Онлайн чтение книги За колючей проволокой
Глава 2

Поужинали. Шпак смачно рыгнул, вытер ладонью рот и вышел подышать свежим воздухом. Ночь была темная, душная. Облокотись плечом о косяк, Шпак вспомнил станицу, дом, хозяйство… Мысли текли, нагоняя одна другую. Ему ярко представился амбар, до отказа наполненный душистым зерном.

«Бьюсь вот у чужих порогов, а своего не вижу. Брожу бобылем, да и сдохну, видно, кобелем», — горестно думал он.

От клумбы плыл сладковатый запах вянущих роз и табака. Шпак, беззвучно ступая сапогами по каменной дорожке, осторожно обошел клумбу.

В конюшне раздалось ржание лошадей и резкий стук копыт о деревянный настил.

«Опять мой балует», — подумал Шпак и направился было к конюшне, но в эту минуту до него донеслись хруст соломы и торопливые шаги. Он поспешно вытащил из кармана наган. Так же, как когда-то подстерегал конокрадов, он прилип к стенке и замер. Из-за угла неожиданно вышла белая неясная фигура, направляясь к кухне.

Шпак пробежал вдоль стены и, не спуская расширенных зрачков с идущей впереди, остановился у дорожки. Женщина в белом приближалась быстро, и Шпак, замирая, преградил ей путь. Она заметила его, боязливо сошла с дорожки. Он, крадучись, сделал к ней несколько шагов, говоря что-то невнятное.

— Одейть оде мине[2]Отойдите от меня., — промолвила девушка.

Это была она, та самая горничная, которую Шпак приметил еще во время ужина.

— Катя, — тихо, срываясь с голоса, проговорил он и подошел вплотную. — Катя… Катенька!

— Ниц, пане, я — Казимира, — и девушка кинулась прочь.

Но Шпак одним прыжком догнал ее, и рука, пахнущая табаком и конской сбруей, закрыла ей рот…

— А-а-а! — всполошило двор, а потом все смолкло.

* * *

Утро пришло свежее, солнечное. Полк в походном строю дожидался выхода командира и комиссара. Разведчики тихо переговаривались: их встревожило, что до сих пор не вернулся Дударь.

— Пропал парень, как пить дать, пропал!..

— Этот не пропадет, — сказал кто-то.

Но в голосе его было больше желания, чтобы все обошлось хорошо, чем твердой уверенности.

— Эх, парень хороший…

— Еще какой хороший! — горячо отозвался Дениска.

Колосок молча сидел в седле, покусывал пшеничный ус, да изредка поглядывал на дремавшего Шпака: «У, кобель беспутный!»

На парадное крыльцо господского дома вышли Терентьич, комиссар, штабные. Буланый жеребец взвился под командиром. Двинулись. Полк, змеясь, вытянулся по дороге. По бокам шелестело жито, поблескивало утренней росой.

Шпак не дремал, он думал:

«Слезть бы с седла, размять ноги, уйти в степь, спрятаться от себя и от них. — Он воровато глянул на ряды конников, на дорогу, и его охватил холодный страх: — Ой, не та дорога и люди не те! Ой, сгину я здесь, сгину!».

Косые глаза китайца не мигая смотрели прямо в душу Шпаку.

«Он… он подсмотрел! Никто другой, как этот „ходя“», — догадался Шпак и его захлестнула острая ненависть к этим людям, ритмично качающимся спереди, сзади, с боков.

«Как в лесу, как в лесу! Ой, что-то будет…» — Шпак вытер ладонью лоб и уткнулся лицом в бурку.

Впереди громыхали орудия, а здесь, обступая дорогу, густела рожь, спелая, наливная.

У балки остановились. Бойцы переглядывались, спрашивая:

— Митинг?

— Митинг будет?

Колонна развернулась, и полк, подобрав фланги, образовал подкову.

В центре зеленой поляны тепло алело знамя. Солнце, еще не высокое, точно висело на клинках двух конников, стоящих у древка. К знамени подошли командир с комиссаром. Терентьич скомандовал:

— По-о-л-к, сми-р-р-н-о-о!

Перехваченный крест накрест ремнями портупеи и полевой сумки, комиссар заговорил, негромко, отчетливо:

— Товарищи! Мы остановились обсудить чрезвычайно опасное дело. У нас завелись воры и насильники. Эти опасней любого врага, они подрывают наши братские отношения с польским трудовым крестьянством. Наша сила — не в оружии, у врага его больше; мы сильны союзом с рабочим классом всего мира. И если в такой момент один из нас, носящий почетное звание красного конника, ворует и насильничает, он позорит всех бойцов пролетарской революции!

Полк заволновался:

— Говори прямо, кто нашкодил?

— Кто? Фамилию!..

Комиссар не повысил голоса:

— Прошлой ночью один из красноармейцев изнасиловал девушку. Судите его по законам революционной совести!

Из рядов спрашивали:

— Фамилия?

— Кто?

— Какой сотни?

Командир полка легко покрыл шум своим молодым, звонким голосом:

— Шпак — его фамилия!

Шпак дернулся в седле, закричал пронзительным, полным тоски и страха голосом:

— Неправда это, поклеп, товарищ командир! Кто видел?

— Мозино сказать?

Терентьич кивнул, и на поляну вышел китаец.

— Эта человека — враг советской власти. — Он ткнул пальцем в сторону Шпака. — Его бери маленька девушика. Чево, чево делай!.. Нехорошо делай! Ево надо голова долой! Ево — не человека, ево — собака!

От команды разведчиков отделился Колосок.

— Товарищи! Шпак — земляк мой, с одного хутора. Вместе росли, вместе служили, а вот как обернулось. Я ж тебе говорил, сукин сын! — вдруг закричал он, грозя кулаком Шпаку. — Не трогай чужого! Зачем ковер брал? Хозяйством обзаводиться? Своего хватит. На чужом добре хозяйства не наживешь! Так ты еще и паскудить? А вот теперь сидишь и думаешь, что Колосок вылез губить тебя?.. Не-е-е-е-т. Ты уж губленый, губленый ты! Эх ты, кобель облезлый! Опоганил всех нас, а теперь жмешься? — Он вплотную подошел к Шпаку: — Убить тебя мало, слышь?! — глухо, сквозь зубы, проговорил Колосок.

— Слышу, — покорно откликнулся Шпак.

Командир полка сказал:

— Сами решайте, товарищи, как нам с ним поступить?

— Расстрелять! — крикнуло несколько голосов.

— Расстрелять! — донеслось из задних рядов.

— Помиловать! — вздохнул чей-то одинокий голос.

— Товарищ Колосков, — спросил комиссар, — вы что предлагаете?

Колосок вдруг почувствовал, как тяжело ему выговорить это недлинное слово. Вспомнились хутор, хата Шпака, отец его — старый уже. Не вернется к нему с войны сын, потому не вернется, что он, Колосок, скажет сейчас — не может не сказать — это жесткое, справедливое слово. Колосок трудно перевел дыхание и сказал, будто деревянными губами:

— Расстрелять!

Терентьич объявил:

— Голосовать оружием! Кто за расстрел — шашки к бою!

И, словно над головой Шпака, сразу взметнулись сотни клинков.

Шпак слез с лошади, тупо посмотрел кругом, шатаясь прошел между рядами бойцов. Около Дениски остановился, невнятно пробормотал:

— Китаец выдал… У, «ходя» проклятый!

* * *

В степи двое: Шпак и Колосок. Они идут молча, сторожко следя глазами друг за другом.

— Вот убьешь ты меня… кончится война, приедешь домой, спросят тебя станичники: а где Шпак? Что ответишь?

Колосок молчит, кусает ус. Правая его рука ощупывает в кобуре прохладное тело нагана.

— Молчишь?

— Я долг сполняю.

— Долг! Своих убивать — хорош долг!

— Ты не наш, ты — чужой, у нас не такие.

— Ты думаешь, я смерти боюсь? Нет, Шпаки не боятся. Только больно, понимаешь, больно погибать от тебя, от своего. Ведь росли вместе, вместе служить пошли, а вот грех — баба… Ведь ковер-то отдал я, отдал! Ну баба! С кем греха не бывает? В голову шибануло, не совладал. Это китаец донес, никто как китаец. — Шпак повернул к Колоску лицо, по которому торопливо бежали слезы.

— Колосок, Миша, слышь? Помилуй. Молю тебя, убегу, никто не узнает. Век вспоминать буду. Отпусти, Мишенька…

Он вдруг остановился, упал на колени.

— Миша! — Шпак зарыдал. Правой рукой он схватил сапог Колоска, мучительно прижался к нему лицом.

— Нет, не проси!

— Нет? — Шпак встал, обтер рукавом лицо. — Ну что ж, знал, что не помилуешь. Душа у тебя в кобуре, трудно с ней говорить. — Он умолк, осунулся, и они вновь пошли по степи.

У балки остановились.

— Сядем, — предложил Колосок, вынимая кисет, — закурим?

Дрожащими пальцами Шпак свернул папиросу. Солнце уходило за перевал… Покурили.

— И куда торопится солнце? — тихо сказал Шпак.

Колосок приподнялся, вопросительно взглянул на него.

— Ты меня… подальше бы от дороги, Миша, а то тут ездят.

— Это можно.

Свернули с дороги, прошли несколько шагов. У ног лежала зеленая балка.

— Мы пойдем во-о-о-н туда, — показал пальцем Колосок.

Шпак вздрогнул от показавшегося ему чужим голоса, взглянул туда, куда указывал Колосок, и вдруг круто обернулся. Налитый ненавистью взгляд его уперся прямо в дуло поднятого револьвера.

— Ну что ж, стреляй, сволочь!.. Обмануть думал?..

Указательный палец Колоска дрогнул, спуская курок.

Шпак, разодрав рубаху, пьяно покачнулся и раскинулся по траве.

Колосок нагнулся, осторожно закрыл ему веки. Кисть руки убитого вздрогнула и упала на землю.

* * *

Наши войска прорвали фронт белополяков еще в первых числах июля и, вот уже который день, объятые страхом за свои тылы, пилсудчики катятся к Гродно. А по тылам гуляют полки Гая, почти безостановочно продвигаясь на запад.

Белесая темень промозглого тумана закрывала все: дорогу, степь, ряды товарищей. Где-то с правого фланга, видимо, в балке, рвались снаряды. Грохот взрывов доносился глухо, не будоража сердце.

Дениска, уткнувшись в бурку, думал о расстреле Шпака, о пропавшем Дударе и о матери, что осталась далеко в станице.

В тумане замелькали люди: полк обгонял какую-то часть — сбоку дороги стояли кубанцы, только что вышедшие из боя.

— Здорово, Егор!

— Здорово.

— Братцы, а Пархвенова нету у вас?

— Какого Пархвена?

— Пархвенова.

— А! Пархвенова?.. Нету.

— Да куда тебя черт прет с конем, зенки позылазили, што ль?

— Не стой на дороге.

— Много отправилось наших-то в бессрочный?

— Наших? Нет, не очень. Вот белополяков поклали вчерась махину.

— Говорят, самого Пилсудского взяли в плен?

— За малым не прихватили.

— Ишь-ты. Убёг, значит?

Дениска вглядывался в неясные в тумане лица, ловил слова, от которых становилось теплее на сердце. Вот эти люди, которые вчера, на рассвете, может быть, лежали в густом нескошенном жите, прижатые к земле огнем, сейчас стоят у дороги, улыбаются, шутят…

— Здорово, Дениска!

Дениска перегнулся с седла, пытаясь разглядеть того, кто его окликнул.

— Кто тут?

— Да это я, Андрей, — проговорил парень, хватаясь рукой за переднюю луку.

Дениска в длинном, отяжелевшем, угрюмом парне узнал одностаничника, с которым не виделся чуть ли не с самой войны.

— Андрюша, здравствуй! Здоров?

— А с чего ж мне болеть? Здоров, — мрачновато ответил Андрей.

— Не ранен?

— Не-е-е. Не слыхал с дому ничего?

— Нет, а ты?

— Читал газетку: Врангель в Донбасс лезет.

— Ну-у-у-у?

— Вот те и «ну». Мы к полякам, он к нам. Вот тебе и круговерть! Армия у него — несть числа. Никак не одолеют: прет и прет, на Дон лезет.

Дениска слушал земляка, волнуясь: вдруг захватят врангелевцы станицу, а там его мать!..

Андрей оторвался от седла, крикнул вслед Дениске:

— Круговерть! Аж голова кругом!..

Где-то позади, у дороги, остался сменившийся полк Андрея. Дениска подумал: «Если жив буду, напишу матери, чтобы она не беспокоилась, а еще спрошу в письме, что слышно про Врангеля».

…Ехали долго-долго, потом внезапно остановились. Полк разворачивался.

Шепотом передавалась команда:

— Не разговаривать.

Дениска заметил, как две сотни отделились, свернули влево. Мимо проскакал, видимо с донесением, ординарец. Один из разведчиков пошутил:

— Будем блукать, братцы, пока и зенки не выблукаем.

Буркин сердито оборвал:

— Прекрати басни, ай команды не слыхал?

Терентьич вызвал команду разведчиков.

Вытянув по-гусиному шею, Буркин слушал распоряжения Терентьича. Левое ухо заложило наглухо, и он, принимая приказание, все подставлял правое.

— Вы меня слушаете? — спросил командир полка.

— Слухаю, товарищ командир.

— Имейте в виду, ваша команда — глаза и уши полка.

— Точно так — глаза и уши! Только я вот на левое ухо туговат.

Колосок хохотнул, но, поняв неуместность смеха, тотчас посерьезнел.

— Через час-полтора туман рассеется. К этому времени чтоб донесли. Всё.

Буркин неуклюже поерзал на седле. Движением руки указал бойцам направление. Выехали. Ехали молча, касаясь стременами друг друга. Сквозь волны тумана слабо пробивалось бледное солнце. Где-то впереди, будто тронутая веслом, в берегах плескалась неугомонная вода. Туман заметно поредел, стал пропускать голубые, похожие на проруби, полосы кое-где очистившегося неба.

На развилке дорог остановились. Дениску с китайцем выслали вправо. Впервые Дениска был за старшего в разведке: до сих пор он ходил вторым — за Дударем или Колоском. Ехали осторожно, придерживали повод. Дениска вытянул кисет, закурил.

Китаец глянул на него, улыбнулся:

— Моя ходи не боис, и твоя не боис. Молодес.

— Звать-то тебя как?

— Чиво?

— Звать-то как?

— А, моя? Ван Ли.

— Иван-ли? Ну, ладно, курить будешь, Иван? — предложил кисет Дениска.

Китаец отрицательно замотал головой.

— Не хочешь? Ну что ж… — Он вдруг насторожился: совсем рядом заплескалась вода. — Река.

Китаец согнал с лица улыбку, поспешно снял карабин. Придержав лошадей, долго всматривались вперед и по сторонам. Ничего подозрительного не обнаружили. Тронулись дальше, ловя каждый звук, долетавший из тумана. Черной извивающейся лентой выбежала дорога, прорезала степь и опять ушла, скрылась в тумане.

Под копытами хрустела трава.

— Должно, толока[3]Выгон., — проговорил Дениска.

— Далёко, далёко, — согласился китаец.

— Не далёко — толока! Скотину тут пасут. Понял?

Ван Ли недоуменно посмотрел на Дениску.

— Далеко живешь-то? Дом твой где? Мать жива?

— Ма, — обрадовался китаец. — Ма далеко… Китай, Люхо.

— Ага! — понимающе кивнул Дениска. — И у меня мать далеко, на Дону. — Его вдруг охватила нежность к товарищу, у которого мать тоже где-то далеко. Он вздохнул: — Хороший ты парень, а вот Шпака-то выдал. Как же это?

— Шпака — собака. Его мало-мало убивать надо, — убежденно ответил китаец.

Лошади осторожно вошли в воду, потянулись к ней мордами.

Дениска нерешительно сказал китайцу:

— До этого места нам дано задание, дальше ехать не надо…

— Ходи дальше, — предложил Ван Ли и погнал коня на середину реки.

Дениска не мог отстать от китайца. Прозрачная вода вскипала под ногами лошадей. Показался противоположный обрывистый черный берег.

«Пропадем», — опасливо подумал Дениска, бегло оглядывая прибрежные холмы.

Ван Ли на ходу соскользнул с лошади, молча подал повод Дениске. Прижав палец к губам, он показал куда-то рукой, ткнул пальцем себя в грудь.

Мягко захлопали по воде шаги китайца, а потом чуть слышно донесло шелест прибрежной травы. То и дело хватаясь за карабин, Дениска ждал. Ему казалось, что китайца нет уже давно — час, а то и два. «Может, заблудился?»

В эту минуту, прорвавшись сквозь туман, брызнуло июльское солнце. Туман таял на глазах, быстро прояснялся берег.

Влево по течению реки хлопнул орудийный выстрел, далеко позади послышался разрыв. И почти одновременно долетел шелест травы.

— Кто? — спросил Дениска.

Собственный голос показался ему чужим.

Вынырнула голова китайца.

— Наконец-то! — обрадовался Дениска. — Ну, что там?

— Ходи, — торопливо ответил китаец. — Моя видал, много видал поляка, ходи, скоро ходи.

Переехали реку, пустились наметом. За рекой опять заговорили орудия. Взбудораженная степь ухала от разрывов. Разведчики гнали лошадей напрямик. Ван Ли часто оборачивался, прислушивался:

— Пушка поляка тыр-ты, бух-бух.

Выбрались на толоку, свернули вправо, вскоре заметили всадников.

— Наши! — крикнул Дениска.

Подъехали. Встревоженный Буркин, не слушая донесения, ругался:

— Вы что, ополоумели — по два часа ездить! Слышь, какой огонь открыли. Давай, давай к командиру!

Терентьич нетерпеливо спрашивал:

— Ну, где неприятель?

Ван Ли радостно улыбался:

— Моя видала поляка, с ним ходила, — кивнул китаец на Дениску. — Моя ведет, твоя ходит; врага шибко много бить надо.

…В полдень полк вброд перешел реку Виляю. Когда выскочили на холм, китаец вдруг приостановил лошадь.

— Вон там, — указал он пальцем.

Впереди разворачивался противник. На правом фланге маячили драгуны. Полковое знамя реяло, окруженное всадниками. Пилсудчики тоже, видно, заметили красных, и польская пехота открыла огонь. Заклокотали пулеметы.

Бледный, стиснув зубы, Терентьич поспешно увел полк из-под обстрела.

Сзади ударили наши пушки. Под прикрытием артиллерии полк развернулся опять и пошел в атаку.

Перед Дениской то и дело взбрасывались черные фонтаны земли, вздыбленной снарядами. Около головы монотонно жужжали пули.

— Пулеметы наперед!

— Пулеметы наперед!

Вырвались тачанки. Кони рвали постромки, храпели. Ездовые, согнувшись, придерживали разгоряченных лошадей, переходивших в намет. Мимо Дениски проскочила передняя пулеметная тачанка. На мгновение перед ним мелькнули сосредоточенные лица пулеметчиков. Руки первого номера прилипли к затыльнику пулемета, второй вставлял в приемник ленту.

Ван Ли, низко пригнувшись, гнал коня, ему хотелось дорваться до врага первым. Вот уже догнал передних.

Краешком глаза заметил он сбитую вражьим снарядом тачанку, пулемет, на котором застыли неподвижные руки прекратившего стрельбу пулеметчика. Раненая лошадь, била окровавленной ногой оглоблю, рвала упряжь.

Миновав тачанку, Ван Ли перекрестил воздух палашом, приготовился. Впереди, в массиве пшеницы, залегла цепь противника. Ван Ли прикидывал расстояние, отделявшее его от врага, и вдруг почувствовал что-то недоброе: его оглушила внезапная тишина.

Он оглянулся и похолодел: полк, сбитый пулеметным-огнем белополяков, отходил к реке. Лишь Ван Ли все еще мчался к пшеничному полю, навстречу верной смерти. Ван Ли круто повернул назад. Доскакал до одинокой тачанки с умирающей лошадью, выдернул на скаку ноги из стремян и прыгнул в тачанку. Осторожно снял он с пулемета застывшие руки мертвого пулеметчика, посмотрел вперед. Цепь противника наступала ровно, спокойно, словно на учении. Зубастая пулеметная лента висела недострелянная, попахивая порохом.

— Шанго, — сказал китаец, нажимая на спуск.

Подрагивая, лента, как змея, потянулась из ящика… Быстро вдел другую, нажал, и в ушах отдался резкий машинный стук, словно одобряющий все, что он, Ван Ли, сейчас сделал: так-так-так…

Зеленая цепь противника перебежала вправо и вновь залегла в пшенице. Вторая приподнялась, рассыпаясь в перебежке, нагнала первую. Ван Ли видел перед собой падающих людей в зеленых мундирах с блестящими касками. На касках плавилось июльское солнце. Пулемет успокоительно твердил свою скороговорку: так-так-так-так-так-так-так…

Китаец повернул голову. Убитый конь лежал у тачанки, оскалив зубы.

«Неужели не уйду?» — испугался Ван Ли, сменяя очередную ленту. Гильзы, курясь синеватым дымком, падали под пулемет, росли горкой. Он повернул хобот пулемета влево и в недоумении замер. Там, впереди, суматошно мелькали всадники, поблескивая палашами. Капельки холодного, едкого пота заползли в глаза Ван Ли, на секунду затуманили их. Он поспешно стер пот рукавом рубахи.

Влево от перелеска, играя на солнце клинками, наметом заходила с фланга конница.

— У-р-р-а-а-а-а!..

— У-у-р-а-а!..

— У-у-р-р-а-а-а!..

— Наши!

Кавалерия противника во весь карьер, оставляя пыльный след на дороге, уходила к лесу. Пехота, не выдержав казачьего гика, бежала по пшеничному полю, кидая оружие. Ван Ли вставил в приемник последнюю ленту… Мимо проскочили первые конники.

— Слезай, ходя, слезай! — крикнул Дениска, поравнявшись с тачанкой.