Онлайн чтение книги Скитальцы Wayfarers
VII

Друзья расстались, и Эдеварт вернулся обратно в Фусенланнет, его тянуло туда, к тому же он оставил там свой мешок.

Господи, но кое-что он всё же забыл сделать в Тронхейме! Да-да, он отдал чужим людям подарки, которые вёз из Бергена своим домашним, — красивую одежду для матери, обувь и разные мелочи для сестёр, всё это он раздарил в Доппене. И ни разу за это время он не написал домой и не послал денег отцу. В Тронхейме эту оплошность можно было исправить, послав домой большой пакет, а ещё лучше, целый ящик, он же забыл об этом, иногда это всплывало в его памяти, но всякий раз он откладывал на потом и в конце концов насмерть забыл... Теперь же, вспомнив, Эдеварт аж застонал, стыд ему и позор, домашние, верно, до сих пор ждут от него весточки, отец, усталый, молчаливый, погруженный в свои мысли, мать, кроткая, терпеливая, с нежностью думающая о сыне: может, сегодня придёт от него письмо! Брат Йоаким уже конфирмовался, вот кто, надо думать, вытянулся и вырос из всей одежды, как бы он обрадовался новой куртке!..

В торговом посёлке Кноффа у Эдеварта спрашивали, останется ли он здесь? Этого Эдеварт ещё не знает, он приехал за своим мешком. Но задержался на воскресенье и понедельник. Пришёл Кнофф. Кого я вижу, ты снова у нас? — спросил он. Да, ответил Эдеварт. Больше не было сказано ни слова. Кнофф ушёл, большой и важный.

Бондарь рассказал Эдеварту; что Хокон Доппен приезжал в лавку за покупками, с виду он почти не изменился. Его попросили сыграть на гармони, но он отказался и сказал, что больше не играет. Однако когда ему поднесли выпить да ещё угостили кофе с ликёром, он долго играл в людской разные танцы. Людям было жалко Хокона, и они всячески подбадривали его: Гляди-ка, ты ещё не забыл своего искусства! Хокон остался там на ночь... Эдеварт спросил, была ли с ним жена, Лувисе Магрете? Нет, но они оба обязательно придут за покупками к Рождеству.

Миновал вторник. Наконец-то Эдеварт написал родителям письмо и отправил домой деньги. На душе у него полегчало, он был почти счастлив и в этом счастливом расположении духа пообещал, что вскоре сам приедет домой и привезёт всем подарки.

Кнофф снова пришёл к нему. Чего ты тянешь время, почему не возьмёшься за работу? — спросил он.

А куда спешить? — ответил Эдеварт.

Кнофф, мрачно: Цену себе набиваешь?

И не думаю, но...

Ладно, коротко бросил Кнофф, кто не работает, тот не ест!

Эдеварт нахмурил брови: Я у вас и не ем.

Правда? А где же ты ешь?

Я живу у бондаря и плачу за себя.

Кнофф долго молчал, наконец ему захотелось загладить свою резкость, и он сказал: Нет-нет, я не имел в виду, что ты меня объедаешь! Где ты побывал за это время? Ага, в Тронхейме и на ярмарке в Левангере! Нет, ничего плохого у меня и в мыслях не было, можешь жить у меня, как раньше. А ежели захочешь пойти на моей шхуне на Лофотены, место для тебя найдётся, и жалованье будешь получать, как все. И ещё я хотел спросить: ты пришёл оттуда, где пароход делает остановку? Как там люди, ещё живы?

По-моему, да.

А вот работы там для тебя не нашлось бы.

Я о работе не спрашивал. Я вернулся сюда за своим мешком.

Кнофф, поглощённый своей смешной навязчивой идеей: И когда только эта гнилая остановка рухнет в море!

Момент был подходя ищи. Эдеварт давно этого ждал, жизнь научила его пользоваться любым удобным случаем. А почему пароходы не останавливаются у вас? — спросил он.

Кнофф покачал головой, в его словах звучала горечь: Мне не разрешили!

Странно. Тогда вы сами виноваты.

Что-что? Да ты понимаешь, о чём говоришь?

Я знаю, что вам следовало сделать.

Кнофф холодно смеётся: Как будто я не сделал всё, что мог!

Вам давно следовало построить у себя пароходную пристань, сказал Эдеварт.

Минуту царило глубокое молчание. Кнофф потянулся было рукой к карману, но рука замерла в воздухе, его словно громом поразило. Построить пристань? — переспросил он.

Тогда бы пароходы останавливались у вас.

Пристань? — не понимая повторил Кнофф. Ты так считаешь? Пристань, со всем оборудованием, да?

Превосходство было на стороне Эдеварта, и он не скрывал этого: Должен признаться, меня удивляет, что вам до сих пор не пришла в голову такая простая мысль.

Пришла или не пришла... А какие у меня гарантии... я хочу сказать...

Эдеварт подробно объяснил: Судам не придётся бросать якорь на рейде, бухта достаточно глубока для всех судов, и она не замерзает. Место у вас подходящее, лавка и всякое такое, округа богатая, а старая остановка расположена на мысе, оттуда до жилья далеко. Постройте у себя пристань, а я посмотрю на тех капитанов, которые предпочтут, чтобы экспедитор приезжал к ним на лодке и чтобы их суда загружали и разгружали в открытом море в любую погоду, вместо того чтобы причалить к вашей пристани и чувствовать себя в надёжном месте.

Пошли со мной, сказал Кнофф, я хочу кое-что показать тебе...

Они спустились на берег и осмотрели место — пристань следовало построить сразу за последним пакгаузом, там было достаточно глубоко, и зафрахтованные суда обычно подходили туда с мукой и солью.

У Кноффа вновь проснулась надежда, он махнул рукой в сторону пакгауза и сказал: Я всегда думал, что пристани здесь самое место, если я когда-нибудь построю её.

Эдеварт счёл за умное промолчать. Его тешило, что Кнофф по дороге обратно в усадьбу был обходителен и смотрел на него уже другими глазами. Эдеварт решил закрепить свою победу и завёл речь о типах пристаней и материалах, которые потребуются, ведь одна пристань отличается от другой, можно построить каменную пристань, а можно и деревянную...

Каменную! — сказал Кнофф. Каменная будет солиднее.

Но и дороже!

Кнофф махнул рукой: Говорю тебе, каменная солиднее! Послушай, если ты согласишься пойти на Лофотены на моей шхуне, то с сегодняшнего дня я буду платить тебе жалованье матроса. И ты съедешь от бондаря, мои люди должны жить у меня! Скоро Рождество, а после Рождества и Нового года до отправления на Лофотены останется всего ничего. Ну как, по рукам?

По рукам, ответил Эдеварт.

Он задумал стать здесь своим человеком и стал. Зачем? А ни за чем, просто, чтобы быть здесь, дышать здешним воздухом; воспоминания овладели им с новой силой.

Ему поручали то одно дело, то другое, что придётся, однако никто не упрекал его, если он бездельничал. Когда началась рождественская торговля, его поставили помощником приказчика в большой лавке Кноффа, в письме он был слаб, зато чертовски быстро считал в уме, а как раз это от него и требовалось, кроме того, он умел ладить с людьми, был хорошо одет и носил два золотых кольца, одно попроще, а другое в виде змейки, три раза обвившейся вокруг пальца, — словом, он вполне соответствовал своему месту. Теперь он с другими приказчиками ел в столовой вместе с хозяином и его домочадцами.

Столь быстрый взлёт радовал Эдеварта.

И вот наконец однажды он увидел Лувисе Магрете. Она была с мужем. Они пришли пешком, проделав в непогоду весь этот долгий и нелёгкий путь. Моги у Лувисе Магрете были по колено в снегу, на плечах тоже лежал снег. Было непривычно видеть её такой закутанной, она казалась чужой, в ней не осталось ничего детского и привлекательного. Эдеварт поклонился ей, как и всем покупателям, и только потом узнал её. Хокон Доппен тоже показался ему незнакомым и совсем непохожим на свой портрет, что висел у него дома, тем не менее он был видный мужчина, что правда, то правда, и к тому же кудрявый.

Вот не думала, что увижу тебя здесь! — сказала Лувисе Магрете. Она держалась просто и непосредственно, и Эдеварт сразу узнал её голос, но голова была обмотана шалью, на руках шерстяные варежки, и вообще вся эта одежда поверх платья, поверх безрукавки, которую он подарил ей...

Кто это? — спросил муж. И когда Лувисе Магрете объяснила ему, кто такой Эдеварт, он повернулся к нему: Так это ты работал у меня в усадьбе? И как же с тобой за это рассчитались?

Что ты имеешь в виду?

Я спросил, как с тобой рассчитались?

Меня кормили, ответил Эдеварт.

Лувисе Магрете: Верно, я его кормила.

Хокон: Кормила... Только кормила?

Эдеварт уже немного пришёл в себя и сказал: А большего я и не просил. Я тогда ходил по усадьбам и был рад, если мне удавалось поработать за кусок хлеба.

Хокон как будто сдался, однако сказал жене шутливым тоном, но не без колкости: И что же такого дельного он совершил, этот красавец?

Прошу тебя, перестань! — тихо попросила Лувисе Магрете.

Они выбирали товары и складывали покупки каждый в свой мешок, негромко разговаривая друг с другом. Эдеварт спросил про детей. Вскоре Хокон встретил среди покупателей знакомых и разговорился с ними. Эдеварт и Лувисе Магрете ходили вдоль прилавка, и он доставал то, что она просила, наконец они оказались в углу лавки и остались с глазу на глаз, но говорили только о покупках и даже шепотом не произнесли ни одного запретного слова. Куда исчезло то чудо, что случилось с ними, неужели оба уже не помнят, чем они стали друг для друга? Наконец Эдеварт спросил: У тебя всё в порядке?

Она быстро оглянулась: Его нет, он вышел! Да, спасибо, у меня всё в порядке!

Что он сказал, когда узнал, что я живу здесь?

Она: Прости, мне надо приглядеть за ним...

Нет! Подожди, Лувисе Магрете, я так ждал тебя.

Она грустно покачала головой, но не проронила ни слова.

У меня есть для тебя одна вещица...

Ты тут, верно, всякого наслушался про него? — спросила она.

Да, ответил Эдеварт.

Но его помиловали, быстро сказала она, он так хорошо вёл себя, что ему сократили срок на целый год. Ведь это много?

Немало, безразлично ответил Эдеварт.

Только бы ему сейчас не поднесли выпить! — с тревогой сказала она.

Эдеварт: Он вроде разговаривал с какой-то девушкой? Такая рыжая... Она-то его не напоит.

Да-да, я её знаю, неподходящая для него компания, сказала Лувисе Магрете.

Оставь их! Эдеварт пошарил в кармане. У меня тут есть одна вещица...

Нет-нет, мне ничего не надо, я боюсь. Обожди минутку, я только гляну, где они там, и вернусь.

Она выбежала на улицу, Эдеварт проводил её задумчивым взглядом, он был спокоен, но, Господи, куда же всё-таки исчезло то чудо? Суровое обхождение Лувисе Магрете было для него неожиданностью, оно причинило боль, эта встреча как будто лишила Эдеварта всех его заслуг, он опять стал ничем. Эдеварт выдвинул из прилавка ящик и присел на его край.

Вернувшись, она сказала с облегчением: Нет, он там с товарищами... Покажи мне какие-нибудь бусы или шелковую ленту. Я обещала дочке.

Эдеварт показал сначала одно, потом другое, он был словно за тридевять земель отсюда и почти не разговаривал с Лувисе Магрете, только называл цены. Чтобы расплатиться, она пошла за мужем. Вернулись они вместе, Лувисе Магрете была вполне спокойна, хотя Хокон, похоже, уже немало выпил.

Поначалу он держался добродушно и даже шутил с женой, но потом сказал: Ну, ты уже всё купила, а я ещё нет. Покажи-ка мне трубки.

Эдеварт принёс трубки, много трубок, чтобы Хокон мог выбрать.

Хокон: Ещё пару слов, приятель, так ты ни в чём передо мной не провинился? Или как?

Эдеварт молчал.

Ты уже выбрал трубку? — спросила Лувисе Магрете.

Эти трубки никуда не годятся, ответил Хокон. Выбери сама!

Возьми эту, посоветовала она.

Ну, раз ты так считаешь! Потом повернулся к Эдеварту: Я возьму эту трубку, если ты сбросишь на неё цену. И ещё марку19Марка — старая норвежская мера веса, равная 0,25 кг. табака «Вирджиния». И считай, что ты от меня легко отделался. Небось рад-радешенек?

Эдеварт молчал.

Скажи хотя бы, сколько я за всё должен?

Эдеварт назвал сумму.

Гляди-ка! А мне показалось, что ты вообще ни в чём не смыслишь, всё молчишь да молчишь. Лувисе Магрете, он и дома всё время молчал?

Прошу тебя, образумься, тихо сказала она.

Образумиться? Почему он мне не отвечает? Он ведь был у меня работником!..

Хватит, заплати за покупки, велела она, и пошли домой!

Хокон не спеша расплатился, счёт был длинный, на много мелких покупок, Эдеварт всё держал в уме, но этот пьяный человек потребовал, чтобы он несколько раз пересчитал всё заново. Посреди подсчёта Хокон спросил: Так, значит, ничего худого ты не сделал? А?

Эдеварт отвернулся от Хокона и занялся другим покупателем...

Вечером, когда лавку закрыли, он отправился домой. Путь его лежал мимо людской, откуда слышались звуки гармони, там танцевали, в дверях стояла Лувисе Магрете. Видно, хозяева Доппена так и не ушли домой. Эдеварт хотел пройти мимо, на душе у него было пусто, и ему не о чем было говорить с ней.

Она пошла за ним: Мы остались до утра, он обещал весь вечер играть. Но это не страшно, соседка присмотрит за детьми. Кажется, ты сказал, что у тебя для меня что-то есть? Но я очень боюсь. Ты так добр ко мне, но я боюсь. А что это? Может, это твоя фотография?..

А ты бы её взяла?

Ну, ты ведь сам понимаешь...

Нет, это не фотография, сказал Эдеварт. Её у меня нет.

Правда? Боже милостивый, какой же ты был добрый!

Я был так влюблён в тебя, сказал он неожиданно для самого себя.

Она грустно покачала головой и промолчала.

Он: Неужели ты всё забыла, что было между нами, как ты отдалась мне, и всё остальное, неужели забыла?

Я не могу здесь стоять, шепнула Лувисе Магрете и испуганно огляделась по сторонам.

И ты даже не помнишь, что сказала мне на другое утро?

А что я сказала?

Что хотела бы, чтобы я подольше остался с тобой.

Она вздохнула: Да, но ведь он вернулся домой, сам понимаешь, мы не могли бы... Нет-нет, мне пора.

Ну что ж. Эдеварт был обижен. Ступай к своему мужу!

Она нахмурилась: Он вовсе не такой плохой, как ты думаешь, Эдеварт. Тебе следовало быть с ним помягче, поговорить с ним, поладить...

Эдеварт побелел, его охватило бешенство. Плевать я хотел на него! Пусть только сунется ко мне!

Нет-нет, Эдеварт, берегись его, слышишь! Я так боюсь!

Ха-ха! Я знаю, он любит пускать в ход нож...

Но тогда он был пьяный, она пыталась оправдать мужа, и не забывай, он сделал это ради меня, ты, верно, слышал. Он не хотел никого убивать, тот человек подтвердил это перед смертью, он сказал, что сам раздразнил Хокона. И поклялся в том перед Богом.

Эдеварт, с прежней горечью: Мне уже надоело стоять здесь и говорить о нём. До твоего мужа мне нет ровно никакого дела, так ему и передай!

Эдеварт, прошу тебя, ты был всегда так добр ко мне! Лувисе Магрете положила руку ему на плечо. Ты скоро полюбишь другую девушку и забудешь меня... Вон он! — испуганно шепнула она и побежала к людской.

Выйдя из дома, Хокон спросил, с кем она разговаривала, Эдеварт не слышал ответа Лувисе Магрете, но из сеней падал свет, и он увидел, что Хокон вырвался из рук жены и идёт к нему.

Их драка была короткой, они молча, как безумные налетели друг на друга, и неуправляемое бешенство Эдеварта решило исход: он быстро справился с противником, пустив в ход свой обычный приём — подножку и удар кулаком в ухо, Хокон скорчился на снегу.

Лувисе Магрете позвала людей, они выбежали из дома и окружили Эдеварта и Хокона, но опоздали и лишились занятного зрелища. Их взгляды не предвещали Эдеварту добра: этот пришлый нурланнец слишком быстро возвысился в их посёлке, от простого работника до приказчика в лавке, а теперь вот сбил с ног гармониста и испортил им танцы, они приняли сторону Хокона, как-никак, а он свой, местный, и стали угрожать Эдеварту. Это его не испугало, он не отступил ни на шаг, но один парень из посёлка подошёл к нему слишком близко, и Эдеварт ударил его. Все они были пьяны, в том числе и Хокон Доппен, руки и ноги не слушались его, иначе он постоял бы за себя, наконец Хокон кое-как встал и смущённо засмеялся. Лувисе Магрете стряхнула с него снег.

Мы с тобой ещё потолкуем! — крикнул он Эдеварту; за те минуты, что он лежал л снегу, Хокон почти протрезвел, разозлился и теперь опять начал махать кулаками. Лувисе Магрете закричала, кто-то из друзей пытался образумить Хокона, поднялся шум, но Эдеварт не двигался с места и молчал.

Что тут происходит? — раздался вдруг чей-то голос. Это был Кнофф. Он внимательно оглядывал собравшихся.

Всё в порядке, ответили ему. Но кое-кто счёл, что лучше сказать хозяину правду, ведь он сам возвысил этого чужака и наверняка покровительствует ему: Да это всё Хокон Доппен затеял, ничего страшного.

Кнофф глянул на Хокона: Если хочешь остаться здесь до утра, ступай спать!

Могу хоть сегодня уйти домой! — сердито ответил Хокон.

Твоя воля! — сказал Кнофф и отвернулся.

Уважение к хозяину не позволило никому его ослушаться, Хокона увели спать, и в усадьбе воцарился покой.

Эдеварт долго бродил по усадьбе, всё было залито лунным светом. После всех событий этого дня ему бы тоже стоило пойти и лечь, но в некоторых домах ещё горел свет, в том числе и в небольшом доме, где обычно находили приют оставшиеся на ночь покупатели. Что это означало? Да только то, что было ещё не поздно, и Эдеварт ещё не потерял надежду, что Лувисе Магрете выйдет из дома и поговорит с ним. Он так хотел этого, так ждал её! Но Лувисе Магрете сидит небось там сейчас со своим мужем и даже не собирается выходить на улицу. А коли и выйдет? Неужели он думает, будто она одобрит то, что он проучил её мужа? Она даже не оценила его мужества, всё было напрасно.

Нет, он для неё больше ничего не значил. Август сказал бы: скатертью дорога, и дело с концом, Эдеварт же, человек нежного склада, горевал, и ему было жаль себя. Возбуждение сменилось бессилием, и он стал думать, что Лувисе Магрете, верно, греется сейчас у печки, дым из трубы, правда, не шёл, но сегодня она промочила ноги, и юбка у неё тоже была мокрая от снега, нужно же ей высушить своё платье.

Покойной ночи! — мысленно сказал он ей и ушёл.

Ему захотелось спуститься к пакгаузам. Что он здесь делает, в этом чужом посёлке? Он мог бы жить сейчас дома, в Поллене, и отправиться зимой на Лофотены или летом в Вестеролен на лов сайды, он мог бы войти в артель и запирать сельдь в заливах, мог бы отправиться на лов в Финнмарк, мог бы заняться чем угодно и радоваться жизни. А потом женился бы на юной Рагне и жил в доме своих родителей, держал скот, выращивал картофель и сеял ячмень для своей семьи — и не нужно было бы ему бродить зимними вечерами, как сейчас, терзаясь мукой и любовью...

От беспросветного одиночества в Эдеварте вспыхнула тоска по дому, ему захотелось вернуться в Поллен, пусть его родное селение было бедное, но как там светло и прекрасно летом, сколько там хюльдр20Хюльдры — персонажи норвежского фольклора, красивые женщины, которые завлекают и губят мужчин. и водяных, а зимой можно услышать старинные предания, нет на земле другого такого места! А как дивно смеялась Рагна, когда была маленькой, впрочем, и подростком тоже, да там все дети хорошели, когда смеялись, и опять-таки если подумать, то больше нигде в мире нет таких изумительных гор, как у него на родине. Уже в марте туда прилетают скворцы, вскоре после них — серые гуси, этот волшебный плуг из птичьего гомона и крыльев, бороздящий небо, перед которым отец и мать научили его замирать и снимать шапку! Боже, как ему хотелось домой, домой, он пойдёт на север на шхуне Кноффа и с Лофотенов вернётся в Поллен, тогда он будет там всего через два месяца. В лесу уже будут линять заяц и куропатка, и ручьи вздуются от воды подо льдом, и на вербе опушатся почки... А как называются эти птахи, что кружат вокруг домов, на юге он таких не встречал, серо-желтые, неприметные и до смешного маленькие? Эдеварта охватило горячее сострадание к этим крохам, как голодно им, верно, бывает зимой; он заметил, что плачет, и сердито сказал себе: Какие-то жалкие птицы, да мне безразлично, есть они там, дома, или их давно уже нет. Это всего лишь воробьи и овсянки, мусор, а не птицы, слышишь!

Эдеварт громко шмыгнул носом и запел, чтобы подбодрить себя. Вы так поздно гуляете, да ещё и поете? — вдруг спросил у него кто-то.

Он уже вернулся в усадьбу, и возле людской его остановила экономка Эллингсен. Экономка была в меховой шубке и, судя по её раскрасневшемуся лицу, уже давно вышла из дому; кого, интересно, она тут поджидает и догадалась ли, что с ним творится?

Да, хожу и пою, ответил он. Хотел проверить, заперты ли пакгаузы, и спустился на берег. А вот вы почему так поздно не спите?

Вышла подышать свежим воздухом. Я ведь целый день кручусь в доме.

Он хотел пройти мимо неё.

Здесь был какой-то скандал, сказала она. Вы, стало быть, искали этого Хокона Доппена? Никакого скандала не было.

Был, клянусь Богом! Видно, вы отчаянный человек, если затеяли с ним драку!

Он глуп, да к тому же напился, ответил Эдеварт, но внутри себя весь расцвёл от похвалы экономки. Хоть один человек здесь оценил его! А эта йомфру Эллингсен не так уж плоха: молодая, работящая, одна заправляет таким большим хозяйством и распоряжается прислугой. Не очень красива? Но у неё ладная, статная фигура, высокая грудь, круглые карие глаза, а сейчас она ещё надушилась приятными духами, Эдеварт с удовольствием вдыхал их аромат.

Берегитесь его, сказала она. Вам известно, что он однажды натворил?

Да, равнодушно ответил Эдеварт и прибавил заносчиво: Только я его не боюсь.

Экономка: Ведь вы знакомы с его женой? Гм... я недолго работал у неё осенью. Помогал ей по хозяйству.

Она вам нравится?

Похоже, экономка что-то разнюхивала, она наверняка следила за ним, видела, как он разговаривал с Лувисе Магрете, и, может быть, даже наблюдала из окна за дракой. Нравится, мне? — переспросил он. Мне её просто жаль. Только не думайте, что она жалуется, она никогда слова дурного не сказала о своём муже.

Да вы совсем замёрзли, сказала экономка. Ну-ка, разрешите!.. Она хотела прикрыть его полой своей шубки, но он со смехом уклонился, тогда она предложила ему пойти домой и вообще была очень заботлива. Ступайте спать, сказала она. Я провожу вас. А у двери эта йомфру Эллингсен, эта весёлая бестия сказала ему: Доброй ночи! Вы не пригласите меня зайти?

Он даже рот раскрыл от удивления: Что?..

Ха-ха-ха! — засмеялась она и ушла.

Под утро Эдеварт проснулся, оттого что кто-то бросил снежок в его окно. Он и его друг пекарь вскочили и выглянули в окно, но там никого не было — месяц зашёл за гору, а утро ещё не наступило. Эдеварт поспешно натянул на себя первое, что попалось под руку, и выбежал во двор; он был так влюблён, так тосковал, что в нём снова вспыхнула надежда. И он не ошибся, Лувисе Магрете ждала его за углом дома, дрожала от страха, но ждала.

Пожалуйста, не спи, сказала она.

Я и не сплю, Эдеварт был удивлён.

Понимаешь, он совсем спятил от вина.

Ты позвала меня, чтобы предупредить? — спросил он с благодарностью. Хотела меня спасти?

Нет. Впрочем, да, и это тоже, но... Не спи, пожалуйста. Я так боюсь! Она помедлила и побежала к дому, где ночевала вместе с мужем.

Всё ясно, она хотела спасти не его, а своего мужа, чтобы тот снова не натворил беды, не хотела, чтобы он ещё раз угодил в тюрьму! Эдеварт вернулся к себе, остаток ночи он пролежал без сна и окончательно решил, что покинет это злосчастное место и вернётся в Поллен, как только представится такая возможность. Незадолго до этого Эдеварт получил письмо от отца, который благодарил его за присланные деньги: такая великодушная помощь, щедрый дар, теперь они обеспечены едой на всю зиму и сделали на сарае новую крышу из дерна, старая протекала, осталось и на платьица для сестёр, которые Юсефине из Клейвы им уже сшила, она такая мастерица. Письмо было написано Йоакимом, он-то был мастер и писать и читать, не чета Эдеварту — веснушчатый, смышленый, в борьбе и подножках ему тоже не было равных. О себе Йоаким написал, что идёт с артелью Каролуса на Лофотены, а потом хотел бы попытать счастья с неводом, если, понятно, пойдёт сельдь. Четвёртого августа ему стукнуло четырнадцать, но он уже конфирмовался, раньше своих сверстников, и теперь на Лофотенах у него будет полный пай...

Да-да, Йоаким хороший малый, в нём Эдеварт не сомневался, вот кто не увязнет в мечтах и жалких выдумках и найдёт своё место в жизни.

Утром Эдеварт встал за прилавок, покупателей было мало. Лувисе Магрете и её мужа он увидел в длинном коридоре лавки, где стояли печи, заступы и всякий скобяной товар, она держала его за руку и, похоже, хотела увести прочь, но Хокон всё-таки вошёл в лавку и остановился перед прилавком. Мешок он опустил на пол. Мы уходим домой, сказала Лувисе Магрете, но вчера мы забыли кое-что взять.

Хокон явно проспался, вид у него был пристыженный, глаза красные, он угрюмо попросил то, что они забыли купить, и расплатился без лишних слов. В лавку вошла рыжеволосая девушка, с которой Хокон разговаривал накануне, и один из помощников приказчика занялся с нею; увидев девушку, Лувисе Магрете побледнела и встала между нею и Хоконом, иначе как неприязнью и глупой ревностью её поведение было не объяснить.

Эдеварт невольно проникся жалостью к Хокону; ночью он думал, что, пожалуй, Хокон Доппен просто приревновал к нему свою жену, потому и выказал такую враждебность, он и сам бы не меньше озлился в таких обстоятельствах. Как-никак, а он провёл в доме Лувисе Магрете несколько недель и уехал лишь дня за два до возвращения Хокона. У Хокона были причины сердиться.

Быстро ты вчера ушла с танцев! — обратился Хокон к рыжеволосой девушке.

Да. Она улыбнулась. А что, стоило остаться? Спроси у этого, с золотыми кольцами! Лувисе Магрете: Не надо, пожалуйста! Хокон послушно сбавил тон, но всё же повернулся к Эдеварту: Никак мы вчера с тобой повздорили, приятель? Эдеварту всё ещё было жаль Хокона, и он буркнул: Не о чем говорить!

Ответ Эдеварта разозлил Хокона, в тот день на него никто не мог угодить, тем более что рыжеволосая девушка стояла рядом и всё слышала. Слова, что об их вчерашней драке и говорить нечего, ранили его мужскую гордость, недоставало ещё, чтобы этот добряк Эдеварт и эта рыжая решили, что с ним всегда легко справиться, как вчера. Он спросил: Но ведь что-то всё-таки было, верно?

Эдеварт не ответил.

А то ли ещё будет! — сказал Хокон и засмеялся рыжеволосой девушке.

Лувисе Магрете: Ну, мы готовы!

Хокон посмотрел на неё: Да-да, Лувисе Магрете, я был тебе плохим мужем, ты заслуживаешь лучшего, и я не такой щеголь, у меня нет четырёх золотых колец, которые я мог бы выставлять напоказ, как некоторые, не буду называть имён...

Господи, Хокон, не надо! — простонала она.

Хокон быстро взвалил мешок на плечо и вместе с женой вышел за дверь. Эдеварт слышал, как он говорил, идя к двери: Я только хотел спросить у него, носил ли он свои золотые кольца, когда работал у меня.

Закончилась рождественская торговля, миновало Рождество, и январь, и часть февраля. Теперь Эдеварту поручили осмотреть шхуну и подготовить её к плаванию. Кто же у вас шкипер? — спросил он. Должен приехать один человек, ответил Кнофф.

У Кноффа не было времени заниматься такими мелочами, должен приехать один человек, а уж приедет или не приедет... Кнофф был занят. Он собрал всех своих лошадей, нанял ещё лошадей в посёлке и велел возить камни с полей; камень за камнем, много больших каменных глыб было свезено к самому концу причала — они должны были лечь в основание пристани. Кнофф радовался зимней дороге с морозом и снегом и устойчивой погоде, лучшей погоды для строительства пристани и пожелать было трудно — камни укладывали друг на друга по прямой линии, платформа, поднимающаяся над водой, должна была иметь пятнадцать локтей в вышину, не считая той части, что будет скрыта под водой, специально для этих работ выписали водолазов из Тронхейма; кроме того, там трудились каменщики, ремесленники, работал большой подъёмный кран, паром и телеги. Расходы? О, они были огромны! Кнофф уже получил некоторое представление об ожидавших его расходах, когда по субботам расплачивался с десятью возчиками, возившими на своих лошадях камень, и с десятью работниками, которые взрывали в горах скалы, распиливали каменные глыбы и укладывали их на сани.

Когда судам пришло время отправляться на Лофотены, Эдеварту поручили набрать команду для шхуны. Это должен делать шкипер, возразил он. Кнофф согласился с ним, но шкипер не приехал, тот человек, которого он прочил в шкиперы, прислал отказ, и у Кноффа остался один выход: назначить шкипером Эдеварта. Этого я не могу, сказал Эдеварт. Кнофф взглянул на свои часы, у него было мало времени, но пришлось объяснить: Ты просто поведёшь шхуну за галеасом, а галеас поведёт мой старый шкипер. Разве ты не говорил, что тебе приходилось покупать рыбу на Лофотенах? Вот и хорошо, закупишь рыбу, деньги получишь у шкипера галеаса, советуйся с ним во всём. На новые возражения Эдеварта Кнофф только сказал: Ты же не хочешь, чтобы шхуна осталась дома? Нет, но... Недосуг мне толковать тут с тобой, поведёшь шхуну и баста!

Эдеварту предложили почётную должность, и больше он не отказывался. Само собой, Август научил его водить шхуну, иначе и быть не могло; и читать карту, насколько это требовалось для поездки на Лофотены, Эдеварт тоже мог, вот он и решил отважиться на такое путешествие.

Он нашёл Кноффа и спросил: У вас в пакгаузе висит старый невод для сельди, на что он вам?

Невод для сельди? А почему ты спросил о нём?

Я бы взял его.

Кнофф думал недолго. Бери, сказал он. О цене мы столкуемся потом.

Хозяин снова оказал ему доверие, не каждый получил бы невод для сельди под честное слово. Но и не каждому, как Эдеварту, пришла бы в голову блестящая мысль построить пристань.

Шли последние дни, за всем приходилось следить, и провиант, и бочка со спиртным, и хлеб, и бочонки с солью доставлялись на борт. Эдеварту предстояло по-доброму проститься с экономкой Эллингсен, избежать этого было невозможно, ведь он несколько раз дружески разговаривал с нею за последнее время, и чёрт её знает почему, но экономка придавала особое значение этой дружбе, словно ей предстояло длиться вечно. Эдеварт вовсе и не думал об экономке, он не был влюблён в неё, однако немало гордился тем, что такая женщина не гнушается иметь с ним дело и что в лавке она не замечает других приказчиков, а смотрит только на него. Это придавало ему уважения к себе.

Он быстро сошёлся со шкипером галеаса Нуремом, седым, пожилым, весьма состоятельным человеком, в селении у него была небольшая усадьба. Шкипер пригласил Эдеварта к себе домой, и Эдеварт прогостил у него целые сутки, на угощение шкипер не поскупился. Уже позже, на Лофотенах, Эдеварт уразумел, что именно крылось за этим гостеприимством. У шкипера были только сыновья, он не искал жениха для дочери, но хотел заручиться дружбой Эдеварта с другой целью.

Наконец они отправились в путь, впереди шёл галеас, шхуна под названием «Хермине» — шкипер Эдеварт Андреассен — следовала за ним. Это было проще простого, ясная погода, звёзды, безделье. Эдеварт побывал в Будё и купил новые подарки для своих домашних: платье с безрукавкой для матери, обувь и разные мелочи для остальных, слов нет, до чего приятно было держать в руках эти вещи и воображать себе, как их примут дома, сёстры, конечно, благодарно вложат свои ручонки в его ладонь.

Добрых три недели шли они до Лофотенов, потому как погода была тихая и безветренная, наконец они добрались до Скорвена, старого, богатого селения на Лофотенах. Эдеварту уже случалось бывать в нём. Промысел только-только начался, мало рыбаков и мало покупателей. Кнофф приказал им всё время узнавать, как идёт лов и на Западных Лофотенах, и, если там рыбы больше, отправиться туда.

Когда на Лофотены прибыл Каролус со своей артелью и на своём карбасе, сердце Эдеварта дрогнуло, ведь все они были знакомые и соседи из Поллена; его брат Йоаким стал совсем взрослым парнем, он унаследовал тяжёлые отцовские кулаки, а вот своим круглым конопатым лицом не походил ни на кого. Встреча с Эдевартом удивила всех, полленцы не верили своим глазам: Эдеварт — шкипер на чужой шхуне и будет скупать их рыбу, да это даже в голове не укладывалось, как же так получается? Уж не свалилось ли на него наследство от какого-нибудь богатого дядюшки, или ему посчастливилось побывать в самой земле Ханаанской? Вся артель явилась к нему на борт, и он всех угощал и поил. С артелью пришёл на Лофотены и Теодор, тот самый, с грыжей, -что ходил с Августом и Эдевартом в Берген и потому считал себя в морском деле опытнее других, Теодор говорил всем об Эдеварте: Он парень не промах, я видел его в море! Теодор спросил об Августе. Что Август, ответил Эдеварт, Август колдун, оставь его в море на голой шхере, у него тут же вырастут крылья и он перелетит на сушу! То он был в Риге, а то уже в Левангере, и с каждым разом становится всё богаче и богаче! Рыбаки с большим удивлением разглядывали снаряжение Эдеварта, ему даже пришлось показать им своё золотое кольцо в виде змейки, три раза обвившейся вокруг пальца. Вот что значит повидать мир и стать большим человеком! — сказал Каролус. Один из его артели, старый Мартинус, который всю жизнь был шкотовым матросом на карбасе, поддакнул ему: Да-да, Каролус, ты вот стал у нас в Поллене старостой, важным человеком, и все считают, ты многого добился, а что мы? Ничтожество, прах!

Они полюбопытствовали, не думает ли Эдеварт сушить свою рыбу в Поллене, да, есть у него такое намерение. А сколько он собирается платить за день, спросили они, и он ответил, что платить будет столько же, сколько платят в других местах, где сушат рыбу. На этом они поблагодарили его за угощение и ушли.

Йоаким остался на шхуне, он рассказал Эдеварту о родных и ещё раз поблагодарил брата за присланные домой деньги, теперь на сарае новая крыша, а девочки ходят в церковь в нарядных платьях. Мать всю зиму хворала, да и нынче, когда Йоаким уезжал из дому, она лежала в постели, но сама она говорит, что это неопасно. Отец здоров и зимой однажды прошёл вдоль всей телеграфной линии. А так в Поллене перемен никаких нет, впрочем, старостой у нас теперь Каролус, потому как прежний староста, лавочник, хотел, чтобы мы построили дорогу, а Каролус полагал, что мы этого не потянем, вот его и выбрали старостой. Но у самого Каролуса дома не всё ладно, сказал Йоаким, его жена стала чудить.

Как же она чудит? — поинтересовался Эдеварт.

Разговаривает вслух сама с собой, стала вроде дурочки, люди полагают, что без нечистого тут не обошлось.

Ане Мария?

Да, кто бы мог подумать, что с ней такое случится? — воскликнул Йоаким. Всегда такая гордая, самостоятельная, зимой, когда мужчины уходили на Лофотены, ей ничего не стоило самой зарезать теленка. Люди в толк не возьмут, что с ней сталось. Ей всё слышатся крики с болота; это, мол, Скору кричит, душа его никак не обретёт покой, говорит она. Когда Каролус вернулся домой и стал старостой, она велела ему снарядить всех мужчин, чтобы они перекопали болото и нашли Скору. Уж так она близко к сердцу приняла гибель Скору, хотя и сделала всё, что было в её силах, чтобы спасти его. Нет, Каролусу сейчас нелегко, он и на Лофотены боялся идти, как её оставишь одну...

Эдеварт показал брату вещи, которые намеревался весной, когда вернётся домой, подарить родным, Йоакиму он тут же отдал блестящий нож в ножнах, а потом отвёл его в трюм и показал ему невод. Бери, коли хочешь! — сказал он.

Как это, бери? Йоаким растерялся и начал перебирать невод; большой, тёмный, он высился горой — настоящий невод для сельди. Как же это?.. Я не могу!..

Он твой! Эдеварта распирало от гордости.

Йоаким, не в силах опомниться: Господи, ну и брата ты мне послал!

Они засмеялись, на глазах у них блестели слёзы, оба были взволнованны. Юный Йоаким представил себе такую картину: он хозяин невода, вокруг него взрослые мужчины, и он каждому указывает его место, теперь он может загородить неводом пролив и запереть в нём невиданное богатство, половина взятой сельди, по обычаю, принадлежит хозяину невода... Братья потолковали о неводе — какова его длина, откуда он взялся, сколько стоит; Йоакиму хотелось тут же забрать его с собой, но невод для сельди не носовой платок, его в кармане не унесёшь, в конце концов они порешили, что его заберёт Каролус на своём карбасе. А пока суд да дело, они сняли на берегу сарай, чтобы хранить там невод.

Дни шли, промысел был не слишком удачен, да и погода всё время менялась. У Эдеварта всё было готово: место для разделки рыбы, бочки для рыбьего жира, соль, один из его людей, раздельщик, каждый день проверял свои ножи. Но рыбы по-прежнему почти не было. Эдеварт скупал всю, какую мог, но она едва покрывала дно трюма.

Однажды к Эдеварту пришёл шкипер Нурем и сказал, что получено сообщение с запада — там рыбы не больше, чем здесь, но зато нет и закупщиков, и он считает, что одному из них стоит попытать счастья на западе, по его мнению, лучше пойти галеасу. Шкипер оставил Эдеварту денег, он был по-отечески добр и заботлив. Между прочим, он хотел бы кое-что сказать Эдеварту... сказать своему молодому другу... надо кое о чём договориться, так, пустяки, ничего важного, но... Он давно работает на Кноффа, уже двенадцать лет покупает для него рыбу, и всегда всё обходилось, вот и нынче им следует показать, что они не глупее других шкиперов и не упустят своей выгоды — одно судно даёт на шиллинг больше, другое — на шиллинг меньше, судовладельцу не под силу уследить за ценами, они меняются день ото дня, а у Кноффа и своих дел хватает...

Словом, шкипер Нурем хотел узнать у Эдеварта, не договорятся ли они, чтобы самую малость обмануть Кноффа на закупке рыбы, что думает на сей счёт его молодой друг?

Поначалу Эдеварт не знал, что и сказать.

Вся хитрость в том, что если им удастся купить рыбу на два шиллинга подешевле, то эти два шиллинга они положат себе в карман, понятно?

Понятно, сказал Эдеварт. Но разве рыба может вдруг оказаться на два шиллинга дешевле? Да никогда. На каждый день своя цена.

Верно. Нурем был поражён такой неопытностью. Но ведь мы сами и назначаем цену на каждый день, что нам стоит поднять её на два шиллинга, чтобы и нам тоже кое-что перепало?

Ах вон оно что! Эдеварт вспомнил, как Август, его товарищ, говорил, что при закупке рыбы можно позаботиться и о себе; выходит, этот способ давно известен, и Август знал о нём, а уж Август дока в таких делах.

Вот и договорились, продолжал Нурем. Кнофф не станет узнавать у других закупщиков, сколько они отдали за рыбу в такой-то или такой-то день, а коли и спросит, то наверняка получит от других шкиперов тот же самый ответ, потому что все шкиперы поступают так же, они-то меня этому и научили.

Ну, коли все так делают!.. Эдеварт сдался.

Всё будет хорошо, считал Нурем, этот пожилой, всеми уважаемый шкипер и состоятельный землевладелец. Нужно только договориться между собой и писать одну и ту же цену. А то, что их суда теперь разделятся и галеас пойдёт на запад, им только на руку, лишь бы цены на рыбу не слишком отличались одна от другой.

Перед уходом шкипер Нурем пожал руку своему дорогому молодому другу, и Эдеварт принял это как своего рода клятву в верности. А что ему ещё оставалось? Если он сообщит об этом плане хозяину, ему наверняка не поверят — Нурем уже давно работает на Кноффа, и с чего это Эдеварту быть лучше всех остальных, с чего он станет мешать самому себе? Ясное дело, Нурем хитрец, дружбу и гостеприимство, оказанное им Эдеварту, он использовал для того, чтобы втянуть его в свои махинации.

Таковы люди.

Наконец рыба пошла всерьёз и шла некоторое время; Эдеварт всё покупал и покупал, и благословенные шиллинги уютно чувствовали себя в потайном ящике стола, аккурат до середины марта, когда разразился шторм и остановил промысел. Штормовое предупреждение оставалось поднятым три дня.

Люди долго потом вспоминали тот шторм, погода на равноденствие словно сошла с ума, ветер сотрясал землю и перепугал людей. Началось с небывалого в тех местах затишья: всё словно вымерло, даже морские птицы молчали, мир походил на спеленатого ребёнка. Эта тягостная неподвижность была хуже всего, она не позволяла думать Ии о чём другом, людей давило это бессмысленное ожидание. На двенадцать часов миропорядок по какой-то причине нарушился, и одного этого сбоя было бы достаточно, чтобы души не выстояли, — но вот вздрогнул стебелек на дерновой крыше рыбацкой избушки, вздохнул ветер, тишина даёт течь, море опять оживает, вдали что-то возникает... что-то приближается, как шлейф, как шумный поток, приближается, приближается, вступает одна труба, её голос пробуждает другие трубы, звучат трубы, тромбоны и органы, они ревут, воют и неистовствуют. За два часа море превращается в белый ад.

Люди не пострадали, у них было двенадцать часов, чтобы спасти снасти и укрепить тросами крыши домов и рыбацких избушек. Третий день оказался самым тяжёлым, грохот моря не умолкал ни на минуту, месяц, бегущий среди туч, напоминал раскосый глаз. Наконец штормовое предупреждение сняли.

Только через неделю промысел начал налаживаться, отчасти в том была вина и самих рыбаков. Они пошли за рыбой на свои старые места, но там рыбы не было, прошли дальше в море — нет, пусто. Рыбаки снова стали искать её ближе к берегу, тут и нашли, она шла в море, оказалось, рыба пережидала шторм у берега. И снова недели две рыбаки брали большие уловы, Эдеварт покупал и покупал, шиллинги превращались в крупные купюры, которые ложились в бумажник.

На Пасху Каролус со всей артелью отправился домой, он хотел проведать жену, вдруг ей полегчало. Йоаким воспользовался случаем, чтобы переправить домой через Вест-фьорд свой невод. Эдеварт послал с ним отцу два далера из накопленных им денег. Ах этот отец, никогда-то он ничего не просил, лишь всякий раз, получая небольшую помощь, изумлённо качал головой!

Но Пасха прошла, а Каролус с артелью так и не вернулись. После праздников промысел возобновился, и Эдеварт опять стал скупать рыбу, однако и на седьмой день Пасхи Каролуса всё ещё не было в Скорвене. Что там дома стряслось? Эдеварт послал телеграмму, но ответ пришёл только на десятый день Пасхи; Йоаким телеграфировал, что загородил неводом залив Хоммельвикен, недалеко от Поллена, сельдь замечательная, и заперто её в заливе видимо-невидимо, несколько перекупщиков уже есть, соль и бочки тоже, этой зимой артель в Скорвен больше не вернётся. Низкий поклон...

Об этом случае писали и говорили — дар Провидения, послание Небес, сказочная удача.

Чёртов Йоаким, глаз у него оказался зорче, чем у других, к тому же никто, кроме него, не промышлял там сельдь; когда они, возвращаясь из Скорвена домой, шли мимо Хоммельвикена, Йоаким приметил птиц и фонтаны двух китов, направлявшихся к берегу. В минувшем году ему довелось быть на лове сельди, он узнал приметы и крикнул Каролусу, чтобы тот остановился. Поначалу Каролус воспротивился, он спешил домой к Ане Марии, но киты и птицы, они хоть какого нурланнца насторожат. И Каролус уступил. Они посовещались, действовать следовало незамедлительно. Как им удалось раздобыть в Нижнем Поллене четырёхвесельную шлюпку, как удалось набросить один конец невода на береговую скалу и изготовиться вовремя принять косяк — они и сами потом удивлялись. Киты и птицы шли за сельдью в глубь залива — только бы косяк не повернул назад! Йоаким, хозяин невода и глава артели, ждал решающего момента: он должен был рассечь косяк на две части и протянуть невод с берега на берег. Птицы были уже у них над головой, со всех сторон их окружала сельдь. Гребите! — крикнул Йоаким, и рыбаки налегли на вёсла. Они гребли среди сельди, которая шла в залив. Каролус счёл, что они отсекли слишком малую часть косяка, но Йоаким показал вперёд. Давай к берегу, прямо вперёд! — крикнул он. А то мы запрём и китов! Это было чудо, постепенно рассечённый неводом косяк разделился, и киты стали преследовать ту часть, которая снова повернула в море. Когда невод достиг другого берега залива, в запасе осталось ещё не меньше дюжины футов.

Залив был заперт, но люди трудились до вечера, пока не убедились, что всё сделано правильно. У них не было водяного бинокля, но они и так знали, что дно в заливе чистое и белое, они проверили два места, где сельдь могла бы просочиться, и, представляя себе огромную мощь косяка, усилили крепления на берегу. Теперь всё зависело от прочности невода!

Запор был поставлен, и артель надеялась на удачу. Староста Каролус и другие опытные рыбаки заключили, что, верно, тот же благословенный лофотенский циклон побывал и здесь и пригнал к берегу и сельдь и китов. В Поллене люди рассказывали всякие страсти про этот шторм, с небес доносился неслыханный доселе гул, такой силы шторма никто и припомнить не мог: одна женщина везла из леса дрова, так ветер свалил с ног и её и лошадь; крыши со многих домов унесло в море — неудивительно, что люди плакали, жались друг к другу и молились Богу. И неудивительно также, что Ане Мария, которая и до того была почти как дурочка, теперь помешалась окончательно, она легла в постель и завязала себе рот, точно боялась что-то выболтать.

Но стоило шторму утихнуть, как люди пришли в себя, а добрая половина даже устыдилась, что молилась Богу. Мало того, когда артель Каролуса вернулась домой вся в чешуе от сельди и сообщила, что они заперли залив рядом с Полленом и теперь загребут кучу денег, души в этом бедном селении возликовали, даже Ане Мария встала с постели, сняла со рта повязку, и страха в ней теперь было не больше, чем во всех остальных.