Онлайн чтение книги Скитальцы Wayfarers
V

Усадьба в зелёном заливе тонула в шуме водопада; Лувисе Магрете Доппен и её дети точно так же, как и в первый раз, стояли у стены дома и смотрели на Эдеварта, небрежно одетые, красивые и притихшие. Эдеварт же был одет с иголочки. Молодая женщина неуверенно улыбнулась и пробормотала: Кого я вижу!..

Эдеварт опустил мешок и смущённо подал ей руку: Добрый день! Вот, по случаю снова попал в ваши края! Ему придавало уверенности, что он был при деньгах и в новом нарядном платье, иначе он от смущения не мог бы вымолвить ни слова.

Вот уж не думала, что снова увижу тебя! Помнишь, как ты выручил меня в тот раз? — сказала она, покраснев. Ты приехал с пароходом? А где же ваша шхуна?

Мы отвели её в Берген. Знаешь, я заехал потому, что твоя овца не шла у меня из головы. Всё думал, что мы не перегородили тропинку и овца снова может забрести на тот уступ. Вот и решил узнать, не случилось ли чего.

Лувисе Магрете всплеснула руками: Неужели ты об этом помнил!

Чтобы она не подумала лишнего, Эдеварт объяснил, что его товарищ, шкипер, покинул его в Тронхейме и собирается снова уйти в море, а вот он остался в одиночестве и смог ненадолго заехать сюда, усмехнувшись, прибавил он.

Боже мой! — прошептала Лувисе Магрете.

Да, не было ни малейшего сомнения, что новое платье, деньги, часы и золотое кольцо помогли Эдеварту чувствовать себя настоящим мужчиной. Он посмотрел на детей и кивнул: У меня для них есть кое-что!

Лувисе Магрете: Сделай милость, зайди в дом, чем богаты, тем и рады!

Молодая женщина тоже не бездельничала, она ткала покрывало и много успела за эти недели, покрывало было великолепное — сложный узор, много разных цветов, — настоящее художественное произведение. На это я и живу, сказала она, сама и пряду и крашу. А шерсть мне дают мои овцы.

Невероятно! Эдеварт не мог взять в толк, как на это можно жить?

Я отправляю их в Тронхейм, а там их продают. Мои покрывала были на выставке, и я даже получила диплом.

Эдеварт с удивлением покачал головой, и она обрадовалась как ребёнок: Тебе оно нравится? Красивое, верно? Но у меня были и получше, это, так сказать, на каждый день.

Где ты этому выучилась? — спросил он.

Где выучилась? Даже не знаю. Везде понемногу. Так уж получилось. Мать научила меня прясть и ткать, когда я была ещё маленькая.

Эдеварт развязал мешок и вручил детям подарки — это были мелочи, которые он купил в Бергене для своих сестёр, а теперь подарил их детям Лувисе Магрете: девочке шелковую косынку, мальчику красивый складной нож и обоим по паре башмаков, которые пока ещё были им велики. Дети так обрадовались этим замечательным подаркам, что даже забыли поблагодарить Эдеварта, и матери пришлось напомнить им об этом.

Ты слишком добр! — сказала Лувисе Магрете.

Она накормила и напоила гостя, а потом показала ему свой маленький хлев на одну корову и десять овец, показала сеновал, тропинку к реке, по которой они ходили за водой, дровяной сарай и вообще всё своё хозяйство, усадьбу она держала в отменном порядке. В двери чулана торчал ключ, Лувисе Магрете важно повернула его и пригласила Эдеварта войти внутрь: там на балках висели несколько готовых покрывал, а кроме того, хранились мука и другие запасы, две юбки, воскресное платье, немного шерсти, немного масла, несколько овчин, — стало быть, она полагала, что не так уж бедна, если позволила чужому человеку взглянуть на своё имущество, в богатых семьях так показывают фамильное серебро. Эдеварт смотрел на всё и, подобно ей, искренне полагал, что это и есть настоящее благосостояние. Невероятно! — воскликнул он.

Счастливые люди! Быть почти ничем — не так уж мало.

Эдеварт подошёл к своему мешку и вытащил рабочую одежду — он хочет подняться на уступ. Лувисе Магрете предложила: он, понятно, волен делать, что хочет, но... может, он заночует у них? Загородить тропу к опасному уступу можно и утром, а сегодня ему лучше отдохнуть, правда, завтра воскресенье... Ладно, пусть поступает, как хочет, но есть ещё и понедельник...

Она проговорила это на одном дыхании, пытаясь скрыть своё смущение, и покраснела.

Спасибо, он и в самом деле мог бы остаться на несколько дней, если она не против. А спать он может на сеновале.

Да-да. Она даст ему красивые покрывала, и подстелить и укрыться, много покрывал...

Так, значит, на фотографии, что висит не стене, её муж? Август назвал его видным мужчиной, наверное, по чужеземным меркам он и впрямь был видным: вьющиеся волосы, нос с горбинкой, лицо, как у дикаря, большой рот. Эдеварт спросил, сколько мужу лет, и тоже сказал: Видный мужчина!

Да, согласилась Лувисе Магрете, он красивый. Он и танцевал лучше всех, и на гармони играл так, что все заслушивались.

Август тоже играет на гармони, заметил Эдеварт, это мой шкипер, ты его видела, вот кто настоящий музыкант!

Вот как? А мой муж был силач и мог сколько угодно ходить на руках. Видишь жердь, на которую вешают одежду? Ему ничего не стоило до неё допрыгнуть.

Да что ты! — недоверчиво сказал Эдеварт.

Правда. Ну, почти так же высоко.

Это непросто.

А как он пел! Но он слишком горячий и несдержанный и всегда влипал в какую-нибудь историю... Я имею в виду, что он уехал в Америку. И выпивкой он не брезговал, у него золотые руки, его всюду звали поработать, а потом угощали.

Непонятно, почему он не пишет.

Да, не пишет. Но ведь письмо может прийти в любую минуту, а то он и сам приедет, как думаешь?

Эдеварт ничего не ответил.

Он так хорошо пел, мечтательно повторила Лувисе Магрете. И стала перечислять достоинства своего мужа, которые когда-то так поразили её, она вообще говорила о нём с большой преданностью.

Но ведь он тебе не пишет!

Не пишет, согласилась она, это у него странность такая. Он сам сказал перед отъездом, что не будет писать, пока не добьется чего-нибудь, о чём стоит сообщить мне, например, что он заработал много денег или стал солидным человеком. Лет через пять, сказал он.

А как ты с детьми будешь жить без денег, он подумал?

Не знаю. Но он понимает, что в Доппене мы не умрём с голоду, потому что я могу ткать. Я начала ткать ещё до его отъезда, он-то почти ничего в дом не приносил.

Молодые люди сидели и беседовали, и любой человек мог бы слушать их разговор, в нём не было ничего предосудительного. Вечером она приготовила ему постель на сеновале, и он сам отнёс туда тяжёлые покрывала. Они вместе устроили ему на сене удобное ложе, Лувисе Магрете держалась немного по-матерински, ведь она лучше знала, как надо стелить постель. Они даже смеялись, она была не из тех, кто унывает.

Когда она ушла, он пошёл следом за ней, ему не хотелось расставаться, так велика была его любовь. Он давал ей это понять и ласковыми словами, и смущённым прикосновением руки, конечно, это было дерзостью с его стороны, но Лувисе Магрете не обижалась, она только качала головой и улыбалась — Эдеварт был такой молодой, красивый и сильный, с детства приучен к тяжёлой работе, и она не отвергала его нежность.

Во дворе Лувисе Магрете заглянула в окно дома, чтобы убедиться, что дети спят и укрыты как следует, а потом предложила Эдеварту, если он хочет, конечно, зайти в дом и поболтать ещё немного, завтра воскресенье, можно встать и попозже.

Но разговаривать в доме оказалось невозможно, дети забеспокоились во сне, они не привыкли спать под разговор, в конце концов девочка открыла глаза. Мама, что случилось? — спросила она. Ничего, спи!

Не желая мешать детям, они снова пошли на сеновал. Между ними ничего не произошло, ровным счётом ничего, они только невинно держались за руки, пока Эдеварт рассказывал, что во время поездки в Берген всё время думал о ней. Он был такой молодой, глупый, красивый, от волнения облизывал пересохшие губы, не поднимал глаз, и сердце у него трепетало. Иногда он громко, по-мужски, хмыкал, чтобы подбодрить себя. Может, в том и не было надобности, она с улыбкой слушала его, и наверняка он ей тоже нравился, потому что перед уходом она позволила ему поцеловать себя. О Господи, ему можно поцеловать её! Он даже не просил о поцелуе, но губы их встретились сами собой.

Не раздеваясь, в чём был, Эдеварт рухнул ничком и зарылся в покрывала, чтобы отгородиться от всего мира со своей тайной.

С тех пор они проводили вечера на сеновале: в доме они мешали детям. У них всегда было о чём поговорить, и они всё время придумывали новые темы. Он рассказал, как ему трудно было её разыскать. На пароходной остановке никто не знал, как попасть в Доппен. Усадьба Доппен? Понятия не имею. И вдруг один молодой человек говорит: Я знал человека, которого звали Хокон Доппен. Да-да, подхватил другой, я тоже его знал...

Так это же мой муж! — воскликнула Лувисе Магрете. Видишь, его всюду знают, у него золотые руки!

Эдеварт, удивлённо: Твой муж? Не может быть! Про того Доппена сказали, что он сидит в тюрьме.

В тюрьме? Нет-нет, тогда это не он, пробормотала она.

Они сказали, что он сидит в Тронхейме.

Она замотала головой: Нет-нет, это кто-нибудь другой!

Ну и ладно, сказал Эдеварт. Словом, я попросил этих парней отвезти меня сюда на лодке. Никто из нас не знал, куда плыть, между пароходной остановкой и Доппеном столько зелёных заливов, и мы всё плыли и плыли. Но потом я вспомнил, что, когда наша шхуна вошла в залив, мы услышали шум водопада, и тогда я узнал это место. Это самый красивый залив на свете!

Правда? Мне тоже так кажется.

Эдеварт: Я хотел бы остаться здесь навсегда.

Я бы тоже этого хотела, задумчиво произнесла она, но...

Так они ворковали целыми вечерами. Днём у каждого было своё занятие, Лувисе Магрете сидела за ткацким станком, Эдеварт наводил порядок в усадьбе. Он прожил здесь уже больше недели и давно перегородил тропу, ведущую на уступ, а потом нашёл и другую работу: привёл в порядок изгородь, поработал на поле, ему осталось только убрать несколько камней с луга, чтобы они не мешали косить.

В одиночку с ними не справиться, считала Лувисе Магрете.

Кто знает, возможно, одному это и впрямь не под силу. Но в любом случае без лома тут не обойтись.

Да, у них хватало тем для разговоров: где, к примеру, взять лом, попросить взаймы или купить? Лавка далеко, в селении за горой, Лувисе Магрете бывает там раз в месяц. Есть поблизости две усадьбы переселенцев, но у них вряд ли найдётся лом. О чём только они не говорили!

Утром Эдеварт попытался сам справиться с камнями: заострил две жерди из рябины и взялся за работу. Что ж, один-другой камень он убрал, а ямы закидал землей и прикрыл дерном; иногда, если у него не хватало сил, на жердь садились дети, а то и сама Лувисе Магрете, и своей тяжестью поднимали камень. Им было весело. Вся семья очищала землю от камней.

После обеда Эдеварт собирался снова заняться камнями. На обед была каша и молоко, хорошая еда, но Лувисе Магрете хотелось получше накормить Эдеварта, и она пожалела, что у неё нет рыбы. Его тешило, что она делится с ним своими заботами, как будто он её муж. Она попросила его сходить в чулан, вырезать из висевшего там окорока мозговую кость, разбить её и принести костный мозг — ей нужно смазать прялку, пора начинать прясть шерсть.

Эдеварт пошёл в чулан, незаметно прихватив с собой большой узел, который лежал в его мешке; там был подарок из Бергена для матери — красивая юбка из мягкой шерстяной ткани и длинная модная безрукавка, в его родном селении такие безрукавки называли «вампе». Он аккуратно повесил одежду на стену и вырезал мосол.

Вернувшись из чулана, он сказал, что сейчас пойдёт в лавку. Он уже давно это задумал.

Она взглянула на него: Что случилось? Ты хочешь уехать?

Нет-нет, просто хочу взглянуть, что там есть, мне нужен лом. От этих деревянных жердей мало проку, они гнутся.

Она, словно с облегчением: А я испугалась, что ты хочешь уехать.

Он засмеялся: Я останусь с тобой, пока ты меня не прогонишь!

Она грустно покачала головой и промолчала.

Я провожу тебя и покажу дорогу, наконец сказала она и встала из-за станка. От нас до ближних усадеб идёт тропинка, а дальше будет уже настоящая дорога. До лавки ты сегодня дойдёшь, но вернуться домой уже не успеешь.

Они остановились на горе и долго смотрели друг на друга. Лувисе Магрете, как обычно, была босиком, в одной рубахе и юбке; она раскраснелась от ходьбы, ноздри у неё подрагивали — Эдеварту она казалась очень красивой. Нельзя сказать, что она не следила за собой, просто привыкла довольствоваться малым и была бережлива.

Узнай на почте, нет ли там письма для меня, попросила она.

Эдеварта не было целые сутки. Лувисе Магрете как заботливая мать перестирала и перечинила его бельё, но время шло, и он должен был вот-вот вернуться. В чулане она нашла нарядную одежду, юбку и безрукавку, и безошибочно поняла, что он хотел этим сказать: её тронула его застенчивость. Любит ли она его, или он ей безразличен? — спрашивала она себя. Головы она, во всяком случае, не потеряла. Лувисе Магрете начала подниматься по тропинке в гору, может, ей хотелось встретить его, помочь ему с его ношей. На перевале она оглянулась и увидела в заливе плывущую лодку, это был Эдеварт. Конечно, он возвращался на лодке, не мог же он тащить лом в такую даль! Она побежала вниз и встретила его на берегу. Да, он купил лом, а заодно и лодку и кое-какие снасти — ему хочется порыбач1ггь в заливе.

Боже милостивый! — воскликнула она.

А что такого? Он не собирается хвастать, но рыбачить для него дело привычное, да и лодка-то неновая...

Боже милостивый, ты столько делаешь для меня, так заботишься!.. От волнения она не находила слов. Повесил в чулане такую красивую одежду, я даже не знаю, что сказать...

Они разгрузили лодку, и она помогла ему отнести домой покупки — продукты, кое-какую одежду, инструменты; детям он привёз сладости, а Лувисе Магрете белый воротничок — если она им не погнушается! Под конец он выложил на стол новые ложки.

Это кстати, ложек у них недостаёт. Обо всём-то он подумал!

Все радовались, и больше всех, несомненно, сам Эдеварт. Лувисе Магрете, проходя мимо его стула, на мгновение прижалась к нему, едва ощутимо коснулась плеча, и его пронизала сладкая дрожь.

Она поставила перед ним тарелку, но кусок не шёл ему в горло, потом они пили кофе с пирожными, которые он купил в лавке, всего было в достатке. Пока Лувисе Магрете открывала пакеты и прятала в шкаф продукты, Эдеварт украдкой допил её кофе, прикасаясь губами к тому месту, которого касались её губы.

Близился вечер, волнение их так и не улеглось, покуда не случилось нечто тяжёлое и странное, даже слишком тяжёлое и странное.

А ты узнал, нет ли для меня письма? — спросила вдруг Лувисе Магрете.

Да-да, он привёз ей письмо. Просто забыл о нём.

Увидев адрес, она вся напряглась и быстро вскрыла конверт. Это от Хокона! — воскликнула она.

Пока она читала, Эдеварт и дети не сводили с неё глаз, она то бледнела, то краснела, иногда восклицала: Боже милостивый!.. Да!.. Нет-нет-нет!..

Это от твоего мужа? — спросил Эдеварт.

Да! — радостно ответила она и встала. Он скоро вернётся! Дети, папа возвращается! Вы понимаете? Папа скоро вернётся!

Эдеварт облизнул пересохшие губы: Но ведь это письмо из Тронхейма, если я не ошибся?

Из Тронхейма? Нет. То есть да... он приехал в Тронхейм... из Америки. Видишь, на штемпеле написано «Тронхейм». Подумать только, он вернётся на целый год раньше! Я хотела сказать, на год раньше, чем обещал. Какое счастье, что ты поехал в лавку, потому что он только немного передохнет... я имела в виду, после путешествия... и сразу же приедет домой! И Лувисе Магрете начала прибирать в комнате.

Эдеварт вышел из дома. Он добрел до реки, посидел там немного, слушая её шум, и всё думал, думал. Что он здесь делает? Зачем ему этот лом... и лодка?

К тому времени, когда Лувисе Магрете должна была уложить детей спать, он вернулся с реки. Она тут же вышла на крыльцо и сказала, что снова перечитала письмо: её муж может вернуться домой в любую минуту.

Вот как? — удивился Эдеварт.

Она даже не предложила проводить его на сеновал, как провожала в прежние вечера, и вообще вдруг переменилась, стала рассеянной и была поглощена своими мыслями. Эдеварт ушёл, она не пошла за ним, он оглянулся, но не остановился, ему не хотелось ни о чём её просить. Несмотря на отчаяние, он разделся и лёг, чтобы не поддаться искушению и не пойти обратно в дом.

Вскоре она пришла сама и робко села рядом с ним, ей было жаль Эдеварта и хотелось как-то его утешить.

Не надо принимать это так близко к сердцу, с этим ничего не поделаешь, но со временем тебе станет легче. Она говорила прописные истины, которыми когда-то, после отъезда мужа, утешалась и сама.

Эдеварт мрачно молчал.

Изменить ничего нельзя, продолжала она, но благослови тебя Бог и спасибо тебе за твою доброту!

Никак не пойму, что мне теперь делать, вздохнул он.

Тебе? Ты скоро найдёшь себе девушку, ответила она. А я что, я замужем и не могу никем для тебя стать. Казалось, она сейчас встанет и уйдёт.

Эдеварт чувствовал себя глубоко и несправедливо обиженным: она нисколько не огорчена и даже не понимает, как виновата перед ним! Он обхватил её и притянул к себе, пусть она даже не подумала о нём, пусть он теперь стал для неё лишним, пусть его бессовестно надули, он хотел только одного — удержать её.

Тебе меня нисколько не жалко, сказал Эдеварт.

Напротив, очень даже жалко! Не жалко! Как ты можешь так говорить! Я больше думала о тебе, чем... Я всё время думаю о тебе, ты такой красивый, у тебя такие синие глаза. Что ты хочешь, чтобы я сказала тебе? Я всё скажу! Кто виноват, что всё так сложилось?.. Милый мой, ты должен найти себе девушку, ведь я замужем, и ты это знаешь. Что же нам делать?..

Мне нельзя остаться? Нет, конечно, нельзя.

Остаться, у меня? — испуганно спросила она. Нет-нет!

А где-нибудь поблизости? В торговом посёлке?

Нет-нет, даже не думай об этом, муж всё поймёт.

Так ты его любишь?

Да. Но мне бы хотелось отблагодарить тебя за твою доброту.

Некоторое время они лежали молча, потом он начал целовать её, и она не противилась, но, когда он робко захотел большего, она испугалась: Не надо, я боюсь.

Пристыженный и жалкий, Эдеварт спрятал лицо у неё на груди; он лежал и слушал, как бьётся её сердце под тонкой рубахой. Неожиданно она обхватила его голову, поцеловала в губы и шепнула, не отнимая губ от его рта: Или не надо бояться?

Не надо, шепнул он в ответ.

Она осмелела и наконец решилась. Что двигало ею: материнские чувства, сострадание, любовь — Бог знает. Она посвятила Эдеварта в таинство любви, и это неповторимое безумие длилось несколько часов, трепет жизни, естественность, отсутствие притворства. Эдеварт был ненасытен, и она ни разу не попросила его сжалиться над ней.

Лишь на рассвете Лувисе Магрете ушла от него.

Но его безумство только усилилось. Он проспал несколько часов и, проснувшись, снова увидел её рядом с собой; как всегда легко одетая, она разбудила его. Боюсь, он вот-вот приедет, сказала она.

Пусть приезжает! — упрямо ответил Эдеварт.

Нет-нет, тебе надо уехать!

Эдеварт протянул руку и хотел привлечь её к себе, но она увернулась. Он жалобно всхлипнул: ну в последний раз, ведь он уедет, и они больше никогда не увидят друг друга...

Она невольно улыбнулась и поцеловала его, поддавшись мгновенной нежности, от которой не стало легче ни ей, ни ему. Боже милостивый, да ты сумасшедший! — прошептала она, уступая...

Было раннее утро, дети ещё спали, Эдеварт торопливо поел и собрал свой мешок.

Сегодня мне будет тяжелее нести его, чем в тот день, когда я приехал, сказал он, поднимая мешок.

Зачем его нести, разве ты не на лодке?

На лодке? А тебе она не нужна?

Я не могу её оставить. Лодку... нет-нет. Но всё остальное я и сама могла бы купить, ничего страшного, если он это увидит.

Эдеварт: Всё равно дети расскажут ему обо мне.

Ну и что? Я сама скажу, что у меня работал один человек, он был очень добрый и убрал камни. Но лом ты должен забрать с собой.

Нет, сказал Эдеварт. Вдруг ему тоже придёт в голову убирать камни. Вот лом ему и пригодится.

Она задумалась над его словами: да-да, лом работник ещё мог оставить, но лодку... нет, это уж слишком.

Наконец Эдеварт собрался. У неё задрожали губы. Неужели я никогда больше не увижу тебя? — прошептала она.

Не знаю, ответил он удручённо. А ты хотела бы, чтобы я вернулся к тебе?

Да, хотела бы... — прошептала она.

Он плакал, пока бежал к морю, но не от горя, а от радости, вызванной её словами, от свалившегося на него счастья. Покуда он плыл по заливу, Лувисе Магрете стояла у стены дома, в конце концов она помахала ему рукой.

Лавочника звали Кнофф. У него была большая усадьба с белым домом и два длинных причала с пакгаузами в четыре яруса; в бухте стояли галеас17Галеас — небольшое судно, имеющее грот-мачту и маленькую бизань-мачту. и шхуна, которые возили купленную им рыбу, на берегу было много служебных построек и мастерских.

Кнофф был делец, он гордился своей усадьбой и своей предприимчивостью; достаточно тщеславный и не слишком честный, он тем не менее пользовался уважением всей округи. Исключительно из тщеславия он величал свою жену мадам Кнофф и при крещении назвал своих детей Ромео и Юлия. Деятельность Кноффа была весьма разнообразна: он держал лавку, строил суда, у него была пекарня и бочарня; больше всего его огорчало, что каботажные суда из Нурланна, исключительно по старой привычке, минуют его посёлок — пароходная остановка была значительно южнее. Мало того что это уязвляло его самолюбие, перевозка товаров с пароходной остановки влетала ему в копеечку. И потому он уже давно прилагал усилия, чтобы изменить такой порядок.

Когда Эдеварт спросил, не найдётся ли для него работы в усадьбе, Кнофф поначалу ответил отказом, держался он настороженно и неприветливо, однако всё же поинтересовался, что Эдеварт умеет. Эдеварт считал, что справится с любым делом, какое ему поручат. А может ли он пилить и колоть дрова, ухаживать за лошадьми, грести, вести в конторе счетоводные книги, помогать в пекарне? Эдеварт с улыбкой ответил, что всё это ему знакомо. Хорошо, сказал Кнофф, но на эту работу у меня уже есть люди.

Однако Эдеварт не зря кое-что перенял от Августа. У вас в бухте стоят два больших судна, а команду на них вы уже набрали? — спросил он.

Кнофф задумался: Они только-только вернулись из Тронхейма, куда ходили с рыбой. Зимой пойдут на Лофотены, но сейчас ещё даже не осень, так что с этим тебе придётся подождать.

Эдеварт промолчал, хотя на дворе уже стояла осень, был конец сентября и по утрам на траве лежал иней. Осень была в разгаре.

Ты почему заговорил о судах? — спросил Кнофф. Может, ты и в море ходил?

Да, Эдеварт и в море ходил, и на Лофотенах его знают.

И ты полагаешь, что мог бы повести судно?

Нет, но я готов делать всё, к чему вы меня определите.

Кнофф посмотрел на него и сделал вид, что ему сейчас не до мелочей. Галеас у меня водит мой старый шкипер, сказал он. А рыбу ты когда-нибудь закупал?

Да, ответил Эдеварт.

Откуда ты пришёл? Не из южного ли посёлка, где останавливается пароход?

Нет, я приехал из Бергена, мы отводили туда шхуну с рыбой.

Эдеварт был молод, красив, хорошо одет, у него было золотое кольцо и часы, он понравился тщеславному хозяину, и потому тот сразу не выставил его за дверь.

Поговорим через час, сказал Кнофф и взглянул на свои часы, сейчас у меня нет времени.

Эдеварт побрёл к причалам и прилег на траву, он был не в духе, устал и ещё не пришёл в себя от последних событий. Пока что его мысли занимал только отъезд из Дон-пена в торговый посёлок, ему некогда было всё спокойно обдумать, и он не взвешивал свои ответы, когда говорил с Кноффом.

Он вспоминал эту чудесную ночь и, не в силах сдержаться, шептал что-то себе под нос, Эдеварт стал совсем другим человеком, от удивления и благодарности его била внутренняя дрожь. Чудно, положив руку на лицо, он вновь ощутил нежность Лувисе Магрете, увидел её тёмные брови, прямые и тонкие, словно нарисованные, они были особенные и над обычными серыми глазами смотрелись вроде как не на своём месте. Лувисе Магрете, дорогая, любимая, Лувисе Магрете! У него и в мыслях не было вернуться в Доппен и тем самым доставить ей неприятности, он только искал здесь работу, единственное, чего он желал, так это быть к ней поближе...

Словно подчиняясь приказу, Эдеварт следил за временем, и когда он снова предстал перед Кноффом, то знал, что не опоздал ни на минуту. Кнофф достал свои часы, взглянул на них и кивнул: А ты точен! Можешь остаться у меня, пока суд да дело, будешь помогать на причалах, мы как раз получили муку. А там поглядим. Как тебя зовут?

Эдеварт Андреассен.

Ох уж этот Кнофф, он умел держаться свысока и был истинный барин; и Ромео, подражая отцу, тоже как истинный барин, написал для Эдеварта Андреассена записку и сказал: Передашь её старшему по причалу!

Готово...

Эдеварт помогал и старшему по причалу, и пекарю, и лодочному мастеру, его звали туда, где требовалась помощь, и он тут же являлся. Спал он в комнатушке у пекаря, обедал на кухне в большом доме. Всё складывалось как нельзя лучше. И всюду приходилось спешить; уже наступил октябрь, время шло, но он не умер от любви, он выдержал.

В усадьбе было полно народу — работники, рыбаки, приказчики, слуги. Кнофф никому не отказывал, особенно тем, кому не дали работу в южном посёлке, где пароходы делали остановку. Эта пароходная остановка была для Кноффа хуже бельма на глазу! Она находилась в старом торговом посёлке, стоявшем на мысе; тамошний лавочник сколотил себе состояние, потому как имел право торговать крепкими напитками, а ещё там кругом гнездились морские птицы, можно было собирать и яйца, и гагачий пух. Но главное, туда заходили пароходы, идущие из Вадсё в Гамбург, в глазах Кноффа это обстоятельство было особенно важно. Если какой-то человек получал там отказ, он мог не сомневаться, что найдёт место у Кноффа. Как же так, неужто там не ведётся никаких работ? — говорил Кнофф. Неужто им совсем не нужны люди? Не могу же я брать всех, кого они норовят повесить мне на шею. Ладно, передай эту записку моему управляющему и спроси, не найдётся ли для тебя работы в лесу! Так поступал Кнофф.

Эдеварт пришёлся Кноффу ко двору, он был молод и понятлив, служанки на кухне приметили молодого человека из-за его красивой наружности, даже экономка, йомфру18Йомфру — почтительное обращение к девушке из простонародья (в отличие от фрёкен — обращения к девушке из знатной или чиновничьей семьи). Эллингсен, спросила у него, откуда он и как его зовут. Он не мог пожаловаться, что люди обходят его вниманием, дети Кноффа висли на нём и просили помочь им то в одном, то в другом, особенно мальчик Ромео; однажды даже сама мадам Кнофф подозвала Эдеварта во дворе и попросила сходить в лавку за горохом для голубей. По воскресеньям Эдеварт надевал выходной костюм, но держался поближе к равным себе — к бондарю и пекарю; лодочный мастер тоже неплохо относился к нему и всегда был готов помочь, он взял назад лодку Эдеварта и вернул за неё деньги, это было в его силах, он так давно работал у Кноффа, что имел право поступать по своему усмотрению. От лодочного мастера и от других Эдеварт многое узнал о Хоконе Доппене, и даже больше, чем хотел бы.

Побывал Эдеварт и на галеасе и на шхуне, они были хорошо и надёжно оснащены, в оснастке галеаса он почти не разбирался, но шхуны знал неплохо и мог по достоинству оценить судно.

Ему пришло в голову написать Августу — Рига, барк «Солнечная радость» — и рассказать, где он теперь и что делает. Эдеварт скучал по старому товарищу, поэтому он сильно приукрасил и торговый посёлок, и Кноффа, и всех здешних обитателей, он просил Августа приехать сюда, если Август приедет, то найдёт для себя подходящее дело, ему, без сомнения, поручат вести шхуну на Лофотены, подумай об этом и напиши! И последнее: если я не ошибаюсь в тебе, ты не испугаешься сбежать с барка прямо в Риге!

Ответ Эдеварт получил через три недели из Динамюнде. Август ответил отказом: не в его правилах сбегать с норвежского судна, он имеет обыкновение выполнять свои обязательства. Сейчас барк стоит под погрузкой, берёт рожь, потом отправится в обратный путь, в Тронхейме он будет в начале декабря, к тому времени Эдеварт может приехать туда, и там они всё обмозгуют. Барк «Солнечная радость». Дружеский привет от твоего товарища, и да хранит тебя Бог.

Что-то Август заважничал, назначил ему встречу в Тронхейме!.. Может, он ударился в религию? От него всего можно ждать...

Недели пролетали одна за другой, пошёл снег, дороги занесло, и Ромео с Юлией стали кататься на лыжах. Кнофф слег в постель с простудой, слег он, скорее всего, от страха перед болезнью, он был трусливым человеком. Со своего ложа он внимательно следил за жизнью усадьбы и посылал гонца то за одним, то за другим из своих людей. Эдеварт едва не сомлел, когда однажды в воскресенье во время обеда йомфру Эллингсен, экономка, сказала, что Кнофф хочет поговорить с ним. Неужто это означает расчёт? Экономка открыла двери и провела Эдеварта через гостиную в коридор, оттуда они поднялись по лестнице на второй этаж.

Идя через гостиную, Эдеварт с удивлением смотрел по сторонам, незнакомое великолепие поразило его: зеркало от пола до потолка, диван, отделанный бронзой, дочь хозяина, игравшая на пианино, мадам Кнофф с золотыми украшениями на груди, домашний учитель, конторщики Кноффа, на стенах картины в золоченых рамах. Он словно заглянул через ограду в иной мир; может, ограда была не так уж и высока, но только не для Эдеварта, такого, как здесь, он не видел нигде и никогда.

Почему его провели через гостиную? А Бог его знает, может, таков был приказ, может, пройдя через этот рай, он должен был убедиться в собственном ничтожестве, ощутить себя букашкой? Эдеварт много чего наслушался о коварстве хозяина в таких делах.

Он вошёл в спальню и остановился у двери.

Кноффу требовался от Эдеварта сущий пустяк, о расчёте не было и речи. Как крупный делец, время которого на вес золота, Кнофф сразу взял быка за рога: Мне доложили из конторы, что вчера на твоё имя пришёл пакет.

Да, мне прислали непромокаемую робу, с удивлением ответил Эдеварт.

За чей счёт ты её заказал?

Я думал, она пойдёт в счёт аванса.

Аванса? Мы не говорили ни о каком жалованье, сказал Кнофф. И поскольку Эдеварт от удивления лишился дара речи, Кнофф продолжил: Покуда ты ждёшь тут настоящего дела, о жалованье можешь и не заикаться.

Но...

Ты и сам это понимаешь.

Я заплачу за робу, сказал Эдеварт.

Кнофф: Так у тебя есть деньги?

Эдеварт: Кое-что есть.

Вот и хорошо, сказал Кнофф. Жалованье и всякое такое... у тебя есть крыша над головой и кусок хлеба, этого довольно, покуда человек ждёт; здесь, собственно, для тебя работы нет. И пойми, я поступаю так не потому, что у меня нет денег, а потому, что у меня такое правило.

Эдеварт рассердился: Я работаю на вас не за кусок хлеба!

Кнофф, оторопев: Чего же ты хочешь? На носу зима, а тут у тебя, по крайней мере, есть надёжное пристанище.

Эдеварт: Я уеду.

Куда?

В Тронхейм, с первым же пароходом.

Кнофф помолчал, он хотел посильней натянуть вожжи. Ну что ж, езжай в Тронхейм. Но ведь у тебя нет там работы?

Есть, отрезал Эдеварт. И ушёл.

Он тут же сложил свои вещи, а пока укладывался, ему пришла в голову мысль вернуть Кноффу непромокаемую робу, она была новехонькая, неношеная, но тогда Кнофф решит, что у него нет денег, чтобы рассчитаться за неё.

Самое правильное было бы сбежать, прихватив робу с собой и не заплатив за неё. Август поступил бы именно так, он не стал бы дожидаться понедельника, чтобы заплатить в конторе такую пустяковую сумму. Эдеварт уже научился не слишком щепетильно судить некоторые свои поступки, но от мысли бежать отказался только по той причине, что его бегство могло иметь последствия: стали бы интересоваться, чем он занимался в этих краях, и выяснилось бы, что он жил у Лувисе Магрете.

Лувисе Магрете! Странно, что никто из Доппена за это время не побывал в лавке. Эдеварт ждал каждый день, даже спрашивал о них, но хозяев Доппена не видел никто. Лодочный мастер полагал, что Хокону Доппену просто стыдно смотреть людям в глаза, а может, за четыре года, проведённых в тюрьме, он скопил немного денег и всё необходимое привёз с собой из Тронхейма. Однако перед Рождеством Хокон с женой непременно явятся в лавку за покупками...

Не успел Эдеварт в понедельник расплатиться в лавке за робу и уже собирался уехать, как пришёл старший приказчик Лоренсен и передал от имени Кноффа, что с этого дня Эдеварт будет получать жалованье матроса на шхуне. Эдеварт всё ещё был сердит и, поблагодарив, отказался: когда ещё шхуна пойдёт на Лофотены! Он не хочет даром брать деньги Кноффа. Так ему и передайте.

Однако он всё-таки оставил в усадьбе свой мешок — за ним всегда можно вернуться. Взял лишь узелок с необходимой одеждой.