Онлайн чтение книги За Родину
3. КРАЯ МЕДВЕЖЬИ

Глухи края медвежьи. С большим опозданием доходили в Куракино городские новости. Местный учитель изредка получал газету «Русское Слово», а потом газета совсем перестала приходить, хотя подписка на нее еще не кончилась. Учитель писал в редакцию письма, но все было напрасно. Так и осталось Куракино без известий с фронта, без городских новостей.

Весной восемнадцатого крестьяне на деле убедились в том, что такое советская власть. В Куракине, в Рубцове, в Чижове и на Горе, едва успел сойти снег, мужики с саженными колышками ходили по полям, по лугам: проводили в жизнь декрет о земле.

Александр, старший брат Андрюши, еще находился на войне, но земли нарезали и на него. Вскоре Александр вернулся с фронта с пулей в ноге.

К тому времени Андрюша перенял от Шадрины сапожное ремесло, заработал себе двуствольное шомпольное ружьишко и звонкоголосую гармонь. От Шадрины Андрюша ушел, но работать у себя на дому недоставало сапожного инструмента и кожи.

– Зачем тебе инструмент и кожа, – насмехался Шадрина, – потешь себя тальянкою да сходи в лесок ворон постреляй, чай, ружьё у тебя с двумя дырками, одного пороху жрёт сколько!

Брат Александр досадовал, тряс рыжей головой и упрекал Андрюшу:

– Ты уж не маленький, тебе ведь пятнадцать годов отмахало, а по-настоящему думать не научился. Для чего тебе гармонь? Для того, чтобы девки полюбили?

Андрюша краснел, смотрел на грязные половицы и на стоптанные сапоги брата.

– Опять же ружьё, разве это ружьё? – Александр доставал с полатей покрытую чёрным лаком старинную фузею, местами перевязанную медной проволокой и обитую для прочности жестью, и с издёвкой в голосе говорил Андрюше:

– Это не ружье, это подкрашенная старая оглобля! Эх, ты, забавник непутёвый, забавник!..

Андрюша молча слушал ворчанье брата и, не соглашаясь с ним, думал:

– «А чего плохого в том, что у меня ружье и гармонь?.. Почему бы мне в сумерки или в праздники не попиликать на гармошке? На чужой тальянке играть не обучишься, без своего ружья охотником не станешь»…

Степанида не упрекала Андрюшу. Она была рада, что меньшой сын подрос – в работники вышел, старший сын с войны жив вернулся. Радовалась мать еще и тому, что работящая, недурная лицом, ее дочь Таиська привлекла к себе внимание женихов и, наконец, выбрав бойкого парня, вышла замуж.

Подумывала Степанида о женитьбе своего старшего сына Александра. А он, устав от войны, пока еще не мечтал об этом. Одни были у него думы: поправить двор, выкормить из жеребца рабочую лошадку для хозяйства и обзавестись второй коровой.

…В начале зимы братья получили в земельном отделе разрешение рубить лес для постройки нового дома. С вечера Андрюша и Александр точили брусками топоры, а утром чуть свет брали по краюхе хлеба и уходили в лес.

Тот, кто вырос в деревне, знает, что значит новая пятистенная изба… В ней могут жить две семьи, два женатых брата. Четыре окна на солнечную сторону да по одному окну боковому. Крыша тесовая, а позади избы двор для скота, сверху над двором клеть для домашнего скарба. О такой избе приятно было думать братьям Андрюше и Александру.

Рубка леса шла быстро; каждое дерево было облюбовано, прощупано и бережно сложено в штабель. Знали братья, что избу придется строить не скоро, надо к тому времени хлеба иметь побольше для плотников – на деньги в ту пору рассчитывать было нельзя: они были дешевы и падали с каждым днем все больше и больше. Вся надежда была на хлеб да на пушнину.

Крестьяне, которые не имели ружей, находили различные способы охоты. Они ставили на звериные тропы силки, ловушки, волчьи и медвежьи капканы. Через день, через два охотники обходили те места, где были расставлены незатейливые орудия охоты и лова, а к вечеру возвращались из лесу домой, тащили на себе зайчишек, белок, а иногда и лисиц.

Андрюша тоже бродил по лесу со своей фузеей и сшибал всякую дичь. Охотился он до устали, не боялся попасть на след медведя, рассчитывая, что мишке двух зарядов будет достаточно. А сколько тогда было бы разговоров в Куракине: «Андрюша Коробицын медведя ухлопал. Да еще какого!» – и Андрюша прикидывал в своём уме рост и вес медведя. Но медведь, точно зная его намерения, увиливал от встречи.

В Рубцове за это лето медведи ободрали двух коров. Около Чижова в поскотине медведица гуляла с медвежатами и прокатилась верхом на ретивой кобылице; кобылица прибежала в деревню, кожа на боках у нее была разодрана. Кобыла жалобно ржала. Народ собрался в погоню за медведицей, но было уже поздно. Медведица с медвежатами перешла болота и скрылась в глухом, бесконечном лесу.

Однажды возвращался Андрюша с охоты недовольный. Две утки болтались вниз головами у его пояса. Целый день потерял – и только две утки! Брат Александр, наверно, опять покачает головой и скажет: «Эх, забавник, забавник, горе-охотник». Проходя мимо опушки леса, Андрюша заметил двух мужиков. На длинной жерди они несли какую-то ношу.

Потом, когда он подошел ближе, то увидел, что на жерди болтался подросток медведь. Лохматые лапы его были связаны крепкой веревкой. Жердь была просунута между связанных ног медведя и концами держалась на мужицких плечах. Медведь висел вниз головой, рычал, качаясь из стороны в сторону.

Андрюша изумленно поглядел на одного мужика, идущего впереди с окровавленным топором, заткнутым за ремень; поглядел на другого, что костылял позади; оба они тяжело отдувались, но были в веселом настроении и шутили:

– Тише, Миша, не рычи!

– Михайло-архангел, не шеперся, пока промеж ушей тебе обухом не попало.

Андрюша догнал мужиков и, не скрывая удивления, поздоровавшись с ними, спросил:

– Эй, дяди, как же это вас угораздило живого медведя веревками связать?

Крестьянин, который был с топором, хвастливо ответил:

– А вот как мы-то, в два счета голыми руками скрутили.

Медведь мотал опущенной головой, продолжая рычать. Андрюша пошел с мужиками рядом и не прочь был им пособить тащить такую ношу.

– В этом лесу ухлопали? – снова спросил Андрюша после некоторого молчания и указал на лес, откуда он только что вышел.

– Ну, да, в этом.

Андрюше еще более стало досадно: он бродил здесь весь день и даже свежего следа медвежьего не приметил, а тут – пожалуйте! Правду сказано: счастье – не пестерь, в руки не возьмешь…

Он пошел рядом с мужиками и слегка тронул медведя рукой за лохматый бок. Медведь рявкнул и сильно покачнулся.

– Ну, ты, заигрывай со своими дохлыми утятами, а мишку нашего не беспокой, – подзадорил Андрюшу передний мужик.

– Тоже медведь! – с усмешкой заметил Андрюша. – Пуда четыре в нем – не больше!

– Вытянет и все шесть, – определил идущий позади. – На-ко, встань на моё место, возьми жердь себе на плечо, узнаешь…

Андрюша помог нести добычу через всё овсяное поле до просёлочной дороги, что ведёт в Кизино, в Путково и другие деревушки около Куракина.

Передний мужик стал разговорчивее:

– А ты, молодой человек, из здешних?

– Куракинский, после Ивана Коробицына – сирота, разве не знаешь? – ответил за Андрюшу другой мужик.

– Ах, вот как! Парень-то скоро жених. Отца твоего я знал, небогатого он положения был. Может, пособишь до деревни дотащить?

Андрюша согласился.

Через час они подходили со своей ношей к деревне, стоявшей на их пути.

День был воскресный, народ в деревне, одетый по-праздничному, в разноцветные платья и рубахи с вышивкой, ждал из соседней деревушки крестного хода. Пыльная улица была выметена начисто. Молодежь бродила вдоль деревни, не затевая игр; до молебна заводить пляски и хороводы не полагалось.

Кто-то поставил посреди деревни стол, покрытый скатертью с красными и голубыми петушками. На стол водрузили большую бадью с холодной ключевой водой.

С одного конца деревни несли мужики «чудотворную» икону в сопровождении попа и дьячка, а с другого трое тащили полуживого медведя на жерди. Все собаки, маленькие и большие, кинулись встречать медведя и подняли такой неистовый лай, что торжественной обстановки в деревне как не бывало. Народ бросился на собачий лай, еще более усилившийся.

– Медведя несут!

– Медведя… – послышались возгласы.

– Ого, да еще живой, рявкает!

– Несите его на траву к рябинам, пусть отдышится!

Церковный причт был наготове к молебну, а любопытный народ деревенский, окружив медведя, допытывался у мужиков, где и как они его изловили. Собаки разбежались по сторонам, приумолкли и сидели неподалеку одна от другой.

Подошел поп и спросил мужиков:

– Тут что за ярмарка?

Тогда один из них рассказал:

– Не буду перед попом греха таить, что правда, то правда. Мы с побратимком захотели на Успеньев день самогонки сварить, чтобы самим себя потешить и людей угостить. Выбрали в лесу укромное местечко да вчера заварили самогонную завару, закупорили, как подобает. Ну, думаем, будет завара у нас ходить – бродить, как проспиртованная. А мы с побратимком знали, что медведи до барды сами не свои, а потому на всякий случай около нашей посудины клепец[1]Капкан. поставили. И вот пришли сегодня. Думали к ночи делом заняться. Подходим к месту, глядь, медведко лежит, лапы в клепце, посудина измята и вся завара до капельки не то пролита, не то слопана. А он лежит – клепец на брюхе – и облизывается. Я хвать его топором по передней лапе, а задние обе накрепко клепцом перехвачены, да еще между ушей разок стукнул, ему и достаточно. Видать, обожрался да с клепцом замучился, зубы у него уже в крови были. Веревкой ноги спутали, жердь просунули и понесли, А самогоночки так и не отведали…

Андрюша, оставив мужиков в деревне, пошел домой. Обидно ему было, что этот медвежонок-подросток не попал под его заряд.

Вечерело. Августовское солнце перед закатом ослепительно рассыпало свои лучи по золотисто-желтому жнитву. Поперек полос, узких и длинных, ложились тени от суслонов. Где-то вдалеке тоскливо перекликались бездомные кукушки, да изредка, под задор молодому охотнику, в поднебесной выси пролетали стада гусей. Извилистая тропа пустошами, лугами и запольем все ближе и ближе вела Андрюшу к дому.

Домой пришел он усталый и недовольный. Ружье засунул в угол на полати, а двух уток небрежно бросил на шесток.

– Мама, ощипли да свари завтра.

– Сварю, не бросать же, стало, твои труды, – отозвалась Степанида, кропавшая старые мешки под жито.

Александр потряс в своей руке уток, точно взвешивая их, и насмешливо заметил:

– Подумаешь, какие две туши принес, – утята молодые, жиденькие.

Степанида, чтобы не обидеть Андрюшу, вмешалась:

– И то хорошо, все лучше, чем с пустыми бы руками пришел. Хороший навар с двух-то утей будет.

– Верно, мама. Помнишь, бывало, наш тятька с Ваги рыбешку иногда приносил и говаривал: лучше маленькая рыбка, чем большой таракан. Александр у нас всегда против шерсти гладит. Погоди, вот подберусь да медведя шпокну, тогда другое запоешь.

– Нос не дорос, – отозвался Александр.

– Поживем – увидим. Осенью не убью – зимой на лыжах пойду берлогу искать.

Александр не пристал к разговору; по его строгому лицу было видно, что он думал о чем-то другом и серьезном.

Потом, когда Степанида вышла на поветь, Александр долго и, казалось ему, вразумительно беседовал с Андрюшей о разных делах: о корове, которая должна на рождество отелиться, о тараканах, которых с первыми заморозками надо истребить. Говорил также о женитьбе своей, которую он задумал, и о постройке новой избы, о заработках, о сапожном ремесле и о многом другом, пока не намекнул (который раз!) Андрюше, что ружье и тальянку надо продать. Тогда Андрюша поднялся с широкой лавки, зевнул, как бы нарочно, и на совет брата недовольно ответил:

– Лучшего ты ничего не смог придумать, – и ушел спать, позабыв рассказать о кизинских мужиках, изловивших сегодня медведя…

* * *

Осень с крепкими заморозками подходила к концу. Незаметно наступила зима, мягкая, свежая, с обилием пушистого снега.

Вдоль деревни, по тракту, часто с топорами и большими кузовами проходили на отхожие промыслы сезонники: плотники, печники, конопатчики. Охотники рыскали по лесам, гонялись за сытыми ушканами и разыскивали медвежьи берлоги.

Мысль об охоте на медведя не покидала Андрюшу. По вечерам он ходил к соседям – куракинским старожилам и поблизости в другие деревни, расспрашивал опытных охотников, по каким приметам можно обнаружить в лесу медвежью берлогу, далеко ли от селений медведи обосновываются на зимнее житье и с какого времени, когда считается дороже медвежья шкура и вкуснее медвежатина; какое место у медведя самое уязвимое и чем проще убить медведя – пулей или рубленным свинцом.

…Весть о местонахождении медведя в дебрях неподалеку от Куракина Андрюша услышал от соседних ребят. Они как-то в конце лета ходили за спелой клюквой и будто бы видели здоровенного медведя, таскающего сучья. А раз медведь ломает и таскает лесной хлам, значит, в этих местах он должен зимой «квартировать». Слыхал Андрюша от охотников, что берлогу медведя не трудно обнаружить в тихое морозное утро. Тогда чуткое ухо охотника может различить среди шума ветвей чуть-чуть посвистывающий храп медведя; а если уши не помогают, то зоркие глаза охотника в морозный утренник должны приметить над берлогой чуть заметное испарение.

На широких самодельных лыжах, вытесанных из старых полозьев, с двустволкой за спиной Андрюша ходил в лес. Там он скользил по снегу, прислушивался, присматривался к поваленным буреломом деревьям и не обнаруживал берлоги. Поблизости от него пролетали куропатки, иногда белый, как ком снега, проскачет мимо заяц. Андрей сдерживался, не портил зарядов. Заряд в ружье положен особенный, медвежий: в одном стволе крупная дробь, чтобы запустить ее в заспанную медвежью морду, в другом – туго забита свинцовая с надрезами пуля, она должна пронзить медведя, когда тот поднимется на задние лапы… Не раз и не два, тайком от других охотников, Андрюша пробирался в лесную чащу – и все зря. Домой он приходил с пустыми руками, раздевался, вытряхивал снег из валенок и, задумчивый, садился у промерзшего окна…

Зиму Андрюша прожил у себя дома. Брат Александр уходил на заработки. Андрюша не сидел сложа руки, он понемногу начал заниматься починкой обуви и на этом деле стал зарабатывать на пропитание себе и матери.

Когда наступили мартовские оттепели и чуть-чуть начал таять снег, а по утрам заморозки создавали крепкий наст, Андрюша сообразил, что в такую пору, по насту, скорей, чем когда-либо, можно найти в лесу звериное логово и вступить в единоборство с медведем. Но ему это никак не удавалось. После долгих безуспешных хождений в лесу на Ваге и по мелколесью в Лодейке и на Черной речке, он мало-помалу начал охладевать к медвежьей охоте, зато дичи – рябчиков и куропаток приносил каждый раз вдосталь.