Онлайн чтение книги За Родину
4. В РАБОТНИКАХ У БАЛАГАНЦЕВА

Долго о Ваське Балаганцеве не было слуху. Потом прошел слушок, будто бы Васька остался на стороне белых, говорили про него что он убит, верно ли это – никто не знал.

Прошло два года с тех пор, как затихла долгая, казалось бесконечная, война, а Васьки все нет и нет. И люди стали забывать о кулацком последыше Балаганцеве.

Но вот в Куракине неожиданно появился Васька Балаганцев. Лет пять он не был у себя в деревне, и приезд его вызвал не мало догадок и разговоров среди куракинских мужиков. А всего больше их удивляла Васькина вежливость.

Сапожник Шадрина заметил это и соседям говорил:

– Большевики отесали Ваську, стал как миленький. Раньше – фик-фок, ходил на один бок, а теперича знает, что спесь до добра не доводит. Теперь того и гляди – от поклонов у него голова напрочь отмотается.

Выглядел нынче Балаганцев по-иному, по-деловому. В одиночку разъяснял мужикам о налогах, о страховке, и жалобу для кого угодно написать в уезд, в губернию ему ничего не стоило.

Куда девалась прежняя кулацкая прыть, куда исчезла офицерская заносчивость? Вот уже его по имени и отчеству возвеличивают – Василий Алексеевич. Вот уже он в волостной исполком тянется на советскую службу. И вот уже он, краснобай Василий Алексеевич, на собраниях говорит, а с языка мед каплет.

Как-то под вечер Андрюша отвозил на салазках корм, а ему навстречу из волостного совета возвращался Васька. Сапоги на нем с калошами, шапка серая, каракулевая, офицерская. Галифе – шире зимней дороги, а у френча четыре кармана отвисли, как мешки. Шел Балагавцев, насвистывая себе под нос и помахивая портфелем.

Андрюша осмелился его остановить, спросил:

– Василий Алексеевич, давно я собираюсь зайти к тебе, у тебя, наверно, есть много книжек интересных?

– Интересуешься?

– А как же, люблю книжечки. Нет ли про политику?

– Вот как! А разберешься в политике-то?

– А ты дай попроще, может и разберусь.

Балаганцев расстегнул портфель, порылся и с затаенной усмешкой протянул Андрюше тощую брошюрку:

– Я в твои восемнадцать лет таких книжек не читывал.

Андрюша взял книгу, и на обложке прочел: «Лафарг. Экономический материализм Карла Маркса – перевод с французского». С минуту он перелистывал брошюру и думал: сейчас ли ее возвратить Ваське, или попытаться что-нибудь понять из нее.

– Куришь? – спросил Балаганцев.

Андрюша обрадовался, думая, что Васька угостит его папироской.

– Изредка, когда табачишко есть.

– То-то, смотри книгу не искури. – И Балаганцев торопливой походкой пошагал к дому…

* * *

В глухой отдаленной Куракинской волостк в ту пору не было ни комсомола, ни партийной ячейки. Коммунисты из уездного города заглядывали в волость редко и на непродолжительное время. При помощи кулаков и подкулачников Балаганцеву не трудно было пробраться на должность председателя волостного исполкома. Для этого Балаганцев пускал в ход всевозможные средства: и лесть с краснобайством, и подсиживание с вытеснением неугодных служащих, и ложные доносы, одним словом, не все сразу заметили, как над Куракинской волостью стала во весь рост фигура бывшего офицера, кулацкого сына.

В ту пору советская власть временно допускала аренду земли и наем рабочей силы в сельском хозяйстве. Кулаки нанимали батраков. Кулакам можно, а почему Балаганцеву нельзя? Вначале наем батраков и батрачек он объяснял тем, что сам служит, о всей волости заботится, работать в поле ему нет времени, да и его ли это дело? А потом, когда закопошились кулаки и частники-торговцы, предвика агитировал:

– Без богатого мужика вся Россия может по миру пойти, а если все будут нищими, кто нищим подавать станет?

Братья Коробицыны Александр с Андреем и мать их Степанида по-прежнему жили бедно. Помощь бедноте по «милости» Балаганцева не оказывалась. Комитет крестьянской взаимопомощи существовал лишь на бумаге.

И братья по-прежнему были вынуждены работать по найму.

Балаганцев приглядывался к молчаливому, скромному Андрюше и находил, что для хозяйства такой парень – клад. Балаганцев пригласил его к себе на лето работать. Андрюша ответил, что сначала посоветуется с матерью, а потом будет рядиться с ним.

– Разве ты сам себе не хозяин? – удивился Балаганцев, – зачем тебе со старухой разговаривать? Небось, за девчатами стреляешь – ни свата, ни брата не спрашиваешь…

– Так то за девчатами, а в работники наняться дело посерьезней. У меня вот брат постарше будет, да и то не спрося маму в люди не идёт.

Андрюша обдумал предложение Балаганцева: как ни как – председатель, хозяин волости, такой не обидит.

Дома он разговорился с матерью:

– Мама, меня сам председатель на лето в работники зовет, итти к нему или нет?

Степанида помолчала. Прикинула в уме. Сумеет ли она одна с сенокосом и другими работами управиться? И рассудила, что без Андрюши в своём хозяйстве можно обойтись.

– Не мне, сынок, работать, а тебе, сам и подумай. Я ведь не знаю, каков он, если по отцу судить, так собака.

– А мне кажется – он не заносчивый, ужиться с ним можно.

– Дело не в гордости, сынок; сатана гордился, да и с неба свалился.

– По-твоему, как, итти или нет? – переспросил Андрюшка.

– Наймись. Не полюбится, уйдешь.

– В поденщику или помесячно?

– Как хочешь. Рядись – не торопись, на прибавку не надейся.

Андрюша перешел на житье к Балаганцеву.

Работы у того хватало: и косить, и грести, и стога метать. Едва с сенокосом управились наступила уборка урожая. Полосы у Балаганцева широкие. Жали их наемные бабы, жали «помочами» и вручную, серпами, работали дружно и много, бесплатно – за одни харчи. К концу дня на стол подавался самогон, но пить полагалось не допьяна, а только для веселья, умеренно.

Дружно жил Васька со своей женой, скопидомной и желчной кулачкой, однако находил время попутаться с дородными вдовушками; скандалов с женой избегал умело и ловко. Так же изворотливо Балаганцев принимал у себя на дому посетителей – кого с парадного, кого с чёрного хода. И вовсе не потому, что в исполкоме нехватало ему времени; в исполком он являлся позже всех и уходил с работы первым. Подумывал Васька и о том, как бы в уезд «выдвиженцем» пробраться, а там бы пролезть в партию, и открылась бы широкая дорога.

Но побаивался Балаганцев, как бы кто не пронюхал да не донес куда следует о его службе в офицерском чине у белых. Если перебраться в уезд, пожалуй, там начнут наводить справки, чего доброго, узнают «лишнее», и карьера испортится. А пока он орудует у себя на селе, пока его работой в уезде интересуются лишь по отчетам; а то, что с чёрного хода к нему посетители приносят взятки, об этом в уезде не знают.

Взяточничество стал за ним примечать работник Андрюша Коробицын, и каждый раз он кипел ненавистью к своему хозяйчику. Но куда пойдешь, кому скажешь? В газету написать – грамотности маловато, да и не только в грамотности дело. Балаганцев в дружбе с почтальоншей. Чорт их знает, напишешь письмо, а оно вместо редакции попадет хозяину.

С кем, как не с родной матерью – старушкой Степанидой Семеновной, делиться Андрюше своими переживаниями? Степанида молча выслушивала сына и, собирая складки на своем старческом лице, не спеша, обдумывая каждое слово, говорила:

– Не стоит связываться, надо стоять от греха подальше. Мало ли кто правду знает, да не всяк ее бает.

– Народ поговаривает, будто бы скоро его с места долой, – промолвил в раздумье Андрюша.

– Улита едет, когда-то будет, а пока живи у него тихонько, чтобы при расчете тебя не обидел.

– Не обидит, – протянул Андрюша. – Пусть попробует – и на него власть найдется.

Думы о Балаганцеве не давали Андрюше покоя.

На другой день после разговора с матерью Андрюша вернулся домой на ночлег в одно время с братом Александром, тот был усталым и угрюмым. Работал он где-то в лесу, проголодался и сейчас же выпил сразу две кринки молока, вытер рукавом рубахи рыжие усы, стал разуваться.

– Слышал новость? – спросил он Андрюшу, бросая под порог один за другим грязные сапоги.

– Какую?

– Ну, ничего ты не знаешь, твоего благодетеля Ваську-председателя за деревней пьяного избили…

– Кто? – удивился Андрюша.

– Это пока неизвестно. Говорят, били его тупым орудием, а орудие это – сосновая плаха в полпуда весом тут при избитом валялась.

– Заслужил, вот и побили, может сдохнет, – равнодушно сказал Андрюша.

– А почему ты зол на своего хозяина?

– Мало ли я чего знаю про него. Хотя он и умен, и газеты каждый день читает, и речи говорит, а подлец порядочный…

* * *

Балаганцев две недели не показывался на работу. Потом, когда выздоровел, взял справку от фельдшера, акт, составленный милиционером «об избиении плахой предвика Балаганцева», и написал в Тотьму бумагу о том, что обнаглевший классовый враг совершил темной ночью вылазку и на почве мести пытался его убить и что ему, Балаганцеву, по этой причине желательно перебраться на постоянную работу в уезд, ибо кулаки ему и впредь не дадут спокойно работать, тем более что классовый враг не пойман и не разоблачён…

Вскоре предвика пригласили в Тотьму. А в Куракинскую волость в это время приехал сотрудник ГПУ. В отличие от других приезжающих, он не привлекал к себе особенного внимания. Остановился на ночевке в доме сторожихи исполкома. Ходил он по окрестным деревням в болотных кожаных сапогах, в осеннем пальто, застёгнутом на все пуговицы, ходил и разговаривал с людьми, расспрашивал о председателе вика, о его работе, кому он потачку даёт, кто его боится и почему. Если сотрудника ГПУ спрашивали, кто он такой и зачем пожаловал в здешние места, он отвечал: «Так себе, по разным делам приехал из Госполитуправления, а фамилия моя Кузнецов».

– Вот как! Стало быть, насчет нашего житья и прочих дел похаживаете…

Узнав, что в Куракине есть сапожник Шадрина, словоохотливый и любознательный. Кузнецов решил к нему зайти.

В избе у Шадрины было не совсем приятно, пахло дегтем и еще чем-то.

– Здравствуй, дядя Алёша! – поздоровался Кузнецов с Шадриной, как будто они уже были раньше знакомы. – Будь добр, на скору руку почини мне сапоги, каблуки немножко сносились.

Пока Кузнецов разувался, Шадрина разглядывал его, вспоминая: «где же встречался я с ним?»

Догадавшись, о чём думает сапожник; Кузнецов по-свойски подмигнул ему:

– Дядя Алеша, не припоминай; добрые люди сказали, что здесь хороший сапожник живёт, ну, я и зашёл сапожонки починить…

– Это я сей-минут, сей-минут, – обрадованно затараторил Шадрина и, стараясь разгадать пришельца, спросил:

– Ты, гражданин, не насчет налога с кустарей-одиночек?

– Нет, нет, – отмахнулся Кузнецов, – совсем не по этой части.

– То-то я думаю, – продолжал более развязно Шадрина, – ныне всякий ферт с портфелем ходит, а ты так себе, с пустыми руками.

Не прошло и получаса, как сотрудник ГПУ деловитым разговором расположил к себе Шадрину; последний выглянул в окно и, позвав хозяйку, распорядился согреть самовар и сварить полдюжины яиц.

За чаем разговор незаметно зашел о Балаганцеве.

– Что и говорить, башковитый мужик, ученый, не наше горе. И свое хозяйство богато поставил и волостью управляет что-те прежний старшина. А то, что побили его плахой, товарищ, так это правильно и сделали, зря не тронули бы. Две недельки в постели вылежал, вот как грохнули!..

– На кого же думают? – поинтересовался Кузнецов.

– Так отлупили, что и подумать не на кого. Били пьяного, а кто – никому неведомо.

– Может, кулаки?

– Ой, что ты, богачи, они Балаганцеву честь-почтенье. И когда он больной лежал, так побогаче которые, на дом подарки носили и печёным и вареным.

– А все-таки, как ты, дядя Алеша, думаешь, на какой же почве его избили? За что и перед кем он провинился, чтобы так его бить?

– А всяко бывает, – предположительно сказал сапожник, дуя на блюдце с чаем. Вообще-то народ у нас смирёный, не драчливый, а по пьяной лавочке чего не бывает?

– Так, так, и ты ему дарил что-либо?

– Мне не чем его дарить, да и не за что. Греха не скрою, сапоги однажды шивал ему дарма.

– Так, так, значит, Балаганцев огребает с односельчан за услуги?

– Что и говорить, должность у него хорошая, как не брать, коли дают. Да чего ты ко мне привязался? Мне-то до него какое дело! – спохватившись, что разговор зашёл слишком далеко, грубо отрезал Шадрина, – ничегошеньки я про него не знаю, да и знать не хочу. А уж если кто и знает больше всех, так это Андрюшка Коробицын. Раньше он у меня в ученьи был, а теперь Балаганцеву батрачит… Ну-ка, Авдотья, ты чего уши-то развесила, видишь, у человека чай остыл!

– Спасибо, я больше не хочу. Сколько за ремонт?

– Ну, наплевать-то больно, какой тут ремонт – пустяки. Ничего не надо.

– Зачем так, дядя Алёша, получи что полагается, – обиделся Кузнецов.

– Ну ладно, заплати сколько не жаль…

Вечером Кузнецов решил встретить Андрюшу Коробицына и поговорить с ним. Тот вернулся с работы, взял на кухне большой кусок ржаного хлеба, посолил и, на ходу закусывая, куда то сбежал, точно сквозь землю провалился. Напрасно Кузнецов спрашивал у встречных, где можно найти Коробицына – никто ему ничего не мог сказать. Лишь одна женщина, пристально поглядев на незнакомца, сказала:

– Давеча тут проходила Танька Малыгина, а за ней Андрюшка ухаживает, наверно где-нибудь воркуют за деревней.

Встретил его Кузнецов на другой день на работе. По черным взрыхленным полосам Андрюша водил за собой лошадь, запряженную в борону. Он был одет в ситцевую полинявшую от солнца рубаху, в домотканые штаны, на ногах старые сапоги, грязные до самых колен.

– Здорово, молодой человек! Как идёт работа? – спросил Кузнецов, подходя к Андрюше.

– Да ничего, помаленьку, земелька рыхлая, боронится хорошо, хотя и засушь кругом.

Андрюша остановил на заполоске лошадь, поправил на ней шлею и, поглядев прищуренными глазами на прохожего, спросил:

– Может, закурить есть?

– Есть, закуривай.

– Ого, да еще папиросы, а мы махру больше, папиросы редко когда в праздник.

– На Балаганцева работаешь? – спросил Кузнецов.

– А ты откуда знаешь, на бороне, кажись, вывески нет.

– Да так, вижу, что лошадь Балаганцева.

– Ну, это не лошадь, а кляча, выездного-то коня он не даёт, бережёт, сам на нем только разъезжает…

Кузнецов внимательно посмотрел на Андрюшу, поговорил с ним, парень показался ему не робким, а поэтому он тут же решил завести с ним разговор о предвика.

Лошадь щипала на заполосках отаву, а они оба сели в канавку около дороги. Кузнецов показал Андрюше свое удостоверение. Тот с минуту разглядывал, потом, подавая удостоверение обратно, спросил сотрудника:

– Скажи, пожалуйста, а ГПУ – это выше милиции будет или, скажем, председателя вика?

– Дело не в том, выше или ниже, – отвечал Кузнецов, не удивившись Андрюшиному вопросу, – ГПУ – учреждение, орган, который борется с врагами советской власти и вообще следит за порядками. («Значит выше, – подумал про себя Андрюша, – раз борется с врагами советской власти. А предвика на врага похож: из богатых, из офицеров и взятки берет»).

– Это неважно, – продолжал Кузнецов. – У меня с тобой, товарищ Коробицын, будет серьезный разговор, он должен остаться между нами, пусть никто об этом разговоре не знает. Меня интересует всё, что ты знаешь о своём хозяине, о предвике Балаганцеве, о его взятках, о дружбе с кулаками, о вражде с беднотой – одним словом, всё!..

Андрюша понял, что имеет дело с надежным человеком, обрадовался этому, оживился, стал тщательно припоминать всё ему известное о своём хозяине. Беседа длилась целый час.

– Всё это хорошо, – сказал уходя сотрудник ГПУ, – наблюдать ты умеешь и память крепкая у тебя, не засоренная… Вечером загляни-ка в исполком, когда служащие разойдутся. Там я твоё устное заявление оформлю протокольно, по всем правилам. Балаганцева тебе бояться нечего.

– Да я его не боюсь. Мне всегда было тяжело знать правду о нём и не знать, кому передать. А теперь на сердце легче стало. Значит нашему предвика пропишут?..