил, что, на его взгляд, Ривеллу следует некоторое время попользоваться гостеприимством Роузвера.

Таким образом, Ривелл провел еще одну ночь в доме директора. Роузвер был уже в постели, когда Колин вошел в дом, однако было ясно: директор предчувствовал, что Ривелл останется. Сумка гостя так и стояла неупакованная, а на столике в столовой были бутылка виски и сэндвичи.

Утром, когда Колин спустился к завтраку, мажордом сообщил, что доктор Роузвер передает ему свои извинения — сегодня директор будет завтракать с преподавателями в общем зале.

Причина такого решения выяснилась позже, когда Ривелл встретил в коридоре школы Ламберна.

— Хэлло, Ривелл! — возбужденно крикнул Ламберн. — Вы еще здесь? Думаю, теперь-то вы надолго задержитесь! Какая сенсация! Пойдемте ко мне в комнату, там поговорим.

Как только за ними затворилась дверь, Ламберн продолжал заговорщическим шепотом:

— Мы только что удостоились невиданной чести — директор завтракал с нами в общем зале! Вы не представляете, что это значит! Мы сразу поняли: что-то случилось или вот-вот случится. В последний раз директор удостоил нас совместной трапезы, когда пятеро наших школьников сбежали с какими-то официантками на выставку в Уэмбли… Но то случилось несколько лет назад! А на сей раз событие оказалось более серьезным. Хотя сюрприза не получилось — мы успели прочитать жуткие новости в «Дейли Мейл».

— Да что же, наконец, произошло? — жалобно спросил Ривелл. Он плохо спал ночь и был в плохом настроении.

— Как, вы не видели утренних газет?

— Нет, пока не видел…

— Значит, вы еще не знаете, что тело Вилбрема Маршалла эксгумировали и теперь начнутся новые дознания, а в субботней прессе газетчики раздуют скандал по поводу «подтасовок»?

Ривелл действительно был удивлен, но по другому поводу. Каким образом эта новость стала известна журналистам?

Ламберн тем временем продолжал, довольный произведенным эффектом:

— Катастрофический скандал для школы, которая так отчаянно сражается за свою репутацию! Естественно, шеф только о том и говорил за завтраком. Говорил, что скоро прибудут детективы и один из нас, вероятно, окажется подозреваемым в убийстве! Советовал нам сохранять спокойствие и, как он выразился, «сочетать интересы школы с требованиями общественного долга». Думаю, он хотел сказать, чтобы мы не слишком распускали языки на перекрестных допросах.

— А кто-нибудь проявил беспокойство?

— Эллингтон был очень бледен, если вы на него намекаете. Вообще-то больше всех разволновался я, чуть не потерял сознание. Трудно, знаете ли, выдержать такое напряжение.

— Держитесь, — вздохнул Ривелл. — Всем нам приходится мириться с обстоятельствами.

— Директор, похоже, вовсе не намерен с ними мириться. Он расставил ко всем воротам людей из обслуги — нечто вроде пикетов, чтобы не пускать на территорию школы газетчиков. Никому теперь не позволено заходить к нам без его позволения. Никто из нас не имеет права отвечать на вопросы незнакомых людей. Всем запретили отлучаться в город до специального разрешения. Мы напоминаем гарнизон осажденной крепости под командой бравого капитана Роузвера и готовимся отбить штурм пиратов с Флит-стрит![2]Флит-стрит — улица в Лондоне, где сосредоточены редакции популярных газет и журналов, «улица журналистов».

Зазвонил колокол к началу утренних занятий.

— Мне пора идти, впрыснуть немножко английской словесности четвертому классу. Конечно, сейчас они совершенно не хотят заниматься, но разве можно их винить?

Ривелл рассмеялся. Следуя просьбе Гатри, он не стал откровенничать с Ламберном.

Директор собирался выйти из своего кабинета, когда Ривелл к нему вошел. Роузвер приветствовал его с обычным дружелюбием. Никогда еще Ривелл не ощущал с такой силой гипнотическое обаяние этого человека. Мысль о том, что он убийца, показалась абсурдной.

— Извините, что сегодня я не составил вам компанию за завтраком, — сказал Роузвер. — Но мне хотелось сообщить преподавателям весть о новых событиях как можно раньше. И все-таки оказалось, что газетчики меня обогнали. Хотелось бы мне, чтобы этот ваш новый знакомый — сыщик побыстрее закончил со своими допросами. Иначе, боюсь, школа просто не сможет нормально работать в такой обстановке. Вы не знаете, что и когда он собирается делать у нас?

Ривелл признался, что понятия не имеет.

— Думаю, что он займется этим безотлагательно, человек он въедливый.

— Ну что ж, хорошо, если так. Я готов оказать ему любую помощь. Кстати, вы не знаете, это его людей видели тут, когда они занимались слежкой… то есть наблюдением?

— Нет, не знаю.

— Я вот гадаю — неужели они искали револьвер? Понимаете, Эллингтон мне признался, что его револьвер исчез со своего обычного места…

Ривелл постарался никак не проявить своего удивления:

— Неужели? Я не предполагал, что у него есть револьвер.

— И я не предполагал, пока он мне не сказал. Конечно, для него это просто реликвия, память о тех годах, что он прожил в колониях, прежде чем попасть в Оукингтон. Одним словом, прошлой ночью он обнаружил, что револьвер исчез. Поэтому я решил, что полицейские нашли его револьвер.

— Вполне возможно. Револьвер — это серьезная улика.

— Еще бы. Вы можете себе представить, как волнуется Эллингтон!

— Наверно, он почувствовал… э-э-э… что тень подозрения ложится и на него?

Роузвер изумленно развел руками:

— Нет, что вы! Не думаю, чтобы такая дикая мысль вообще могла у него возникнуть! Или еще у кого-нибудь! Но его страшит, что трагедия стала возможной отчасти по его вине: он не запирал ящик, где хранился револьвер!

— Вы хотите сказать, что убийца воспользовался револьвером Эллингтона?

— Убийца? Почему вы и ваш приятель-сыщик так настаиваете на убийстве? Известно лишь то, что в голове у мальчика оказалась пуля. Я не собираюсь учить Скотланд-Ярд работать, но, на мой взгляд, гораздо более вероятная версия — это самоубийство. Да, и в этом нет ничего невероятного! Эллингтон говорит, что с прошлой осени, когда погиб его брат, Вилбрем сторонился людей и страдал сильной депрессией. Мальчик дружил лишь с Эллингтоном и без стука входил в его комнату. То есть у него была возможность незаметно взять револьвер.

— Но позвольте, зачем ему было стреляться именно в бассейне?

— Откуда мне знать? Может быть, он решил, что там его выстрела никто не услышит…

— Но зачем же было взбираться на вышку?

— Опять же, не знаю. Но почему вы так уверены, что он туда поднимался? В конце концов, глубина бассейна шесть футов и он мог получить серьезные увечья, упав в бассейн с бортика… учтите, у меня есть некоторые медицинские познания и врачебный опыт…

— А как же быть с наручными часами, оставленными на вышке?

— Это уже другое дело. Думаю, часы мог положить на вышку не сам мальчик, а кто-то другой… Кто это мог быть? И зачем так сделал? Я могу предположить только следующее: этот кто-то вошел в бассейн уже после того, как бедняга Вилбрем застрелился. Увидев тело, он решил сделать так, чтобы самоубийство выглядело несчастным случаем.

— Зачем?

— Самый очевидный мотив — это желание сберечь репутацию семьи, не говоря уже о репутации школы… Несчастный случай со смертельным исходом — это ужасно, но самоубийство, согласитесь, во сто крат хуже.

— А еще хуже — убийство, не так ли?

— Да, несомненно, но я решительно отказываюсь рассматривать такое предположение, пока не будут опровергнуты другие версии.

— Хорошо, по-вашему, выходит, что неизвестный хранитель репутации мальчика положил его часы на вышку, снял с тела халат и тапочки, а потом забрал с собой револьвер?

— Все это легко пришло бы в голову человеку, который задумал представить дело как несчастный случай.

— Но тогда он вряд ли оставил бы револьвер поблизости, чтобы полиция легко могла его обнаружить.

— Простите, а откуда нам знать, что полиция нашла, револьвер? Вы сами это только предполагаете. Установлено лишь, что револьвер Эллингтона исчез, но если сам Эллингтон в этом признался, это значит, что он не заходил в бассейн той ночью.

— Тогда кого же вы подозреваете?

— Дорогой мой, а вот это уже не моя обязанность — подозревать! Я лишь выдвигаю версию, которая, несмотря на свою сложность, все-таки более правдоподобна, чем сама мысль о том, будто мой коллега, которого я знаю и уважаю много лет, может внезапно и без всяких веских причин совершить хладнокровное убийство собственного двоюродного брата! К тому же я наверняка знаю, да, знаю, что кое-кто заходил в бассейн вскоре после гибели Вилбрема. Только не надо меня допрашивать — я сейчас не готов сказать вам ничего больше того, что уже сказал…

После такого загадочного заявления директор быстро собрал свои бумаги и вышел.

Ривелл часа на два погрузился в раздумья, а затем, получив записку из рук полицейского в униформе (секретность уже не соблюдалась), встретился с Гатри за воротами школы. На машине Гатри они вместе поехали в Истгемптон.

— Мне нужно перетащить свои вещи, — объяснил Гатри. — Я переезжаю из отеля сюда, на квартиру к местному сержанту полиции. Это поближе, а на оукингтонские сплетни мне наплевать. Вы ведь не против проехаться со мной до Истгемптона и обратно?

Ривелл заверил его, что поездка доставит ему удовольствие, и рассказал о последней беседе с Роузвером. Гатри внимательно слушал. Ничего не сказав по поводу услышанного, он захотел узнать мнение Ривелла.

— Мне показалось очевидным, что у Роузвера с Эллингтоном был серьезный разговор. Роузвер накануне ни словом не обмолвился насчет возможного самоубийства, а тут вдруг стал отстаивать эту версию с пеной у рта.

— И все-таки это занимательная идея. Не стоит нам с порога ее отбрасывать.

— Но выглядит она так, словно ее придумали именно потому, что полиция нашла револьвер Эллингтона.

Гатри усмехнулся.

— Мне следует напомнить вам о тайне следствия, — заметил он шутливо.

— Но почему? Я ведь был с вами предельно откровенен, и мы заключили соглашение, что…

— Ну будет вам, будет! — прервал его Гатри с невозмутимым добродушием. — Вот что я вам скажу. Если вы сгораете от любопытства, можете присутствовать на моих опросах свидетелей сегодня вечером. Это покажется вам довольно нудным делом, но ничего не попишешь. Проводить опросы я буду в школьном кабинете Эллингтона, а вы можете сесть в соседней комнатке. Оба помещения разделяет фанерная переборка, и вам все будет слышно. Ей-богу, это хорошая мысль. Вы можете принести нам большую пользу, а кроме того, и сами развлечетесь. Кстати, вы владеете стенографией?

— Увы, нет.

— Жаль. Впрочем, я не встречал выпускника Оксфорда, который толком умел бы стенографировать!.. Ладно, если вам даже не удастся записать нашу беседу, вы все равно кое-что запомните. А потом и сами выступите в качестве свидетеля.

— Сделаю что могу. Кто эти свидетели, которых вы собрались сегодня опрашивать?

— Узнаете в свое время.

Гатри его явно поддразнивал, но что было делать.

После обеда в Истгемптоне сыщик рассчитался за проживание в отеле, а затем они вернулись в Оукингтон и оставили багаж Гатри у местного сержанта в доме на окраине городка. Сержант был на дежурстве, но его приветливая дородная жена предложила им чаю. Ривелл позволил Гатри без помех болтать о футболе и о политике и помимо своей воли узнал, что сыщик — фанат клуба «Твикенхем» и сторонник либеральной партии. Они проболтали до пяти часов, и лишь потом Гатри поднялся, но у дверей остановил Ривелла.

— Мне не хочется, чтобы нас часто видели вместе, — озабоченно заметил он. — Поэтому вы идите до школы пешком и сразу направляйтесь в кабинет Эллингтона, а я поеду на машине и потому буду минут на десять раньше вас.

Через четверть часа Ривелл вошел в кабинет эконома. Гатри уже сидел там у окна и читал газету.

— Успели как раз вовремя! — кивнул он Ривеллу.

Следуя его указаниям, Колин затаился в комнатке рядом с кабинетом, служившей в свое время спальней для холостых преподавателей. Фанерная переборка была вся в трещинах, и Ривелл мог слышать то, что происходило в кабинете.

— Отлично! — шепнул Гатри через стенку. — Все в порядке, вас никто не заметил. Наш первый визитер придет через несколько минут, и ради Бога, не вздумайте чихать…

Через пару минут раздался звон колокола, возвещающий об окончании вечерних занятий. Вскоре в коридоре послышались гулкие шаги. Дверь отворилась.

— Добрый вечер, мистер Эллингтон! — сказал Гатри.

Эллингтон резко остановился в дверях.

— Добрый? — прорычал он. — Я вас не знаю! Какого черта вы делаете в моем кабинете?

— Ничего особенного, поджидаю вас в надежде побеседовать с вами.

— Какие, к дьяволу, беседы! Я желаю знать, по какому праву вы сюда влезли?!

— Видите ли, мистер Эллингтон, вы ведь не станете возражать, если ваши посетители подождут вас здесь, пока вы на занятиях?

— А-а-а! Надо понимать, вы один из тех сыщиков, которые шастают тут у нас по ночам?

— Вы угадали.

— Жаль, что не я директор этой школы, — с едва сдерживаемой яростью произнес Эллингтон. — Я не позволил бы полиции вмешиваться в жизнь школы таким беспардонным образом! Это полное безобразие, я так и сказал директору: безобразие. Похоже, школу хотят просто изничтожить, втоптать в грязь ее репутацию…

— Очень верная мысль! — заметил Гатри. — Какой-то злонамеренный педагог, обиженный на руководство, убивает ученика с целью уронить престиж школы… Как это мне не приходило в голову?

— Юмор здесь неуместен, — мрачно буркнул Эллингтон.

— Вы совершенно правы. Послушайте, мистер Эллингтон, я всего лишь слуга закона и мне надо выполнять свои обязанности. Произошло убийство — мое дело его расследовать. Понимаете?

— Нет, не понимаю, потому что не согласен с тем, что убийство вообще имело место! — отрезал Эллингтон. — С того самого момента, как погиб Роберт Маршалл, в школе распространяются заразные слухи. Какая-то эпидемия слухов! Никаких оснований, никаких улик — одна болтовня, подозрения и раздувание скандалов… Теперь произошел второй случай — и что я вижу? Скотланд-Ярд принимает досужие выдумки за чистую монету и считает это уликами! Отстаивает версию убийства, не подкрепленную абсолютно ничем, что можно было бы предъявить суду…

— Боюсь, мистер Эллингтон, что убийство в данном случае — уже чуть больше чем просто версия. Вы, вероятно, знаете, что в голове мальчика обнаружена пуля.

— Да-да, конечно. Но почему из этого факта следует заключение об убийстве? Кто мог застрелить мальчика? Кому это нужно? Ведь у вас нет ни единого аргумента, подтверждающего убийство, но, с другой стороны, имеется вполне приемлемый мотив самоубийства бедного мальчика!

— Да неужели? — воскликнул Гатри с таким любопытством, словно впервые слышал подобное рассуждение. — Может быть, вы изложите мне детали вашей версии, мистер Эллингтон?

И эконом Эллингтон с неожиданной точностью и последовательностью стал излагать ту самую версию, какую чуть раньше предложил Роузвер в разговоре с Ривеллом, а Ривелл передал Гатри. Тем не менее Гатри слушал со вниманием и наконец одобрительно заметил:

— Великолепная теория, мистер Эллингтон. Только… не будет ли с моей стороны нескромностью спросить, сами ли вы ее придумали?

Эллингтон, казалось, взорвется от негодования. Гатри невозмутимо пояснил:

— Нет-нет, я вовсе не хотел вас задеть. Просто я случайно узнал, что доктор Роузвер горячо поддерживает ту же самую версию, и мне хотелось бы знать, кто из вас первым ее выдвинул? Хотя это и не столь уж важно…

— Вообще-то это была его идея, — проронил Эллингтон мрачно. — Я не из тех умников, кто способен придумать такое, да и не стараюсь казаться умником. Но я принимаю эту версию. Вот и все.

— Отлично! — сказал Гатри. — Спасибо вам за откровенность. Вы действительно оказали мне огромную помощь… Кстати, я слышал, у вас пропал револьвер?

— Да, — с трудом выдавил Эллингтон.

— Нельзя ли узнать, как это случилось?

— Вчера я выдвинул ящик, где всегда лежал револьвер, и там его не оказалось. В том же ящике у меня хранились старые экзаменационные листы. Я решил их убрать оттуда, потому и выдвинул ящик. Иначе я мог и не обнаружить пропажу.

— Револьвер был заряжен?

— Нет, но патроны лежали рядом.

— Сколько патронов недосчитались?

— Не могу сказать. Не помню точно, сколько их вообще было.

Гатри молча кивнул и, помолчав, вкрадчиво спросил:

— А не теряли вы еще чего-нибудь, мистер Эллингтон, не оружие, а… что-нибудь другое?

Голос Эллингтона зазвучал растерянно:

— Я? Нет! Кажется, нет… А в чем дело?

— Да нет, я просто полюбопытствовал. Вдруг вы потеряли, к примеру, биту для крикета…

— Биту для крикета? — Глаза Эллингтона вылезли из орбит. — Я в самом деле давно думал, что одна моя бита потерялась, вы мне об этом напомнили! Я как раз искал ее вчера в спортивном зале, но не нашел. Впрочем, меня это не очень расстроило, у меня есть хлопоты и посерьезнее… Я совсем не помню, куда я мог ее засунуть…

— Дверь спортзала на запоре, я полагаю?

— Да, но боюсь, что этот запор ничего не запирает… — желчно заметил Эллингтон. — Люди умеют заимствовать чужие вещи самым беспардонным образом… Не исключено, что кто-нибудь из мальчиков взял мою биту и она до сих пор у него. Я могу разузнать, если желаете.

— Ну зачем причинять вам беспокойство.

Эллингтон не смог сдержаться:

— Нет уж! Я имею право знать, куда деваются мои вещи! Но… позвольте, вы, кажется, связываете пропажу моего револьвера с исчезновением крикетной биты?

— Вовсе нет, дорогой мистер Эллингтон. Я очень благодарен вам, что вы соизволили ответить на мои вопросы, и хочу сказать вам лишь одно: не будете ли вы возражать, если я пробуду в вашем кабинете лишние полчаса, чтобы побеседовать еще с одним человеком?

— Оставайтесь здесь сколько вам нужно, — отвечал Эллингтон. — Разве я могу вам запретить?

Он встал и пошел к двери.

— Видимо, нет, — спокойно ответил ему Гатри. — Но все равно мне необходимо быть с людьми вежливым, не так ли?

Это Эллингтон услышал уже в коридоре…

Когда стук его шагов затих, Ривелл боязливо выглянул из-за перегородки… Гатри раскуривал трубку.

— Ужасный человек! — пожаловался он. — Какие грубые манеры! Как вы думаете, может быть, мне следовало его сразу арестовать?

— Все зависит от того, считаете ли вы его виновным.

— Многое говорит против него. Начиная с мотивов. И потом — пропавший револьвер…

— Но ведь он сам сообщил о пропаже!

— Верно. Но только после того, как Роузвер поведал ему, что мои люди тут кое-что нашли. И он решил, что лучше уж самому прийти с признанием. Правда, мои люди нашли вовсе не револьвер, так что его признание можно считать подарком следствию.

— Так это был не револьвер?

— Нет. Но я вам не скажу, что именно. Пройдет немного времени, и вы сами все узнаете.

Второй визитер должен был явиться к Гатри с минуты на минуту, поэтому они прекратили разговор, и Ривелл снова укрылся в примыкающей комнатке. Вскоре в коридоре послышались шаги, дверь приотворилась, и в комнату робко протиснулся Ламберн.

Ривелл увидел из своего укрытия, что лицо Ламберна было серым.

— Вы хотели меня видеть? — пробормотал он.

— Да, мистер Ламберн, — сдержанно улыбнулся Гатри. — Присаживайтесь, пожалуйста. Закуривайте, если хотите.

Ламберн сел в кресло напротив Гатри и поспешно закурил сигарету. Гатри молчал долго, не меньше минуты, а потом резко и быстро произнес:

— Мне хотелось бы знать, мистер Ламберн, где вы находились и что вы делали между половиной девятого вечера и двумя часами ночи в ту ночь, когда был убит Вилбрем Маршалл.

Ламберн прерывисто вздохнул, словно пытался взять себя в руки. Подумав, стал отвечать:

— Я не выходил из своего кабинета все время до полуночи. Было жарко — наверно, самая жаркая ночь в это лето. Я знал, что вряд ли засну, поэтому ближе к двенадцати решил прогуляться на свежем воздухе, чтобы скорее уснуть… Я вышел, обошел наш Круг и вернулся. Отсутствовал я минут пятнадцать-двадцать, не более того. А потом лег спать и заснул задолго до названных вами двух часов ночи. Вот и все, что я могу вам сказать.

— Во время своей ночной прогулки вы кого-нибудь встретили?

— Да, я встретил Эллингтона.

— Понятно. И это все, что вы можете сообщить? Или, может быть, еще что-нибудь надумаете?

Ламберн нервно сплел пальцы рук и отчаянно замотал головой. Тем не менее Гатри выдержал долгую паузу, не спуская глаз с собеседника. Потом холодно заметил:

— Мне очень жаль, мистер Ламберн, что вы решили врать мне!

— Врать? Я не вру!

— Нет врете! — рявкнул детектив. — Кое-кто видел, как вы входили в спортзал в половине одиннадцатого!

Эффект оказался не совсем тот, какого ожидал Ривелл. Ламберн не упал в обморок, а сумел усилием воли придать своему голосу оттенок изумления. Он рассмеялся — впрочем, довольно истерично — и кинул недокуренную сигарету в камин.

— Игра закончена, я понимаю, — сказал он с каким-то бесшабашным отчаянием. — Вы оказались сыщиком похитрее, чем я мог предположить, мистер Гатри. Можно спросить, как вам это удалось?

— Нет, нельзя. Вы здесь для того, чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их. Итак, вы признаете, что побывали в спортивном зале в половине одиннадцатого?

— Возражать нет смысла.

— И вы видели Маршалла?

— Да, видел.

Голос его дрожал.

— Значит, вы были последним, кто видел мальчика живым? Так?

— Вовсе нет! Нет! Я видел мальчишку уже мертвым! Вы не верите? Ну конечно, как ждать от вас доверия… поэтому я и не рассказывал никому. Кроме того… О Господи, какая все это мерзость!

Ламберн закрыл лицо ладонями и разрыдался.

— Успокойтесь и постарайтесь рассказать все по порядку. Итак, вы пошли к бассейну. Зачем?

Ламберн, подняв лицо, снова нервно засмеялся:

— Зачем я пошел туда? Ха-ха! Нет, вы догадайтесь, мой дорогой Шерлок Холмс, пока я вам сам не скажу… Я просто хотел поплавать!

Тон Гатри не изменился.

— Продолжайте. Вы пошли в бассейн, собираясь поплавать. Вы встретили по пути кого-нибудь?

— Нет.

— А что было в спортзале?

— Я увидел, что дверь не заперта. Это меня удивило. Я еще больше удивился, когда не смог включить свет. Но темнота не была полной, я прошел к бассейну и понял, что вода спущена.

— Что дальше?

— Заглянув в бассейн, увидел что-то темное, лежащее на кафеле неподалеку от бортика. Я подошел поближе, зажег спичку и… — Его передернуло. — Мне не хочется это описывать. Пожалуйста не заставляйте меня!

— Хорошо. Что же вы сделали?

Ламберн тяжело вздохнул, готовясь к мучительной исповеди.

— Я расскажу вам, хотя вы мне и не поверите. Я сам себе с трудом верю, когда об этом думаю. Я простоял с четверть часа на краю бассейна рядом с телом и размышлял. И наконец пришел к тому же мнению, которое теперь по справедливости разделяется всеми: это не было несчастным случаем. Это — убийство. Более того, я подумал, что понял, кто это сделал, что разгадал дьявольский замысел: вторая смерть была гениальным продолжением первой. И я решил принять вызов убийцы и разрушить его преступный обман!

— Прошу больше о фактах, а не о своих домыслах, — сухо заметил Гатри.

— Да-да. Так вот, я хотел показать, что тут вовсе не несчастный случай, и вывести преступника на чистую воду. Я считал, что убийца — Эллингтон. И придумал схему, не уступающую в тонкости замыслу убийцы. Я вышел из бассейна и направился в спортивный павильон. Я знал, что там в ящике Эллингтона хранятся его биты для крикета. Я взял одну биту из ящика Эллингтона, принес ее в спортзал и смочил в крови, растекшейся по дну бассейна. Уйдя оттуда, я не запер за собой дверь, а только притворил. Потом спрятал биту в кустах, рассчитывая, что рано или поздно ее там обнаружат.

— То есть вы подбросили нам фальшивую улику?

— Да.

— А почему вам не пришло в голову сразу заявить в полицию и рассказать обо всем, что знаете?

— Я был уверен, что вы мне не поверите. Не поверите, что это было убийство, если у вас не будет улик.

— А вам не пришло в голову, что мальчика застрелили?

— Нет. Я решил, что он разбил себе голову при падении в бассейн. Поэтому мне и пришла в голову бита.

— Вы с кем-нибудь делились своими подозрениями насчет Эллингтона?

— Тут есть один молодой человек, Ривелл, который заинтересовался расследованием. Я сказал ему. И никому больше.

— Почему?

— Мне не хотелось ввязываться в это дело. Мне вообще противны всякие расследования, суды и все такое прочее…

Лицо Гатри помрачнело. Допрос становился все жестче.

— Давайте поговорим о другом. Какие у вас были отношения с погибшим мальчиком?

— С Маршаллом? Пожалуй, никаких. Я не преподавал в его классе.

— Я знаю жизнь таких школ, и ваши слова мало что значат. Вы оба тут жили, и могли сталкиваться по любому поводу. Вы с ним общались?

— В общем, нет.

— У вас не было ссор с мальчиком в начале этого семестра?

— Произошел небольшой инцидент, но я не стал бы называть его ссорой…

— Мне не важно, как вы это назовете. Не могли бы вы подробнее рассказать о сути инцидента?

— Ничего особенного. Мальчик говорил обо мне в довольно обидных выражениях, в таком духе, что… Это могло подорвать мой авторитет.

— И вы стали угрожать ему?

— Боюсь, что так может показаться… То есть я разозлился и наговорил много лишнего…

— А теперь, мистер Ламберн, вы скажете мне, как…

И здесь почти одновременно вдруг произошло следующее: Ламберн вскрикнул и в обмороке свалился со стула, а в распахнувшуюся дверь ворвалась миссис Эллингтон.

Она вмешалась в разговор со свойственной ей живостью, ни на мгновение не усомнившись в правоте слабейшего.

— Какой позор! — воскликнула она, смерив Гатри презрительным взглядом. — Вы пытаетесь отыграться на больном человеке, ибо вам не удалось сломить моего супруга! Он-то силен, он может вам противостоять! А теперь вы тянете душу из человека, контуженного на войне, страдающего расстройством нервов… Какой вы трус!

Гатри был непреклонен:

— Боюсь, миссис Эллингтон, что ничего не могу поделать. Людей приходится допрашивать, особенно если им есть что скрывать. У вас найдется глоток бренди для него?

— Если вы поможете довести его до моего дома, — холодно отвечала она. — Думаю, там я сама разберусь. Я работала медсестрой и уже помогала мистеру Ламберну, когда ему становилось плохо.

К этому моменту Ламберн пришел в себя, и, опираясь на плечо Гатри и руку миссис Эллингтон, смог кое-как выбраться из комнаты…