Онлайн чтение книги Ты и я You and I
Глава XXIV

Чары Иннишаннона подействовали сразу. Он замерцал навстречу Нику сквозь аметистовый туман, словно радостно приветствуя его, и тотчас заключил его в свои объятия — мягко, но властно.

Ник повел Килмера в сад. Розы были в полной красе — будто цветные гребни волн вздымались к небу, пылающему золотом.

Молодого Килмера захватила обстановка. Он сразу оценил непередаваемое обаяние веков; в нем заговорило то же невольное почтение, что в Нике.

Притом он кое-что понимал в хранившихся в замке коллекциях и высказывал вполне здравые суждения.

Его присутствие и помогало Нику забыть, и напоминало: помогало забыть Лондон, напоминало о притязаниях на него Иннишаннона.

К обеду вышла Алтея. Она умно поддерживала разговор. Она выработала в себе любезную манеру обращения, которая производила впечатление.

— Лучше как можно скорее покончить с этим, — заявил Ник еще в Лондоне, поэтому переговоры были назначены на следующее утро в одиннадцать часов.

— Любые условия, — угрюмо повторил Ник, — любые…

Алтея вошла в самом подобающем для раннего утра в деревне виде: короткая юбка, высокие сапоги, одна нитка жемчуга поверх белой шелковой блузки.

Казалось, она излучала беспристрастие.

Дело было безнадежное: говорили оба адвоката — Алтея слушала; настаивал Ник — Алтея слушала. В конце концов, она сказала, очень негромко:

— Я не намерена искать развода, ни сейчас, ни в какое-либо другое время. — Подняла светлые голубые глаза на трех мужчин и добавила: — Это мое последнее слово.

Ник вышел вслед за ней.

— Алтея, погодите, прошу вас. Необходимо, чтобы вы выслушали меня. Вы, по-видимому, не отдаете себе отчета в том, что я могу помешать вам жить здесь или в каком-либо другом месте, что меня даже нельзя заставить давать вам содержание.

— Доминик, помешаете ли вы мне жить здесь или нет, будете ли давать содержание или нет, — я все равно не соглашусь на развод. Пока вы не стали владельцем Иннишаннона, я соглашалась, — хотя и под сильным давлением, — освободить вас. Ни один из нас не имел тогда большого веса. Сейчас с нами считаются. Мы обязаны в отношении зависящего от нас люда жить добропорядочно, повиноваться велениям нашей церкви. Ничего, что бы вы ни сказали, не поколеблет моего решения. Для меня ясно, что вы не выносите меня, и я могу вам обещать, что, по возможности, не стану вмешиваться в вашу жизнь. Я сделаю все, что смогу.

Ник крикнул, взбешенный:

— А ваша церковь позволяет вам насиловать волю других людей, отнимать у них счастье? Нет такого веления церкви, которое предписывало бы вам дать двум другим людям возможность жить, как вы выражаетесь, "добропорядочно"?

Алтея только улыбалась. Он готов был ударить ее.

— Не я… — начала она.

Он отвернулся, не помня себя, и с затуманенным взором выскочил из комнаты в сад.

— Как видите, бесполезно, — сказал он позже Килмору.

— Боюсь, что да, — откровенно ответил Килмор. Ник кивнул головой. Поколебался было, затем, пробормотав что-то о прогулке верхом, ушел.

Он сам оседлал себе лошадь и поехал к морю.

Итак, это бесповоротно: он никогда не сможет жениться на Тото. Все, что он говорил Вероне, не имело под собой никакой почвы.

Но в конце концов неважно, что он говорил Вероне, дело не в ней — дело в Тото.

Они никогда не смогут повенчаться, а ему неизбежно придется проводить часть года в Иннишанноне.

"Что, если он и Тото разойдутся, если он обратится к Вероне?"

— Трус! Негодяй! — одернул он себя.

Положение отвратительно, безнадежно. Но можно махнуть на все рукой и увезти Тото — больше ничего не остается.

Он пустил лошадь галопом и, когда она повернула на полном ходу, так что песок фонтаном взвился из-под копыт, перед ним вычеканился на фоне летнего неба Иннишаннон.

Словно ножом по сердцу полоснуло.

Да, либо Тото, либо Иннишаннон и его карьера.

Он позабыл об этом давеча. Раз он будет жить с Тото за границей, ему, конечно, придется бросить службу.

Он сдавил каблуками бока лошади; она взвилась на дыбы, потом сделала скачок вперед и помчалась карьером.

Борьба была по душе Нику в эту минуту; он радостно встретил бы какой угодно ураган лицом к лицу, что угодно, — лишь бы уйти от самого себя.

Он въехал в воду, и соленые брызги обдали ему лицо. Карьера, домашний очаг — или скитальческая жизнь, беспокойная, неудовлетворяющая, с утомляющим сознанием, что он сам испортил жизнь другому человеку.

Счастье? О да, счастье обладания и все связанное с ним.

Он говорил себе, что одному человеку из миллиона приходится решать такую проклятую задачу. Один шанс на миллион — и тот выпал ему на долю. Месяц тому назад он был доволен выше всякой меры; будущее казалось полным радости и света: он женится на Тото, и они будут всегда вместе; он любил свою работу и знал, что вложит в нее еще больше силы, когда будет счастлив, — так бывает всегда.

А сейчас? Каким бы путем он ни пошел, за ним вслед пойдут сожаления, неудовлетворенность, сомнения.

Ему в голову не приходило, что он полюбит это место, что любовь к земле у него в крови. А теперь земля держала его, не отпускала.

Надо написать Тото. Он обещал. Она знала, что он поехал с тем, чтобы попытаться уладить все.

Сидя у себя в библиотеке, обширной, мягко освещенной, он вспомнил вдруг вчерашнюю ночь в лондонской квартирке. Тото, свернувшуюся у него на руках, запах жасмина, легкий беспорядок, вещи Тото — маленький шелковый комочек на стуле — и блеск кольца, ее "обручального" кольца, как называла его Тото, у нее на руке.

Он не мог написать ей, не мог сказать правды, — отчего не позвонить по телефону?

Он позвонил. Вошел слуга.

Ник дал номер лондонской квартиры, закурил сигару и стал ждать.

Если даже линия сильно загружена, можно будет, по крайней мере, сказать друг другу "спокойной ночи".

Слуга вернулся: связь с Лондоном установлена.

Ник ясно услышал голос Анри.

Он говорил по-французски: пусть Анри попросит мадам к телефону.

— Мадам нет дома, милорд, — ответил Анри.

— Нет дома?

Это было скорее разочарованное восклицание, чем вопрос, но Анри сказал:

— Заезжал мсье Треверс.

— Не говорите, что я звонил.

Вернувшись в библиотеку, он остановился у письменного стола: острое ядовитое жало ревности впилось ему в сердце. Одно дело думать о разрыве с Тото, как о некой отдаленной возможности, другое дело — знать, что она уехала с Треверсом, который обожает ее, тогда как она принадлежит ему, Нику. Думать ли самому о какой-нибудь вещи или сознавать, что тебе навязывают эти мысли, — большая разница.

Он вдруг присел к столу и хладнокровнейшим образом изложил в письме к Тото всю правду, в глубине души сознавая, что это жестоко и что говорит в нем сейчас бешеная ревность.

Как только письмо было отправлено, он дорого дал бы, чтобы вернуть его.

В конце концов он решил отправиться на следующий день утром в Лондон и переговорить откровенно с Тото.

— Пусть решает сама, — была его последняя мысль.