Онлайн чтение книги Дикая жизнь Wildlife
12

В столовую нас погнали сразу после приезда – слушать зажигательную приветственную речь директора, доктора Квонг. Ким Квонг. Миниатюрная, неглупая, элегантная, она, конечно, мигом получила кличку Кинг-Конг. Никто ее, разумеется, не слушал – все перевозбудились, и толпа бурлила, как в «Разрушителях легенд», когда собирают кучу таблеток «алка-зельтцер» в замкнутом пространстве, добавляют воды и вышибают таким способом дверь. Помню только привычные слова – «возможность», «ответственность», «лидерство», «трудности», и пошло-поехало.

А теперь распределяют нас по корпусам. Этого все и ждали. Совсем как в «Гарри Поттере», только освещение здесь ярче и шляпы нет.

Мою фамилию прочитали в списке корпуса «Беннетт», после Холли и Элайзы, я воскликнула «й-есть!», а Софи Уоткинс съязвила: «Было бы чему радоваться!»

Шесть человек на корпус, и даже койки уже распределены – на каждой свой номер. Никаких споров, никаких обменов.

Мне повезло: досталась нижняя койка у стены. Как раз то, что надо. Я – ученица номер тридцать пять.

Свой номер полагается выкрикивать, если мы соберемся на спортплощадке в экстренном случае. Но какая разница, у кого какой номер, если в буше начнется пожар или в лагере взорвется бомба? Представляю, что будет, если все начнут выкрикивать номера одновременно или забудут свои. Дикая мешанина из цифр! Как будто больше заняться нечем, кроме как орать номера.

Такая здесь система – их здесь, похоже, любят. Если мы откроем дверь после того, как все карточки-пропуска уже провели через щель панели возле двери, раздастся сигнал тревоги (не для нас). Они бы нам и микрочипы вживили, если бы думали, что родители согласятся.

* * *

По пути к выходу встречаю Майкла.

– Какой у тебя номер, Сибилла? – спрашивает он.

– Тридцать пять. А у тебя?

– Сорок девять. Я надеялся, что будет простое число, но поменять же не попросишь.

И он гримасничает так, что сразу ясно: он сам знает, что даже заикаться о таких вещах стремно, но со мной можно, и он этому рад.

Только Майкл способен расстроиться, что ему не досталось простое число. У него есть аж несколько книг об одних только простых числах. Когда я вижу на лице Майкла мечтательную и туманную улыбку и спрашиваю, о чем он задумался, он обычно отвечает, что о простых числах. А на моем лице то же выражение означает, что я размечталась о еде. Или, после вчерашней вечеринки, о Бене Капальди. Нет уж, с этим пора завязывать.

А если у Майкла встревоженный вид, скорее всего, он размышляет о сложностях государственного управления или о природе сущего. Мой встревоженный вид обычно значит, что меня не покидает ужасное ощущение, будто бы я забыла что-то важное, или посеяла мобильник, или ключи, или очки (опять!), или хочется есть, и неизвестно, когда удастся перекусить в следующий раз.

Когда Майкл спокоен и расслаблен, как правило, это потому, что он только что закончил длинную изнурительную пробежку, решил длинное и трудное уравнение или разучил длинную и сложную пьесу на фоно. Я выгляжу расслабленной чаще всего после того, как удалось вздремнуть на йоге, или с чувством, не торопясь, почитать роман девятнадцатого века, или найти мобильник, ключи или очки.

Мы выходим на непривычно будоражащий свежий воздух, и у меня вдруг начинает щемить сердце от тоски по дому. Долгие недели мы строили планы, готовились, покупали немыслимое снаряжение, гадали, с кем нас поселят, – и вот на тебе, начинается кошмар.